Страница:
– В жизни еще и не такое случается, девочка.
– Ты пошутил, да? Я имею в виду, воровство?
– Даже и не думал. Я и в самом деле занимался этим, да и кое-чем похуже. Ты видишь перед собой человека, на чье воспитание и образование не было потрачено много денег. В юности я был настоящим хулиганом. В девятнадцать лет меня впервые поймали.
– И после этого ты исправился?
– Не совсем. Я отбыл небольшой срок, который получил за мелкое воровство, и сразу же вернулся к прежнему занятию. Тогда мне нравилось то, чем я занимался. В глазах таких же, как я, отщепенцев я выглядел настоящим героем. В той среде другого не знали.
– А твои родители? Или ты сирота? – поинтересовалась она неуверенно, опасаясь проявить чрезмерное любопытство и причинить ему боль.
Лицо его помрачнело, затем он пожал плечами.
– Отца своего я никогда не знал. Мать родила меня в шестнадцать лет. К ее чести, надо сказать, что она никогда не упрекала меня за то, что пожертвовала ради меня своей молодостью, но ее зарплаты прачки едва хватало на скудное пропитание. В конце концов она не выдержала.
– Она ушла?
– Нет, покончила с собой. Наглоталась каких-то таблеток. Бог знает, где она их взяла. Однажды я пришел домой, а она лежит на кровати и не дышит. Ее пытались спасти, но было уже поздно. Эй, Дженни… – Алан протянул руку и стер слезинку, выкатившуюся из уголка ее глаза. – Ну-ну, не надо. – Он крепко, но с нежностью прижал ее к своей груди. Никто никогда не плакал о нем. Из-за него – случалось, а вот о нем – никогда. А эта хрупкая телом, но сильная духом девочка, которая стоически выносила все удары судьбы, не роняя слез, сейчас плачет о нем. – Ох, Дженни, не стоит обо мне плакать. В конце концов мне в жизни ужасно повезло.
Она шмыгнула носом и подняла голову.
– Правда? А как?
– Я встретил Сэма Хопкинса, точнее он поймал меня за руку, когда я пытался вытащить кошелек у него из кармана. Он мог бы отвести меня в участок, но вместо этого, узнав, что у меня нет родителей, привел к себе домой и предложил жить у него, только с одним условием – что я пойду служить в морскую пехоту, где и сам он служил в чине капитана. К тому времени он жил один. Жена его давно умерла, а сын погиб – разбился на машине.
Он очень красочно расписал, что ждет меня, если я не оставлю своего воровского промысла, и сумел убедить, что мне предоставляется прекрасный шанс стать человеком. Я согласился. Вначале служил рядовым, потом Сэм отправил меня на полгода в Нью-Йорк в учебку, из которой я вышел уже сержантом и стал командиром отделения.
Сэм заменил мне отца, которого у меня никогда не было. Он относился ко мне, как к родному сыну. Если бы он не дал мне шанс выйти в люди, я бы уже давно сгнил в тюрьме.
– А где он сейчас? Он… жив? – осторожно спросила Дженни.
Алан улыбнулся.
– О да, жив и здоров. Он в отставке, купил себе небольшой домик в пригороде Чикаго и ведет кружок по стрельбе в местной школе.
Она облегченно вздохнула, помолчала немного, потом задала следующий вопрос:
– Ты служил на Ближнем Востоке, верно? Это там тебя ранили? – Она погладила крепкое бедро, на котором был шрам от недавнего ранения, и подумала еще об одном, старом шраме, который находился в опасной близости от мошонки и с такой готовностью откликался на ее прикосновения.
Он слегка напрягся, и Дженни поспешно проговорила:
– Прости, мне не стоило об этом спрашивать.
Алан был поражен ее чуткостью и уже хотел было сказать, что все в порядке и что он готов рассказать об этом, как тишину нарушило какое-то жужжание и удочка, пристроенная на валуне, дернулась.
– Ой, Алан, клюет! Скорее вытаскивай, пока рыба не утащила удочку под воду.
Алан вовремя успел поймать удочку и залюбовался Дженни, которая, вскочив и возбужденно подпрыгивая, сыпала указаниями, как лучше вытащить рыбу, чтобы она не сорвалась. Ее восторг и возбуждение были заразительными. В конце концов общими усилиями рыба оказалась на берегу.
Это был довольно крупный лещ, и только по счастливой случайности леска не порвалась под его тяжестью.
– Ой, Алан! – кричала Дженни, прыгая вокруг улова. – Какой ты молодец! Поймать такого леща! Он очень вкусный, уверяю тебя!
Его прямо-таки распирало от гордости, которую он пытался спрятать за сдержанной улыбкой, удивляясь, почему такая малость, как пойманная на ужин рыба, переполняет его такой радостью.
– Только ты уж постарайся и не сожги ее, – сказал он, когда они возвращались к хижине.
– Я? Никогда! – Она рассмеялась и обняла его за шею. – Ты ловишь. Ты чистишь. Ты готовишь. Таков закон леса.
– Никогда про такой не слышал, – проворчал Алан. – Надеюсь, к тому времени, когда мы придем, ты передумаешь.
Несколько часов спустя Алан, сытый и довольный, лежал и с мягкой улыбкой смотрел на женщину, которая вытянулась рядом с ним.
– Поверить не могу, что ты уговорила меня сделать это. Вообще-то тут холодновато.
– Потерпи немножко, и ты не пожалеешь, – пообещала она. – Представление вот-вот начнется.
Они лежали под звездным небом, тесно прижавшись друг к другу в спальном мешке.
После того как они съели жареного леща, Дженни прикинула кое-что и поняла, что предстоящая ночь именно та, которой она ждала все лето. Ей удалось убедить Алана, правда не без труда, что не стоит пропускать волшебное зрелище, которое готовит им эта ночь.
Обняв крепче, он погладил Дженни по черным кудрям, прижался подбородком к ее голове и почувствовал, как она улыбнулась.
– Приходилось ли тебе когда-нибудь видеть что-либо подобное? – спросила она чуть погодя, глядя на усыпанное звездами черное небо. – Какая красота!
Ее шепот при этом никак не нарушал царящей вокруг тишины. Казалось, они стали частью звездной ночи. Глядя в небо, Алан неожиданно для себя заговорил:
– Я вспоминаю другую, такую же яркую звездную ночь восемь лет тому назад на другом конце света. Наше правительство проводило на Востоке операцию «Буря в пустыне». Я был в составе военного контингента в Ираке. Примерно недели через две пребывания там меня и еще нескольких парней откомандировали сопровождать грузовик с продуктами на дальнюю точку. Где-то на полпути, прямо посреди пустыни, по нашей колонне начали стрелять из противотанковых орудий. Мы не ожидали нападения, потому что вокруг миль на десять не было ничего, кроме песка. Как потом выяснилось, боевики замаскировали орудия под песчаные дюны, накрыв их и присыпав песком. Никаких шансов спастись у нас не было. Нас просто расстреляли в упор. Пятеро наших ребят погибли, а я и еще один солдат были тяжело ранены. Нашли нас только через несколько часов. Жара стояла невыносимая, и у меня начался сепсис. Меня отправили на базу в госпиталь. Врачи думали, что придется ампутировать ногу, но, к счастью, этого не потребовалось. Инфекцию удалось локализовать, правда потом я еще долго валялся по разным госпиталям уже здесь, в Штатах.
