В его голосе было что-то, заставившее Аррена повернуться и взглянуть на него. Глядя на ястребиный нос, испещренную шрамами щеку, темные, искрящиеся глаза, юноша подумал, что от лица мага вновь исходит сияние. И Аррен смотрел на него с любовью, смешанной со страхом, думая: «Насколько же он превосходит меня». Вглядевшись пристальное, юноша понял, наконец, что это не магический свет, не холодный ореол волшебства обрисовал каждую черточку лица Сокола, а обычный дневной свет — свет занимающегося утра. Эта сила превосходила силу Верховного Мага. И годы не пощадили Сокола, как и любого другого человека. У него были морщины, и он выглядел уставшим. Становилось все светлее. Маг зевнул…
Вот так глазея, удивляясь и размышляя, Аррен, наконец, уснул. А Сокол сидел рядом с ним, наблюдая за тем, как занимается заря и восходит солнце. Он точно изучал сокровище, пытаясь найти в нем хоть какой-нибудь изъян: треснувший камень или мутное пятнышко.
5. МОРСКИЕ ГРЕЗЫ
6. ЛОРБАНЕРИ
Вот так глазея, удивляясь и размышляя, Аррен, наконец, уснул. А Сокол сидел рядом с ним, наблюдая за тем, как занимается заря и восходит солнце. Он точно изучал сокровище, пытаясь найти в нем хоть какой-нибудь изъян: треснувший камень или мутное пятнышко.
5. МОРСКИЕ ГРЕЗЫ
Поздним утром Сокол убрал магический ветер и отдал лодку на волю ветра земного, который тихонько дул с юго-запада. Справа по борту ускользали прочь далекие холмы южного побережья Ватхорта. Их приобретшие голубоватый оттенок вершины едва возвышались над поверхностью моря, смахивая на призрачные волны.
Аррен проснулся. Бескрайние воды моря грелись во всепроникающем сиянии жаркого золотистого полудня. На корме лодки в одной лишь набедренной повязке и в тюрбане, сделанном из моряцкой робы, сидел Сокол. Он тихонько напевал что-то, отбивая ладонями на сиденье, словно на барабане, легкий монотонный ритм. Песенка, что он напевал, не походила ни на заклинания; ни на сказания о деяниях героев или королей. Этот забавный набор бессмысленных слов мог напевать мальчишка, который в одиночку пас коз на заоблачных вершинах Гонта бесконечным летним днем.
Из моря выпрыгнула рыба и пролетела далеко-далеко на своих мерцающих холодным светом плавниках, напоминающих крылышки стрекозы.
— Мы в Южном Пределе, — сказал Сокол после того, как допел песенку. — Это странный уголок мира, где рыбы летают, а дельфины, говорят, умеют петь. Но вода здесь вполне подходящая для купания, к тому же достиг взаимопонимания с акулами. Смой с себя следы грязных лап работорговцев.
У Аррена ныл каждый мускул, и поначалу он не мог даже пошевелиться. Кроме того, юноша был никудышным пловцом, ибо с неспокойным морем Энлада скорее сражаешься, чем плаваешь в нем, и поэтому быстро выдыхаешься. Сперва это синее море показалось ему холодным, а затем — восхитительным. Боль покинула его тело. Он сновал у борта «Ясноглазки» словно морской змей, поднимая фонтаны брызг. Присоединившийся к нему Сокол рассекал воду более уверенными взмахами рук. Покорная и надежная «Ясноглазка» поджидала их, трепеща белым крылом паруса над сверкающим морем. Аррен погнался за выпрыгнувшей из моря рыбой. Та нырнула, затем вновь выпрыгнула. Спасаясь от него, она то плыла в воздухе, то летела в глубинах моря.
Гибкий, покрытый золотистым загаром паренек резвился, наслаждаясь водой и теплом, пока солнце не село в море. Смуглый худощавый мужчина плавал со свойственной возрасту степенностью, экономно расходуя силы. Накупавшись, он соорудил навес из парусины и, держа лодку ни курсе, с нескрываемой нежностью следил за мальчиком, который гонялся за летающей рыбой.
— Куда мы направляемся? — спросил Аррен после того, как поел пересоленного мяса и черствого хлеба и уже готов был вновь погрузиться в сон.
— Лорбанери, — ответил Сокол, и эти тихие бессмысленные звуки явились последним словом, что услышал Аррен этой ночью, поэтому грезы его сперва вертелись вокруг них. Ему снилось, что он прогуливается по чему-то розоватому, испещренному золотыми и лазурными нитями, ощущая какое-то дурацкое удовлетворение, и кто-то говорит ему: «Это — шелковые поля Лорбанери, куда никогда не добирается тьма.» Но затем, на исходе ночи, когда в весеннем небе сияют осенние звезды, ему приснилось, что он в разрушенном доме. Там все высохло, вокруг одна лишь пыль да гирлянды рваных паутин. Ноги Аррена запутались в переплетении паутины, ее лоскутки лезли ему в ноздри и рот, мешая дышать. Но хуже всего было то, что Аррен узнал в этой заброшенной комнате с высоким потолком зал Большого Дома Рокка, где он обедал с Мастерами.
Юноша проснулся веясь в лоту, сердце его рвалось из груди, ноги упирались в сиденье. Пытаясь отогнать дурной сон, Аррен сел. Свет на востоке еще не забрезжил, но тьма там уже посерела. Скрипела мачта. Где-то высоко над ним тускло мерцал парус, по-прежнему туго натянутый северовосточным бризом. На корме крепко спал, не издавая ни звуков, его компаньон. Аррен снова улегся и дремал до тех пор, пока яркий дневной свет окончательно не разбудил его.
О таком синем и спокойном море, как в тот день, он и мечтать не мог. Вода была столь теплой и прозрачной, что купание в ней напоминало скольжение или парение в воздухе — странное, похожее на сон, ощущение.
Около полудня Аррен спросил:
— Придают ли волшебники какое-либо значение снам?
Сокол удил рыбу и был полностью поглощен своим занятием. После долгого молчания он спросил:
— А в чем дело?
— Интересно, есть ли в них хоть доля правды?
— Несомненно.
— Являются ли они вещими?
Но тут у мага клюнуло, и десять минут спустя, после того, как он выудил их обед — превосходного серебристо-голубого морского окуня, — вопрос был начисто забыт.
Во второй половине дня, когда они отдыхали под навесом, защищавшим их от палящих лучей солнца, Аррен спросил:
— Что мы будем искать на Лорбанери?
