— Тогда…
— Тогда как я смогу отыскать это? Я и того не знаю. Может, оно само отыщет меня.
Он слегка улыбнулся Аррену, но в сером свете, льющемся из окон, лицо его было словно выкованным из стали.
— Милорд, — сказал Аррен, на сей раз уверенным тоном, — если древней генеалогии можно верить, я и впрямь потомок Морреда. И если я смогу служить вам, это будет величайшей честью для меня и главным делом моей жизни. Нет ничего, что я сделал бы с большей охотой, но, боюсь, вы приписываете мне то, чем я не обладаю.
— Возможно, — сказал Верховный Маг.
— У меня нет больших талантов и способностей. Я могу фехтовать коротким и длинным мечами, умею править лодкой, знаю придворные и народные танцы. Я могу рассудить спор между вельможами, отлично играю в мяч, знаком с приемами борьбы, но паршиво стреляю из лука. Я умею петь, играю на арфе и лютне. Вот и все. Ничего больше. Какая вам от меня польза? Мастер Вызова прав…
— А, ты заметил, не так ли? Он ревнив и хотел дать понять, что у старого друга на то больше прав.
— К тому же, он более искусен, милорд.
— Тогда, может, лучше он отправится со мной, а ты останешься в стороне?
— Нет! Но я боюсь..
— Боишься чего?
Из глаз юноши хлынули слезы.
— Подвести вас, — пробормотал он.
Верховный Маг вновь повернулся к огню.
— Сядь, Аррен, — сказал он, и юноша подошел к каменному сидению на углу камина. — Я не принимаю тебя за колдуна, воина или еще кого-нибудь. Вот о чем я не знал, хотя и рад был узнать, так это о том, что ты умеешь править лодкой… Никто не знает, кем ты станешь. Но одно я знаю твердо: ты сын Морреда и Серриада.
Аррен помолчал.
— Это правда, милорд, — сказал он наконец. — Но…
Верховный Маг не перебивал, и юноше пришлось закончить свою мысль: — Но я не Морред. Я всего лишь я.
— Разве ты не гордишься своим происхождением?
— Да, я горжусь им, ибо оно делает меня принцем, воспитывает во мне ответственность, так как надо быть достойным его…
Верховный Маг быстро кивнул.
— Это я и имел в виду. Отказ от прошлого влечет за собой отказ от будущего. Человек не выбирает свой удел: он или принимает, или отвергает его. Если отмирают корни рябины, она теряет крону.
При этих словах Аррен испуганно поднял взгляд, ибо его Настоящее Имя звучало как Лебаннен, Рябина.
— Твои корни глубоки, — продолжал Сокол, — у тебя есть сила, но тебе нужно дать пространство для роста. И я предлагаю тебе вместо безопасного плавания домой, на Энлад, небезопасное путешествие в неведомое. Ты можешь не ехать. Выбор остается за тобой. Но я предлагаю тебе выбор. Ибо я лично устал от укрытий, от стен и крыш вокруг меня.
Он внезапно умолк, глядя перед собой пристальным, невидящим взором. Аррен прочитал в его взгляде бурную жажду действий, и это испугало его. Но страх сродни наркотику, и юноша произнес, несмотря на бешено колотящееся сердце:
— Милорд, я сделал выбор и поеду с вами.
Аррен покидал Большой Дом со смятенными чувствами. Он твердил себе, что счастлив, но это слово как-то не вязалось с данной ситуацией. Он твердил себе, что Верховный Маг назвал его сильным человеком, творцом своей судьбы, и что он горд этим, но в действительности Аррен не испытывал гордости. Однако в чем же загвоздка? Самый могущественный маг на свете сказал ему: «Завтра мы поплывем навстречу судьбе», а он кивнул и пошел: разве ему нечем гордиться? Однако ж, нет. Он чувствовал лишь изумление.
Аррен спустился по крутым извилистым улочкам Твилла, нашел на пристани капитана своего корабля и сказал ему:
— Я плыву завтра с Верховным Магом на Ватхорт и в Южный Предел. Скажи Правителю, моему отцу, что я вернусь домой, в Берилу, тогда, когда покончу с этим делом.
Капитан помрачнел. Он знал, как Правитель Энлада примет принесшего подобные вести.
— Я вынужден просить, чтобы вы написали обо всем своей рукой, принц,
— сказал он. Признав, что опасения капитана не беспочвенны, Аррен мигом — он чувствовал, что все должно быть сделано незамедлительно — нашел чужеземную лавчонку, где приобрел чернильницу, перо и лист мягкой, толстой на ощупь бумаги, затем поспешил вернуться на пристань, сел на край причала и стал писать письмо родителям. Когда он представил себе, как его мать держит этот самый клочок бумаги, читая письмо, на него нахлынула печаль. Она была жизнерадостной терпеливой женщиной, но Аррен знал, что он для нес
— свет в окошке, и она ждет не дождется его возвращения. Если его долго не будет, мать вся изведется. Поэтому письмо было сухим и кратким. Он подписался руной, символизирующей меч, запечатал письмо кусочком смолы из тигля, стоящего неподалеку, и отдал его капитану. Затем он крикнул: «Подожди!», будто корабль готов был сняться с якоря в любую минуту, и помчался вверх по мощеным булыжником улочкам к чужеземной лавчонке. Аррен здорово набегался, ища ее, ибо у улочек Твилла была странная особенность — они всякий раз, казалось, вели не туда, куда прежде. Наконец он нашел нужную улицу и вошел в лавку сквозь занавес красных бус, украшавших дверной проем. Когда он покупал чернила и бумагу, то заметил в витрине, где лежали пряжки и броши, серебряную брошь в виде дикой розы, а его мать звали Роза.
— Я покупаю это, — бросил он тоном наследного принца.
— Старинная вещица с острова О. Сразу видно знатока древних ремесел,
— сказал лавочник, глядя на рукоять — а не на красивые ножны — меча Аррена. — С вас четыре фишки из кости.
Аррен, не говоря ни слова, уплатил довольно высокую цену. В его кошеле было достаточно этих фишек, которые служили деньгами на Внутренних Островах. Идея сделать матери подарок пришлась ему по душе. К тому же юноше нравился сам процесс покупки. Покидая лавку, он, рисуясь, опустил руку на головку рукояти своего меча.
