Страница:
Все то время, пока я изучал факс, Селеста глядела на меня с нездоровым нетерпением. Мне показалось, я понимаю, что должен был чувствовать Виктор Франкенштейн в ту ночь, когда впервые увидел улыбку на лице созданного его руками творения.
– Так вот, Селеста, если супруга господина Леви в Англии, она, возможно, устроилась на работу. Обзвони, пожалуйста, все агентства, которые нанимают филиппинцев в качестве домашней прислуги, официантов и тому подобное, и выясни, нет ли среди них Анжелины Марии Терезы Коразон. Иногда в агентствах отказываются отвечать на такие вопросы, так что прояви смекалку, скажи, что она уже работала у тебя и ты бы хотела нанять ее еще раз… В общем, используй воображение.
Глаза Селесты сияли такой радостью, будто она только что получила из моих рук «Оскар». Не успел я отойти от ее стола, как она схватила телефонную трубку, и работа закипела.
Господин Леви жил в Боудоне. Мне пришлось долго ехать по городу. Было достаточно времени, чтоб поразмыслить над некоторыми загадочными сторонами его истории.
Его дом оказался гораздо больше, чем я думал. Постройка примерно начала двадцатого века, в стиле Нормана Шоу. Гладкие стены наполовину увиты плющом, небольшие окна вытянуты по горизонтали. Островерхие крыши над двумя симметричными башнями придавали дому сходство с засекреченным правительственным учреждением. Для загородного особняка он был великоват. Густой высокий кустарник и сосны, возвышавшиеся над клумбами с рододендронами, придавали этому месту еще большую обособленность, если не оторванность от внешнего мира. Интересно, какие чувства должна была испытывать Анжелина Коразон, когда ее впервые привез сюда человек, которого она едва знала.
У входа я не нашел звонка. На массивной двери красовалась бронзовая морда льва с продетым через ноздри кольцом. С помощью этого приспособления я постучал. Не прошло и минуты, как зазвенели запоры и замки.
– А, это вы, – как будто разочарованно проговорил господин Леви. – Я-то надеялся, что появится Анжелина. Еще один шанс, который мог бы стать счастливым, потерян.
Он без энтузиазма раскрыл дверь и пригласил меня пройти внутрь. Если бы не запах свежей краски, я бы решил, что попал в музей. Прямо напротив двери начиналась красивая лестница из светлого дуба, увешанная дорогими на вид картинами. В первом лестничном пролете висел портрет женщины в натуральную величину. Несмотря на дневной свет, по обе стороны от рамы горели лампы. На картине была не Анжелина, а темноволосая женщина европейской наружности, с жесткими чертами лица, в длинном желто-зеленом платье. Ярче всего на полотне было выписано жемчужное ожерелье, насчет которого художник, вероятно, получил специальное указание. Я предположил, что дама на портрете – мать Леви, потому что фамильное сходство бросалось в глаза.
Вдоль стены в холле, как на параде, выстроились стулья в стиле «ар нуво».
– Вы заметили, что это «Школа Глазго»? – поймал мой взгляд господин Леви. – В любом деле нужна обстоятельность. Стулья настоящие. ЧР. Макинтош.
– Мебельных дел мастер Чарльз Ренэ Макинтош, – расшифровал я, как участник телевикторины.
В его глазах сверкнул огонек.
– На таких и сидеть-то грех, не правда ли?
– Я не буду садиться, – заверил его я.
– Пройдете или поговорим?
– Пройду, и поговорим, – ответил я.
Леви провел меня мимо лестницы вдоль по коридору, уходившему в глубины огромного дома. Следуя за ним, я рассматривал его вороного крыла волосы. Никогда не скажешь, что крашеные, – Леви, без сомнения, пользовался услугами очень опытного парикмахера, причем не реже чем два раза в неделю. Мы пришли на кухню, оборудованную по последнему слову техники, с огромной плитой в обрамлении тяжелых дубовых панелей и бесчисленных шкафов. На одной из стен я увидел большую фотографию той самой женщины, изображение которой высилось над лестницей. Фотография была старая, а женщина на ней моложе выписанной красками лет на двадцать, но тоже в жемчугах, хотя и поскромнее, чем на картине.
– Немецкое оборудование, – сказал Леви голосом, каким начинают разговор из вежливости. – Немецкие кухни – самые лучшие. Вообще я все здесь устроил наилучшим образом. Нанял дизайнеров из галереи Уитуорт.
– Меня это не удивляет, – отозвался я.
– Они консультировали нас и в отношении декора в стиле начала века.
– Очень впечатляет.
– Да! Я даже получил заявку с телевидения. Они хотели здесь снимать что-то из времен Эдуарда Восьмого, но я не согласился. Так можно навлечь на себя неприятности. Вы понимаете, о чем я, – жулики и прочий сброд…
– Да, мы живем в опасное время, – проговорил я.
Леви, похоже, окунулся в свою стихию.
– Многие того же мнения. Следите за вашим имуществом, советуют они.
– Осторожность никому не повредит.
– Вы шутите, мистер Кьюнан?
– Вовсе нет, – ответил я. – Зачем же облегчать жизнь жуликам?
– Теперь, когда жизнь моя потеряла смысл, я готов все это им подарить. Пусть приезжают – я помогу им погрузить мое добро в грузовик.
– Не стоит рассуждать в таком ключе.
– Располагайтесь, мистер Кьюнан, и чувствуйте себя как дома. Чашечку кофе или чего-нибудь покрепче? – Он указал рукой на шкаф, полки которого были забиты бутылками с разными сортами виски, расставленным, как книги в библиотеке, в алфавитном порядке. – Я их коллекционирую, – уточнил он. – В настоящий момент у меня в доме находится более ста различных сортов этого напитка. Выпейте стаканчик. По глазам вижу, вам хочется. А мне это только в радость – я теперь редко с кем выпиваю.
– Рановато для виски.
– Неужели вы соблюдаете правила? Не думаю. Давайте, по стаканчику.
Он достал бутылку завода «Айлей», о котором я не слыхивал.
– Видели когда-нибудь такое?
– Нет.
– Редкая вещь, – сказал он, сияя от удовольствия. – Я специально делал заказ. Говорят, это виски предпочитает королева-мать.
Он горделиво погладил бутылку и поднес ее к свету. Я засмеялся:
– Мне кажется, даже из преданности королевской семье пить виски в половине одиннадцатого утра рановато. Как говорится, с утра выпил – весь день свободный.
– И отлично, мистер Кьюнан. Пусть работают те, кто невысоко себя ценит и пьет пиво. А что мешает нам пить виски и наслаждаться приятными мыслями?
– После такого предложения трудно отказаться.