Дженни молчала, и ее молчание было ему приятнее, чем любые слова сочувствия. Рядом с ней ему было хорошо и спокойно и тяжелые воспоминания уже не казались такими ужасными.
– Тебе еще больно? – спросила она, и столько искреннего сопереживания было в ее голосе, что у него защемило сердце.
– Нет, боль давно прошла, но…
– Но?
– Но инфекция сделала свое черное дело…
– Что ты имеешь в виду? – не поняла она.
– Господи, девочка моя, неужели ты не поняла? Мы с тобой столько занимались любовью, а я ни разу не предохранялся. – Его голос звучал безжизненно. – По заключению врачей, я никогда не смогу иметь детей. Неужели ты думаешь, что я позволил бы себе это, зная, что покину тебя, а ты можешь остаться беременной?
Дженни не знала, что причинило ей больше боли: то, что Алан не может иметь детей, или напоминание о том, что он уйдет от нее. Она не будет задавать вопросов, не будет ни о чем просить. Ведь она с самого начала знала об этом и согласилась жить только сегодняшним днем, не думая о том, что принесет им завтра.
– Мне очень-очень жаль, – прошептала она и прильнула к его груди. – Жаль, что ты не можешь иметь детей. Ты был бы замечательным отцом.
Тысячи самых разных чувств охватили его. Ему хотелось вот так прижимать ее к себе всегда, хотелось пить целительный бальзам ее души, который мог залечить его душевные раны. Он вдруг поймал себя на том, что хочет держать на руках их с Дженни ребенка, и от этой мысли ему стало совсем худо. В ушах зазвучал голос Элизы:
– Я ухожу от тебя, Алан. Я хочу иметь нормальную семью, хочу детей. Извини.
– Алан, смотри! – Возбужденный шепот Дженни вернул его из прошлого в настоящее. – Начинается!
Небо цвета индиго прорезала сверкающая белая полоса. За ней еще одна, потом еще и еще. А потом несметное количество огненных шаров с блестящими хвостами рассыпалось по небу. Звезды вспыхивали в ночном небе, словно фейерверк в День независимости. Метеоритный дождь оказался потрясающим, восхитительным зрелищем, как она и обещала.
– Скажи, тебе когда-нибудь приходилось видеть что-нибудь более прекрасное? – спросила она, завороженная зрелищем.
Алан перевел взгляд на ее лицо. Блеск вспыхивающих звезд отражался в ее глазах, они светились восторженным восхищением.
– Нет… пока не встретил тебя.
А потом они неторопливо и сладостно предавались любви под звездами, и Алана не покидало ощущение, что ничего более прекрасного в его жизни не было и больше не будет. Дни, проведенные с ней, можно будет сосчитать по пальцам, поэтому он решил не терять времени даром.
По-видимому, Дженифер приняла точно такое же решение.
На следующее утро, садясь с ним рядом и протягивая чашку кофе, она сказала:
– Прекрасный день. Давай прогуляемся по острову?
Он зевнул, приподнялся на локте и посмотрел в ее светящееся энтузиазмом лицо, на котором играла дразнящая, немного вызывающая улыбка. Он запечатлел на ее устах утренний поцелуй.
Алану нравилось ее веселое, игривое настроение, и он решил ей подыграть:
– Думаю, я и без прогулки могу все тебе рассказать, чернявая, – проговорил он с ленивой улыбкой. – Справа от тебя – озеро, скалы и сосны с кедрами. Слева – озеро, скалы и березы с осинами. А прямо перед тобой – мужчина, слишком измотанный, чтобы сделать хоть шаг. Единственное, на что он еще способен, – это смотреть на тебя.
Она выслушала его и лукаво улыбнулась.
– Очень жаль. Может, есть какое-нибудь средство, способное оживить эти старые кости? – поинтересовалась она, как бы невзначай поигрывая верхней пуговицей своей рубашки.
– Пощади меня, женщина! – взмолился он, падая на подушку и закатив глаза в притворном испуге. – Еще немного подобных упражнений – и тебе придется кормить меня с ложечки.
Ее попытка изобразить огорчение вызвала у Алана улыбку. Это была уже не та застенчивая девочка, которая пришла к нему в первый раз. Перед ним сидела настоящая женщина, осознающая свою привлекательность и знающая себе цену.
– Ну что ж, – преувеличенно громко вздохнула она. – Тогда, может, стоит попробовать возбудить твой интерес по-иному?
– Я же сказал, что еще немного – и я…
Она прервала его заразительным смехом.
– Я имела в виду интригующие тайны этого острова.
Он недоверчиво взглянул на нее.
– Тайны? На Утином острове?
– Именно. Наверняка тебе интересно будет узнать, откуда взялось такое название.
– Ну, это и дураку понятно: на острове гнездятся утки, в этом нет никакой тайны.
– Совершенно верно, но это по одной версии, которой придерживаются скучные люди, лишенные фантазии.
– А есть еще и другая? Интересно какая?
– Я так и знала, что ты заинтересуешься! – ликующе воскликнула Дженни. – Так вот, слушай. Жил в начале прошлого века в этих местах один авантюрист и разбойник Дастин Клеменс по прозвищу Дак. [1]Такое прозвище он получил за то, что всегда носил на шляпе украшение из утиных перьев. Говорят, он был убийственно красив и обаятелен и умело этим пользовался: очаровывал доверчивых богатых дамочек, а потом грабил их. Когда денег и драгоценностей накопилось столько, что он стал опасаться за их сохранность, он решил зарыть их где-нибудь. После долгих поисков его выбор пал на этот остров. Вскоре Дак был убит, как гласит легенда, одной из своих обманутых возлюбленных, которая застала его с другой женщиной и пристрелила из ревности. Точно неизвестно, спрятал ли он золотишко на этом острове, но с тех пор, вот уже около ста лет, время от времени здесь появляются люди, слышавшие эту легенду, в надежде отыскать клад. Насколько мне известно, до сих пор это еще никому не удалось. Хочешь попытать счастья?
– Ты полагаешь, нам повезет больше, чем остальным?
– Мы могли бы попробовать. – Она улыбнулась, и в ее глазах заплясали чертики. – Если, конечно, у тебя нет других, более интересных предложений.
– Предложения, может, и есть, но я…
– Да-да, помню. Ты жалкая, ни на что не годная развалина.
