Страница:
"Это значит, что у нас осталось всего лишь сорок хороших винтовок, включая и те, что у Пальмаха", - подытожил Алекс упавшим голосом.
Тогда заговорил Салек Бельский, "галилейский воин". "Пусть египтяне снабдят нас оружием, - предложил он. - Вокруг поста 1 валяется много оружия. Почему не послать людей, чтобы собрать его? Я первым пойду".
"Прекрасная идея, - согласился Тувия. - Кто еще пойдет?"
"Попросим ребят из Пальмаха взять на себя это дело", - сказал Алекс.
"Согласны".
В кибуце осталось несколько противопехотных мин, которые отряду Пальмаха не удалось уложить в ту неистовую ночь перед нападением. Командиры обсуждали вопрос, в каком месте лучше всего их уложить теперь. Их было слишком мало, чтобы обезопасить участок, примыкающий к дороге. Приходилось надеяться, что предупредительные знаки и слухи, распространяющиеся среди местных арабов, убедят египетское командование в том, что неразумно приближаться к западной стороне. Они предполагали, что сейчас пост 3 под угрозой атаки пехоты, так как покинутый арабский дом, расположенный напротив, мог быть использован в качестве трамплина. Было решено сконцентрировать мины перед этим постом. Дани, спавший мертвым сном на полу штаба, должен был со своими пальмахниками выйти на это задание, как только скроется луна.
Все дело взял под свою ответственность Алекс, а Тувия отправился к фабрике, чтобы приготовить своих людей к предстоящей ночи. Он был очень озабочен покинутым дотом. Минометы и огонь из поста 10 удержали египтян на определенном расстоянии от дота до самого вечера; если же наступающим удастся забраться в дот ночью, они могут натворить много бед. Оттуда они могли открыть огонь непосредственно по центру поселения. Они также могли использовать его в качестве огневого прикрытия для войск, ведущих наступление на пост 1. Они могут вывести из строя пост 10 ... Тувия решил предотвратить это при помощи "браунинга". Он нашел Шимона Розена, залегшего с этим пулеметом около противотанковых рвов, у ворот кибуца. Он приказал людям принести лопаты и вырыть канаву для лучшего укрытия. Залмана он назначил вторым номером; тот должен был подавать ленту в пулемет и советовать Шимону, когда и куда вести огонь.
Шимон был хрупким мужчиной с громадным носом, а на его узком лице застыло выражение вечного смущения. Он не был членом раннего кибуца в Польше, и принял решение во время войны, при необычных обстоятельствах. Он служил рядовым в польской армии, когда нацисты захватили Польшу. После капитуляции он был взят в плен. По дороге в лагерь военнопленных над ним стал издеваться нацистский офицер - вероятно, его "еврейский нос" был тому причиной. То ли по наивности, то ли из-за злости, он решил, что может отплатить своему мучителю оскорблением. "Ты, гитлеровская свинья!" - закричал он, и в ответ офицер схватил штык и проколол ему бедро. Почти неделю Шимон шел с колонной пленных по двадцать миль в день и более. Некоторые падали, и на глазах у всех их пристреливали; ему оставалось только держаться или умереть. Товарищи по плену отрывали куски от своей одежды, чтобы перевязать его рану. Крестьянин бросил ему две палки, которые послужили костылями. Кое-как он добрался до лагеря. К концу восьмого месяца его отправили в рабочий батальон; он бежал из поезда. Его единственной мыслью было идти на восток и добраться до советской зоны Польши, где жила его семья. Пробираясь ночами, прячась от немцев, умирая с голода, он наконец дошел до русской зоны, где его арестовали по подозрению в шпионаже. Он был приговорен к трем годам принудительных работ.
Все-таки гораздо лучше было в русской тюрьме, чем в нацистском концентрационном лагере. Он получал больше еды, а охранники не издевались над заключенными. Его послали в Мурманск, в Сибирь, в никелевые копи. После того, как Советский Союз подвергся нападению, жизнь в трудовом лагере значительно ухудшилась. Шимона направили на строительство железной дороги в горах Урала. Еды становилось все меньше и меньше, теплая одежда не выдавалась, морозы крепчали. Заключенные гибли от холода и лишений. Шимон не верил, что ему удастся выжить; несмотря на это, он, как мог, честно трудился и выполнял все, что ему приказывали. В то время в лагере распространились слухи, что поляки будут освобождены, если они вступят в польскую армию, которая тогда формировалась генералом Андерсом. Однажды Шимона вызвали к начальству и спросили, согласен ли он завербоваться; он согласился. Армия проходила обучение в Иране, Ираке и Сирии. Но здесь были другие недостатки. Эта армия была гораздо более антисемитской, чем та польская армия, в которой он служил когда-то. Евреи подвергались бесконечным унижениям. Но, несмотря на все предрассудки, Шимон стал пулеметчиком и получил чин капрала. По пути на итальянский фронт войска генерала Андерса остановились в Палестине. Для Шимона и многих других еврейских солдат это было возможностью, ниспосланной самим небом. Они годами стремились избавиться от антисемитизма в Польше; и вот они прибыли на Землю Обетованную. Множество еврейских солдат дезертировало. Многие вступили в Еврейские Соединения британской армии, однако Шимон был сыт войной по горло. Некоторые его друзья в Польше принадлежали к Гашомер Гацаир. Ему удалось связаться с этой организацией, и его послали в кибуц Яд-Мордехай. Здесь он занялся утками.
Сейчас Шимон вновь стал солдатом. То ли из-за своего мягкого и деликатного характера, то ли из-за армейской выучки он всегда ждал приказа, прежде чем предпринять что-либо. Даже если враг обнаруживал его позицию, приходилось подсказывать ему, чтобы он переместился влево или вправо. Но он был хорошим пулеметчиком, обладал необыкновенной выносливостью и не расставался со своим "браунингом" три дня и три ночи.
После того, как пулемет, к удовольствию Тувия, был установлен, он обошел все посты. Минометный огонь все еще продолжался, но артиллерийский обстрел был не таким сильным, как днем. Люди все еще занимались углублением окопов. Несколько человек дремало. Некоторые пробовали есть, но кусок застревал в горле; напряжение дня и тяжелые переживания отбили у большинства людей аппетит. Истекавшие потом под горячими лучами солнца, они просили только воды. Разогретое утреннее кофе было принято с восторгом.
На посту 9 бойцы под командованием Мирьям, лежали не в траншеях, а около ограды. "Мы услышали какие-то звуки, исходящие из виноградников, - объяснила Мирьям. - Патруль ничего там не обнаружил, но следует быть начеку. Египтяне могут попытаться ночью пробраться в кибуц".
Зная, с какой неохотой египтяне воюют ночью, Тувия подумал, что такая предосторожность может оказаться излишней. Однако он ценил в Мирьям чувство ответственности и осторожность - качества, делавшие ее хорошим командиром, и он не отменил ее приказа.
