Страница:
— В милицию я схожу сам, — повторил Геннадий Петрович. — Ты туда больше не бегай и не звони!
— А что мне еще делать?! Что?! — отчаянно выкрикнула Кристина. — Ведь никаких других дел у меня без Алеши не осталось!
Академик немного растерялся. Дочь действительно в последнее время занималась исключительно Алешей, не работала… Машенька жила у дедушки с бабушкой.
— Придется поискать себе занятие, пока мы будем искать Алешу, — с необычной для него жесткостью отозвался ректор. — Нужно занять себе руки и голову! Это единственный вариант. Можешь переехать на время к нам. Или пусть Маша поживет с тобой.
— Нет, — покачала головой Кристина, — не надо… Не хочу… Я буду жить здесь. Одна… И ждать Алешу…
Она начинала догадываться, кто украл сына, но боялась даже думать об этом и произносить имя…
Отец кивнул и с жалостью да легкой, почти незаметной обидой глянул на дочь. Ему захотелось напомнить ей о Машеньке, о себе, о матери, которые могли бы заменить Кристине Алешу. Мальчик вообще, на взгляд деда, пользовался неоправданными привилегиями в семье. А жизнь Кристины давно пошла наперекосяк. Не помогала даже излюбленная формула академика:
— Было бы здоровье, остальное купим!..
Мирно лежащий в Мавзолее Владимир Ильич этому постулату Воздвиженского поспособствовал немало. Хотя в последнее десятилетие уходящего XX века политическая грамотность и платформа молодежи поменялись самым коренным образом. И знакомые и коллеги с тайным злорадством нередко сообщали об этом охраннику «здоровья» Ильича.
Геннадий Петрович старался на эти россказни внимания не обращать. Поскольку его родное государство оставалось верным своим традициям и освобождать уютный домик-одиночку на Красной площади не спешило.
В свое время Воздвиженскому, матери Виталия и многим другим казалось, что брак Кристины и Виталия получится прочным. Поскольку его усердно скрепляли с двух сторон ректор мединститута и таинственные покровители семьи Ковригиных. Поначалу так и было…
После случайного знакомства в кабинете Воздвиженского Виталий стал форсировать события для возможности новой встречи. Надо торопиться… А это он умел. Ему понравилась девушка, ее отец привлекал парня давно, а ситуация в целом планировалась и выстраивалась идеально. В ней пришлись к месту и красота Кристины, и импозантность Виталия, и деньги обеих семей, и немалые возможности ректора… В общем, каждое лыко в строку…
Удачно получается, радовался Виталий. Даже очень… И все как-то само по себе… Даже ничего придумывать не пришлось и особо напрягаться.
Мать заметила его необычное радостное оживление.
— У тебя большие успехи с кандидатской? — осторожно спросила она.
— И с ней тоже, — охотно откликнулся сын.
— А с чем еще?
— С кем, — поправил Виталий. — Но об этом пока рано говорить… Когда все устроится, узнаешь.
— Симпатичная? — полюбопытствовала догадливая мать.
— Прелесть! — улыбнулся Виталий.
Но прелесть ни в коем случае нельзя упустить. Наверняка других претендентов хватало…
Виталий решил действовать с максимальной наглостью и проворством.
— А к вам дочка часто заходит? — спросил он, словно между прочим, своего научного руководителя.
— Редко. — Воздвиженский оценивающе осмотрел свое медицинское будущее. — Обычно мы с ней обо всем беседуем дома. Понравилась?
— Очень, — признался Виталий и взглянул на ректора просительно-умоляюще.
Ну конечно, если тот сейчас не поможет Ковригину, ему не видать больше Кристины. А значит, рассчитывать и надеяться на нечто серьезное не придется…
— Я что-нибудь придумаю, — охотно пообещал профессор. — Только учтите, молодой человек: Кристина — девушка непростая. Избалованная и слабенькая. Поэтому ее надо беречь и обращаться с ней предельно заботливо.
Особого желания пестовать жену у Виталия не было. Он предпочитал, чтобы берегли его и именно с ним носились, как с миллионом в кубышке. Но здесь выбирать, торговаться и выдвигать свои условия ни к чему. И Виталий ни на секунду не задумался.
— Я готов! — торжественно и почти искренне объявил он. — Тем более, что, как медик, знаю о болезнях больше других и многое умею. И все благодаря вам, Геннадий Петрович!
Эту фразу, тоже, кстати, процентов на восемьдесят правдивую, Виталий любил вдалбливать в голову своего научного мэтра, справедливо полагая, что много лести не бывает. Ее обычно всегда и всем недостает.
— А где вы встречаете Новый год? — вдруг спросил ректор.
Виталий на мгновение замялся. Этот вопрос пока оставался открытым. Приглашали друзья, девушки… Недостатка в знакомых Ковригин никогда не испытывал.
— Скорее всего, дома. С мамой, — солгал он. Виталий давно уже не встречал праздников с матерью. Она привыкла проводить их в одиночестве и вполне смирилась с вдовьей долей, не подозревая, что сила дьявола — в ангельском терпении.
— А если я приглашу вас к себе? — хитро прищурился Воздвиженский. — Встретить с нами Новый год? Нас всего трое: Кристина, моя жена Мария Михайловна и я. Четвертым будете?
— С удовольствием! — откликнулся Виталий. Он и не рассчитывал на такой блестящий вариант. — Только вы ничего не говорите Кристине… Пусть это будет для нее сюрприз!
— Договорились! — улыбнулся профессор.
Вечером Виталий впервые в жизни обратился к матери с неожиданной просьбой. Он сначала не знал, как лучше подойти к решению такого щекотливого дела. Но поскольку доказывать аксиому — Новый год приходит первого января — никому еще не приходилось, Виталию стоило вновь поспешить.
— Мама… — неуверенно начал он, — я никогда не просил тебя — об этом… Но сейчас мне очень нужно… Я хочу подарить одной девушке на Новый год необычное украшение ручной работы. Чтобы поразить и восхитить ее. У тебя большая коллекция отца… Я даже никогда ее не видел целиком. Пожалуйста, выбери что-нибудь на свой вкус!.. Или давай выберем вместе… Мне это позарез важно…
Мать вздохнула, улыбнулась и удивленно оглядела такого робкого, неловкого и совершенно не похожего на самого себя сына.
— А как ее зовут?
— Кристина… — пробормотал Виталий.
— Имя какое редкое… Она темная или блондинка?
— Темная… С карими глазами… Почти черными…
Мать вновь вздохнула и принесла из своей комнаты большую резную шкатулку — Виталий никогда ее не видел. Поставила на стол перед сыном и открыла. Виталий ахнул и поначалу даже отпрянул от ударившего в глаза блеска, переливов камней и изобилия украшений. Коллекция отца действительно оказалась огромной.