— То, что мы ищем, — ответил Сокол.
— На Энладе, — сказал после некоторой паузы Аррен, — рассказывают притчу о мальчике, чьим школьным наставником был камень.
— Да-а?.. И чему он его учил?
— Не задавать вопросы.
Сокол фыркнул, словно подавляя смешок, и сел.
— Ну, ладно, — сказал он. — Хотя я предпочитаю помалкивать, когда сам толком не знаю, о чем говорить. Почему иссякла магия в Морттауне, Нарведуене и, возможно, во всех Пределах? Ведь именно это мы стремимся узнать, не так ли.
— Да.
— Слыхал ли ты старую поговорку: «ВПределахиграют по другим правилам?» Ее используют моряки, но пошла она от волшебников и означает, что магия привязана к месту. Мощное заклинание, действующее на Рокке, может оказаться пустыми словами на Иффише. Слова Творения, используемые в конкретном заклинании, обычно помнят не все: одно слово здесь, другое — там. К тому же текст заклинания неразрывно связан с землей и водой, ветрами и падением света — словом, с местом, где оно произносится. Я однажды заплыл так далеко на Запад, что ни ветер, ни вода нс подчинялись моим приказам, игнорируя свои Настоящие Имена, или, что больше похоже на правду, меня самого. Ибо мир наш очень велик, никто не знает, где кончается Открытое Море, и быть может, существуют кроме нашего мира еще и другие миры. Я сомневаюсь, что среди этой бездны пространства и океана времени произнесенное слово, каким бы оно ни было, сохранит повсеместно и навечно свою силу и смысл, если это только не произнесенное Сегоем Первое Слово, создавшее мир, или не Последнее Слово, которое не было и не будет произнесено, пока все не сгинет в небытие… Итак, даже среди горстки островов известного нам мира — Земноморья, имеют место различия, тайны и перемены. И нет места более загадочного и неисследованного, чем Южный Предел. Лишь немногим волшебникам со Внутренних Островов довелось пообщаться с населяющими его людьми. Они не привечают колдунов, поскольку пользуются, согласно поверью, магией, отличной от нашей. Однако слухи об этом крайне расплывчаты и вполне возможно, что искусство магии там просто не было оценено по достоинству и не получило широкого распространения. Если я прав, то тому, кто задумал уничтожить магию, здесь будет действовать легче, и она ослабнет тут гораздо раньше, чем на Внутренних Островах. И вот мы слышим байки о несостоятельности магии на Юге. Дисциплина — это русло, придающее потоку наших действий силу и осмысленность. Там, где нет единого направления деяния людей слабеют, расплываются и пропадают без следа. Например, та толстуха с зеркалами утратила свое искусство и решила, что у нее никогда его и не было. А Хэйр жует свой хази и думает, что он продвинулся дальше, чем ходят самые великие маги, а на самом деле он потерялся, едва ступив на поле грез… Но куда, как емукажется, он ходит? Что он ищет? Что поглотило его магическую силу? Мне кажется, мы собрали достаточно сведений о Хорттауне и теперь продвигаемся на юг, к Лорбанери, чтобы поглядеть, как там обстоят дела у волшебников, а также попытаться найти то, что мы должны отыскать… Тебя удовлетворил мой ответ?
— Да, но…
— Тогда позволь камню немного отдохнуть! — отрезал маг. Затем он сел возле мачты в желтоватой душной тени навеса и устремил свой взгляд в море, на запад, а лодка неспешно плыла, влекомая ветром, сквозь марево дня на юг. Сокол сидел прямо и неподвижно. Шли часы. Аррен пару раз искупался, тихонько поплавав у борта лодки, ибо он не хотел оказаться на пути устремленного на запад пристального взгляда этих темных глаз, который, казалось, заглядывал далеко за сверкающую линию горизонта, за синеву воздуха, за пределы света.
Наконец, Сокол вынырнул из пучины молчания и заговорил, но произносил при этом не больше одного слова за раз. Воспитание Аррена позволяло ему быстро распознать чувства, скрываемые за маской учтивости и сдержанности. Он понимал, что у его спутника тяжело на душе. Аррен нс задавал больше вопросов и лишь вечером поинтересовался:
— Если я спою, может, это развеет ваши мысли?
— Смотря как споешь, — несколько вымученно пошутил Сокол.
Аррен сел, прислонившись спиной к мачте, и запел. Его голос уже не был столь высок и чист, как в те годы, когда с ним занимался главный музыкант Дворца в Бериле, добиваясь созвучия со своей арфой: верхние тона стали хриплыми, а нижние — напоминали печальные и чистые звуки виолы. Он пел «Элегию дляБелогоМага» — песню, которую сочинила Эльфарран, когда она, узнав о смерти Морреда, дожидалась своей собственной смерти. Петь эту песню нелегко и исполняют ее нечасто. Сокол слушал молодой, сильный, уверенный и печальный голос Аррена, витавший меж предзакатным небом и морем, и его глаза заволакивала пелена слез.
Исполнив эту песню, Аррен немного помолчал, затем стал тихонько напевать менее скорбные мелодии, пытаясь развеять давящее однообразие полного безветрия, тяжело вздымающегося моря и слабеющего света, возвещавшего о скором приходе ночи.
Когда он замолк, воцарилась гробовая тишина. Ветер окончательно стих, волна спала, лишь изредка поскрипывали снасти да стонало дерево. Море лежало умиротворенное и над ним одна за другой зажигались звезды. На юге вдруг ярко вспыхнул желтый огонек, рассыпая по воде золотые блестки.
— Глядите! Маяк! — воскликнул Аррен.
Немного погодя:
— А может, это звезда?
Сокол некоторое время пристально смотрел на огонек, а потом сказал:
— Должно быть, это звезда Гобардон. Ее можно увидеть лишь в Южном Пределе. Гобардон означает Корона. Курреккармеррук учил нас, что если продолжать плыть на юг, то над горизонтом вслед за Гобардоном встают еще восемь ярких звезд, образуя гигантское созвездие, которое, как говорят одни, похожа на бегущего человека, или, как утверждают другие, на Агнен — руну Конца.
Они увидели, как взошедшая звезда озарила неспокойный морской горизонт и уверенно засияла в небе.