Оба миномета остались на том же месте, позади передовых постов, и Тувия нашел обе команды, укрывшиеся вместе в тесной ложбинке между двумя холмами. Дина была с ними; она только что принесла им ужин - несколько бутербродов, апельсины, сметану и тепловатое кофе. "Что слышно дома? - спрашивали люди. Как обстоят дела с ранеными? Как женщины все это выдерживают?" Хотя они были всего в нескольких стах ярдах от убежища, где находился штаб, они чувствовали себя полностью изолированными. Тувия выложил им все о событиях, происшедших на других постах, успокоил относительно женщин и раненых, рассказал о тяжелых потерях египтян. "Завтра они снова возьмутся за нас, но мы им опять покажем, где раки зимуют, - сказал он воинственно. - Не так-то им легко будет взять Яд-Мордехай". Куда бы он ни пришел этой ночью, всюду приносил он с собой чувство уверенности и боевой дух. Это подбодрило отрезанных от центра минометчиков и воодушевило смертельно усталых людей, копающих окопы.
В одиннадцать часов все в штабе бросили работу, чтобы послушать последние известия по радио. То, что они услышали, привело их в уныние. Во многих местах вдоль всей границы в Израиль вторглись арабские армии, а некоторые районы были под угрозой вторжения. За исключением узкой полоски побережья, почти повсюду шли бои. Положение Иерусалима было критическим. Два дня еврейские кварталы находились под обстрелом арабского легиона, а теперь положение усугубилось: захват предместья Шейх-Джерах открыл ворота к сердцу города. В Северной Галилее велись тяжелые бои. Иорданская долина почти перешла в руки сирийцев: занятый евреями полицейский форт в Цемахе, находящийся на пути к долине, после жестоких боев был захвачен арабами. В новостях говорилось лишь о победах врага; не было ни одного сообщения об успехах евреев.
Когда Шапта выключил радио, никто не произнес ни слова. О чем можно было говорить перед лицом такого безнадежного положения? Другие поселенцы и другие солдаты встретят врага на других фронтах. Яд-Мордехай занимал свое место в этой большой войне, должен был выстоять, вынести все, что выпадет на его долю. Люди молча вышли из штаба и отправились выполнять возложенные на них задачи.
Когда луна зашла, две группы Пальмаха пробрались за проволочные заграждения: одна - заложить мины; другая - собрать оружие. Салек Бельский и капрал Пальмаха Зиги руководили второй группой. Защитники поста 2 были готовы прикрыть группу, если она будет обнаружена египтянами. Зиги взял пятерых людей, но для пары требовался еще один человек, и Салек попросил Юрека, пчеловода, присоединиться к ним.
Еще раньше, при свете луны, пальмахники заметили жерло трехдюймового миномета, выглядывающее из банановой рощи. Они бы многое отдали, чтобы иметь такое тяжелое орудие! Пальмах имел только три таких орудия во всем Негеве. Им очень хотелось захватить его, но Зиги запретил поднимать шум. Он приказал своим людям искать винтовки и амуницию, не заниматься рискованными авантюрами и не реагировать на крики о помощи. Они вышли за пределы заграждения между постами 1 и 2 и подкрались к вади. Около сорока убитых и раненных египтян лежали в вади и еще больше - на Белой Горке. Группа начала собирать оружие и амуницию. Юрек нашел столько патронов, что ему пришлось снять рубашку и нести в ней добычу. Через некоторое время после их выхода за заграждение египтяне, должно быть, обнаружили их; они открыли огонь трассирующими пулями. Пост 2 ответил огнем. Люди побежали обратно, но одного нехватало. "Дов! Дов! - звал Зиги. - Куда он пропал? Что он делает?" Все волновались, все очень любили этого красивого, живого парня. Они знали, что ему всего лишь шестнадцать лет; он уверял, что ему больше, чтобы вступить в Пальмах. Несмотря на молодость, он был хорошим пулеметчиком и одним из лучших бойцов взвода. Неужели раненный египтянин застрелил его? Они не могли ждать - стрельба египтян становилась с каждой минутой все сильнее. Кто-то стал насвистывать "Хатикву", служившую им сигналом, и они стали пробираться через проволочное заграждение. В последний момент появился Дов. Его объяснения по поводу опоздания были поспешными и туманными. Но когда они благополучно вернулись в окоп, он взволнованно сказал Юреку: "Я нашел то, что искал", - и показал находку - револьвер, который он взял у убитого офицера. К этому револьверу не было подходящих патронов, кроме тех нескольких, которые в нем оставались; Дов хотел его оставить себе как сувенир.
"Давай с тобой договоримся, Юрек, - сказал он. - Если я останусь в живых, револьвер будет моим, если я погибну, ты возьмешь его".
Меньше всего на свете Юреку нужен был револьвер, но Дов рисковал жизнью, чтобы добыть его, и Юрек не стал его бранить. Они договорились о потайном месте для этого сокровища, и в честь сделки торжественно пожали друг другу руку. Если бы Дов был старше, Юрек прижал бы его к себе, но он побоялся обидеть солдатское достоинство этого парнишки такой лаской.
Этой и следующей ночью группа Зиги обогатила запас оружия в кибуце 12 британскими винтовками и большим количеством боеприпасов, противотанковым орудием "пиат" с двенадцатью снарядами и двумя пулеметами "брен" с 24 магазинами, полными патронов.[LDN1]
Весь этот ужасный день Батия, жена Шимека, была ответственной за одно из убежищ. Легко раненых приводили сюда, чтобы по очереди укладывать их на двух скамейках. Она старалась занять женщин заботой о раненых - смачивать им губы, подавать пить, пытаться кормить их. Она ввела свои правила в убежище столько-то женщин могли сидеть, столько-то должны были стоять. Однако, самым важным правилом из всех было - не напоминать о детях.
С наступлением ночи, не получив никакой весточки о своем муже, Батия постаралась подавить все растущую тревогу. Другие мужчины пришли в убежище после сражения, но Шимека все не было. И никто не видел его. Наконец, она сама пошла искать его - не лежит ли он где-нибудь раненый. При каждом выстреле она вжималась в окоп. Она слышала стоны раненных животных. Она шла и думала о своих двух детях: о малыше и шестилетнем сыне Аврааме. Какая нежная любовь была между мужем и Авраамом! Как будто он старался дать сыну все то, чего он сам был лишен в той суровой семье, где он вырос. Перед глазами у нее стояло его веселое, смеющееся лицо - таким оно было всегда, когда он возился с мальчиком.
