Логинов Святослав. КОТАстрофа. Мир фантастики 2012

   Как во сне она смотрела на ребят, высыпавших из проходной. Они застали лишь последние мгновения этой трагедии, но, сразу все сообразив, с ходу бросились наперерез затормозившей черной смерти. Звук вокруг Иры ломался, вибрировал, и она все не могла никак разобрать слов, а слышала один только невнятный гул.
   Она все еще никак не могла понять – откуда здесь взялся Крысёныш? Почему?! В голове у нее билось одно: «Боже, его сбили! Он погиб! Ну почему, почему!!?»
   Ребята выволокли из машины водителя – крепкого, бритоголового, молодого парня. Он пыхтел, дергался и вырывался. Наконец ему это удалось, и он заорал, сходу распаляя самого себя:
   – Да вы что, мать вашу! Совсем, что ли, оборзели, нах..? Вы че – из-за шкуры этой, драной? Подумаешь, кошка какая-то! Мало ли их под колесами шныряет? Блин, небось, бампер треснул! Ну, чего вы пялитесь, уроды? Да я сейчас…
   Он обвел ребят злобным взглядом, наверное, уже выбирая для себя самого серьезного соперника.
   – Ты, ты… – Саша не смог подобрать слов, подскочил к водителю и ударил его по лицу.
   Он ударил слабо и неумело – удар его больше походил на пощечину. Драться до этого ему практически не приходилось. Но не ожидавший такого от худого нескладного парня водитель только отшатнулся и удивленно заморгал в ответ.
   В иной ситуации подобная выходка могла бы обернуться для Саши как минимум подбитым глазом или сломанным носом. Но водитель медлил, потому что рядом с этим нелепым пареньком стояли плечом к плечу те, кто только что вытащил его из машины, и, в отличие от него, были это ребята отнюдь не худосочные. И в их глазах он прочел такую угрозу и решимость, что вся его удаль моментально испарилась. Даже его тупых мозгов хватило на то, чтобы понять, что произошло что-то необычное, и что вообще ему крупно сейчас повезет, если он без дальнейших приключений уберется отсюда.
   А Ира упала на колени около неподвижного Крысёныша. Ей не было никакого дела до того, что происходило сейчас на тротуаре в пятнадцати шагах от нее, – так страшно было прикоснуться к маленькому неподвижному телу! Почему-то ей казалось, что Крысёныш обязательно должен быть холодным и твердым, как лед. Она наклонилась над ним, боясь протянуть руку, и увидела маленькую, ярко-красную лужицу, растекшуюся на сером асфальте прямо около головы котенка. Шагреневый носик-кнопка его странно заострился, глаза были закрыты, а на переносице, в самом уголке зажмуренного глаза, застыла слезинка, очень похожая на маленькую сверкающую каплю росы.
   – Как же так… Ты что это… натворил… Я же сказала тебе, что буду с тобой, а ты… – Она даже толком не понимала, что именно сейчас говорит, ей просто нужно было говорить хотя бы что-то, иначе будет еще страшней.
   Потом пушистая сиамская шубка Крысёныша вдруг стала расплываться у нее перед глазами, и что-то теплое щекотно скользнуло по щекам и закапало ей на руки. Она машинально провела ладонью по глазам, не замечая, что вместе со слезами размазывает тушь.
   А Крысёныш вдруг слабо шевельнул своими обезьяньими лапками и открыл удивительные лиловые глаза. И в них почти не было боли – она плескалась где-то глубоко на дне, заслоненная безумной радостью – его богиня была жива, и она снова рядом!
   Ира смотрела на него и не могла поверить в происходящее. Сзади послышался шум, топот, и прямо над ее ухом раздалось чье-то дыхание. Она оглянулась и увидела, что все ребята столпились за ее спиной, бросив перепуганного водителя, и ее Саша был сейчас тоже здесь – почти рядом, напротив она увидела его глаза.
   Девушка, преодолев оцепенение и страх, осторожно взяла Крысёныша на руки. Он слабо шевельнулся и лишь вздрогнул, когда она стала поднимать его – все же что-то было сломано в его маленьком тельце. Но главное – он был жив. В тот момент ей вдруг показалось, что это был снова он – тот маленький найденыш-инопланетянин, которого они спасли с Сашей когда-то на городской свалке.
   Только теперь он вернул ей свой долг.
   – Эй, ты… урод! Давай, вали отсюда быстро. И запомни – это твое счастье, что он жив остался… – Антон сплюнул на асфальт в сторону водителя и так выразительно на него посмотрел, что у того не осталось больше никаких сомнений, что ему действительно повезло. По крайней мере в этот раз… Еще одного приглашения он ждать не стал – через пятнадцать секунд его приземистую машину уже не было видно.

