Империализм, как высшая стадия капитализма
 
(популярный очерк)

   За последние 15-20 лет, особенно после испано-американской (1898) и англо-бурской (1899-1902) войны, экономическая, а также политическая литература старого и нового света всё чаще и чаще останавливается на понятии «империализм» для характеристики переживаемой нами эпохи. В 1902 году в Лондоне и Нью-Йорке вышло в свет сочинение английского экономиста Дж.А. Гобсона: «Империализм». Автор, стоящий на точке зрения буржуазного социал-реформизма и пацифизма — однородной, в сущности, с теперешней позицией бывшего марксиста К. Каутского, — дал очень хорошее и обстоятельное описание основных экономических и политических особенностей империализма. В 1910 году в Вене вышло в свет сочинение австрийского марксиста Рудольфа Гильфердинга: «Финансовый капитал» (русский перевод: Москва, 1912). Несмотря на ошибку автора в вопросе о теории денег и на известную склонность к примирению марксизма с оппортунизмом, это сочинение представляет из себя в высшей степени ценный теоретический анализ «новейшей фазы в развитии капитализма» — так гласит подзаголовок книги Гильфердинга. В сущности, то, что говорилось за последние годы об империализме — особенно в громадном количестве журнальных и газетных статей на эту тему, а также в резолюциях, например, Хемницкого и Базельского конгрессов, состоявшихся осенью 1912 года, — едва ли выходило из круга идей, изложенных или, вернее, подытоженных у обоих названных авторов.
   В дальнейшем мы попытаемся кратко изложить, в возможно более популярной форме, связь и взаимоотношение основных экономических особенностей империализма. На неэкономической стороне дела остановиться, как она бы этого заслуживала, нам не придется. Ссылки на литературу и другие примечания, способные интересовать не всех читателей, мы отнесём в конец брошюры.

I. Концентрация производства и монополии

   Громадный рост промышленности и замечательно быстрый процесс сосредоточения производства во всё более крупных предприятиях являются одной из наиболее характерных особенностей капитализма. Самые полные и самые точные данные об этом процессе дают современные промышленные переписи.
   В Германии, например, из каждой тысячи промышленных предприятий было крупных, т.е. имеющих свыше 50 наёмных рабочих, в 1882 г. — 3; в 1895 г. — 6 и 1907 г. — 9. На их долю приходилось из каждой сотни рабочих: 22, 30 и 37. Но концентрация производства гораздо сильнее, чем концентрация рабочих, потому что труд в крупных заведениях гораздо производительнее. На это указывают данные о паровых машинах и об электрических двигателях. Если взять то, что в Германии называют промышленностью в широком смысле, т.е. включая и торговлю и пути сообщения и т.п., то получим следующую картину. Крупных заведений 30 588 из 3 26523, т.е. всего 0,9%. У них рабочих — 5,7 миллионов из 14,4 млн., т.е. 39,4%; паровых лошадиных сил — 6,6 млн. из 8,8, т.е. 75,3%; электрических — 1,2 млн. киловатт из 1,5 млн., т.е. 77,2%.
   Менее чем одна сотая доля предприятий имеет более 3/4 общего количества паровой и электрической силы! На долю 2,97 млн. мелких (до 5 наёмных рабочих) предприятий, составляющих 91% всего числа предприятий, приходится всего 7% паровой и электрической силы! Десятки тысяч крупнейших предприятий — всё; миллионы мелких — ничто.
   Заведений, имеющих 1 000 и более рабочих, было в Германии в 1907 г. 586. У них почти десятая доля (1,38 млн.) общего числа рабочих и почти треть (32%) общей суммы паровой и электрической силы1. Денежный капитал и банки, как увидим, делают этот перевес горстки крупнейших предприятий ещё более подавляющим и притом в самом буквальном значении слова, т.е. миллионы мелких, средних и даже части крупных «хозяев» оказываются на деле в полном порабощении у нескольких сотен миллионеров-финансистов.
