Ли Танит. Анакир

   Примерно в то же время ожидалось прибытие дорфарианских войск для размещения в Мойе. Город оказался ключевой позицией на западном направлении — именно здесь нападение было наиболее вероятно. Поэтому предполагаемая численность войск старательно замалчивалась.
   О таинственном городе руин сказать было нечего. Считалось, что он не представляет интереса ни для закорианского Леопарда, ни для кармианских шакалов. Уже давно разрушенный, не таящий никаких сокровищ, даже не занимающий стратегического положения, город был предоставлен самому себе, своему безмолвию.
   Согласно донесениям, некоторые деревни на крайнем юге в полном составе снялись с места и направились к древнему городу, как тридцать лет назад — по всей видимости, в поисках убежища.
   Бродячий охотник, прибывший в Мойю с юго-востока и тут же зачисленный в одну из ваткрианских частей, путаясь в воспоминаниях, рассказывал своим товарищам — степнякам, людям со второго континента, полукровкам и заравийцам — о том, что видел близ разрушенного города, и в конце концов был жестко допрошен своим ваткрианским капитаном.
   — Не могу сказать точно, ваша честь, — крестьянин с Равнин, хоть и знакомый с языками темных рас, он все же с детства привык мало говорить, чаще пользуясь мысленной речью, а потому сейчас пребывал в затруднении. — Тогда стоял рассвет, лучи солнца освещали город сбоку... А может, и не город, а что-то другое — было очень далеко, ваша честь, не разглядеть. Может, это были просто скалы или деревья. Но выглядело это как большие золотые башни.
   Ваткрианец, который был моложе охотника и относился к войне с куда большей яростью и нетерпением, готовый рубить все, что видит, недовольно ответил:
   — Мы здесь для того, солдат, чтобы противостоять демонам из плоти и крови. Нам не нужны видения, сны и пустые фантазии. Нам нужно мужество и оружие. Еще ни один снежный мираж не выиграл войны. Ясно?
   — Так точно, ясно, — по всей форме ответил охотник, ставший солдатом.
   Лишь позже ваткрианец сообразил, что, сам того не замечая, говорил на своем родном языке, незнакомом охотнику, и тот воспринял смысл прямо из его сознания.
 
   Над Внутренним морем стоял Элисаар, оплот Шансара, и озирал окрестности во всех направлениях. Резные корабли бороздили его воды, как заводные игрушки, туда и сюда, снова и снова. Как водится, снег легкой сахарной пудрой присыпал лишь его восточные и южные пределы, зато жестокие зимние ветры хлестали страну, словно плети спину раба. Шансарцы не вылезали из храмов Ашары, пытаясь разобраться в пророчествах и гаданиях. Умножились и тайные богослужения — элисаарские Висы возвращались к своим родным богам, если вообще когда-либо отходили от них.
   Сопредельный Старый Закорис, кусок, отхваченный Сормом Вардийским в войне Равнин, тоже укреплял свои границы. Три небольших области — Иска, Отт и Корл — двадцать пять лет назад были повязаны вассальной присягой и, по сути, находились под вардийским влиянием, но Элисаар на юге беспокоил своей непредсказуемостью. К северу же сторожевые башни Вардийского Закориса глядели прямо на таддрийские рубежи — горы и леса. Основной опасностью на этом направлении казалась Южная дорога Йила.
   Горные проходы между Дорфаром и Вардийским Закорисом с обеих сторон охранялись войсками. С дорфарианской стороны проходы держали несколько частей из Ваткри, и это оказалось невольной провокацией со стороны Повелителя Гроз — те все время переругивались и устраивали мелкие стычки с вардийцами Сорма. Сейчас это уже забылось, но у себя на родине ваткрианцы и вардийцы издавна враждовали между собой.
   Темная раса в Старом Закорисе процветала под властью Сорма. Он не ущемлял ее верований, поэтому здесь поклонялись и богу огня, и богу воды. Запрещены были только самые жестокие обряды. И все же Закорис оставался Закорисом. В его жилах текла одна кровь с Черным Леопардом Закориса-в-Таддре. Скоро их призовут убивать братьев по народу, а в некоторых случаях и настоящих, родных братьев. Они не перешли на сторону Йила, что с точки зрения Леопарда было непрощаемым преступлением. Если он победит, пощады ждать не придется. Исконное государство будет разрушено, да так, что не останется камня на камне и ни одна шкура не уцелеет на костях.
