Лукьянов Алексей. Спаситель Петрограда

   - Да, бывшая! - вспылил Филарет Ильич. - Однако она является матерью моих... ммэ... троюродных сестер и брата.
   - Что ты говоришь? - удивилась супруга. - А ты их хоть раз видел?
   - Нет, я даже дядю двоюродного ни разу не видел, только на фотографиях, - ответил инженер. - Тем не менее родства это не умаляет. Кроме всего, у нее критическая ситуация: пропал ее сын.
   - Твой троюродный брат?
   - Да. И не надо ерничать! Как я сказал - так и будет.
   Дарья Михайловна и бровью не повела.
   - Я не слышу? - Филарет Ильич навис над супругой.
   - О да, мой господин, - улыбнулась Дарья и впилась в его губы страстным поцелуем.
   Куда деваться - все мужчины тают, когда жены поступают вот так...
   Уже потом, в темноте, она вновь попыталась надавить на мужа:
   - Филя, пойми, явится женщина, которую ты никогда не видел. А если это воровка? Или тут замешан промышленный шпионаж?
   - Не говори глупостей, Даша, - благодушно ответствовал Филарет Ильич. Ты прекрасно знаешь, что дома у меня нет ни одного ценного документа.
   - А где мы ее разместим?
   - Даша, ты опять? Шесть комнат, неужели не найдем?
   - Все-все-все, - покорно согласилась Даша. - Но ты будешь должен.
   Васильчиков что-то пробормотал и уснул.
   Дарья Михайловна прижалась к широкой спине мужа и вскоре тоже мирно спала.
   А Девятому жандармскому отделению было не до сна. Они буквально оккупировали институт генетики, не отпускали домой ведущих специалистов, и те самые результаты, о которых говорила лечащий врач Юрана Галя Бакунина, подтвердились
   Это могло значить только одно: Романовы живы.
   - Да Господи ты Боже мой, чего вы от меня хотите-то? - взмолился поднятый с постели премьер-министр. - Ну живы Романовы, и что теперь?
   - Мы не можем посадить на трон кентавра, - ответил шеф Девятого отделения.
   - Не сажайте - от этого ничего не изменится.
   - Да как вы не понимаете? Есть возможность все сделать легально - на троне сидит настоящий Романов, никаких спектаклей и инсценировок, никаких двойников и, наконец, никакой секретности.
   - Это вы мне говорите, Максим Максимыч? - усмехнулся премьер. - Под себя копаете?
   - Простите меня, Борис Абрамыч. - Жандарм резко встал с кресла и вышел из-за стола.
   Премьер поднял глаза. Шеф продолжил:
   - Вы глупости говорите. Да, мистификация была потрясающая, но она затянулась и скоро перестанет срабатывать. Вы сами слышали, какие в Думе ходят настроения - долой, мол, монархию, даешь президентскую республику. Государь, мол, только и делает, что путешествует, организует балы и парады в свою честь за счет государственной, а не государевой казны. Вы перестанете быть первым человеком.
   Борис Абрамович нахмурился.
   - Пожалуй, что так. Но что вы хотите от меня?
   - Мы отыщем всех родственников Возницкого, у кого-нибудь из них наверняка тоже найдется геном Романовых, и посадим на трон...
   - Вот так легко, да? А как объяснить восшествие на трон какого-то там Васи Пупкина всему миру, но самое главное - всей стране? И какие полномочия лягут на плечи будущего царя? Без политического опыта, без знаний...
   - Полномочия, я думаю, те же, что записаны в конституции, - ответил Максим Максимыч. - А вот объяснить... Думаю, необходимо рассказать все, как было.
   - И кто же возьмет на себя смелость поведать об этом?
   - Вы, - сказал жандарм. - Больше некому.
   Юран не спал. Он думал, что вокруг творится какая-то мышиная возня, только вот мыши какие-то... величиной со слона. Почти десять дней во дворце - об императоре ни слуху, ни духу, как будто и не было его никогда.