Шимек поздно пришел в кибуц; война настигла его в Польше. Как и Шимон, он проделал тот же путь в советскую зону. Он тоже был арестован, но по менее тяжелому обвинению - за нелегальный переход границы. После недолгого пребывания в тюрьме его отправили на завод. О трудностях и лишениях тех дней Шимек всегда рассказывал с улыбкой. "В военное время Советы вправе были не доверять любому, - говорил он. - Когда меня отправили на военный завод, ко мне приставили конвоира. Меня это, однако, мало трогало. Я сваривал пушки, чтобы бить Гитлера. Чем мне мешал этот старый человек с винтовкой?" И тут он заливался заразительным смехом. Он тоже пришел в Палестину с армией генерала Андерса, из которой дезертировал вместе с Шимоном и таким образом попал в Яд-Мордехай.
Среди тех, у кого Батия во время этой ночной одинокой прогулки спрашивала о своем муже, были люди, знавшие, что случилось с ним, когда его извлекли из-под толстого слоя песка; но ни у одного из них не хватало смелости рассказать ей об этом. Наконец, она вернулась в свое убежище и легла, не решаясь больше кого-либо распрашивать. В убежище пришло несколько ребят из отряда "Охотников за танками", и один сказал другому: "Помнишь того товарища, который так хорошо пел и всегда смеялся? Он погиб сегодня утром, и взрывом засыпало его".
Теперь, наконец, она узнала. Она даже не вскрикнула. Только сжалась в комочек и затосковала по мужу, по его сильному и живому телу, которое больше не приласкает ее, по его неунывающей улыбке, с которой он встречал любую невзгоду. На следующее утро она упрекнула Алекса: "Ты бы мог мне сказать. Не пришлось бы полночи бродить по окопам". В ее голосе было больше печали, чем горечи. Она знала, какая огромная тяжесть взвалена на Алекса, и понимала, как трудно ему было сообщить ей, первой вдове в кибуце, о ее потере.
В атаках на кибуц участвовали первый и второй батальоны Седьмой дивизии египетской армии. Другими словами, две тысячи людей было сконцентрировано в Дир-Саниде и его окрестностях с единственной целью - захватить Яд-Мордехай. Войска были обучены и вооружены англичанами. Их вооружение составляли 24 тяжелых и 8 среднекалиберных орудий, батарея 4,2 дюймовых минометов, 18 трехдюймовых минометов и 12 среднекалиберных пулеметов. В любой момент они могли рассчитывать на поддержку самолетов "спитфайер".
К началу боя защитники кибуца насчитывали 113 мужчин и ребят и одну женщину, из числа которых лишь 66 человек имели оружие. К концу дня число сражавшихся уменьшилось на 15 человек, но так как людей было больше, чем оружия, другие были готовы занять их места. Египтяне потеряли около ста человек убитыми и ранеными.
Люди кибуца все еще верили в свои силы. Они надеялись, что смогут держаться до тех пор, пока подоспеет помощь. Они не сомневались, что Хагана, понимающая стратегическое значение этого места, пришлет подкрепление и оружие или ударит по египтянам с фланга. Шамай принял сообщение о том, что предвидится бомбардировка вражеских позиций. Все только говорили об "ударе извне", который снизит давление на кибуц. И в то же время каждого мучил один и тот же вопрос - кто из товарищей, мужей, добрых друзей погибнет с наступлением нового дня?
6
20 МАЯ 1948 ГОДА
Перед рассветом к посту 7 прибрела, жалобно мыча, корова. Среди защитников этого поста находился Габриель Рамати, всего за день до этого работавший в коровнике.
"Это Таня! - воскликнул он, когда корова подошла ближе. - Бедное создание, смотрите, как разбухло ее вымя!" И заговорил с ней ласковым голосом: "Коровушка моя, коровушка, ты хочешь, чтобы тебя подоили, правда? Не так уж сильно стреляют сейчас, - добавил он, обращаясь к товарищам. - Пойду-ка и подою ее".
Он вылез из траншеи. Как только он приблизился к корове, она вскинула голову и стала пятиться назад. И тут он увидел страшную рану, зиявшую в ее боку.
Еле сдерживая тошноту, вернулся он в окоп. Корова медленно удалялась, так же жалобно мыча от боли и страха. Габриель упал на землю и накрыл голову курткой. И долго никто не решался заговорить с ним.
Как только начало светать, Алекс и Тувия стали получать донесения с постов. Пост 10 сообщал, что за ночь египтяне доставили части сборного моста Бейли, чтобы заменить им полуразрушенный мост на шоссе. Однако, из-за упорного огня из кибуца, им так и не удалось установить его на место.
Таким образом, дорога на север, к Тель-Авиву, все еще оставалась для них закрытой.
С нескольких постов одновременно прибыли связные; они сообщили, что из Дир-Санида двинулись броневики и танки. Вскоре стала ясна новая тактика египтян. Они расположили танки и орудия на восточных холмах, у железной дороги, на расстоянии в 750 ярдов. Они угрожали огнем постам 7, 8, 9 и 10. Другие танки встали у дороги, против поста 10. Броневики выдвинулись к доту. Другие спустились по песчаной дороге по направлению к морю и заняли позицию около арабского дома. Отсюда они имели возможность бить по постам 1, 2, 3 и 4. Кибуц теперь был окружен с трех сторон. В действительности он был окружен полностью, но командирам об этом не было известно: нужно было экономить аккумуляторы радиопередатчика (Устройство для зарядки аккумуляторов, которое было отправлено в Тель-Авив на ремонт, не успели привезти обратно до начала сражения.), и Шамай не слушал новостей, в которых сообщалось о высадке египетских войск в Мичдале, расположенном в семи милях к северу от кибуца.
Алекс и Тувия произвели новую расстановку сил в соответствии с создавшейся ситуацией. Люди были отозваны с северных постов для укрепления восточных и южных позиций. Пулеметы "брен" рассредоточили на большом расстоянии друг от друга. Минометы стояли наготове около штаба; их можно было перебросить туда, где возникнет необходимость. За ночь была подготовлена новая позиция для "браунинга"; ею послужила насыпь перед эвкалиптовой рощей рядом с траншеей, спускавшейся вниз по холму, к посту 2. Отсюда, с этой позиции, удобней было обстреливать дот, занятый египтянами. Залман с противотанковым орудием "пиат" был направлен на пост 9, которым командовала Мирьям.
Тувия обходил все убежища и давал новые указания людям, отдыхавшим или подкреплявшимся перед боем. В одном из убежищ женщины указали ему на человека, прятавшегося под скамейкой.
"Вылезай оттуда! Что ты там делаешь? Нам нужны люди на постах", - закричал Тувия.
"Мне плохо, я ранен", - ответил человек.
"Ты не ранен, ты - трус, - яростно заорал Тувия. - Идиот! Ты хочешь погибнуть? Выходи и бей египтян - только так останешься в живых", и вытащил перепуганного человека из его укрытия.