Одним молниеносным движением он опрокинул ее на кровать и прижал к матрасу, потом припал к ее губам в горячем, страстном поцелуе, от которого у нее захватило дух.
Когда он поднял голову, в ее широко раскрытых глазах плескалась смесь восхищения и возбуждения.
– Беру свои слова обратно, – лукаво улыбнулась она.
– То-то же. – Он поднялся, натянул джинсы и рубашку и снял с гвоздя куртку.
– Ну так где там ваш знаменитый Дак спрятал свой чертов клад?
Никакого клада они, естественно, не нашли. Алан начал добродушно ворчать, утверждая, будто он с самого начала подозревал, что она все придумала про сокровища. Тогда Дженни вынуждена была признаться, что действительно немного присочинила, но только в том, что касается места. Никто не знает, на каком из многочисленных островов озера был спрятан клад и существовал ли он вообще, но в том, что касается Дастина Клеменса и его авантюр, она рассказала истинную правду. А остров называется Утиным еще и потому, что с высоты птичьего полета по форме напоминает спящую утку, спрятавшую голову под крыло. А потом она бросилась бежать, и Алан, слегка прихрамывая, погнался за ней. Клад они не нашли, зато нашли уютную, залитую сентябрьским солнцем полянку. Укрытая от ветра зарослями кедров и сосен, поросшая травой и мхом, их постель была теплой и мягкой.
Они медленно, долго и страстно предавались на ней любви. И только орел, парящий высоко в небе, был единственным свидетелем слияния их тел, душ и сердец.
9
– Ты пошутил, да? Я имею в виду, воровство?
– Даже и не думал. Я и в самом деле занимался этим, да и кое-чем похуже. Ты видишь перед собой человека, на чье воспитание и образование не было потрачено много денег. В юности я был настоящим хулиганом. В девятнадцать лет меня впервые поймали.
– И после этого ты исправился?
– Не совсем. Я отбыл небольшой срок, который получил за мелкое воровство, и сразу же вернулся к прежнему занятию. Тогда мне нравилось то, чем я занимался. В глазах таких же, как я, отщепенцев я выглядел настоящим героем. В той среде другого не знали.
– А твои родители? Или ты сирота? – поинтересовалась она неуверенно, опасаясь проявить чрезмерное любопытство и причинить ему боль.
Лицо его помрачнело, затем он пожал плечами.
– Отца своего я никогда не знал. Мать родила меня в шестнадцать лет. К ее чести, надо сказать, что она никогда не упрекала меня за то, что пожертвовала ради меня своей молодостью, но ее зарплаты прачки едва хватало на скудное пропитание. В конце концов она не выдержала.
– Она ушла?
– Нет, покончила с собой. Наглоталась каких-то таблеток. Бог знает, где она их взяла. Однажды я пришел домой, а она лежит на кровати и не дышит. Ее пытались спасти, но было уже поздно. Эй, Дженни… – Алан протянул руку и стер слезинку, выкатившуюся из уголка ее глаза. – Ну-ну, не надо. – Он крепко, но с нежностью прижал ее к своей груди. Никто никогда не плакал о нем. Из-за него – случалось, а вот о нем – никогда. А эта хрупкая телом, но сильная духом девочка, которая стоически выносила все удары судьбы, не роняя слез, сейчас плачет о нем. – Ох, Дженни, не стоит обо мне плакать. В конце концов мне в жизни ужасно повезло.
Она шмыгнула носом и подняла голову.
– Правда? А как?
– Я встретил Сэма Хопкинса, точнее он поймал меня за руку, когда я пытался вытащить кошелек у него из кармана. Он мог бы отвести меня в участок, но вместо этого, узнав, что у меня нет родителей, привел к себе домой и предложил жить у него, только с одним условием – что я пойду служить в морскую пехоту, где и сам он служил в чине капитана. К тому времени он жил один. Жена его давно умерла, а сын погиб – разбился на машине.
Он очень красочно расписал, что ждет меня, если я не оставлю своего воровского промысла, и сумел убедить, что мне предоставляется прекрасный шанс стать человеком. Я согласился. Вначале служил рядовым, потом Сэм отправил меня на полгода в Нью-Йорк в учебку, из которой я вышел уже сержантом и стал командиром отделения.
Сэм заменил мне отца, которого у меня никогда не было. Он относился ко мне, как к родному сыну. Если бы он не дал мне шанс выйти в люди, я бы уже давно сгнил в тюрьме.
– А где он сейчас? Он… жив? – осторожно спросила Дженни.
Алан улыбнулся.
– О да, жив и здоров. Он в отставке, купил себе небольшой домик в пригороде Чикаго и ведет кружок по стрельбе в местной школе.
Она облегченно вздохнула, помолчала немного, потом задала следующий вопрос:
– Ты служил на Ближнем Востоке, верно? Это там тебя ранили? – Она погладила крепкое бедро, на котором был шрам от недавнего ранения, и подумала еще об одном, старом шраме, который находился в опасной близости от мошонки и с такой готовностью откликался на ее прикосновения.
Он слегка напрягся, и Дженни поспешно проговорила:
– Прости, мне не стоило об этом спрашивать.
Алан был поражен ее чуткостью и уже хотел было сказать, что все в порядке и что он готов рассказать об этом, как тишину нарушило какое-то жужжание и удочка, пристроенная на валуне, дернулась.
– Ой, Алан, клюет! Скорее вытаскивай, пока рыба не утащила удочку под воду.
Алан вовремя успел поймать удочку и залюбовался Дженни, которая, вскочив и возбужденно подпрыгивая, сыпала указаниями, как лучше вытащить рыбу, чтобы она не сорвалась. Ее восторг и возбуждение были заразительными. В конце концов общими усилиями рыба оказалась на берегу.
Это был довольно крупный лещ, и только по счастливой случайности леска не порвалась под его тяжестью.
– Ой, Алан! – кричала Дженни, прыгая вокруг улова. – Какой ты молодец! Поймать такого леща! Он очень вкусный, уверяю тебя!
Его прямо-таки распирало от гордости, которую он пытался спрятать за сдержанной улыбкой, удивляясь, почему такая малость, как пойманная на ужин рыба, переполняет его такой радостью.
– Только ты уж постарайся и не сожги ее, – сказал он, когда они возвращались к хижине.
– Я? Никогда! – Она рассмеялась и обняла его за шею. – Ты ловишь. Ты чистишь. Ты готовишь. Таков закон леса.
– Никогда про такой не слышал, – проворчал Алан. – Надеюсь, к тому времени, когда мы придем, ты передумаешь.
Несколько часов спустя Алан, сытый и довольный, лежал и с мягкой улыбкой смотрел на женщину, которая вытянулась рядом с ним.
– Поверить не могу, что ты уговорила меня сделать это. Вообще-то тут холодновато.