— Ты так пел песню Эльфарран, — сказал Сокол, — будто разделил с ней ее печаль, заставив и меня сопереживать вместе с тобой… Из всех преданий Земноморья это сказание всегда вызывало во мне самый сильный отклик. Морред, проявивший величайшее мужество перед лицом безысходности, Серриад
— добрый король, родившийся после полосы отчаяния. И она, Эльфарран. Я совершил величайшее зло, которое только мог совершить, ради ее красоты, которую я надеялся вернуть. И я видел ее… на какой-то миг передо мной предстала Эльфарран.
По спине Аррена пробежали мурашки. Он сглотнул и сидел молча, уставившись на пленительную, роковую, желтую как топаз звезду.
— А кто твой герой? — спросил его маг, и Аррен ответил:
— Эррет-Акбе.
— Он действительно был величайшим из всех великих.
— Но мне не дает покоя мысль о том, как он погиб; в одиночестве; сражаясь с драконом Ормом на берегу Селидора. Эррет-Акбе мог бы править всем Земноморьем. Однако он сделал свой выбор.
Маг промолчал. Некоторое время каждый был погружен в свои думы. Затем Аррен спросил, не отрывая взгляда от желтого Гобардона:
— Правда ли, что мертвых можно вернуть к жизни с помощью магии?
— Да, можно, — ответил маг.
— Но каким образом? И делалось ли это когда-нибудь?
Казалось, что его спутник отвечал с большой неохотой.
— С помощью заклинаний Вызова, — сказал он, поморщившись. Аррен решил, что Сокол не скажет больше ни слова, но тот вдруг продолжил:
— Подобные заклинания содержатся в «Наследии Пална». Мастер Вызова не пользуется этим знанием и не рассказывает о нем студентам. Используют его редко и, как мне кажется; всякий раз без должного на то основания. Эти великие заклинания составил много веков назад Серый Маг Пална. Он вызывал души героев и магов, в том числе даже Эррет-Акбе, чтобы те советом помогли лордам Пална в их войне и правлении.
— И что произошло?
— Советы мертвых не подходят живым. Для Полна настали дурные времена. Серый Маг был изгнан и сгинул без следа.
Маг отвечал с явной неохотой, но он не обрывал свой рассказ, словно чувствуя, что у Аррена есть право знать обо всем этом. А юноша настаивал:
— Значит, сейчас никто на пользуется этими заклинаниями?
— Мне известен лишь один человек, который в свое время широко применял их.
— Кто он?
— Он жил на Хавноре и считался рядовым чародеем, но способности, заложенные в него природой, делали его великим магом. Он зарабатывал деньги своим искусством, вызывая для каждого, кто платил ему, любой дух, какой бы они не пожелали: умершего мужа, жены или ребенка. Его дом кишмя кишел беспокойными тенями прошлых столетий, прекрасными женщинами эпохи Королей. Я видел как он, забавы ради, вызвал из Безводной Страны моего старого наставника Неммерле, который был Верховным Магом в дни моей юности. И душа великого человека явилась на его зов, словно собачонка к хозяину. Я разозлился и бросил ему вызов. Тогда я не был еще Верховным Магом. Я сказал: «Ты заставляешь мертвых приходить в свой дом. Не желаешь ли ты посетить вместе со мной их дома?» И я заставил его пойти, хотя он сопротивлялся, как только мог, менял облик и громко рыдал в темноте.
— Так ты убил его? — прошептал завороженный рассказом Аррен.
— Нет! Я взял его с собой и вернулся обратно вместе с ним. Тот, кто с такой легкостью вызывал мертвых, сам, оказывается, боялся смерти — своей собственной смерти — больше, чем любой из известных мне людей. У стены из камней… Но я, однако, рассказываю тебе больше, чем положено знать новичку. Хотя ты уже не новичок.
Пристальный взгляд мага пронзил сумрак и впился в глаза Аррена, приведя того в смущение.
— Ладно, не важно, — сказал Верховный Маг. — Есть на границе, между миром живых и миром мертвых каменная стена. Переступив через нее, душа уходит в мир мертвых, а живой человек может пересечь ее и вернуться, если он знает путь… У каменной стены этот человек припал к земле со стороны мира живых. Он вцепился в камни обеими руками, плача и стеная. Я заставил его идти дальше. Его страх раздражал и злил меня. Мне следовало бы понять, что я поступаю неверно. Но я просто обезумел от гнева и уязвленного самолюбия. Он был силен, и я стремился доказать, что я — сильнее.
— Что он делал потом… когда вы вернулись?
— Пресмыкался, клялся больше никогда не использовать «Наследие Пална» и целовал мне руку. Он убил бы меня, если бы осмелился.
— Что с ним стало?
— Он уехал с Хавнора на запад, возможно, на Палн. Я больше ничего о нем не слышал. Он и в те времена был уже в возрасте, хотя по-прежнему оставался полным сил человеком, напоминавшим по сложению борца-тяжеловесна. Сейчас его, наверное, уже нет в живых. Я даже не могу припомнить его имя.
— Его Настоящее Имя?
— Нет, его-то я помню… — тут Сокол сделал паузу, и на некоторое время воцарилась абсолютная тишина.
— На Хавноре его звали Коб, — продолжил маг изменившимся осторожным тоном. Уже стемнело, и выражение его лица разглядеть но удалось. Аррен увидел, как он повернулся и устремил свой взор к желтоватой звезде, поднявшейся теперь еще выше над волнами и разбросавшей по ним тоненькие, словно паутинка, золотые лучики. Спустя некоторое время Сокол сказал:
— Порою, даже бодрствуя, мы вдруг оказываемся лицом к лицу с тем, что давным-давно позабыто, и произносим слова, которые кажутся нам чушью, ибо мы боимся разглядеть их подлинное значение.
Аррен проснулся. Бескрайние воды моря грелись во всепроникающем сиянии жаркого золотистого полудня. На корме лодки в одной лишь набедренной повязке и в тюрбане, сделанном из моряцкой робы, сидел Сокол. Он тихонько напевал что-то, отбивая ладонями на сиденье, словно на барабане, легкий монотонный ритм. Песенка, что он напевал, не походила ни на заклинания; ни на сказания о деяниях героев или королей. Этот забавный набор бессмысленных слов мог напевать мальчишка, который в одиночку пас коз на заоблачных вершинах Гонта бесконечным летним днем.
Из моря выпрыгнула рыба и пролетела далеко-далеко на своих мерцающих холодным светом плавниках, напоминающих крылышки стрекозы.