   Раны ныли, но, слава Богу, все пули попали в мягкие ткани, жизненно важных центров не задев. Заживет до свадьбы.
   Вспомнилась Лючия, в смысле - Люська. Вспомнилась и Галя, тоже, между прочим, симпатичная.
   Вспомнилась мама. Маме он обещал появиться четырнадцатого, а сегодня уже шестнадцатое.
   Не забыть бы ей позвонить завтра...
   Семнадцатое января
   Шепчук сидел за столом, будто лом проглотил. Также скованно вела себя и Дарья Михайловна Васильчикова, хозяйка квартиры, и только ее муж Филарет с Идеей Петровной оживленно болтали.
   Вчера Георгий вместе с Розой и Ирой уговорили Идею Петровну не ехать в Питер на ночь глядя, а отложить поездку на утро. Та согласилась, как ни странно, с условием, что Шепчук переночует у них. О, женское коварство! Если бы знал Ювенальевич - ни за что бы не остался на ночь, нашел бы постоялый двор: ровно в пять утра мама Юры подняла на ноги весь дом и сказала, что пора ехать. Пока умылись, пока позавтракали, пока то да се - прошел час, за ночь дорога сильно обледенела, так что по прямой дороге добрались до Питера к восьми утра и к девяти добрались до Васильчиковых.
   - Чаю? - Дарья Михайловна посмотрела на Шепчука.
   - Лучше водки. - Ювенальевич был явно не в духе и жалел уже, что связался с Юриной мамой.
   - С утра? - Госпожа Васильчикова округлила глаза.
   - Что вы, это шутка! - замахал руками Георгий. - Я ведь за рулем.
   Тут дверь в комнату распахнулась и на пороге возник Ваня. У кадетов на сегодня назначено было первенство по плаванию, в бассейн нужно было прийти к полудню, так что Иван позволил себе поваляться в постели подольше. Но едва он услышал, что кто-то с утра пришел, как поспешил встать и привести себя в порядок. Так что теперь он предстал перед гостями свежим и бодрым.
   - Доброе утро, - поздоровался он.
   Мужчина в очках и с бородой, казалось, где-то попадался Ивану на глаза, а вот полная пожилая женщина - Иван про себя назвал ее бабушкой - была совсем незнакомой.
   - Доброе, - хором ответили взрослые.
   - Это сынок ваш? - спросила бабушка у папы. - Как звать?
   - Иваном. - Папа опередил маму, которая только-только собралась ответить. - Филаретыч, познакомься - это наша родственница, Идея Петровна. А это, - он обернулся в сторону полузнакомого дяденьки, - Георгий Ювенальевич Шепчук.
   - Да? - Иван задохнулся. - Я вас узнал, вы про осень поете.
   Шепчук не знал, куда деваться. Он по профессии был педагогом и даже некоторое время преподавал рисование в татарской деревне под Уфой, но с тех пор напрочь забыл, как общаться с незнакомыми детьми.
   - Ой, что ж это я! - встрепенулась вдруг Идея Петровна. - Я фотоальбом с собой принесла, показать всех-то...
   Ювенальевич готов был наброситься на бабку и задушить ее. Какого лешего он вообще поперся в этот Волхов, ведь мог просто позвонить.
   Тем не менее все пересели на диван, Идея Петровна раскрыла на своих коленях потрепанный семейный альбом и начала представлять всех, начиная с двоюродного дяди Филарета Ильича - Марян-Густава Возницкого.
   Шок ожидал всех на десятой странице альбома.
   С фотографии улыбался щербатым ртом не кто иной, как Ваня Васильчиков.
   - Мамочки, - простонала Дарья Михайловна.
   - Господи, Божья твоя воля, - перекрестилась Идея Петровна.
   Шепчук присвистнул. Филарет Ильич потер виски.
   - А почему я без зубов? - немного обиженно спросил Ваня.
   От дарения императору живого крокодила пришлось отказаться: откуда неучтенный крокодил в Питере? Кто его ввез? А лицензия где? Проверят обязательно.