– Потерпи немножко, и ты не пожалеешь, – пообещала она. – Представление вот-вот начнется.
Они лежали под звездным небом, тесно прижавшись друг к другу в спальном мешке.
После того как они съели жареного леща, Дженни прикинула кое-что и поняла, что предстоящая ночь именно та, которой она ждала все лето. Ей удалось убедить Алана, правда не без труда, что не стоит пропускать волшебное зрелище, которое готовит им эта ночь.
Обняв крепче, он погладил Дженни по черным кудрям, прижался подбородком к ее голове и почувствовал, как она улыбнулась.
– Приходилось ли тебе когда-нибудь видеть что-либо подобное? – спросила она чуть погодя, глядя на усыпанное звездами черное небо. – Какая красота!
Ее шепот при этом никак не нарушал царящей вокруг тишины. Казалось, они стали частью звездной ночи. Глядя в небо, Алан неожиданно для себя заговорил:
– Я вспоминаю другую, такую же яркую звездную ночь восемь лет тому назад на другом конце света. Наше правительство проводило на Востоке операцию «Буря в пустыне». Я был в составе военного контингента в Ираке. Примерно недели через две пребывания там меня и еще нескольких парней откомандировали сопровождать грузовик с продуктами на дальнюю точку. Где-то на полпути, прямо посреди пустыни, по нашей колонне начали стрелять из противотанковых орудий. Мы не ожидали нападения, потому что вокруг миль на десять не было ничего, кроме песка. Как потом выяснилось, боевики замаскировали орудия под песчаные дюны, накрыв их и присыпав песком. Никаких шансов спастись у нас не было. Нас просто расстреляли в упор. Пятеро наших ребят погибли, а я и еще один солдат были тяжело ранены. Нашли нас только через несколько часов. Жара стояла невыносимая, и у меня начался сепсис. Меня отправили на базу в госпиталь. Врачи думали, что придется ампутировать ногу, но, к счастью, этого не потребовалось. Инфекцию удалось локализовать, правда потом я еще долго валялся по разным госпиталям уже здесь, в Штатах.
Дженни молчала, и ее молчание было ему приятнее, чем любые слова сочувствия. Рядом с ней ему было хорошо и спокойно и тяжелые воспоминания уже не казались такими ужасными.
– Тебе еще больно? – спросила она, и столько искреннего сопереживания было в ее голосе, что у него защемило сердце.
– Нет, боль давно прошла, но…
– Но?
– Но инфекция сделала свое черное дело…
– Что ты имеешь в виду? – не поняла она.
– Господи, девочка моя, неужели ты не поняла? Мы с тобой столько занимались любовью, а я ни разу не предохранялся. – Его голос звучал безжизненно. – По заключению врачей, я никогда не смогу иметь детей. Неужели ты думаешь, что я позволил бы себе это, зная, что покину тебя, а ты можешь остаться беременной?
Дженни не знала, что причинило ей больше боли: то, что Алан не может иметь детей, или напоминание о том, что он уйдет от нее. Она не будет задавать вопросов, не будет ни о чем просить. Ведь она с самого начала знала об этом и согласилась жить только сегодняшним днем, не думая о том, что принесет им завтра.
– Мне очень-очень жаль, – прошептала она и прильнула к его груди. – Жаль, что ты не можешь иметь детей. Ты был бы замечательным отцом.
Тысячи самых разных чувств охватили его. Ему хотелось вот так прижимать ее к себе всегда, хотелось пить целительный бальзам ее души, который мог залечить его душевные раны. Он вдруг поймал себя на том, что хочет держать на руках их с Дженни ребенка, и от этой мысли ему стало совсем худо. В ушах зазвучал голос Элизы:
– Я ухожу от тебя, Алан. Я хочу иметь нормальную семью, хочу детей. Извини.
– Алан, смотри! – Возбужденный шепот Дженни вернул его из прошлого в настоящее. – Начинается!
Небо цвета индиго прорезала сверкающая белая полоса. За ней еще одна, потом еще и еще. А потом несметное количество огненных шаров с блестящими хвостами рассыпалось по небу. Звезды вспыхивали в ночном небе, словно фейерверк в День независимости. Метеоритный дождь оказался потрясающим, восхитительным зрелищем, как она и обещала.
– Скажи, тебе когда-нибудь приходилось видеть что-нибудь более прекрасное? – спросила она, завороженная зрелищем.
Алан перевел взгляд на ее лицо. Блеск вспыхивающих звезд отражался в ее глазах, они светились восторженным восхищением.
– Нет… пока не встретил тебя.
А потом они неторопливо и сладостно предавались любви под звездами, и Алана не покидало ощущение, что ничего более прекрасного в его жизни не было и больше не будет. Дни, проведенные с ней, можно будет сосчитать по пальцам, поэтому он решил не терять времени даром.
По-видимому, Дженифер приняла точно такое же решение.
На следующее утро, садясь с ним рядом и протягивая чашку кофе, она сказала:
– Прекрасный день. Давай прогуляемся по острову?
Он зевнул, приподнялся на локте и посмотрел в ее светящееся энтузиазмом лицо, на котором играла дразнящая, немного вызывающая улыбка. Он запечатлел на ее устах утренний поцелуй.
Алану нравилось ее веселое, игривое настроение, и он решил ей подыграть:
– Думаю, я и без прогулки могу все тебе рассказать, чернявая, – проговорил он с ленивой улыбкой. – Справа от тебя – озеро, скалы и сосны с кедрами. Слева – озеро, скалы и березы с осинами. А прямо перед тобой – мужчина, слишком измотанный, чтобы сделать хоть шаг. Единственное, на что он еще способен, – это смотреть на тебя.
Она выслушала его и лукаво улыбнулась.
– Очень жаль. Может, есть какое-нибудь средство, способное оживить эти старые кости? – поинтересовалась она, как бы невзначай поигрывая верхней пуговицей своей рубашки.
– Пощади меня, женщина! – взмолился он, падая на подушку и закатив глаза в притворном испуге. – Еще немного подобных упражнений – и тебе придется кормить меня с ложечки.
Ее попытка изобразить огорчение вызвала у Алана улыбку. Это была уже не та застенчивая девочка, которая пришла к нему в первый раз. Перед ним сидела настоящая женщина, осознающая свою привлекательность и знающая себе цену.
– Ну что ж, – преувеличенно громко вздохнула она. – Тогда, может, стоит попробовать возбудить твой интерес по-иному?
– Я же сказал, что еще немного – и я…
Она прервала его заразительным смехом.
– Я имела в виду интригующие тайны этого острова.
Он недоверчиво взглянул на нее.
– Тайны? На Утином острове?
– Именно. Наверняка тебе интересно будет узнать, откуда взялось такое название.
– Ну, это и дураку понятно: на острове гнездятся утки, в этом нет никакой тайны.