   В другой передовой стране современного капитализма, в Соединённых Штатах Северной Америки, рост концентрации производства ещё сильнее. Здесь статистика выделяет промышленность в узком смысле слова и группирует заведения по величине стоимости годового продукта. В 1904 году крупнейших предприятий, с производством в 1 миллион долларов и свыше, было 1 900 (из 216 180, т.е. 0,9%) — у них 1,4 млн. рабочих (из 5,5 млн., т.е. 25,6%) и 5,6 миллиардов производства (из 14,8 млрд., т.е. 38%). Через 5 лет, в 1909 г. соответственные цифры: 3 060 предприятий (из 268 491; — 1,1%) с 2,0 млн. рабочих (из 6,6; — 30,5%) и с 9,0 миллиардами производства (из 20,7 миллиардов; — 43,8%)2.
   Почти половина всего производства всех предприятий страны в руках одной сотой доли общего числа предприятий! И эти три тысячи предприятий-гигантов охватывают 258 отраслей промышленности. Отсюда ясно, что концентрация, на известной ступени её развития, сама собою подводит, можно сказать, вплотную к монополии. Ибо нескольким десяткам гигантских предприятий легко прийти к соглашению между собою, а с другой стороны затруднение конкуренции, тенденция к монополии порождается именно крупным размером предприятий. Это превращение конкуренции в монополию представляет из себя одно из важнейших явлений — если не важнейшее — в экономике новейшего капитализма, и нам необходимо подробнее остановиться на нём. Но сначала мы должны устранить одно возможное недоразумение.
   Американская статистика говорит: 3 000 гигантских предприятий в 250 отраслях промышленности. Как будто бы всего по 12 предприятий крупнейшего размера на каждую отрасль.
   Но это не так. Не в каждой отрасли промышленности есть большие предприятия; а с другой стороны, крайне важной особенностью капитализма, достигшего высшей ступени развития, является так называемая комбинация, т.е. соединение в одном предприятии разных отраслей промышленности, представляющих собой либо последовательные ступени обработки сырья (например, выплавка чугуна из руды и переделка чугуна в сталь, а далее, может быть, производство тех или иных готовых продуктов из стали), — либо играющих вспомогательную роль одна по отношению к другой (например, обработка отбросов или побочных продуктов; производство предметов упаковки и т.п.).
   «Комбинация, — пишет Гильфердинг, — уравнивает различия конъюнктуры и потому обеспечивает для комбинированного предприятия большее постоянство нормы прибыли. Во-2-х, комбинация приводит к устранению торговли. В-3-х, она делает возможными технические усовершенствования, а следовательно, и получение дополнительной прибыли по сравнению с „чистыми“ (т.е. не комбинированными) предприятиями. В-4-х, она укрепляет позицию комбинированного предприятия по сравнению с „чистым“, — усиливает его в конкуренционной борьбе во время сильной депрессии (заминки в делах, кризиса), когда понижение цен сырья отстаёт от понижения цены фабрикатов»3.
   Немецкий буржуазный экономист, посвятивший особое сочинение описанию «смешанных», т.е. комбинированных, предприятий в немецкой железоделательной промышленности, говорит: «чистые предприятия гибнут, раздавленные высокой ценой на материалы, при низких ценах на готовые продукты». Получается такая картина:
   «Остались, с одной стороны, крупные, каменноугольные компании, с добычей угля в несколько миллионов тонн, крепко сорганизованные в своем каменноугольном синдикате; а затем тесно связанные с ними крупные сталелитейные заводы со своим стальным синдикатом. Эти гигантские предприятия с производством стали в 400 000 тонн (тонна = 60 пудов) в год, с громадной добычей руды и каменного угля, с производством готовых изделий из стали, с 10 000 рабочих, живущих по казармам заводских поселков, иногда со своими собственными железными дорогами и гаванями, — являются типичными представителями немецкой железной промышленности. И концентрация идёт всё дальше и дальше вперёд. Отдельные предприятия становятся всё крупнее; всё большее число предприятий одной и той же или различных отраслей промышленности сплачивается в гигантские предприятия, для которых полдюжины крупных берлинских банков служат и опорой и руководителями. По отношению к германской горной промышленности точно доказана правильность учения Карла Маркса о концентрации; правда, это относится к стране, в которой промышленность защищена охранительными пошлинами и перевозочными тарифами. Горная промышленность Германии созрела для экспроприации»4.