* * *

   Через полгода Ира выходила замуж за Сашу Гаспаряна. Никто из гостей даже не спросил молодых о том, что это за странная коробка простояла весь праздничный вечер рядом с ними под столом, справедливо полагая, что это был чей-то свадебный подарок. Да это и к лучшему – к чему излишнее любопытство? Из всех гостей, пожалуй, одни только «братья» и ведали, кто именно лежал в этой коробке.
 
   Говорят, что у кошек девять жизней. У него их теперь оставалось восемь. Что ж! Вполне достаточно, чтобы снова спасти богиню…

Мария Ема. Арбуз на крыше

   Крыша мира была пыльной, облезлой и пахла жженым рубероидом. Но она славно нагревалась на солнце. Ветер нежно обносил ее легким дыханием, черную как уголь адской земли, полускрытую огромным ясенем, который рос рядом с домом. Дом тоже казался выросшим. В этом микрорайоне таких – двухэтажных – саженцев было несколько. Они толпились друг подле друга, словно боровички – древненькие, коричневенькие, но еще крепенькие. В жару над ними колебался дух деревянных перекрытий, крашеных полов, пыльных гардин, скрывающих широкие удобные подоконники. Город давно взял чужаков в кольцо, забыв о том, что сам когда-то был чужим здесь. Но кособокие уродцы не сдавались: вместе с ясенем бугрили корнями сердце земли, взблескивали мытыми окнами и соцветиями худосочной, упорно цветущей герани в палисадниках.
   Под раскидистыми тенями мирового дерева, в довольстве и неге возлежал рыжий кот, из тех, коих кличут не иначе как «Котярой». Он был большой, мягкий и олицетворял собою вселенскую лень, когда валялся кверху пузом, отдохновенно раскинув в стороны лапы и позевывая пастью ярчайшего розового колора. Воробьи, серыми комками обжившие ясень с незапамятных времен, кота давно не боялись, но и близко не подлетали. Все ж таки представал их глазам разморенный, но хищник, и спрятаны были кривые иглы когтей в розовых подушечках лап, и торчали из-под толстых губ, щедро украшенных белыми вибриссами, кончики смертоносных клыков, и зеленел змием взгляд круглых, сонно сощуренных глаз. Мелькало иногда в глубине зрачков что-то, что спугивало похожую на толпу серых мячиков стаю и заставляло их хаотично разлетаться, оглашая воздух паническим чириканием.
   Но гасли зеленые огни, сокрытые веками, рыжее тело сворачивалось клубком, напоминая то ли баскетбольный мяч, то ли гигантскую ягоду. За эту солидную округлость кота называли в округе Арбузом, хотя ни единой полоски или тени муара не тревожило упитанные бока.
   Арбуз любил лежать, разглядывая какой-нибудь один конкретный кусочек пространства. Растягиваясь на спине, смотрел в небо сквозь ажур листвы, прошитой черными грубыми нитками веток. Лежа на животе, наблюдал за воробьями, пересчитывал стаю, с которой был знаком так же, как собаки со своими блохами – и надоели, и зудят, а выкинуть жалко. Иногда смотрел на улицы – движение здесь было редким: знакомые машины, неслучайные прохожие. Когда Арбуз изворачивался вбок, взгляд его либо упирался в сморщенную щеку вселенского ствола, либо скользил вдоль плоскости крыши, теряясь в волнах испарявшегося тепла.
   Вечное лето благоволило коту, баюкая его в жарких полных руках, осыпая щедрыми звездопадами, выгоняя на кормежку осторожное ночное мясо…
   …Бесшумные лапы, уши параллельно земле, и загораются в ночи зеленые высоковольтные искры, и Смерть крыс смотрит сквозь его глаза на обреченного грызуна. Прыжок – тяжелое тело обрушивается на жертву, клыки сжимают острые жалкие позвонки, окостеневшее от ужаса тельце обмякает…
   Зимы Арбуз не замечал.
   Проходили годы – он казался вечным, мелькал лисьим хвостом в разных уголках района, обтирался об ноги сердобольных старушек, таких же вечных, как и он сам, подкармливающих его вечной же колбасой в розово-желтой пленке. Одни и те же машины проезжали мимо. Проходили прохожие, подобные самим себе.
   Иногда сонную кошачью негу беспокоили события. Однажды, солнечным июньским днем он лежал на крыше, согласно собственному расписанию: до обеда на брюхе, после – на спине, вечером – свернувшись клубком. Глаза его закрывались. Парило, и кружевная тень казалась уставшей, хотя до вечера было еще далеко. Послышался шум мотора. Ребенок, который выбежал на дорогу за ускакавшим мячом, шума не услышал. Взвизгнули тормоза…