Дезертир обхватил колени Тувия и стал целовать его грязные ботинки. "Пожалуйста, не посылай меня в окопы, - всхлипывал он. - Я был в концентрационном лагере. Я в Палестине всего лишь три недели. Мне хочется пожить немножко. Я хочу увидеть свою сестру".
Тувия оттолкнул его, потом подхватил и поставил на ноги. Мужчина еле стоял, дрожа и плача, он был высокого роста, намного выше Тувия - этого небольшого, энергичного человека, облеченного правом послать его на гибель.
"Я не могу! Я не могу!" - рыдал он.
Тувия отпустил его. Сначала он хотел было вытолкать дезертира из убежища и застрелить. Но затем он решил, что, на худой конец, его можно использовать для рытья окопов. Как только Тувия оттолкнул его, мужчина опять полез под скамейку.
Тувия мне не рассказывал этого; не знаю, принял ли он тогда свое решение сознательно, но нельзя отрицать тот факт, что не все оставшиеся в живых узники концентрационных лагерей вышли из них более сильные духом, чем вошли туда. Подверженные унижениям и лишениям, сломленные духовно и физически, некоторые остались в живых только потому, что сами бесчеловечно обращались с тем, кто оказался слабее их. У этих людей так и не зажили раны, которые они нанесли своему чувству собственного достоинства. Были и такие, которые мужественно выдержали все страдания, выпавшие на их долю, но и им хватало сил только до определенного предела; новые испытания были для них уже невыносимы. Кто знает, какие муки сделали трусом этого человека, нелегально прибывшего на свою Родину, добровольно вставшего на ее защиту и тем самым желавшего, конечно, поступать, как лучше?
Доктор Геллер знал, что Гершель умирает. Не имея необходимых условий для операции, доктор не мог сказать наверняка, насколько серьезно Гершель ранен в живот; вероятнее всего, ему было суждено умереть от такой раны. Но было также совершенно очевидно, что Гершель истекает кровью из-за разбитых ног. Каждый раз, когда доктор пытался снять жгут, кровь била фонтаном. Шамай передал по радио сообщение с просьбой прислать кровь для переливания, необходимые препараты для свертывания крови, хирургические инструменты, - но ответа не было. По своему опыту в немецком военном госпитале доктор знал, какие чудеса приносит немедленное хирургическое вмешательство и правильный уход. Он испытывал горечь и негодование от того, что командиры не смогли доставить все необходимое.
Доктор Геллер был не из тех людей, которые легко привязываются к кому-нибудь, но Гершеля он любил. Может быть потому, что он лучше других понимал, какие трудности приходилось Гершелю преодолевать, чтобы жить и трудиться. Гершель родился с деформированной ногой. До тринадцати лет он самостоятельно не ступал ни шагу. После операции, которая дала ему возможность ходить, он остался хромым. Следовало ожидать, что, имея такой недостаток, он будет готовить себя для сидячей работы. Вместо этого Гершель, в детстве страстно желавший бегать и прыгать, был намерен научиться делать все, что способны делать другие люди. Он настоял на том, чтобы его приняли в кибуц. В Яд-Мордехае он вместе с Фаней работал в садах и выполнял все тяжелые работы, которые были непосильны ее хрупкому телу. Какая ирония судьбы, что его ранило именно в ноги! Он всю жизнь страдал из-за своих ног, но борьба и преодоление этого недуга сделали его на редкость приятным и милым человеком. Сейчас его жизнь пресекалась из-за несчастья с ногами.
Гершель не жаловался на муку, как он не жаловался все эти годы, когда тяжелая работа отдавалась болью в ногах. Он медленно угасал. Лицо его было пепельным, руки ледяными, пульс еле прощупывался. А потом наступил момент, когда доктор попросил Лейба Дорфмана вынести тело из убежища. Когда это было сделано, он опустил голову, прикрыл лицо руками и заплакал.
В ту ночь защитники сделали все, чтобы хоть немного улучшить свое положение. Кроме того, что они углубили и починили траншеи, они еще прорыли в них боковые защитные углубления и закрепили их досками. Они обложили эти бункеры одеялами и подушками, принесенными из дома. В одном из них стояла даже ваза для цветов, которую взрывной волной выбросило из чьей-то комнаты; ее нашли на мешке с песком, где она весело сверкала в лучах солнца. На посту 7 Рафаэль Рудер брился. Чтобы взять свой бритвенный прибор, ему пришлось влезть через окно, так как дверь его комнаты была завалена изнутри. Когда товарищи стали подшучивать над ним, он ответил: "Я слышал, что у египтян есть женщины!" Такими грубоватыми шутками и маленькими человеческими удобствами люди пытались в этих условиях кошмарного существования создать себе подобие нормального состояния.
Днем стало душно. Солнце безжалостно палило. Людей мучили стаи черных, больно жалящих мух, - как будто они вторглись вместе с египтянами. Горячий ветер заносил песок повсюду - в пищу и воду, в ружья, в рот, в уши и глаза. Этот изнуряющий ветер принес с собой что-то незнакомое - новый запах; пока он был еле ощутим, но позже стал сильней: то был запах гниющих трупов животных и людей. Этот тошнотворный смрад окутал холмы вокруг кибуца; люди втягивали его с каждым вдохом.
Около девяти часов начался шквальный обстрел поста 1. Наблюдатель сообщил, что египтяне, овладевшие дотом, закапывают что-то вокруг, вероятно - мины. Мотке выбрался из окопа, чтобы лучше разглядеть окрестность. С ним пошел Ефраим, гафир Яд-Мордехая во времена основания поселения. Он пришел сюда с поста 6 всего лишь несколько минут тому назад, чтобы помочь товарищам. Мотке и Ефраим были друзьями с семилетнего возраста. Они вместе ходили в школу, вместе перенесли все тяжести подготовительного лагеря в Польше, вместе делили лишения и радости строительства своего кибуца на Родине. И чувство товарищества было особенно сильным теперь, когда они лежали рядом на небольшой насыпи и стреляли по суданцам, укладывающим мины. Из щелей дота раздался ответный огонь. Севек, лежащий рядом с ними, почувствовал, как пуля ударила по ружью. "Давайте уберемся отсюда, - воскликнул он. - Нас накрыли". Он сполз обратно в траншею. Мотке свалился за ним, только Ефраим не сдвинулся с места. "Ефраим, спускайся вниз! Ты что, ранен?"- закричал Мотке и стал тащить своего друга в траншею. "Он ранен. Конечно, он ранен, но куда?" Не было ни следа крови, не видно было и раны. Только ноги его вздрагивали. "Хавива, Хавива, скорей сюда! - позвал Мотке медсестру. - он еще жив. Пошлите кого-нибудь за носилками". Хавива нашла рану. Пуля вошла в левое ухо и ушла куда-то вниз. "Возьми его амуницию, сказала она Мотке. - Надежды почти никакой". Но Мотке не смог этого сделать он не в силах был признать смерть самого близкого друга. Он отвернулся, весь в слезах, и кто-то другой взял патроны.