– Совершенно верно, но это по одной версии, которой придерживаются скучные люди, лишенные фантазии.
– А есть еще и другая? Интересно какая?
– Я так и знала, что ты заинтересуешься! – ликующе воскликнула Дженни. – Так вот, слушай. Жил в начале прошлого века в этих местах один авантюрист и разбойник Дастин Клеменс по прозвищу Дак. [1]Такое прозвище он получил за то, что всегда носил на шляпе украшение из утиных перьев. Говорят, он был убийственно красив и обаятелен и умело этим пользовался: очаровывал доверчивых богатых дамочек, а потом грабил их. Когда денег и драгоценностей накопилось столько, что он стал опасаться за их сохранность, он решил зарыть их где-нибудь. После долгих поисков его выбор пал на этот остров. Вскоре Дак был убит, как гласит легенда, одной из своих обманутых возлюбленных, которая застала его с другой женщиной и пристрелила из ревности. Точно неизвестно, спрятал ли он золотишко на этом острове, но с тех пор, вот уже около ста лет, время от времени здесь появляются люди, слышавшие эту легенду, в надежде отыскать клад. Насколько мне известно, до сих пор это еще никому не удалось. Хочешь попытать счастья?
– Ты полагаешь, нам повезет больше, чем остальным?
– Мы могли бы попробовать. – Она улыбнулась, и в ее глазах заплясали чертики. – Если, конечно, у тебя нет других, более интересных предложений.
– Предложения, может, и есть, но я…
– Да-да, помню. Ты жалкая, ни на что не годная развалина.
Одним молниеносным движением он опрокинул ее на кровать и прижал к матрасу, потом припал к ее губам в горячем, страстном поцелуе, от которого у нее захватило дух.
Когда он поднял голову, в ее широко раскрытых глазах плескалась смесь восхищения и возбуждения.
– Беру свои слова обратно, – лукаво улыбнулась она.
– То-то же. – Он поднялся, натянул джинсы и рубашку и снял с гвоздя куртку.
– Ну так где там ваш знаменитый Дак спрятал свой чертов клад?
Никакого клада они, естественно, не нашли. Алан начал добродушно ворчать, утверждая, будто он с самого начала подозревал, что она все придумала про сокровища. Тогда Дженни вынуждена была признаться, что действительно немного присочинила, но только в том, что касается места. Никто не знает, на каком из многочисленных островов озера был спрятан клад и существовал ли он вообще, но в том, что касается Дастина Клеменса и его авантюр, она рассказала истинную правду. А остров называется Утиным еще и потому, что с высоты птичьего полета по форме напоминает спящую утку, спрятавшую голову под крыло. А потом она бросилась бежать, и Алан, слегка прихрамывая, погнался за ней. Клад они не нашли, зато нашли уютную, залитую сентябрьским солнцем полянку. Укрытая от ветра зарослями кедров и сосен, поросшая травой и мхом, их постель была теплой и мягкой.
Они медленно, долго и страстно предавались на ней любви. И только орел, парящий высоко в небе, был единственным свидетелем слияния их тел, душ и сердец.
9
Дженни лежала на широкой вздымавшейся груди Алана и слушала, как гулко бьется его сердце. Он лениво теребил руками ее волосы, а она, утомленная любовными играми, расслабленно улыбалась и довольно жмурилась, словно сытая кошка.
Солнышко пригревало ее голую спину. Легкий ветерок дружески ласкал ее. Так приятно было ощущать мужскую силу Алана. Ее мысли унеслись куда-то, и вдруг, совершенно неожиданно для себя, она спросила:
– Ты когда-нибудь был женат?
Вопрос удивил его. Он ворвался в настоящее, словно резкий гудок приближающегося поезда, и нарушил их спокойное уединение.
Он глубже запустил руки ей в волосы и крепче прижал ее к себе, словно боялся, что она куда-нибудь исчезнет. Последовала неловкая пауза, потом он произнес:
– Ты уверена, что хочешь это знать?
– Только если ты сам захочешь рассказать.
Она почувствовала, как вначале напряглись, а потом расслабились мышцы его груди.
– Да, я был женат. – Он помолчал, но Дженни терпеливо ждала, и Алан продолжил: – Мы познакомились с Элизой в одном кафе в Чикаго, куда я зашел перекусить. Народу в кафе было много, было время ланча, но возле меня оказался свободный стул. Подошла девушка и спросила, можно ли сесть за мой столик. Так мы и познакомились, через месяц обручились, а еще через полгода поженились. Это было за три месяца до моей командировки на Ближний Восток, где меня ранили. Элиза преданно ухаживала за мной, но потом…
Он сглотнул и опять замолчал. Было заметно, что ему не слишком приятно об этом вспоминать.
– Дело в том, – продолжил он, – что Элиза очень хотела иметь детей. Она сразу сказала мне об этом, еще до того, как мы поженились, хотела знать, не стану ли я возражать. Я, естественно, не возражал, мне тоже хотелось детей. Но после ранения, когда выяснилось, что я стал бесплоден, она… В общем, она ушла от меня. Нет-нет, не сразу, – предваряя ее вопрос, поспешил добавить он. – Поначалу мы еще надеялись, что врачи ошиблись, но через год надежда угасла, а еще через пару месяцев Элиза попросила меня отпустить ее, потому что не мыслила себе семьи без детей.
– А ты? – робко поинтересовалась Дженни.
– А что я? Конечно, я отпустил ее.
– И ты не знаешь, где она теперь?
– Почему не знаю? Знаю. Она периодически звонит Сэму, поздравляет его с праздниками. Вскоре после развода со мной она вышла замуж за служащего риелторской конторы и, насколько мне известно, вполне счастлива. У них двое детей.
Сердце Дженни сжалось от боли и ревности, к глазам подступили слезы.
– Ты все еще любишь ее, да?
Видно, почувствовав боль в ее голосе, Алан попросил:
– Посмотри на меня, малышка. – А когда она отказалась сделать это, приподнял ее голову за подбородок и заставил посмотреть ему в глаза. – Нет, Дженни, девочка моя, я больше не люблю ее. Все давно прошло. Ты мне веришь?
Она утвердительно мотнула головой, не доверяя своему голосу, который вдруг куда-то пропал.
Он сделал глубокий вдох.
– То, что было у меня с Элизой, произошло почти семь лет назад. Больше это уже не имеет никакого значения. Я уже давно не тот человек, которым был тогда. Черт, я даже не тот человек, которым был три месяца назад! Говоря по правде, я не хочу быть прежним… да и не смогу.
Дженни приподнялась на локте и заглянула ему в лицо. В ее больших ореховых глазах он прочел безграничную любовь, и в груди у него что-то сжалось и защемило.
– Я не знаю, каким ты был, – сказала она, – но я знаю, какой ты есть.