Его отец дал ему этот меч накануне отъезда Аррена из Энлади. Он принял его с благодарностью и носил, словно неотъемлемую часть туалета, даже на борту корабля. Ему нравилась тяжесть оружия на бедре и груз его древности — на душе. Ибо то был меч Сирриада — сына Морреда и Эльфарран, во всем мире древней его был лишь меч Эррет-Акбе, что хранился на вершине Башни Королей в Хавноре. Меч Аррена давным-давно не обнажали и не пускали в дело, но носили. И хотя он пролежал в сокровищнице долгие столетия, он не потерял своей силы, будучи выкованным с немалой толикой волшебства. Предание гласит, что его никогда не вынимали из ножен попусту и не должны вынимать, если только речь не идет о жизни и смерти. Он сам не позволит использовать себя ни для кровавой мести, ни для войны ради наживы. Именно ему, величайшему сокровищу своей семьи, Аррен обязан своим прозвищем: в детстве мальчика звали Аррендек — «Маленький Меч».
Ни он, ни его отец или дед, ни разу не пользовались мечом. На Энладе давно царил мир.
И теперь, на улице странного городка на Острове Волшебников, прикосновение к рукояти меча подарило необычные ощущения. Она вдруг стала холодной и неудобной. Тяжелый меч волочился за ним, мешая ему всю дорогу. Аррен по прежнему чувствовал себя изумленным, но чувство это было уже не столь острым. Он спустился обратно к пристани и передал подарок для матери капитану, пожелав тому благополучного возвращения домой. Повернувшись, Аррен накинул плащ поверх ножен, в которых лежал старинный меч — непобедимое смертоносное оружие, доставшееся ему по наследству. Всю его чванливость как рукой сняло. «Что я делаю», — спрашивал он себя, не спеша поднимаясь по узеньким улочкам к возвышавшейся над городом похожей на крепость громаде Большого Дома. — «Отчего я не возвращаюсь домой? Зачем мне искать непонятно что с человеком, которого я не знаю?»
Но ответа на эти вопросы у него не было.
3. ХОРТТАУН
— Тогда как я смогу отыскать это? Я и того не знаю. Может, оно само отыщет меня.
Он слегка улыбнулся Аррену, но в сером свете, льющемся из окон, лицо его было словно выкованным из стали.
— Милорд, — сказал Аррен, на сей раз уверенным тоном, — если древней генеалогии можно верить, я и впрямь потомок Морреда. И если я смогу служить вам, это будет величайшей честью для меня и главным делом моей жизни. Нет ничего, что я сделал бы с большей охотой, но, боюсь, вы приписываете мне то, чем я не обладаю.
— Возможно, — сказал Верховный Маг.
— У меня нет больших талантов и способностей. Я могу фехтовать коротким и длинным мечами, умею править лодкой, знаю придворные и народные танцы. Я могу рассудить спор между вельможами, отлично играю в мяч, знаком с приемами борьбы, но паршиво стреляю из лука. Я умею петь, играю на арфе и лютне. Вот и все. Ничего больше. Какая вам от меня польза? Мастер Вызова прав…
— А, ты заметил, не так ли? Он ревнив и хотел дать понять, что у старого друга на то больше прав.
— К тому же, он более искусен, милорд.
— Тогда, может, лучше он отправится со мной, а ты останешься в стороне?
— Нет! Но я боюсь..
— Боишься чего?
Из глаз юноши хлынули слезы.
— Подвести вас, — пробормотал он.
Верховный Маг вновь повернулся к огню.
— Сядь, Аррен, — сказал он, и юноша подошел к каменному сидению на углу камина. — Я не принимаю тебя за колдуна, воина или еще кого-нибудь. Вот о чем я не знал, хотя и рад был узнать, так это о том, что ты умеешь править лодкой… Никто не знает, кем ты станешь. Но одно я знаю твердо: ты сын Морреда и Серриада.
Аррен помолчал.
— Это правда, милорд, — сказал он наконец. — Но…
Верховный Маг не перебивал, и юноше пришлось закончить свою мысль: — Но я не Морред. Я всего лишь я.
— Разве ты не гордишься своим происхождением?
— Да, я горжусь им, ибо оно делает меня принцем, воспитывает во мне ответственность, так как надо быть достойным его…
Верховный Маг быстро кивнул.
— Это я и имел в виду. Отказ от прошлого влечет за собой отказ от будущего. Человек не выбирает свой удел: он или принимает, или отвергает его. Если отмирают корни рябины, она теряет крону.
При этих словах Аррен испуганно поднял взгляд, ибо его Настоящее Имя звучало как Лебаннен, Рябина.
— Твои корни глубоки, — продолжал Сокол, — у тебя есть сила, но тебе нужно дать пространство для роста. И я предлагаю тебе вместо безопасного плавания домой, на Энлад, небезопасное путешествие в неведомое. Ты можешь не ехать. Выбор остается за тобой. Но я предлагаю тебе выбор. Ибо я лично устал от укрытий, от стен и крыш вокруг меня.
Он внезапно умолк, глядя перед собой пристальным, невидящим взором. Аррен прочитал в его взгляде бурную жажду действий, и это испугало его. Но страх сродни наркотику, и юноша произнес, несмотря на бешено колотящееся сердце:
— Милорд, я сделал выбор и поеду с вами.
Аррен покидал Большой Дом со смятенными чувствами. Он твердил себе, что счастлив, но это слово как-то не вязалось с данной ситуацией. Он твердил себе, что Верховный Маг назвал его сильным человеком, творцом своей судьбы, и что он горд этим, но в действительности Аррен не испытывал гордости. Однако в чем же загвоздка? Самый могущественный маг на свете сказал ему: «Завтра мы поплывем навстречу судьбе», а он кивнул и пошел: разве ему нечем гордиться? Однако ж, нет. Он чувствовал лишь изумление.
Аррен спустился по крутым извилистым улочкам Твилла, нашел на пристани капитана своего корабля и сказал ему:
— Я плыву завтра с Верховным Магом на Ватхорт и в Южный Предел. Скажи Правителю, моему отцу, что я вернусь домой, в Берилу, тогда, когда покончу с этим делом.
Капитан помрачнел. Он знал, как Правитель Энлада примет принесшего подобные вести.
— Я вынужден просить, чтобы вы написали обо всем своей рукой, принц,
— сказал он. Признав, что опасения капитана не беспочвенны, Аррен мигом — он чувствовал, что все должно быть сделано незамедлительно — нашел чужеземную лавчонку, где приобрел чернильницу, перо и лист мягкой, толстой на ощупь бумаги, затем поспешил вернуться на пристань, сел на край причала и стал писать письмо родителям. Когда он представил себе, как его мать держит этот самый клочок бумаги, читая письмо, на него нахлынула печаль. Она была жизнерадостной терпеливой женщиной, но Аррен знал, что он для нес
— свет в окошке, и она ждет не дождется его возвращения. Если его долго не будет, мать вся изведется. Поэтому письмо было сухим и кратким. Он подписался руной, символизирующей меч, запечатал письмо кусочком смолы из тигля, стоящего неподалеку, и отдал его капитану. Затем он крикнул: «Подожди!», будто корабль готов был сняться с якоря в любую минуту, и помчался вверх по мощеным булыжником улочкам к чужеземной лавчонке. Аррен здорово набегался, ища ее, ибо у улочек Твилла была странная особенность — они всякий раз, казалось, вели не туда, куда прежде. Наконец он нашел нужную улицу и вошел в лавку сквозь занавес красных бус, украшавших дверной проем. Когда он покупал чернила и бумагу, то заметил в витрине, где лежали пряжки и броши, серебряную брошь в виде дикой розы, а его мать звали Роза.