– Разве вы не умный человек из Манчестера, мистер Кьюнан? – сказал он, разливая по бокалам напиток светло-торфяного цвета. – Буду в вашем распоряжении весь день, если захотите. Я знаю, вы не собираетесь сообщить что-то приятное. Так дайте мне напиться, прежде чем я услышу плохие новости.
– Не обязательно плохие, – сказал я.
Цена бокала из толстого хрусталя, который он пододвинул ко мне, на вскидку равнялась моему среднему недельному доходу.
– Можете добавить воды. Если желаете, можете и джина, – предложил он, – я не пурист.
Я глотнул чистого виски. Леви подарил мне благодарную улыбку знатока и отпил из своего бокала, который сжимал обеими ладонями, мерно покачивая им над толстой цепочкой на жилете. Он смотрелся солидно в темной тройке и напоминал мне олдермена на официальном приеме, но во всем его облике было нечто неуловимо отталкивающее. Костюм с иголочки, хрустящий воротничок белоснежной сорочки, бриллиантовые запонки, отполированные черные туфли казались чересчур безупречными, как у актера, которого одели и загримировали под аристократа.
– Вы собираетесь куда-то ехать? – спросил я.
– Нет. Я сижу дома. Вдруг Анжелина появится.
– Ясно, – сказал я, сочтя его ответ фальшивым: два месяца просидел сложа руки после исчезновения Анжелины, а теперь утверждает, что не выходит из дому, потому что с минуты на минуту ожидает ее появления.
Удостоверившись, что Леви выпил достаточно, чтобы услышать новости, я сказал, что Анжелина вернулась в Англию и, вероятно, находится где-нибудь недалеко от Манчестера. Он не на шутку расстроился. Вначале стал сопеть, подтирая нос огромным цветастым платком, потом промокнул выступившие слезы и, к полному моему недоумению, заплакал по-настоящему. В том кругу, где я вырос, не встретишь плачущего взрослого мужчину. Я подошел к Леви и, испытывая неловкость, опустил ладонь на его плечо. Его сотрясали рыдания. Спустя минуту он дернул плечом, освобождаясь от моей руки. Не зная, куда деваться, я вернулся на свое место и сел. Рыдания Леви закончились внезапно, как сейсмические колебания. Он потянулся к бутылке и налил еще.
– Вы думаете, наверно, ну и дурак этот старикан? Хочет вернуть девушку, которая использовала его, чтоб получить свидетельство о браке и паспорт.
– Нам неизвестны ее мотивы. Возможно, возникли проблемы, о которых она постеснялась вам рассказать.
Он снял очки, насухо вытер глаза и сосредоточил их взгляд на мне. После толстых линз глаза казались маленькими и ненастоящими, сверкая, как стеклянные бусинки на мордочке плюшевого медведя. Он пристально вглядывался в мое лицо.
– Моя ассистентка в настоящее время проверяет агентства по найму. Вы не знаете, владеет ли Анжелина какой-нибудь профессией? Может, у нее есть диплом медсестры или няни?
Он покачал головой:
– Какой смысл за ней охотиться? Ясно, что она не желает иметь со мной ничего общего.
– Откуда вы знаете? В любом случае, даже если вам предстоит разойтись, вам следует знать о ее местонахождении, чтобы оформить необходимые бумаги.
– Вы слишком прямолинейны, мистер Кьюнан, но правы. Как вы думаете, я действительно полный идиот?
– Я так не думаю.
– Да бросьте. Все молодые люди думают, что старики – маразматики. А старики то же самое думают про молодых.
Он начинал меня утомлять. Я знал, что в голове у Леви водятся более оригинальные мысли, непохожие на шаблонный набор рождественских открыток, и решил приступить к делу.
– Вы позволите мне осмотреть комнату Анжелины, ее шкафы и вещи?
Он согласно кивнул. Странно, подумал я: обычно брошенные люди охраняют от чужого глаза все то, что оставили их возлюбленные. Возможно, содержа вещи в неприкосновенности, они согревают себя иллюзией о внезапном возвращении сбежавшей жены или подруги. Правда, встречаются и такие, кто целиком полагается на частного детектива и всячески способствуют делу.
Леви принадлежал к последним. Слезы высохли окончательно. Круглое лицо посуровело. От жалости к себе не осталось и следа.
– Простите за не очень деликатный вопрос, господин Леви. Скажите, пожалуйста, много ли денег увела у вас Анжелина?
– Несколько тысяч. Дело не в деньгах, мистер Кьюнан.
– Думаю, что не только в деньгах.
– В Ирландии, когда она исчезла, я заморозил ее кредитные карты. Только не говорите, что я хотел причинить ей зло. Просто подумал, а вдруг ее увезли вопреки ее желанию и отпустят, когда выяснится, что наличных с нее не получить.
– Разумно, – сказал я, стараясь сохранить непроницаемый взгляд, потому что на самом деле мучился вопросом: неужто это тот самый человек, который безрассудно женился на молоденькой нищенке. – Покажите мне ее комнату, – попросил я.
– Наша спальня… По лестнице и направо, – сказал он без дальнейших уточнений.
Я поднялся по лестнице, миновав портрет дамы в жемчугах, и вошел в спальню хозяина дома. Если бы не современная «королевская» кровать под балдахином с новомодным ортопедическим регулирующимся матрасом, интерьер этой комнаты можно было бы принять за экспозицию в музее королевы Виктории и ее супруга принца Альберта. Лепной потолок, тяжелые портьеры, кресла с прямыми спинками в духе Макинтоша, лампы и люстра от Тиффани, редкой красоты фарфоровые статуэтки, – все создавало иллюзию наступающего двадцатого века. Мебель из светлого дуба гармонировала с паркетом такого же качества в тех местах, где его не прикрывали восточные ковры. Я не специалист, чтоб определить происхождение обстановки, но мне все эти вещи показались не меньшим антиквариатом, чем те, которые рекламируют на глянцевых страницах аукционных каталогов. Тумбочка с правой стороны от кровати была загромождена книгами, стаканами и пилюлями. С левой стороны – пуста. Я присел на корточки и заглянул под кровать: ничто не напоминало о том, что здесь обитала молодая женщина из Манилы. Ни тапочек, ни случайно забытого лифчика – пустота.
На пустовавшем туалетном столике я обнаружил фотографию в тяжелой серебряной рамке. Нет, на ней была не Анжелина, а все та же женщина в жемчугах, которую я уже рассматривал на парадном портрете и на кухне. Меня покоробило то, что фото глядело прямо на супружеское ложе Леви. У него, наверно, пунктик по поводу этой дамочки. Проверив все ящики и полочки, я перешел к осмотру гардероба величиной с малогабаритную квартиру, в которой могло бы разместиться семейство из пяти человек. Правая сторона была заполнена вещами хозяина. Слева сиротливо висел единственный женский наряд – длинный белый пиджак с букетиком цветов на лацкане и платье.