Мать внимательно наблюдала за ним. Сын не решался ни к чему притронуться и вытащить что-нибудь из шкатулки. И тогда мать молча опрокинула ее и вывалила содержимое на скатерть… Виталий ахнул вновь, не в силах сосредоточиться на чем-то одном. Он запустил в эту сверкающую, переливающуюся груду жадную лапу, не зная, что лучше ухватить…
По белой скатерти раскатились причудливые серьги — продолговатые, длиннющие и маленькие, почти крошечные, с камнями и из одного серебра… И в каждой паре было столько безграничной фантазии, столько неуемной, бьющей через край выдумки, что вряд ли такое когда-нибудь и кто-нибудь сумел бы повторить.
А проколоты ли у Кристины уши? — задумался Виталий. Нет, никак не вспомнить… Лучше не рисковать. Потом он посмотрит на нее повнимательнее…
Выделялись браслеты — тонкие и широкие, с загадочными изменчивыми узорами и переходами линий, создающими неожиданно странные и прекрасные сочетания… Рассыпались кулоны с разноцветными камнями, цепочки и колье…
Но больше всего Виталия привлекали перстни. Он на них и нацелился. И выхватил из этого многообразия один с черным длинным камнем, почти на весь палец, в уникальном обрамлении тончайшего, полуопределенного, едва заметного и одновременно приковывающего к себе узора. Тонкие линии сбегались и разбегались, слегка прикасаясь друг к другу. Они жили сами по себе, не мешая соседкам, и в то же время оказывались прочно связанными с ними. Работа настоящего мастера, художника… Его отца…
— А какой размер кольца нужен Кристине? — спросила мать.
Виталий чуточку растерялся. Он этого, конечно, выяснить не успел.
— Не беда, легко прикинуть на глаз, — успокоила мать. — У нее наверняка тоненькие пальчики.
Виталий кивнул. Да, очень тоненькие…
— Значит, этот подойдет. — Мать кивнула на перстень, лежащий в ладони Виталия. — Он на узкую руку. В крайнем случае будет носить не на безымянном, а на среднем или указательном пальце. Да и потом, ты всегда можешь поменять на другой, точнее подходящий по размеру. Когда узнаешь его.
— Нет, я хочу подарить ей именно этот, — заявил Виталий. — Он какой-то уж совсем удивительный… И очень ей подойдет.
— У твоего отца все работы были удивительными, — вздохнула мать.
И Виталий с ней согласился.
8
— А что мне еще делать?! Что?! — отчаянно выкрикнула Кристина. — Ведь никаких других дел у меня без Алеши не осталось!
Академик немного растерялся. Дочь действительно в последнее время занималась исключительно Алешей, не работала… Машенька жила у дедушки с бабушкой.
— Придется поискать себе занятие, пока мы будем искать Алешу, — с необычной для него жесткостью отозвался ректор. — Нужно занять себе руки и голову! Это единственный вариант. Можешь переехать на время к нам. Или пусть Маша поживет с тобой.
— Нет, — покачала головой Кристина, — не надо… Не хочу… Я буду жить здесь. Одна… И ждать Алешу…
Она начинала догадываться, кто украл сына, но боялась даже думать об этом и произносить имя…
Отец кивнул и с жалостью да легкой, почти незаметной обидой глянул на дочь. Ему захотелось напомнить ей о Машеньке, о себе, о матери, которые могли бы заменить Кристине Алешу. Мальчик вообще, на взгляд деда, пользовался неоправданными привилегиями в семье. А жизнь Кристины давно пошла наперекосяк. Не помогала даже излюбленная формула академика:
— Было бы здоровье, остальное купим!..
Мирно лежащий в Мавзолее Владимир Ильич этому постулату Воздвиженского поспособствовал немало. Хотя в последнее десятилетие уходящего XX века политическая грамотность и платформа молодежи поменялись самым коренным образом. И знакомые и коллеги с тайным злорадством нередко сообщали об этом охраннику «здоровья» Ильича.
Геннадий Петрович старался на эти россказни внимания не обращать. Поскольку его родное государство оставалось верным своим традициям и освобождать уютный домик-одиночку на Красной площади не спешило.
В свое время Воздвиженскому, матери Виталия и многим другим казалось, что брак Кристины и Виталия получится прочным. Поскольку его усердно скрепляли с двух сторон ректор мединститута и таинственные покровители семьи Ковригиных. Поначалу так и было…
После случайного знакомства в кабинете Воздвиженского Виталий стал форсировать события для возможности новой встречи. Надо торопиться… А это он умел. Ему понравилась девушка, ее отец привлекал парня давно, а ситуация в целом планировалась и выстраивалась идеально. В ней пришлись к месту и красота Кристины, и импозантность Виталия, и деньги обеих семей, и немалые возможности ректора… В общем, каждое лыко в строку…
Удачно получается, радовался Виталий. Даже очень… И все как-то само по себе… Даже ничего придумывать не пришлось и особо напрягаться.
Мать заметила его необычное радостное оживление.
— У тебя большие успехи с кандидатской? — осторожно спросила она.
— И с ней тоже, — охотно откликнулся сын.
— А с чем еще?
— С кем, — поправил Виталий. — Но об этом пока рано говорить… Когда все устроится, узнаешь.
— Симпатичная? — полюбопытствовала догадливая мать.
— Прелесть! — улыбнулся Виталий.
Но прелесть ни в коем случае нельзя упустить. Наверняка других претендентов хватало…
Виталий решил действовать с максимальной наглостью и проворством.
— А к вам дочка часто заходит? — спросил он, словно между прочим, своего научного руководителя.
— Редко. — Воздвиженский оценивающе осмотрел свое медицинское будущее. — Обычно мы с ней обо всем беседуем дома. Понравилась?
— Очень, — признался Виталий и взглянул на ректора просительно-умоляюще.
Ну конечно, если тот сейчас не поможет Ковригину, ему не видать больше Кристины. А значит, рассчитывать и надеяться на нечто серьезное не придется…
— Я что-нибудь придумаю, — охотно пообещал профессор. — Только учтите, молодой человек: Кристина — девушка непростая. Избалованная и слабенькая. Поэтому ее надо беречь и обращаться с ней предельно заботливо.
Особого желания пестовать жену у Виталия не было. Он предпочитал, чтобы берегли его и именно с ним носились, как с миллионом в кубышке. Но здесь выбирать, торговаться и выдвигать свои условия ни к чему. И Виталий ни на секунду не задумался.