— Я покупаю это, — бросил он тоном наследного принца.
— Старинная вещица с острова О. Сразу видно знатока древних ремесел,
— сказал лавочник, глядя на рукоять — а не на красивые ножны — меча Аррена. — С вас четыре фишки из кости.
Аррен, не говоря ни слова, уплатил довольно высокую цену. В его кошеле было достаточно этих фишек, которые служили деньгами на Внутренних Островах. Идея сделать матери подарок пришлась ему по душе. К тому же юноше нравился сам процесс покупки. Покидая лавку, он, рисуясь, опустил руку на головку рукояти своего меча.
Его отец дал ему этот меч накануне отъезда Аррена из Энлади. Он принял его с благодарностью и носил, словно неотъемлемую часть туалета, даже на борту корабля. Ему нравилась тяжесть оружия на бедре и груз его древности — на душе. Ибо то был меч Сирриада — сына Морреда и Эльфарран, во всем мире древней его был лишь меч Эррет-Акбе, что хранился на вершине Башни Королей в Хавноре. Меч Аррена давным-давно не обнажали и не пускали в дело, но носили. И хотя он пролежал в сокровищнице долгие столетия, он не потерял своей силы, будучи выкованным с немалой толикой волшебства. Предание гласит, что его никогда не вынимали из ножен попусту и не должны вынимать, если только речь не идет о жизни и смерти. Он сам не позволит использовать себя ни для кровавой мести, ни для войны ради наживы. Именно ему, величайшему сокровищу своей семьи, Аррен обязан своим прозвищем: в детстве мальчика звали Аррендек — «Маленький Меч».
Ни он, ни его отец или дед, ни разу не пользовались мечом. На Энладе давно царил мир.
И теперь, на улице странного городка на Острове Волшебников, прикосновение к рукояти меча подарило необычные ощущения. Она вдруг стала холодной и неудобной. Тяжелый меч волочился за ним, мешая ему всю дорогу. Аррен по прежнему чувствовал себя изумленным, но чувство это было уже не столь острым. Он спустился обратно к пристани и передал подарок для матери капитану, пожелав тому благополучного возвращения домой. Повернувшись, Аррен накинул плащ поверх ножен, в которых лежал старинный меч — непобедимое смертоносное оружие, доставшееся ему по наследству. Всю его чванливость как рукой сняло. «Что я делаю», — спрашивал он себя, не спеша поднимаясь по узеньким улочкам к возвышавшейся над городом похожей на крепость громаде Большого Дома. — «Отчего я не возвращаюсь домой? Зачем мне искать непонятно что с человеком, которого я не знаю?»
Но ответа на эти вопросы у него не было.
3. ХОРТТАУН
В предрассветной тьме Аррен натянул подаренную ему робу моряка, порядком поношенную, но чистую, и поспешил вниз по притихшим залам Большого Дома к восточной двери, вырезанной из рога и драконьего зуба. Там Привратник выпустил его наружу и, едва заметно улыбаясь, показал, куда он должен идти. Аррен прошел по самой высокой улице городка, а затем свернул на тропинку, ведущую к стоянкам для лодок, принадлежащих Школе, что находились на берегу залива к югу от доков Твилла. Он едва различал дорогу. Темные силуэты деревьев, крыш и холмов лишь смутно вырисовывались во мгле. Холодный ночной воздух был абсолютно неподвижен. Все дышало спокойствием и казалось каким-то отстраненным и мрачным. Лишь на востоке над черной гладью моря пылала яркая полоска: где-то там, за горизонтом, всходило невидимое пока солнце.
Он подошел к ступенькам ангара для лодок. Там никого не было. Холод не проникал под просторную матросскую куртку и шерстяную шапку Аррена, но он дрожал как осиновый лист, томясь в ожидании в темноте на каменных ступеньках.
Стоянки для лодок чернели на фоне темной воды, и вдруг оттуда послышался монотонный глухой стук, повторившийся трижды. У Аррена волосы на голове встали дыбом. Длинная тень бесшумно скользнула по воде. Это была лодка, и она мягко причалила к пристани. Аррен сбежал по ступенькам на пристань и запрыгнул в лодку.
— Держи румпель, — сказал Верховный Маг, чья гибкая тень виднелась на носу, — и покрепче, а я поставлю парус.
Когда они вышли из порта, парус белым крылом взметнулся на мачте, ловя нарождающийся свет.
— Западный ветер позволит нам не грести в заливе. Это, без сомнения, прощальный дар Мастера Ветров. Смотри, паренек, как слушается она руля! Ну что ж. Попутный ветер и безоблачное утро дня весеннего равноденствия.
— Эта лодка — «Ясноглазка»? — Аррен знал о лодке Верховного Мага из песен и баллад.
— Да, — ответил тот, возясь с оснасткой. Как только ветер посвежел, лодка рванулась и стала рыскать из стороны в сторону. Аррен, стиснув зубы, старался держать ее прямо.
— Управлять ею легко, но у нес есть характер, господин.
Верховный Маг рассмеялся.
— Позволим ей иметь свою волю, она достаточно мудра для этого. Послушай, Аррен, — он сделал паузу и, опершись коленями на банку, посмотрел мальчику прямо в глаза. — Отныне я не господин, а ты — не принц. Я — торговец по имени Ястреб, а ты — мой племянник Аррен, бороздящий вместе со мной моря. Мы родом с Энлада. Из какого города? Нужен большой город, вдруг встретим земляка.
— Может, Темере, на южном побережье? Они торгуют во всех Пределах.
Верховный Маг кивнул.
— Но, — осторожно заметил Аррен, — у вас нет характерного для Энлада акцента.
— Знаю. У меня гонтийский акцент, — рассмеявшись, сказал его спутник, глядя на пламенеющий восток. — Но мне кажется, я смогу перенять все, что нужно, от тебя. Итак, мы плывем из Темере на нашей лодке «Дельфин», и я никакой не лорд и не маг, меня зовут не Сокол, а… как?
— Ястреб, милорд.
Тут Аррен прикусил язык.
