Страница:
Мне нравится звук отбойных молотков, блеяние сирен в ночи, круглосуточные закусочные, граффити, кофе в картонных стаканчиках, струящийся из люков пар, брусчатка, желтые газеты, гигантский логотип «СИТГО петролеум» и чей-то крик «Такси-и!» холодной ночью, ошивающаяся на углах шпана, рисунки на асфальте тротуаров, ирландские пабы и парни по имени Сал.
В пригородах всего этого не найти, во всяком случае не в таких объемах, к каким я привык. С Энджи ситуация такая же, если не хуже.
Так что мы решили растить ребенка в городе. Купили домик на приличной улице, с крохотным двором и неподалеку от детской площадки (также неподалеку от довольно стремного квартала, но это другая тема). Мы знаем большинство своих соседей, и Габриэлла уже может назвать по порядку пять остановок на красной ветке – факт, от которого сердце ее старика переполняется гордостью.
– Заснула?
Энджи взглянула на меня поверх учебника, когда я зашел в гостиную. Она переоделась в треники и одну из моих белых футболок. Она в ней просто тонула, и я с беспокойством подумал, что она недоедает.
– Наша болтушка Габби взяла краткую паузу во время насыщенного диалога о деревьях…
– Гррр… – Энджи откинула голову на спинку дивана. – И чего ей дались эти деревья?
– …и заснула крепким сном.
Я рухнул на диван рядом с ней, сжал ее ладонь своей, поцеловал.
– Кроме мордобоя, – сказала она, – что-нибудь еще сегодня произошло?
– Имеешь в виду «Дюхамел-Стэндифорд»?
– Их самых, ага.
Я сделал глубокий вдох.
– Постоянную работу мне не дали.
– Черт! – прокричала она так громко, что мне пришлось поднять руку, и она взглянула в сторону комнаты Габби и скривилась.
– Они сказали, что не стоило мне обзывать Брэндона Трескотта. И намекнули, что я слишком неотесанный тип, которому надо поучиться манерам, прежде чем прикоснусь к живительному источнику их льгот.
– Черт, – сказала она, в этот раз тише и без шока в голосе, только с отчаянием. – И что нам теперь делать?
– Не знаю.
Какое-то время мы сидели в тишине. Говорить особенно было нечего. Весь этот страх, все беспокойство – мы продолжали чувствовать их, но восприятие это притупилось, словно мы притерпелись к ним.
– Я брошу колледж.
– Не бросишь.
– Еще как брошу. Вернусь к…
– Тебе немного осталось, – сказал я. – На следующей неделе экзамены, интернатура, а к лету ты уже будешь семью кормить, а тогда…
– Это если я вообще найду работу.
– …а тогда я смогу себе позволить работать на себя. Так близко от финиша с дистанции сходить нельзя. Ты же лучшая в своей группе, и работу найдешь запросто. – Я улыбнулся с уверенностью, какой совсем не чувствовал. – Все у нас получится.
Она чуть отстранилась и внимательно посмотрела мне в глаза.
– Ладно, – сказал я, чтобы поменять тему, – колись давай.
– Это ты о чем? – Деланая невинность в голосе.
– Когда мы поженились, то договорились, что хватит с нас этого дерьма.
– Договорились, было такое.
– Никакого больше насилия, никаких больше…
– Патрик. – Она сжала мои ладони своими. – Просто расскажи мне, что произошло.
Я рассказал.
Когда я закончил, Энджи подвела итог:
– Значит, кроме того, что работу ты не получил, а худшая в мире мать снова потеряла свою дочь и ты отказался ей помогать, тебя все равно кто-то ограбил, пригрозил смертью и избил. Теперь тебе надо оплачивать больничный счет, к тому же ноутбук у тебя тоже увели.
– Ну а я о чем? Я же был в восторге от этой штуки. Она весила меньше, чем твой бокал. И каждый раз, когда я его открывал, на экране появлялась рожица и говорила: «Привет».
– Ты разозлен.
– Ага, разозлен.
– Но из-за одного ноутбука крестовый поход учинять не будешь, так?
– Ну, там же рожица вежливая была, я не говорил?
– Достанешь другой ноутбук, с другой рожицей.
– На какие шиши?
На это ответа не было.
Посидели в тишине, она закинула ноги мне на колени. Я оставил дверь в комнату Габби приоткрытой, и в тишине было слышно ее дыхание – на выдохе она чуть присвистывала. Этот звук напомнил мне, и не в первый уже раз, какая она хрупкая и уязвимая. Какие мы сами уязвимые, потому что так ее любим. Страх того, что с ней в любой момент что-то может произойти, а я не способен буду ничего с этим поделать, – этот страх был в моей жизни настолько вездесущ, что мне иногда представлялось, как он растет, словно третья рука, у меня из груди.
– Ты что-нибудь помнишь из того дня, когда тебя подстрелили? – спросила Энджи, подбрасывая еще одну веселенькую тему для разговора.
Я мотнул рукой:
– Кусками. Помню шум.
– Это точно, а? – Она улыбнулась, вспоминая. – Громко там было – столько пушек, стены бетонные. Жуть.
– Ага. – Я тихо вздохнул.
– Твоя кровь, – сказала она. – Ею там все стены заляпаны были. Когда «скорая» приехала, ты лежал без сознания, и я помню, как просто стояла и глядела на все это. Твоя кровь – ты сам, – но не внутри, как надо. А на полу, и на стенах тоже. Ты даже не белый был, а голубоватого оттенка, как твои глаза. Лежал там, но знаешь, тебя там уже не было. Как будто ты уже был на полпути к небесам и давил на газ изо всех сил.
Я прикрыл глаза, поднял руку. Ненавижу слушать об этом дне, и ей это было известно.
– Знаю, знаю, – сказала она. – Я просто хочу, чтобы мы оба помнили, почему завязали со всем этим жесткачом. И не только потому, что тебя подстрелили. Потому что мы подсели на все это. Тащились от этого. До сих пор тащимся. – Она запустила руку мне в волосы. – Я родилась не только для того, чтобы читать «Спокойной ночи, Луна» по три раза на дню и вести пятнадцатиминутные дискуссии о чашечках.
– Знаю, – сказал я.
Я знал. Уж кто-кто, а Энджи явно не была создана для того, чтобы быть матерью и домохозяйкой. И не потому, что ей это не удавалось – удавалось, и еще как, – просто ей совершенно не хотелось ограничивать себя этой ролью. Но когда она вернулась в колледж и с деньгами стало туго, стало логичным не тратить деньги на нянек, а днем сидеть с Габби, а по вечерам учиться. И вот так – как говорится, сначала постепенно, а потом внезапно – мы оказались там, где оказались.
– У меня крыша от всего этого едет. – Она указала глазами на игрушки и книжки-раскраски, валяющиеся на полу гостиной.
