Страница:
Деннис Лихэйн
В ожидании дождя
Посвящается моим друзьям Джону Демпси, Крису Маллену и Сьюзан Хейс, позволившим мне украсть у себя несколько отличных фраз и не подавшим на меня за это в суд
И
Андре —
нам тебя не хватает
Я слышал, как бормочут старики:
«Всё изменяется…
Уносит нас течение реки…»[1]
Уильям Батлер Йейтс
© 1998 by Dennis Lehane
© Н.Головин, перевод на русский язык, 2013
© ООО “Издательская Группа “Азбука-Аттикус”, 2013
Издательство Иностранка®
В моем сне у меня есть сын. Ему лет пять, но и голос, и ум у него – как у пятнадцатилетнего. Он сидит рядом со мной пристегнувшись, и ноги его едва достают до края автомобильного сиденья.
Машина – старая, огромная, и руль у нее размером с велосипедное колесо. Мы едем; за окном раннее декабрьское утро цвета мутного хрома.
Мы где-то за городом, южнее Массачусетса, но севернее линии Мэйсона-Диксона – возможно, в Делавэре или в южной части Нью-Джерси. Вдалеке виднеются клетчатые красно-белые силосные башни, торчащие на окраинах перепаханных полей, присыпанных бледно-серым, газетного оттенка снегом. Насколько хватает глаз, кругом только поля, только силосные башни, замершая и беззвучная мельница и обледенелые телефонные провода, уходящие за горизонт.
Никаких машин, никаких людей. Только я, мой сын и антрацитно-черная дорога, рассекающая поля замерзшей пшеницы.
– Патрик, – говорит мой сын.
– Да?
– Хороший день сегодня.
Я гляжу в серое, незыблемое и беззвучное утро за окном. За самой дальней башней виднеется струйка дыма, поднимающегося из трубы. Самого дома я не вижу, но представляю себе его тепло. Чувствую аромат стряпни в духовке, вижу вытесанные из вишни балки под кухонным потолком и саму кухню – собранную из медового оттенка древесины. С ручки плиты свисает передник. Я чувствую, как же хорошо быть дома в такое тихое декабрьское утро.
Я смотрю на своего сына и отвечаю:
– Да, хороший день.
Он говорит мне:
– Мы будем ехать весь день. И всю ночь. Мы всегда будем ехать.
– Конечно, – киваю я.
Мой сын глядит в окно. Говорит:
– Пап?
– Да?
– Мы никогда не остановимся.
Я поворачиваюсь к нему – он глядит на меня снизу вверх, моими же глазами.
– О'кей, – говорю я. – Мы никогда не остановимся.
Он накрывает мою ладонь своей:
– Если мы остановимся, у нас кончится воздух.
– Ага.
– А если у нас кончится воздух, мы умрем.
– Точно.
– Пап, я не хочу умирать.
Я глажу его по голове:
– И я не хочу.
– И поэтому мы никогда не остановимся.
– Никогда, – улыбаюсь ему я. Я чувствую запах его кожи, его волос, запах новорожденного, хотя ему пять лет. – Мы всегда будем ехать.
– Хорошо.
Он устраивается поудобнее на своем сиденье, а затем засыпает, прижавшись щекой к моей руке.
Черная дорога бежит вперед, сквозь мутно-белые поля, и рука моя на руле легка и уверенна. Дорога – прямая, ровная и простирается на тысячу миль. Ветер подхватывает лежалый снег и с тихим шорохом пригоршнями кидает его в трещины на асфальте.
Я никогда не остановлюсь. Я никогда не выйду из машины. У меня никогда не кончится бензин. Я никогда не проголодаюсь. Здесь тепло. Я со своим сыном. Он в безопасности. Я в безопасности. Я никогда не остановлюсь. Я не устану. Я всегда буду ехать.
Дорога лежит передо мной – пустая и бесконечная.
Мой сын поднимает голову, спрашивает:
– А где мама?
– Я не знаю, – отвечаю я.
– Но с ней все в порядке? – Он смотрит на меня снизу вверх.
– Все в порядке, – говорю я. – Все в полном порядке. Спи дальше.
Мой сын снова засыпает. Я продолжаю вести машину.
И оба мы исчезаем, когда я просыпаюсь.
Машина – старая, огромная, и руль у нее размером с велосипедное колесо. Мы едем; за окном раннее декабрьское утро цвета мутного хрома.
Мы где-то за городом, южнее Массачусетса, но севернее линии Мэйсона-Диксона – возможно, в Делавэре или в южной части Нью-Джерси. Вдалеке виднеются клетчатые красно-белые силосные башни, торчащие на окраинах перепаханных полей, присыпанных бледно-серым, газетного оттенка снегом. Насколько хватает глаз, кругом только поля, только силосные башни, замершая и беззвучная мельница и обледенелые телефонные провода, уходящие за горизонт.
Никаких машин, никаких людей. Только я, мой сын и антрацитно-черная дорога, рассекающая поля замерзшей пшеницы.
– Патрик, – говорит мой сын.
– Да?
– Хороший день сегодня.
Я гляжу в серое, незыблемое и беззвучное утро за окном. За самой дальней башней виднеется струйка дыма, поднимающегося из трубы. Самого дома я не вижу, но представляю себе его тепло. Чувствую аромат стряпни в духовке, вижу вытесанные из вишни балки под кухонным потолком и саму кухню – собранную из медового оттенка древесины. С ручки плиты свисает передник. Я чувствую, как же хорошо быть дома в такое тихое декабрьское утро.
Я смотрю на своего сына и отвечаю:
– Да, хороший день.
Он говорит мне:
– Мы будем ехать весь день. И всю ночь. Мы всегда будем ехать.
– Конечно, – киваю я.
Мой сын глядит в окно. Говорит:
– Пап?
– Да?
– Мы никогда не остановимся.
Я поворачиваюсь к нему – он глядит на меня снизу вверх, моими же глазами.
– О'кей, – говорю я. – Мы никогда не остановимся.
Он накрывает мою ладонь своей:
– Если мы остановимся, у нас кончится воздух.
– Ага.
– А если у нас кончится воздух, мы умрем.
– Точно.
– Пап, я не хочу умирать.
Я глажу его по голове:
– И я не хочу.
– И поэтому мы никогда не остановимся.
– Никогда, – улыбаюсь ему я. Я чувствую запах его кожи, его волос, запах новорожденного, хотя ему пять лет. – Мы всегда будем ехать.