   Очевидно, именно эти соображения подтолкнули часть закорианцев к запоздалому побегу. Как-то проскользнув мимо дозоров и патрулей, перейдя через горы или пробравшись сквозь джунгли, они поспешили под знамя Йила. Были и такие, кто просто сбегал в Элисаар или Дорфар, где их быстро выдавали местным властям и задерживали. Те же, кто направился в Таддру, бесследно исчезли, что было в таддрийских обычаях.
   В общем, все сводилось к одному: на этот раз бежать некуда. Война была катящейся волной, а мир — открытым берегом, не способным выдержать ее удар.
 
   Море в Таддре вовсе не отличалось упрямством. Снег же здесь, как и в Закорисе, видели лишь изредка — на вершинах далеких-предалеких гор.
   Леопард принюхивался к пряному весеннему ветру и потягивался, выпуская когти.
   Два крупных флота — из ста трех и ста двадцати семи кораблей — разминались на глубокой воде в предвкушении дальнего плавания. Далее к северо-востоку пятнадцать кораблей-разведчиков стояли на страже в нетерпеливом ожидании. С наступлением более устойчивой погоды всем им предстоял путь в восточные моря.
   Рабы, эти живые трупы, продолжали чистить Южную дорогу. Однако не было никакой возможности уложиться к нужному сроку, хотя бичи надсмотрщиков хлестали без устали, пламя пожирало все новые и новые деревья, а сгоревшие птицы объявлялись жертвами Зардуку.
   В Йилмешде минуло время не слишком важных церемоний.
   С помощью специального клапана пещера Рорна была затоплена и запечатана вместе со всеми находившимися там людьми и животными, которые теперь разлагались во славу божества. Один из молодых жрецов Рорна, надышавшийся воскурений и вдохновленный криками и гонгами, бросился в море с высокого уступа. Такая независимая жертва должна была очень понравиться богу, и это стало добрым знаком.
   В час, когда тяжелый закат опускался на Йилмешд, король Йил вошел в храм Зардука через городской вход.
   В самой пещере круглые сутки стояла полночь, но когда вошли жрецы, факелы вспыхнули ярким пламенем, похожим на длинные красные листья. Сразу за ними шествовал Йил в сопровождении многочисленной родни и военачальников. Замыкал шествие длинный хвост рабов и черный лакированный ящик в рост человека.
   Главный же огонь предстал взгляду, когда отдернули черный занавес, и явился сам Зардук, каменное изваяние двенадцати футов в высоту, ярко подсвеченное собственной пылающей утробой. Он похорошел — совсем недавно его позолотили и увешали золотыми кольцами. Это была его доля в анкабекской добыче.
   Здешний Зардук вовсе не был так уродлив, как его древний собрат из Оммоса. Помимо головы он обзавелся плечами и торсом. Его руки напряженно лежали вдоль подола длинного одеяния, обрамляя, точно обнимая, топку в чреве.
   Процессия привела с собой десять болотных леопардов, и десять человек тут же перерезали им глотки. Кровь стекала на пол, распространяя острый запах.
   Йил, тоже облаченный в шкуры черных леопардов, с рубиновым ожерельем и широким оплечьем из ониксов и сардониксов, взошел на каменное возвышение перед божеством. Приняв нож от жреца, он сделал надрез на своей руке и дал крови стечь в зашипевшее пламя Зардука.
   Гул одобрения прокатился под сводами храма. Жрецы тут же подошли перевязать рану.
   Йил остановился рядом со статуей, и жрецы подали ему маску из тонкой кованой меди, которую он был обязан надеть. Когда Йил украсил себя этой маской, слился с ней, он стал воплощением бога, своим собственным жрецом. Именно так и видели его собравшиеся, приветствуя почтительными поклонами. Йил сделал знак, и приблизился раб, держащий в руках огромный топаз. Камень был грязным или, может быть, затуманенным изнутри. Он не блестел в отсветах факелов или печи Зардука и сохранил свой вид, даже когда его опустили на пол у ног статуи.
   Йил пролил на камень вино, словно желая обмыть его. Топаз не изменился.
   Король сделал еще один знак. По нему черный закрытый ящик был поднесен и поставлен на пол. Его створчатые дверцы распахнулись.
   Через несколько мгновений из ящика появилась фигура.
   Юноша был молод — не старше шестнадцати лет, стройный и сильный. На первый взгляд это был чистейший закорианец — с бархатно-черной кожей, такими же глазами и волосами. Однако его черты носили отпечаток такого типа красоты, какого почти не попадалось среди закорианцев. Его нос не имел характерной скошенной формы, позолоченные ноздри были гордыми и широкими. Губы — на удивление полные и чувственные, что было уж совсем нетипично для этого народа. И никаких шрамов.