– Надо думать.
– Крыша едет, дом горит, шифер во все стороны.
– Медицинский термин именно такой, ага. Ты отлично справляешься.
Она закатила глаза:
– Спасибо, но только, милый?.. Я, может, и притворяюсь отлично, но все равно – притворяюсь.
– Разве не все родители так же?
Она скривилась:
– Нет. Ну, серьезно, кому захочется говорить о деревьях? По четырнадцать раз. За день. Эта малютка, я ее обожаю, но она анархистка. Встает когда хочет, думает, что буйство в семь утра – самое оно, иногда орет безо всякого повода, решает, что будет есть, а что – ни в какую по двадцать раз за минуту, лезет руками и лицом в неимоверно отвратительные места, и нам с ней маяться еще четырнадцать лет – в том случае, если мы наскребем денег на колледж, а на это шансов мало.
– Но прежняя жизнь загоняла нас в могилу.
– Загоняла. Но как же я по ней соскучилась, – сказала она. – По прежней жизни, которая загоняла нас в могилу.
– Я тоже. Хотя сегодня я узнал, что превратился в слабака и тряпку.
Она улыбнулась:
– Превратился, а?
Я кивнул.
Она вскинула голову:
– Ну, если уж на то пошло, ты изначально был не так чтобы уж очень крут.
– Я знаю, – сказал я. – Так что представь, в какого легковеса я теперь превратился.
– Черт, – сказала она. – Иногда я тебя просто до смерти люблю.
– Я тоже тебя люблю.
Она скользнула ногами по моим коленям, туда-сюда.
– Но ты очень хочешь вернуть ноутбук, да?
– Хочу.
– И собираешься его вернуть, да?
– Эта мысль приходила мне голову.
Она кивнула:
– При одном условии.
Я не ожидал, что она со мной согласится. А та малая часть меня, которая этого ожидала, уж точно не думала, что это случится так скоро. Я сел – внимательный и послушный, как ирландский сеттер.
– Каком?
– Возьми Буббу.
Бубба идеально подходил для этого задания не только потому, что был сложен как банковский сейф и не ведал страха. (Серьезно. Однажды он спросил меня, каково это – бояться. Сочувствие тоже было для него совершенно чуждой и непонятной концепцией.) Нет, для моих вечерних развлечений Бубба представлял собой особенную ценность потому, что последние несколько лет потратил, расширяя свой бизнес в направлении нелегальной медицины. Началось все с обычного вклада – он ссудил денег доктору, который лишился лицензии и хотел создать новую практику, обслуживая тех, кому не хотелось со своими огнестрельными и ножевыми ранениями, сотрясениями и поломанными костями обращаться в больницы. Разумеется, такому бизнесу нужны лекарства, и Буббе пришлось найти поставщиков нелегальных «легальных» препаратов. Поставки шли из Канады, и даже при всем трепе об ужесточении пограничного режима после 11 сентября ему каждый месяц исправно доставляли дюжины тридцатигаллонных пакетов с таблетками. Пока что он не потерял ни одного груза. Если страховая компания отказывалась покрывать стоимость лекарства или фармакологические компании требовали за него значительно больше, чем могли себе позволить представители рабочего или низшего класса, молва обычно вела их к одному из многочисленных связных Буббы – бармену, цветочнику, торговцу хот-догами или кассиру из магазинчика на углу. Скоро все, кто существовал вне системы здравоохранения или на ее грани, оказались у Буббы в долгу. Он не был Робин Гудом и брал свой процент. Но и «Пфайзером» он тоже не был и брал по-божески, 15–20 процентов, а не пытался вздрючить клиента, требуя тысячу процентов.
Благодаря связям Буббы среди бездомных нам понадобилось минут двадцать, чтобы найти парня, подходившего под описание бомжа, укравшего мой ноутбук.
– А, Вебстер, что ли? – сказал посудомойщик в суповой кухне на Филдс-Корнер.
– Мелкий черный пацан, из телесериала девяностых? – уточнил Бубба. – Он-то нам на хрен сдался?
– Не, брат, уж точно не мелкий черный из телесериала. Мы ж теперь в две тысячи десятых живем, или тебе не сообщили? – скривился посудомойщик. – Вебстер белый, низенький такой, бородатый.
– Вот этот Вебстер нам и нужен, – сказал я.
– Не знаю, имя это у него или фамилия, но он спит где-то на Сидней, около…
– Не, он оттуда сегодня сдернул.
Снова гримаса. Для посудомойщика мужик явно был слишком чувствительным.
– На Сидней, рядом с Сэвин-Хилл-авеню?
– Не, я имел в виду другой конец, у Кресент.
– Тогда ни хрена ты не знаешь. Усек? Так что закрой варежку.
– Ага, – сказал Бубба. – Варежку закрой.
Он был слишком далеко, чтобы его пнуть, поэтому я заткнулся.
– Так вот, он там в конце Сидней живет, на пересечении с Бэй-стрит. Желтый дом, второй этаж, там еще кондер в окне, последний раз работал еще при Рейгане, выглядит так, будто скоро кому-нибудь на голову прилетит.
– Спасибо, – поблагодарил я.
– Мелкий черный пацан из сериала, – сказал он Буббе. – Не будь мне пятьдесят девять с половиной лет, я б тебе за такое жопу надрал. И основательно.
Глава 7
В пригородах всего этого не найти, во всяком случае не в таких объемах, к каким я привык. С Энджи ситуация такая же, если не хуже.
Так что мы решили растить ребенка в городе. Купили домик на приличной улице, с крохотным двором и неподалеку от детской площадки (также неподалеку от довольно стремного квартала, но это другая тема). Мы знаем большинство своих соседей, и Габриэлла уже может назвать по порядку пять остановок на красной ветке – факт, от которого сердце ее старика переполняется гордостью.
– Заснула?
Энджи взглянула на меня поверх учебника, когда я зашел в гостиную. Она переоделась в треники и одну из моих белых футболок. Она в ней просто тонула, и я с беспокойством подумал, что она недоедает.
– Наша болтушка Габби взяла краткую паузу во время насыщенного диалога о деревьях…
– Гррр… – Энджи откинула голову на спинку дивана. – И чего ей дались эти деревья?
– …и заснула крепким сном.
Я рухнул на диван рядом с ней, сжал ее ладонь своей, поцеловал.
– Кроме мордобоя, – сказала она, – что-нибудь еще сегодня произошло?
– Имеешь в виду «Дюхамел-Стэндифорд»?
– Их самых, ага.
Я сделал глубокий вдох.
– Постоянную работу мне не дали.
– Черт! – прокричала она так громко, что мне пришлось поднять руку, и она взглянула в сторону комнаты Габби и скривилась.