Он покачал головой. Внезапно то презрение, то отвращение к себе, которое так долго таилось глубоко внутри, прорвалось наружу. Оно прорвалось неожиданно, вместе со злостью на себя – за то, что так разоткровенничался, так много рассказал ей о себе, на нее – за то, что она так безоговорочно верит ему. Он не заслужил такого доверия и не стоит его.
– Нет! – отрезал он, решительно хватая ее за плечи и отстраняя от себя. – Ты ничего обо мне не знаешь! Ничего!
– Ну так расскажи мне. – В ее глазах он прочел вызов, который не готов был принять. – Расскажи то, чего я, по-твоему, еще не знаю.
Он отстранился, поднялся и натянул джинсы. Она тоже встала, молча оделась, ожидая, когда пройдет его гнев. Не говоря ни слова, он застегнул ее джинсы. Молчание становилось тяжелым и мучительным – оно не вязалось с его нежной заботой. Он опустился на колени и завязал ей шнурки на кроссовках.
Они продолжали молчать, шагая по лесу к хижине. Ветер шелестел в макушках деревьев, и это походило на музыку. С этой музыкой Дженни выросла. Еще совсем недавно она была чужой Алану, но теперь тоже стала частью его жизни, его сознания. Мелодия ветра заставила его забыть о недавнем гневе и вернула к действительности. Дженни любит его. Уверенность в ее любви наполнила Алана радостью, восторгом… и чувством вины. Если он еще способен на благородный поступок, то непременно должен убедить Дженни в том, что он ее недостоин. Она щедрая, открытая, страстная женщина. Ей нужен здоровый и телом и душой мужчина, который разделит с ней эту страсть и подарит ей детей.
Он наклонился и поднял с земли кусок бересты. Всю оставшуюся дорогу Алан отрывал один тонкий слой коры за другим. За последние несколько дней он раскрыл перед Дженифер многие стороны своей жизни. Что ж, пора рассказать еще кое-что. Пусть знает, какой он есть на самом деле.
– Вместе со мной служил Слейд Вернер, мы прослужили с ним бок о бок десять лет. Слейд был отличным парнем, крепким и надежным, из тех, с кем можно пойти в разведку в прямом и переносном смысле. Мы с ним были прекрасной слаженной командой и в трудную минуту не раз выручали друг друга. Во время нашей последней командировки его убили. Он погиб из-за меня. Я был рядом и ничего не сделал, чтобы спасти его. У него остались жена и восьмилетняя дочь. Миссис Вернер стала вдовой, а девочка лишилась отца. И все это по моей вине. Вот что ты должна знать обо мне, Дженифер. Я уже говорил, что я не тот человек, на которого можно положиться, и теперь ты понимаешь почему.
Некоторое время она молчала, обдумывая услышанное, потом заговорила:
– Конечно, мне трудно судить о том, чего я не знаю и чего сама не испытала, но, насколько я успела узнать тебя, Алан, гибель твоего сослуживца не может быть твоей виной. Если ты не смог ничего сделать, чтобы спасти его, значит, сделать ничего было нельзя. Война есть война. – Потом ее вдруг осенило. – Так вот почему ты приехал сюда. Тебе нужно было время, чтобы примириться с тем, что произошло, и со своим чувством вины. Но это же глупо, Алан!
Он нахмурился.
– О чем ты говоришь?
– О том, что мне совершенно очевидно: ты не виноват.
– Я виноват, Дженни! – Он со злостью рубанул ладонью по воздуху.
– Я уверена, что ты виноват настолько, насколько сам убедил себя в этом. Ты терзаешься, изводишь себя, но этим друга все равно не вернуть. Ты должен трезво оценить то, что произошло, а не топить себя в чувстве вины, как пьяница в бутылке виски.
– А ты можешь оценить трезво то, что произошло с твоим отцом и с тобой? Ты можешь простить отца за то, что он бросил тебя? Можешь простить себя за то, что он ушел? Можно что угодно говорить, Дженни, но себя не обмануть. Ты до сих пор, как и десять лет назад, винишь себя за то, что он ушел. Тебе кажется, что если бы ты была лучше, если бы любила отца больше, он бы не ушел, я прав? – В ее глазах он прочел печаль, потому что затронул ее больное место, но это не остановило его. Он хотел, чтобы она поняла. – Тебя тоже гложет чувство вины, но между нами есть существенное различие: ты не права, возлагая на себя вину за уход отца, в моем же случае моя вина очевидна.
– Для кого?
– Для меня.
– Я, конечно, не знаю, как там все было, но уверена в одном: на месте Слейда мог оказаться и ты, Алан. Это ведь тогда ты получил ранение в бедро, из-за которого теперь хромаешь? Значит, ты тоже мог погибнуть.
– Мог, но не погиб. А Слейд был убит из-за моей медлительности.
Она положила руку ему на плечо и попросила:
– Расскажи, как все было.
Он схватил ее за руку.
– Ну что ж, слушай. В штаб поступили сведения, что в одной из ремесленных лавчонок Старого города боевики прячут целый арсенал. Моему отделению было поручено прочесать одну из улиц. Когда мы со Слейдом зашли в одну лавочку, из-за прилавка к нам вышел парнишка лет четырнадцати. Мы стали спрашивать, есть ли в лавке кто-нибудь из взрослых. Мальчишка замотал головой и ткнул пальцем куда-то за наши спины. Слейд стал оборачиваться, а я увидел, как парнишка вытаскивает из-за спины короткоствольный автомат и направляет его на Слейда. Я мог бы опередить его, но на долю секунды замешкался, потому что все-таки это был подросток! А этот подросток хладнокровно застрелил Слейда и успел прострелить мне ногу, прежде чем я все-таки убил его. Но мое промедление стоило Слейду жизни.
Глаза его с жаром впились в ее лицо, задавая десятки безмолвных вопросов и каясь в тысяче грехов. Она молчала.
– Как же мне оправдать свою непростительную на войне медлительность? Как забыть всю эту историю и сказать себе, что я ни в чем не виноват? Как мне жить с таким тяжким грузом, зная, что из-за меня погиб замечательный парень, его жена осталась без мужа, а дочка без отца? И знаешь, что еще? Я еще и трус, потому что до сих пор так и не сходил к жене Слейда, не смог заставить себя посмотреть в глаза ей и его дочери.
Она схватила его за плечи и попыталась встряхнуть, но это оказалось нелегко, потому что он был значительно сильнее ее.
– Как же ты не понимаешь, Алан? Ведь это чистая случайность, что мальчишка выстрелил вначале в Слейда. Он мог выстрелить вначале в тебя, и тогда на месте Слейда мог оказаться ты. Или он мог убить вас обоих. Кто бы тогда был виноват?
– Лучше бы он убил меня. По крайней мере, по мне некому было бы убиваться.