— Я готов! — торжественно и почти искренне объявил он. — Тем более, что, как медик, знаю о болезнях больше других и многое умею. И все благодаря вам, Геннадий Петрович!
Эту фразу, тоже, кстати, процентов на восемьдесят правдивую, Виталий любил вдалбливать в голову своего научного мэтра, справедливо полагая, что много лести не бывает. Ее обычно всегда и всем недостает.
— А где вы встречаете Новый год? — вдруг спросил ректор.
Виталий на мгновение замялся. Этот вопрос пока оставался открытым. Приглашали друзья, девушки… Недостатка в знакомых Ковригин никогда не испытывал.
— Скорее всего, дома. С мамой, — солгал он. Виталий давно уже не встречал праздников с матерью. Она привыкла проводить их в одиночестве и вполне смирилась с вдовьей долей, не подозревая, что сила дьявола — в ангельском терпении.
— А если я приглашу вас к себе? — хитро прищурился Воздвиженский. — Встретить с нами Новый год? Нас всего трое: Кристина, моя жена Мария Михайловна и я. Четвертым будете?
— С удовольствием! — откликнулся Виталий. Он и не рассчитывал на такой блестящий вариант. — Только вы ничего не говорите Кристине… Пусть это будет для нее сюрприз!
— Договорились! — улыбнулся профессор.
Вечером Виталий впервые в жизни обратился к матери с неожиданной просьбой. Он сначала не знал, как лучше подойти к решению такого щекотливого дела. Но поскольку доказывать аксиому — Новый год приходит первого января — никому еще не приходилось, Виталию стоило вновь поспешить.
— Мама… — неуверенно начал он, — я никогда не просил тебя — об этом… Но сейчас мне очень нужно… Я хочу подарить одной девушке на Новый год необычное украшение ручной работы. Чтобы поразить и восхитить ее. У тебя большая коллекция отца… Я даже никогда ее не видел целиком. Пожалуйста, выбери что-нибудь на свой вкус!.. Или давай выберем вместе… Мне это позарез важно…
Мать вздохнула, улыбнулась и удивленно оглядела такого робкого, неловкого и совершенно не похожего на самого себя сына.
— А как ее зовут?
— Кристина… — пробормотал Виталий.
— Имя какое редкое… Она темная или блондинка?
— Темная… С карими глазами… Почти черными…
Мать вновь вздохнула и принесла из своей комнаты большую резную шкатулку — Виталий никогда ее не видел. Поставила на стол перед сыном и открыла. Виталий ахнул и поначалу даже отпрянул от ударившего в глаза блеска, переливов камней и изобилия украшений. Коллекция отца действительно оказалась огромной.
Мать внимательно наблюдала за ним. Сын не решался ни к чему притронуться и вытащить что-нибудь из шкатулки. И тогда мать молча опрокинула ее и вывалила содержимое на скатерть… Виталий ахнул вновь, не в силах сосредоточиться на чем-то одном. Он запустил в эту сверкающую, переливающуюся груду жадную лапу, не зная, что лучше ухватить…
По белой скатерти раскатились причудливые серьги — продолговатые, длиннющие и маленькие, почти крошечные, с камнями и из одного серебра… И в каждой паре было столько безграничной фантазии, столько неуемной, бьющей через край выдумки, что вряд ли такое когда-нибудь и кто-нибудь сумел бы повторить.
А проколоты ли у Кристины уши? — задумался Виталий. Нет, никак не вспомнить… Лучше не рисковать. Потом он посмотрит на нее повнимательнее…
Выделялись браслеты — тонкие и широкие, с загадочными изменчивыми узорами и переходами линий, создающими неожиданно странные и прекрасные сочетания… Рассыпались кулоны с разноцветными камнями, цепочки и колье…
Но больше всего Виталия привлекали перстни. Он на них и нацелился. И выхватил из этого многообразия один с черным длинным камнем, почти на весь палец, в уникальном обрамлении тончайшего, полуопределенного, едва заметного и одновременно приковывающего к себе узора. Тонкие линии сбегались и разбегались, слегка прикасаясь друг к другу. Они жили сами по себе, не мешая соседкам, и в то же время оказывались прочно связанными с ними. Работа настоящего мастера, художника… Его отца…
— А какой размер кольца нужен Кристине? — спросила мать.
Виталий чуточку растерялся. Он этого, конечно, выяснить не успел.
— Не беда, легко прикинуть на глаз, — успокоила мать. — У нее наверняка тоненькие пальчики.
Виталий кивнул. Да, очень тоненькие…
— Значит, этот подойдет. — Мать кивнула на перстень, лежащий в ладони Виталия. — Он на узкую руку. В крайнем случае будет носить не на безымянном, а на среднем или указательном пальце. Да и потом, ты всегда можешь поменять на другой, точнее подходящий по размеру. Когда узнаешь его.
— Нет, я хочу подарить ей именно этот, — заявил Виталий. — Он какой-то уж совсем удивительный… И очень ей подойдет.
— У твоего отца все работы были удивительными, — вздохнула мать.
И Виталий с ней согласился.
8
В воскресенье вечером, распростившись с однополчанами и добравшись до станции на попутке, Егор медленно двинулся по той дорожке, что показала ему вчера случайная попутчица. По дороге он пытался осмыслить свои действия и настроения.
Ему так уж необходима консультация неизвестного медика? Хотя дочь утверждала, что очень даже известного… Все равно…
За долгие госпитальные месяцы Егор не то чтобы изверился и потерял надежду вернуться в свой любимый военный строй… Нет… Но безоговорочно доверять заключениям и уверениям официальной медицины перестал. Особенно после поездки к бабе Дуне.
— Я тебе вот что скажу, — как-то вдруг подошла к Егору в коридоре госпиталя пожилая санитарка Люба, — здесь, конечно, лечат неплохо… И люди все хорошие. А только съездил бы ты к одной женщине!.. Тут недалеко, по Казанской дороге. У нее многие так подлечивались, что сами себя потом не узнавали.
— Ну, это мне лишнее! — хмыкнул Егор. — Себя все-таки узнавать хочется. Хотя бы иногда.
— Ладно, не шуткуй! — махнула рукой Люба. — Вот тебе адрес. Выпишешься — и сразу поезжай! Еще спасибо скажешь.
Егор поблагодарил, сунул листок с адресом в записную книжку и благополучно о нем забыл. Но недели через три после выписки, когда вновь страшно начали терзать головные боли, он вспомнил о санитарке Любе и достал этот клочок бумаги. Наутро и отправился за город.