– Они сказали, что не стоило мне обзывать Брэндона Трескотта. И намекнули, что я слишком неотесанный тип, которому надо поучиться манерам, прежде чем прикоснусь к живительному источнику их льгот.
– Черт, – сказала она, в этот раз тише и без шока в голосе, только с отчаянием. – И что нам теперь делать?
– Не знаю.
Какое-то время мы сидели в тишине. Говорить особенно было нечего. Весь этот страх, все беспокойство – мы продолжали чувствовать их, но восприятие это притупилось, словно мы притерпелись к ним.
– Я брошу колледж.
– Не бросишь.
– Еще как брошу. Вернусь к…
– Тебе немного осталось, – сказал я. – На следующей неделе экзамены, интернатура, а к лету ты уже будешь семью кормить, а тогда…
– Это если я вообще найду работу.
– …а тогда я смогу себе позволить работать на себя. Так близко от финиша с дистанции сходить нельзя. Ты же лучшая в своей группе, и работу найдешь запросто. – Я улыбнулся с уверенностью, какой совсем не чувствовал. – Все у нас получится.
Она чуть отстранилась и внимательно посмотрела мне в глаза.
– Ладно, – сказал я, чтобы поменять тему, – колись давай.
– Это ты о чем? – Деланая невинность в голосе.
– Когда мы поженились, то договорились, что хватит с нас этого дерьма.
– Договорились, было такое.
– Никакого больше насилия, никаких больше…
– Патрик. – Она сжала мои ладони своими. – Просто расскажи мне, что произошло.
Я рассказал.
Когда я закончил, Энджи подвела итог:
– Значит, кроме того, что работу ты не получил, а худшая в мире мать снова потеряла свою дочь и ты отказался ей помогать, тебя все равно кто-то ограбил, пригрозил смертью и избил. Теперь тебе надо оплачивать больничный счет, к тому же ноутбук у тебя тоже увели.
– Ну а я о чем? Я же был в восторге от этой штуки. Она весила меньше, чем твой бокал. И каждый раз, когда я его открывал, на экране появлялась рожица и говорила: «Привет».
– Ты разозлен.
– Ага, разозлен.
– Но из-за одного ноутбука крестовый поход учинять не будешь, так?
– Ну, там же рожица вежливая была, я не говорил?
– Достанешь другой ноутбук, с другой рожицей.
– На какие шиши?
На это ответа не было.
Посидели в тишине, она закинула ноги мне на колени. Я оставил дверь в комнату Габби приоткрытой, и в тишине было слышно ее дыхание – на выдохе она чуть присвистывала. Этот звук напомнил мне, и не в первый уже раз, какая она хрупкая и уязвимая. Какие мы сами уязвимые, потому что так ее любим. Страх того, что с ней в любой момент что-то может произойти, а я не способен буду ничего с этим поделать, – этот страх был в моей жизни настолько вездесущ, что мне иногда представлялось, как он растет, словно третья рука, у меня из груди.
– Ты что-нибудь помнишь из того дня, когда тебя подстрелили? – спросила Энджи, подбрасывая еще одну веселенькую тему для разговора.
Я мотнул рукой:
– Кусками. Помню шум.
– Это точно, а? – Она улыбнулась, вспоминая. – Громко там было – столько пушек, стены бетонные. Жуть.
– Ага. – Я тихо вздохнул.
– Твоя кровь, – сказала она. – Ею там все стены заляпаны были. Когда «скорая» приехала, ты лежал без сознания, и я помню, как просто стояла и глядела на все это. Твоя кровь – ты сам, – но не внутри, как надо. А на полу, и на стенах тоже. Ты даже не белый был, а голубоватого оттенка, как твои глаза. Лежал там, но знаешь, тебя там уже не было. Как будто ты уже был на полпути к небесам и давил на газ изо всех сил.
Я прикрыл глаза, поднял руку. Ненавижу слушать об этом дне, и ей это было известно.
– Знаю, знаю, – сказала она. – Я просто хочу, чтобы мы оба помнили, почему завязали со всем этим жесткачом. И не только потому, что тебя подстрелили. Потому что мы подсели на все это. Тащились от этого. До сих пор тащимся. – Она запустила руку мне в волосы. – Я родилась не только для того, чтобы читать «Спокойной ночи, Луна» по три раза на дню и вести пятнадцатиминутные дискуссии о чашечках.
– Знаю, – сказал я.
Я знал. Уж кто-кто, а Энджи явно не была создана для того, чтобы быть матерью и домохозяйкой. И не потому, что ей это не удавалось – удавалось, и еще как, – просто ей совершенно не хотелось ограничивать себя этой ролью. Но когда она вернулась в колледж и с деньгами стало туго, стало логичным не тратить деньги на нянек, а днем сидеть с Габби, а по вечерам учиться. И вот так – как говорится, сначала постепенно, а потом внезапно – мы оказались там, где оказались.
– У меня крыша от всего этого едет. – Она указала глазами на игрушки и книжки-раскраски, валяющиеся на полу гостиной.
– Надо думать.
– Крыша едет, дом горит, шифер во все стороны.
– Медицинский термин именно такой, ага. Ты отлично справляешься.
Она закатила глаза:
– Спасибо, но только, милый?.. Я, может, и притворяюсь отлично, но все равно – притворяюсь.
– Разве не все родители так же?
Она скривилась:
– Нет. Ну, серьезно, кому захочется говорить о деревьях? По четырнадцать раз. За день. Эта малютка, я ее обожаю, но она анархистка. Встает когда хочет, думает, что буйство в семь утра – самое оно, иногда орет безо всякого повода, решает, что будет есть, а что – ни в какую по двадцать раз за минуту, лезет руками и лицом в неимоверно отвратительные места, и нам с ней маяться еще четырнадцать лет – в том случае, если мы наскребем денег на колледж, а на это шансов мало.
– Но прежняя жизнь загоняла нас в могилу.
– Загоняла. Но как же я по ней соскучилась, – сказала она. – По прежней жизни, которая загоняла нас в могилу.
– Я тоже. Хотя сегодня я узнал, что превратился в слабака и тряпку.
Она улыбнулась:
– Превратился, а?
Я кивнул.
Она вскинула голову:
– Ну, если уж на то пошло, ты изначально был не так чтобы уж очень крут.
– Я знаю, – сказал я. – Так что представь, в какого легковеса я теперь превратился.
– Черт, – сказала она. – Иногда я тебя просто до смерти люблю.
– Я тоже тебя люблю.
Она скользнула ногами по моим коленям, туда-сюда.
– Но ты очень хочешь вернуть ноутбук, да?
– Хочу.
– И собираешься его вернуть, да?
– Эта мысль приходила мне голову.
Она кивнула:
– При одном условии.
Я не ожидал, что она со мной согласится. А та малая часть меня, которая этого ожидала, уж точно не думала, что это случится так скоро. Я сел – внимательный и послушный, как ирландский сеттер.