– Хорошо.
Он устраивается поудобнее на своем сиденье, а затем засыпает, прижавшись щекой к моей руке.
Черная дорога бежит вперед, сквозь мутно-белые поля, и рука моя на руле легка и уверенна. Дорога – прямая, ровная и простирается на тысячу миль. Ветер подхватывает лежалый снег и с тихим шорохом пригоршнями кидает его в трещины на асфальте.
Я никогда не остановлюсь. Я никогда не выйду из машины. У меня никогда не кончится бензин. Я никогда не проголодаюсь. Здесь тепло. Я со своим сыном. Он в безопасности. Я в безопасности. Я никогда не остановлюсь. Я не устану. Я всегда буду ехать.
Дорога лежит передо мной – пустая и бесконечная.
Мой сын поднимает голову, спрашивает:
– А где мама?
– Я не знаю, – отвечаю я.
– Но с ней все в порядке? – Он смотрит на меня снизу вверх.
– Все в порядке, – говорю я. – Все в полном порядке. Спи дальше.
Мой сын снова засыпает. Я продолжаю вести машину.
И оба мы исчезаем, когда я просыпаюсь.
1
Когда я впервые встретил Карен Николc, она произвела на меня впечатление женщины, которая гладит свои носки.
Невысокого роста блондинка, она вылезла из ядовито-зеленого «фольксвагена» 98-го года выпуска, когда мы с Буббой переходили через улицу, направляясь к церкви Святого Бартоломью. В руках мы держали стаканчики с утренним кофе. На дворе стоял февраль, но в тот год зима к нам в город заглянуть забыла. Если не считать одной метели и пары дней, когда температура падала ниже минус 15[2] погода стояла почти что теплая. Было только десять утра, но воздух уже прогрелся градусов до пяти. Говорите что хотите о глобальном потеплении, но если оно избавит меня от необходимости убирать снег перед домом, то я за него всей душой.
Карен Николc прикрыла глаза ладонью, хотя утреннее солнце было не таким уж и ярким, и неуверенно мне улыбнулась:
– Мистер Кензи?
Я изобразил свою фирменную улыбку: «Я отличник и усердный прилежник» – и протянул ей руку.
– Мисс Николc?
Она почему-то засмеялась.
– Да, я Карен. Я раньше, чем мы договаривались.
Ладонь у нее была такой гладкой и мягкой, что казалась затянутой в перчатку.
– Можно просто Патрик. А это мистер Роговски.
Бубба что-то неразборчиво буркнул в свой кофе.
Карен опустила руку и чуть прижала ее к себе, будто боялась протянуть ее Буббе. Будто он мог оставить руку себе в качестве сувенира.
Одета она была в коричневый замшевый пиджак длиной до середины бедер, угольно-черный свитер, синие джинсы и белоснежные кроссовки. Вся ее одежда выглядела так, будто пыль, грязь и пятна обходили ее за добрую милю.
Она приложила свои изящные пальчики к шее.
– Два самых настоящих частных сыщика, надо же. – Прищурила свои голубые глаза, сморщила носик и снова рассмеялась.
– Я сыщик, – сказал я. – А он просто решил взять халтуру.
Бубба снова что-то буркнул, а затем пнул меня под зад.
– Спокойно, – сказал я. – К ноге.
Бубба отпил кофе.
Мне показалось, Карен уже сожалела о том, что вообще решила с нами встретиться. Я подумал, что в офис в колокольне отводить ее не стоит. Если человек не уверен, хочет ли меня нанять, то офис, расположенный в колокольне, – не самый лучший пиар.
Субботний воздух был влажным и теплым, и мы с Карен Николc и Буббой прошли к скамейке, стоявшей на школьном дворе. Я сел. Карен, прежде чем присесть, обмахнула поверхность безупречно белым носовым платком. Увидев, что на скамейке ему места не хватит, Бубба скорчил рожу сначала самой скамейке, затем мне, а потом уселся на землю, выжидающе уставившись на нас.
– Хороший песик, – сказал я.
Во взгляде Буббы явно читалось, что за эту шутку мне придется расплачиваться, едва мы окажемся в не столь приличной компании.
– Мисс Николc, – спросил я. – Откуда вы обо мне узнали?
Она оторвала взгляд от Буббы и непонимающе уставилась на меня. Ее светлые волосы, остриженные по-мальчишески коротко, напоминали мне когда-то виденные фотографии жительниц Берлина 1920-х. Черная заколка с нарисованным на ней майским жуком была откровенно лишней – смазанные гелем волосы лежали на голове так ровно, что казалось, растрепать их не способно ничто, кроме разве направленного в лицо реактивного двигателя.
Ее широко раскрытые голубые глаза прояснились, и она снова нервно засмеялась:
– От своего бойфренда.
– И зовут его… – сказал я, перебирая в уме наиболее подходящие варианты – Тед, или Тай, или Хантер.
– Дэвид Веттерау.
Хреновый из меня телепат.
– Боюсь, я о нем никогда не слышал.
– Он знаком кое с кем, кто с вами работал. С одной женщиной…
Бубба поднял голову и уставился на меня. Бубба именно меня винил в том, что Энджи прекратила наше партнерство, переехала из нашего квартала, купила «хонду», начала носить костюмы от Анн Кляйн и вообще перестала с нами общаться.
– Энджела Дженнеро? – спросил я.
Она улыбнулась:
– Да, именно она.
Бубба снова что-то буркнул. Глядишь, скоро на луну выть начнет.
– И зачем вам потребовался частный детектив, мисс Николc?
– Пожалуйста, просто Карен. – Она развернулась ко мне, поправила и без того безупречную прическу.
– О'кей, Карен. Так зачем тебе детектив?
Она печально, вяло улыбнулась и пару секунд молчала, уперев взглядом в свои колени.
– В спортзале, куда я хожу, есть один парень…
Я кивнул.
Она сглотнула. Думаю, она надеялась, что я все пойму по одной этой фразе. Я был уверен, что сейчас она поведает мне крайне неприятную историю. Еще больше я был уверен в том, что ее знакомство с неприятной стороной жизни было в лучшем случае очень и очень ограниченным.
– Он начал клеиться ко мне, постоянно следовал за мной до парковки. И поначалу это меня просто, ну, раздражало.
Она подняла голову, посмотрела мне в глаза, надеясь увидеть в них понимание.