   К такому выводу должен был прийти добросовестный, в виде исключения, буржуазный экономист. Надо отметить, что он как бы выделяет Германию особо, ввиду защиты её промышленности высокими охранительными пошлинами. Но это обстоятельство могло лишь ускорить концентрацию и образование монополистических союзов предпринимателей, картелей, синдикатов и т.п. Чрезвычайно важно, что в стране свободной торговли, Англии, концентрация тоже приводит к монополии, хотя несколько позже и в другой, может быть, форме. Вот что пишет профессор Герман Леви в специальном исследовании о «Монополиях, картелях и трестах» по данным об экономическом развитии Великобритании:
   «В Великобритании именно крупный размер предприятий и их высокий технический уровень несут в себе тенденцию к монополии. С одной стороны, концентрация привела к тому, что на предприятие приходится затрачивать громадные суммы капитала; поэтому новые предприятия стоят перед всё более высокими требованиями в смысле размеров необходимого капитала, и этим затрудняется их появление. А с другой стороны (и этот пункт мы считаем более важным), каждое новое предприятие, которое хочет стать на уровне гигантских предприятий, созданных концентрацией, должно производить такое громадное избыточное количество продуктов, что прибыльная продажа их возможна только при необыкновенном увеличении спроса, а в противном случае этот избыток продуктов понизит цены до уровня, невыгодного ни для нового завода ни для монополистических союзов». В Англии монополистические союзы предпринимателей, картели и тресты, возникают большей частью в отличие от других стран, где охранительные пошлины облегчают картелирование, — лишь тогда, когда число главных конкурирующих предприятий сводится к «каким-нибудь двум дюжинам». «Влияние концентрации на порождение монополии в крупной промышленности сказывается здесь с кристальной ясностью»5.
   Полвека тому назад, когда Маркс писал свой «Капитал», свободная конкуренция казалась подавляющему большинству экономистов «законом природы». Казённая наука пыталась убить посредством заговора молчания сочинения Маркса, доказавшего теоретическим и историческим анализом капитализма, что свободная конкуренция порождает концентрацию производства, а эта концентрация на известной ступени своего развития ведет к монополии. Теперь монополия стала фактом. Экономисты пишут горы книг, описывая отдельные проявления монополии и продолжая хором заявлять, что «марксизм опровергнут». Но факты — упрямая вещь, как говорит английская пословица, и с ними волей-неволей приходится считаться. Факты показывают, что различия между отдельными капиталистическими странами, например, в отношении протекционизма или свободной торговли, обусловливают лишь несущественные различия в форме монополий или во времени появления их, а порождение монополии концентрацией производства вообще является общим и основным законом современной стадии развития капитализма.
   Для Европы можно установить довольно точно время окончательной смены старого капитализма новым: это именно — начало XX века. В одной из новейших сводных работ по истории «образования монополий» мы читаем:
   «Можно привести из эпохи до 1860 г. отдельные примеры капиталистических монополий; можно открыть в них зародыши тех форм, которые столь обычны теперь; но всё это безусловно — доисторические времена для картелей. Настоящее начало современных монополий относится, самое раннее, к 1860 годам. Первый крупный период развития монополий начинается с международного угнетения промышленности 1870 годов и простирается до начала 1890 годов». «Если рассматривать дело в европейском масштабе, то предельным пунктом развития свободной конкуренции являются 60-ые и 70-ые годы. Тогда Англия закончила постройку своей капиталистической организации старого стиля. В Германии эта организация вступила в решительную борьбу с ремеслом и домашней промышленностью и начала создавать себе свои формы существования».
   «Большой переворот начинается с краха 1873 года или, вернее, с депрессии, которая последовала за ним и которая — с едва заметным перерывом в начале 80-х годов и с необыкновенно сильным, но коротким подъёмом около 1889 года — заполняет 22 года европейской экономической истории». «Во время короткого периода подъёма 1889-1890 гг. картелями сильно пользовались для использования конъюнктуры. Необдуманная политика поднимала вверх цены ещё быстрее и ещё сильнее, чем это произошло бы без картелей, и почти все эти картели погибли бесславно „в могиле краха“. Прошло ещё пять лет плохих дел и низких цен, но в промышленности царило уже не прежнее настроение. Депрессию не считали уже чем-то само собою разумеющимся, в ней видели лишь паузу перед новой благоприятной конъюнктурой.