– Каком?
– Возьми Буббу.
Бубба идеально подходил для этого задания не только потому, что был сложен как банковский сейф и не ведал страха. (Серьезно. Однажды он спросил меня, каково это – бояться. Сочувствие тоже было для него совершенно чуждой и непонятной концепцией.) Нет, для моих вечерних развлечений Бубба представлял собой особенную ценность потому, что последние несколько лет потратил, расширяя свой бизнес в направлении нелегальной медицины. Началось все с обычного вклада – он ссудил денег доктору, который лишился лицензии и хотел создать новую практику, обслуживая тех, кому не хотелось со своими огнестрельными и ножевыми ранениями, сотрясениями и поломанными костями обращаться в больницы. Разумеется, такому бизнесу нужны лекарства, и Буббе пришлось найти поставщиков нелегальных «легальных» препаратов. Поставки шли из Канады, и даже при всем трепе об ужесточении пограничного режима после 11 сентября ему каждый месяц исправно доставляли дюжины тридцатигаллонных пакетов с таблетками. Пока что он не потерял ни одного груза. Если страховая компания отказывалась покрывать стоимость лекарства или фармакологические компании требовали за него значительно больше, чем могли себе позволить представители рабочего или низшего класса, молва обычно вела их к одному из многочисленных связных Буббы – бармену, цветочнику, торговцу хот-догами или кассиру из магазинчика на углу. Скоро все, кто существовал вне системы здравоохранения или на ее грани, оказались у Буббы в долгу. Он не был Робин Гудом и брал свой процент. Но и «Пфайзером» он тоже не был и брал по-божески, 15–20 процентов, а не пытался вздрючить клиента, требуя тысячу процентов.
Благодаря связям Буббы среди бездомных нам понадобилось минут двадцать, чтобы найти парня, подходившего под описание бомжа, укравшего мой ноутбук.
– А, Вебстер, что ли? – сказал посудомойщик в суповой кухне на Филдс-Корнер.
– Мелкий черный пацан, из телесериала девяностых? – уточнил Бубба. – Он-то нам на хрен сдался?
– Не, брат, уж точно не мелкий черный из телесериала. Мы ж теперь в две тысячи десятых живем, или тебе не сообщили? – скривился посудомойщик. – Вебстер белый, низенький такой, бородатый.
– Вот этот Вебстер нам и нужен, – сказал я.
– Не знаю, имя это у него или фамилия, но он спит где-то на Сидней, около…
– Не, он оттуда сегодня сдернул.
Снова гримаса. Для посудомойщика мужик явно был слишком чувствительным.
– На Сидней, рядом с Сэвин-Хилл-авеню?
– Не, я имел в виду другой конец, у Кресент.
– Тогда ни хрена ты не знаешь. Усек? Так что закрой варежку.
– Ага, – сказал Бубба. – Варежку закрой.
Он был слишком далеко, чтобы его пнуть, поэтому я заткнулся.
– Так вот, он там в конце Сидней живет, на пересечении с Бэй-стрит. Желтый дом, второй этаж, там еще кондер в окне, последний раз работал еще при Рейгане, выглядит так, будто скоро кому-нибудь на голову прилетит.
– Спасибо, – поблагодарил я.
– Мелкий черный пацан из сериала, – сказал он Буббе. – Не будь мне пятьдесят девять с половиной лет, я б тебе за такое жопу надрал. И основательно.
Глава 7
Дойдя до Сэвин-Хилл-авеню, Сидней-стрит становится Бэй-стрит и пролегает поверх туннеля метро. Примерно раз в пять минут весь квартал начинает ходить ходуном, когда под ним с грохотом проносится поезд. Бубба и я слышали уже пять таких вот грохотов, значит, проторчали в его «эскалейде» уже не меньше получаса.
Бубба не умеет и не любит сидеть на месте. Ему это напоминает о детских домах, приемных семьях и тюрьмах – местах, где он провел примерно половину своей жизни. Он уже поигрался с GPS-навигатором – вводил случайные адреса в разных городах, чтобы посмотреть, нет ли, случаем, в Амарилло, штат Техас, улицы под названием Пенис-стрит или не бродят ли туристы по Роговски-авеню в Торонто. Когда ему надоело искать несуществующие улицы в городах, куда он совершенно не стремился, он переключил свое внимание на радио. Поймав очередную станцию, он прислушивался с полминуты, после чего не то вздыхал, не то хрюкал и менял канал. Через какое-то время он достал из-под сиденья бутылку польской картофельной водки, глотнул. Предложил бутылку мне. Я отказался. Он пожал плечами, глотнул еще.
– Слушай, давай просто дверь высадим.
– Мы даже не знаем, дома ли он вообще.
– Ну а какая тогда разница?
– А такая. Если он вернется, когда мы будем внутри, и увидит, что дверь кто-то вышиб, то рванет отсюда, только пятки засверкают. Что тогда делать будем?
– Подстрелим его из окна.
Я посмотрел на него. Он уставился на второй этаж заброшенного трехэтажного дома, где якобы обитал Вебстер. Лицо его, словно у отмороженного херувимчика, было безмятежно – обычно он выглядел так, когда раздумывал, кого бы мочкануть.
– Никого мы подстреливать не будем. Даже пальцем его не тронем.
– Он тебя обокрал.
– Он безобидный тип.
– Он тебя обокрал.
– И бездомный к тому же.
– Это да, но он тебя обокрал. Надо из него сделать пример.
– Для кого? Всех остальных бомжей, которые спят и видят, как бы свистнуть у меня сумку, чтобы я погнался за ними и получил трубой по морде?
– Ага, для них самых. – Он снова глотнул водки. – И не втирай мне, что он бездомный. – Он ткнул бутылкой в сторону заброшенного дома: – Он же тут живет, так?
– Дом-то не его.
– Но это дом, – сказал Бубба. – Какой он на хрен бездомный, если у него дом есть?
С точки зрения его, Буббы, логики аргумент был безупречный.
На другой стороне Сэвин-Хилл-авеню открылась дверь – кто-то вышел из бара Донована. Вебстер. Я пихнул Буббу, указал на него:
– Бездомный, а в баре торчит. Да он живет лучше, чем я. Наверняка и телик плазменный у него есть, и каждый вторник бразильянка приходит убирается.
Когда Вебстер приблизился к нашему внедорожнику, Бубба распахнул дверь. Вебстер на секунду застыл и упустил свой шанс к бегству. Бубба навис над ним горой, а я обошел вокруг машины. Бубба сказал:
– Помнишь его?
Вебстер скривился. Когда он вспомнил, где меня видел, глаза его превратились в щелочки.
– Слушай, я тебя бить не буду.
– Зато я буду. – Бубба отвесил Вебстеру тумака.
