Страница:
добиться. Да и вообще, чувство вины, которое он испытывал, было чем-то чисто
европейским. Здесь оно не к месту.
Филипп помолчал: в горле у него стоял комок.
- Таки-гуми спокойно отнеслась к появлению твоего отца, - сказал он. -
Даже самые заклятые его враги не заподозрили, что Ватаро Таки и Дзэн Годо -
одно и то же лицо.
- Мой отец привел в дом женщину, - внезапно сказала Митико. - Они
поженятся через месяц.
Филипп посмотрел на нее, понимая, что Митико что-то недоговаривает.
- Тебе это кажется странным? Ведь твой отец жил один все эти годы, с
тех пор как умерла твоя мать. Ты что, ревнуешь к этой женщине?
- Я думаю, она беременна. - Глаза Митико по-прежнему были опущены.
Единственный признак потери зрения.
- Поэтому они и женятся? - Филиппу хотелось понять, что ее тревожит.
- Нет, вряд ли. Нет. - Митико была какая-то необыкновенно тихая
сегодня. - Моему отцу по вполне понятным причинам хочется сыновей. В один
прекрасный день его сыновья будут управлять тем, что он создаст.
- Сыновья, а не ты, дочь? - осторожно спросил Филипп.
- У меня нет желания идти по его стопам, - вспыхнула Митико. - С чего
ты это взял?
- Митико, - ласково произнес Филипп, - в чем дело?
- Я хочу, чтобы ты вошел в меня, - сказала она. - Прямо сейчас.
Она была в каком-то исступлении, неистовстве. Казалось, ее горе
иссушило всю нежность, и Митико поглощала Филиппа всем своим существом.
Совершенно изнуренные, они заснули, держа друг друга в объятиях. Когда
Филипп проснулся, Митико уже заваривала чай. Он поднялся и сел напротив нее.
Она не надела ни верхнего, ни нижнего кимоно, и это было необычно.
- Митико!
- Вот, выпей.
Митико протянула ему чашку. Это была другая чашка, не та, из которой он
пил раньше. Гораздо легче, изящнее. На зеленом фоне красовалась золотая
цапля. В ее клюве трепыхалась черная рыбина; широкие крылья цапли были
распростерты. Эту чашку Филипп едва не разбил в ту ночь, когда инсценировал
смерть Дзэна Годо. Они договорились, что это будет условный сигнал, который
предупредит сидевшую в другой комнате Митико о его приходе в погруженный во
мрак дом.
Филипп увидел, что деревянная шкатулка-киоки открыта. Может, в подарок
предназначается чашка? Филипп испытующе посмотрел на Митико.
- Выпей, - сказала она. - Выпей половину чая.
Филипп выпил.
Она подождала, пока он поставит чашку в ее сложенные руки, и допила
чай. Потом аккуратно обтерла чашку шелковой тканью и, ощупью найдя
деревянную шкатулку, положила в нее чашку. Филипп был прав. Это и есть
подарок. Но почему вдруг?
Митико закрыла крышку и придвинула к нему шкатулку.
- Это тебе на память обо мне, - тихо произнесла она.
Лицо ее было бледно, оно казалось призрачным отражением, увиденным в
зеркале.
- Что ты хочешь этим сказать?
- Я уезжаю, - сказала Митико. - Возвращаюсь к мужу.
- Но почему? Тебе приказал отец? Он что, узнал про нас с тобой?
Митико покачала головой.
- Это мое решение. Мое собственное. Мы оба в браке. Мы должны соблюдать
клятвы, важные священные обеты, если мы чтим память наших предков. Порой мы
забываем о них. Но не навсегда.
- Не навсегда, - повторил Филипп, и у него упало сердце. - Но порой
все-таки забываем. Почему же сейчас мы не можем забыть?
- Это невозможно.
- Митико!
- Ну, зачем еще больше все усложнять? Ты должен согласиться...
- Я не могу!
- Но ты должен! - Ее голос дрожал, она еле сдерживала слезы. - Если я
тебе хоть чуточку дорога, ты сейчас оденешься и уйдешь. Немедленно. Молча. И
больше меня не увидишь.
Филипп был потрясен.
- Да что я, с ума сошел? Ты хочешь сказать, что я спал и вдруг
проснулся? Что между нами никогда ничего не было?
- А может быть, наоборот. Мы должны так поступить именно потому, что
между нами что-то было.
- Не понимаю.
Митико склонила голову, волосы падали ей на лицо, струились по
деревянной шкатулке-киоки. Она молчала.
Филипп встал и пошел в ванную. Посмотрел в зеркало и не понял, кого он
там видит. Чье это лицо? Каких дел натворил этот человек, пока он, Филипп,
был далеко? Он не мог ответить. А может, если уж быть совсем точным, не
хотел вспоминать. Внезапно ему стало так зябко, что он задрожал.