Тогда заговорил Салек Бельский, "галилейский воин". "Пусть египтяне снабдят нас оружием, - предложил он. - Вокруг поста 1 валяется много оружия. Почему не послать людей, чтобы собрать его? Я первым пойду".
"Прекрасная идея, - согласился Тувия. - Кто еще пойдет?"
"Попросим ребят из Пальмаха взять на себя это дело", - сказал Алекс.
"Согласны".
В кибуце осталось несколько противопехотных мин, которые отряду Пальмаха не удалось уложить в ту неистовую ночь перед нападением. Командиры обсуждали вопрос, в каком месте лучше всего их уложить теперь. Их было слишком мало, чтобы обезопасить участок, примыкающий к дороге. Приходилось надеяться, что предупредительные знаки и слухи, распространяющиеся среди местных арабов, убедят египетское командование в том, что неразумно приближаться к западной стороне. Они предполагали, что сейчас пост 3 под угрозой атаки пехоты, так как покинутый арабский дом, расположенный напротив, мог быть использован в качестве трамплина. Было решено сконцентрировать мины перед этим постом. Дани, спавший мертвым сном на полу штаба, должен был со своими пальмахниками выйти на это задание, как только скроется луна.
Все дело взял под свою ответственность Алекс, а Тувия отправился к фабрике, чтобы приготовить своих людей к предстоящей ночи. Он был очень озабочен покинутым дотом. Минометы и огонь из поста 10 удержали египтян на определенном расстоянии от дота до самого вечера; если же наступающим удастся забраться в дот ночью, они могут натворить много бед. Оттуда они могли открыть огонь непосредственно по центру поселения. Они также могли использовать его в качестве огневого прикрытия для войск, ведущих наступление на пост 1. Они могут вывести из строя пост 10 ... Тувия решил предотвратить это при помощи "браунинга". Он нашел Шимона Розена, залегшего с этим пулеметом около противотанковых рвов, у ворот кибуца. Он приказал людям принести лопаты и вырыть канаву для лучшего укрытия. Залмана он назначил вторым номером; тот должен был подавать ленту в пулемет и советовать Шимону, когда и куда вести огонь.
Шимон был хрупким мужчиной с громадным носом, а на его узком лице застыло выражение вечного смущения. Он не был членом раннего кибуца в Польше, и принял решение во время войны, при необычных обстоятельствах. Он служил рядовым в польской армии, когда нацисты захватили Польшу. После капитуляции он был взят в плен. По дороге в лагерь военнопленных над ним стал издеваться нацистский офицер - вероятно, его "еврейский нос" был тому причиной. То ли по наивности, то ли из-за злости, он решил, что может отплатить своему мучителю оскорблением. "Ты, гитлеровская свинья!" - закричал он, и в ответ офицер схватил штык и проколол ему бедро. Почти неделю Шимон шел с колонной пленных по двадцать миль в день и более. Некоторые падали, и на глазах у всех их пристреливали; ему оставалось только держаться или умереть. Товарищи по плену отрывали куски от своей одежды, чтобы перевязать его рану. Крестьянин бросил ему две палки, которые послужили костылями. Кое-как он добрался до лагеря. К концу восьмого месяца его отправили в рабочий батальон; он бежал из поезда. Его единственной мыслью было идти на восток и добраться до советской зоны Польши, где жила его семья. Пробираясь ночами, прячась от немцев, умирая с голода, он наконец дошел до русской зоны, где его арестовали по подозрению в шпионаже. Он был приговорен к трем годам принудительных работ.
Все-таки гораздо лучше было в русской тюрьме, чем в нацистском концентрационном лагере. Он получал больше еды, а охранники не издевались над заключенными. Его послали в Мурманск, в Сибирь, в никелевые копи. После того, как Советский Союз подвергся нападению, жизнь в трудовом лагере значительно ухудшилась. Шимона направили на строительство железной дороги в горах Урала. Еды становилось все меньше и меньше, теплая одежда не выдавалась, морозы крепчали. Заключенные гибли от холода и лишений. Шимон не верил, что ему удастся выжить; несмотря на это, он, как мог, честно трудился и выполнял все, что ему приказывали. В то время в лагере распространились слухи, что поляки будут освобождены, если они вступят в польскую армию, которая тогда формировалась генералом Андерсом. Однажды Шимона вызвали к начальству и спросили, согласен ли он завербоваться; он согласился. Армия проходила обучение в Иране, Ираке и Сирии. Но здесь были другие недостатки. Эта армия была гораздо более антисемитской, чем та польская армия, в которой он служил когда-то. Евреи подвергались бесконечным унижениям. Но, несмотря на все предрассудки, Шимон стал пулеметчиком и получил чин капрала. По пути на итальянский фронт войска генерала Андерса остановились в Палестине. Для Шимона и многих других еврейских солдат это было возможностью, ниспосланной самим небом. Они годами стремились избавиться от антисемитизма в Польше; и вот они прибыли на Землю Обетованную. Множество еврейских солдат дезертировало. Многие вступили в Еврейские Соединения британской армии, однако Шимон был сыт войной по горло. Некоторые его друзья в Польше принадлежали к Гашомер Гацаир. Ему удалось связаться с этой организацией, и его послали в кибуц Яд-Мордехай. Здесь он занялся утками.
Сейчас Шимон вновь стал солдатом. То ли из-за своего мягкого и деликатного характера, то ли из-за армейской выучки он всегда ждал приказа, прежде чем предпринять что-либо. Даже если враг обнаруживал его позицию, приходилось подсказывать ему, чтобы он переместился влево или вправо. Но он был хорошим пулеметчиком, обладал необыкновенной выносливостью и не расставался со своим "браунингом" три дня и три ночи.
После того, как пулемет, к удовольствию Тувия, был установлен, он обошел все посты. Минометный огонь все еще продолжался, но артиллерийский обстрел был не таким сильным, как днем. Люди все еще занимались углублением окопов. Несколько человек дремало. Некоторые пробовали есть, но кусок застревал в горле; напряжение дня и тяжелые переживания отбили у большинства людей аппетит. Истекавшие потом под горячими лучами солнца, они просили только воды. Разогретое утреннее кофе было принято с восторгом.
На посту 9 бойцы под командованием Мирьям, лежали не в траншеях, а около ограды. "Мы услышали какие-то звуки, исходящие из виноградников, - объяснила Мирьям. - Патруль ничего там не обнаружил, но следует быть начеку. Египтяне могут попытаться ночью пробраться в кибуц".
Зная, с какой неохотой египтяне воюют ночью, Тувия подумал, что такая предосторожность может оказаться излишней. Однако он ценил в Мирьям чувство ответственности и осторожность - качества, делавшие ее хорошим командиром, и он не отменил ее приказа.