– Эй! – вскрикнул Вебстер.
– Сейчас еще добавлю.
– Вебстер, – сказал я. – Где моя сумка?
– Какая сумка?
– Ты это серьезно? – спросил я.
Вебстер взглянул на Буббу.
– Моя сумка, – сказал я.
– Я ее отдал.
– Кому?
– Максу.
– Что за Макс?
– Ну… Макс. Он мне заплатил, чтобы я у тебя сумку спер.
– Рыжий? – спросил я.
– Не, он чернявый такой.
Бубба снова треснул Вебстера по башке.
– А это еще за что?
Бубба пожал плечами.
– Ты его утомил, – пояснил я.
– Я ж ничего тебе не сделал.
– Ничего, значит? – Я показал на свое лицо.
– Я ж не знал, что они тебя отметелят. Они мне сказали свистнуть сумку, и все.
– Где рыжий? – спросил я.
– Да не знаю я никакого рыжего.
– Ладно, где тогда Макс?
– Не знаю.
– Куда ты сумку отнес? В тот самый дом, где эти хмыри сидели, ты бы ее не отнес.
– Не, я ее в автомастерскую отнес.
– Что за мастерская?
– А? Ну, где тачки ремонтируют, все такое. У них еще спереди несколько машин на продажу припарковано.
– Адрес?
– На Дорчестере, перед Фрипортом, справа там.
– Знаю я это место, – сказал Бубба. – «Касл Автомотив» или как-то так.
– Кесл, через «е», – сказал Вебстер.
Бубба снова влепил ему оплеуху.
– Ой. Черт.
– Ты из сумки что-нибудь брал? – спросил я. – Хоть что-нибудь?
– Не, брат. Макс мне запретил, так что я все оставил там.
– Но внутрь посмотрел.
– Ага. То есть нет. – Он закатил глаза. – Да, посмотрел.
– Там была фотография маленькой девочки.
– Ага, было такое.
– Ты ее обратно положил?
– Да, честно, положил.
– Вебстер, если мы ее там не найдем, то вернемся. И тогда уже поговорим без нежностей.
– Это такие вот у вас нежности? – сказал Вебстер.
Бубба в четвертый раз хряснул ему по черепу.
– Лучше не будет, – сказал я.
«Автомастерская Кесл» располагалась напротив «Бургер-Кинга» в той части моего квартала, которую местные прозвали «Тропой Хо Ши Мина» из-за обитавших там многочисленных вьетнамцев, камбоджийцев и лаосцев. На парковке стояло шесть машин – все в довольно сомнительном состоянии, и у каждой на лобовом стекле намалевано «Назовите свою цену!». Заведение было закрыто, свет выключен, но из глубины, из-за темно-зеленой двери, доносились голоса. Я подошел к ней, взглянул на Буббу.
– Чего?
– Заперто.
– И? Ты и замки вскрывать разучился?
– Нет, конечно. Но у меня отмычек с собой нету – копам не нравится, если кто-то разгуливает по городу с таким инструментом.
Он скривился и вытащил из кармана маленький кожаный футляр. Развернул его, вытянул отмычку.
– Ты хоть что-нибудь еще умеешь?
– Рыбу по-провански я готовлю так, что закачаешься, – сказал я.
Он слегка мотнул головой:
– Последние пару раз рыба была суховата.
– Быть такого не может. Я сухую рыбу не готовлю.
Замок раскрылся с тихим щелчком.
– Ну, значит, это был кто-то, сильно на тебя похожий. И последние два раза, когда я был у тебя в гостях, он именно ее и подавал.
– Зря ты так, – сказал я.
В офисе пахло жаром, отработанным машинным маслом, застоявшимся дымом травы и сигарет с ментолом. В комнате было четверо. Двух из них я уже видел – надсадно дышавшего толстяка и Тадео, с носом и лбом, перебинтованными столь щедро, что мои собственные повязки по сравнению с его выглядели не так по-дурацки. Толстяк стоял в дальнем левом углу, Тадео, сидел прямо перед нами за металлическим столом цвета яичной скорлупы. Когда мы вошли, третий – одетый в спецовку парень – как раз передавал косяк. Ему еще и пить-то было рановато, и при виде Буббы лицо его перекосилось от ужаса. Если он от страха не осмелеет (такое иногда бывает), то проблем от него нам ждать не стоит.
Чуть правее за столом сидел четвертый. Чернявый. Кожа его была покрыта пленкой пота, и организм с пугающей скоростью выжимал из него все новые капельки. Ему было под тридцать, хотя выглядел он так, будто в любой момент его мог подкосить инфаркт. Судя по внешнему виду, в венах его курсировало столько льда, что запросто хватило бы, чтобы утопить средних размеров котенка. Левым коленом он судорожно дрыгал под столом, а правой рукой отбивал по столешнице ровный ритм. Перед ним стоял мой ноутбук. Чернявый уставился на нас расширенными зрачками:
– Один из них, да?
Толстяк ткнул пальцем в мою сторону:
– Вот этот Тадео морду попортил.
– Ну вот и поквитаемся, браток, – тут же отозвался означенный Тадео. – Уж ты мне поверь.
Но голос его звучал глухо и неубедительно – он слишком старательно отводил взгляд от Буббы.
– Я Макс, – сказал сидевший за моим ноутбуком торчок и расплылся в улыбке. Втянул носом воздух и подмигнул мне. – Я у них компьютерщик. Классный ноут.
Я кивнул в сторону стола:
– Мой.
– Да? – рассеянно произнес он. – Не, это мой.
– Забавно. Сильно на мой похож.
– Модель одна потому что. – Глаза его готовы были выскочить из орбит. – Если б они все разные были, слишком сложно было бы производить, не думаешь?
– Ага, – вякнул Тадео. – Ты чего, совсем из тупых, а?
Я сказал:
– Я просто девушка, стоящая перед парнем с просьбой вернуть ей ее ноутбук.
– Я слышал, у тебя по этому вопросу мозги переклинило, – сказал Макс. – Мы с тобой вообще не должны были больше пересекаться. Ты при своих, мы при своих. Хочешь, чтобы мы в твою жизнь влезли? Ты, мать твою, и не представляешь, что мы тогда с тобой сделаем.
Он захлопнул мой ноутбук и убрал его в ящик стола.
– Слушай, – сказал я. – Новый покупать мне не по карману.
Он качнулся вперед, кожа обтянула кости – так, что казалось, еще чуть-чуть – и они выскочат наружу.
– В страховую компанию позвони, козел.
– Ноутбук не застрахован.
– Блин, брат, ты только его послушай, а? – обратился он к Буббе, а затем оглядел своих подельников. Потом снова посмотрел на меня: – Не лезь в это дело, говорю. Забудь о том, что было, и не суйся куда не просят. Вали домой и не оглядывайся.