— Мы в Южном Пределе, — сказал Сокол после того, как допел песенку. — Это странный уголок мира, где рыбы летают, а дельфины, говорят, умеют петь. Но вода здесь вполне подходящая для купания, к тому же достиг взаимопонимания с акулами. Смой с себя следы грязных лап работорговцев.
У Аррена ныл каждый мускул, и поначалу он не мог даже пошевелиться. Кроме того, юноша был никудышным пловцом, ибо с неспокойным морем Энлада скорее сражаешься, чем плаваешь в нем, и поэтому быстро выдыхаешься. Сперва это синее море показалось ему холодным, а затем — восхитительным. Боль покинула его тело. Он сновал у борта «Ясноглазки» словно морской змей, поднимая фонтаны брызг. Присоединившийся к нему Сокол рассекал воду более уверенными взмахами рук. Покорная и надежная «Ясноглазка» поджидала их, трепеща белым крылом паруса над сверкающим морем. Аррен погнался за выпрыгнувшей из моря рыбой. Та нырнула, затем вновь выпрыгнула. Спасаясь от него, она то плыла в воздухе, то летела в глубинах моря.
Гибкий, покрытый золотистым загаром паренек резвился, наслаждаясь водой и теплом, пока солнце не село в море. Смуглый худощавый мужчина плавал со свойственной возрасту степенностью, экономно расходуя силы. Накупавшись, он соорудил навес из парусины и, держа лодку ни курсе, с нескрываемой нежностью следил за мальчиком, который гонялся за летающей рыбой.
— Куда мы направляемся? — спросил Аррен после того, как поел пересоленного мяса и черствого хлеба и уже готов был вновь погрузиться в сон.
— Лорбанери, — ответил Сокол, и эти тихие бессмысленные звуки явились последним словом, что услышал Аррен этой ночью, поэтому грезы его сперва вертелись вокруг них. Ему снилось, что он прогуливается по чему-то розоватому, испещренному золотыми и лазурными нитями, ощущая какое-то дурацкое удовлетворение, и кто-то говорит ему: «Это — шелковые поля Лорбанери, куда никогда не добирается тьма.» Но затем, на исходе ночи, когда в весеннем небе сияют осенние звезды, ему приснилось, что он в разрушенном доме. Там все высохло, вокруг одна лишь пыль да гирлянды рваных паутин. Ноги Аррена запутались в переплетении паутины, ее лоскутки лезли ему в ноздри и рот, мешая дышать. Но хуже всего было то, что Аррен узнал в этой заброшенной комнате с высоким потолком зал Большого Дома Рокка, где он обедал с Мастерами.
Юноша проснулся веясь в лоту, сердце его рвалось из груди, ноги упирались в сиденье. Пытаясь отогнать дурной сон, Аррен сел. Свет на востоке еще не забрезжил, но тьма там уже посерела. Скрипела мачта. Где-то высоко над ним тускло мерцал парус, по-прежнему туго натянутый северовосточным бризом. На корме крепко спал, не издавая ни звуков, его компаньон. Аррен снова улегся и дремал до тех пор, пока яркий дневной свет окончательно не разбудил его.
О таком синем и спокойном море, как в тот день, он и мечтать не мог. Вода была столь теплой и прозрачной, что купание в ней напоминало скольжение или парение в воздухе — странное, похожее на сон, ощущение.
Около полудня Аррен спросил:
— Придают ли волшебники какое-либо значение снам?
Сокол удил рыбу и был полностью поглощен своим занятием. После долгого молчания он спросил:
— А в чем дело?
— Интересно, есть ли в них хоть доля правды?
— Несомненно.
— Являются ли они вещими?
Но тут у мага клюнуло, и десять минут спустя, после того, как он выудил их обед — превосходного серебристо-голубого морского окуня, — вопрос был начисто забыт.
Во второй половине дня, когда они отдыхали под навесом, защищавшим их от палящих лучей солнца, Аррен спросил:
— Что мы будем искать на Лорбанери?
— То, что мы ищем, — ответил Сокол.
— На Энладе, — сказал после некоторой паузы Аррен, — рассказывают притчу о мальчике, чьим школьным наставником был камень.
— Да-а?.. И чему он его учил?
— Не задавать вопросы.
Сокол фыркнул, словно подавляя смешок, и сел.
— Ну, ладно, — сказал он. — Хотя я предпочитаю помалкивать, когда сам толком не знаю, о чем говорить. Почему иссякла магия в Морттауне, Нарведуене и, возможно, во всех Пределах? Ведь именно это мы стремимся узнать, не так ли.
— Да.
— Слыхал ли ты старую поговорку: «ВПределахиграют по другим правилам?» Ее используют моряки, но пошла она от волшебников и означает, что магия привязана к месту. Мощное заклинание, действующее на Рокке, может оказаться пустыми словами на Иффише. Слова Творения, используемые в конкретном заклинании, обычно помнят не все: одно слово здесь, другое — там. К тому же текст заклинания неразрывно связан с землей и водой, ветрами и падением света — словом, с местом, где оно произносится. Я однажды заплыл так далеко на Запад, что ни ветер, ни вода нс подчинялись моим приказам, игнорируя свои Настоящие Имена, или, что больше похоже на правду, меня самого. Ибо мир наш очень велик, никто не знает, где кончается Открытое Море, и быть может, существуют кроме нашего мира еще и другие миры. Я сомневаюсь, что среди этой бездны пространства и океана времени произнесенное слово, каким бы оно ни было, сохранит повсеместно и навечно свою силу и смысл, если это только не произнесенное Сегоем Первое Слово, создавшее мир, или не Последнее Слово, которое не было и не будет произнесено, пока все не сгинет в небытие… Итак, даже среди горстки островов известного нам мира — Земноморья, имеют место различия, тайны и перемены. И нет места более загадочного и неисследованного, чем Южный Предел. Лишь немногим волшебникам со Внутренних Островов довелось пообщаться с населяющими его людьми. Они не привечают колдунов, поскольку пользуются, согласно поверью, магией, отличной от нашей. Однако слухи об этом крайне расплывчаты и вполне возможно, что искусство магии там просто не было оценено по достоинству и не получило широкого распространения. Если я прав, то тому, кто задумал уничтожить магию, здесь будет действовать легче, и она ослабнет тут гораздо раньше, чем на Внутренних Островах. И вот мы слышим байки о несостоятельности магии на Юге. Дисциплина — это русло, придающее потоку наших действий силу и осмысленность. Там, где нет единого направления деяния людей слабеют, расплываются и пропадают без следа. Например, та толстуха с зеркалами утратила свое искусство и решила, что у нее никогда его и не было. А Хэйр жует свой хази и думает, что он продвинулся дальше, чем ходят самые великие маги, а на самом деле он потерялся, едва ступив на поле грез… Но куда, как емукажется, он ходит? Что он ищет? Что поглотило его магическую силу? Мне кажется, мы собрали достаточно сведений о Хорттауне и теперь продвигаемся на юг, к Лорбанери, чтобы поглядеть, как там обстоят дела у волшебников, а также попытаться найти то, что мы должны отыскать… Тебя удовлетворил мой ответ?