Оба миномета остались на том же месте, позади передовых постов, и Тувия нашел обе команды, укрывшиеся вместе в тесной ложбинке между двумя холмами. Дина была с ними; она только что принесла им ужин - несколько бутербродов, апельсины, сметану и тепловатое кофе. "Что слышно дома? - спрашивали люди. Как обстоят дела с ранеными? Как женщины все это выдерживают?" Хотя они были всего в нескольких стах ярдах от убежища, где находился штаб, они чувствовали себя полностью изолированными. Тувия выложил им все о событиях, происшедших на других постах, успокоил относительно женщин и раненых, рассказал о тяжелых потерях египтян. "Завтра они снова возьмутся за нас, но мы им опять покажем, где раки зимуют, - сказал он воинственно. - Не так-то им легко будет взять Яд-Мордехай". Куда бы он ни пришел этой ночью, всюду приносил он с собой чувство уверенности и боевой дух. Это подбодрило отрезанных от центра минометчиков и воодушевило смертельно усталых людей, копающих окопы.
В одиннадцать часов все в штабе бросили работу, чтобы послушать последние известия по радио. То, что они услышали, привело их в уныние. Во многих местах вдоль всей границы в Израиль вторглись арабские армии, а некоторые районы были под угрозой вторжения. За исключением узкой полоски побережья, почти повсюду шли бои. Положение Иерусалима было критическим. Два дня еврейские кварталы находились под обстрелом арабского легиона, а теперь положение усугубилось: захват предместья Шейх-Джерах открыл ворота к сердцу города. В Северной Галилее велись тяжелые бои. Иорданская долина почти перешла в руки сирийцев: занятый евреями полицейский форт в Цемахе, находящийся на пути к долине, после жестоких боев был захвачен арабами. В новостях говорилось лишь о победах врага; не было ни одного сообщения об успехах евреев.
Когда Шапта выключил радио, никто не произнес ни слова. О чем можно было говорить перед лицом такого безнадежного положения? Другие поселенцы и другие солдаты встретят врага на других фронтах. Яд-Мордехай занимал свое место в этой большой войне, должен был выстоять, вынести все, что выпадет на его долю. Люди молча вышли из штаба и отправились выполнять возложенные на них задачи.
Когда луна зашла, две группы Пальмаха пробрались за проволочные заграждения: одна - заложить мины; другая - собрать оружие. Салек Бельский и капрал Пальмаха Зиги руководили второй группой. Защитники поста 2 были готовы прикрыть группу, если она будет обнаружена египтянами. Зиги взял пятерых людей, но для пары требовался еще один человек, и Салек попросил Юрека, пчеловода, присоединиться к ним.
Еще раньше, при свете луны, пальмахники заметили жерло трехдюймового миномета, выглядывающее из банановой рощи. Они бы многое отдали, чтобы иметь такое тяжелое орудие! Пальмах имел только три таких орудия во всем Негеве. Им очень хотелось захватить его, но Зиги запретил поднимать шум. Он приказал своим людям искать винтовки и амуницию, не заниматься рискованными авантюрами и не реагировать на крики о помощи. Они вышли за пределы заграждения между постами 1 и 2 и подкрались к вади. Около сорока убитых и раненных египтян лежали в вади и еще больше - на Белой Горке. Группа начала собирать оружие и амуницию. Юрек нашел столько патронов, что ему пришлось снять рубашку и нести в ней добычу. Через некоторое время после их выхода за заграждение египтяне, должно быть, обнаружили их; они открыли огонь трассирующими пулями. Пост 2 ответил огнем. Люди побежали обратно, но одного нехватало. "Дов! Дов! - звал Зиги. - Куда он пропал? Что он делает?" Все волновались, все очень любили этого красивого, живого парня. Они знали, что ему всего лишь шестнадцать лет; он уверял, что ему больше, чтобы вступить в Пальмах. Несмотря на молодость, он был хорошим пулеметчиком и одним из лучших бойцов взвода. Неужели раненный египтянин застрелил его? Они не могли ждать - стрельба египтян становилась с каждой минутой все сильнее. Кто-то стал насвистывать "Хатикву", служившую им сигналом, и они стали пробираться через проволочное заграждение. В последний момент появился Дов. Его объяснения по поводу опоздания были поспешными и туманными. Но когда они благополучно вернулись в окоп, он взволнованно сказал Юреку: "Я нашел то, что искал", - и показал находку - револьвер, который он взял у убитого офицера. К этому револьверу не было подходящих патронов, кроме тех нескольких, которые в нем оставались; Дов хотел его оставить себе как сувенир.
"Давай с тобой договоримся, Юрек, - сказал он. - Если я останусь в живых, револьвер будет моим, если я погибну, ты возьмешь его".
Меньше всего на свете Юреку нужен был револьвер, но Дов рисковал жизнью, чтобы добыть его, и Юрек не стал его бранить. Они договорились о потайном месте для этого сокровища, и в честь сделки торжественно пожали друг другу руку. Если бы Дов был старше, Юрек прижал бы его к себе, но он побоялся обидеть солдатское достоинство этого парнишки такой лаской.
Этой и следующей ночью группа Зиги обогатила запас оружия в кибуце 12 британскими винтовками и большим количеством боеприпасов, противотанковым орудием "пиат" с двенадцатью снарядами и двумя пулеметами "брен" с 24 магазинами, полными патронов.[LDN1]
Весь этот ужасный день Батия, жена Шимека, была ответственной за одно из убежищ. Легко раненых приводили сюда, чтобы по очереди укладывать их на двух скамейках. Она старалась занять женщин заботой о раненых - смачивать им губы, подавать пить, пытаться кормить их. Она ввела свои правила в убежище столько-то женщин могли сидеть, столько-то должны были стоять. Однако, самым важным правилом из всех было - не напоминать о детях.
С наступлением ночи, не получив никакой весточки о своем муже, Батия постаралась подавить все растущую тревогу. Другие мужчины пришли в убежище после сражения, но Шимека все не было. И никто не видел его. Наконец, она сама пошла искать его - не лежит ли он где-нибудь раненый. При каждом выстреле она вжималась в окоп. Она слышала стоны раненных животных. Она шла и думала о своих двух детях: о малыше и шестилетнем сыне Аврааме. Какая нежная любовь была между мужем и Авраамом! Как будто он старался дать сыну все то, чего он сам был лишен в той суровой семье, где он вырос. Перед глазами у нее стояло его веселое, смеющееся лицо - таким оно было всегда, когда он возился с мальчиком.
