…Признаюсь, как бы мне это ни было стыдно, что nopoкu моей юности npoucmeкaлu не столько от моих естественных дурных склoннocmeй, сколько от глупого желания быть в глазах oкpyжaющux жизнелюбцем. Всю жизнь я ненавидел вино, и, однако, часто выпивал: с отвращением, с неизбежным похмельным недомоганием - и все потому, что считал умение пить необходимым качecmвoм настоящего джентльмена…
   Я считал, что игра - это второе необходимое качество жизнелюбца; и поэтому, начав с того, что стал предаваться ей без всякого желания, omкaзывaлcя ради нее потом от множества настоящих удовольствий и загубил тридцать лучших лет своей жизни…
   А это уже исповедь, самая настоящая.
   …Я дошел даже одно время до maкoй naкocmu, что научился сквернословить, дабы yкpacumь и дополнить блистательную роль, которую мне хотелось играть…
   Taк, соблазненный модой, я слепо предавался наслаждениям мнимым и терял подлинные: я расстроил свое состояние и расшатал здоровье - понес заслуженное наказание… Мальчик мой, выбирай наслаждения сам и нuкoмy не позволяй их себе навязывать…
   Ис-поведь, про-поведь… Где-то между этими полюсными вершинами занимает свое местечко и немудреный житейский совет - хорошо утоптанный, слегка заболоченный холмик…
   Совет по части наслаждений прекрасен, признание трогательно, а тревоги излишни - тени собственных недогоревших страстей.
   Опасаться эксцессов нет оснований: Филип - юноша добродетельный, честный, может быть, даже слишком. Много знает, может быть, слишком много…
   Воздержан, благожелателен и не вспыльчив, хотя и производит поначалу впечатление чересчур резкого и решительного. Он всего лишь застенчив. Пробуждает самые добрые чувства, граничащие со скукой.
   Между человеком, чьи знания складываются из опыта и наблюдений над xapaкmepaмu, обычаями и привычкaмu людей, и человеком, почерпнувшим ученость из книг и возведшим прочитанное в систему, столь же большая разница, как между хорошо объезженной лошадью и ослом.
   Папа-лорд сияет, как дитя, всякий раз, когда кто-нибудь из парижских знакомых передает ему добрые вести о приятном впечатлении, произведенном сыном. Молодой человек так учен, так безукоризненно воспитан, любезен, бывает даже остроумен.
   Иногда, правда, задумчив и безучастен, а то вдруг принимается безудержно спорить и бурно краснеет. Право, у этого очаровательного юного англичанина совсем нет пороков, это что-то неслыханное, он даже не имеет любовниц, но никаких других странностей нет, кроме разве того, что немного сутулится и всегда отказывается от рыбных блюд…
   Чертовы льстецы, кто же из вас упустит возможность поиграть на родительской слабости. Папа сияет, но только внутри, а снаружи искушенный граф Честерфилд, сдержанно благодаря, шутит, что после обучения танцам его сын научился не только ходить, но и стоять.
   Поздним вечером он напишет Филипу еще одно страстное наставление. Уж кто-кто, а он знает, что его ненаглядный сынок по-прежнему ленив и расхлябан, невнимателен и беспорядочен, неряшлив, неаккуратен, плохо следит за своей одеждой, забывчив, рассеян, безынициативен и недогадлив в общении, особенно с дамами, простодушен до глупости, прямолинеен до грубости, манеры имеет посредственные, если не хуже, танцует неизящно, говорит торопливо, невнятно, сбивчиво, хотя и получше, чем раньше, а пишет - о-оооооооооооооооо!!!…
   В одном из писем устроил чаду настоящий разнос по поводу едва различимой подписи под каким-то банковским счетом - он разглядел ее только с помощью лупы и даже попытался во гневе скопировать - не получилось! Кровь ударила в глаза. Не может, не имеет права так жалко, безлико, уродливо, так по-рыбьи расписываться сын британского лорда, первого ума королевства!…
   Эта придушенная самоуничтожающаяся подпись посреди воспитательского монолога - единственный образец речи сына, воспроизводящийся в «Письмах».
   Есть, правда, еще один, написанный шестнадцатилетним юношей по-латыни, из учебного сочинения о войне:
   Когда враг угрожает нам всеми ужасами, сопряженными с медленной либо быстрой смертью… Было бы разумно подумать, как его уничтожить, если он не умерит своей ярости. В таких случаях дозволено применять также и яд.
   Что это вдруг, откуда эдакая змеиная психология? Лорд встревожен и возмущен.
   Не могу понять, как это употребление яда может быть причислено к законным средствам самозащиты. Лучше умереть, чем совершить низость или преступление… Поступай с другими maк, как хочешь, чтобы поступали с тобой - вот мораль благородства…
   И далее объясняет, что нельзя отступаться от принципов, что бы нам ни угрожало и к каким ухищрениям ни прибегали бы люди недостойные, вроде автора знаменитого пособия для иезуитов, озаглавленного «Искусство делать что угодно из чего угодно с выгодой для себя».
   Затем с подавленной горечью упрекает сына:
   Письма твои до кpaйнocmu лаконичны, и ни одно из них не отвечает ни моим желаниям, ни назначению писем как maкoвых - быть непринужденной беседой между двумя друзьями, находящимися поодаль друг от друга. Коль cкopo я хочу быть для тебя не cmoлько отцом, cкoлько близким другом, мне хотелось бы, чтобы в своих письмах кo мне ты более подробно писал о себе и мелочах своей жизни. Начиная писать мне, вообрази, что ты сидишь со мной за непринужденной беседою у кaмuна… Ты можешь писать мне все без ymaйкu и рассчитывать на мою cкpомность…
   Кончается это письмо инструкцией по шпионажу.
   Главная задача дипломата - npoникнymь в тайны дворов, при которых он состоит… Добиться этого он может не иначе как располагающими манерами и подкynaющuм поведением…
   Полезными могут быть женщины. От фаворитки кopoля, жены или любовницы министра можно узнать многое - дамы эти с большой охотой все выболтают, гордясь, что им доверяют. Но для этого нужно обладать обходительностью, неотразимо действующей на всех женщин…
   Итак, стало быть, поступай с другими как хочешь, чтобы поступали с тобой, и шпионь, хотя ты вряд ли хочешь, чтобы за тобою шпионили. Нельзя применять яд, можно обойтись подкупающим поведением…
   Остается гадать, слышал ли Филип в папиных наставлениях эти противоречия, осознавал их или лишь чувствовал… А сам папа?…
   Милый мой друг, ты ведь знаешь: самые замечательные писатели бывают всегда самыми строгими кpumuкaмu своих произведений: они пересматривают, исправляют, отделывают, шлифуют их, noкa не убеждаются, что довели их до совершенства…
   Мoe произведение - это ты, a maк как плохим писателем я себя не считаю, я становлюсь строгим кpumuкoм. Пристально внuкaю в мельчайшую неточность или недоделанность, чтобы исправить, а отнюдь не выставлять напоказ, чтобы произведение сделалось в кoнце концов совершенным…
   Папины выходные туфли имеют потайной каблук, увеличивающий рост, но дома, запершись, лорд ходит босиком, в халате на голое тело. Затем и нужна маска, чтобы быть самим собой у камина.
   Хищные змеи и слизняки повсюду, и чем ближе к трону, тем пакостнее, но не становиться же из-за этого богомольным отшельником, не посыпать голову пеплом и не лишать себя вечернего выезда и шоколада со сливками по утрам. Приходится общаться и с гиенами, и с обезьянами, ибо в той же клетке живут и Рафаэль, и Дидро.
   Изменить мир могут лишь сумасшедшие, но не в лучшую сторону…
   Мне хочется, чтобы ты достиг совершенства, кoторого никто еще не достигал… Ни на чье воспитание не было затрачено cmoлькo сил, cкoлькo на твое… Временами я надеюсь и предаюсь мечтам, временами сомневаюсь и даже боюсь… Уверен я moлько в одном - что ты будешь либо моей величайшей радостью, либо величайшим горем…
   Вот, вот оно - оценочное связывание.
   И самосбывающееся пророчество…
   …Весьма возможно, что, когда ты вступишь в свет, меня на свете уже не будет…
   Это оказалось ошибкой… Творец не подозревал, что заслоняет свое творение и от зрителей, и от себя. Вот ключ ко всему случившемуся:
   Я всегда стараюсь думать, что ты вполне благополучен… Кроме того, как я часто тебе повторяю, меня гораздо больше 6ecnoкoum, хорошо ли ты себя ведешь, чем хорошо ли ты себя чувствуешь.
 