   Арбуз открыл глаза, наморщил нос и выпустил когти. И перевернулся на спину – солнце миновало зенит.
   Громыхнуло. Сразу стало темно. Налетел ветер, растрепал ленивые прежде пряди ясеня, щедро смочил холодными струями конвоируемой тучи. Белопенная плесень покрыла тротуары и проезжую часть, забурлила водоворотами, поднялась выше колес автомобилей, застопорив движение. Воздушный забияка поотрывал деревьям ветви, побросал их на машины, которые скромно ждали своих хозяев вдоль обочин дорог, и скрылся в неизвестном направлении. Кот давно спрятался на чердаке, изгнав оттуда парочку утробно ворковавших голубей, смотрел круглыми совиными зенками на струи дождя, прошивающие пространство, морщил нос от запахов свежести, мокрой листвы, озона.
   По ночам, насытясь, Арбуз возвращался на свою личную крышу и усаживался на краю. Окна многих домов были темны. Широко раскрыв светящиеся глаза, кот смотрел вниз, на город и видел свет – другой свет. Его источали души живущих – неверный или яркий, ровный или мерцающий, или тускнеющий, готовый угаснуть навсегда. Когда человеки рождались, рождение сопровождал выброс высокого синего пламени, опадающего на девятый день, и с тех пор и до отрочества горящий ровно и сильно. Когда смерть посещала их, ловя и разрывая умелыми руками нити, связывающие душу с телом, тусклый огонек мигал и гас, чтобы на сороковой день вспыхнуть новой звездой и скрыться в глубинах космоса. В некоторые ночи первых огней было больше – как звездопад, вспыхивали они в отдаленных друг от друга домах, освещали старый город сиянием новых жизней, озвучивали бархатную темноту младенческим плачем. В другие на город падала тьма – жалкие светильники человеческих душ гасли один за другим, словно от злобного сквозняка. Тогда Арбуз поднимал морду к небу и подолгу смотрел на звезды. Они мошками кружили вокруг – галактическая моль, навязчивая, раздражающая и недоступная. Не раз тянул он лапу, пытаясь достать особенно ярких мотыльков, но когти полосовали воздух, а насекомые продолжали свой полет в неизбежность, укутывая в тенеты своих крыльев спящую Землю и холодно взблескивая фасетчатыми глазами.
   Арбуз мог очень долго смотреть на звезды.
   Наглядевшийся на них до искр под веками, он укладывался спать тут же – на крыше, но не под ветвями старого друга, а под опрокинутой пиалой открытого неба. И ему снились звезды, которые он цеплял когтями, отфутболивал направо и налево, щедро раздавая звездную силу и яркость спящим и умирающим планетам; и Гончие Псы, захлебываясь слюной, мчались следом, но не могли догнать; а Млечный Путь под лапами был мягок и упруг, протуберанцы звезд – ласковы и теплы, как любящие пальцы; и кометы дразнились яркими хвостами, приглашая поиграть. Покой снисходил на кошачью душу и на город. Ночь мягкой поступью обходила дозором дома и домики, скрадывая разницу в возрасте и этажности, растворяя тени, выпивая летнюю жару, днем сменявшуюся опасными патрулями гроз…
   …Машины застревали в пробках перед глубокими лужами и не успевали в определенное место и определенное время. Не успела и та – убийца. Маленький человек подобрал мячик и вернулся во двор невредимым. Он вырос, стал известным ученым и предложил миру теорию, которая изменила человечество.
   …Черная звездная смерть – рана-дыра в теле Вселенной, подкрадывалась к Планетарной системе, в которой жили несколько десятков миллиардов разумных существ. Она уже втянула в себя мелкие планетоиды и космическую пыль, и существа покорно ждали гибели, ибо не было у них возможности отстроить столько кораблей, чтобы всем в одночасье покинуть родную систему. Замелькали оранжевые зарницы в странных небесах странного мира, и рыжая кисть неизвестного художника, очень похожая на кошачий хвост трубой, окунутая в ведро с пространством, мазнула по прорехе, стянула и скрыла края порванного бесконечного тела. И на планетах воцарился покой, который был нарушен много столетий спустя страшной войной своих против своих. Но это уже совсем другая история.
   Все шло так, как должно было идти…
   Короткими теплыми ночами на крыше мира, пахнущей жженым рубероидом, сидел рыжий кот, задрав усатую морду к небу. Он следил за Вселенной. В светящихся глазах тек Млечный путь и крутился бесконечной спиралью галактический дым…