Стоя посередине спальни, я растерянно пытался сделать хоть какие-то выводы. Женщина прожила здесь два месяца, потом собрала вещи и уехала, не оставив даже мелочей, будто гость, который провел в гостинице одну ночь. В голову закрались подозрения. Не хватало только обнаружить свежую могилу в дальнем уголке сада. Нет, быть этого не может. Я знал, что Анжелина жива. Если бы Леви захотел разделаться с невестой, он бы не стал привлекать к себе внимания, заявившись ко мне в контору. Я вернулся на кухню.
– Теперь прошу сюда, – сказал он, открывая дверь в столовую комнату с большим столом на двенадцать персон. Через нее мы прошли в просторную гостиную с французскими окнами во всю стену, выходившими на лужайку. Здесь было еще больше картин и дорогой мебели. Да и сами стены представляли собой произведения искусства. Матерчатые обои ручной работы я оценил в сумму, равную годовой арендной плате за мой офис. Пока я изучал обстановку, мои глаза дважды наткнулись на изображение женщины в жемчугах – над камином и на стене. Леви подошел к резной полке и взял в руки фотографию Анжелины в том самом белом костюме, который я видел в гардеробной.
– Прелесть, правда? – сказал он, но мой взгляд остановился на другой фотографии, стоявшей чуть позади. На ней я увидел Марти Кинг в подвенечном платье и Чарли Карлайла в сером фраке. Меня словно кипятком окатило. Чудесно! Человека Карлайлов убивают у входа в мое агентство, а на следующий день в моем кабинете появляется чудаковатый старикашка, в гостиной у которого стоит свадебная фотография Марти и Чарли, и просит меня уехать на пару недель на Филиппины. Что происходит, черт возьми? Я резко повернулся к Леви, сдерживаясь, чтоб не врезать ему.
– Я хотел, чтоб у Анжелины было такое же, – проговорил Леви, прежде чем я раскрыл рот.
– Что? – оскалился я.
Он, очевидно, понял, куда я смотрел, и объяснил мой интерес по-своему.
– Платье. От Элизабет Эмануэль. Оно стоило старику Брэндону целого состояния, но у его семьи все всегда должно быть самое лучшее. Я бы купил Анжелине такое же, но мы не венчались, а расписались в мэрии, поэтому она предпочла костюм.
– Ах, вот оно что, – проговорил я. Его слова меня озадачили. Леви не пытался скрыть, что знаком с Карлайлами. Либо он прекрасный актер, либо его отношения с этим кланом носят случайный характер. Я не мог освободиться от терзавшего меня подозрения.
– Разве не красавица моя Анжелина? – снова спросил Леви. Он принял мое волнение за горячий интерес к его жене.
– Очень, очень красива, – заверил я его.
– Хотите, я сделаю для вас копию? Этот снимок лучше того, что я оставил у вас. Можете украсить ее портретом свой офис.
Леви вытащил на свет тяжелый альбом, нашел такую же фотографию Анжелины и направился к факсу в углу гостиной.
– С его помощью я держу связь со своим брокером, – объяснил он.
Я продиктовал номер факса агентства, и он переслал копию фото Селесте.
– Вы, значит, знакомы с Брэндоном Карлайлом? – как бы невзначай поинтересовался я, когда он закончил возиться с факсом.
– А вы, значит, знакомы с семейством Карлайлов? Я ведь не назвал Брэндона по фамилии, – резко парировал Леви.
– Марти Карлайл в некотором смысле моя клиентка, а с Чарли я встречался вчера вечером, – ответил я.
– Гм. – Леви поглядел на меня оценивающим взглядом, даже снял очки в тяжелой оправе, чтоб не мешали. – Члены семьи Карлайлов не приветствуют досужие разговоры о себе.
То ли любимый виски королевы-матери дал себя знать, то ли настроение у меня вконец испортилось после его слов, только я решил не сдерживаться.
– Забавно вас слушать, господин Леви, – ледяным голосом заметил я, хотя лицо мое пылало. – Вчера практически то же самое заявил мне один человек из полиции. А вот самому Чарли нравится, когда я обсуждаю его, разумеется, с нужными людьми.
Леви водрузил очки на место и воскликнул:
– Что такое? Я вас чем-то расстроил?
– Простите, здесь нет вашей вины. Я ухожу, чтоб не наговорить лишнего. И постараюсь вернуть Анжелину.
– Нет, – твердо сказал Леви. – Сядьте, мистер Кьюнан. Ко мне редко кто заглядывает, и я не хочу, чтоб человек ушел из моего дома в плохом настроении. Вас беспокоит нечто, связанное с моим старинным партнером по бизнесу Брэндоном Карлайлом и его семьей, и я желаю знать, в чем дело.
Решительность прибавила Леви росту и солидности. Он подтолкнул меня к широкому креслу, и я не успел опомниться, как сидел напротив него с очередной порцией виски в руках.
– Послушайте, я не могу рассказывать вам о секретах своих клиентов, – проговорил я. – Вам бы понравилось, возьмись я трезвонить о ваших проблемах с Анжелиной по всему Манчестеру?
– Если бы это помогло вернуть ее в мой дом, я бы не возражал.
Я молча отпил виски. Он разглядывал содержимое своего бокала.
– С Марти беды не оберешься, но мне она нравится, и я бы не хотел, чтоб на нее обрушились неприятности, – сказал он с расстановкой.
– Неприятности? – взорвался я. – Какого рода неприятности? Надеюсь, не такого сорта, что обрушились на Лу Олли?
– Так вы в этом деле замешаны? – спросил он с победоносной улыбкой на устах. – В газетах писали, что убийство произошло на той же улице, где находится ваше агентство.
– Чистой воды случайность.
Я вдруг понял, что оправдываюсь, а Леви перешел в наступление, вместо того чтоб объяснять мне, что связывает его с Карлайлами.
– Никогда не говорите букмекеру о случайности. Я всю жизнь существую по законам случая. И выжил благодаря счастливой случайности.
– Неужели?
– Представьте себе. Я оказался в последней группе еврейских детей, вывезенных из Берлина в 1939 году, перед самым началом войны. Моим родителям не повезло. Нас с сестрой приютила одна семья в Читэм-Хилл. Моя сестра – это и есть все мои родные. – Он показал рукой на самый большой в комнате портрет над камином. – Она была для меня всем, моя Лия. – Он снова стал вытирать платком увлажнившиеся глаза. – Но что вам до рассказов старого зануды?
– Значит, это ваша сестра?