– Я и свалю. Только ноутбук заберу сначала. И фотографию своей дочери, которая лежала в сумке. Сумку можешь оставить себе.
Тадео вышел из-за стола. Толстяк, тяжело дыша, остался подпирать стену. Пацан-механик тоже дышал тяжело и к тому же моргал как контуженый.
– Я и без тебя знаю, что сумка моя. – Макс поднялся на ноги. – И офис этот мой. И потолок, и очко твое тоже, если мне захочется.
– Ну ладно, – сказал я. – Кто тебя нанял-то, кстати?
– Да ё-мое, заколебал ты со своими вопросами.
Он выбросил руки вперед, будто на прослушивании для клипа Лил Уэйна, и вдруг принялся остервенело скрести затылок.
– Предъявы ты мне еще двигать тут собрался. Вали давай. – Он презрительно махнул кистью, указывая на дверь. – Братишка, одно мое слово, и тебе пиз…
От выстрела Буббы его аж развернуло. Макс коротко вскрикнул, рухнул обратно в кресло, кресло отскочило к стене и швырнуло его на пол. Так он и лежал там, в луже вытекавшей откуда-то в районе живота крови.
– Чего-то до хрена в последнее время братишек развелось, а? – Бубба опустил пистолет.
Его новый любимец – «штейр» калибра девять миллиметров. Австрийский. Уродливый.
– Да твою ж мать! – сказал Тадео. – Твою ж бога в душу мать.
Бубба навел «штейр» на Тадео, затем перевел ствол на толстяка.
Тадео заложил руки за голову. Толстяк тоже. Так они оба и стояли – дрожа и ожидая дальнейших указаний. На пацана Бубба даже внимания обращать не стал. Тот рухнул на колени, накрыл голову руками и беспрестанно шептал: «Не надо, не надо».
– Фига се. Подстрелил его, – сказал я. – Не слишком ты с ним сурово, а?
– На хера меня вообще было звать, если ты свои яйца сегодня дома забыл, – скривился Бубба. – Стыд и позор, какой ты теперь стал добропорядочный гражданин.
Я присмотрелся к Максу, хрипевшему на полу. Он уткнулся лбом в цементный пол, стукнул по нему кулаком.
– Готов парнишка, – сказал я.
– Да я его слегка задел.
– Ты ему бедро вынес к черту.
– У него еще второе есть, – ответил Бубба.
Макса начало трясти. Затем тряска перешла в конвульсии.
Тадео шагнул к нему, а Бубба шагнул к Тадео, направив «штейр» ему в грудь.
– Я тебя пришью только за то, что ты ростом не вышел, – сказал Бубба.
– Извини. – Тадео поднял руки так высоко, насколько мог.
Макс перевернулся на спину, глотая ртом воздух и, как кипящий чайник, присвистывая на каждом выдохе.
– Я тебя пришью за то, что мне твой дезодорант не нравится, – сказал Бубба Тадео. – А дружка твоего – за то, что он с тобой дружит.
Тадео опустил трясущиеся руки, вытянул их перед лицом. Закрыл глаза.
Толстяк сказал:
– Мы ему не друзья. Он меня постоянно подкалывает из-за моего веса.
Бубба удивленно приподнял бровь:
– Ну, пару фунтов тебе сбросить не помешало бы, но ты не так чтобы уж совсем жиртрест. Блин, откажись от белого хлеба и сыра, и все будет нормально.
– Я думаю диету Аткинса попробовать, – сказал тот.
– Я пробовал.
– И как?
– Две недели пить нельзя. – Бубба скорчил недовольную рожу. – Две недели.
Толстяк кивнул:
– Я своей жене так и сказал.
Макс пнул стол, стукнулся затылком об пол. И застыл.
– Помер? – спросил Бубба.
– Пока нет, – сказал я. – Но скоро помрет, если врача не вызвать.
Бубба достал визитку. Спросил здоровяка:
– Тебя как звать?
– Августен.
– Ну… Серьезно, что ли?
– Ага. А что?
Бубба глянул на меня, пожал плечами, обернулся к Августену. Протянул ему визитку:
– Позвони этому мужику, он на меня работает. Починит твоего приятеля. Ремонт на мне, но за лекарства сам заплатишь.
– Ладно. Это по-честному.
Бубба снова посмотрел в мою сторону, закатил глаза и вздохнул.
– Ну чего, бери ноутбук.
Я так и сделал.
– Тадео, – сказал я.
Тот убрал от лица трясущиеся руки.
– Кто тебя нанял?
– А? – Тадео пару раз моргнул. – А, приятель Макса. Кенни.
– Кенни? – сказал Бубба. – Ты меня из постели вытащил, чтобы я подстрелил этого козла из-за какого-то, блин, Кенни? Господи, куда мир катится?
Я проигнорировал его тираду.
– Рыжий, Тадео? Из заброшенного дома?
– Кенни Хендрикс, ага. Сказал, ты знаешь его старушку. Сказал, ты нашел ее дочку, когда та пропала.
Хелен. Вот если где какая тупая срань, то Хелен обязательно будет неподалеку.
– Кенни, – повторил Бубба и горько вздохнул.
– Где моя сумка? – спросил я.
– В другом ящике, – ответил Тадео.
Августен спросил Буббу:
– Можно твоему доктору сейчас позвонить?
Бубба не умеет и не любит сидеть на месте. Ему это напоминает о детских домах, приемных семьях и тюрьмах – местах, где он провел примерно половину своей жизни. Он уже поигрался с GPS-навигатором – вводил случайные адреса в разных городах, чтобы посмотреть, нет ли, случаем, в Амарилло, штат Техас, улицы под названием Пенис-стрит или не бродят ли туристы по Роговски-авеню в Торонто. Когда ему надоело искать несуществующие улицы в городах, куда он совершенно не стремился, он переключил свое внимание на радио. Поймав очередную станцию, он прислушивался с полминуты, после чего не то вздыхал, не то хрюкал и менял канал. Через какое-то время он достал из-под сиденья бутылку польской картофельной водки, глотнул. Предложил бутылку мне. Я отказался. Он пожал плечами, глотнул еще.
– Слушай, давай просто дверь высадим.
– Мы даже не знаем, дома ли он вообще.
– Ну а какая тогда разница?
– А такая. Если он вернется, когда мы будем внутри, и увидит, что дверь кто-то вышиб, то рванет отсюда, только пятки засверкают. Что тогда делать будем?
– Подстрелим его из окна.
Я посмотрел на него. Он уставился на второй этаж заброшенного трехэтажного дома, где якобы обитал Вебстер. Лицо его, словно у отмороженного херувимчика, было безмятежно – обычно он выглядел так, когда раздумывал, кого бы мочкануть.
– Никого мы подстреливать не будем. Даже пальцем его не тронем.