Татьяна Томах. Не сотвори призрака

   – Кошку бы вперед, – сказал Артем вслед теще. – Хотя и так ничего…
   Марья Игнатьевна, оттеснив зятя могучим плечом, отодвинув локтем Леночку, первой вступила в квартиру – так адмиральский фрегат входит в покоренный порт, оставив позади почтительно отставшую эскадру и сшибая кормовой волной жалкие лодки туземцев. Леночка покачнулась, Артем подхватил ее под локоть.
   Марья Игнатьевна впечатала каблуки в облезлые доски пола и обернулась, выгибая тонкую нитку брови над припорошенным тушью глазом:
   – Что вы говорите, Артем?
   – Ничего, Марья Игнатьевна. Все в порядке. И без кошки обошлись.
   Леночка тихо фыркнула, спрятала улыбку в плечо мужа. Марья Игнатьевна поджала губы, облила зятя надменным взглядом, бросила резко:
   – Что ты там копаешься, Элена?
   Леночка послушно потянулась вперед, но Артем остановил ее, поймал тонкие плечики и подхватил жену на руки. Прижал к себе – хрупкое, легкое, почти невесомое, самое драгоценное сокровище.
   – Ой, Артем, ты что, – ахнула Леночка, щекоча горячим дыханием шею. – Ну, не свадьба же…
   – Глупости, – сказал Артем. – Жену надо не на свадьбе на руках носить, а во все остальное время.
   Он переступил через порог. Замер, чувствуя ребрами, с одной стороны – торопливый бег Леночкиного сердца, с другой – размеренный стук своего. Два узника, которые переговариваются через решетку, сплетая горячие пальцы и взгляды между ржавыми прутьями. И от тепла и нежности плавится железо, сыпется рыжей трухой, и уже невозможно оторвать одну руку от другой…
 