Приютила Егора в Москве все та же жалостливая троюродная сестра матери, с которой раньше Егор даже не был знаком. Врачи настаивали на демобилизации, Одиноков сопротивлялся… Так пока и жил, надеясь вновь победить.
В поселке дорогу к бабе Дуне ему показала первая же встречная женщина в пестром платочке. И заметила:
— Только очередь к ней большая, милок… Не сразу наша бабуля всех принимает. — Она задумчиво оглядела подтянутую фигуру полковника и не утерпела: — Да неужто вы хвораете? Бравый такой… Или родственники болеют?
— Я недавно с фронта, — скупо объяснил Егор.
— А-а, ну да… — горестно протянула женщина. — И когда эта война кончится?.. У соседей сын пропал без вести… Который год ждут… Хоть бы вернулся… Вашей матери повезло.
Она вздохнула и пошла дальше. А Егор — к дому бабы Дуни, от которого тихо и покорно вытянулась очередь вдоль задумчивой зеленой улицы, слегка пошевеливающей листьями деревьев.
«Куда я лезу? — виновато подумал, останавливая себя на ходу, Егор. — Тут, поди, народ больной, слабый, приползший с последней надеждой… А у меня есть госпиталь имени Бурденко… И другие разные госпитали».
Он остановился и уже совсем собрался повернуть к автобусной остановке, как его заметила девушка в цветастеньком платьице, стоявшая сбоку хвоста хворых и недужных, и окликнула:
— Товарищ полковник! Вы, наверное, к бабе Дуне?.. Так это здесь…
Егор замялся и затоптался на месте, не зная, как лучше поступить. Девушка отделилась от очереди и подошла к нему.
— Здравствуйте! Я внучка бабы Дуни, Галя. Помогаю ей.
— Вроде медрегистратора? Галя улыбнулась:
— Вроде… Спрашиваю всех, кто с чем приехал и откуда, кто сколько ждать может… Народу много. Потом бабуле рассказываю, а она уж решает, кого побыстрее принять и как помочь. У вас что?
— У меня война, — глухо отозвался Егор, глядя в сторону. Над ним о чем-то перешептывались две старые, слегка уставшие от жизни липы. — Ранение в руку и в голову… На мине подорвался. Контузия… Черепно-мозговая травма. Короче, голова сильно болит. Забодай ее комар… Спать не могу… Хотя теперь уже немного привык. В госпитале вволю належался. Хочу опять в полк, да не пускают. Одна нерва… Пока в Москве живу. Временно…
— Вы здесь подождите, — велела Галя. — Не уходите никуда! Я сейчас к бабуле схожу, обо всех вновь приехавших ей расскажу и вернусь. Вы меня, пожалуйста, обязательно дождитесь!
Егор хмуро кивнул и спрятался в сторонку, в тенек большого раскидистого дуба, потому что голова Одинокова теперь солнца не переносила и тотчас начинала болеть. Люди в очереди почти не обратили на него внимания.
Галя вернулась минут через десять и тотчас отправила в дом к бабе Дуне сначала женщину с бледно-зеленой, высохшей, как октябрьский лист, девочкой лет пятнадцати, а потом мужчину на костылях.
— Вы пойдете следующим! — сообщила она Егору.
Он снова угрюмо кивнул. В ожидании прошло около часа. Очередь не проявляла нетерпения, не роптала и почти не двигалась. Говорили больные шепотом, стараясь никого своим присутствием вокруг не тревожить.
Через дорогу вперевалку проковыляла дружная гусиная ватага, изредка флегматично погагивая. Вдалеке грустно промычала одна из еще уцелевших коров Подмосковья. Последняя могиканка… И снова наступила тишина.
Егор опустился на корточки и прислонился к забору. Устал ждать… Но уезжать сейчас смешно и глупо. Лучше уж повидать знаменитую лекарку бабу Дуню и выслушать все, что она скажет. Да и сама поселковая, заросшая бойкой травой улочка успокаивала, тормозила поспешно стучащее сердце и затягивала зеленым легким маревом все чувства и настроения.
Наконец вновь появилась Галя и приветливо призывно махнула Егору рукой. Он прошел по вытоптанной множеством ног дорожке к дому, поднялся по трехступенчатой лесенке на крыльцо и, толкнув дверь, вошел на веранду. Около стола в плетеном кресле сидела полноватая старушка, розовощекая и ясноглазая, совсем не похожая на кудесницу и врачевательницу. Хотя кто определил, как они должны выглядеть…
Егор поздоровался и подошел ближе. Баба Дуня указала ему на стул возле.
— Галочка мне все рассказала, — сразу перешла она к делу. Очередь за калиткой не давала возможности беседовать с каждым больным долго и обстоятельно. — Отдых тебе нужен, покой, свежий воздух… Воевать больше не надо. Навоевался уже! Езжай к матери. Ждет небось… А я вообще не понимаю, как вы там в этой своей Москве живете в квартирах. Бедные!.. Затолкали себя в клетки, без всякой зелени, замкнутые да еще висите на высоте какого-нибудь восьмого или десятого этажа… Как тут не болеть? Надо жить к земле поближе, это куда лучше. А вот тут травы… — И баба Дуня протянула Егору большой пакет. — Внутри листок бумаги, где все расписано, как и сколько принимать. Вылечить не обещаю, а помочь помогу. Полегчает обязательно. Через год приезжай, еще травы дам. Но без меня никаких трав не пей, и таблетки тоже лучше бросить. Они без пользы. Спи, гуляй!.. Жену заведи, детишек… Ребятишки — они самое хорошее лекарство от всех болезней. Ну, иди! А то меня там народ дожидается! — Баба Дуня мельком взглянула в стекло веранды.
Егор поблагодарил, взял пакет и вышел. Он был разочарован и зол. И ради чего мотался в такую даль?.. Хотелось настоящего тепла и ласки, а главное — большего волшебства и таинственности. Человек любит загадки. Ему с ними интереснее и уютнее. Но в жизни нередко все оказывается куда проще и зауряднее.
Галя на прощание махнула рукой и отправила в дом пожилую женщину.
Возле автобусной остановки Егор встретил женщину в платочке, указавшую ему дорогу к бабе Дуне.
— Неужто приняла? Так быстро? — удивилась она и обрадовалась. — Повезло вам! Теперь скоро выздоровеете!
Стоящая с ней рядом другая женщина в длинной лиловой кофте скептически поджала губы и покачала головой.
— Выздоровеет, как же… Дурят нашего брата! Себя-то поднять на ноги не может, а других вот берется! Это ж надо наглость такую иметь!
— Как это — себя? — не понял Егор.