– Конечно. И на всех картинах – жемчужное ожерелье, единственная фамильная вещь, которую нам удалось привезти из Германии. Лия продала его, чтоб оплатить мою учебу. И я пообещал, что обязательно верну ей жемчуг. Я сдержал слово и каждый раз, когда я дарил ей жемчужное ожерелье, мы заказывали новый портрет или делали фото.
– Тут у вас везде только она.
В ответ Леви хитровато улыбнулся:
– Вы умный молодой человек. Вы ведь хотели спросить, как чувствовала себя здесь Анжелина?
Я не собирался спрашивать его об этом, зато он собирался рассказать.
– Я всем обязан Лии. Она умерла около трех лет назад… рак печени. Мне стало без нее так одиноко. Весь этот дом – ее творенье. Она старше меня, она помнила дом нашего деда в Берлине и думала, что будет утешаться приятными воспоминания детства, если устроит здесь все так, как было там. Вы должны понять: я не могу ничего менять. Это значило бы предать Лию.
На сей раз я хотел было уточнить, как все-таки чувствовала себя филиппинская женушка в доме, наполненном призраками, но придержал язык. Леви допил виски, протянул стакан, чтоб я налил ему еще, и хитро прищурился:
– Так вам известно все о Лу Олли?
– Я ничего не знаю.
– Я говорил Брэндону, что у этого парня нет тормозов, но он ввел его в дело назло Чарли. Брэндон все жизнь пытается сделать из своих сыновей крутых парней. Спрашивается, зачем? Они такие, какие есть. Сколько раз я советовал ему оставить ребят в покое, но нет. Брэндон мнит себя библейским Авраамом, основателем колена. Ненасытный человек! С тем, что у него в штанах, он мог бы заселить своим потомством весь Чешир. Только жена бы его этого не перенесла, бедная женщина.
– Знаете, я лучше пойду, – перебил я его.
– Оставайтесь. Я же сказал, запишите на мой счет двойную сумму за сегодняшний день, – произнес он командным голосом и, взглянув на пустые стаканы, состроил кривую улыбку. – Вы уже и не пьете со мной.
Леви до краев наполнил мой бокал.
– Я был у Брэндона вместо гроссбуха. В его бизнесе не ведут учет на бумаге. Все цифры хранились в моей голове. Скажем, он говорил: «Сэм, возьми-ка это на заметку», – и протягивал мне клочок бумажки с записанными суммами, а я их запоминал. Моя память помогла мне стать богатым человеком. Зачем, спросим себя? Вам нравится мой дом?
– Конечно.
– Это моя тюрьма. Найдите Анжелину, и я расскажу вам больше про Брэндона Карлайла, чем кто-либо другой. Я знаю о Брэндоне даже больше, чем он сам о себе знает.
– Скажите, господин Леви, вы когда-нибудь слышали об адвокате по имени Мортон В.И. Деверо-Олмонд?
Не помню точно, почему вдруг я спросил о нем. Возможно, фотография Марти и Чарли напомнили мне о Мортоне.
Леви помотал головой:
– Он как-то связан с Винсом Кингом, да?
– Деверо-Олмонд. Подумайте, – сурово настаивал я.
– Есть отвратительные вещи, о которых лучше не знать. И думать о них нечего. Вот и моя бедная Лия всю жизнь промучилась, думая о наших родителях. Ненависть разъедает человека изнутри быстрее, чем рак, – заключил он, вздыхая.
– Конечно, – произнес я, удивляясь собственной горячности, – кто старое помянет… Лучше пусть злодеи продолжают творить зло, а мы о них и думать забудем. Так, что ли?
– Мистер Кьюнан, вы еще молоды, и я должен вас предупредить. Вам придется набраться мужества. И даже если вам достанет мужества, не думаю, что вам захочется платить цену, которую потребует Брэндон Карлайл за то, что вы лезете в его дела.
– Платить? Так значит, поиски Анжелины все-таки подлог? Вы хотели отослать меня на Филиппины, пока здесь в Манчестере будет что-то происходить?
– Какая подозрительность! Вы напоминаете мне Лию. Ничего здесь происходить не будет. Поверьте мне. Я бы первый знал. Брэндон оплакивает смерть Олли, как родная мама.
Леви прыснул со смеху, когда произносил последние слова. Мне это не понравилось.
– Вот я сказал «мама», а потом подумал, – неожиданно продолжил он, просунув большой палец за воротничок сорочки, – бывают ли у такого отродья, как Олли, матери или этих уродов выращивают в пробирках в каком-нибудь подземелье?
– Думаю, вы сами знаете ответ, – устало проговорил я.
Леви поглядел на меня очень странными глазами. Не знаю, чего в них было больше, печали или обреченности.
– Да-а, мистер Кьюнан, я вижу, что вам уже известно слишком много, но, видимо, еще недостаточно, – загадочно произнес он. – Найдите мою Анжелину.
20
– Так вот, Селеста, если супруга господина Леви в Англии, она, возможно, устроилась на работу. Обзвони, пожалуйста, все агентства, которые нанимают филиппинцев в качестве домашней прислуги, официантов и тому подобное, и выясни, нет ли среди них Анжелины Марии Терезы Коразон. Иногда в агентствах отказываются отвечать на такие вопросы, так что прояви смекалку, скажи, что она уже работала у тебя и ты бы хотела нанять ее еще раз… В общем, используй воображение.
Глаза Селесты сияли такой радостью, будто она только что получила из моих рук «Оскар». Не успел я отойти от ее стола, как она схватила телефонную трубку, и работа закипела.
Господин Леви жил в Боудоне. Мне пришлось долго ехать по городу. Было достаточно времени, чтоб поразмыслить над некоторыми загадочными сторонами его истории.
Его дом оказался гораздо больше, чем я думал. Постройка примерно начала двадцатого века, в стиле Нормана Шоу. Гладкие стены наполовину увиты плющом, небольшие окна вытянуты по горизонтали. Островерхие крыши над двумя симметричными башнями придавали дому сходство с засекреченным правительственным учреждением. Для загородного особняка он был великоват. Густой высокий кустарник и сосны, возвышавшиеся над клумбами с рододендронами, придавали этому месту еще большую обособленность, если не оторванность от внешнего мира. Интересно, какие чувства должна была испытывать Анжелина Коразон, когда ее впервые привез сюда человек, которого она едва знала.
У входа я не нашел звонка. На массивной двери красовалась бронзовая морда льва с продетым через ноздри кольцом. С помощью этого приспособления я постучал. Не прошло и минуты, как зазвенели запоры и замки.
– А, это вы, – как будто разочарованно проговорил господин Леви. – Я-то надеялся, что появится Анжелина. Еще один шанс, который мог бы стать счастливым, потерян.