– Нет, Алан, не говори так, прошу тебя. – Если бы его убили, в ее жизни не было бы этих прекрасных дней, этого восторга, этой любви. Она никогда не узнала бы, что такое счастье.
– Знаешь, – сказал он чуть погодя, немного успокоившись. – Ты верно догадалась еще в первый день, что я от чего-то убегаю. Я убегаю от самого себя, от своей вины, но это невозможно. Чувство вины живет во мне самом, а от себя не убежишь, как бы далеко ты ни уехал. Я и сейчас все еще бегу. Я страшно боюсь возвращаться в Чикаго.
– Но ты все равно вернешься, – печально сказала она.
Он отвел глаза и посмотрел на небо, как будто надеялся найти там решение своих проблем.
– Да, я вернусь. Я должен вернуться, потому что какой бы паршивой ни была моя жизнь, она пока еще не принадлежит мне. Я должен научиться жить с этим чувством вины и не обременять никого своими проблемами. Я должен сам с ними справиться – может, тогда я наконец обрету покой.
– И где же ты надеешься обрести покой, Алан? – тихо спросила она. – В пелене собственной вины, которой ты себя окутал? Неужели ты думаешь, что твоя угрюмая замкнутость кому-то поможет или вернет к жизни Слейда? Или ты настолько самонадеян, что считаешь себя обязанным нести ответственность за жизни других людей, но только не за свою собственную? – Она перевела дух. – Когда человек поступает на службу в армию, он прекрасно знает, на что он идет. И жена Слейда знала, когда выходила замуж за военного, что его в любой момент могут убить, разве не так? Они сами сделали свой выбор, и тебе не в чем себя винить. Ты не трус, не предатель. Ты сильный, смелый и честный человек.
Солнышко пригревало ее голую спину. Легкий ветерок дружески ласкал ее. Так приятно было ощущать мужскую силу Алана. Ее мысли унеслись куда-то, и вдруг, совершенно неожиданно для себя, она спросила:
– Ты когда-нибудь был женат?
Вопрос удивил его. Он ворвался в настоящее, словно резкий гудок приближающегося поезда, и нарушил их спокойное уединение.
Он глубже запустил руки ей в волосы и крепче прижал ее к себе, словно боялся, что она куда-нибудь исчезнет. Последовала неловкая пауза, потом он произнес:
– Ты уверена, что хочешь это знать?
– Только если ты сам захочешь рассказать.
Она почувствовала, как вначале напряглись, а потом расслабились мышцы его груди.
– Да, я был женат. – Он помолчал, но Дженни терпеливо ждала, и Алан продолжил: – Мы познакомились с Элизой в одном кафе в Чикаго, куда я зашел перекусить. Народу в кафе было много, было время ланча, но возле меня оказался свободный стул. Подошла девушка и спросила, можно ли сесть за мой столик. Так мы и познакомились, через месяц обручились, а еще через полгода поженились. Это было за три месяца до моей командировки на Ближний Восток, где меня ранили. Элиза преданно ухаживала за мной, но потом…
Он сглотнул и опять замолчал. Было заметно, что ему не слишком приятно об этом вспоминать.
– Дело в том, – продолжил он, – что Элиза очень хотела иметь детей. Она сразу сказала мне об этом, еще до того, как мы поженились, хотела знать, не стану ли я возражать. Я, естественно, не возражал, мне тоже хотелось детей. Но после ранения, когда выяснилось, что я стал бесплоден, она… В общем, она ушла от меня. Нет-нет, не сразу, – предваряя ее вопрос, поспешил добавить он. – Поначалу мы еще надеялись, что врачи ошиблись, но через год надежда угасла, а еще через пару месяцев Элиза попросила меня отпустить ее, потому что не мыслила себе семьи без детей.
– А ты? – робко поинтересовалась Дженни.
– А что я? Конечно, я отпустил ее.
– И ты не знаешь, где она теперь?
– Почему не знаю? Знаю. Она периодически звонит Сэму, поздравляет его с праздниками. Вскоре после развода со мной она вышла замуж за служащего риелторской конторы и, насколько мне известно, вполне счастлива. У них двое детей.
Сердце Дженни сжалось от боли и ревности, к глазам подступили слезы.
– Ты все еще любишь ее, да?
Видно, почувствовав боль в ее голосе, Алан попросил:
– Посмотри на меня, малышка. – А когда она отказалась сделать это, приподнял ее голову за подбородок и заставил посмотреть ему в глаза. – Нет, Дженни, девочка моя, я больше не люблю ее. Все давно прошло. Ты мне веришь?
Она утвердительно мотнула головой, не доверяя своему голосу, который вдруг куда-то пропал.
Он сделал глубокий вдох.
– То, что было у меня с Элизой, произошло почти семь лет назад. Больше это уже не имеет никакого значения. Я уже давно не тот человек, которым был тогда. Черт, я даже не тот человек, которым был три месяца назад! Говоря по правде, я не хочу быть прежним… да и не смогу.
Дженни приподнялась на локте и заглянула ему в лицо. В ее больших ореховых глазах он прочел безграничную любовь, и в груди у него что-то сжалось и защемило.
– Я не знаю, каким ты был, – сказала она, – но я знаю, какой ты есть.
Он покачал головой. Внезапно то презрение, то отвращение к себе, которое так долго таилось глубоко внутри, прорвалось наружу. Оно прорвалось неожиданно, вместе со злостью на себя – за то, что так разоткровенничался, так много рассказал ей о себе, на нее – за то, что она так безоговорочно верит ему. Он не заслужил такого доверия и не стоит его.
– Нет! – отрезал он, решительно хватая ее за плечи и отстраняя от себя. – Ты ничего обо мне не знаешь! Ничего!
– Ну так расскажи мне. – В ее глазах он прочел вызов, который не готов был принять. – Расскажи то, чего я, по-твоему, еще не знаю.
Он отстранился, поднялся и натянул джинсы. Она тоже встала, молча оделась, ожидая, когда пройдет его гнев. Не говоря ни слова, он застегнул ее джинсы. Молчание становилось тяжелым и мучительным – оно не вязалось с его нежной заботой. Он опустился на колени и завязал ей шнурки на кроссовках.
Они продолжали молчать, шагая по лесу к хижине. Ветер шелестел в макушках деревьев, и это походило на музыку. С этой музыкой Дженни выросла. Еще совсем недавно она была чужой Алану, но теперь тоже стала частью его жизни, его сознания. Мелодия ветра заставила его забыть о недавнем гневе и вернула к действительности. Дженни любит его. Уверенность в ее любви наполнила Алана радостью, восторгом… и чувством вины. Если он еще способен на благородный поступок, то непременно должен убедить Дженни в том, что он ее недостоин. Она щедрая, открытая, страстная женщина. Ей нужен здоровый и телом и душой мужчина, который разделит с ней эту страсть и подарит ей детей.