— А вы что, ничего не знаете? Обезножела наша Дуня лет двадцать назад. А травница она знатная… И обет дала людям помогать, и только бесплатно. Вот слово свое держит, да ведь встать со своего кресла все равно не в силах, как не ходила, так и не ходит!..
— Перестань, нехорошо это! — одернула ее односельчанка.
— Чего нехорошо? Коли правда… И вообще бабуля наша головой поврежденная. Вы вот не слышали, поди, что она все по сей день ждет жениха с войны?
— Кого? — изумился Егор.
— Да жениха своего! Говорю же тебе, непонятливый! Парень у ей был, гуляли они… Но ты ничего такого не думай, это тебе не нынешнее время, когда девки так и норовят в постель нырнуть, так и высматривают, под кого бы поскорее лечь! Они в школе вместе учились, за одной партой сидели, летом жуков ловили, бабочек… Так бабуля все время вспоминает тех жуков… Потом война. Призвали жениха ейного, как и других парней. Через год родители похоронку получили. А бабуля наша до сих пор не верит, что погиб. Ждет — и все тут!.. Говорит, что он вот-вот приедет… Прямо сегодня-завтра… — Женщина в лиловой кофте недобро усмехнулась.
— А внучка Галя? Она-то откуда взялась?.. Злопыхательница пренебрежительно махнула рукой:
— Не внучка она ей! Вообще чужая! Приехала когда-то к бабуле издалека лечиться, так и осталась… Девка одинокая, ни кола ни двора. Вроде как сирота. Вдвоем теперь живут. А раньше Дуне соседи помогали…
Егор вернулся в Москву в глубоком унынии. И траву пить не стал. Бросил пакет в угол шкафа и забыл о нем. Но однажды сестра матери, прибирая в комнате, нашла пакет, прочитала записку бабы Дуни и заметила Егору:
— Верить и надеяться не обязательно, но проверить стоит. Чем так-то каждый день мучиться! Я же вижу! Хоть ты мне ни слова не говоришь и никогда не жалуешься… Только без перерыва и без всякого толка таблетки свои жучишь…
И Егор заварил траву, как писала баба Дуня. Стал пить. И через неделю как-то полегчало в голове, посветлело…
Так зачем он шел сейчас к дому врача? Или… Или его тянули к себе эти печальные, почти черные глаза, тайну которых очень хотелось разведать?.. Но зачем ему чужие секреты?.. Зачем незнакомые женщины с темными глазами и красивыми дочками?.. Зачем…
Он резко оборвал свои мысли. Всех дум все равно не передумаешь…
Возле калитки его встретила Маша. И обрадовалась. Странно. Совершенно незнакомый человек… Случайный попутчик…
Откуда ему знать, что Маша очень доброжелательная, отзывчивая и улыбчивая. В бабушку, в честь которой ее и назвали.
— Хорошо, что вы все-таки пришли! — объявила девчушка. — Дед у нас — светило медицинской науки! Только иногда светит не в ту сторону… — Она засмеялась.
— Это в какую же? — поинтересовался Егор. Девочка махнула рукой:
— Да не важно! Пойдемте! Мама будет рада. — И пошла впереди, показывая дорогу к крыльцу.
Егор насторожился. Почему это мама будет рада?.. Или она обожает заниматься благотворительностью, бескорыстно помогать людям, в том числе и незнакомым?.. Это похвальное и редкое качество, но… Егор верил в него очень слабо. Прожив на свете не так уж мало лет, он давно разобрался с человеческой бескорыстностью и благожелательностью. И отлично понял, что рассчитывать на них приходится не сильно. И тем более полагаться на помощь случайного встречного…
Но сейчас он шел по дорожке вслед за Машей, осматриваясь вокруг. Двухэтажный большой дом. Участок… Люди явно не бедные, но, судя по всему, безалаберные и много внимания на дачу не обращают…
Дом был недавно покрашен, крыша и крыльцо в полном порядке. Однако участок запущен, весь зарос неправдоподобно высокой травой. Плодовые деревья жили на манер диких, грядок нет вообще… Даже дорожки, те, где меньше ходят, тоже весело и празднично зазеленели. В глубине двора какие-то полуразвалившиеся сараюшки, мусор, заброшенная собачья будка…
Внутри дача точно так же отражала настроения и активность владельцев. Все в меру чисто, но ни малейшего намека на уют, на слабенькое желание украсить веранду или комнату вазой, ковриком на полу, картиной на стене… Все просто, почти аскетично, даже холодно. Без души… А так… Жить вполне можно. Дом большой, просторный…
— Мама! — крикнула Маша в глубину комнат. — Смотри, кто к нам пришел!
Откуда-то из тихих безмолвных дачных просторов появилась Кристина Геннадьевна в длинной пестрой юбке и белой блузке. И удивленно остановилась на пороге. Словно не ждала… Или, наоборот, ждала, ждала да и перестала. Надоело… Хотя прошло всего ничего, меньше двух дней.
— По вашему приказанию явился! — доложил Егор.
Маша снова засмеялась. Веселая девочка…
— Вы думаете, я приказывала? — задумалась вслух Кристина. — А впрочем, может, и так… Ну, все равно, садитесь, мы сейчас разыщем папу. Он где-то в саду. Маша! — Она обернулась к дочке, но та уже догадливо поскакала к двери.
— Я приведу! — Девочка подхватилась и побежала на веранду.
— Чай пить будете? — Кристина улыбнулась гостю.
Он кивнул и сел поближе к небольшому столу.
— А у вас есть с собой какие-нибудь медицинские заключения? — поинтересовалась Кристина.
Егор с досадой пожал плечами:
— Да нет, откуда? С собой не вожу…
— Это не обязательно, — поспешила успокоить его Кристина. — Обойдемся… Как ваши рыбки? Понравились друзьям?
Егор насупился. Он не выносил насмешек, воспринимал их крайне болезненно и агрессивно. И особенно не терпел язвительных и едких дам — женщин-зубоскалок, женщин-колючек. Поэтому ни одна из развеселых бойких поварих, подавальщиц и медсестер, с которыми ему приходилось сталкиваться по службе и по болезни, ему не нравились. Даже вызывали стойкие неприязнь и отвращение. Становились неприятными, как ни старались обратить на себя внимание Одинокова. Девчонки злились на него, раздражались, не понимали, какого рожна ему, этому вечно хмурому, но такому симпатичному мужчине, надо, и отступались, теряясь в догадках. А он и сам не понимал, что ищет. И хочет ли вообще кого-то для себя найти. Он напоминал самому себе дом, живущий со странной надписью на дверях: «Кто сюда войдет, окажет мне честь. Но кто этого не сделает, доставит мне удовольствие». Когда-то где-то вычитал…
В жизни порой случаются совершенно непонятные вещи. Скажем, почему-то о женской девственности говорят постоянно, а о мужской — почти никогда. Хотя мужская девственность существует абсолютно реально и анатомически. Говорят — «фригидная женщина». А вот для мужчин нет этого термина, хотя фригидные мужики очень даже встречаются в жизни. Явление есть, а термина к нему не придумали. Примерный эквивалент — «нордичный», но достаточно условный.