– Потом все стало хуже. Он начал звонить мне домой. В спортзале я старалась с ним не Пересекаться, но пару раз видела его у своего дома – он следил за мной из машины. Дэвида это наконец достало, он пошел поговорить с ним. Сначала тот все отрицал, а потом пригрозил Дэвиду.
Она моргнула, сжала кулачки.
– Дэвид, он не выглядит… угрожающе, что ли? Понимаете, о чем я?
Я кивнул.
– В общем, Коди… Так его зовут, Коди Фальк, он посмеялся над Дэвидом и вечером того же дня позвонил мне.
Коди. Я его уже ненавидел – просто потому что.
– Он позвонил и начал говорить, что знает, как я на самом деле его хочу, и что меня никто никогда так хорошо не… не…
– Трахал, – сказал Бубба.
Она вздрогнула, посмотрела на него и тут же перевела взгляд обратно на меня.
– Да. Что меня так хорошо… никогда в моей жизни. И что он знает, что втайне я хочу, чтобы он меня… ну, понимаете. Я оставила ему записку на лобовом стекле его машины. Знаю, что не стоило этого делать, но… в общем, я ее оставила.
Она полезла в сумочку, извлекла смятый листок фиолетового цвета. На нем ее каллиграфическим почерком было написано:
Она указала на листок в моей руке.
Я перевернул его. На обратной стороне Коди Фальк написал одно-единственное слово:
«Нет».
Этот козел действительно начал меня бесить.
– А вчера… – На глаза ее навернулись слезы, и она несколько раз судорожно сглотнула.
Я накрыл ее ладонь своей и почувствовал, как она сжала пальцы в кулак.
– Что он сделал?
Она резко вздохнула, и я услышал, как воздух влажно ударился о ком, стоявший у нее в глотке.
– Он изуродовал мою машину.
Мы с Буббой недоуменно уставились сначала друг на друга, а затем на сияющий зеленый «фольксваген», припаркованный у входа на школьный двор. Машина выглядела так, будто только что сошла с конвейера, – наверное, даже запах нового автомобиля из салона еще не выветрился.
– Вот эту машину? – спросил я.
– Что? – Она проследила за моим взглядом. – Ой, нет, нет. Это машина Дэвида.
– Парень? – спросил Бубба. – Эту машину водит парень?
Я посмотрел на него и покачал головой.
Бубба скорчил рожу, затем уставился на свои армейские ботинки и подтянул колени к подбородку.
Карен мотнула головой, словно хотела вытрясти из нее лишние мысли.
– Я вожу «короллу». Хотела купить «камри», но это нам было не по карману. Дэвид только начал новый бизнес, и нам обоим еще долги за колледж выплачивать, поэтому мы купили «короллу». А теперь она превратилась в груду мусора. Он всю ее кислотой облил. Пробил радиатор. Механик потом посмотрел и сказал, что в двигатель он налил сиропа.
– Полиции ты обо всем этом рассказала?
Она кивнула. Ее всю трясло.
– Нет никаких доказательств, что это его рук дело. Он сказал, что был тем вечером в кино, что люди видели, как он заходил в кинозал и как по окончании фильма выходил оттуда. Он… – Ее лицо осунулось и покраснело. – Они и пальцем к нему прикоснуться не могут, а страховая компания не хочет возмещать мне убытки за машину.
Бубба поднял голову, повернулся ко мне.
– Почему? – спросил я.
– Потому что они не получили последний платеж. Но я… я послала деньги. Три недели назад. Они сказали, что отправили мне письмо с предупреждением, но оно до меня не дошло. И… и… – Она уронила голову, слезы начали падать ей на колени.
Я был вполне уверен, что у нее дома хранится коллекция плюшевых игрушек. А на бампере ее изуродованной «короллы» когда-то красовалась наклейка – или улыбающаяся рожица, или ихтис[3]. Она читала Джона Гришэма, слушала легкий рок, обожала девичники и не видела ни одного фильма Спайка Ли.
Она никогда не думала, что нечто подобное может произойти именно с ней.
– Карен, – мягко сказал я. – Как называется твоя страховая компания?
Она подняла голову, вытерла слезы тыльной стороной ладони.
– «Стэйт мьючуэл».
– А почтовое отделение, через которое ты посылала чек за страховку?
– Ну, я живу в Ньютон-Аппер-Фоллс, – сказала она, – но точно не знаю, кто этим занимается. Может, мой бойфренд? – Она уставилась на свои белоснежные кроссовки, словно стыдясь сказанного. – Он живет в Бэк-Бей, и я часто там бываю.
Эти слова она произнесла так, словно признавалась в страшном грехе. А я подумал, где выращивают таких, как она, людей и можно ли будет раздобыть семена, если мне когда-нибудь захочется вырастить дочь.
– До этого ты когда-нибудь запаздывала с выплатой?
Она покачала головой:
– Никогда.
– И как долго ты у них застрахована?
– Семь лет. С окончания колледжа.
– Где живет Коди Фальк?
Она промокнула глаза ладонью, чтобы убедиться – слезы высохли. Макияжа на ней не было, так что и течь было нечему. Она была красива точно такой же мягкой и скучной красотой, как любая женщина из рекламы «Ноксимы».
– Я не знаю. Но в спортзал он ходит каждый день, к семи.
– Как называется спортзал?
– Клуб «Маунт Оберн», в Уотертауне. – Она прикусила нижнюю губу, затем попыталась улыбнуться: – Господи, какой же дурой я себя чувствую.
– Мисс Николc, – сказал я, – в нормальных обстоятельствах вы вообще не должны пересекаться с людьми типа Коди Фалька. Понимаете меня? И никто не должен. Он плохой человек, и в том, что он к вам пристал, вашей вины нет совсем. Виноват тут он, и только он.
– Правда? – Ей удалось выдавить из себя полновесную улыбку, но в глазах по-прежнему читались страх и неуверенность.
– Правда. Он плохой человек, и ему нравится запугивать окружающих.
– Это точно, – кивнула она. – У него по глазам это видно. Однажды вечером он догнал меня на парковке. И чем хуже я себя чувствовала, тем больше ему это нравилось.
Бубба тихо хохотнул:
– Ему будет еще хреновее, когда мы его навестим.
Карен Николc взглянула на Буббу, и на секунду могло показаться, что ей жалко Коди Фалька.
Из офиса я позвонил своему адвокату, Чезвику Хартману.