   Он был обнажен, если не считать золотых браслетов на щиколотках, запястьях и выше локтей. Его взгляд — мечтательный, невидящий, явно под действием дурманных зелий — был устремлен в никуда.
   Ударили барабаны. Из-за фигуры Зардука появились две девушки. Отблески огня плясали на их волосах и гладкой, словно полированной коже. Они принялись танцевать — извиваясь, приглашая. Приблизившись к обнаженному юноше, они ласками уложили его у подножия статуи.
   Закорианцы наблюдали за этим в полном безмолвии. Это тоже был старый ритуал Старого королевства.
   Одна из девушек скользнула под него, разметавшись волосами по топазу, испачканному кровью и вином. Юноша раздвинул ее бедра и вошел в нее. Он бился на ней, и вместе с ним билось красное пламя Зардука, отсветами лежащее на его спине, ягодицах, ногах. Другая девушка вытянулась поверх его тела, повторяя движения юноши, ее пальцы и губы неумолимо подводили его к самому краю.
   Юноша выгнулся в экстазе, обе девушки выгнулись вместе с ним, и две странные тени метнулись рядом с его силуэтом. Пик наслаждения, выброс магической энергии. Когда он поник, девушки выскользнули, откатились в сторону и исчезли, словно тоже были тенями, вернувшимися в породившую их темноту.
   Его семя было священно. Девушка, которую он избрал для соединения, будет должным образом освидетельствована, и если окажется, что она зачала — это тоже будет благим знамением.
   Но сейчас двое жрецов подошли и перевернули юношу лицом к потолку пещеры. Он оставался неподвижен, будто спал.
   И снова жрецы подали Йилу нож, на этот раз более широкий, чем прежде.
   Когда он вонзился в тело жертвы, та, несмотря на свое одурманенное состояние, вскрикнула, но от испуга или боли, определить было невозможно. Первый удар не был смертельным — и не должен был им стать, — и крики продолжились, неестественно отстраненные и почти нечеловеческие. Как и все остальное, это был ритуал, древний, как само имя Закориса. Перепутанные внутренности юноши вывалились в чрево Зардука — причудливое сопоставление. Крики начали затихать, затем и вовсе прекратились.
   Однако умирающее тело продолжало содрогаться, когда его поливали ароматическими маслами. Жизни полагалось еще теплиться в жертве, а Йил был опытным исполнителем. Бросили факел, и тело жертвы стало одним сплошным сгустком пламени.
   Лишь сейчас закорианцы разразились торжествующими криками. Они достойно чествовали Зардука и надеялись, что он тоже не забудет их.
   А за горящим телом жертвы, напротив горящего чрева статуи, закопченный дымом и покрытый запекшейся кровью, взирал на это топаз, который был Оком Анакир.
 
   В Кармисс пришла весна. Мелкие золотые цветочки в саду тянулись вверх, чтобы напиться дождя. Улис-Анет, склонившаяся над цветами, знала, что гавань Истриса, находящаяся в половине дня пути, должна уже быть открыта.
   У нее было предчувствие, что Кесар придет сегодня или, может быть, завтра. За долгое время снегов он приехал лишь один раз, и это было так давно... Тогда она не ждала его, валяясь среди дня в постели и уже с привычным отчаянием прислушиваясь к себе, не в силах принять то непонятное, что разрасталось внутри нее. Сначала к ней забежал один из слуг. А потом он сам вошел в комнату и, словно гроза, заполнил ее своей наэлектризованной темнотой.
   — Оставайтесь там, где вы есть, — проговорил Кесар. Он даже улыбался. — Что может быть лучше?
   Он был изголодавшимся, умелым и требовательным, как и прежде. Собственный голод и освобождение от него, казалось, уничтожили Улис-Анет — жажда смерти, присущая близости. Когда она проснулась ночью, его уже не было. Она поднялась и разразилась проклятиями в его адрес — настоящими, грубыми, заравийскими. Он прислал ей кучу подарков. Она отыскала последние из них и разбросала по комнате. Несколькими днями позже, не дождавшись женской крови, она решила, что ждет ребенка, и страшно перепугалась. Хотя, возможно, это был не испуг, а торжество — она и сама не знала. Однако спустя еще какое-то время кровь все-таки пришла. Когда оттепель освободила землю из плена, Улис-Анет начала строить планы подкупа слуг и бегства. Она отправится на Равнины и найдет убежище в каком-нибудь малоизвестном храме Хамоса или Хибрела. Вал-Нардия в свое время тоже решила стать жрицей.