   Вторым затруднением являлась охрана. Вносить живого крокодила в приемный зал было бы небезопасно и трудоемко, эффект не оправдывал затраты.
   Ну и, в-третьих, зачем государю живой крокодил? На цепь он его посадит, что ли?
   - А чучело крокодила? - предложил чешуйчатый, разглядывая висящий на люстре муляж крокодильчика.
   - Вы предлагаете вас выпотрошить и начинить тротилом? - усмехнулся Гиви Зурабович.
   Крокодил пристально посмотрел ему в глаза:
   - Послушайте, Муурики, почему вам доставляет такое удовольствие третировать меня?
   Гиви Зурабович не смутился, хотя ничего не выражающий взгляд гада многих вводил в состояние ступора.
   - А вы мне не нравитесь, - ответил он. - Особенно после того, как вы съели Никиту, а потом облажались.
   - Во-первых, в истории с Никитой не я напал на него с топором, а он на меня. И во-вторых, я вам деньги плачу. Какая вам разница, удалась акция или нет? Вы не заказчик и даже не координатор - вы обеспечиваете акцию.
   - Вот и не требуйте от меня больше, чем просто обеспечения. Что вы там насчет чучела говорили?
   Крокодил вновь посмотрел на муляж.
   - Мы подарим меня в качестве чучела. Я как следует высохну, устрою себе разгрузочную недельку, в тренажерный похожу - глядишь, скину килограммов пятьдесят.
   - Вы все равно очень тяжелый.
   - Мы объясним это тем, что внутри - металлический каркас.
   - Да? - скептически поморщился Гиви Зурабович. - Черт с вами, звоню в посольство, авось, возьмут подарочек.
   - Мне не надо авось, - поправил гад, - мне нужна стопроцентная гарантия.
   - Я вам не страховая компания. Делаю, что могу.
   Чертов финн, думал Крокодил, кто мне тебя сосватал?
   Через пятнадцать минут Гиви Зурабович вернулся.
   - Удивительно, но они согласились. Как раз, говорят, вовремя позвонили, сбились с ног, не знают, что русскому царю подарить. Двадцатого пришлют транспорт.
   - Прекрасно! - Крокодил достал из жилетки трубку, забил в нее потуже несколько беломорин и начал пыхтеть. - Сегодня же надо заказать ящик длиной три метра.
   - Куда такой длинный? - начал ворчать вечно недовольный Муурики.
   - Это минимум, надо бы шесть... А хвост придется сложить. - Гад осклабился и добавил: - Вдвое.
   Гиви Зурабович неодобрительно поцокал и вновь отправился звонить.
   Фужеры еще раз звякнули, на этот раз - только два, потому что Галя уже без памяти лежала в кресле.
   - Комарик, не юли! - Палец Юрана мельтешил перед носом штабс-ротмистра. - Куда царя подевали?
   Витя Комарик находился уже в том состоянии опьянения, когда все кругом были такими милыми и приятными людьми, что не имело уже никакого значения, сколько у них ног и имеется ли у них хвост. Однако служба была превыше всего.
   - Юран, дорогой ты мой человек! - Он ухватил кентавра за шею. - Пойми я тебя уважаю и ценю, героизм твой трудно переоценить, но не имею я права говорить тебе, где он. Это гос... пос... черт. Секрет, понимаешь?
   - Я все монимаю. - Юран выпил уже три бутылки, поэтому язык у него заплетался не меньше, чем у Комарика. - Я только одного монять не могу: царь где?
   Ротмистр зарыдал.
   - Не плачь, Комарик, - спохватился Возницкий. - На-ка, выпей еще...
   Попойка началась неожиданно. Сначала Юран доложил Комарику, что его скорей всего начнет искать мама, поскольку он обещал вернуться не позднее, чем через неделю после Рождества. Ротмистр рассвирепел и потребовал отчета: почему так поздно доложил? Юран тоже за словом в карман не полез и сказал, что понятия не имел, зачем его используют, а если бы знал, что в него стрелять будут, то еще бабушка надвое сказала, согласился бы он или нет.