Карен Николc уехала на «фольксвагене» своего бойфренда, по моему совету направившись в офис «Стэйт мьючуэл», чтобы внести плату по страховке. Когда она предположила, что в страховой фирме не примут от нее новый чек, я убедил ее, что беспокоиться тут не о чем. А когда она спросила, во сколько ей обойдутся мои услуги, я сказал, что платить ей придется только за один день – большего мне не понадобится.
– Всего один день?
– Всего один день.
– Но что насчет Коди?
– О Коди ты больше никогда не услышишь.
Я захлопнул дверь автомобиля, и она уехала, на прощание помахав мне рукой.
– Загляни в словарь, найди слово «очаровательная», – попросил я Буббу, когда мы вернулись ко мне в офис. – Посмотри, нет ли там рядом фотографии Карен Николc.
Бубба обвел взглядом стопку книг, лежавшую на подоконнике.
– А откуда я узнаю, которая из них словарь?
Чезвик наконец поднял трубку, и я рассказал ему о Карен Николc и ее проблеме со страховой компанией.
– Ни одной пропущенной оплаты?
– Ни одной.
– Нет проблем. Говоришь, «королла»?
– Ага.
– Это вроде такая машина за двадцать пять тысяч долларов?
– Скорее за четырнадцать.
Чезвик хмыкнул:
– Неужто бывают такие дешевые машины?
Чезвик являлся обладателем «бентли», «мерседеса V10» и пары «рейндж-роверов», насколько мне было известно. А когда он хотел сойти за простого смертного, то садился за руль «лексуса».
– Они заплатят, – сказал он.
– Сказали, что не будут платить, – ответил я, просто чтобы его поддеть.
– И пойдут против меня? Если к концу нашего разговора я не буду полностью удовлетворен, им придется услышать, что они уже должны мне пятьдесят тысяч. Они заплатят, – повторил он.
Когда я положил трубку, Бубба спросил:
– Чего он сказал?
– Сказал, что они заплатят.
Он кивнул:
– И Коди заплатит, чувак. По полной программе заплатит.
Бубба отправился к себе на склад улаживать какие-то дела, а я позвонил Девину Амронклину, копу из убойного отдела и одному из немногих полицейских в этом городе, которые все еще со мной разговаривали.
– Отдел по расследованию убийств.
– А теперь скажи то же самое, только с чувством и страстью.
– Подумать только, какие люди. Персона нон грата нумеро уно для всего Бостонского управления полиции. Тебя в последнее время за превышение скорости не тормозили?
– Не-а.
– И радуйся. Ты даже не представляешь, что некоторые ребята хотят найти у тебя в багажнике.
Я на секунду прикрыл глаза. Вот уж где-где, но во главе списка врагов местной полиции я точно не рассчитывал оказаться.
– Ну, тебя тоже особенно любить не должны, – сказал я. – Ведь именно ты надел наручники на собрата по профессии.
– Меня и так никто никогда особенно не любил, – ответил Девин. – Но большинство из них меня боится, что в общем-то неплохо. А вот ты – всем известный слабак.
– Всем известный, а?
– Так чего звонишь-то?
– Нужна информация по деятелю одному, звать Коди Фальк. Предыдущие аресты, все что угодно, имеющее отношение к преследованию женщин.
– И что я за это получу?
– Мою вечную дружбу?
– Одна из моих племянниц, – сказал он, – хочет получить на день рождения полную коллекцию Бини-Бэби.
– А идти в магазин и покупать их тебе неохота.
– Я до сих пор выплачиваю алименты на ребенка, который и разговаривать со мной не желает.
– Ага, значит, покупать эти игрушки тоже мне придется.
– Десяти должно хватить.
– Десяти? – сказал я. – Ты чего, издева…
– Фальк – через «Ф»?
– Ага, как в слове «фуфло», – ответил я и положил трубку.
Девин перезвонил мне через час и сообщил, что Бини-Бэби я могу занести ему домой завтра вечером.
– Коди Фальк, возраст тридцать три года. Судимостей не имеет.
– Однако…
– Однако, – подхватил Девин. – Один раз его арестовали за нарушение судебного постановления о запрете приближаться к некой Бронвин Блайт. Пострадавшая от претензий отказалась. Арестован за нападение на Сару Литл. Пострадавшая отказалась от претензий, а затем уехала из штата. Числился в списке подозреваемых по делу об изнасиловании Анны Бернштейн, был вызван на допрос. Обвинения не последовало, поскольку пострадавшая отказалась подписать заявление об изнасиловании, отказалась от медицинского обследования и отказалась сообщить следствию личность нападавшего.
– Приятный парень, – сказал я.
– Ага, судя по всему, просто очаровашка.
– Больше ничего?
– Подростком имел проблемы с законом, но сейчас эти документы недоступны – по достижении совершеннолетия все опечатали.
– Ну, разумеется.
– А что, он опять кому-то жить мешает?
– Возможно, – осторожно сказал я.
– Не забудь перчатки, – сказал Девин и положил трубку.
Невысокого роста блондинка, она вылезла из ядовито-зеленого «фольксвагена» 98-го года выпуска, когда мы с Буббой переходили через улицу, направляясь к церкви Святого Бартоломью. В руках мы держали стаканчики с утренним кофе. На дворе стоял февраль, но в тот год зима к нам в город заглянуть забыла. Если не считать одной метели и пары дней, когда температура падала ниже минус 15[2] погода стояла почти что теплая. Было только десять утра, но воздух уже прогрелся градусов до пяти. Говорите что хотите о глобальном потеплении, но если оно избавит меня от необходимости убирать снег перед домом, то я за него всей душой.
Карен Николc прикрыла глаза ладонью, хотя утреннее солнце было не таким уж и ярким, и неуверенно мне улыбнулась:
– Мистер Кензи?
Я изобразил свою фирменную улыбку: «Я отличник и усердный прилежник» – и протянул ей руку.
– Мисс Николc?
Она почему-то засмеялась.
– Да, я Карен. Я раньше, чем мы договаривались.
Ладонь у нее была такой гладкой и мягкой, что казалась затянутой в перчатку.
– Можно просто Патрик. А это мистер Роговски.
Бубба что-то неразборчиво буркнул в свой кофе.
Карен опустила руку и чуть прижала ее к себе, будто боялась протянуть ее Буббе. Будто он мог оставить руку себе в качестве сувенира.
Одета она была в коричневый замшевый пиджак длиной до середины бедер, угольно-черный свитер, синие джинсы и белоснежные кроссовки. Вся ее одежда выглядела так, будто пыль, грязь и пятна обходили ее за добрую милю.