— Да, но…
— Тогда позволь камню немного отдохнуть! — отрезал маг. Затем он сел возле мачты в желтоватой душной тени навеса и устремил свой взгляд в море, на запад, а лодка неспешно плыла, влекомая ветром, сквозь марево дня на юг. Сокол сидел прямо и неподвижно. Шли часы. Аррен пару раз искупался, тихонько поплавав у борта лодки, ибо он не хотел оказаться на пути устремленного на запад пристального взгляда этих темных глаз, который, казалось, заглядывал далеко за сверкающую линию горизонта, за синеву воздуха, за пределы света.
Наконец, Сокол вынырнул из пучины молчания и заговорил, но произносил при этом не больше одного слова за раз. Воспитание Аррена позволяло ему быстро распознать чувства, скрываемые за маской учтивости и сдержанности. Он понимал, что у его спутника тяжело на душе. Аррен нс задавал больше вопросов и лишь вечером поинтересовался:
— Если я спою, может, это развеет ваши мысли?
— Смотря как споешь, — несколько вымученно пошутил Сокол.
Аррен сел, прислонившись спиной к мачте, и запел. Его голос уже не был столь высок и чист, как в те годы, когда с ним занимался главный музыкант Дворца в Бериле, добиваясь созвучия со своей арфой: верхние тона стали хриплыми, а нижние — напоминали печальные и чистые звуки виолы. Он пел «Элегию дляБелогоМага» — песню, которую сочинила Эльфарран, когда она, узнав о смерти Морреда, дожидалась своей собственной смерти. Петь эту песню нелегко и исполняют ее нечасто. Сокол слушал молодой, сильный, уверенный и печальный голос Аррена, витавший меж предзакатным небом и морем, и его глаза заволакивала пелена слез.
Исполнив эту песню, Аррен немного помолчал, затем стал тихонько напевать менее скорбные мелодии, пытаясь развеять давящее однообразие полного безветрия, тяжело вздымающегося моря и слабеющего света, возвещавшего о скором приходе ночи.
Когда он замолк, воцарилась гробовая тишина. Ветер окончательно стих, волна спала, лишь изредка поскрипывали снасти да стонало дерево. Море лежало умиротворенное и над ним одна за другой зажигались звезды. На юге вдруг ярко вспыхнул желтый огонек, рассыпая по воде золотые блестки.
— Глядите! Маяк! — воскликнул Аррен.
Немного погодя:
— А может, это звезда?
Сокол некоторое время пристально смотрел на огонек, а потом сказал:
— Должно быть, это звезда Гобардон. Ее можно увидеть лишь в Южном Пределе. Гобардон означает Корона. Курреккармеррук учил нас, что если продолжать плыть на юг, то над горизонтом вслед за Гобардоном встают еще восемь ярких звезд, образуя гигантское созвездие, которое, как говорят одни, похожа на бегущего человека, или, как утверждают другие, на Агнен — руну Конца.
Они увидели, как взошедшая звезда озарила неспокойный морской горизонт и уверенно засияла в небе.
— Ты так пел песню Эльфарран, — сказал Сокол, — будто разделил с ней ее печаль, заставив и меня сопереживать вместе с тобой… Из всех преданий Земноморья это сказание всегда вызывало во мне самый сильный отклик. Морред, проявивший величайшее мужество перед лицом безысходности, Серриад
— добрый король, родившийся после полосы отчаяния. И она, Эльфарран. Я совершил величайшее зло, которое только мог совершить, ради ее красоты, которую я надеялся вернуть. И я видел ее… на какой-то миг передо мной предстала Эльфарран.
По спине Аррена пробежали мурашки. Он сглотнул и сидел молча, уставившись на пленительную, роковую, желтую как топаз звезду.
— А кто твой герой? — спросил его маг, и Аррен ответил:
— Эррет-Акбе.
— Он действительно был величайшим из всех великих.
— Но мне не дает покоя мысль о том, как он погиб; в одиночестве; сражаясь с драконом Ормом на берегу Селидора. Эррет-Акбе мог бы править всем Земноморьем. Однако он сделал свой выбор.
Маг промолчал. Некоторое время каждый был погружен в свои думы. Затем Аррен спросил, не отрывая взгляда от желтого Гобардона:
— Правда ли, что мертвых можно вернуть к жизни с помощью магии?
— Да, можно, — ответил маг.
— Но каким образом? И делалось ли это когда-нибудь?
Казалось, что его спутник отвечал с большой неохотой.
— С помощью заклинаний Вызова, — сказал он, поморщившись. Аррен решил, что Сокол не скажет больше ни слова, но тот вдруг продолжил:
— Подобные заклинания содержатся в «Наследии Пална». Мастер Вызова не пользуется этим знанием и не рассказывает о нем студентам. Используют его редко и, как мне кажется; всякий раз без должного на то основания. Эти великие заклинания составил много веков назад Серый Маг Пална. Он вызывал души героев и магов, в том числе даже Эррет-Акбе, чтобы те советом помогли лордам Пална в их войне и правлении.
— И что произошло?
— Советы мертвых не подходят живым. Для Полна настали дурные времена. Серый Маг был изгнан и сгинул без следа.
Маг отвечал с явной неохотой, но он не обрывал свой рассказ, словно чувствуя, что у Аррена есть право знать обо всем этом. А юноша настаивал:
— Значит, сейчас никто на пользуется этими заклинаниями?
— Мне известен лишь один человек, который в свое время широко применял их.
— Кто он?
— Он жил на Хавноре и считался рядовым чародеем, но способности, заложенные в него природой, делали его великим магом. Он зарабатывал деньги своим искусством, вызывая для каждого, кто платил ему, любой дух, какой бы они не пожелали: умершего мужа, жены или ребенка. Его дом кишмя кишел беспокойными тенями прошлых столетий, прекрасными женщинами эпохи Королей. Я видел как он, забавы ради, вызвал из Безводной Страны моего старого наставника Неммерле, который был Верховным Магом в дни моей юности. И душа великого человека явилась на его зов, словно собачонка к хозяину. Я разозлился и бросил ему вызов. Тогда я не был еще Верховным Магом. Я сказал: «Ты заставляешь мертвых приходить в свой дом. Не желаешь ли ты посетить вместе со мной их дома?» И я заставил его пойти, хотя он сопротивлялся, как только мог, менял облик и громко рыдал в темноте.