— Опыт, племянник, — сказал Верховный Маг. — Нужен опыт. Ты никогда не был никем другим, кроме принца. А я сменил много обличий, и Верховный Маг — это лишь последняя и, возможно, наименее трудная моя роль… Мы плывем ни юг в поисках голубого камня эммель, из которого вырезают амулеты. Я знаю, он ценится на Энладе. Из него делают амулеты против насморка, растяжений, простуд и выпадения языка.
Мгновение спустя Аррен расхохотался, а когда он поднял голову, лодка взлетела на гребень большой волны, и юноша увидел выглядывающий из-за полога океана золотистый серпик солнца, неожиданно блеснувший им.
Сокол стоял, держась одной рукой за мачту, поскольку маленькая лодка скакала как кузнечик на свежей волне, и монотонно пел, глядя на восход весеннего равноденствия. Аррен на знал Древнего Наречия — языка колдунов и драконов, но чувствовал в доносившихся словах хвалу и восторг, в них был какой-то завораживающий ритм, напоминавший чередование приливов и отливов или равновесие дня и ночи, неумолимо сменяющих друг друга со времен сотворения мира. Ветер доносил крики чаек; обступившие их справа и слева берега бухты Твилла остались позади, и они вышли в неспокойные, наполненные светом, воды Внутреннего Моря.
От Рокка до Хорттауна почти что рукой подать, но они провели в море три ночи. Верховный Маг был тяжел на подъем, но если уж он отправился в путь, то терпения ему было не занимать. Как только они покинули заколдованные воды вокруг Рокка, ветер тут же стал встречным, но Сокол не стал наполнять парус магическим ветром, как это сделал бы любой заклинатель погоды. Напротив, он долго и упорно учил Аррена управлять лодкой при сильном ветре, дующем с носа, в утыканном скалами море к востоку от Исселя. Всю следующую ночь лил холодный мартовский дождь, но он так и не произнес заклинания, призванного отогнать его прочь. Третью ночь, тихую, туманную и холодную, они провели на рейде у входа в гавань Хорттауна. Аррен поразмыслил над этим и сделал вывод, что за то короткое время, что он знал Верховного Мага, тот ни разу не использовал магию.
Однако он был бесподобным моряком. Проплавав с ним всего три дня, Аррен научился тому, чего не смог добиться, бороздя в течение десяти лет волны Берильской гавани. Вообще то маги и моряки имеют много общего: и те и другие имеют дело с морскими и небесными силами, подчиняют своей воле буйные ветра, делая далекое близким. Верховный Маг или Ястреб — морской торговец, различия между ними были невелики.
Сокол был довольно молчалив, хотя обладал прекрасным чувством юмора. Неуклюжесть Аррена нисколько не раздражала его. С ним было легко и просто. О таком товарище по плаванию можно только мечтать, думал Аррен. Но порою тот погружался в свои мысли и молчал часами, а когда ему нужно было что-то сказать, в голосе его звенел металл, и он смотрел на Аррена невидящим взором. Несмотря на это, юноша по-прежнему любил Верховного Мага, хотя, возможно, не столь горячо, как прежде, поскольку теперь слегка побаивался его. Наверное, Сокол почувствовал это, и потому той туманной ночью у берегов Ватхорте он с некоторой неохотой принялся рассказывать Аррену о себе.
— Мне не хочется завтра вновь оказаться среди людей, — сказал он. — Придется притворяться, что я волен как птица … Что ничего дурного в мире не происходит. Что я не Верховный Маг и даже не чародей, а просто Ястреб из Темпере, свободный от обязательств и привилегий, который ничего никому не должен…
Сокол сделал паузу, затем продолжил.
— Когда придет время сделать самый важный выбор, сделай его правильно, Аррен. В молодости мне пришлось выбирать между спокойной жизнью и жизнью, полной опасностей. И я вцепился в последнее, словно форель в муху. Но каждое деяние, каждый поединок тащат за собой целый ворох последствий, заставляя тебя действовать вновь и вновь. И очень редко выдастся свободная минутка вроде этой, перерыв между двумя деяниями, когда ты можешь остановиться и просто пожить. Или поразмышлять над тем, кем ты, в конце концов, стал.
Как может такой человек, подумал Аррен, сомневаться в себе? Он полагал, что подобные сомнения — удел юных, тех, кто еще ничего не добился в жизни.
Они качались посреди безбрежного, прохладного океана тьмы.
— Вот почему я люблю море, — раздался из глубин ночи голос Сокола.
Аррен понимал его. Но мысли юноши безудержно неслись вперед. Его голова неутомимо работала в течение всех трех дней плавания, он размышлял о цели их путешествия. А так как его спутник, наконец-то, был склонен поговорить, Аррен спросил:
— Как вы думаете, мы найдем то, что ищем, в Хорттауне?
Сокол покачал головой, возможно, говоря «нет», либо показывая, что он не знает.
— Может, это нечто вроде заразы, эпидемии, что перекидывается с острова на остров, нанося вред посевам и стадам, а также духу людскому?
— Эпидемия — это движение великого баланса, самого Равновесия. Здесь что-то другое. Отсюда смердит злой волей. Мы могли бы потерпеть, если все это являлось бы побочным эффектом восстановления Равновесия. Но мы не можем мириться с потерей надежды и упадком искусства, с там, что уходят из памяти Слова Творения. Природа не терпит фальши. Это не восстановление Равновесия, а нарушение его. И лишь одно существо в состоянии сделать это.
— Человек? — спросил Аррен наугад.
— Мы, люди.
— Как?
— Непомерной жаждой жизни.
— Жизни? Но что плохого в желании жить?
— Ничего. Но когда мы стремимся к власти над жизнью — к вечному здоровью, неуязвимости, бессмертию, — то желание переходит в манию. А если мания вступает в союз со знаниями, то поднимает голову зло. Тогда Равновесие мира нарушается, и разрушение перевешивает созидание.
Аррен некоторое время с грустью размышлял над этим, потом спросил:
— Значит вы думаете, что тот, кого мы ищем, человек?
— Человек, и к тому же колдун. Да, мне так кажется.
— Но как я понял из того, чему меня учили наставники и мой отец, высшее искусство магии зависит от баланса, от Равновесия вещей, и не может быть использовано со злым умыслом.