Она приложила свои изящные пальчики к шее.
– Два самых настоящих частных сыщика, надо же. – Прищурила свои голубые глаза, сморщила носик и снова рассмеялась.
– Я сыщик, – сказал я. – А он просто решил взять халтуру.
Бубба снова что-то буркнул, а затем пнул меня под зад.
– Спокойно, – сказал я. – К ноге.
Бубба отпил кофе.
Мне показалось, Карен уже сожалела о том, что вообще решила с нами встретиться. Я подумал, что в офис в колокольне отводить ее не стоит. Если человек не уверен, хочет ли меня нанять, то офис, расположенный в колокольне, – не самый лучший пиар.
Субботний воздух был влажным и теплым, и мы с Карен Николc и Буббой прошли к скамейке, стоявшей на школьном дворе. Я сел. Карен, прежде чем присесть, обмахнула поверхность безупречно белым носовым платком. Увидев, что на скамейке ему места не хватит, Бубба скорчил рожу сначала самой скамейке, затем мне, а потом уселся на землю, выжидающе уставившись на нас.
– Хороший песик, – сказал я.
Во взгляде Буббы явно читалось, что за эту шутку мне придется расплачиваться, едва мы окажемся в не столь приличной компании.
– Мисс Николc, – спросил я. – Откуда вы обо мне узнали?
Она оторвала взгляд от Буббы и непонимающе уставилась на меня. Ее светлые волосы, остриженные по-мальчишески коротко, напоминали мне когда-то виденные фотографии жительниц Берлина 1920-х. Черная заколка с нарисованным на ней майским жуком была откровенно лишней – смазанные гелем волосы лежали на голове так ровно, что казалось, растрепать их не способно ничто, кроме разве направленного в лицо реактивного двигателя.
Ее широко раскрытые голубые глаза прояснились, и она снова нервно засмеялась:
– От своего бойфренда.
– И зовут его… – сказал я, перебирая в уме наиболее подходящие варианты – Тед, или Тай, или Хантер.
– Дэвид Веттерау.
Хреновый из меня телепат.
– Боюсь, я о нем никогда не слышал.
– Он знаком кое с кем, кто с вами работал. С одной женщиной…
Бубба поднял голову и уставился на меня. Бубба именно меня винил в том, что Энджи прекратила наше партнерство, переехала из нашего квартала, купила «хонду», начала носить костюмы от Анн Кляйн и вообще перестала с нами общаться.
– Энджела Дженнеро? – спросил я.
Она улыбнулась:
– Да, именно она.
Бубба снова что-то буркнул. Глядишь, скоро на луну выть начнет.
– И зачем вам потребовался частный детектив, мисс Николc?
– Пожалуйста, просто Карен. – Она развернулась ко мне, поправила и без того безупречную прическу.
– О'кей, Карен. Так зачем тебе детектив?
Она печально, вяло улыбнулась и пару секунд молчала, уперев взглядом в свои колени.
– В спортзале, куда я хожу, есть один парень…
Я кивнул.
Она сглотнула. Думаю, она надеялась, что я все пойму по одной этой фразе. Я был уверен, что сейчас она поведает мне крайне неприятную историю. Еще больше я был уверен в том, что ее знакомство с неприятной стороной жизни было в лучшем случае очень и очень ограниченным.
– Он начал клеиться ко мне, постоянно следовал за мной до парковки. И поначалу это меня просто, ну, раздражало.
Она подняла голову, посмотрела мне в глаза, надеясь увидеть в них понимание.
– Потом все стало хуже. Он начал звонить мне домой. В спортзале я старалась с ним не Пересекаться, но пару раз видела его у своего дома – он следил за мной из машины. Дэвида это наконец достало, он пошел поговорить с ним. Сначала тот все отрицал, а потом пригрозил Дэвиду.
Она моргнула, сжала кулачки.
– Дэвид, он не выглядит… угрожающе, что ли? Понимаете, о чем я?
Я кивнул.
– В общем, Коди… Так его зовут, Коди Фальк, он посмеялся над Дэвидом и вечером того же дня позвонил мне.
Коди. Я его уже ненавидел – просто потому что.
– Он позвонил и начал говорить, что знает, как я на самом деле его хочу, и что меня никто никогда так хорошо не… не…
– Трахал, – сказал Бубба.
Она вздрогнула, посмотрела на него и тут же перевела взгляд обратно на меня.
– Да. Что меня так хорошо… никогда в моей жизни. И что он знает, что втайне я хочу, чтобы он меня… ну, понимаете. Я оставила ему записку на лобовом стекле его машины. Знаю, что не стоило этого делать, но… в общем, я ее оставила.
Она полезла в сумочку, извлекла смятый листок фиолетового цвета. На нем ее каллиграфическим почерком было написано:
Мистер Фальк!– А когда в следующий раз я пошла в спортзал, – сказала она, – и вернулась потом к своей машине, он вернул записку. Прилепил на то же место на лобовом стекле, где и я. Написал ответ на обратной стороне.
Пожалуйста, оставьте меня в покое.
Карен Николc
Она указала на листок в моей руке.
Я перевернул его. На обратной стороне Коди Фальк написал одно-единственное слово:
«Нет».
Этот козел действительно начал меня бесить.
– А вчера… – На глаза ее навернулись слезы, и она несколько раз судорожно сглотнула.
Я накрыл ее ладонь своей и почувствовал, как она сжала пальцы в кулак.
– Что он сделал?
Она резко вздохнула, и я услышал, как воздух влажно ударился о ком, стоявший у нее в глотке.
– Он изуродовал мою машину.
Мы с Буббой недоуменно уставились сначала друг на друга, а затем на сияющий зеленый «фольксваген», припаркованный у входа на школьный двор. Машина выглядела так, будто только что сошла с конвейера, – наверное, даже запах нового автомобиля из салона еще не выветрился.
– Вот эту машину? – спросил я.
– Что? – Она проследила за моим взглядом. – Ой, нет, нет. Это машина Дэвида.
– Парень? – спросил Бубба. – Эту машину водит парень?
Я посмотрел на него и покачал головой.
Бубба скорчил рожу, затем уставился на свои армейские ботинки и подтянул колени к подбородку.
Карен мотнула головой, словно хотела вытрясти из нее лишние мысли.