   «И вот картельное движение вступило в свою вторую эпоху. Вместо преходящего явления картели становятся одной из основ всей хозяйственной жизни. Они завоевывают одну область промышленности за другой и в первую голову обработку сырых материалов. Уже в начале 1890 годов картели выработали себе в организации коксового синдиката, по образцу которого создан угольный синдикат, такую картельную технику, дальше которой движение, в сущности, не пошло. Большой подъём в конце XIX века и кризис 1900-1903 годов стоят — по крайней мере в горной и железной промышленности — впервые всецело под знаком картелей. И если тогда это казалось ещё чем-то новым, то теперь для широкого общественного сознания стало само собою разумеющейся истиной, что крупные части хозяйственной жизни изъяты, как общее правило, из свободной конкуренции»6.
   Итак, вот основные итоги истории монополий: 1) 1860 и 1870 годы — высшая, предельная ступень развития свободной конкуренции. Монополии лишь едва заметные зародыши. 2) После кризиса 1873 г. широкая полоса развития картелей, но они ещё исключение. Они ещё не прочны. Они ещё преходящее явление. 3) Подъём конца XIX века и кризис 1900-1903 гг.: картели становятся одной из основ всей хозяйственной жизни. Капитализм превратился в империализм.
   Картели договариваются об условиях продажи, сроках платежа и пр. Они делят между собой области сбыта. Они определяют количество производимых продуктов. Они устанавливают цены. Они распределяют между отдельными предприятиями прибыль и т.д.
   Число картелей в Германии определялось приблизительно в 250 в 1896 г. и в 385 в 1905 году при участии в них около 12 000 заведений7. Но все признают, что эти цифры преуменьшены. Из приведенных выше данных германской промышленной статистики 1907 г. видно, что даже 12 000 крупнейших предприятий сосредоточивают, наверное, больше половины общего количества паровой и электрической силы. В Соединённых Штатах Северной Америки число трестов определялось в 1900 г. — в 185; в 1907 г. — в 250. Американская статистика делит все промышленные предприятия на принадлежащие отдельным лицам, фирмам и корпорациям. Последним принадлежало в 1904 году — 23,6%, в 1909 г. — 25,9%, т.е. свыше четверти общего числа предприятий. Рабочих в этих заведениях было 70,6% в 1904 и 75,6%, три четверти общего числа, в 1909 г.; размеры производства были 10,9 и 16,3 миллиардов долларов, т.е. 73,7% и 79,0% общей суммы.
   В руках картелей и трестов сосредоточивается нередко семь-восемь десятых всего производства данной отрасли промышленности. Рейнско-Вестфальский каменноугольный синдикат при своем основании в 1893 году концентрировал 86,7% всего производства угля в районе, а в 1910 году уже 95,4%.8 Создающаяся таким образом монополия обеспечивает гигантские доходы и ведет к образованию технически-производственных единиц необъятного размера. Знаменитый керосиновый трест в Соединённых Штатах (Standard Oil Company) был основан в 1900 г. «Его капитал составлял 150 миллионов долларов. Выпущено было обыкновенных акций на 100 млн. и привилегированных на 106 млн. На эти последние выплачивалось дивиденда в 1900-1907 годах: 48, 48, 45, 44, 36, 40, 40, 40%, всего 367 миллионов долларов. С 1882 по 1907 год было получено чистой прибыли 889 млн. долларов; из них 606 млн. уплачены в дивиденд, а остальное пошло на резервный капитал9. «На всех предприятиях стального треста (United States Steel Corporation) было в 1907 г. не менее как 210 180 рабочих и служащих. Самое крупное предприятие германской горной промышленности, Гельзенкирхенское горное общество (Gelsenkirchener Bergwerksgesellschaft), имело в 1908 г. — 46 048 рабочих и служащих»10. Ещё в 1902 г. стальной трест производил 9 миллионов тонн стали11. Его производство стали составляло в 1901 г. — 66,3%, а в 1908 г. — 56,1% всего производства стали в Соединенных Штатах12; добыча руды — 43,9% и 46,3% за те же годы.