— Так ты убил его? — прошептал завороженный рассказом Аррен.
— Нет! Я взял его с собой и вернулся обратно вместе с ним. Тот, кто с такой легкостью вызывал мертвых, сам, оказывается, боялся смерти — своей собственной смерти — больше, чем любой из известных мне людей. У стены из камней… Но я, однако, рассказываю тебе больше, чем положено знать новичку. Хотя ты уже не новичок.
Пристальный взгляд мага пронзил сумрак и впился в глаза Аррена, приведя того в смущение.
— Ладно, не важно, — сказал Верховный Маг. — Есть на границе, между миром живых и миром мертвых каменная стена. Переступив через нее, душа уходит в мир мертвых, а живой человек может пересечь ее и вернуться, если он знает путь… У каменной стены этот человек припал к земле со стороны мира живых. Он вцепился в камни обеими руками, плача и стеная. Я заставил его идти дальше. Его страх раздражал и злил меня. Мне следовало бы понять, что я поступаю неверно. Но я просто обезумел от гнева и уязвленного самолюбия. Он был силен, и я стремился доказать, что я — сильнее.
— Что он делал потом… когда вы вернулись?
— Пресмыкался, клялся больше никогда не использовать «Наследие Пална» и целовал мне руку. Он убил бы меня, если бы осмелился.
— Что с ним стало?
— Он уехал с Хавнора на запад, возможно, на Палн. Я больше ничего о нем не слышал. Он и в те времена был уже в возрасте, хотя по-прежнему оставался полным сил человеком, напоминавшим по сложению борца-тяжеловесна. Сейчас его, наверное, уже нет в живых. Я даже не могу припомнить его имя.
— Его Настоящее Имя?
— Нет, его-то я помню… — тут Сокол сделал паузу, и на некоторое время воцарилась абсолютная тишина.
— На Хавноре его звали Коб, — продолжил маг изменившимся осторожным тоном. Уже стемнело, и выражение его лица разглядеть но удалось. Аррен увидел, как он повернулся и устремил свой взор к желтоватой звезде, поднявшейся теперь еще выше над волнами и разбросавшей по ним тоненькие, словно паутинка, золотые лучики. Спустя некоторое время Сокол сказал:
— Порою, даже бодрствуя, мы вдруг оказываемся лицом к лицу с тем, что давным-давно позабыто, и произносим слова, которые кажутся нам чушью, ибо мы боимся разглядеть их подлинное значение.
6. ЛОРБАНЕРИ
Через десятимильное пространство сверкающей на солнце воды Лорбанери казался зеленым-презеленым, словно яркий мох на раковине фонтана. По мере приближения сквозь зеленую пелену проступили листья и стволы деревьев, отбрасывающие тень, дороги и дома, лица и одежда людей, пыль — словом, все, что присуще любому острову, на котором живут люди. И все же он, несмотря ни на что, оставался зеленым, ибо каждый акр земли, который не был застроен или отдан под дороги, занимали низенькие деревца с округлой кроной. Их листьями питались червячки-шелкопряды, выделения которых скручивали в нить, затем делали из них ткани мужчины, женщины и дети Лорбанери. С наступлением сумерек воздух кишел небольшими серыми летучими мышами, что питались червячками. Они съедали многих, но оставались безнаказанными, ибо ткачи считали, что убийство серокрылых летунов — крайне дурная примета. Ведь раз люди живут за счет червячков, рассуждали они, значит и у крохотных летучих мышей, несомненно, есть на то право.
Смешные домишки с расположенными наобум оконцами и соломенными крышами сплошь покрывал зеленый ковер лишайника и мха. Это был процветающий остров, впрочем, как и все острова Предела, что, казалось, подтверждали ярко раскрашенные, добротно построенные дома, большие прядильные колеса и ткацкие станки в коттеджах и мастерских, каменные причалы миниатюрной гавани Сосары, где могли пришвартоваться несколько торговых судов. Однако в ней нс было торговых галер. Краска на домах выгорела, отделка давно не обновлялась, а большинство колес и станков бездействовали, покрытые пылью и заросшие паутиной, тянущейся от педали к педали, от основы к станине.
— Волшебники? — переспросил мэр Сосары, низенький человечек с лицом столь же грубым и темным, как и подошвы его босых ног. — На Лорбанери нет волшебников. И никогда не было.
— Кто бы мог подумать? — удивленно воскликнул Сокол. Он сидел вместе с восемью-девятью жителями деревни, прихлебывая настойку из ягод харбы — некрепкий горьковатый напиток. Ему пришлось сказать им, что он ищет в Южном Пределе камень эммель, но Сокол не стал скрывать под маской ни свою внешность, ни лицо своего спутника. Аррен лишь спрятал свой меч в лодке, а Сокол сделал невидимым прихваченный с собой магический посох. Островитяне встретили их угрюмо и враждебно и были готовы в любой момент вновь вернуться к этому состоянию. Лишь находчивость и авторитет Сокола покуда удерживали их.
— Судя по деревьям, у вас здесь, должно быть, имеются прекрасные садовники, — сказал он. — Как они оберегают сады от поздних заморозков?
— Да никак, — ответил тощий мужичок с того конца шеренги жителей деревни. Они все сидели в ряд под соломенным навесом, привалившись спинами к стене постоялого двора. У их босых ног барабанил по земле сильный, но теплый апрельский дождик.
— Опасен дождь, а не мороз, — сказал мэр. — Гниют коконы шелкопрядов. Но остановить дождь человек не в силах. Да никто и не пытается сделать это.
Он был агрессивно настроен по отношению к волшебству и чародеям; остальные, казалось, не разделяли его категоричности.
— Пока старик был жив, — сказал один из них, — в это время года дождя, как правило, не было.
— Кто? Старый Милди? Да, его уже нет в живых. Он умер, — подтвердил мэр.
— Его обычно звали Садовником, — сказал тощий. — Да, Садовником, — подхватил другой, и опустилась непроницаемая, словно пелена дождя, тишина.