   Но затем она почувствовала, что он вернется, не сегодня, так завтра. Очень странно, но Улис-Анет ощущала мысленную связь со своим поработителем, хотя и одностороннюю. Кесар не только ничего не чувствовал, но даже не догадывался о ней.
   Там, в Дорфаре, как раз перед тем, как его люди похитили ее, она видела кошмарный сон — море на закате, ледяной берег и она сама у него на руках. Теперь, когда ее кармианские слуги привыкли к ней, Улис-Анет услышала много нового. Один из солдат рассказал ей, что Кесар вернулся из Анкабека с мертвой сестрой на руках и держал тело так, будто она просто спала.
   Когда он появится, она поприветствует его со всей холодностью, на какую способна. И не ляжет с ним. А если он возьмет ее силой, не выкажет ни малейшего удовольствия, как бы предательски ни трепетало ее тело. Скорее всего, ему плевать на ее уловки. Но символически, в собственных глазах, это как-то искупало ее вину. На мгновение.
   Во время бесконечного зимнего одиночества Улис-Анет подумывала завести любовника. Какого-нибудь привлекательного конюха или стражника. Но Кесар обнаружит это и, возможно, рассердится. Он может наказать или даже казнить этого человека... Нет, ей не хотелось обременять себя виной за подобное.
   Часто она с тоской задумывалась о Ральданаше. Или Айросе. Что-то подсказывало ей — Айроса уже нет в живых.
   Теперь она знала о Вал-Нардии вполне достаточно. Улис-Анет даже не была уверена — сама ли постоянно расспрашивает о ней, или слуги и без того рвались все ей рассказать?
   Однажды она подумала, что могла бы попытаться убить Кесара. Но эта мысль слишком отдавала мелодрамой, как и все остальное, и Улис-Анет с раздражением отбросила ее.
   Большую часть того дня она простояла у окна, глядя в сторону Истриса. Небо окрасилось в тусклый рыжеватый цвет, и она уже не думала, что он может приехать. Однако через пятнадцать минут после того, как зажгли светильники, по дому, как сквозняк, пронесся переполох. Улис-Анет спустилась, чтобы встретить гостя. Сегодня ночью он не найдет в ней ни желания, ни даже уступчивости.
   Она приготовилась и, когда Кесар вошел, подумала: «Смотри, он всего лишь мужчина. Ты одержима им, но он не позволяет тебе влюбиться в себя. Это можно превозмочь». И тем не менее она старательно избегала его взглядов и прикосновений.
   Обед был подан прямо в гостиной. Они вели бессвязную беседу на общие темы: повседневные домашние нужды, погода... Если Кесар и был удивлен, то не подавал виду. Он смотрел на нее, иногда мельком, иногда — долгим заинтересованным взглядом, с которым Улис-Анет изо всех сил заставляла себя не встречаться.
   Узнав так много о Вал-Нардии, она, зачастую неосознанно, стала подражать ей.
   Обед закончился, но Кесар не проявлял признаков нетерпения. Он прошел к очагу и растянулся там, прихлебывая вино.
   — Завтра я отплываю в Ланн, — сообщил он.
   — Ланн? — вежливо переспросила она, будто впервые слышала это название.
   — Похоже, там назревают проблемы.
   Она не ответила, никак не проявляя своего внимания. Он вторгся в Ланн, и было бы очень странно, останься Ланн доволен этим.
   — Вижу, предстоящая война больше вас не интересует, — с иронией произнес Кесар. — На улицах говорят, что закорианцы могут разрушить Истрис за какой-то час. А весь остров — за шесть дней.
   — У вас же любовь с Вольным Закорисом.
   — Слушайте больше.
   — Я буду молиться, чтобы во время вашего плавания море оказалось бурным, — бросила Улис-Анет.
   — Чтобы меня погубить, нужно кое-что посильнее, чем соленая вода, — усмехнулся Кесар. Он осушил свой кубок, и Улис-Анет подошла, чтобы снова наполнить его. — Вал-Нардия часто укладывала волосы точно так же, как вы сейчас. Вам говорили об этом?
   Вскинув голову, Улис-Анет встретила его взгляд — и спокойно произнесла, сама не зная, зачем это делает:
   — Ее тень приходит ко мне и учит, как поступать, чтобы больше походить на нее.
   — Осветлить кожу и сказать мне «нет», — отозвался Кесар столь же спокойно.