   Отчёт американской правительственной комиссии о трестах говорит: «Их превосходство над конкурентами основывается на крупных размерах их предприятий и на их превосходно поставленной технике. Табачный трест с самого своего основания прилагал все усилия к тому, чтобы в широких размерах заменять ручной труд машинным повсюду. Он скупал для этой цели все патенты, имеющие какое-либо отношение к обработке табака, и израсходовал на это громадные суммы. Многие патенты оказывались сначала негодными, и их приходилось перерабатывать инженерам, состоящим на службе у треста. В конце 1906 г. было создано два филиальных общества с исключительной целью скупки патентов. Для той же цели трест основал свои литейни, машинные фабрики и починочные мастерские. Одно из этих заведений, в Бруклине, занимает в среднем 300 рабочих; здесь производятся опыты над изобретениями для производства папирос, маленьких сигар, нюхательного табака, листового олова для упаковки, коробок и пр.; здесь же усовершенствуются изобретения»13. «И другие тресты держат у себя на службе так называемых developping engineers (инженеров для развития техники), задачей которых является изобретать новые приёмы производства и испытывать технические улучшения. Стальной трест платит своим инженерам и рабочим высокие премии за изобретения, способные повысить технику или уменьшить издержки»14.
   Подобным же образом организовано дело технических улучшений в германской крупной промышленности, например, в химической, которая развилась так гигантски за последние десятилетия. Процесс концентрации производства уже к 1908 г. создал в этой промышленности две главные «группы», которые по-своему тоже подходили к монополии. Сначала эти группы были «двойственными союзами» двух пар крупнейших фабрик, с капиталом каждая в 20-21 миллион марок: с одной стороны, бывшая Майстера, фабрика в Хохсте и Касселлэ в Франкфурте-на-Майне, с другой стороны, анилиновая и содовая фабрика в Людвигсхафене и бывшая Байера в Эльберфельде. Затем в 1905 г. одна группа, а в 1908 г. другая вошла в соглашение каждая ещё с одной крупной фабрикой. Получилось два «тройственных союза» с капиталом в 40-50 миллионов марок каждый, и между этими «союзами» уже началось «сближение», «договоры» о ценах и т.д.15
   Конкуренция превращается в монополию. Получается гигантский прогресс обобществления производства. В частности обобществляется и процесс технических изобретений и усовершенствований.
   Это уже совсем не то, что старая свободная конкуренция раздробленных и не знающих ничего друг о друге хозяев, производящих для сбыта на неизвестном рынке. Концентрация дошла до того, что можно произвести приблизительный учёт всем источникам сырых материалов (например, железорудные земли) в данной стране и даже, как увидим, в ряде стран, во всем мире. Такой учёт не только производится, но эти источники захватываются в одни руки гигантскими монополистическими союзами. Производится приблизительный учёт размеров рынка, который «делят» между собою, по договорному соглашению, эти союзы. Монополизируются обученные рабочие силы, нанимаются лучшие инженеры, захватываются пути и средства сообщения — железные дороги в Америке, пароходные общества в Европе и в Америке. Капитализм в его империалистской стадии вплотную подводит к самому всестороннему обобществлению производства, он втаскивает, так сказать, капиталистов, вопреки их воли и сознания, в какой-то новый общественный порядок, переходный от полной свободы конкуренции к полному обобществлению.
   Производство становится общественным, но присвоение остается частным. Общественные средства производства остаются частной собственностью небольшого числа лиц. Общие рамки формально признаваемой свободной конкуренции остаются, и гнёт немногих монополистов над остальным населением становится во сто раз тяжелее, ощутительнее, невыносимее.
   Немецкий экономист Кестнер посвятил особое сочинение «борьбе между картелями и посторонними», т.е. не входящими в картель предпринимателями. Он назвал это сочинение: «Принуждение к организации», тогда как надо было бы говорить, конечно, чтобы не прикрашивать капитализма, о принуждении к подчинению союзам монополистов. Поучительно взглянуть просто хотя бы на перечень тех средств современной, новейшей, цивилизованной, борьбы за «организацию», к которым прибегают союзы монополистов: 1) лишение сырых материалов («один из важнейших приёмов для принуждения к вступлению в картель»); 2) лишение рабочих рук посредством «альянсов» (т.е. договоров капиталистов с рабочими союзами о том, чтобы последние принимали работу только на картелированных предприятиях); 3) лишение подвоза; 4) лишение сбыта; 5) договор с покупателем о ведении торговых сношений исключительно с картелями; 6) планомерное сбивание цен (для разорения «посторонних», т.е. предприятий, не подчиняющихся монополистам, расходуются миллионы на то, чтобы известное время продавать ниже себестоимости: в бензинной промышленности бывали примеры понижения цен с 40 до 22-х марок, т.е. почти вдвое!); 7) лишение кредита; 8) объявление бойкота.