Арен сидел за окном единственной комнаты постоялого двора. Он снял со стены висевшую там старую лютню — трехструнный инструмент с длинным грифом, широко распространенный на Острове Шелка, — и теперь тихонько наигрывал на ней, стараясь не перекрывать стук капель дождя по соломенному навесу.
— На рынках Хорттауна, — сказал Сокол, — я видел ткань, которую выдавали эа шелк с Лорбанери. Иногда это действительно был шелк, но ни разу — с Лорбанери.
— Времена наступили тяжелые, — сказал тощий человек, — уже четыре года это длится, пятый пошел.
— Уж пять лет прошло с того Кануна Вспышки, — сказал чавкающим, самодовольным голосом какой-то старик, — когда умер старый Милди, да, умер… ведь он был моложе меня. В Канун Вспышки он умер.
— Недостаток товара поднимет цены, — заметил мэр, — за один рулон голубого материала мы выручим столько, сколько некогда за три рулона.
— Если сможем продать. Где корабли-то? Да и краска паршивая, — возразил тощий, вызвав там самым получасовую дискуссию относительно качества красителей, используемых в больших станках.
— А кто делает красители? — спросил Сокол и вызвал тем самым новый всплеск эмоций. В результате выяснилось, что весь процесс крашения — это прерогатива одной семьи, члены которой, ко всему прочему, называли себя колдунами. Но если они и являлись таковыми, то теперь утратили свое искусство, и никто другой, как метко подметил тощий мужичок, не смог отыскать его.
Все они, исключая мэра, сошлись на том, что знаменитая лазурь Лорбанери и тот не имеющий себе равных пурпур — «пламя дракона», что некогда носили королевы Хавнора, уже не те, что раньше. Чего-то в них не хватало. Жаловались на несвоевременные дожди, на красители, на очистители.
— А может, виноваты глаза людей, не умеющих отличить подлинную лазурь от голубой грязи, — добавил тощий и свирепо взглянул на мэра. Тот не принял брошенный вызов, и все снова замолчали.
Легкое вино, казалось, лишь усугубило их подавленность и на лицах островитян застыли хмурые маски. Тишину нарушали только стук дождевых капель по бесчисленным листьям садов в долине, шепот моря внизу на окраине деревни да мурлыканье лютни в темноте за дверьми.
— Умеет ли петь этот твой изнеженный паренек? — спросил мэр.
— Да, умеет. Аррен, спой нам чего-нибудь.
— Я не могу заставить эту лютню играть не в миноре, — улыбаясь, сказал выглянувший в окно Аррен. — Ей хочется рыдать. Что вы желаете послушать, добрые хозяева?
— Что-нибудь новенькое, — проворчал мэр.
Лютня легонько затрепетала. Юноша уже нашел с ней общий язык.
— Вот это, видимо, вы здесь еще не слышали, — сказал он и запел:
«У белых Проливов Солеа И согнутых красных ветвей Склонивших соцветья свои Над головою твоей, Поникшей от горя утраты Любимого твоего, Клянусь я именем матери И отца своего, Я, Серриад, сын Морреда, Клянусь у цветущих ветвей Помнить всегда злодеянье И горе родимой моей…
…всегда, всегда…»
Они застыли, как изваяния: угрюмые лица и грубые, отмеченные печатью тяжелой работы, руки и тела. Люди сидели не шелохнувшись и слушали теплым дождливым южным вечером песню, такую же надрывную и тоскующую, как крик серого лебедя среди холодных морей За. Даже после того, как смолкла лютня, они еще долго хранили молчание.
— Странная музыка, — неуверенно произнес кто-то.
Другой, убежденный в абсолютном превосходстве острова Лорбанери над всеми и во всем, заявил:
— Чужеземная музыка всегда странна и мрачна.
— Сыграйте нам что-нибудь свое, — попросил Сокол. — Я и сам не прочь послушать какую-нибудь веселенькую песенку. Паренек всегда поет о древних умерших героях.
— Давай, я попробую, — сказал последний из говоривших, откашлялся и затянул песенку о старом добром барреле вина и гей, гей, мы идем! Но никто не подхватил разудалый мотивчик, и он уныло продолжал свои «гей, гей».
— Нс поют больше старые добрые песни, — сказал он со злостью. — В том виноваты юнцы, всегда пытающиеся изменить ход вещей и не желающие учить старинные песни.
— Дело не в этом, — возразил тощий. — Все вокруг пошло наперекосяк. Ничто больше не идет своим чередом.
— Да, да, — проскрипел самый старый из присутствующих здесь. — Удача покинула нас. Вот так-то. Удача покинула нас.
После этих слов говорить больше стало не о чем. Жители деревни уходили парами-тройками, пока не остались лишь Сокол по одну сторону окна, и Аррен — по другую. И тут Сокол, наконец, рассмеялся. Но в смехе его не было радости.
Вошла застенчивая жена владельца постоялого двора, постелила им на полу и ушла. Они улеглись спать. Но среди стропил под потолком кишмя кишели летучие мыши. Они всю ночь, пронзительно визжа, носились туда-сюда сквозь незастекленные окна. Лишь на рассвете они все вернулись на место и утихомирились, повиснув крохотными серыми сверточками вниз головой на стропилах.
Смешные домишки с расположенными наобум оконцами и соломенными крышами сплошь покрывал зеленый ковер лишайника и мха. Это был процветающий остров, впрочем, как и все острова Предела, что, казалось, подтверждали ярко раскрашенные, добротно построенные дома, большие прядильные колеса и ткацкие станки в коттеджах и мастерских, каменные причалы миниатюрной гавани Сосары, где могли пришвартоваться несколько торговых судов. Однако в ней нс было торговых галер. Краска на домах выгорела, отделка давно не обновлялась, а большинство колес и станков бездействовали, покрытые пылью и заросшие паутиной, тянущейся от педали к педали, от основы к станине.
— Волшебники? — переспросил мэр Сосары, низенький человечек с лицом столь же грубым и темным, как и подошвы его босых ног. — На Лорбанери нет волшебников. И никогда не было.
— Кто бы мог подумать? — удивленно воскликнул Сокол. Он сидел вместе с восемью-девятью жителями деревни, прихлебывая настойку из ягод харбы — некрепкий горьковатый напиток. Ему пришлось сказать им, что он ищет в Южном Пределе камень эммель, но Сокол не стал скрывать под маской ни свою внешность, ни лицо своего спутника. Аррен лишь спрятал свой меч в лодке, а Сокол сделал невидимым прихваченный с собой магический посох. Островитяне встретили их угрюмо и враждебно и были готовы в любой момент вновь вернуться к этому состоянию. Лишь находчивость и авторитет Сокола покуда удерживали их.