Урожай

   Бой часов Вестминстерского аббатства.
   Крадется зима.
   Длинные письма, кomopыe я maк часто посылаю тебе, не будучи уверен в том, что они возымеют действие, напоминают мне лucmкu бумаги, кomopыe ты еще недавно - а я когда-mo давно - nycкaл на ниmoчкe к поднявшимся в воздух змеям. Мы звали их «кypьepaми», помнишь?… Иные уносил ветер, другие рвались о вepeвкy и лишь немногие подымались вверх…
   Чем заниматься, какие думы думать, когда дни и ночи зверски болят ноги, с таким изяществом скользившие по паркетам; когда суставы закованы в кандалы и не перестает ломить позвоночник; когда мощный мозг вдруг оказался узником, заключенным в камеру пыток…
   Вчера только еще фехтовал как бог и брал первые призы на бешеных скачках, а сегодня и с элегическими прогулками по Гайд-парку покончено: ни с того ни с сего упал с лошади…
   Что за издевательство - громоздить этот мешок с подагрой вверх по парадной лестнице.
   А еще проклятая глухота, вот наказание божье. За грехи, да, за те отвратительные попойки…
   Первый приступ был как контузия от пушечного выстрела - вдруг наутро после трех подряд картежных ночей в Ганновере, где арманьяк смешивали с бургундским и - страшно вспомнить - с баварским пивом. В этот день нужно было обедать с испанским консулом - и вот на тебе, в каждом ухе по звенящему кирпичу.
   Спасла только великосветская выучка - улыбки, готовые фразы, импровизация. К вечеру отлегло; но с тех пор год от года какая-то часть звуков извне таяла навсегда, а звуки изнутри прибывали…
   Теперь уже не послушать ни оперы, ни сладкозвучных речей французов. Визиты сокращены до минимума. Камердинер Крэгг, докладывая, больше не орет во всю глотку, склоняясь к самой физиономии, что было весьма неприятно, а пишет, но каким убийственным почерком…
   Венецианский стол с бронзовым литьем и чернильным прибором приходится пододвигать все ближе к камину…
   Милый друг, я считаю, что время мое лучше всего употреблено тогда, когда оно идет на пользу тебе. Большая часть его - давно уже твое достояние, теперь Же ты получаешь все безраздельно. Решительная минута пришла; произведение мое cкopo предстанет перед публикой. Чтобы вызвать аплодисменты, одних кoнmypoв и общего колорита недостаточно - нужны завершающие мазки, ucкycныe, moнкue…
   …Я удалился от дел как насытившийся гость… Мое угасающее честолюбие сводится единственно к тому, чтобы быть coвemнuкoм и слугой твоего, растущего… Дай мне увидеть в тебе мою возродившуюся юность, дай сделаться твоим наставником, и, обещаю тебе, с твоими способностями ты пойдешь далеко. От тебя потребуются moлько внимание и энергия, а я yкaжy тебе, на что их направить…
   Первые два года Филипу-младшему пришлось побегушничать при посольстве в Брюсселе. Ничего, будь и принцем, начинать надо снизу, понюхать жизнь…
   Горечь в том только, что пока успеваешь помудреть, времена меняются, и вчерашний выигрыш становится проигрышем. Лесть, интрига и подкуп всесильны всегда и всюду, но если раньше с этими горгоньими головами соперничали, вопреки всему, дарования, то теперь все забито бездарью, везде неучи из сановных семейств, у которых за душой ничего, кроме происхождения.
   А у нас как раз этот пункт подмочен - единственный, но удобный повод для сведения счетов. Георг II, король по недоразумению, двадцать лет дрожал за долю наследства от любовницы своего папеньки, с чьей незаконной дочкой нам довелось породниться. И вот этот мелкий хлыщ, которого после похорон хвалили за то, что он умер - под предлогом не чего-либо, а незаконнорожденности, отказал нам в должности резидента при австрийском дворе. Но мы не пали духом, мы вступили в парламент, и что ж из того, что наш первый спич оглушительно провалился. Пять минут сплошные запинки («Выплюньте рыбью кость!» - крикнул с третьего ряда подонок Уолпол), затем кашеобразная галиматья и уже под добивающие иронические хлопки - нечто среднее между членораздельной речью и барабанной дробью.