— Это, — сказал Сокол, слегка скривившись, — спорный вопрос. Пути магов неисповедимы… На каждом острове Земноморья есть ведьмы, использующие запретные заклинания; колдуны, применяющие свое искусство в целях обогащения. Но можно привести примеры и более ярких дарований. Огненный Лорд, пытавшийся победить тьму и остановить в полдень солнце на небосводе, был великим магом. Даже Эррет-Акбе с трудом одолел его. Враг Морреда принадлежал к той же породе. Когда он появился, целые города пали перед ним на колени, огромные армии сражались на его стороне. Заклинание, которое он обрушил на Морреда, оказалось столь могучим, что даже смерть колдуна не остановился его, и остров Солей погрузился в пучину моря со всем своим населением. То были люди, чья великая сила и знания встали на службу злу, питая его. Всегда ли волшебство, несущее добро, в конце концов оказывается сильнее, мы не знаем. Но все же надеемся.
Слова о лелеемой надежде прозвучали как-то мрачно, без должной уверенности. Аррен обнаружил, что ему больше не хочется витать в холоде высоких материй. Немного погодя он сказал:
— Мне кажется, я понял, почему вы сказали, что лишь люди несут зло. Даже акулы невинны, они вынуждены убивать.
— Вот почему ничто не в силах защитить нас. Лишь одно существо во всем мире способно противостоять человеку со злым сердцем — другой человек. В нашем позоре — наша слава. Только наша душа, способная на зло, в силах против устоять ему.
— А как же драконы? — спросил Аррен. — Разве они не причиняют зла? Неужто они невинны?
— Драконы! Драконы алчны, ненасытны, вероломны, им неведомо сострадание и угрызения совести. Но злы ли они? Кто я такой, чтобы судить драконов?.. Они мудрее, чем люди. Они похожи на видения, Аррен. Нам, людям, снятся сны, мы колдуем, творим добро и зло. Но драконы не грезят. Они сами — воплощение грез. Они не произносят заклинаний. Магия — плоть от плоти драконов, способ их существования. Они не действуют — они живут.
— В Серилане, — сказал Аррен, — находится шкура Бар Офа, убитого Кеором, Правителем Энлада, три столетия назад. С тех пор ни один дракон не приближался к Энладу. Я видел шкуру Бар Офа. Она тяжелая, будто сделана из железа, и говорят, что если ее разложить, она покроет всю рыночную площадь Серилана. Зубы у него длиной с мое предплечье. И все же утверждают, что Бар Оф был молодым драконом, которому еще расти и расти.
— Тебе хотелось бы, — сказал Сокол, — увидеть драконов.
— Да.
— Их кровь холодна и ядовита. Ты не должен глядеть им в глаза. Они старше, чем род человеческий.
Он на мгновение умолк, затем продолжал:
— И хотя я стремлюсь забыть обо всем и раскаяться в содеянном мною, тем не менее я всегда буду помнить, как однажды на закате я увидел драконов, парящих над западными островами. Это дает мне ощущение покоя.
Затем они оба замолчали, и воцарилась тишина, наполненная едва слышным плеском волн о борта лодки. Вокруг не было ни огонька. Покачиваясь над пучиной вод, они, наконец, уснули.
Под пологом легкой утренней дымки они зашли в Гавань Хорта, где бросали якорь или отдавали концы сотни судов: рыбацкие лодки, краболовы, траулеры, торговые суда, две двадцативесельные галеры, одна потрепанная шестидесятивесельная галера и несколько поджарых длинных парусников с высокими треугольными парусами, которые были способны улавливать дующие поверху ветры жаркого Южного Предела.
— Это боевой корабль? — спросил Аррен, когда они миновали одну из двадцативесельных галер, и его спутник ответил:
— Судя по заглушкам цепей в бортах, работорговец. Они продают людей на острова Южного Предела.
Аррен поразмыслил минутку, затем подошел к ящику для оснастки и достал оттуда меч, который он хорошенько укутал и убрал туда в день отплытия. Сняв покровы, он остановился в нерешительности, держа убранный в ножны меч со свободно висящей перевязью обеими руками.
— Он не похож на меч морского торговца. Ножны слишком хороши.
Сокол, занятый румпелем, бросил на него беглый взгляд.
— Если есть охота, так носи.
— Я подумал, что его могут узнать.
— Коли пойдут в ход мечи, этот всегда узнают, ответил его спутник, внимательно следя за их продвижением по битком набитой гавани. — Это случайно не тот меч, что нельзя обнажить против его воли?
— Так говорят, — кивнул Аррен. — И все же он способен нести смерть и доказал это.
Юноша глянул вниз на узкую потертую рукоять.
Он-то способен, а вот я нет, что заставляет меня чувствовать себя глупцом. Он гораздо старше меня… Лучше я возьму с собой нож, — решил он и, завернув меч, засунул его обратно, вглубь ящика для оснастки. Его лицо стало озабоченным и злым. Сокол на это сказал лишь:
— Может, ты возьмешься за весла, парень? Мы направляемся вон туда, к ступенькам на пирсе.
Хорттаун — один из Семи Великих Портов Архипелага — взбегал, сверкая всеми цветами радуги, от шумной береговой черты вверх по склонам трех пологих холмов. Стены глиняных домов были покрашены в красный, оранжевый, желтый, белый цвета, крыши — покрыты багрово-красной черепицей. Цветущие деревья пендик окрасили багрянцем верхние кварталы. От крыши к крыше тянулись яркие полосатые навесы, бросая тень на узкие торговые ряды. Жаркое солнце заливало своим светом причалы. От берега черными ущельями струились улицы, где в громком гаме смешались тени и люди.
Когда они привязали лодку, Сокол встал рядом с Арреном, будто проверяя, крепок ли узел, и прошептал:
— Аррен, на Ватхорте есть люди, которые знают меня довольно хорошо. Так что не шарахайся в сторону, глядя на меня.
Когда он выпрямился, с его лица исчезли шрамы, волосы стали пепельными, нос — толстым и немного курносым, а вместо тисового посоха в человеческий рост в его руках оказался жезл из китовой кости, который он тут же сунул за пазуху.
— Узнаешь меня? — широко улыбаясь, спросил он Аррена, произнося слова с явным энладским акцентом. — Неужто ты впервые в жизни видишь своего дядюшку?
— Аррену приходилось видеть, как придворные волшебники Берилы меняли свой облик, разыгрывая «Деяния Морреда», и он знал, что это всего лишь иллюзия. Едва сдержав рвущуюся с языка остроту, он хихикнул:
— О, да, дядюшка Ястреб!
Но пока маг препирался с портовым стражником относительно платы за стоянку и охрану лодки, Аррен не сводил с него взгляда, чтобы убедиться, что он и впрямь узнает его. И чем дольше он смотрел, тем больше, а не меньше, превращение тревожило его. Оно было слишком совершенным. Перед ним стоял человек, нисколько не похожий на Верховного Мага — его мудрого спутника и наставника… Гонорар стражника был высок, и Сокол, нехотя отсчитав его, побрел с Арреном прочь, продолжая ворчать себе под нос.