   Слово за слово, молодые люди чуть не разодрались. В конце концов Комарик ушел, чтобы отдать необходимые распоряжения по данному вопросу. И вдруг оказалось, что Юрана уже начали искать, причем не кто-нибудь, а Георгий Шепчук, рок-певец, которого, кстати, сам Комарик очень любил. Нанятый Шепчуком сыщик докопался до того, что из участка Юрана не отпустили. Правда, потом люди Волочкова взяли сыщика в клещи и посоветовали прекратить дело. Но Шепчук-то не остановился. Кто знает, до чего он сам успел дойти?
   Ротмистр тысячу раз проклял секретность, вследствие которой левая рука не знала, чем занимается правая. Его самого поставили на операцию прикрытия, сорвав с расследования деятельности полулегальных политических группировок, в ходе которого он только-только натолкнулся на одну из подобных организаций, руководил которой некий Юлиан Муурики по прозвищу Гиви Зурабович. Переброшенный на другую работу, Комарик был совершенно не знаком с материалом, поэтому все, что происходило до покушения, ушло из-под его пристального взгляда.
   И вот теперь оказалось, что ситуация вырвалась из-под контроля: после первого же звонка матери Возницкого выяснилось, что она еще утром умчалась в Питер на поиски сына вместе с пресловутым рокером.
   В пух и прах разругавшись с начальством, дав указание подчиненным во что бы то ни стало отыскать мать Юрана и взять под колпак, ротмистр пошел узнать, чем там занимается раненый кентавр.
   А раненый кентавр пил водку. Галя, краснея и конфузясь, пила вместе с пациентом, маленькими глотками, как будто это не водка, а газированная вода.
   - Вы что? - Возмущению Комарика не было предела.
   Юран заржал:
   - Во, блин, спалились мы с тобой, Галка!
   - Возницкий, ты у меня под трибунал пойдешь, - выпучив глаза, шипел Комарик, отчего походил на проткнутый воздушный шар.
   - Молчи. Молчи! - Возницкий вдруг страшно испугался. - Михал-Юрич перед смертью тоже трибуналом грозил. Будешь?
   В другой раз Комарик заорал бы так, что стены содрогнулись, и даже разбил бы бутылку об голову виновника. Однако сегодня ротмистру было как никогда хреново, поэтому он молча вышел из апартаментов кентавра и вскоре вернулся с фужерами, потому что Юран с Галей пили из бумажных кульков.
   Пить водку фужерами тоже, конечно, моветон, однако рюмки Комарику под руку не попались.
   Больше всего Ивана впечатлил эпизод драки с черносотенцами, тем более что дядя Егор (Шепчук позволил Ивану так себя называть) умел рассказывать.
   - ...и тут этот гопник с кистенем ка-ак размахнется, - пересказывал Ваня Шустеру, пока они сидели на скамейке у воды.
   - Ну?
   - А дядя Возницкий ему копытом по ж... - Заметив прогуливающегося рядом наставника, Иван исправился: - И пониже спины ка-ак лягнет...
   Генрих Геннадьевич встал рядом.
   - О чем это вы так горячо говорите, Иван? - поинтересовался он.
   - Виноват, господин наставник, о посторонних вещах, - вскочил Ваня.
   - Я, к сожалению, слышал, что о посторонних. Но откуда вы-то знаете, что там произошло? Или вы вечером гуляете возле злачных мест?
   - Никак нет, - ответил Ваня. - Передаю со слов участника событий.
   - Вот как? Интересные у вас знакомые. - Генрих Геннадьевич нахмурился.
   Ваня понял, что срочно нужно объяснить наставнику, что к чему.
   - Господин наставник, разрешите объяснить?
   - Да уж потрудитесь, молодой человек.
   - Сегодня утром к нам домой приехала наша дальняя родственница, которая разыскивает своего сына. Он пропал без вести. И последним, кто его видел, был дядя Егор... то есть Георгий Ювенальевич Шепчук, вы его знаете, он песню про осень исполняет.
   - Допустим, - кивнул Лопатин. - А при чем же здесь драка у "Сайгона"?