Впрочем, женщина в жизни Одинокова появлялась. Ненадолго. Промелькнула и исчезла, не оставив следа и только ухудшив ситуацию. Егор нередко вспоминал анекдот-поговорку одного из сослуживцев в Афгане, радостно твердившего, что есть лишь две разновидности женщин: «Прелесть какая глупенькая!» и «Ужас какая дура!» Третьей не дано. Опытный, видимо, был человек.
Валя работала в столовой военной части. За миленькой энергичной сибирячкой ухаживали многие и прозвали ее Валюха-веселуха. А вот почему она, разбитная и проворная, предпочла мрачноватого Одинокова — осталось загадкой. Но женщины вообще необъяснимо и довольно часто — чаще, чем ему того хотелось, — обращали на него свое пристальное внимание. Очевидно, в соответствии с великим и справедливым, жизненно логичным принципом «все наоборот».
— Она носит чулки всех оттенков, кроме синих, — любили повторять местную шутку о Валюхе жители гарнизона.
В то время колготки еще только завоевывали мир. И позднее Егор даже жалел об этом всемирном завоевании. Глухая колготочная стенка, закрывающая женские ноги целиком, его не радовала и не вдохновляла. Зато тонкий чулок, словно нечаянно, ненароком сползший, слегка приоткрывал небольшой промежуток нежного милого тела между капроном, наспех прихваченным резинками, и трусиками… Не случайно позже проститутки всех стран и народов вернулись к чулкам и поясам, оставив колготки исключительно для бытовухи и дневных походов по магазинам.
Валюня действительно носила разные чулки. Пестрые, по моде того времени, темно-коричневые, черные, песочные, прозрачно-серые… И эти разномастные, ежедневно разные чулки, туго натянутые на плотные ножки, неизменно резво и бодро мелькали возле столиков в столовой, притягивая к себе отнюдь не платонические взгляды.
Валюха стала упорно крутиться возле Егора, пока он обедал или ужинал. Одиноков раздражался и не мог толком есть. Он не любил, когда его, жующего, начинали рассматривать. Сослуживцы, среди которых приятелей у Егора за весь срок службы так и не завелось, шушукались и пересмеивались.
Ему так уж необходима консультация неизвестного медика? Хотя дочь утверждала, что очень даже известного… Все равно…
За долгие госпитальные месяцы Егор не то чтобы изверился и потерял надежду вернуться в свой любимый военный строй… Нет… Но безоговорочно доверять заключениям и уверениям официальной медицины перестал. Особенно после поездки к бабе Дуне.
— Я тебе вот что скажу, — как-то вдруг подошла к Егору в коридоре госпиталя пожилая санитарка Люба, — здесь, конечно, лечат неплохо… И люди все хорошие. А только съездил бы ты к одной женщине!.. Тут недалеко, по Казанской дороге. У нее многие так подлечивались, что сами себя потом не узнавали.
— Ну, это мне лишнее! — хмыкнул Егор. — Себя все-таки узнавать хочется. Хотя бы иногда.
— Ладно, не шуткуй! — махнула рукой Люба. — Вот тебе адрес. Выпишешься — и сразу поезжай! Еще спасибо скажешь.
Егор поблагодарил, сунул листок с адресом в записную книжку и благополучно о нем забыл. Но недели через три после выписки, когда вновь страшно начали терзать головные боли, он вспомнил о санитарке Любе и достал этот клочок бумаги. Наутро и отправился за город.
Приютила Егора в Москве все та же жалостливая троюродная сестра матери, с которой раньше Егор даже не был знаком. Врачи настаивали на демобилизации, Одиноков сопротивлялся… Так пока и жил, надеясь вновь победить.
В поселке дорогу к бабе Дуне ему показала первая же встречная женщина в пестром платочке. И заметила:
— Только очередь к ней большая, милок… Не сразу наша бабуля всех принимает. — Она задумчиво оглядела подтянутую фигуру полковника и не утерпела: — Да неужто вы хвораете? Бравый такой… Или родственники болеют?
— Я недавно с фронта, — скупо объяснил Егор.
— А-а, ну да… — горестно протянула женщина. — И когда эта война кончится?.. У соседей сын пропал без вести… Который год ждут… Хоть бы вернулся… Вашей матери повезло.
Она вздохнула и пошла дальше. А Егор — к дому бабы Дуни, от которого тихо и покорно вытянулась очередь вдоль задумчивой зеленой улицы, слегка пошевеливающей листьями деревьев.
«Куда я лезу? — виновато подумал, останавливая себя на ходу, Егор. — Тут, поди, народ больной, слабый, приползший с последней надеждой… А у меня есть госпиталь имени Бурденко… И другие разные госпитали».
Он остановился и уже совсем собрался повернуть к автобусной остановке, как его заметила девушка в цветастеньком платьице, стоявшая сбоку хвоста хворых и недужных, и окликнула:
— Товарищ полковник! Вы, наверное, к бабе Дуне?.. Так это здесь…
Егор замялся и затоптался на месте, не зная, как лучше поступить. Девушка отделилась от очереди и подошла к нему.
— Здравствуйте! Я внучка бабы Дуни, Галя. Помогаю ей.
— Вроде медрегистратора? Галя улыбнулась:
— Вроде… Спрашиваю всех, кто с чем приехал и откуда, кто сколько ждать может… Народу много. Потом бабуле рассказываю, а она уж решает, кого побыстрее принять и как помочь. У вас что?
— У меня война, — глухо отозвался Егор, глядя в сторону. Над ним о чем-то перешептывались две старые, слегка уставшие от жизни липы. — Ранение в руку и в голову… На мине подорвался. Контузия… Черепно-мозговая травма. Короче, голова сильно болит. Забодай ее комар… Спать не могу… Хотя теперь уже немного привык. В госпитале вволю належался. Хочу опять в полк, да не пускают. Одна нерва… Пока в Москве живу. Временно…
— Вы здесь подождите, — велела Галя. — Не уходите никуда! Я сейчас к бабуле схожу, обо всех вновь приехавших ей расскажу и вернусь. Вы меня, пожалуйста, обязательно дождитесь!