Шимек поздно пришел в кибуц; война настигла его в Польше. Как и Шимон, он проделал тот же путь в советскую зону. Он тоже был арестован, но по менее тяжелому обвинению - за нелегальный переход границы. После недолгого пребывания в тюрьме его отправили на завод. О трудностях и лишениях тех дней Шимек всегда рассказывал с улыбкой. "В военное время Советы вправе были не доверять любому, - говорил он. - Когда меня отправили на военный завод, ко мне приставили конвоира. Меня это, однако, мало трогало. Я сваривал пушки, чтобы бить Гитлера. Чем мне мешал этот старый человек с винтовкой?" И тут он заливался заразительным смехом. Он тоже пришел в Палестину с армией генерала Андерса, из которой дезертировал вместе с Шимоном и таким образом попал в Яд-Мордехай.
Среди тех, у кого Батия во время этой ночной одинокой прогулки спрашивала о своем муже, были люди, знавшие, что случилось с ним, когда его извлекли из-под толстого слоя песка; но ни у одного из них не хватало смелости рассказать ей об этом. Наконец, она вернулась в свое убежище и легла, не решаясь больше кого-либо распрашивать. В убежище пришло несколько ребят из отряда "Охотников за танками", и один сказал другому: "Помнишь того товарища, который так хорошо пел и всегда смеялся? Он погиб сегодня утром, и взрывом засыпало его".
Теперь, наконец, она узнала. Она даже не вскрикнула. Только сжалась в комочек и затосковала по мужу, по его сильному и живому телу, которое больше не приласкает ее, по его неунывающей улыбке, с которой он встречал любую невзгоду. На следующее утро она упрекнула Алекса: "Ты бы мог мне сказать. Не пришлось бы полночи бродить по окопам". В ее голосе было больше печали, чем горечи. Она знала, какая огромная тяжесть взвалена на Алекса, и понимала, как трудно ему было сообщить ей, первой вдове в кибуце, о ее потере.
В атаках на кибуц участвовали первый и второй батальоны Седьмой дивизии египетской армии. Другими словами, две тысячи людей было сконцентрировано в Дир-Саниде и его окрестностях с единственной целью - захватить Яд-Мордехай. Войска были обучены и вооружены англичанами. Их вооружение составляли 24 тяжелых и 8 среднекалиберных орудий, батарея 4,2 дюймовых минометов, 18 трехдюймовых минометов и 12 среднекалиберных пулеметов. В любой момент они могли рассчитывать на поддержку самолетов "спитфайер".
К началу боя защитники кибуца насчитывали 113 мужчин и ребят и одну женщину, из числа которых лишь 66 человек имели оружие. К концу дня число сражавшихся уменьшилось на 15 человек, но так как людей было больше, чем оружия, другие были готовы занять их места. Египтяне потеряли около ста человек убитыми и ранеными.
Люди кибуца все еще верили в свои силы. Они надеялись, что смогут держаться до тех пор, пока подоспеет помощь. Они не сомневались, что Хагана, понимающая стратегическое значение этого места, пришлет подкрепление и оружие или ударит по египтянам с фланга. Шамай принял сообщение о том, что предвидится бомбардировка вражеских позиций. Все только говорили об "ударе извне", который снизит давление на кибуц. И в то же время каждого мучил один и тот же вопрос - кто из товарищей, мужей, добрых друзей погибнет с наступлением нового дня?
6
20 МАЯ 1948 ГОДА
Перед рассветом к посту 7 прибрела, жалобно мыча, корова. Среди защитников этого поста находился Габриель Рамати, всего за день до этого работавший в коровнике.
"Это Таня! - воскликнул он, когда корова подошла ближе. - Бедное создание, смотрите, как разбухло ее вымя!" И заговорил с ней ласковым голосом: "Коровушка моя, коровушка, ты хочешь, чтобы тебя подоили, правда? Не так уж сильно стреляют сейчас, - добавил он, обращаясь к товарищам. - Пойду-ка и подою ее".
Он вылез из траншеи. Как только он приблизился к корове, она вскинула голову и стала пятиться назад. И тут он увидел страшную рану, зиявшую в ее боку.
Еле сдерживая тошноту, вернулся он в окоп. Корова медленно удалялась, так же жалобно мыча от боли и страха. Габриель упал на землю и накрыл голову курткой. И долго никто не решался заговорить с ним.
Как только начало светать, Алекс и Тувия стали получать донесения с постов. Пост 10 сообщал, что за ночь египтяне доставили части сборного моста Бейли, чтобы заменить им полуразрушенный мост на шоссе. Однако, из-за упорного огня из кибуца, им так и не удалось установить его на место.
Таким образом, дорога на север, к Тель-Авиву, все еще оставалась для них закрытой.
С нескольких постов одновременно прибыли связные; они сообщили, что из Дир-Санида двинулись броневики и танки. Вскоре стала ясна новая тактика египтян. Они расположили танки и орудия на восточных холмах, у железной дороги, на расстоянии в 750 ярдов. Они угрожали огнем постам 7, 8, 9 и 10. Другие танки встали у дороги, против поста 10. Броневики выдвинулись к доту. Другие спустились по песчаной дороге по направлению к морю и заняли позицию около арабского дома. Отсюда они имели возможность бить по постам 1, 2, 3 и 4. Кибуц теперь был окружен с трех сторон. В действительности он был окружен полностью, но командирам об этом не было известно: нужно было экономить аккумуляторы радиопередатчика (Устройство для зарядки аккумуляторов, которое было отправлено в Тель-Авив на ремонт, не успели привезти обратно до начала сражения.), и Шамай не слушал новостей, в которых сообщалось о высадке египетских войск в Мичдале, расположенном в семи милях к северу от кибуца.
Алекс и Тувия произвели новую расстановку сил в соответствии с создавшейся ситуацией. Люди были отозваны с северных постов для укрепления восточных и южных позиций. Пулеметы "брен" рассредоточили на большом расстоянии друг от друга. Минометы стояли наготове около штаба; их можно было перебросить туда, где возникнет необходимость. За ночь была подготовлена новая позиция для "браунинга"; ею послужила насыпь перед эвкалиптовой рощей рядом с траншеей, спускавшейся вниз по холму, к посту 2. Отсюда, с этой позиции, удобней было обстреливать дот, занятый египтянами. Залман с противотанковым орудием "пиат" был направлен на пост 9, которым командовала Мирьям.
Тувия обходил все убежища и давал новые указания людям, отдыхавшим или подкреплявшимся перед боем. В одном из убежищ женщины указали ему на человека, прятавшегося под скамейкой.
"Вылезай оттуда! Что ты там делаешь? Нам нужны люди на постах", - закричал Тувия.
"Мне плохо, я ранен", - ответил человек.
"Ты не ранен, ты - трус, - яростно заорал Тувия. - Идиот! Ты хочешь погибнуть? Выходи и бей египтян - только так останешься в живых", и вытащил перепуганного человека из его укрытия.
Дезертир обхватил колени Тувия и стал целовать его грязные ботинки. "Пожалуйста, не посылай меня в окопы, - всхлипывал он. - Я был в концентрационном лагере. Я в Палестине всего лишь три недели. Мне хочется пожить немножко. Я хочу увидеть свою сестру".