– Он тебя обокрал.
– Он безобидный тип.
– Он тебя обокрал.
– И бездомный к тому же.
– Это да, но он тебя обокрал. Надо из него сделать пример.
– Для кого? Всех остальных бомжей, которые спят и видят, как бы свистнуть у меня сумку, чтобы я погнался за ними и получил трубой по морде?
– Ага, для них самых. – Он снова глотнул водки. – И не втирай мне, что он бездомный. – Он ткнул бутылкой в сторону заброшенного дома: – Он же тут живет, так?
– Дом-то не его.
– Но это дом, – сказал Бубба. – Какой он на хрен бездомный, если у него дом есть?
С точки зрения его, Буббы, логики аргумент был безупречный.
На другой стороне Сэвин-Хилл-авеню открылась дверь – кто-то вышел из бара Донована. Вебстер. Я пихнул Буббу, указал на него:
– Бездомный, а в баре торчит. Да он живет лучше, чем я. Наверняка и телик плазменный у него есть, и каждый вторник бразильянка приходит убирается.
Когда Вебстер приблизился к нашему внедорожнику, Бубба распахнул дверь. Вебстер на секунду застыл и упустил свой шанс к бегству. Бубба навис над ним горой, а я обошел вокруг машины. Бубба сказал:
– Помнишь его?
Вебстер скривился. Когда он вспомнил, где меня видел, глаза его превратились в щелочки.
– Слушай, я тебя бить не буду.
– Зато я буду. – Бубба отвесил Вебстеру тумака.
– Эй! – вскрикнул Вебстер.
– Сейчас еще добавлю.
– Вебстер, – сказал я. – Где моя сумка?
– Какая сумка?
– Ты это серьезно? – спросил я.
Вебстер взглянул на Буббу.
– Моя сумка, – сказал я.
– Я ее отдал.
– Кому?
– Максу.
– Что за Макс?
– Ну… Макс. Он мне заплатил, чтобы я у тебя сумку спер.
– Рыжий? – спросил я.
– Не, он чернявый такой.
Бубба снова треснул Вебстера по башке.
– А это еще за что?
Бубба пожал плечами.
– Ты его утомил, – пояснил я.
– Я ж ничего тебе не сделал.
– Ничего, значит? – Я показал на свое лицо.
– Я ж не знал, что они тебя отметелят. Они мне сказали свистнуть сумку, и все.
– Где рыжий? – спросил я.
– Да не знаю я никакого рыжего.
– Ладно, где тогда Макс?
– Не знаю.
– Куда ты сумку отнес? В тот самый дом, где эти хмыри сидели, ты бы ее не отнес.
– Не, я ее в автомастерскую отнес.
– Что за мастерская?
– А? Ну, где тачки ремонтируют, все такое. У них еще спереди несколько машин на продажу припарковано.
– Адрес?
– На Дорчестере, перед Фрипортом, справа там.
– Знаю я это место, – сказал Бубба. – «Касл Автомотив» или как-то так.
– Кесл, через «е», – сказал Вебстер.
Бубба снова влепил ему оплеуху.
– Ой. Черт.
– Ты из сумки что-нибудь брал? – спросил я. – Хоть что-нибудь?
– Не, брат. Макс мне запретил, так что я все оставил там.
– Но внутрь посмотрел.
– Ага. То есть нет. – Он закатил глаза. – Да, посмотрел.
– Там была фотография маленькой девочки.
– Ага, было такое.
– Ты ее обратно положил?
– Да, честно, положил.
– Вебстер, если мы ее там не найдем, то вернемся. И тогда уже поговорим без нежностей.
– Это такие вот у вас нежности? – сказал Вебстер.
Бубба в четвертый раз хряснул ему по черепу.
– Лучше не будет, – сказал я.
«Автомастерская Кесл» располагалась напротив «Бургер-Кинга» в той части моего квартала, которую местные прозвали «Тропой Хо Ши Мина» из-за обитавших там многочисленных вьетнамцев, камбоджийцев и лаосцев. На парковке стояло шесть машин – все в довольно сомнительном состоянии, и у каждой на лобовом стекле намалевано «Назовите свою цену!». Заведение было закрыто, свет выключен, но из глубины, из-за темно-зеленой двери, доносились голоса. Я подошел к ней, взглянул на Буббу.
– Чего?
– Заперто.
– И? Ты и замки вскрывать разучился?
– Нет, конечно. Но у меня отмычек с собой нету – копам не нравится, если кто-то разгуливает по городу с таким инструментом.
Он скривился и вытащил из кармана маленький кожаный футляр. Развернул его, вытянул отмычку.
– Ты хоть что-нибудь еще умеешь?
– Рыбу по-провански я готовлю так, что закачаешься, – сказал я.
Он слегка мотнул головой:
– Последние пару раз рыба была суховата.
– Быть такого не может. Я сухую рыбу не готовлю.
Замок раскрылся с тихим щелчком.
– Ну, значит, это был кто-то, сильно на тебя похожий. И последние два раза, когда я был у тебя в гостях, он именно ее и подавал.
– Зря ты так, – сказал я.
В офисе пахло жаром, отработанным машинным маслом, застоявшимся дымом травы и сигарет с ментолом. В комнате было четверо. Двух из них я уже видел – надсадно дышавшего толстяка и Тадео, с носом и лбом, перебинтованными столь щедро, что мои собственные повязки по сравнению с его выглядели не так по-дурацки. Толстяк стоял в дальнем левом углу, Тадео, сидел прямо перед нами за металлическим столом цвета яичной скорлупы. Когда мы вошли, третий – одетый в спецовку парень – как раз передавал косяк. Ему еще и пить-то было рановато, и при виде Буббы лицо его перекосилось от ужаса. Если он от страха не осмелеет (такое иногда бывает), то проблем от него нам ждать не стоит.
Чуть правее за столом сидел четвертый. Чернявый. Кожа его была покрыта пленкой пота, и организм с пугающей скоростью выжимал из него все новые капельки. Ему было под тридцать, хотя выглядел он так, будто в любой момент его мог подкосить инфаркт. Судя по внешнему виду, в венах его курсировало столько льда, что запросто хватило бы, чтобы утопить средних размеров котенка. Левым коленом он судорожно дрыгал под столом, а правой рукой отбивал по столешнице ровный ритм. Перед ним стоял мой ноутбук. Чернявый уставился на нас расширенными зрачками:
– Один из них, да?
Толстяк ткнул пальцем в мою сторону:
– Вот этот Тадео морду попортил.
– Ну вот и поквитаемся, браток, – тут же отозвался означенный Тадео. – Уж ты мне поверь.
Но голос его звучал глухо и неубедительно – он слишком старательно отводил взгляд от Буббы.