– Я вожу «короллу». Хотела купить «камри», но это нам было не по карману. Дэвид только начал новый бизнес, и нам обоим еще долги за колледж выплачивать, поэтому мы купили «короллу». А теперь она превратилась в груду мусора. Он всю ее кислотой облил. Пробил радиатор. Механик потом посмотрел и сказал, что в двигатель он налил сиропа.
– Полиции ты обо всем этом рассказала?
Она кивнула. Ее всю трясло.
– Нет никаких доказательств, что это его рук дело. Он сказал, что был тем вечером в кино, что люди видели, как он заходил в кинозал и как по окончании фильма выходил оттуда. Он… – Ее лицо осунулось и покраснело. – Они и пальцем к нему прикоснуться не могут, а страховая компания не хочет возмещать мне убытки за машину.
Бубба поднял голову, повернулся ко мне.
– Почему? – спросил я.
– Потому что они не получили последний платеж. Но я… я послала деньги. Три недели назад. Они сказали, что отправили мне письмо с предупреждением, но оно до меня не дошло. И… и… – Она уронила голову, слезы начали падать ей на колени.
Я был вполне уверен, что у нее дома хранится коллекция плюшевых игрушек. А на бампере ее изуродованной «короллы» когда-то красовалась наклейка – или улыбающаяся рожица, или ихтис[3]. Она читала Джона Гришэма, слушала легкий рок, обожала девичники и не видела ни одного фильма Спайка Ли.
Она никогда не думала, что нечто подобное может произойти именно с ней.
– Карен, – мягко сказал я. – Как называется твоя страховая компания?
Она подняла голову, вытерла слезы тыльной стороной ладони.
– «Стэйт мьючуэл».
– А почтовое отделение, через которое ты посылала чек за страховку?
– Ну, я живу в Ньютон-Аппер-Фоллс, – сказала она, – но точно не знаю, кто этим занимается. Может, мой бойфренд? – Она уставилась на свои белоснежные кроссовки, словно стыдясь сказанного. – Он живет в Бэк-Бей, и я часто там бываю.
Эти слова она произнесла так, словно признавалась в страшном грехе. А я подумал, где выращивают таких, как она, людей и можно ли будет раздобыть семена, если мне когда-нибудь захочется вырастить дочь.
– До этого ты когда-нибудь запаздывала с выплатой?
Она покачала головой:
– Никогда.
– И как долго ты у них застрахована?
– Семь лет. С окончания колледжа.
– Где живет Коди Фальк?
Она промокнула глаза ладонью, чтобы убедиться – слезы высохли. Макияжа на ней не было, так что и течь было нечему. Она была красива точно такой же мягкой и скучной красотой, как любая женщина из рекламы «Ноксимы».
– Я не знаю. Но в спортзал он ходит каждый день, к семи.
– Как называется спортзал?
– Клуб «Маунт Оберн», в Уотертауне. – Она прикусила нижнюю губу, затем попыталась улыбнуться: – Господи, какой же дурой я себя чувствую.
– Мисс Николc, – сказал я, – в нормальных обстоятельствах вы вообще не должны пересекаться с людьми типа Коди Фалька. Понимаете меня? И никто не должен. Он плохой человек, и в том, что он к вам пристал, вашей вины нет совсем. Виноват тут он, и только он.
– Правда? – Ей удалось выдавить из себя полновесную улыбку, но в глазах по-прежнему читались страх и неуверенность.
– Правда. Он плохой человек, и ему нравится запугивать окружающих.
– Это точно, – кивнула она. – У него по глазам это видно. Однажды вечером он догнал меня на парковке. И чем хуже я себя чувствовала, тем больше ему это нравилось.
Бубба тихо хохотнул:
– Ему будет еще хреновее, когда мы его навестим.
Карен Николc взглянула на Буббу, и на секунду могло показаться, что ей жалко Коди Фалька.
Из офиса я позвонил своему адвокату, Чезвику Хартману.
Карен Николc уехала на «фольксвагене» своего бойфренда, по моему совету направившись в офис «Стэйт мьючуэл», чтобы внести плату по страховке. Когда она предположила, что в страховой фирме не примут от нее новый чек, я убедил ее, что беспокоиться тут не о чем. А когда она спросила, во сколько ей обойдутся мои услуги, я сказал, что платить ей придется только за один день – большего мне не понадобится.
– Всего один день?
– Всего один день.
– Но что насчет Коди?
– О Коди ты больше никогда не услышишь.
Я захлопнул дверь автомобиля, и она уехала, на прощание помахав мне рукой.
– Загляни в словарь, найди слово «очаровательная», – попросил я Буббу, когда мы вернулись ко мне в офис. – Посмотри, нет ли там рядом фотографии Карен Николc.
Бубба обвел взглядом стопку книг, лежавшую на подоконнике.
– А откуда я узнаю, которая из них словарь?
Чезвик наконец поднял трубку, и я рассказал ему о Карен Николc и ее проблеме со страховой компанией.
– Ни одной пропущенной оплаты?
– Ни одной.
– Нет проблем. Говоришь, «королла»?
– Ага.
– Это вроде такая машина за двадцать пять тысяч долларов?
– Скорее за четырнадцать.
Чезвик хмыкнул:
– Неужто бывают такие дешевые машины?
Чезвик являлся обладателем «бентли», «мерседеса V10» и пары «рейндж-роверов», насколько мне было известно. А когда он хотел сойти за простого смертного, то садился за руль «лексуса».
– Они заплатят, – сказал он.
– Сказали, что не будут платить, – ответил я, просто чтобы его поддеть.
– И пойдут против меня? Если к концу нашего разговора я не буду полностью удовлетворен, им придется услышать, что они уже должны мне пятьдесят тысяч. Они заплатят, – повторил он.
Когда я положил трубку, Бубба спросил:
– Чего он сказал?
– Сказал, что они заплатят.
Он кивнул:
– И Коди заплатит, чувак. По полной программе заплатит.
Бубба отправился к себе на склад улаживать какие-то дела, а я позвонил Девину Амронклину, копу из убойного отдела и одному из немногих полицейских в этом городе, которые все еще со мной разговаривали.
– Отдел по расследованию убийств.
– А теперь скажи то же самое, только с чувством и страстью.
– Подумать только, какие люди. Персона нон грата нумеро уно для всего Бостонского управления полиции. Тебя в последнее время за превышение скорости не тормозили?
– Не-а.
– И радуйся. Ты даже не представляешь, что некоторые ребята хотят найти у тебя в багажнике.