Он без энтузиазма раскрыл дверь и пригласил меня пройти внутрь. Если бы не запах свежей краски, я бы решил, что попал в музей. Прямо напротив двери начиналась красивая лестница из светлого дуба, увешанная дорогими на вид картинами. В первом лестничном пролете висел портрет женщины в натуральную величину. Несмотря на дневной свет, по обе стороны от рамы горели лампы. На картине была не Анжелина, а темноволосая женщина европейской наружности, с жесткими чертами лица, в длинном желто-зеленом платье. Ярче всего на полотне было выписано жемчужное ожерелье, насчет которого художник, вероятно, получил специальное указание. Я предположил, что дама на портрете – мать Леви, потому что фамильное сходство бросалось в глаза.
Вдоль стены в холле, как на параде, выстроились стулья в стиле «ар нуво».
– Вы заметили, что это «Школа Глазго»? – поймал мой взгляд господин Леви. – В любом деле нужна обстоятельность. Стулья настоящие. ЧР. Макинтош.
– Мебельных дел мастер Чарльз Ренэ Макинтош, – расшифровал я, как участник телевикторины.
В его глазах сверкнул огонек.
– На таких и сидеть-то грех, не правда ли?
– Я не буду садиться, – заверил его я.
– Пройдете или поговорим?
– Пройду, и поговорим, – ответил я.
Леви провел меня мимо лестницы вдоль по коридору, уходившему в глубины огромного дома. Следуя за ним, я рассматривал его вороного крыла волосы. Никогда не скажешь, что крашеные, – Леви, без сомнения, пользовался услугами очень опытного парикмахера, причем не реже чем два раза в неделю. Мы пришли на кухню, оборудованную по последнему слову техники, с огромной плитой в обрамлении тяжелых дубовых панелей и бесчисленных шкафов. На одной из стен я увидел большую фотографию той самой женщины, изображение которой высилось над лестницей. Фотография была старая, а женщина на ней моложе выписанной красками лет на двадцать, но тоже в жемчугах, хотя и поскромнее, чем на картине.
– Немецкое оборудование, – сказал Леви голосом, каким начинают разговор из вежливости. – Немецкие кухни – самые лучшие. Вообще я все здесь устроил наилучшим образом. Нанял дизайнеров из галереи Уитуорт.
– Меня это не удивляет, – отозвался я.
– Они консультировали нас и в отношении декора в стиле начала века.
– Очень впечатляет.
– Да! Я даже получил заявку с телевидения. Они хотели здесь снимать что-то из времен Эдуарда Восьмого, но я не согласился. Так можно навлечь на себя неприятности. Вы понимаете, о чем я, – жулики и прочий сброд…
– Да, мы живем в опасное время, – проговорил я.
Леви, похоже, окунулся в свою стихию.
– Многие того же мнения. Следите за вашим имуществом, советуют они.
– Осторожность никому не повредит.
– Вы шутите, мистер Кьюнан?
– Вовсе нет, – ответил я. – Зачем же облегчать жизнь жуликам?
– Теперь, когда жизнь моя потеряла смысл, я готов все это им подарить. Пусть приезжают – я помогу им погрузить мое добро в грузовик.
– Не стоит рассуждать в таком ключе.
– Располагайтесь, мистер Кьюнан, и чувствуйте себя как дома. Чашечку кофе или чего-нибудь покрепче? – Он указал рукой на шкаф, полки которого были забиты бутылками с разными сортами виски, расставленным, как книги в библиотеке, в алфавитном порядке. – Я их коллекционирую, – уточнил он. – В настоящий момент у меня в доме находится более ста различных сортов этого напитка. Выпейте стаканчик. По глазам вижу, вам хочется. А мне это только в радость – я теперь редко с кем выпиваю.
– Рановато для виски.
– Неужели вы соблюдаете правила? Не думаю. Давайте, по стаканчику.
Он достал бутылку завода «Айлей», о котором я не слыхивал.
– Видели когда-нибудь такое?
– Нет.
– Редкая вещь, – сказал он, сияя от удовольствия. – Я специально делал заказ. Говорят, это виски предпочитает королева-мать.
Он горделиво погладил бутылку и поднес ее к свету. Я засмеялся:
– Мне кажется, даже из преданности королевской семье пить виски в половине одиннадцатого утра рановато. Как говорится, с утра выпил – весь день свободный.
– И отлично, мистер Кьюнан. Пусть работают те, кто невысоко себя ценит и пьет пиво. А что мешает нам пить виски и наслаждаться приятными мыслями?
– После такого предложения трудно отказаться.
– Разве вы не умный человек из Манчестера, мистер Кьюнан? – сказал он, разливая по бокалам напиток светло-торфяного цвета. – Буду в вашем распоряжении весь день, если захотите. Я знаю, вы не собираетесь сообщить что-то приятное. Так дайте мне напиться, прежде чем я услышу плохие новости.
– Не обязательно плохие, – сказал я.
Цена бокала из толстого хрусталя, который он пододвинул ко мне, на вскидку равнялась моему среднему недельному доходу.
– Можете добавить воды. Если желаете, можете и джина, – предложил он, – я не пурист.
Я глотнул чистого виски. Леви подарил мне благодарную улыбку знатока и отпил из своего бокала, который сжимал обеими ладонями, мерно покачивая им над толстой цепочкой на жилете. Он смотрелся солидно в темной тройке и напоминал мне олдермена на официальном приеме, но во всем его облике было нечто неуловимо отталкивающее. Костюм с иголочки, хрустящий воротничок белоснежной сорочки, бриллиантовые запонки, отполированные черные туфли казались чересчур безупречными, как у актера, которого одели и загримировали под аристократа.
– Вы собираетесь куда-то ехать? – спросил я.
– Нет. Я сижу дома. Вдруг Анжелина появится.
– Ясно, – сказал я, сочтя его ответ фальшивым: два месяца просидел сложа руки после исчезновения Анжелины, а теперь утверждает, что не выходит из дому, потому что с минуты на минуту ожидает ее появления.
Удостоверившись, что Леви выпил достаточно, чтобы услышать новости, я сказал, что Анжелина вернулась в Англию и, вероятно, находится где-нибудь недалеко от Манчестера. Он не на шутку расстроился. Вначале стал сопеть, подтирая нос огромным цветастым платком, потом промокнул выступившие слезы и, к полному моему недоумению, заплакал по-настоящему. В том кругу, где я вырос, не встретишь плачущего взрослого мужчину. Я подошел к Леви и, испытывая неловкость, опустил ладонь на его плечо. Его сотрясали рыдания. Спустя минуту он дернул плечом, освобождаясь от моей руки. Не зная, куда деваться, я вернулся на свое место и сел. Рыдания Леви закончились внезапно, как сейсмические колебания. Он потянулся к бутылке и налил еще.