   Перед нами уже не конкуренционная борьба мелких и крупных, технически отсталых и технически передовых предприятий. Перед нами — удушение монополистами тех, кто не подчиняется монополии, её гнёту, её произволу. Вот как отражается этот процесс в сознании буржуазного экономиста:
   «Даже в области чисто хозяйственной деятельности, — пишет Кестнер, — происходит известная передвижка от торговой деятельности в прежнем смысле к организаторски-спекулятивной. Наибольшим успехом пользуется не купец, умеющий на основании своего технического и торгового опыта всего лучше определить потребности покупателей, найти и, так сказать, „открыть“ спрос, остающийся в скрытом состоянии, а спекулятивный гений (?!), умеющий наперёд усчитать или хотя бы только почуять организационное развитие, возможность известных связей между отдельными предприятиями и банками».
   В переводе на человеческий язык это значит: развитие капитализма дошло до того, что, хотя товарное производство по-прежнему «царит» и считается основой всего хозяйства, но на деле оно уже подорвано, и главные прибыли достаются «гениям» финансовых проделок. В основе этих проделок и мошенничеств лежит обобществление производства, но гигантский прогресс человечества, доработавшегося до этого обобществления, идёт на пользу спекулянтам. Мы увидим ниже, как «на этом основании» мещански-реакционная критика капиталистического империализма мечтает о возвращении назад, к «свободной», «мирной», «честной» конкуренции.
   «Длительное повышение цен, как результат образования картелей, — говорит Кестнер, — до сих пор наблюдалось только по отношению к важнейшим средствам производства, особенно каменному углю, железу, кали; и, наоборот, никогда не наблюдалось по отношению к готовым продуктам. Связанное с этим повышение доходности равным образом ограничивалось индустрией, производящей средства производства. Это наблюдение надо еще дополнить тем, что промышленность, обрабатывающая сырые материалы (а не полуфабрикаты), не только извлекает выгоды в виде высоких прибылей благодаря образованию картелей к ущербу для промышленности, занятой дальнейшей переработкой полуфабрикатов, но и стала по отношению к этой промышленности в известное отношение господства, которого не было при свободной конкуренции»16.
   Подчёркнутые нами слова показывают ту суть дела, которую так неохотно и редко признают буржуазные экономисты и от которой так усердно стараются отговориться и отмахнуться современные защитники оппортунизма с К. Каутским во главе. Отношения господства и связанного с ним насилия — вот что типично для «новейшей фазы в развитии капитализма», вот что с неизбежностью должно было проистечь и проистекло из образования всесильных экономических монополий.
   Приведём ещё один пример хозяйничанья картелей. Там, где можно захватить в свои руки все или главные источники сырья, возникновение картелей и образование монополий особенно легко. Но было бы ошибкой думать, что монополии не возникают и в других отраслях промышленности, где захват источников сырья невозможен. В цементной промышленности сырой материал имеется всюду. Но и эта промышленность сильно картелирована в Германии. Заводы объединились в порайонные синдикаты: южногерманский, рейнсковестфальский и т.д. Цены установлены монопольные: 230-280 марок за вагон при себестоимости в 180 марок! Предприятия дают 12-16% дивиденда, причем не надо забывать, что «гении» современной спекуляции умеют направлять в свои карманы большие суммы прибылей помимо того, что распределяется как дивиденд. Чтобы устранить конкуренцию из столь прибыльной промышленности, монополисты пускаются даже на уловки: распространяются ложные слухи о плохом положении промышленности, печатаются анонимные объявления в газетах: «капиталисты! остерегайтесь вкладывать капиталы в цементное дело»; наконец, скупают заведения «посторонних» (т.е. не участвующих в синдикатах), платят им «отступного» 60-80-150 тысяч марок17. Монополия пролагает себе дорогу всюду и всяческими способами, начиная от «скромного» платежа отступного и кончая американским «применением» динамита к конкуренту.