Я на секунду прикрыл глаза. Вот уж где-где, но во главе списка врагов местной полиции я точно не рассчитывал оказаться.
– Ну, тебя тоже особенно любить не должны, – сказал я. – Ведь именно ты надел наручники на собрата по профессии.
– Меня и так никто никогда особенно не любил, – ответил Девин. – Но большинство из них меня боится, что в общем-то неплохо. А вот ты – всем известный слабак.
– Всем известный, а?
– Так чего звонишь-то?
– Нужна информация по деятелю одному, звать Коди Фальк. Предыдущие аресты, все что угодно, имеющее отношение к преследованию женщин.
– И что я за это получу?
– Мою вечную дружбу?
– Одна из моих племянниц, – сказал он, – хочет получить на день рождения полную коллекцию Бини-Бэби.
– А идти в магазин и покупать их тебе неохота.
– Я до сих пор выплачиваю алименты на ребенка, который и разговаривать со мной не желает.
– Ага, значит, покупать эти игрушки тоже мне придется.
– Десяти должно хватить.
– Десяти? – сказал я. – Ты чего, издева…
– Фальк – через «Ф»?
– Ага, как в слове «фуфло», – ответил я и положил трубку.
Девин перезвонил мне через час и сообщил, что Бини-Бэби я могу занести ему домой завтра вечером.
– Коди Фальк, возраст тридцать три года. Судимостей не имеет.
– Однако…
– Однако, – подхватил Девин. – Один раз его арестовали за нарушение судебного постановления о запрете приближаться к некой Бронвин Блайт. Пострадавшая от претензий отказалась. Арестован за нападение на Сару Литл. Пострадавшая отказалась от претензий, а затем уехала из штата. Числился в списке подозреваемых по делу об изнасиловании Анны Бернштейн, был вызван на допрос. Обвинения не последовало, поскольку пострадавшая отказалась подписать заявление об изнасиловании, отказалась от медицинского обследования и отказалась сообщить следствию личность нападавшего.
– Приятный парень, – сказал я.
– Ага, судя по всему, просто очаровашка.
– Больше ничего?
– Подростком имел проблемы с законом, но сейчас эти документы недоступны – по достижении совершеннолетия все опечатали.
– Ну, разумеется.
– А что, он опять кому-то жить мешает?
– Возможно, – осторожно сказал я.
– Не забудь перчатки, – сказал Девин и положил трубку.
2
Коди Фальк водил перламутрово-серый «Ауди-кватро», и в девять тридцать вечера мы с Буббой увидели, как он вышел из спортзала «Маунт Оберн». Его еще влажные после душа волосы были аккуратно причесаны, а из спортивной сумки торчал конец теннисной ракетки. Одет он был в черную куртку из мягкой кожи, кремового цвета льняной жилет, застегнутую на все пуговицы белую рубашку и вытертые джинсы. Кожа его была очень загорелой, и двигался он так, словно ожидал, что все окружающие разбегутся, уступая ему дорогу.
– Я его всерьез ненавижу, – сказал я Буббе. – А я с ним даже не знаком.
– Ненависть – это хорошо, – ответил Бубба. – Ненависть ничего не стоит.
Машина Коди дважды пикнула, когда он достал брелок и снял автомобиль с сигнализации и открыл багажник.
– Вот если б ты мне разрешил, – сказал Бубба. – Он бы сейчас уже подорвался.
Бубба хотел прилепить кусок пластиковой взрывчатки к двигателю «ауди» и замкнуть его на провод сигнализации. Взрыв разнес был пол-Уотертауна и отправил обломки «Маунт Оберн» куда-нибудь за Род-Айленд. Бубба в упор не понимал, что плохого в этой идее.
– За изуродованную машину человека не убивают.
– Это где сказано?
Должен признаться, ответного аргумента у меня не нашлось.
– К тому же, – добавил Бубба, – при первой возможности он ее изнасилует.
Я кивнул.
– Ненавижу насильников, – сказал Бубба.
– Я тоже.
– Хорошо было бы, если б он больше никогда никого не насиловал.
Я повернулся к нему:
– Убивать его мы не будем.
Бубба пожал плечами.
Коди Фальк закрыл багажник и на секунду застыл, оглядывая парковку перед теннисными кортами. Выглядел он так, будто позировал для портрета, – густые темные волосы, словно вырубленные из камня черты лица, накачанный торс и мягкая, явно недешевая одежда. Он легко мог сойти за модель с обложки глянцевого журнала. Он производил впечатление человека, прекрасно понимающего, что за ним наблюдают, потому что привык, что все всегда на него пялятся – или с восхищением, или с завистью. Мир принадлежал Коди Фальку, а мы, простые смертные, только жили в нем. Но он не догадывался, что наблюдаем за ним мы с Буббой.
Коди выехал со стоянки, свернул направо, и мы последовали за ним – через Уотертаун, до границы с Кембриджем. На Конкорд-стрит он повернул налево и направился в Бельмонт, один из бостонских районов, считавшийся фешенебельным даже среди остальных, не менее престижных.
– Слушай, а чего парковку называют парковкой, если там деревьев нет, как в парке? – Бубба зевнул в кулак, глянул в окно.
– Ни малейшей идеи.
– Ты в прошлый раз то же самое сказал.
– И?
– И мне хочется, чтобы кто-нибудь мне объяснил почему. Меня это бесит.
Мы свернули с главной улицы и вслед за Коди Фальком направились в дымчато-коричневый квартал высоких дубов и шоколадного оттенка тюдоровских особняков. Заходящее солнце оставило после себя темно-бронзовую дымку, заставляя зимнюю улицу сиять по-осеннему, создавая атмосферу изысканного спокойствия, наследного богатства, атмосферу частных библиотек из темного тика, где повсюду витражи и изящные гобелены ручной работы.
– Хорошо, что мы «порше» взяли, – сказал Бубба.
– Думаешь, «Краун-Вик» тут сильно выделялся бы?
Мой «порше» – это «родстер» 63-го года выпуска. Десять лет назад я купил кузов и кое-какую начинку, а следующие пять лет потратил, покупая запчасти и собирая автомобиль заново. Я не то чтобы очень любил эту машину, но… Признаюсь – когда я сажусь в нее за руль, чувствую себя самым крутым парнем во всем Бостоне. Возможно, даже во всем мире. Энджи любила говорить, что это потому, что я еще толком не вырос. Скорее всего, она права. С другой стороны, сама она до недавнего времени вообще водила «универсал».