   – Темка, – тихо шепнула Леночка. Артем увидел совсем близко ее широко распахнутые потемневшие глаза. Опомнился. С усилием разжал руки. Леночка вывернулась из его объятий, соскользнула на пол под неодобрительным взглядом Марьи Игнатьевны.
   – Гм, – сказала теща. Пристально изучила лицо Артема и поползла брезгливым задумчивым взглядом по стене с засаленными обоями, потрескавшемуся потолку с завитками старой штукатурки…
   – Что, думаешь, так плохо, ма? – встревоженно спросила Леночка.
   – Ну-у, – протянула Марья Игнатьевна, неопределенно пожимая могучими плечами. Мельком заглянула в комнату; прибивая каблуками скрипучий пол, промаршировала по коридору. Брезгливо ткнула пальцем обшарпанную дверь кладовки, хмыкнула в темноту, тускло мерцающую боками пыльных банок и ребрами кривых полок:
   – О, прямо ведьмин чуланчик!
   Нарочито низко пригнувшись, прошла на кухню.
   Артем прикрыл скрипучую кладовочную дверь, придержал за локоть расстроенную Леночку, сказал негромко:
   – А знаешь, и правда, мне продавец говорил – вот, мол, вам и комната для тещи.
   Леночка тихо фыркнула, быстро переглянулась с мужем, и ее взрослое усталое лицо на миг осветилось улыбкой нашкодившего ребенка.
   – Темка! – укоризненно прошептала она.
   – Что вы говорите, Артем? – поинтересовалась теща из кухни.
   – Распределяю жилплощадь, Марья Игнатьевна, – с готовностью отозвался он. – Функционально. Чтобы учесть особенности при ремонте.
   – А. Ну да, безусловно. Без ремонта здесь совершенно невозможно.
   Марья Игнатьевна, скорбно поджав губы, обозрела кухонную обстановку – облупленный потолок, закопченный водогрей с кривой трубой, разбитую раковину.
   – Н-да, – сказала она.
   – Вот, ма, видишь, там парк. С Никитой гулять близко… – Леночка указала в окно. Артем заметил дрожь в ее голосе и в пальцах, беспомощно ткнувшихся в грязное стекло. За ним гнулись под ветром мокрые черные ветки, царапали окно, как будто хотели ворваться вовнутрь, разбить тонкую преграду между маленьким теплым миром и холодной сумрачной осенью.
   Артем взял Леночкину замерзшую ладошку в свою руку. Хотел сказать: «Это наш дом, Ленка. Только наш. И мы никого сюда не пустим – ни осень, ни холод, ни тоску». Но заметил насмешливый внимательный взгляд тещи и промолчал. Только погладил Леночкину ладонь, которая становилась все теплее, согреваясь в его руке.
   – Н-да, – повторила Марья Игнатьевна. Брезгливо, кончиками пальцев тронула облезлый подоконник. Сказала задумчиво:
   – А знаешь, Элен, Игорек Самохин коттедж себе купил за городом. Он звонил вчера, когда ты с Никитой гуляла. Два этажа, кирпич, изнутри – дуб…
   – Правда? – растерянно улыбнулась Леночка.
   – Говорит, на втором этаже веранда застекленная, ну, чтоб вроде оранжереи можно было сделать…
   – Здорово…
   – Он, когда звонил, сказал, между прочим: «А я помню, Леночка цветы любила выращивать»…
   – Неужели помнит? – удивленно спросила Леночка.
   Ее ладошка в руке Артема вдруг стала неловкой и опять холодной, будто неживой.
   – А как же, – с нажимом подтвердила Марья Игнатьевна. Покосилась на зятя с усмешкой. Он промолчал. Леночка отвернулась к окну, к черным голым деревьям, которые сердито царапали друг друга кривыми ветками. Может быть, представила, как идет по цветущему саду, роскошной тропической оранжерее на втором этаже своего большого дома…
   – А скажите, Артем, вам еще много долгов отдавать… ну, за эту… квартиру?
   – Не очень.
   – Ну да, ну да. Безусловно. Наверное, еще проценты. Сейчас кредиты с такими грабительскими процентами, – сочувственно кивнула теща, презрительно улыбаясь краешками губ.
   – Как вы, право, все знаете, Марья Игнатьевна! – восхитился Артем.
   – Безусловно.
   – А как это вы верно сказали, ну про этого… как его… Кирпич, а внутри – дуб, да?
   – Что?
   Леночка фыркнула.
   Марья Игнатьевна оглядела подозрительно – вздрагивающие плечи дочери, спокойное лицо зятя – поджала губы и величественно выплыла из кухни.
   Артем обнял жену, зашептал торопливо в самое ухо:
   – Ленка, прости меня, прости…
   – Да за что?
   – Ну… Ну… за то, что я не Игорек Самохин…
   Повернул ее к себе, поцеловал осторожно – мокрые ресницы, дрожащие смеющиеся губы.
   – Глупости, – хмурясь и улыбаясь одновременно, пробормотала она: – Как ты мог подумать, что я…
   – Ленка…
   – Элена! – крикнула из прихожей Малья Игнатьевна. – Пора идти! Там твой папа с Никитой, наверное, уже не знает, что делать.
   – Сейчас, мам. Уже иду.
   – Некоторые мужчины такие беспомощные, знаешь ли, – крикнула теща громко, отчетливо выговаривая каждое слово.
 