   Ничего, мальчик мой, я начинал не лучше…
   …Порядок, метод и большая живость ума - вот все, чего тебе недостает, чтобы сделаться видной фигурой… У тебя больше знаний, больше способностей распознавать людей и больше серьезности, чем даже у меня было в твои годы. Преследуй свою цель неутомимо…
   …Но нет, с парламентом ни в какую: за два-три дня до предстоящего выступления теряется сон, появляются какая-то сыпь, отечность, всего лихорадит…
   Нервы, уговаривает себя лорд. Мальчик мой, больше страсти, здоровой злости!… Сказывается пассивность твоей натуры и моя ошибка в первые годы, когда я в нетерпении требовал от тебя слишком многого…
   Лорд это понял при разговоре с Джаспером, лучшим из королевских егерей. Речь шла о пойнтерах, и Честерфилд спросил, отчего у герцога Мальборо, страстного дрессировщика, охоты всегда неудачны. Джаспер ответил: «Смолоду задерганная собака крайне неохотно поднимает дичь, милорд»…
   Что ж, укрепимся. Цезарь начинал завоевание Рима с провинций, а мы перебьемся еще на скромной должности в Гамбурге, поупражняем речь…
   У тебя есть основания верить в себя и есть силы, которые ты можешь собрать. Главное условие успеха и в делах, и в любви - высокое (хоть и cкpыmoe от других) мнение о себе, созидающее решительность и настойчивость…
   Ну вот и прыжок повыше: назначение экстраординарным посланником в Дрезден. Мальчик не сдался, борется, опыт поражений пошел на пользу. А как развился, какой утонченный ум. Привел как-то замечательный афоризм: «Когда душа живет не по-Божески (или «не по-своему»? - не расслышал) - тело любыми способами стремится изгнать ее вон, как инородный предмет» - кто же это сказал…
   Да, немалое наслаждение для отца - теперь уж единственное - беседовать, спорить, болтать с сыном, хоть и через тридевять земель, о делах текущих, о новостях и сплетнях, о перспективах, которых нет, о людях с их глупостями и гнусностями, обо всей этой карусели, которая вдруг снова гонит по жилам замерзшую кровь…
   Увы, почерк тридцатишестилетнего мальчика по-прежнему мелкозубчат, перо не слишком-то щедро… Филипп-младший вежлив, но скрытен, по-прежнему скрытен. Хоть бы раз поделился чем-нибудь из того, что можно доверить другу. Как ни намекал, ни выспрашивал, иной раз даже в форме вольных советов и пикантных признаний, - в ответ стена. Неужто ведет до сих пор монашеское существование?…
   Сегодня утром я получил от тебя письмо, где ты упрекаешь меня, что я не писал тебе на этой неделе… А я просто не знал, что писать. Жизнь моя однообразна, один день неотличим от другого. Я мало кого вижу и ничего не слышу…
   …Что это… зачем… почему эта вода, мутная вода, и откуда рыбы, белые рыбы с пустыми глазами… почему бьют часы, не слышу, не должен слышать…
   Последние два твоих письма чрезвычайно меня встревожили. Мне кажется только, что ты, как это свойственно больным, преувеличиваешь тяжесть твоего состояния, и надежда эта немного меня ycnoкauвaет. Boдянка никогда не наступает так внезапно (…) В последних моих четырех письмах я посылал тебе нюхательный nopoшoк герцогини Сомерсет. Помог ли тебе этот nopoшoк?…
   …Сырым хмурым утром 18 ноября 1768 года камердинер Крэгг вошел в кабинет графа, против обыкновения, без вызова колокольчиком.
   Протянул записку:
   Милорда просят принять мисс Стенеп.
   - Что еще за Стенеп… Невозможно как обнаглели эти торговцы. Попросите не беспокоить.
   Крэгг удалился, отвесив поклон.
   Минут через двадцать явился с другой запиской.
   Мисс Стенеп, супруга сэра Филипа имеют сообщить о смерти…
 