   - Она имеет к делу самое прямое отношение, - продолжил Ваня. - Дело в том, что дядя Егор видел, как сын Идеи Петровны, нашей родственницы, вступился за азиата, на которого напали черносотенцы, из-за чего и началась драка.
   Лопатин молчал. Замолк и Иван.
   Даже Шустер - и тот молчал.
   Тихо, однако, не было. Плеск воды и крики болельщиков не давали наставнику сосредоточиться.
   - Хм, - пробурчал он. - И какой же вывод?
   - Виноват, вывода никакого, - ответил Иван. - Но...
   - Что?
   Ваня вздохнул.
   - На месте дяди Возницкого я тоже ввязался бы в драку.
   Лопатин испытующе посмотрел на своего ученика. Потом на Шустера. Тот вскочил и гаркнул:
   - Я тоже, господин наставник.
   Лопатин постоял еще немного, а потом сказал:
   - И я, милостивые государи, - и пошел себе дальше.
   Ребята стояли, раскрыв рты.
   Саша Призоров относился к тому типу людей, о которых говорят "ради красного словца не пожалеет и отца". Рассказчик, правда, Саша был никакой и словца не мог сказать не то чтобы красного, но даже синего, зато оператором он был от Бога. Или от нечистого, это уж как посмотреть.
   Саша был истинным патриотом России, поэтому со всей тщательностью выискивал на теле любимой родины всяческую грязь и непотребство, фиксировал на цифровую камеру, а потом продавал за кордон. Так он боролся за чистоту и целомудрие.
   Жандармы несколько раз уже пытались заткнуть рот честному репортеру, однако не успевал он загреметь на Литейный, как западная пресса подымала такую бучу, мол, в России зажимают свободу слова, и Призорова выпускали на свободу.
   На парад, посвященный дню рождения Его Императорского Величества, Саша приходил с определенной целью - заснять все великолепие этой церемонии и пустить параллельно картинки рабочего квартала, дескать, посмотрите, на что у нас в России деньги тратят: царя величают, когда в стране такая разруха.
   Квартал этот Призоров искал долго, наконец нашел - полгода назад назначили под снос целый район, застроенный типовыми пятиэтажками печально известного архитектора Никиты Хрущева. Народ оттуда переселили в более симпатичное жилье, а временно пустующие дома заняли так называемые деклассированные элементы. Район действительно жутко захламленный - помойка, а не район: дворы-колодцы были завалены всяким дерьмом почти до самых крыш.
   Призоров вообще задумал целый фильм о Питере, снятый в таком вот ключе, а назвать его хотел "Петербург: блеск и нищета", желая тем самым спародировать знаменитую телепрограмму Кира Небутова "Энциклопедия Петербурга".
   Снимал он парад цифровой камерой, которая передавала изображение непосредственно на электронный почтовый ящик. Как Саша справедливо подозревал, его могли засечь жандармы, а давать им отчет в своих действиях Призоров не хотел и не мог.
   То ли по наитию, то ли по подсказке наметанного глаза снимал Призоров в основном не парад, а государя. Картинка в видоискателе была мелкая и неразборчивая, но Саша с упорством, достойным лучшего применения, продолжал снимать, пока не увидел, как вдалеке, сквозь толпу, к нему начинают приближаться люди. Саша мигом поменял объект съемки и сосредоточился на капельмейстере Семеновского полка, шагающего не в ногу со всеми.
   Он ожидал, что его схватят и потащат сквозь толпу, но вдруг что-то кольнуло репортера в плечо и перед глазами все поплыло. Последнее, что в этот день услышал Призоров, было: "Разойдитесь, разойдитесь, здесь человеку плохо".
   Три дня Сашу продержали на Литейном, требуя ответить, что именно он снимал и куда именно передавал картинку. Саша настаивал, что снимал парад, а картинку передавал на свой компьютер.
   На вашем компьютере ничего нет, продолжали давить на независимого репортера. Значит, отвечал он, техника подвела.
   В конце концов его отпустили - попробовали бы не отпустить.