   – Артем, ну… ты звони…
   – Конечно, – ответил Артем.
   – Мама говорит, Никите здесь нельзя, пока ремонт. А то я бы тебе помогла. Обои поклеить или еще что…
   – Да что, я с ремонтом не справлюсь, Лен? Тут недолго. Всего ничего. Я быстро сделаю.
   – Правда?
   – Элена!
   – Правда, – пообещал Артем.
 
   Он уткнулся лбом в закрывшуюся дверь, послушал, как затихают шаги – легкие – Леночкины, командирские – тещины. Сгорбился, закрыл глаза, зашептал в драный дерматин обивки: «У нас все будет хорошо. У нас все будет…»

* * *

   В хозяйственном магазинчике посетителей не было. Молоденькая продавщица с рыжими смешными косичками, похожая на Пеппи-Длинный-Чулок, увлеченно смотрела мультики по маленькому телевизору.
   Артем вдруг подумал, что впервые покупает что-то для своего дома. Своего настоящего дома – съемная квартира не в счет. Еще он представил, как через месяц или два они будут заходить в этот магазинчик все вместе – с Леночкой и Никитой. Например, купить лампочек или зубной пасты по дороге из парка домой. Маленькая ладошка Никиты, теплая и щекотная, как птенец, будет прятаться в руке Артема, а в другой – прохладная Леночкина. Позади будет воскресная прогулка в солнечном снежном парке, а впереди, уже совсем рядом, только перейти двор – уютный вечер в их собственном доме. Собственном доме…
   Ощущение будущего счастья вдруг накрыло Артема с головой, как теплая морская волна. Он замер, широко улыбаясь и чувствуя запах зимы и нежное прикосновение невидимых рук жены и сына.
   – Ой, – сказала продавщица, отрываясь от мультиков. – Извините…
   И растерянно улыбнулась в ответ на сияющую улыбку Артема.
   Он дрогнул, волна откатилась обратно – в далекое, зыбкое, еще пока не сбывшееся – оставив Артема на твердом берегу настоящего.
   – Вы сегодня первый покупатель, – сообщила Пеппи, морща конопатый нос и приглаживая торчащие в разные стороны, будто из медной проволоки сплетенные, косички.
   – Я буду часто заходить, – пообещал Артем.
   – Правда? – искренне обрадовалась продавщица. – У нас хороший ассортимент, – с энтузиазмом махнула рукой в сторону ассортимента, чуть не столкнула с прилавка телевизор, ойкнула, покосилась на посетителя и смущенно прыснула.
   Артем улыбнулся, и в следующий миг они уже весело смеялись вместе. Бабушка с зонтом и авоськой – вторая, неюбилейная посетительница – заглянув в приоткрытую дверь, посмотрела на них неодобрительно…