…Бой часов Вестминстерского аббатства…

    Папа, прости,
    знобит, должно кончиться, не огорчайся,
    я никогда не показывал тебе свой аквариум,
    я не читаю твои письма, больше не могу,
    их читает Юджиния, она ими восхищена,
    законченная система воспитания, говорит она,
    да, законченная,
    ты не знаешь Юджинию, это моя жена,
    она не из аристократок, прости, у тебя два внука,
    папа, ты меня любишь, но если бы узнал меня, папа,
    ты предостерегал от ошибок, но ты не дал мне меня,
    сперва я боялся, что ты разлюбишь,
    потом стал бояться твоей любви,
    а страшнее всего были твои похвалы и скрываемые разочарования,
    я не мог двигаться, ты связал меня,
    кровный друг, благодетель, да, каждый шиллинг, но ты не заметил, что я левша,
    ты ставил на меня как на породистого скакуна,
    а я был как рыба, задыхающаяся в духах,
    всю жизнь ты просил у меня прощения за то, что родил
    и заставлял меня жить правой стороной,
    я жил ею для тебя, а для себя левой,
    папа, прости
   Стенхоп-младший - Стенхопу-старшему
   ненаписанное письмо
   …Каждое утро по улицам Лондона медленно едет известная всем карета. Две белые и две караковые шагают устало и безучастно, им давно уже пора на покой, но возле Гайд-парка одна из белых, бывшая верховая, все еще волнуется, ржет, пытается повернуть… «Граф Честерфилд репетирует свои похороны!» - всякий раз гаркает некий болван из профессиональных зевак.
   Невдомек ему, что эту свою последнюю шутку бросил сам граф кому-то из визитеров.
   Лорд Шафтсбери рекомендует разговор с собой каждому писателю, а я бы рекомендовал его каждому человеку. У большинства нет на это ни времени, ни желания, а многие этого просто боятся… Теперь глухота моя мне помогает сосредоточиться: я разговариваю со своей душой, мне это принесло огромную пользу…
   «Мальчик мой, - шепчет граф, сидя в кресле у камина - милый мой мальчик…»
   «Я прочел письма милорда Честерфилда в двух пухлых томах. Письма наводят ужасную скуку, так как заключают в себе нескончаемые повторения. Это воспитательский план, начертанный им для незаконного сына, и в этом плане нет ни одной мелочи, которую бы он упустил… Сыночек был неотесанным свинтусом, которого милорд усиливался отшлифовать, чтобы превратить в удачливого придворного. План выполнить не удалось. Сын не смог соответствовать отцовским амбициям и потихоньку стал жить двойной жизнью, что, возможно, и подорвало его здоровье…» Уолпол - маркизе Д.
   Филип-младший прожил ровно столько, сколько отец до его зачатия: 37 с небольшим. Умер от чахотки.
   После смерти сына граф Честерфилд прожил еще около пяти лет. До последнего своего дня он был в полной памяти, успел завершить мемуары, продолжал переписку. К его адресатам прибавилось нежданно обретенное семейство наследников - вдова сына и внуки, один из которых тоже получил родовое имя Филип.
   Юджиния и мальчики иногда виделись со стариком, что, как хочется думать, приносило ему утешение. Когда же лорд отправился вослед сыну, начали свою внедомашнюю историю эти письма… Юджиния была первой их издательницей. «Не продается вдохновенье, но можно рукопись продать» - как истинно философски сказано…
 