— Испытывает мое терпение, — бурчал он. — Платить этому толстопузому вору за охрану моей лодки, когда от половинки заклинания было бы вдвое больше пользы! Ладно, это плата за прикрытие… И я забыл о своем правильном выговоре, не так ли, племянничек?
Они поднимались по битком набитой людьми, зловонной крикливо пестрой улице, состоящей из маленьких, чуть больше ярмарочных балаганов, магазинчиков, владельцы которых стояли в дверях среди груд и связок товаров, громко расхваливая прелесть и дешевизну своих горшков, чулок, шляп, лопат, булавок, кошельков, котелков, корзинок, ножей, веревок, засовов, постельного белья и прочих разновидностей скобяных товаров и галантереи.
— Это ярмарка?
— Ась? — переспросил курносый человек, пригнув седеющую голову.
— Это ярмарка, дядюшка?
— Ярмарка? Нет, нет. Здесь жизнь кипит круглый год. Убери свои рыбьи лепешки, хозяюшка, я уже завтракал!
А Аррен пытался избавиться от человека с подносом маленьких медных вазочек, который преследовал его по пятам, вереща:
— Попробуйте, красивый молодой господин, они не обманут ваших ожиданий, ваше дыхание будет слаще нумимайских роз, очаровывая женщин, попробуйте их, юный морской лорд, юный принц…
При этих словах Сокол тут же очутился между Арреном и разносчиком, спрашивая:
— Что это за чары?
— Никаких чар! — вздрогнул человечек, отшатываясь от него. — Я не торгую чарами, господин моряк! Только сиропы, освежающие дыхание после выпивки или корня хази — только сиропы, великий принц!
Он сгорбился, вжимаясь в камни мостовой, вазы на его подносе звенели и раскачивались так, что капельки содержимого некоторых из них — розовое или пурпурное желе неприятного вида — пролились через край.
Не говоря ни слова, Сокол повернулся, и они с Арреном пошли прочь. Вскоре толпа поредела, магазинчики сменились унылыми хибарами, весь товар которых составляли кучки гнутых гвоздей, сломанные пестики да старые гребешки.
Он подошел к ступенькам ангара для лодок. Там никого не было. Холод не проникал под просторную матросскую куртку и шерстяную шапку Аррена, но он дрожал как осиновый лист, томясь в ожидании в темноте на каменных ступеньках.
Стоянки для лодок чернели на фоне темной воды, и вдруг оттуда послышался монотонный глухой стук, повторившийся трижды. У Аррена волосы на голове встали дыбом. Длинная тень бесшумно скользнула по воде. Это была лодка, и она мягко причалила к пристани. Аррен сбежал по ступенькам на пристань и запрыгнул в лодку.
— Держи румпель, — сказал Верховный Маг, чья гибкая тень виднелась на носу, — и покрепче, а я поставлю парус.
Когда они вышли из порта, парус белым крылом взметнулся на мачте, ловя нарождающийся свет.
— Западный ветер позволит нам не грести в заливе. Это, без сомнения, прощальный дар Мастера Ветров. Смотри, паренек, как слушается она руля! Ну что ж. Попутный ветер и безоблачное утро дня весеннего равноденствия.
— Эта лодка — «Ясноглазка»? — Аррен знал о лодке Верховного Мага из песен и баллад.
— Да, — ответил тот, возясь с оснасткой. Как только ветер посвежел, лодка рванулась и стала рыскать из стороны в сторону. Аррен, стиснув зубы, старался держать ее прямо.
— Управлять ею легко, но у нес есть характер, господин.
Верховный Маг рассмеялся.
— Позволим ей иметь свою волю, она достаточно мудра для этого. Послушай, Аррен, — он сделал паузу и, опершись коленями на банку, посмотрел мальчику прямо в глаза. — Отныне я не господин, а ты — не принц. Я — торговец по имени Ястреб, а ты — мой племянник Аррен, бороздящий вместе со мной моря. Мы родом с Энлада. Из какого города? Нужен большой город, вдруг встретим земляка.
— Может, Темере, на южном побережье? Они торгуют во всех Пределах.
Верховный Маг кивнул.
— Но, — осторожно заметил Аррен, — у вас нет характерного для Энлада акцента.
— Знаю. У меня гонтийский акцент, — рассмеявшись, сказал его спутник, глядя на пламенеющий восток. — Но мне кажется, я смогу перенять все, что нужно, от тебя. Итак, мы плывем из Темере на нашей лодке «Дельфин», и я никакой не лорд и не маг, меня зовут не Сокол, а… как?
— Ястреб, милорд.
Тут Аррен прикусил язык.
— Опыт, племянник, — сказал Верховный Маг. — Нужен опыт. Ты никогда не был никем другим, кроме принца. А я сменил много обличий, и Верховный Маг — это лишь последняя и, возможно, наименее трудная моя роль… Мы плывем ни юг в поисках голубого камня эммель, из которого вырезают амулеты. Я знаю, он ценится на Энладе. Из него делают амулеты против насморка, растяжений, простуд и выпадения языка.
Мгновение спустя Аррен расхохотался, а когда он поднял голову, лодка взлетела на гребень большой волны, и юноша увидел выглядывающий из-за полога океана золотистый серпик солнца, неожиданно блеснувший им.
Сокол стоял, держась одной рукой за мачту, поскольку маленькая лодка скакала как кузнечик на свежей волне, и монотонно пел, глядя на восход весеннего равноденствия. Аррен на знал Древнего Наречия — языка колдунов и драконов, но чувствовал в доносившихся словах хвалу и восторг, в них был какой-то завораживающий ритм, напоминавший чередование приливов и отливов или равновесие дня и ночи, неумолимо сменяющих друг друга со времен сотворения мира. Ветер доносил крики чаек; обступившие их справа и слева берега бухты Твилла остались позади, и они вышли в неспокойные, наполненные светом, воды Внутреннего Моря.
От Рокка до Хорттауна почти что рукой подать, но они провели в море три ночи. Верховный Маг был тяжел на подъем, но если уж он отправился в путь, то терпения ему было не занимать. Как только они покинули заколдованные воды вокруг Рокка, ветер тут же стал встречным, но Сокол не стал наполнять парус магическим ветром, как это сделал бы любой заклинатель погоды. Напротив, он долго и упорно учил Аррена управлять лодкой при сильном ветре, дующем с носа, в утыканном скалами море к востоку от Исселя. Всю следующую ночь лил холодный мартовский дождь, но он так и не произнес заклинания, призванного отогнать его прочь. Третью ночь, тихую, туманную и холодную, они провели на рейде у входа в гавань Хорттауна. Аррен поразмыслил над этим и сделал вывод, что за то короткое время, что он знал Верховного Мага, тот ни разу не использовал магию.