– Вы думаете, наверно, ну и дурак этот старикан? Хочет вернуть девушку, которая использовала его, чтоб получить свидетельство о браке и паспорт.
– Нам неизвестны ее мотивы. Возможно, возникли проблемы, о которых она постеснялась вам рассказать.
Он снял очки, насухо вытер глаза и сосредоточил их взгляд на мне. После толстых линз глаза казались маленькими и ненастоящими, сверкая, как стеклянные бусинки на мордочке плюшевого медведя. Он пристально вглядывался в мое лицо.
– Моя ассистентка в настоящее время проверяет агентства по найму. Вы не знаете, владеет ли Анжелина какой-нибудь профессией? Может, у нее есть диплом медсестры или няни?
Он покачал головой:
– Какой смысл за ней охотиться? Ясно, что она не желает иметь со мной ничего общего.
– Откуда вы знаете? В любом случае, даже если вам предстоит разойтись, вам следует знать о ее местонахождении, чтобы оформить необходимые бумаги.
– Вы слишком прямолинейны, мистер Кьюнан, но правы. Как вы думаете, я действительно полный идиот?
– Я так не думаю.
– Да бросьте. Все молодые люди думают, что старики – маразматики. А старики то же самое думают про молодых.
Он начинал меня утомлять. Я знал, что в голове у Леви водятся более оригинальные мысли, непохожие на шаблонный набор рождественских открыток, и решил приступить к делу.
– Вы позволите мне осмотреть комнату Анжелины, ее шкафы и вещи?
Он согласно кивнул. Странно, подумал я: обычно брошенные люди охраняют от чужого глаза все то, что оставили их возлюбленные. Возможно, содержа вещи в неприкосновенности, они согревают себя иллюзией о внезапном возвращении сбежавшей жены или подруги. Правда, встречаются и такие, кто целиком полагается на частного детектива и всячески способствуют делу.
Леви принадлежал к последним. Слезы высохли окончательно. Круглое лицо посуровело. От жалости к себе не осталось и следа.
– Простите за не очень деликатный вопрос, господин Леви. Скажите, пожалуйста, много ли денег увела у вас Анжелина?
– Несколько тысяч. Дело не в деньгах, мистер Кьюнан.
– Думаю, что не только в деньгах.
– В Ирландии, когда она исчезла, я заморозил ее кредитные карты. Только не говорите, что я хотел причинить ей зло. Просто подумал, а вдруг ее увезли вопреки ее желанию и отпустят, когда выяснится, что наличных с нее не получить.
– Разумно, – сказал я, стараясь сохранить непроницаемый взгляд, потому что на самом деле мучился вопросом: неужто это тот самый человек, который безрассудно женился на молоденькой нищенке. – Покажите мне ее комнату, – попросил я.
– Наша спальня… По лестнице и направо, – сказал он без дальнейших уточнений.
Я поднялся по лестнице, миновав портрет дамы в жемчугах, и вошел в спальню хозяина дома. Если бы не современная «королевская» кровать под балдахином с новомодным ортопедическим регулирующимся матрасом, интерьер этой комнаты можно было бы принять за экспозицию в музее королевы Виктории и ее супруга принца Альберта. Лепной потолок, тяжелые портьеры, кресла с прямыми спинками в духе Макинтоша, лампы и люстра от Тиффани, редкой красоты фарфоровые статуэтки, – все создавало иллюзию наступающего двадцатого века. Мебель из светлого дуба гармонировала с паркетом такого же качества в тех местах, где его не прикрывали восточные ковры. Я не специалист, чтоб определить происхождение обстановки, но мне все эти вещи показались не меньшим антиквариатом, чем те, которые рекламируют на глянцевых страницах аукционных каталогов. Тумбочка с правой стороны от кровати была загромождена книгами, стаканами и пилюлями. С левой стороны – пуста. Я присел на корточки и заглянул под кровать: ничто не напоминало о том, что здесь обитала молодая женщина из Манилы. Ни тапочек, ни случайно забытого лифчика – пустота.
На пустовавшем туалетном столике я обнаружил фотографию в тяжелой серебряной рамке. Нет, на ней была не Анжелина, а все та же женщина в жемчугах, которую я уже рассматривал на парадном портрете и на кухне. Меня покоробило то, что фото глядело прямо на супружеское ложе Леви. У него, наверно, пунктик по поводу этой дамочки. Проверив все ящики и полочки, я перешел к осмотру гардероба величиной с малогабаритную квартиру, в которой могло бы разместиться семейство из пяти человек. Правая сторона была заполнена вещами хозяина. Слева сиротливо висел единственный женский наряд – длинный белый пиджак с букетиком цветов на лацкане и платье.
Стоя посередине спальни, я растерянно пытался сделать хоть какие-то выводы. Женщина прожила здесь два месяца, потом собрала вещи и уехала, не оставив даже мелочей, будто гость, который провел в гостинице одну ночь. В голову закрались подозрения. Не хватало только обнаружить свежую могилу в дальнем уголке сада. Нет, быть этого не может. Я знал, что Анжелина жива. Если бы Леви захотел разделаться с невестой, он бы не стал привлекать к себе внимания, заявившись ко мне в контору. Я вернулся на кухню.
– Теперь прошу сюда, – сказал он, открывая дверь в столовую комнату с большим столом на двенадцать персон. Через нее мы прошли в просторную гостиную с французскими окнами во всю стену, выходившими на лужайку. Здесь было еще больше картин и дорогой мебели. Да и сами стены представляли собой произведения искусства. Матерчатые обои ручной работы я оценил в сумму, равную годовой арендной плате за мой офис. Пока я изучал обстановку, мои глаза дважды наткнулись на изображение женщины в жемчугах – над камином и на стене. Леви подошел к резной полке и взял в руки фотографию Анжелины в том самом белом костюме, который я видел в гардеробной.
– Прелесть, правда? – сказал он, но мой взгляд остановился на другой фотографии, стоявшей чуть позади. На ней я увидел Марти Кинг в подвенечном платье и Чарли Карлайла в сером фраке. Меня словно кипятком окатило. Чудесно! Человека Карлайлов убивают у входа в мое агентство, а на следующий день в моем кабинете появляется чудаковатый старикашка, в гостиной у которого стоит свадебная фотография Марти и Чарли, и просит меня уехать на пару недель на Филиппины. Что происходит, черт возьми? Я резко повернулся к Леви, сдерживаясь, чтоб не врезать ему.
– Я хотел, чтоб у Анжелины было такое же, – проговорил Леви, прежде чем я раскрыл рот.