Егор хмуро кивнул и спрятался в сторонку, в тенек большого раскидистого дуба, потому что голова Одинокова теперь солнца не переносила и тотчас начинала болеть. Люди в очереди почти не обратили на него внимания.
Галя вернулась минут через десять и тотчас отправила в дом к бабе Дуне сначала женщину с бледно-зеленой, высохшей, как октябрьский лист, девочкой лет пятнадцати, а потом мужчину на костылях.
— Вы пойдете следующим! — сообщила она Егору.
Он снова угрюмо кивнул. В ожидании прошло около часа. Очередь не проявляла нетерпения, не роптала и почти не двигалась. Говорили больные шепотом, стараясь никого своим присутствием вокруг не тревожить.
Через дорогу вперевалку проковыляла дружная гусиная ватага, изредка флегматично погагивая. Вдалеке грустно промычала одна из еще уцелевших коров Подмосковья. Последняя могиканка… И снова наступила тишина.
Егор опустился на корточки и прислонился к забору. Устал ждать… Но уезжать сейчас смешно и глупо. Лучше уж повидать знаменитую лекарку бабу Дуню и выслушать все, что она скажет. Да и сама поселковая, заросшая бойкой травой улочка успокаивала, тормозила поспешно стучащее сердце и затягивала зеленым легким маревом все чувства и настроения.
Наконец вновь появилась Галя и приветливо призывно махнула Егору рукой. Он прошел по вытоптанной множеством ног дорожке к дому, поднялся по трехступенчатой лесенке на крыльцо и, толкнув дверь, вошел на веранду. Около стола в плетеном кресле сидела полноватая старушка, розовощекая и ясноглазая, совсем не похожая на кудесницу и врачевательницу. Хотя кто определил, как они должны выглядеть…
Егор поздоровался и подошел ближе. Баба Дуня указала ему на стул возле.
— Галочка мне все рассказала, — сразу перешла она к делу. Очередь за калиткой не давала возможности беседовать с каждым больным долго и обстоятельно. — Отдых тебе нужен, покой, свежий воздух… Воевать больше не надо. Навоевался уже! Езжай к матери. Ждет небось… А я вообще не понимаю, как вы там в этой своей Москве живете в квартирах. Бедные!.. Затолкали себя в клетки, без всякой зелени, замкнутые да еще висите на высоте какого-нибудь восьмого или десятого этажа… Как тут не болеть? Надо жить к земле поближе, это куда лучше. А вот тут травы… — И баба Дуня протянула Егору большой пакет. — Внутри листок бумаги, где все расписано, как и сколько принимать. Вылечить не обещаю, а помочь помогу. Полегчает обязательно. Через год приезжай, еще травы дам. Но без меня никаких трав не пей, и таблетки тоже лучше бросить. Они без пользы. Спи, гуляй!.. Жену заведи, детишек… Ребятишки — они самое хорошее лекарство от всех болезней. Ну, иди! А то меня там народ дожидается! — Баба Дуня мельком взглянула в стекло веранды.
Егор поблагодарил, взял пакет и вышел. Он был разочарован и зол. И ради чего мотался в такую даль?.. Хотелось настоящего тепла и ласки, а главное — большего волшебства и таинственности. Человек любит загадки. Ему с ними интереснее и уютнее. Но в жизни нередко все оказывается куда проще и зауряднее.
Галя на прощание махнула рукой и отправила в дом пожилую женщину.
Возле автобусной остановки Егор встретил женщину в платочке, указавшую ему дорогу к бабе Дуне.
— Неужто приняла? Так быстро? — удивилась она и обрадовалась. — Повезло вам! Теперь скоро выздоровеете!
Стоящая с ней рядом другая женщина в длинной лиловой кофте скептически поджала губы и покачала головой.
— Выздоровеет, как же… Дурят нашего брата! Себя-то поднять на ноги не может, а других вот берется! Это ж надо наглость такую иметь!
— Как это — себя? — не понял Егор.
— А вы что, ничего не знаете? Обезножела наша Дуня лет двадцать назад. А травница она знатная… И обет дала людям помогать, и только бесплатно. Вот слово свое держит, да ведь встать со своего кресла все равно не в силах, как не ходила, так и не ходит!..
— Перестань, нехорошо это! — одернула ее односельчанка.
— Чего нехорошо? Коли правда… И вообще бабуля наша головой поврежденная. Вы вот не слышали, поди, что она все по сей день ждет жениха с войны?
— Кого? — изумился Егор.
— Да жениха своего! Говорю же тебе, непонятливый! Парень у ей был, гуляли они… Но ты ничего такого не думай, это тебе не нынешнее время, когда девки так и норовят в постель нырнуть, так и высматривают, под кого бы поскорее лечь! Они в школе вместе учились, за одной партой сидели, летом жуков ловили, бабочек… Так бабуля все время вспоминает тех жуков… Потом война. Призвали жениха ейного, как и других парней. Через год родители похоронку получили. А бабуля наша до сих пор не верит, что погиб. Ждет — и все тут!.. Говорит, что он вот-вот приедет… Прямо сегодня-завтра… — Женщина в лиловой кофте недобро усмехнулась.
— А внучка Галя? Она-то откуда взялась?.. Злопыхательница пренебрежительно махнула рукой:
— Не внучка она ей! Вообще чужая! Приехала когда-то к бабуле издалека лечиться, так и осталась… Девка одинокая, ни кола ни двора. Вроде как сирота. Вдвоем теперь живут. А раньше Дуне соседи помогали…
Егор вернулся в Москву в глубоком унынии. И траву пить не стал. Бросил пакет в угол шкафа и забыл о нем. Но однажды сестра матери, прибирая в комнате, нашла пакет, прочитала записку бабы Дуни и заметила Егору:
— Верить и надеяться не обязательно, но проверить стоит. Чем так-то каждый день мучиться! Я же вижу! Хоть ты мне ни слова не говоришь и никогда не жалуешься… Только без перерыва и без всякого толка таблетки свои жучишь…
И Егор заварил траву, как писала баба Дуня. Стал пить. И через неделю как-то полегчало в голове, посветлело…
Так зачем он шел сейчас к дому врача? Или… Или его тянули к себе эти печальные, почти черные глаза, тайну которых очень хотелось разведать?.. Но зачем ему чужие секреты?.. Зачем незнакомые женщины с темными глазами и красивыми дочками?.. Зачем…
Он резко оборвал свои мысли. Всех дум все равно не передумаешь…
Возле калитки его встретила Маша. И обрадовалась. Странно. Совершенно незнакомый человек… Случайный попутчик…
Откуда ему знать, что Маша очень доброжелательная, отзывчивая и улыбчивая. В бабушку, в честь которой ее и назвали.