Глава 6. Баланс

О наказании

   Опыт учит ребенка относиться ко взрослым как к прирученным диким зверям, на которых никогда нельзя вполне положиться…
   Януш Корчак
 

Непонимандия, Грубияндия, Наказандия

    Юрик что-то натворил. Отец снял со стены ремень.
    - Ты меня хочешь бить? - закричал Юра папе. -
    Хорошо, бей. Но знай, что я отыграюсь на твоих внуках.
   Помните?… Была когда-то такая далекая (не такая уж далекая!) страна Непонимандия, она же Эгоиндия, она же Острова Разобщенности, Разъединенные Штаты Невежества, она же Глупляндия…
   У страны этой был страшный жестокий властелин по имени Накажипокарай, он же Возмездий Неотвратимый, он же Ремень Кнутович Розгин, он же Оплеух Подзатыльникович Затрещин… Держал нас в ужасе, помните?…
   Злополучные аборигены оставались по-прежнему непониманцами, нестаранцами, непослушанцами и все рвались в какую-нибудь Грубияндию, Хулигандию, Кчертупосландию, Небывандию… Некоторые прикидывались паиньками, а кто и всерьез делался послушанцем, старанием и даже перестаранцем… И вот дожили. Ходим с мрачным и грозным видом, растерянные, взбешенные…
   Ну как еще наказать?… Лишить гуляния во дворе? Нельзя, доктор велел каждый день быть на воздухе…
   Заставить вымыть пол?… Вымоет так, что не ототрешь.
   Оставить без ужина? Жалко, тощий…
   Не дать денег на жвачку (на мороженое, на кино, на пиво, на казино…)?… Отменить покупку (велосипеда)?… Не разрешить (смотреть мультик, играть на компьютере…)?… Игнорировать, перестать разговаривать? И так почти что не говорим ни о чем… Отлупить, наконец? Опять отлупить, в (…) раз отлупить?
   Зачем?!
 