Он наклонился и поднял с земли кусок бересты. Всю оставшуюся дорогу Алан отрывал один тонкий слой коры за другим. За последние несколько дней он раскрыл перед Дженифер многие стороны своей жизни. Что ж, пора рассказать еще кое-что. Пусть знает, какой он есть на самом деле.
– Вместе со мной служил Слейд Вернер, мы прослужили с ним бок о бок десять лет. Слейд был отличным парнем, крепким и надежным, из тех, с кем можно пойти в разведку в прямом и переносном смысле. Мы с ним были прекрасной слаженной командой и в трудную минуту не раз выручали друг друга. Во время нашей последней командировки его убили. Он погиб из-за меня. Я был рядом и ничего не сделал, чтобы спасти его. У него остались жена и восьмилетняя дочь. Миссис Вернер стала вдовой, а девочка лишилась отца. И все это по моей вине. Вот что ты должна знать обо мне, Дженифер. Я уже говорил, что я не тот человек, на которого можно положиться, и теперь ты понимаешь почему.
Некоторое время она молчала, обдумывая услышанное, потом заговорила:
– Конечно, мне трудно судить о том, чего я не знаю и чего сама не испытала, но, насколько я успела узнать тебя, Алан, гибель твоего сослуживца не может быть твоей виной. Если ты не смог ничего сделать, чтобы спасти его, значит, сделать ничего было нельзя. Война есть война. – Потом ее вдруг осенило. – Так вот почему ты приехал сюда. Тебе нужно было время, чтобы примириться с тем, что произошло, и со своим чувством вины. Но это же глупо, Алан!
Он нахмурился.
– О чем ты говоришь?
– О том, что мне совершенно очевидно: ты не виноват.
– Я виноват, Дженни! – Он со злостью рубанул ладонью по воздуху.
– Я уверена, что ты виноват настолько, насколько сам убедил себя в этом. Ты терзаешься, изводишь себя, но этим друга все равно не вернуть. Ты должен трезво оценить то, что произошло, а не топить себя в чувстве вины, как пьяница в бутылке виски.
– А ты можешь оценить трезво то, что произошло с твоим отцом и с тобой? Ты можешь простить отца за то, что он бросил тебя? Можешь простить себя за то, что он ушел? Можно что угодно говорить, Дженни, но себя не обмануть. Ты до сих пор, как и десять лет назад, винишь себя за то, что он ушел. Тебе кажется, что если бы ты была лучше, если бы любила отца больше, он бы не ушел, я прав? – В ее глазах он прочел печаль, потому что затронул ее больное место, но это не остановило его. Он хотел, чтобы она поняла. – Тебя тоже гложет чувство вины, но между нами есть существенное различие: ты не права, возлагая на себя вину за уход отца, в моем же случае моя вина очевидна.
– Для кого?
– Для меня.
– Я, конечно, не знаю, как там все было, но уверена в одном: на месте Слейда мог оказаться и ты, Алан. Это ведь тогда ты получил ранение в бедро, из-за которого теперь хромаешь? Значит, ты тоже мог погибнуть.
– Мог, но не погиб. А Слейд был убит из-за моей медлительности.
Она положила руку ему на плечо и попросила:
– Расскажи, как все было.
Он схватил ее за руку.
– Ну что ж, слушай. В штаб поступили сведения, что в одной из ремесленных лавчонок Старого города боевики прячут целый арсенал. Моему отделению было поручено прочесать одну из улиц. Когда мы со Слейдом зашли в одну лавочку, из-за прилавка к нам вышел парнишка лет четырнадцати. Мы стали спрашивать, есть ли в лавке кто-нибудь из взрослых. Мальчишка замотал головой и ткнул пальцем куда-то за наши спины. Слейд стал оборачиваться, а я увидел, как парнишка вытаскивает из-за спины короткоствольный автомат и направляет его на Слейда. Я мог бы опередить его, но на долю секунды замешкался, потому что все-таки это был подросток! А этот подросток хладнокровно застрелил Слейда и успел прострелить мне ногу, прежде чем я все-таки убил его. Но мое промедление стоило Слейду жизни.
Глаза его с жаром впились в ее лицо, задавая десятки безмолвных вопросов и каясь в тысяче грехов. Она молчала.
– Как же мне оправдать свою непростительную на войне медлительность? Как забыть всю эту историю и сказать себе, что я ни в чем не виноват? Как мне жить с таким тяжким грузом, зная, что из-за меня погиб замечательный парень, его жена осталась без мужа, а дочка без отца? И знаешь, что еще? Я еще и трус, потому что до сих пор так и не сходил к жене Слейда, не смог заставить себя посмотреть в глаза ей и его дочери.
Она схватила его за плечи и попыталась встряхнуть, но это оказалось нелегко, потому что он был значительно сильнее ее.
– Как же ты не понимаешь, Алан? Ведь это чистая случайность, что мальчишка выстрелил вначале в Слейда. Он мог выстрелить вначале в тебя, и тогда на месте Слейда мог оказаться ты. Или он мог убить вас обоих. Кто бы тогда был виноват?
– Лучше бы он убил меня. По крайней мере, по мне некому было бы убиваться.
– Нет, Алан, не говори так, прошу тебя. – Если бы его убили, в ее жизни не было бы этих прекрасных дней, этого восторга, этой любви. Она никогда не узнала бы, что такое счастье.
– Знаешь, – сказал он чуть погодя, немного успокоившись. – Ты верно догадалась еще в первый день, что я от чего-то убегаю. Я убегаю от самого себя, от своей вины, но это невозможно. Чувство вины живет во мне самом, а от себя не убежишь, как бы далеко ты ни уехал. Я и сейчас все еще бегу. Я страшно боюсь возвращаться в Чикаго.
– Но ты все равно вернешься, – печально сказала она.
Он отвел глаза и посмотрел на небо, как будто надеялся найти там решение своих проблем.
– Да, я вернусь. Я должен вернуться, потому что какой бы паршивой ни была моя жизнь, она пока еще не принадлежит мне. Я должен научиться жить с этим чувством вины и не обременять никого своими проблемами. Я должен сам с ними справиться – может, тогда я наконец обрету покой.
– И где же ты надеешься обрести покой, Алан? – тихо спросила она. – В пелене собственной вины, которой ты себя окутал? Неужели ты думаешь, что твоя угрюмая замкнутость кому-то поможет или вернет к жизни Слейда? Или ты настолько самонадеян, что считаешь себя обязанным нести ответственность за жизни других людей, но только не за свою собственную? – Она перевела дух. – Когда человек поступает на службу в армию, он прекрасно знает, на что он идет. И жена Слейда знала, когда выходила замуж за военного, что его в любой момент могут убить, разве не так? Они сами сделали свой выбор, и тебе не в чем себя винить. Ты не трус, не предатель. Ты сильный, смелый и честный человек.