— Судя по деревьям, у вас здесь, должно быть, имеются прекрасные садовники, — сказал он. — Как они оберегают сады от поздних заморозков?
— Да никак, — ответил тощий мужичок с того конца шеренги жителей деревни. Они все сидели в ряд под соломенным навесом, привалившись спинами к стене постоялого двора. У их босых ног барабанил по земле сильный, но теплый апрельский дождик.
— Опасен дождь, а не мороз, — сказал мэр. — Гниют коконы шелкопрядов. Но остановить дождь человек не в силах. Да никто и не пытается сделать это.
Он был агрессивно настроен по отношению к волшебству и чародеям; остальные, казалось, не разделяли его категоричности.
— Пока старик был жив, — сказал один из них, — в это время года дождя, как правило, не было.
— Кто? Старый Милди? Да, его уже нет в живых. Он умер, — подтвердил мэр.
— Его обычно звали Садовником, — сказал тощий. — Да, Садовником, — подхватил другой, и опустилась непроницаемая, словно пелена дождя, тишина.
Арен сидел за окном единственной комнаты постоялого двора. Он снял со стены висевшую там старую лютню — трехструнный инструмент с длинным грифом, широко распространенный на Острове Шелка, — и теперь тихонько наигрывал на ней, стараясь не перекрывать стук капель дождя по соломенному навесу.
— На рынках Хорттауна, — сказал Сокол, — я видел ткань, которую выдавали эа шелк с Лорбанери. Иногда это действительно был шелк, но ни разу — с Лорбанери.
— Времена наступили тяжелые, — сказал тощий человек, — уже четыре года это длится, пятый пошел.
— Уж пять лет прошло с того Кануна Вспышки, — сказал чавкающим, самодовольным голосом какой-то старик, — когда умер старый Милди, да, умер… ведь он был моложе меня. В Канун Вспышки он умер.
— Недостаток товара поднимет цены, — заметил мэр, — за один рулон голубого материала мы выручим столько, сколько некогда за три рулона.
— Если сможем продать. Где корабли-то? Да и краска паршивая, — возразил тощий, вызвав там самым получасовую дискуссию относительно качества красителей, используемых в больших станках.
— А кто делает красители? — спросил Сокол и вызвал тем самым новый всплеск эмоций. В результате выяснилось, что весь процесс крашения — это прерогатива одной семьи, члены которой, ко всему прочему, называли себя колдунами. Но если они и являлись таковыми, то теперь утратили свое искусство, и никто другой, как метко подметил тощий мужичок, не смог отыскать его.
Все они, исключая мэра, сошлись на том, что знаменитая лазурь Лорбанери и тот не имеющий себе равных пурпур — «пламя дракона», что некогда носили королевы Хавнора, уже не те, что раньше. Чего-то в них не хватало. Жаловались на несвоевременные дожди, на красители, на очистители.
— А может, виноваты глаза людей, не умеющих отличить подлинную лазурь от голубой грязи, — добавил тощий и свирепо взглянул на мэра. Тот не принял брошенный вызов, и все снова замолчали.
Легкое вино, казалось, лишь усугубило их подавленность и на лицах островитян застыли хмурые маски. Тишину нарушали только стук дождевых капель по бесчисленным листьям садов в долине, шепот моря внизу на окраине деревни да мурлыканье лютни в темноте за дверьми.
— Умеет ли петь этот твой изнеженный паренек? — спросил мэр.
— Да, умеет. Аррен, спой нам чего-нибудь.
— Я не могу заставить эту лютню играть не в миноре, — улыбаясь, сказал выглянувший в окно Аррен. — Ей хочется рыдать. Что вы желаете послушать, добрые хозяева?
— Что-нибудь новенькое, — проворчал мэр.
Лютня легонько затрепетала. Юноша уже нашел с ней общий язык.
— Вот это, видимо, вы здесь еще не слышали, — сказал он и запел:
«У белых Проливов Солеа И согнутых красных ветвей Склонивших соцветья свои Над головою твоей, Поникшей от горя утраты Любимого твоего, Клянусь я именем матери И отца своего, Я, Серриад, сын Морреда, Клянусь у цветущих ветвей Помнить всегда злодеянье И горе родимой моей…
…всегда, всегда…»
Они застыли, как изваяния: угрюмые лица и грубые, отмеченные печатью тяжелой работы, руки и тела. Люди сидели не шелохнувшись и слушали теплым дождливым южным вечером песню, такую же надрывную и тоскующую, как крик серого лебедя среди холодных морей За. Даже после того, как смолкла лютня, они еще долго хранили молчание.
— Странная музыка, — неуверенно произнес кто-то.
Другой, убежденный в абсолютном превосходстве острова Лорбанери над всеми и во всем, заявил:
— Чужеземная музыка всегда странна и мрачна.
— Сыграйте нам что-нибудь свое, — попросил Сокол. — Я и сам не прочь послушать какую-нибудь веселенькую песенку. Паренек всегда поет о древних умерших героях.
— Давай, я попробую, — сказал последний из говоривших, откашлялся и затянул песенку о старом добром барреле вина и гей, гей, мы идем! Но никто не подхватил разудалый мотивчик, и он уныло продолжал свои «гей, гей».
— Нс поют больше старые добрые песни, — сказал он со злостью. — В том виноваты юнцы, всегда пытающиеся изменить ход вещей и не желающие учить старинные песни.
— Дело не в этом, — возразил тощий. — Все вокруг пошло наперекосяк. Ничто больше не идет своим чередом.
— Да, да, — проскрипел самый старый из присутствующих здесь. — Удача покинула нас. Вот так-то. Удача покинула нас.
После этих слов говорить больше стало не о чем. Жители деревни уходили парами-тройками, пока не остались лишь Сокол по одну сторону окна, и Аррен — по другую. И тут Сокол, наконец, рассмеялся. Но в смехе его не было радости.
Вошла застенчивая жена владельца постоялого двора, постелила им на полу и ушла. Они улеглись спать. Но среди стропил под потолком кишмя кишели летучие мыши. Они всю ночь, пронзительно визжа, носились туда-сюда сквозь незастекленные окна. Лишь на рассвете они все вернулись на место и утихомирились, повиснув крохотными серыми сверточками вниз головой на стропилах.