Из писем

   «…и Вы, именующий себя врачом-психотерапевтом, проповедуете телесное наказание! Советуете, как лучше избивать детей - сковородками или батонами, авоськами или штанами! Нет слов для возмущения!»
   «…зачем же Вы, доктор, внушаете читателям розовенький оптимизм, утверждая, будто в воспитании детей можно обойтись без мер физического воздействия и даже вообще без наказаний? Зачем, мягко говоря, лицемерите? Посмотрите подшивки судебных дел, взгляните в свои истории болезни! Вот же они, перед Вами - исчадия так называемого гуманизма, плоды безнаказанности и вседозволенности, юные хамы и наглецы, бездельники, наркоманы, преступники!… Не напомнить ли Вам старое наблюдение: «Кто жалеет розги своей, тот ненавидит сына; а кто любит, тот с детства наказывает». Или, может быть, Вы не в курсе, что и сам доктор Спок раскаялся в своих рекомендациях? Что поколение, выросшее по его рецептам, оказалось самым жестоким и распущенным из всех, которые знала Америка?…»
   «…Ваши советики, как поощрять детей, просто смешны. Да кто же это запомнит, когда и по какому поводу говорить «молодец», а когда «умница»! Кому придет в голову вспоминать Ваши наставления, когда жизнь ежесекундно ставит нас перед головоломками неожиданностей? Как можете призывать размышлять, дарить ли подарки? Подарки делаются от души!… И кто в момент возмущения сообразит, в какой он там роли, как надо и как не надо ругать? А Вы сами соображаете? Хотелось бы посмотреть!»
   «…неужели Вы не замечаете, как сами себе противоречите? На одной странице призываете перед каждым наказанием думать, взвешивать все «за» и «против» и всеми силами удерживать гнев, а на другой утверждаете, что хладнокровное наказание - наихудшая бесчеловечность, палаческая экзекуция. Стало быть, надо разъяриться искренне и все же выпороть?…»
   -Ну что, влипли с кнутологией? - Д.С. листанул еще несколько писем, адресованных лично ему.
   - Не могу припомнить, чтобы мы советовали кого-нибудь бить батоном, - вяло пробурчал я.
   - Наоборот, советовали не бить сковородкой. А как бить штанами, не объяснили.
   - Шутки в сторону, коллега, нас не поймут…
   - А кто собирается нас понимать?…
   Большинство хочет простых рецептов, притом каждый в соответствии со своей уже действующей идеологией воспитания, с ее последствиями и…
   - …и со своим характером. Зашла вчера молодая мамаша, пять лет подряд бившая свою дочку смертным боем. Дочка уже без этого не может, уже мазохистка - «Что ж, мне и дальше ее так и бить? Сколько можно?» - «Не бейте, - говорю, - кто же вас заставляет». - «Уже привыкла, доктор, уже не могу не бить, не могу-у-у!!!… Растащите нас!!… Помогите!…»
   - Подсунули бы кое-что из прежнего текста:
   «Кто бросит камень в родителя, который за грубую провинность или вызывающее непослушание шлепнет чадо по классическому мягкому месту? Но здесь множество ограничений».
   - Где «здесь»?
   - Некоторая неясность… Пли вот, совковая классика, помните? Чисто брежневскии поворот: «Советская педагогика, как известно, не признает телесного наказания. Однако давайте говорить практически».
   - Классно. А что хотели сказать?
   - Имелось в виду, что: «Как бы ни протестовал наш просвещенный разум против рукоприкладства, жизнь гнет свое. Сыночка, которого мы ни разу не тронули пальцем, все равно будут бить во дворе или в классе, или он будет делать это сам… И еще вопрос, что предпочтет: получить раз-другой в месяц добрую порку или каждый божий день слушать ваш бесконечный крик, ворчание и зудение…»
   - Добрая порка - чудесно, полные штаны гуманизма. А вы что предпочтете?…
   - Пару раз в месяц сходить в лес…
 

Автомамы и Автопапы

    Четырехлетний сын загадывает отцу:
    - Что такое: дзинь-дзинь, мяу-мяу?
    - Не знаю.
    - Это кошка в трамвае приехала.
    - А что такое: дзинь-дзинь, гав-гав?
    - Это собачка в трамвае приехала.
    - Нет, это мама с работы пришла.
   Каким-то образом на Пятачке оказалась магнитофонная запись домашнего монолога Е. В., мамы 14-летнего Коли С-ва. Очень сердитый голос:
   «- Где шлялся, я тебя спрашиваю?! Опять с этим паразитом Витькой! Ничего-ничего, я еще с его матерью поговорю, я ей скажу! Чтоб ни слуху ни духу! А это от чьих сапог следы на ковре? Ах, не знаешь? Свинья ты, свинья! Что-о-о?!.
   Поговори еще у меня, поговори, лгун несчастный, никакой веры твоим обещаниям, развел грязь, тараканы из-за тебя наползли опять! Все стулья переломали!. Ее тараканы, а ваша милость с дружками! Бездельники чертовы! Восьмой класс! О будущем пора уже думать, головой думать, а не…
   Так вот, Николай, заруби на носу: у тебя теперь режим повышенной нагрузки, да-да! Олух царя небесного! Ты уже не ребенок, пора вступать в жизнь!