   И вот, изнуренный десятками часов допросов, небритый и осунувшийся, с темными кругами вокруг глаз, Саша вышел на улицу и побрел домой.
   Два дня он отсыпался, на третий воспрял и кинулся к компьютеру. Привычным движением мышки ликвидировал программу-жучка, которую внедрили жандармы, и принялся качать фильм.
   Картинка была мелкая, Призоров сделал десятикратное увеличение, и чуть не взвыл от удовольствия - лицо императора выражало все что угодно, но не радость. Это была гримаса боли и ненависти. Со всей очевидностью можно было сказать, что на террасе что-то происходило.
   Отмотав на начало, Саша стал смотреть материал в замедленном режиме. Что-то мелькало в кадре, но что - понять было невозможно, поэтому Призоров еще сильнее замедлил воспроизведение, а потом еще дал увеличение.
   Удивлению его не было предела, когда он понял, что это мелькают пули.
   Пендель, сопровождаемый Манюней, снял трубку с надрывающегося телефона и пикантно пошутил:
   - Смольный слушает.
   Весь апломб слетел с него, когда трубка спросила голосом Манькиной матери:
   - Александр, нет ли у вас случайно моей дочки-балбески?
   - А... это... конечно, да, сейчас... - Он оторвал ухо от мембраны и громким шепотом позвал: - Манька, тебя мать ищет.
   Манюня царственным жестом приняла трубку:
   - У аппарата, - акая, протянула она.
   - Манечка... то есть Марья Олеговна, - под стать дочери заговорила мать (Пендель включил динамик, ибо секретов он не признавал, так что разговор стал достоянием общественности), - тут на ваше имя пришло письмо... Откуда бы вы думали?
   - Ма, ну хватит прикалываться, - посерьезнела Маня. - Какое еще письмо?
   - Из Академии, - торжественно объявила мама.
   - Так, все, я бегу! - Манька бросила трубку на рычаг, чмокнула Пенделя в лоб, быстро напялила сапожки, накинула на плечи шаль и выскочила на лестничную площадку.
   - Мань, ты куда? - расстроился Пень.
   - Хакни его без меня, Пенделёчек, моя есть очень торопиться. Каракула признала меня лучшей, - и Маня ссыпалась вниз по лестнице.
   Весь в растрепанных чувствах Пендель позвонил Манькиной маме:
   - Римма Сергеевна, что там Маньке пришло, она как ошпаренная убежала.
   - О, Александр, это что-то особенного! - голос Манькиной мамы настолько походил на голос дочери, что Пенделя подмывало потребовать не прикалываться над ним. - Из Академии изящной словесности пришел ответ, что сочинение Манечки на тему "Люблю тебя, Петра творенье" признано лучшим в городе, и ее приглашают на аудиенцию в Царское Село.
   - Чего? - опешил Пендель.
   Один-единственный раз он слышал от Маньки доброе слово о родном городе, и прозвучало оно следующим образом: "Эх, люблю я этот глючный Питер". Что она могла кроме этого написать, Пендель даже представить себе не мог.
   Так что хакнуть призоровский комп ему пришлось в гордом одиночестве. И то, что он увидел на своем мониторе, повергло юного взломщика в трепет.
   Саша Призоров не очень разбирался в программировании, он был просто пользователь, а вот парнишка из квартиры снизу, коего тоже звали Александром и который нам уже известен как Пендель, любой компьютерный код вскрывал, как шпроты, да еще и сочинял всевозможные защитные, поисковые и просто развлекательные программки и слыл цифровым гением.
   Так или иначе, но однажды скандально известный репортер заказал Пенделю программу, отыскивающую и нейтрализующую шпионские файлы. Месяц-другой юный хакер потратил на миниатюрную, но эффективную программу-антидот, которую сам же и установил Призорову. Теперь мятежный оператор мог спать спокойно.
   Однако не прошло и года, как его тезка подумал: а что скрывает этот трупоед (так звала Призорова бабушка гения-программиста) на своем компе? Интересно-интересно...