– Что? – оскалился я.
Он, очевидно, понял, куда я смотрел, и объяснил мой интерес по-своему.
– Платье. От Элизабет Эмануэль. Оно стоило старику Брэндону целого состояния, но у его семьи все всегда должно быть самое лучшее. Я бы купил Анжелине такое же, но мы не венчались, а расписались в мэрии, поэтому она предпочла костюм.
– Ах, вот оно что, – проговорил я. Его слова меня озадачили. Леви не пытался скрыть, что знаком с Карлайлами. Либо он прекрасный актер, либо его отношения с этим кланом носят случайный характер. Я не мог освободиться от терзавшего меня подозрения.
– Разве не красавица моя Анжелина? – снова спросил Леви. Он принял мое волнение за горячий интерес к его жене.
– Очень, очень красива, – заверил я его.
– Хотите, я сделаю для вас копию? Этот снимок лучше того, что я оставил у вас. Можете украсить ее портретом свой офис.
Леви вытащил на свет тяжелый альбом, нашел такую же фотографию Анжелины и направился к факсу в углу гостиной.
– С его помощью я держу связь со своим брокером, – объяснил он.
Я продиктовал номер факса агентства, и он переслал копию фото Селесте.
– Вы, значит, знакомы с Брэндоном Карлайлом? – как бы невзначай поинтересовался я, когда он закончил возиться с факсом.
– А вы, значит, знакомы с семейством Карлайлов? Я ведь не назвал Брэндона по фамилии, – резко парировал Леви.
– Марти Карлайл в некотором смысле моя клиентка, а с Чарли я встречался вчера вечером, – ответил я.
– Гм. – Леви поглядел на меня оценивающим взглядом, даже снял очки в тяжелой оправе, чтоб не мешали. – Члены семьи Карлайлов не приветствуют досужие разговоры о себе.
То ли любимый виски королевы-матери дал себя знать, то ли настроение у меня вконец испортилось после его слов, только я решил не сдерживаться.
– Забавно вас слушать, господин Леви, – ледяным голосом заметил я, хотя лицо мое пылало. – Вчера практически то же самое заявил мне один человек из полиции. А вот самому Чарли нравится, когда я обсуждаю его, разумеется, с нужными людьми.
Леви водрузил очки на место и воскликнул:
– Что такое? Я вас чем-то расстроил?
– Простите, здесь нет вашей вины. Я ухожу, чтоб не наговорить лишнего. И постараюсь вернуть Анжелину.
– Нет, – твердо сказал Леви. – Сядьте, мистер Кьюнан. Ко мне редко кто заглядывает, и я не хочу, чтоб человек ушел из моего дома в плохом настроении. Вас беспокоит нечто, связанное с моим старинным партнером по бизнесу Брэндоном Карлайлом и его семьей, и я желаю знать, в чем дело.
Решительность прибавила Леви росту и солидности. Он подтолкнул меня к широкому креслу, и я не успел опомниться, как сидел напротив него с очередной порцией виски в руках.
– Послушайте, я не могу рассказывать вам о секретах своих клиентов, – проговорил я. – Вам бы понравилось, возьмись я трезвонить о ваших проблемах с Анжелиной по всему Манчестеру?
– Если бы это помогло вернуть ее в мой дом, я бы не возражал.
Я молча отпил виски. Он разглядывал содержимое своего бокала.
– С Марти беды не оберешься, но мне она нравится, и я бы не хотел, чтоб на нее обрушились неприятности, – сказал он с расстановкой.
– Неприятности? – взорвался я. – Какого рода неприятности? Надеюсь, не такого сорта, что обрушились на Лу Олли?
– Так вы в этом деле замешаны? – спросил он с победоносной улыбкой на устах. – В газетах писали, что убийство произошло на той же улице, где находится ваше агентство.
– Чистой воды случайность.
Я вдруг понял, что оправдываюсь, а Леви перешел в наступление, вместо того чтоб объяснять мне, что связывает его с Карлайлами.
– Никогда не говорите букмекеру о случайности. Я всю жизнь существую по законам случая. И выжил благодаря счастливой случайности.
– Неужели?
– Представьте себе. Я оказался в последней группе еврейских детей, вывезенных из Берлина в 1939 году, перед самым началом войны. Моим родителям не повезло. Нас с сестрой приютила одна семья в Читэм-Хилл. Моя сестра – это и есть все мои родные. – Он показал рукой на самый большой в комнате портрет над камином. – Она была для меня всем, моя Лия. – Он снова стал вытирать платком увлажнившиеся глаза. – Но что вам до рассказов старого зануды?
– Значит, это ваша сестра?
– Конечно. И на всех картинах – жемчужное ожерелье, единственная фамильная вещь, которую нам удалось привезти из Германии. Лия продала его, чтоб оплатить мою учебу. И я пообещал, что обязательно верну ей жемчуг. Я сдержал слово и каждый раз, когда я дарил ей жемчужное ожерелье, мы заказывали новый портрет или делали фото.
– Тут у вас везде только она.
В ответ Леви хитровато улыбнулся:
– Вы умный молодой человек. Вы ведь хотели спросить, как чувствовала себя здесь Анжелина?
Я не собирался спрашивать его об этом, зато он собирался рассказать.
– Я всем обязан Лии. Она умерла около трех лет назад… рак печени. Мне стало без нее так одиноко. Весь этот дом – ее творенье. Она старше меня, она помнила дом нашего деда в Берлине и думала, что будет утешаться приятными воспоминания детства, если устроит здесь все так, как было там. Вы должны понять: я не могу ничего менять. Это значило бы предать Лию.
На сей раз я хотел было уточнить, как все-таки чувствовала себя филиппинская женушка в доме, наполненном призраками, но придержал язык. Леви допил виски, протянул стакан, чтоб я налил ему еще, и хитро прищурился:
– Так вам известно все о Лу Олли?
– Я ничего не знаю.
– Я говорил Брэндону, что у этого парня нет тормозов, но он ввел его в дело назло Чарли. Брэндон все жизнь пытается сделать из своих сыновей крутых парней. Спрашивается, зачем? Они такие, какие есть. Сколько раз я советовал ему оставить ребят в покое, но нет. Брэндон мнит себя библейским Авраамом, основателем колена. Ненасытный человек! С тем, что у него в штанах, он мог бы заселить своим потомством весь Чешир. Только жена бы его этого не перенесла, бедная женщина.
– Знаете, я лучше пойду, – перебил я его.
– Оставайтесь. Я же сказал, запишите на мой счет двойную сумму за сегодняшний день, – произнес он командным голосом и, взглянув на пустые стаканы, состроил кривую улыбку. – Вы уже и не пьете со мной.
Леви до краев наполнил мой бокал.