– Я Макс, – сказал сидевший за моим ноутбуком торчок и расплылся в улыбке. Втянул носом воздух и подмигнул мне. – Я у них компьютерщик. Классный ноут.
Я кивнул в сторону стола:
– Мой.
– Да? – рассеянно произнес он. – Не, это мой.
– Забавно. Сильно на мой похож.
– Модель одна потому что. – Глаза его готовы были выскочить из орбит. – Если б они все разные были, слишком сложно было бы производить, не думаешь?
– Ага, – вякнул Тадео. – Ты чего, совсем из тупых, а?
Я сказал:
– Я просто девушка, стоящая перед парнем с просьбой вернуть ей ее ноутбук.
– Я слышал, у тебя по этому вопросу мозги переклинило, – сказал Макс. – Мы с тобой вообще не должны были больше пересекаться. Ты при своих, мы при своих. Хочешь, чтобы мы в твою жизнь влезли? Ты, мать твою, и не представляешь, что мы тогда с тобой сделаем.
Он захлопнул мой ноутбук и убрал его в ящик стола.
– Слушай, – сказал я. – Новый покупать мне не по карману.
Он качнулся вперед, кожа обтянула кости – так, что казалось, еще чуть-чуть – и они выскочат наружу.
– В страховую компанию позвони, козел.
– Ноутбук не застрахован.
– Блин, брат, ты только его послушай, а? – обратился он к Буббе, а затем оглядел своих подельников. Потом снова посмотрел на меня: – Не лезь в это дело, говорю. Забудь о том, что было, и не суйся куда не просят. Вали домой и не оглядывайся.
– Я и свалю. Только ноутбук заберу сначала. И фотографию своей дочери, которая лежала в сумке. Сумку можешь оставить себе.
Тадео вышел из-за стола. Толстяк, тяжело дыша, остался подпирать стену. Пацан-механик тоже дышал тяжело и к тому же моргал как контуженый.
– Я и без тебя знаю, что сумка моя. – Макс поднялся на ноги. – И офис этот мой. И потолок, и очко твое тоже, если мне захочется.
– Ну ладно, – сказал я. – Кто тебя нанял-то, кстати?
– Да ё-мое, заколебал ты со своими вопросами.
Он выбросил руки вперед, будто на прослушивании для клипа Лил Уэйна, и вдруг принялся остервенело скрести затылок.
– Предъявы ты мне еще двигать тут собрался. Вали давай. – Он презрительно махнул кистью, указывая на дверь. – Братишка, одно мое слово, и тебе пиз…
От выстрела Буббы его аж развернуло. Макс коротко вскрикнул, рухнул обратно в кресло, кресло отскочило к стене и швырнуло его на пол. Так он и лежал там, в луже вытекавшей откуда-то в районе живота крови.
– Чего-то до хрена в последнее время братишек развелось, а? – Бубба опустил пистолет.
Его новый любимец – «штейр» калибра девять миллиметров. Австрийский. Уродливый.
– Да твою ж мать! – сказал Тадео. – Твою ж бога в душу мать.
Бубба навел «штейр» на Тадео, затем перевел ствол на толстяка.
Тадео заложил руки за голову. Толстяк тоже. Так они оба и стояли – дрожа и ожидая дальнейших указаний. На пацана Бубба даже внимания обращать не стал. Тот рухнул на колени, накрыл голову руками и беспрестанно шептал: «Не надо, не надо».
– Фига се. Подстрелил его, – сказал я. – Не слишком ты с ним сурово, а?
– На хера меня вообще было звать, если ты свои яйца сегодня дома забыл, – скривился Бубба. – Стыд и позор, какой ты теперь стал добропорядочный гражданин.
Я присмотрелся к Максу, хрипевшему на полу. Он уткнулся лбом в цементный пол, стукнул по нему кулаком.
– Готов парнишка, – сказал я.
– Да я его слегка задел.
– Ты ему бедро вынес к черту.
– У него еще второе есть, – ответил Бубба.
Макса начало трясти. Затем тряска перешла в конвульсии.
Тадео шагнул к нему, а Бубба шагнул к Тадео, направив «штейр» ему в грудь.
– Я тебя пришью только за то, что ты ростом не вышел, – сказал Бубба.
– Извини. – Тадео поднял руки так высоко, насколько мог.
Макс перевернулся на спину, глотая ртом воздух и, как кипящий чайник, присвистывая на каждом выдохе.
– Я тебя пришью за то, что мне твой дезодорант не нравится, – сказал Бубба Тадео. – А дружка твоего – за то, что он с тобой дружит.
Тадео опустил трясущиеся руки, вытянул их перед лицом. Закрыл глаза.
Толстяк сказал:
– Мы ему не друзья. Он меня постоянно подкалывает из-за моего веса.
Бубба удивленно приподнял бровь:
– Ну, пару фунтов тебе сбросить не помешало бы, но ты не так чтобы уж совсем жиртрест. Блин, откажись от белого хлеба и сыра, и все будет нормально.
– Я думаю диету Аткинса попробовать, – сказал тот.
– Я пробовал.
– И как?
– Две недели пить нельзя. – Бубба скорчил недовольную рожу. – Две недели.
Толстяк кивнул:
– Я своей жене так и сказал.
Макс пнул стол, стукнулся затылком об пол. И застыл.
– Помер? – спросил Бубба.
– Пока нет, – сказал я. – Но скоро помрет, если врача не вызвать.
Бубба достал визитку. Спросил здоровяка:
– Тебя как звать?
– Августен.
– Ну… Серьезно, что ли?
– Ага. А что?
Бубба глянул на меня, пожал плечами, обернулся к Августену. Протянул ему визитку:
– Позвони этому мужику, он на меня работает. Починит твоего приятеля. Ремонт на мне, но за лекарства сам заплатишь.
– Ладно. Это по-честному.
Бубба снова посмотрел в мою сторону, закатил глаза и вздохнул.
– Ну чего, бери ноутбук.
Я так и сделал.
– Тадео, – сказал я.
Тот убрал от лица трясущиеся руки.
– Кто тебя нанял?
– А? – Тадео пару раз моргнул. – А, приятель Макса. Кенни.
– Кенни? – сказал Бубба. – Ты меня из постели вытащил, чтобы я подстрелил этого козла из-за какого-то, блин, Кенни? Господи, куда мир катится?
Я проигнорировал его тираду.
– Рыжий, Тадео? Из заброшенного дома?
– Кенни Хендрикс, ага. Сказал, ты знаешь его старушку. Сказал, ты нашел ее дочку, когда та пропала.
Хелен. Вот если где какая тупая срань, то Хелен обязательно будет неподалеку.
– Кенни, – повторил Бубба и горько вздохнул.
– Где моя сумка? – спросил я.
– В другом ящике, – ответил Тадео.
Августен спросил Буббу:
– Можно твоему доктору сейчас позвонить?