Однако он был бесподобным моряком. Проплавав с ним всего три дня, Аррен научился тому, чего не смог добиться, бороздя в течение десяти лет волны Берильской гавани. Вообще то маги и моряки имеют много общего: и те и другие имеют дело с морскими и небесными силами, подчиняют своей воле буйные ветра, делая далекое близким. Верховный Маг или Ястреб — морской торговец, различия между ними были невелики.
Сокол был довольно молчалив, хотя обладал прекрасным чувством юмора. Неуклюжесть Аррена нисколько не раздражала его. С ним было легко и просто. О таком товарище по плаванию можно только мечтать, думал Аррен. Но порою тот погружался в свои мысли и молчал часами, а когда ему нужно было что-то сказать, в голосе его звенел металл, и он смотрел на Аррена невидящим взором. Несмотря на это, юноша по-прежнему любил Верховного Мага, хотя, возможно, не столь горячо, как прежде, поскольку теперь слегка побаивался его. Наверное, Сокол почувствовал это, и потому той туманной ночью у берегов Ватхорте он с некоторой неохотой принялся рассказывать Аррену о себе.
— Мне не хочется завтра вновь оказаться среди людей, — сказал он. — Придется притворяться, что я волен как птица … Что ничего дурного в мире не происходит. Что я не Верховный Маг и даже не чародей, а просто Ястреб из Темпере, свободный от обязательств и привилегий, который ничего никому не должен…
Сокол сделал паузу, затем продолжил.
— Когда придет время сделать самый важный выбор, сделай его правильно, Аррен. В молодости мне пришлось выбирать между спокойной жизнью и жизнью, полной опасностей. И я вцепился в последнее, словно форель в муху. Но каждое деяние, каждый поединок тащат за собой целый ворох последствий, заставляя тебя действовать вновь и вновь. И очень редко выдастся свободная минутка вроде этой, перерыв между двумя деяниями, когда ты можешь остановиться и просто пожить. Или поразмышлять над тем, кем ты, в конце концов, стал.
Как может такой человек, подумал Аррен, сомневаться в себе? Он полагал, что подобные сомнения — удел юных, тех, кто еще ничего не добился в жизни.
Они качались посреди безбрежного, прохладного океана тьмы.
— Вот почему я люблю море, — раздался из глубин ночи голос Сокола.
Аррен понимал его. Но мысли юноши безудержно неслись вперед. Его голова неутомимо работала в течение всех трех дней плавания, он размышлял о цели их путешествия. А так как его спутник, наконец-то, был склонен поговорить, Аррен спросил:
— Как вы думаете, мы найдем то, что ищем, в Хорттауне?
Сокол покачал головой, возможно, говоря «нет», либо показывая, что он не знает.
— Может, это нечто вроде заразы, эпидемии, что перекидывается с острова на остров, нанося вред посевам и стадам, а также духу людскому?
— Эпидемия — это движение великого баланса, самого Равновесия. Здесь что-то другое. Отсюда смердит злой волей. Мы могли бы потерпеть, если все это являлось бы побочным эффектом восстановления Равновесия. Но мы не можем мириться с потерей надежды и упадком искусства, с там, что уходят из памяти Слова Творения. Природа не терпит фальши. Это не восстановление Равновесия, а нарушение его. И лишь одно существо в состоянии сделать это.
— Человек? — спросил Аррен наугад.
— Мы, люди.
— Как?
— Непомерной жаждой жизни.
— Жизни? Но что плохого в желании жить?
— Ничего. Но когда мы стремимся к власти над жизнью — к вечному здоровью, неуязвимости, бессмертию, — то желание переходит в манию. А если мания вступает в союз со знаниями, то поднимает голову зло. Тогда Равновесие мира нарушается, и разрушение перевешивает созидание.
Аррен некоторое время с грустью размышлял над этим, потом спросил:
— Значит вы думаете, что тот, кого мы ищем, человек?
— Человек, и к тому же колдун. Да, мне так кажется.
— Но как я понял из того, чему меня учили наставники и мой отец, высшее искусство магии зависит от баланса, от Равновесия вещей, и не может быть использовано со злым умыслом.
— Это, — сказал Сокол, слегка скривившись, — спорный вопрос. Пути магов неисповедимы… На каждом острове Земноморья есть ведьмы, использующие запретные заклинания; колдуны, применяющие свое искусство в целях обогащения. Но можно привести примеры и более ярких дарований. Огненный Лорд, пытавшийся победить тьму и остановить в полдень солнце на небосводе, был великим магом. Даже Эррет-Акбе с трудом одолел его. Враг Морреда принадлежал к той же породе. Когда он появился, целые города пали перед ним на колени, огромные армии сражались на его стороне. Заклинание, которое он обрушил на Морреда, оказалось столь могучим, что даже смерть колдуна не остановился его, и остров Солей погрузился в пучину моря со всем своим населением. То были люди, чья великая сила и знания встали на службу злу, питая его. Всегда ли волшебство, несущее добро, в конце концов оказывается сильнее, мы не знаем. Но все же надеемся.
Слова о лелеемой надежде прозвучали как-то мрачно, без должной уверенности. Аррен обнаружил, что ему больше не хочется витать в холоде высоких материй. Немного погодя он сказал:
— Мне кажется, я понял, почему вы сказали, что лишь люди несут зло. Даже акулы невинны, они вынуждены убивать.
— Вот почему ничто не в силах защитить нас. Лишь одно существо во всем мире способно противостоять человеку со злым сердцем — другой человек. В нашем позоре — наша слава. Только наша душа, способная на зло, в силах против устоять ему.
— А как же драконы? — спросил Аррен. — Разве они не причиняют зла? Неужто они невинны?
— Драконы! Драконы алчны, ненасытны, вероломны, им неведомо сострадание и угрызения совести. Но злы ли они? Кто я такой, чтобы судить драконов?.. Они мудрее, чем люди. Они похожи на видения, Аррен. Нам, людям, снятся сны, мы колдуем, творим добро и зло. Но драконы не грезят. Они сами — воплощение грез. Они не произносят заклинаний. Магия — плоть от плоти драконов, способ их существования. Они не действуют — они живут.
— В Серилане, — сказал Аррен, — находится шкура Бар Офа, убитого Кеором, Правителем Энлада, три столетия назад. С тех пор ни один дракон не приближался к Энладу. Я видел шкуру Бар Офа. Она тяжелая, будто сделана из железа, и говорят, что если ее разложить, она покроет всю рыночную площадь Серилана. Зубы у него длиной с мое предплечье. И все же утверждают, что Бар Оф был молодым драконом, которому еще расти и расти.