   — Именно это я и собиралась вам сказать, — кивнула она.
   В его черных глазах что-то мелькнуло, будто он и вправду увидел бледную текучую тень, опустившуюся на Улис-Анет, как покрывало.
   — Как досадно проделать такой долгий путь лишь ради ужина, — пожал он плечами.
   — Что ж, в доме есть несколько хорошеньких девушек. Одна из них даже красит волосы в красный цвет.
   По губам Кесара скользнула усмешка.
   — Или я все-таки заполучу вас, но несколько иначе, — произнес он, дразня ее. — Иногда мне нравится встречать сопротивление.
   — Прекрасно. Тогда делайте все, что пожелаете.
   — В чем-то главном вы совсем не похожи на нее, — уронил он. — Впрочем, и во всем остальном тоже. Когда отказываете мне и когда соглашаетесь. Если вы начинаете напоминать мне Вал-Нардию, я говорю себе, что это воспоминание, и более ничего.
   — Зачем тогда я здесь? — он не ответил, и она продолжила: — Могу понять. Человек потерял очень ценный камень из своего кольца и заменил его другим, пусть не совсем таким, но подходящим. Да, он ценит его меньше, но надо же как-то носить кольцо!
   — А еще она никогда не додумалась бы выразить это столь остроумно, — Кесар допил остатки вина. — Вы знаете, где я собираюсь лечь, если не с вами. Пришлите мне какую-нибудь девушку. Полагаюсь на ваш выбор.
   Часом позже Улис-Анет сама вошла в комнату для гостей.
   Утром она сказала себе, что и это ничего не значит. Кривить душой не имело смысла. Ее тело получило удовольствие. Почему бы и нет?
   Но она больше не доверяла себе — той лгунье и предательнице, которой стала. И допустить такое, вдруг поняла она, было лишь еще одним проявлением предательства.
   Они завтракали вместе. Ей не нравилась обыденность этого действия, закрепляющая за ней титул любовницы Кесара со всеми его печальными последствиями. К тому же она уже слышала, как внизу суетятся его люди, готовясь к отъезду.
   И что будет дальше, когда он умчится прочь? Еще один бесконечный перерыв, бок о бок с призраком его сестры, и тяжесть в голове от множества пустых планов?
   — Скажите, вы хоть иногда вспоминаете меня, когда уезжаете? — спросила Улис-Анет.
   Он любезно уступил ей. Это был обычный женский вопрос, и Кесар, похоже, собрался прикинуться, что не понимает его истинной сути.
   — Да, Улис. Вы мое прибежище.
   — И от чего же? От государственных трудов и забот? Но ведь вы влюблены в них, — она чистила фрукты маленьким ножом и сейчас глядела на разрез мякоти с семенами, похожий на цветное стекло с крапинками, словно прозревая в нем некое знамение. — Наверное, мне положено дать вам что-нибудь на память. Например, прядь волос. Вроде той, которой заманили на смерть Айроса... О да, вам пришлось потрудиться, чтобы заполучить меня. Я и в самом деле стою этого?
   Кесар поднялся из-за стола. Он поклонился, сообщил, что она прекрасна, но ему надо уезжать, и распорядился, какие изменения надо сделать в доме в его отсутствие.
   И тут произошло нечто совершенно нелепое.
   — Убирайся! — выговорила она сдавленным голосом, задыхаясь от ярости, и схватила со стола маленький нож для фруктов.
   Ей удалось привлечь его внимание. Он остановился в замешательстве. Она сделала это... она — или опять Вал-Нардия?!
   Но затем он все же развернулся и направился к двери. И тогда Улис-Анет швырнула нож ему вслед. Это был безумный, отчаянный жест, без надежды нанести серьезную рану. Нож пронзил его левый рукав и, не удержавшись, упал на ковер.
   Кесар остановился. Даже не взглянув ни на испорченный рукав, ни на нож, он медленно повернулся и пошел к Улис-Анет. Чувствуя, что вышла из роли, она растерянно стояла, ожидая, что он попросту ударит ее. Но Кесар не тронул ее и пальцем, только уничтожающе посмотрел и холодно сказал:
   — Укротите свой нрав, госпожа. Разговор окончен.
   — Я не собиралась этого делать, — произнесла Улис-Анет, стараясь, чтобы ее слова не прозвучали как извинение. — В этом нет никакого смысла.
   — Ни малейшего.
   Это были его последние слова. Дверь захлопнулась, и Кесар ушел.