– Я был у Брэндона вместо гроссбуха. В его бизнесе не ведут учет на бумаге. Все цифры хранились в моей голове. Скажем, он говорил: «Сэм, возьми-ка это на заметку», – и протягивал мне клочок бумажки с записанными суммами, а я их запоминал. Моя память помогла мне стать богатым человеком. Зачем, спросим себя? Вам нравится мой дом?
– Конечно.
– Это моя тюрьма. Найдите Анжелину, и я расскажу вам больше про Брэндона Карлайла, чем кто-либо другой. Я знаю о Брэндоне даже больше, чем он сам о себе знает.
– Скажите, господин Леви, вы когда-нибудь слышали об адвокате по имени Мортон В.И. Деверо-Олмонд?
Не помню точно, почему вдруг я спросил о нем. Возможно, фотография Марти и Чарли напомнили мне о Мортоне.
Леви помотал головой:
– Он как-то связан с Винсом Кингом, да?
– Деверо-Олмонд. Подумайте, – сурово настаивал я.
– Есть отвратительные вещи, о которых лучше не знать. И думать о них нечего. Вот и моя бедная Лия всю жизнь промучилась, думая о наших родителях. Ненависть разъедает человека изнутри быстрее, чем рак, – заключил он, вздыхая.
– Конечно, – произнес я, удивляясь собственной горячности, – кто старое помянет… Лучше пусть злодеи продолжают творить зло, а мы о них и думать забудем. Так, что ли?
– Мистер Кьюнан, вы еще молоды, и я должен вас предупредить. Вам придется набраться мужества. И даже если вам достанет мужества, не думаю, что вам захочется платить цену, которую потребует Брэндон Карлайл за то, что вы лезете в его дела.
– Платить? Так значит, поиски Анжелины все-таки подлог? Вы хотели отослать меня на Филиппины, пока здесь в Манчестере будет что-то происходить?
– Какая подозрительность! Вы напоминаете мне Лию. Ничего здесь происходить не будет. Поверьте мне. Я бы первый знал. Брэндон оплакивает смерть Олли, как родная мама.
Леви прыснул со смеху, когда произносил последние слова. Мне это не понравилось.
– Вот я сказал «мама», а потом подумал, – неожиданно продолжил он, просунув большой палец за воротничок сорочки, – бывают ли у такого отродья, как Олли, матери или этих уродов выращивают в пробирках в каком-нибудь подземелье?
– Думаю, вы сами знаете ответ, – устало проговорил я.
Леви поглядел на меня очень странными глазами. Не знаю, чего в них было больше, печали или обреченности.
– Да-а, мистер Кьюнан, я вижу, что вам уже известно слишком много, но, видимо, еще недостаточно, – загадочно произнес он. – Найдите мою Анжелину.
20
Было уже три пополудни, когда я выбрался из такси на углу улочки, ведущей к штаб-квартире «Робин Гуд Инвестигейшнз». Голова раскалывалась от виски, выпитого с господином Леви. Раскрыв дверь своей конторы, я наткнулся на полную понимания улыбку Клайда Хэрроу.
– Долгий завтрак с возлияниями, Дейв?
Его яркий пиджак слепил глаза.
– Завтрак, плавно переходящий в обед, – продолжила его мысль Селеста, сидевшая за своим рабочим столом.
Клайд выстрелил в нее взглядом, будто учуял горячие новости.
– Зачем пожаловал? – спросил я его неприветливо.
– Дейв, сегодня ты – человек дня – Он не переставал улыбаться. – И я здесь, чтобы взять интервью.
– Три сотни. Меньше за интервью я не беру.
Клайд так пылал от нетерпения, что я мог бы запросить и миллион. Он держал наготове свой мобильник, как снятый с крючка пистолет, тем самым намекая, что съемочная группа может появиться здесь в любую секунду. Я невольно припомнил прежние интервью, которые он умудрился провести прямо из моей приемной. Для Клайда отказ от «беседы» означал молчаливое признание вины.
– Мне ничего не известно об убийстве Олли, – взмолился я.
Он не возразил.
– Я знаю, Дейв.
Я перевел дыхание. Хэрроу взмахнул рукой, сжимавшей телефон.
– Я знаю, Дейв, что ты эксперт по местным разборкам, но дело Олли уже схвачено полицией. Представь себе, вся эта история есть на пленке. – Он подошел к окну и указал на видеокамеру, установленную под козырьком ювелирного магазинчика прямо напротив. – Вот так-то, милый мой. День-два, и преступники будут арестованы. Вообще, этими убийствами на улицах уже никого не удивишь.
– Думаю, что Олли никого не мечтал удивить.
– Вот именно. Люди уже насмотрелись на таких, как он. Подумаешь, мелкий рэкетир. Меня сейчас волнует судьба местной фауны. Я слышал, ты нынче по уши занят птичками. И мне это нравится.
– Я не в восторге от птичек.
– Долгий завтрак с возлияниями, Дейв?
Его яркий пиджак слепил глаза.
– Завтрак, плавно переходящий в обед, – продолжила его мысль Селеста, сидевшая за своим рабочим столом.
Клайд выстрелил в нее взглядом, будто учуял горячие новости.
– Зачем пожаловал? – спросил я его неприветливо.
– Дейв, сегодня ты – человек дня – Он не переставал улыбаться. – И я здесь, чтобы взять интервью.
– Три сотни. Меньше за интервью я не беру.
Клайд так пылал от нетерпения, что я мог бы запросить и миллион. Он держал наготове свой мобильник, как снятый с крючка пистолет, тем самым намекая, что съемочная группа может появиться здесь в любую секунду. Я невольно припомнил прежние интервью, которые он умудрился провести прямо из моей приемной. Для Клайда отказ от «беседы» означал молчаливое признание вины.
– Мне ничего не известно об убийстве Олли, – взмолился я.
Он не возразил.
– Я знаю, Дейв.
Я перевел дыхание. Хэрроу взмахнул рукой, сжимавшей телефон.
– Я знаю, Дейв, что ты эксперт по местным разборкам, но дело Олли уже схвачено полицией. Представь себе, вся эта история есть на пленке. – Он подошел к окну и указал на видеокамеру, установленную под козырьком ювелирного магазинчика прямо напротив. – Вот так-то, милый мой. День-два, и преступники будут арестованы. Вообще, этими убийствами на улицах уже никого не удивишь.
– Думаю, что Олли никого не мечтал удивить.
– Вот именно. Люди уже насмотрелись на таких, как он. Подумаешь, мелкий рэкетир. Меня сейчас волнует судьба местной фауны. Я слышал, ты нынче по уши занят птичками. И мне это нравится.
– Я не в восторге от птичек.