Тувия оттолкнул его, потом подхватил и поставил на ноги. Мужчина еле стоял, дрожа и плача, он был высокого роста, намного выше Тувия - этого небольшого, энергичного человека, облеченного правом послать его на гибель.
"Я не могу! Я не могу!" - рыдал он.
Тувия отпустил его. Сначала он хотел было вытолкать дезертира из убежища и застрелить. Но затем он решил, что, на худой конец, его можно использовать для рытья окопов. Как только Тувия оттолкнул его, мужчина опять полез под скамейку.
Тувия мне не рассказывал этого; не знаю, принял ли он тогда свое решение сознательно, но нельзя отрицать тот факт, что не все оставшиеся в живых узники концентрационных лагерей вышли из них более сильные духом, чем вошли туда. Подверженные унижениям и лишениям, сломленные духовно и физически, некоторые остались в живых только потому, что сами бесчеловечно обращались с тем, кто оказался слабее их. У этих людей так и не зажили раны, которые они нанесли своему чувству собственного достоинства. Были и такие, которые мужественно выдержали все страдания, выпавшие на их долю, но и им хватало сил только до определенного предела; новые испытания были для них уже невыносимы. Кто знает, какие муки сделали трусом этого человека, нелегально прибывшего на свою Родину, добровольно вставшего на ее защиту и тем самым желавшего, конечно, поступать, как лучше?
Доктор Геллер знал, что Гершель умирает. Не имея необходимых условий для операции, доктор не мог сказать наверняка, насколько серьезно Гершель ранен в живот; вероятнее всего, ему было суждено умереть от такой раны. Но было также совершенно очевидно, что Гершель истекает кровью из-за разбитых ног. Каждый раз, когда доктор пытался снять жгут, кровь била фонтаном. Шамай передал по радио сообщение с просьбой прислать кровь для переливания, необходимые препараты для свертывания крови, хирургические инструменты, - но ответа не было. По своему опыту в немецком военном госпитале доктор знал, какие чудеса приносит немедленное хирургическое вмешательство и правильный уход. Он испытывал горечь и негодование от того, что командиры не смогли доставить все необходимое.
Доктор Геллер был не из тех людей, которые легко привязываются к кому-нибудь, но Гершеля он любил. Может быть потому, что он лучше других понимал, какие трудности приходилось Гершелю преодолевать, чтобы жить и трудиться. Гершель родился с деформированной ногой. До тринадцати лет он самостоятельно не ступал ни шагу. После операции, которая дала ему возможность ходить, он остался хромым. Следовало ожидать, что, имея такой недостаток, он будет готовить себя для сидячей работы. Вместо этого Гершель, в детстве страстно желавший бегать и прыгать, был намерен научиться делать все, что способны делать другие люди. Он настоял на том, чтобы его приняли в кибуц. В Яд-Мордехае он вместе с Фаней работал в садах и выполнял все тяжелые работы, которые были непосильны ее хрупкому телу. Какая ирония судьбы, что его ранило именно в ноги! Он всю жизнь страдал из-за своих ног, но борьба и преодоление этого недуга сделали его на редкость приятным и милым человеком. Сейчас его жизнь пресекалась из-за несчастья с ногами.
Гершель не жаловался на муку, как он не жаловался все эти годы, когда тяжелая работа отдавалась болью в ногах. Он медленно угасал. Лицо его было пепельным, руки ледяными, пульс еле прощупывался. А потом наступил момент, когда доктор попросил Лейба Дорфмана вынести тело из убежища. Когда это было сделано, он опустил голову, прикрыл лицо руками и заплакал.
В ту ночь защитники сделали все, чтобы хоть немного улучшить свое положение. Кроме того, что они углубили и починили траншеи, они еще прорыли в них боковые защитные углубления и закрепили их досками. Они обложили эти бункеры одеялами и подушками, принесенными из дома. В одном из них стояла даже ваза для цветов, которую взрывной волной выбросило из чьей-то комнаты; ее нашли на мешке с песком, где она весело сверкала в лучах солнца. На посту 7 Рафаэль Рудер брился. Чтобы взять свой бритвенный прибор, ему пришлось влезть через окно, так как дверь его комнаты была завалена изнутри. Когда товарищи стали подшучивать над ним, он ответил: "Я слышал, что у египтян есть женщины!" Такими грубоватыми шутками и маленькими человеческими удобствами люди пытались в этих условиях кошмарного существования создать себе подобие нормального состояния.
Днем стало душно. Солнце безжалостно палило. Людей мучили стаи черных, больно жалящих мух, - как будто они вторглись вместе с египтянами. Горячий ветер заносил песок повсюду - в пищу и воду, в ружья, в рот, в уши и глаза. Этот изнуряющий ветер принес с собой что-то незнакомое - новый запах; пока он был еле ощутим, но позже стал сильней: то был запах гниющих трупов животных и людей. Этот тошнотворный смрад окутал холмы вокруг кибуца; люди втягивали его с каждым вдохом.
Около девяти часов начался шквальный обстрел поста 1. Наблюдатель сообщил, что египтяне, овладевшие дотом, закапывают что-то вокруг, вероятно - мины. Мотке выбрался из окопа, чтобы лучше разглядеть окрестность. С ним пошел Ефраим, гафир Яд-Мордехая во времена основания поселения. Он пришел сюда с поста 6 всего лишь несколько минут тому назад, чтобы помочь товарищам. Мотке и Ефраим были друзьями с семилетнего возраста. Они вместе ходили в школу, вместе перенесли все тяжести подготовительного лагеря в Польше, вместе делили лишения и радости строительства своего кибуца на Родине. И чувство товарищества было особенно сильным теперь, когда они лежали рядом на небольшой насыпи и стреляли по суданцам, укладывающим мины. Из щелей дота раздался ответный огонь. Севек, лежащий рядом с ними, почувствовал, как пуля ударила по ружью. "Давайте уберемся отсюда, - воскликнул он. - Нас накрыли". Он сполз обратно в траншею. Мотке свалился за ним, только Ефраим не сдвинулся с места. "Ефраим, спускайся вниз! Ты что, ранен?"- закричал Мотке и стал тащить своего друга в траншею. "Он ранен. Конечно, он ранен, но куда?" Не было ни следа крови, не видно было и раны. Только ноги его вздрагивали. "Хавива, Хавива, скорей сюда! - позвал Мотке медсестру. - он еще жив. Пошлите кого-нибудь за носилками". Хавива нашла рану. Пуля вошла в левое ухо и ушла куда-то вниз. "Возьми его амуницию, сказала она Мотке. - Надежды почти никакой". Но Мотке не смог этого сделать он не в силах был признать смерть самого близкого друга. Он отвернулся, весь в слезах, и кто-то другой взял патроны.