 
   Три кармианских корабля, поймав насыщенный дождем ветер, шли с хорошей скоростью. Когда показалась береговая линия Ланна, узкая, как клинок, они развернулись в сторону теней, идущих с севера. К ним неслась тройка хищных остроносых закорианских галер. Кармианцы подняли штандарт с Лилией. Закорианцы вообще обошлись без флага, но их паруса больше не отмечали Двойная луна и Дракон Старого королевства и старого пиратства. Теперь на каждом из них был знак Черного Леопарда.
   — Ждать сражения, мой повелитель? — спросил капитан Кесара, стоя на носу корабля.
   — Ты забываешь, что Лилия и Леопард связаны крепкой дружбой.
   Корабли мирно приветствовали друг друга и направились под защиту скалистого берега — в последнее на сегодня плавание.
   Позади них садилось оранжевое солнце, отбрасывая на морскую гладь багровый влажный отсвет. Прямо по этому багрянцу к ним гребла закорианская шлюпка. Гостей приняли на борт галеры Кесара.
   — Мы думали, что ваш король будет здесь, — заметил командир прибывших.
   — Не имеет значения, — ответил Кесар, закованный в доспехи без всяких украшений и гербов. — Я облечен королевской властью.
   Закорианец не был дураком и понимал, с кем имеет дело, но спорить не стал. Высокий, зверского вида, он имел запоминающуюся примету — на место выбитого левого глаза у него был вставлен полированный кусочек опала.
   — В таком случае король Йил передает через вас приветствия вашему королю.
   — Благодарю, — ответил Кесар. — Я не забуду передать.
   — Я уполномочен предложить вам помощь.
   — В каком объеме?
   — Имеют место некоторые неудобства в Ланне, — пропущенная сквозь закорианский акцент, эта язвительно-вежливая фраза прозвучала почти смешно. Но Кесар не рассмеялся.
   — Какие неудобства вы имеете в виду?
   — Кармианские войска в Ланне восстали против короля К’сара.
   — Король К’сар, — подчеркнул Кесар, — будет очень удивлен, узнав об этом.
   На это закорианец не знал, что ответить. После короткого молчания он произнес:
   — Мои галеры готовы сопровождать вас в порт Амланна.
   — Нет, — отказался Кесар, улыбаясь, но глаза его оставались серьезными. — Кармисс удерживает Ланн. Заход военных кораблей Вольного Закориса в его гавани в такое время может быть расценен королем как акт агрессии против самого Кармисса.
   Похоже, его собеседник и не ждал другого ответа. Они обменялись неуклюжими любезностями, и закорианцы отбыли.
   Перед самым закатом, когда корабли с Лилией подгребали к ланнскому берегу, за ними следовали три тени — слишком далекие, чтобы быть опознанными и вызвать нарекания, неявная, но вполне ощутимая угроза.
   По официальным донесениям, ситуация в Ланне выглядела вполне безобидно. Власть перешла к новому командованию, Ральднор эм Иоли был свергнут и, следовательно, не представлял угрозы. Однако позже стали поступать иные сведения, невзирая даже на снег и лед — их добывали наблюдатели Кесара. Детали подлежали уточнению, но в целом выходило, что, хотя Ральднор и погиб, ему удалось склонить на свою сторону войска, по крайней мере, в самом Амланне и в порту. Сейчас у власти был правитель-марионетка, светловолосый шансарец, каким-то образом пленивший нехитрое воображение солдат.
   Потеря позиций в Ланне накануне войны могла оказаться роковой для Кесара. Он нуждался в этой стране для большей устойчивости. Даже его прославленный флот, стратегическим превосходством которого он хвастался перед Дорфаром и, через третьих лиц, перед Вольным Закорисом, не возместил бы этой потери.
   А Вольные закорианцы через своих шпионов, изрядно поумневших с тех пор, как руководство ими перешло к элисаарцу Катусу, уже учуяли запах разложения.
   Три с половиной тысячи солдат просидели в Амланне все время снегов. При таком раскладе входить в город, имея за спиной менее трехсот человек, было для Кесара изрядным риском, но одновременно и необходимостью.
   Этот жест был призван посеять серьезные сомнения среди Вольных закорианцев. Никто не идет на столкновение с такими малыми силами. Может быть, их сведения неверны? То же самое должен был подумать и Кармисс-в-Ланне — это совсем не выглядело карательной экспедицией. Кесар собирался не штурмовать их, а уговаривать. Может быть, они вспомнят, что никто не способен лучше сыграть роль просителя.