— Тебе хотелось бы, — сказал Сокол, — увидеть драконов.
— Да.
— Их кровь холодна и ядовита. Ты не должен глядеть им в глаза. Они старше, чем род человеческий.
Он на мгновение умолк, затем продолжал:
— И хотя я стремлюсь забыть обо всем и раскаяться в содеянном мною, тем не менее я всегда буду помнить, как однажды на закате я увидел драконов, парящих над западными островами. Это дает мне ощущение покоя.
Затем они оба замолчали, и воцарилась тишина, наполненная едва слышным плеском волн о борта лодки. Вокруг не было ни огонька. Покачиваясь над пучиной вод, они, наконец, уснули.
Под пологом легкой утренней дымки они зашли в Гавань Хорта, где бросали якорь или отдавали концы сотни судов: рыбацкие лодки, краболовы, траулеры, торговые суда, две двадцативесельные галеры, одна потрепанная шестидесятивесельная галера и несколько поджарых длинных парусников с высокими треугольными парусами, которые были способны улавливать дующие поверху ветры жаркого Южного Предела.
— Это боевой корабль? — спросил Аррен, когда они миновали одну из двадцативесельных галер, и его спутник ответил:
— Судя по заглушкам цепей в бортах, работорговец. Они продают людей на острова Южного Предела.
Аррен поразмыслил минутку, затем подошел к ящику для оснастки и достал оттуда меч, который он хорошенько укутал и убрал туда в день отплытия. Сняв покровы, он остановился в нерешительности, держа убранный в ножны меч со свободно висящей перевязью обеими руками.
— Он не похож на меч морского торговца. Ножны слишком хороши.
Сокол, занятый румпелем, бросил на него беглый взгляд.
— Если есть охота, так носи.
— Я подумал, что его могут узнать.
— Коли пойдут в ход мечи, этот всегда узнают, ответил его спутник, внимательно следя за их продвижением по битком набитой гавани. — Это случайно не тот меч, что нельзя обнажить против его воли?
— Так говорят, — кивнул Аррен. — И все же он способен нести смерть и доказал это.
Юноша глянул вниз на узкую потертую рукоять.
Он-то способен, а вот я нет, что заставляет меня чувствовать себя глупцом. Он гораздо старше меня… Лучше я возьму с собой нож, — решил он и, завернув меч, засунул его обратно, вглубь ящика для оснастки. Его лицо стало озабоченным и злым. Сокол на это сказал лишь:
— Может, ты возьмешься за весла, парень? Мы направляемся вон туда, к ступенькам на пирсе.
Хорттаун — один из Семи Великих Портов Архипелага — взбегал, сверкая всеми цветами радуги, от шумной береговой черты вверх по склонам трех пологих холмов. Стены глиняных домов были покрашены в красный, оранжевый, желтый, белый цвета, крыши — покрыты багрово-красной черепицей. Цветущие деревья пендик окрасили багрянцем верхние кварталы. От крыши к крыше тянулись яркие полосатые навесы, бросая тень на узкие торговые ряды. Жаркое солнце заливало своим светом причалы. От берега черными ущельями струились улицы, где в громком гаме смешались тени и люди.
Когда они привязали лодку, Сокол встал рядом с Арреном, будто проверяя, крепок ли узел, и прошептал:
— Аррен, на Ватхорте есть люди, которые знают меня довольно хорошо. Так что не шарахайся в сторону, глядя на меня.
Когда он выпрямился, с его лица исчезли шрамы, волосы стали пепельными, нос — толстым и немного курносым, а вместо тисового посоха в человеческий рост в его руках оказался жезл из китовой кости, который он тут же сунул за пазуху.
— Узнаешь меня? — широко улыбаясь, спросил он Аррена, произнося слова с явным энладским акцентом. — Неужто ты впервые в жизни видишь своего дядюшку?
— Аррену приходилось видеть, как придворные волшебники Берилы меняли свой облик, разыгрывая «Деяния Морреда», и он знал, что это всего лишь иллюзия. Едва сдержав рвущуюся с языка остроту, он хихикнул:
— О, да, дядюшка Ястреб!
Но пока маг препирался с портовым стражником относительно платы за стоянку и охрану лодки, Аррен не сводил с него взгляда, чтобы убедиться, что он и впрямь узнает его. И чем дольше он смотрел, тем больше, а не меньше, превращение тревожило его. Оно было слишком совершенным. Перед ним стоял человек, нисколько не похожий на Верховного Мага — его мудрого спутника и наставника… Гонорар стражника был высок, и Сокол, нехотя отсчитав его, побрел с Арреном прочь, продолжая ворчать себе под нос.
— Испытывает мое терпение, — бурчал он. — Платить этому толстопузому вору за охрану моей лодки, когда от половинки заклинания было бы вдвое больше пользы! Ладно, это плата за прикрытие… И я забыл о своем правильном выговоре, не так ли, племянничек?
Они поднимались по битком набитой людьми, зловонной крикливо пестрой улице, состоящей из маленьких, чуть больше ярмарочных балаганов, магазинчиков, владельцы которых стояли в дверях среди груд и связок товаров, громко расхваливая прелесть и дешевизну своих горшков, чулок, шляп, лопат, булавок, кошельков, котелков, корзинок, ножей, веревок, засовов, постельного белья и прочих разновидностей скобяных товаров и галантереи.
— Это ярмарка?
— Ась? — переспросил курносый человек, пригнув седеющую голову.
— Это ярмарка, дядюшка?
— Ярмарка? Нет, нет. Здесь жизнь кипит круглый год. Убери свои рыбьи лепешки, хозяюшка, я уже завтракал!
А Аррен пытался избавиться от человека с подносом маленьких медных вазочек, который преследовал его по пятам, вереща:
— Попробуйте, красивый молодой господин, они не обманут ваших ожиданий, ваше дыхание будет слаще нумимайских роз, очаровывая женщин, попробуйте их, юный морской лорд, юный принц…
При этих словах Сокол тут же очутился между Арреном и разносчиком, спрашивая:
— Что это за чары?
— Никаких чар! — вздрогнул человечек, отшатываясь от него. — Я не торгую чарами, господин моряк! Только сиропы, освежающие дыхание после выпивки или корня хази — только сиропы, великий принц!
Он сгорбился, вжимаясь в камни мостовой, вазы на его подносе звенели и раскачивались так, что капельки содержимого некоторых из них — розовое или пурпурное желе неприятного вида — пролились через край.
Не говоря ни слова, Сокол повернулся, и они с Арреном пошли прочь. Вскоре толпа поредела, магазинчики сменились унылыми хибарами, весь товар которых составляли кучки гнутых гвоздей, сломанные пестики да старые гребешки.