* * *

   Покупки Артем разложил на полу, в углу кухни.
   – Так, – сказал он. – Вроде ничего не забыл?
   Окинул взглядом добычу: связка с рулонами обоев, упаковки с клеем, мелом, шпаклевкой, шпатели, кисти, поролоновый валик с красной пластмассовой ручкой. «Ого, – сказала конопатая Пеппи, – вам будет скидка, как оптовому покупателю. И как первому. Ну, в общем, неважно. Да?» – «Какие здесь славные люди», – подумал Артем, с улыбкой вспоминая рыженькую продавщицу. Как будто он попал в совершенно другой, приветливый и добрый мир, центром которого была, разумеется, их с Леночкой и Никитой новая квартира.
 
   Квартира ремонту сопротивлялась. Ржавый карниз упрямо выгибался дугой, кривые гвозди кряхтели и упирались, плотно засев в стенах, обои отрывались только маленькими клочками и, прицеливаясь, метко сыпали прямо в глаза Артему колючие крошки штукатурки. Устав бороться с обоями голыми руками, Артем решил применить передовые технологии. Нагрел воды в гнутом алюминиевом тазу, обнаруженном в кладовке, капнул жидкого мыла и принялся искать валик. Перебрал аккуратно сложенные на полу кухни инструменты, перетряс газеты в комнате… Валик исчез. Кстати, вместе с набором разнокалиберных кистей. Обыскав квартиру еще раз, Артем заподозрил у себя первые признаки склероза. С некоторой тревогой выудил из мусора мятый чек и обнаружил там весь перечень пропавших предметов.
   – Так, – сказал Артем тихо притаившейся квартире. – Это что за шуточки?
   В коридоре грохнуло и зазвенело, заскрипела кладовочная дверь.
   Кисти с валиком мирно лежали на одной из полок кладовки, рядом с пыльной, упавшей набок банкой.
   Но стоило Артему прикоснуться к чудесно найденным инструментам, щетина из кисточек веером высыпалась на пол, ручка валика развалилась на две половинки.
   – Это еще что? – растерянно спросил Артем, озираясь вокруг.
   Банки равнодушно молчали, скалились пустыми стеклянными улыбками. Потрепанная швабра, смирно стоявшая в углу, вдруг дрогнула и повалилась Артему под ноги, будто признавая свою вину. Артем отпрянул в сторону, звучно приложился затылком о приоткрытую дверь.
   – Черт! Да что здесь вообще происходит, а? – крикнул он, чувствуя себя психом, который уже не только разговаривает с банками и швабрами, но еще и надеется услышать ответ…

* * *

   Конопатая Пеппи без возражений принесла со склада коробку с кистями и несколько валиков. С любопытством понаблюдала, как посетитель перебирает инструменты, пробуя их на прочность. Спросила сочувственно:
   – Что, много красить?
   – Ага.
   – Может, тогда краски надо?
   Артем смутился.
   – Давайте. Для потолка. Белую.
   – У нас только по семь литров.
   – Вот и хорошо. Как раз на все хватит.
   На улице происшествие с кисточками казалось смешным и нелепым. Не говоря уже о поединке со шваброй.
   Но едва Артем переступил порог и тишина пустой квартиры окружила его, ощущение чужого недоброго присутствия заставило его оглядеться.
   – Эй, – сказал он, опять чувствуя себя психом. – Ты теперь мой новый дом. Веди себя прилично, что ли…
 
   Квартира просьбу проигнорировала. Первым делом невидимый шутник, изуродовавший кисти с валиком, открыл плотно запакованное ведерко и вылил краску на пол. Потом, пока Артем спешно ликвидировал белое озеро посреди комнаты, шутник зажег газ под только что сготовленной яичницей и сжег до углей и сковороду, и скромный ужин.
   Швабра в кладовке на этот раз стояла смирно, печально повесив долу растрепанные патлы, банки ровными рядами выстроились на полках, как солдаты на плацу под грозным взглядом генерала.
   «Да просто выбросить весь этот хлам, – решил Артем, оглядывая пыльные, затянутые паутиной полки. – Сразу надо было».