Коди Фальк остановился у большого особняка в колониальном стиле, а я погасил фары и припарковался рядом с ним. Даже сквозь стекло я слышал удары басов, раздававшиеся из его машины, – мы остановились прямо у подъездной дорожки, а он нас не слышал. Я заглушил мотор, и мы проследовали за ним в гараж. Он вылез из «ауди», мы – из своего «порше». Дверь гаража начала опускаться, и мы проскользнули внутрь в тот момент, когда Коди открывал багажник своей машины.
Увидев меня, он подскочил и выставил перед собой руки, словно пытался отогнать нападающую орду. Затем глаза его сузились. Я не такой уж здоровяк. А вот Коди оказался высоким, подтянутым и мускулистым. Испуг от внезапного вторжения уже начал сменяться расчетом – он прикидывал мой рост и вес, отмечая, что оружия у меня при себе нет.
Затем Бубба захлопнул багажник, скрывавший его от взгляда Коди, и у того аж дыхание перехватило. Бубба часто оказывает такой эффект на людей. У него лицо дефективного двухлетнего ребенка, словно оно прекратило меняться ровно тогда же, когда остановились в развитии его мозги и совесть. Ну и вдобавок тело его напоминало стальной товарный вагон, только с конечностями.
– Ты кто тако…
Бубба вытащил из сумки Коди его теннисную ракетку, покрутил в руках.
– Почему парковку называют парковкой, если там нет деревьев, как в парке? – спросил он у Коди.
– Я его всерьез ненавижу, – сказал я Буббе. – А я с ним даже не знаком.
– Ненависть – это хорошо, – ответил Бубба. – Ненависть ничего не стоит.
Машина Коди дважды пикнула, когда он достал брелок и снял автомобиль с сигнализации и открыл багажник.
– Вот если б ты мне разрешил, – сказал Бубба. – Он бы сейчас уже подорвался.
Бубба хотел прилепить кусок пластиковой взрывчатки к двигателю «ауди» и замкнуть его на провод сигнализации. Взрыв разнес был пол-Уотертауна и отправил обломки «Маунт Оберн» куда-нибудь за Род-Айленд. Бубба в упор не понимал, что плохого в этой идее.
– За изуродованную машину человека не убивают.
– Это где сказано?
Должен признаться, ответного аргумента у меня не нашлось.
– К тому же, – добавил Бубба, – при первой возможности он ее изнасилует.
Я кивнул.
– Ненавижу насильников, – сказал Бубба.
– Я тоже.
– Хорошо было бы, если б он больше никогда никого не насиловал.
Я повернулся к нему:
– Убивать его мы не будем.
Бубба пожал плечами.
Коди Фальк закрыл багажник и на секунду застыл, оглядывая парковку перед теннисными кортами. Выглядел он так, будто позировал для портрета, – густые темные волосы, словно вырубленные из камня черты лица, накачанный торс и мягкая, явно недешевая одежда. Он легко мог сойти за модель с обложки глянцевого журнала. Он производил впечатление человека, прекрасно понимающего, что за ним наблюдают, потому что привык, что все всегда на него пялятся – или с восхищением, или с завистью. Мир принадлежал Коди Фальку, а мы, простые смертные, только жили в нем. Но он не догадывался, что наблюдаем за ним мы с Буббой.
Коди выехал со стоянки, свернул направо, и мы последовали за ним – через Уотертаун, до границы с Кембриджем. На Конкорд-стрит он повернул налево и направился в Бельмонт, один из бостонских районов, считавшийся фешенебельным даже среди остальных, не менее престижных.
– Слушай, а чего парковку называют парковкой, если там деревьев нет, как в парке? – Бубба зевнул в кулак, глянул в окно.
– Ни малейшей идеи.
– Ты в прошлый раз то же самое сказал.
– И?
– И мне хочется, чтобы кто-нибудь мне объяснил почему. Меня это бесит.
Мы свернули с главной улицы и вслед за Коди Фальком направились в дымчато-коричневый квартал высоких дубов и шоколадного оттенка тюдоровских особняков. Заходящее солнце оставило после себя темно-бронзовую дымку, заставляя зимнюю улицу сиять по-осеннему, создавая атмосферу изысканного спокойствия, наследного богатства, атмосферу частных библиотек из темного тика, где повсюду витражи и изящные гобелены ручной работы.
– Хорошо, что мы «порше» взяли, – сказал Бубба.
– Думаешь, «Краун-Вик» тут сильно выделялся бы?
Мой «порше» – это «родстер» 63-го года выпуска. Десять лет назад я купил кузов и кое-какую начинку, а следующие пять лет потратил, покупая запчасти и собирая автомобиль заново. Я не то чтобы очень любил эту машину, но… Признаюсь – когда я сажусь в нее за руль, чувствую себя самым крутым парнем во всем Бостоне. Возможно, даже во всем мире. Энджи любила говорить, что это потому, что я еще толком не вырос. Скорее всего, она права. С другой стороны, сама она до недавнего времени вообще водила «универсал».
Коди Фальк остановился у большого особняка в колониальном стиле, а я погасил фары и припарковался рядом с ним. Даже сквозь стекло я слышал удары басов, раздававшиеся из его машины, – мы остановились прямо у подъездной дорожки, а он нас не слышал. Я заглушил мотор, и мы проследовали за ним в гараж. Он вылез из «ауди», мы – из своего «порше». Дверь гаража начала опускаться, и мы проскользнули внутрь в тот момент, когда Коди открывал багажник своей машины.
Увидев меня, он подскочил и выставил перед собой руки, словно пытался отогнать нападающую орду. Затем глаза его сузились. Я не такой уж здоровяк. А вот Коди оказался высоким, подтянутым и мускулистым. Испуг от внезапного вторжения уже начал сменяться расчетом – он прикидывал мой рост и вес, отмечая, что оружия у меня при себе нет.
Затем Бубба захлопнул багажник, скрывавший его от взгляда Коди, и у того аж дыхание перехватило. Бубба часто оказывает такой эффект на людей. У него лицо дефективного двухлетнего ребенка, словно оно прекратило меняться ровно тогда же, когда остановились в развитии его мозги и совесть. Ну и вдобавок тело его напоминало стальной товарный вагон, только с конечностями.
– Ты кто тако…
Бубба вытащил из сумки Коди его теннисную ракетку, покрутил в руках.
– Почему парковку называют парковкой, если там нет деревьев, как в парке? – спросил он у Коди.