— Хорошо, что вы все-таки пришли! — объявила девчушка. — Дед у нас — светило медицинской науки! Только иногда светит не в ту сторону… — Она засмеялась.
— Это в какую же? — поинтересовался Егор. Девочка махнула рукой:
— Да не важно! Пойдемте! Мама будет рада. — И пошла впереди, показывая дорогу к крыльцу.
Егор насторожился. Почему это мама будет рада?.. Или она обожает заниматься благотворительностью, бескорыстно помогать людям, в том числе и незнакомым?.. Это похвальное и редкое качество, но… Егор верил в него очень слабо. Прожив на свете не так уж мало лет, он давно разобрался с человеческой бескорыстностью и благожелательностью. И отлично понял, что рассчитывать на них приходится не сильно. И тем более полагаться на помощь случайного встречного…
Но сейчас он шел по дорожке вслед за Машей, осматриваясь вокруг. Двухэтажный большой дом. Участок… Люди явно не бедные, но, судя по всему, безалаберные и много внимания на дачу не обращают…
Дом был недавно покрашен, крыша и крыльцо в полном порядке. Однако участок запущен, весь зарос неправдоподобно высокой травой. Плодовые деревья жили на манер диких, грядок нет вообще… Даже дорожки, те, где меньше ходят, тоже весело и празднично зазеленели. В глубине двора какие-то полуразвалившиеся сараюшки, мусор, заброшенная собачья будка…
Внутри дача точно так же отражала настроения и активность владельцев. Все в меру чисто, но ни малейшего намека на уют, на слабенькое желание украсить веранду или комнату вазой, ковриком на полу, картиной на стене… Все просто, почти аскетично, даже холодно. Без души… А так… Жить вполне можно. Дом большой, просторный…
— Мама! — крикнула Маша в глубину комнат. — Смотри, кто к нам пришел!
Откуда-то из тихих безмолвных дачных просторов появилась Кристина Геннадьевна в длинной пестрой юбке и белой блузке. И удивленно остановилась на пороге. Словно не ждала… Или, наоборот, ждала, ждала да и перестала. Надоело… Хотя прошло всего ничего, меньше двух дней.
— По вашему приказанию явился! — доложил Егор.
Маша снова засмеялась. Веселая девочка…
— Вы думаете, я приказывала? — задумалась вслух Кристина. — А впрочем, может, и так… Ну, все равно, садитесь, мы сейчас разыщем папу. Он где-то в саду. Маша! — Она обернулась к дочке, но та уже догадливо поскакала к двери.
— Я приведу! — Девочка подхватилась и побежала на веранду.
— Чай пить будете? — Кристина улыбнулась гостю.
Он кивнул и сел поближе к небольшому столу.
— А у вас есть с собой какие-нибудь медицинские заключения? — поинтересовалась Кристина.
Егор с досадой пожал плечами:
— Да нет, откуда? С собой не вожу…
— Это не обязательно, — поспешила успокоить его Кристина. — Обойдемся… Как ваши рыбки? Понравились друзьям?
Егор насупился. Он не выносил насмешек, воспринимал их крайне болезненно и агрессивно. И особенно не терпел язвительных и едких дам — женщин-зубоскалок, женщин-колючек. Поэтому ни одна из развеселых бойких поварих, подавальщиц и медсестер, с которыми ему приходилось сталкиваться по службе и по болезни, ему не нравились. Даже вызывали стойкие неприязнь и отвращение. Становились неприятными, как ни старались обратить на себя внимание Одинокова. Девчонки злились на него, раздражались, не понимали, какого рожна ему, этому вечно хмурому, но такому симпатичному мужчине, надо, и отступались, теряясь в догадках. А он и сам не понимал, что ищет. И хочет ли вообще кого-то для себя найти. Он напоминал самому себе дом, живущий со странной надписью на дверях: «Кто сюда войдет, окажет мне честь. Но кто этого не сделает, доставит мне удовольствие». Когда-то где-то вычитал…
В жизни порой случаются совершенно непонятные вещи. Скажем, почему-то о женской девственности говорят постоянно, а о мужской — почти никогда. Хотя мужская девственность существует абсолютно реально и анатомически. Говорят — «фригидная женщина». А вот для мужчин нет этого термина, хотя фригидные мужики очень даже встречаются в жизни. Явление есть, а термина к нему не придумали. Примерный эквивалент — «нордичный», но достаточно условный.
Впрочем, женщина в жизни Одинокова появлялась. Ненадолго. Промелькнула и исчезла, не оставив следа и только ухудшив ситуацию. Егор нередко вспоминал анекдот-поговорку одного из сослуживцев в Афгане, радостно твердившего, что есть лишь две разновидности женщин: «Прелесть какая глупенькая!» и «Ужас какая дура!» Третьей не дано. Опытный, видимо, был человек.
Валя работала в столовой военной части. За миленькой энергичной сибирячкой ухаживали многие и прозвали ее Валюха-веселуха. А вот почему она, разбитная и проворная, предпочла мрачноватого Одинокова — осталось загадкой. Но женщины вообще необъяснимо и довольно часто — чаще, чем ему того хотелось, — обращали на него свое пристальное внимание. Очевидно, в соответствии с великим и справедливым, жизненно логичным принципом «все наоборот».
— Она носит чулки всех оттенков, кроме синих, — любили повторять местную шутку о Валюхе жители гарнизона.
В то время колготки еще только завоевывали мир. И позднее Егор даже жалел об этом всемирном завоевании. Глухая колготочная стенка, закрывающая женские ноги целиком, его не радовала и не вдохновляла. Зато тонкий чулок, словно нечаянно, ненароком сползший, слегка приоткрывал небольшой промежуток нежного милого тела между капроном, наспех прихваченным резинками, и трусиками… Не случайно позже проститутки всех стран и народов вернулись к чулкам и поясам, оставив колготки исключительно для бытовухи и дневных походов по магазинам.
Валюня действительно носила разные чулки. Пестрые, по моде того времени, темно-коричневые, черные, песочные, прозрачно-серые… И эти разномастные, ежедневно разные чулки, туго натянутые на плотные ножки, неизменно резво и бодро мелькали возле столиков в столовой, притягивая к себе отнюдь не платонические взгляды.
Валюха стала упорно крутиться возле Егора, пока он обедал или ужинал. Одиноков раздражался и не мог толком есть. Он не любил, когда его, жующего, начинали рассматривать. Сослуживцы, среди которых приятелей у Егора за весь срок службы так и не завелось, шушукались и пересмеивались.