   Именно на сегодня он и планировал торжественный взлом вражеского компьютера на глазах у изумленной Манюни. И вот нате - сбежала подруга, не дождалась, такое шоу пропустила.
   Так-так-так, а что же теперь делать? За такой материальчик трупоед обязательно попросит немаленькую сумму, все хорошо знают, чем промышляет Саша Призоров. А не пошутить ли над ним?
   Часам к семи Комарик уже лыка не вязал, а Галя успела протрезветь и снова налакаться. Юран продолжал допытываться у ротмистра, куда, мол, царь запропастился. И когда выпивка подошла к концу, а собутыльники потерялись в алкогольных парах, Возницкий поднялся на шатающихся ногах, совершенно не чувствуя боли в спине, - решил найти еще водки.
   Только он начал открывать дверь, как Комарик резко поднял голову.
   - Куда?
   Юран развернулся и пошел на него тараном.
   - Ты мне скажешь, куда царя подевали?
   - Царя убили, Юра, - послышался из-за спины чей-то спокойный голос. Со всей семьей.
   - Кто? - испугался кентавр.
   - Имя Герострата не должно оставаться в веках, - ответил худощавый невысокий человек в штатском костюме и в распахнутом длиннополом пальто, стоявший в дверях и со странной смесью брезгливости и уважения смотревший на весь тот тарарам, который троица организовала в царских покоях.
   - К-когда? - Юран не трезвел, но тем не менее прекрасно понимал, о чем ему говорят.
   - Давно, Юра, в восемнадцатом году. - Человек в штатском прошел в комнату и уселся на венский стул.
   - Так на кого же я тогда похож? - удивился Возницкий. - Меня же как двойника завербовали, так?
   - Юра, ты похож на последнего русского императора Николая Второго.
   Тяжело захрапел Комарик. Человек поплотнее закутался в свое пальто, будто ему было холодно.
   - Романовых как фамилии не осталось.
   Возницкий ничего не понимающим взором буравил незнакомца, ожидая, что сейчас тот признается, мол, пошутил неудачно... Нет, не похоже на шутку. На сон похоже, на страшный сон...
   - Возницкий, не спи, - похлопали его по щекам. - Не спи.
   Юран открыл глаза.
   - Не спи, Юра, - повторил незнакомец. - Нам нужно все исправить.
   - Что исправить? - Кентавра мутило. - Племенным жеребцом заделаете меня, что ли?
   Незнакомец лишь улыбнулся.
   Улыбка эта Юрану не понравилась.
   - А что вы веселитесь? Вы кто такой вообще? Комарик, у нас шпион, а ты спишь. - Возницкий оглянулся.
   Комарика, однако, не было. Не было и Гали. И следов от пьянки никаких не осталось.
   - Сейчас придет Комарик, никуда не денется. - Человек отступил на шаг. - Если тебя это так интересует, то я начальник Девятого отделения полковник Исаев Максим Максимович.
   Кузнец встал по стойке "смирно".
   - Вольно, Юра. Забудь обо всем, даже о своей вербовке. Нам нужно, чтобы ты знал - ты сейчас последняя надежда империи. Ты - защитник Питера.
   Двадцатое января
   Призоров не мог решить: спит он или наяву грезит. Он несколько раз разглядывал присланную бумагу, нюхал ее, тщательно прощупал, посмотрел на просвет - водяные знаки в виде герба Романовых наличествовали, - и даже пару раз лизнул, хотя и стесняясь при этом жутко.
   Его приглашали в качестве оператора на широко рекламируемую аудиенцию в Царском Селе, с сохранением авторского права на снятый материал.
   Это было настолько шикарным предложением, что даже думать о нем казалось кощунством: вот так, с бухты-барахты, попасть в загородную резиденцию прогнившего на корню монарха. Не происки ли это господ с Литейного?
   Тем не менее приглашение на имя Александра Михайловича Призорова выполнено было на настоящей гербовой бумаге, с печатью канцелярии Дома Романовых, и грех было не воспользоваться таким приглашением.