Из ванной Филипп вышел уже одетым. Дрожь унялась. Митико так и не
пошевелилась за все это время. Филипп подошел к столу и взял шкатулку. Она
показалась ему легче воздуха.
Он сделал, как просила Митико. Ничего не сказал. И очень долго ее не
видел.
НАШЕ ВРЕМЯ, ВЕСНА
Париж - Токио - Вашингтон - Сен-Поль-де-Ванс
Лилиан решила заглянуть в дом моделей Унгаро. Пройдясь по залам, она
быстро поняла, что ей здесь не нравится - слишком уж все вычурно и
экстравагантно. Лилиан вышла на улицу и направилась к Диору. Чувствовала она
себя прекрасно. Вырвавшись из замкнутого круга косной вашингтонской жизни,
она жадно вдыхала воздух свободы, воздух Парижа; он кружил ей голову и
горячил кровь. Лилиан вздохнула. О, если бы только знать, что Одри в
безопасности, что с ней все в порядке! Она тряхнула головой - прочь мрачные
мысли.
Диор всегда был ее самым любимым модельером. Его наряды всегда
по-настоящему шикарны, но при этом в них нет той вульгарной утрированности,
которая так часто проглядывает в моделях других художников. О, эта мягкая
элегантность линий Диора, она неизменно находила отклик в душе Лилиан. Дом
моделей Диора находился на проспекте Монтеня, в двух шагах от отеля "Плаза".
Когда Лилиан разглядывала чудесные платья, на нее вновь нахлынуло острое
ощущение свободы. Она тихонько рассмеялась - так приятно сознавать, что
темница ее ремесла находится за тысячи километров.
Она не удержалась и купила темное, с искрой, вечернее платье. После
того как его подогнали по фигуре, Лилиан попросила отправить покупку в
отель. Еще она приобрела скромное, элегантное платье свободного покроя,
которое ей удивительно шло. Платье так понравилось Лилиан, что она решила
носить его как можно чаще.
Выйдя на проспект Монтеня, она несколько секунд не могла решить, куда
направиться дальше. Сначала решила пройтись по улице Франциска Первого в
направлении Кур ла Рен, тянущейся вдоль Сены. Как и ее дети, Лилиан любила
воду, и Сена не была исключением. Но тут Лилиан вспомнила, что путь ее будет
пролегать мимо причала, где крикливые американские туристы, увешанные фото-
и кинокамерами, толпятся на палубах прогулочных катеров. Даже мысль о
встрече с соотечественниками была совершенно невыносима. Подавив вздох
легкого сожаления, Лилиан отказалась от прогулки по набережной и направилась
к Рон-Пуэн.
На Елисейских Полях Лилиан постояла, разглядывая площадь генерала де
Голля. Триумфальная арка белым айсбергом возвышалась над площадью. Посреди
дневной суеты, бесконечного мелькания автомобилей и человеческого водоворота
арка казалась необыкновенно величественной. Лилиан ощутила легкий трепет,
как при первой своей встрече с Парижем. Она всегда любила этот город. Он
манил ее к себе, тянул; и у нее не было ни сил, ни желания сопротивляться
этой любви. Каждый раз, когда Лилиан попадала в Париж, он казался ей все
более прекрасным и желанным.
У каждого большого города есть свое парадное лицо, свой фасад, которым
он встречает гостей, заставляя их восхищаться и любоваться собой. Но чем
ближе узнаешь город, тем больше он поворачивается к тебе своим истинным
лицом. И в конце концов невозможно представить себе город таким, каким ты
видел его впервые. Однако в Париже Лилиан никогда не разочаровывалась. Она
шла по Елисейским Полям, и их парадная помпезность обещала лишь новые
удовольствия. Чем чаще Лилиан бывала в Париже, тем больше восхищалась этим
городом.
Вдали показался обелиск, высящийся на площади Согласия. Лилиан шла по
широкому бульвару; старые каштаны шелестели над головой, воздух Парижа
наполнял легкие, от стен домов веяло ароматом столетий. Этот город был ее
городом. На какое-то мгновение Лилиан пронзило ощущение своего единения с
Парижем, с его стенами, мостами, с его воздухом. Лилиан даже остановилась на
миг - таким острым было это чувство.
Над площадью Согласия повисло синее марево выхлопных газов. Здесь
бесконечной шеренгой выстроились туристские автобусы. Их пассажиры
разгуливали по соседним улицам, наполняя воздух радостными криками и
щелчками фотокамер. Лилиан, с опаской глянув на толпы туристов, постаралась
как можно быстрее пройти мимо. Она миновала Оранжери и, немного запыхавшись,
вошла в сад Тюильри. На просторной поляне мальчишки играли в шары. Несколько
праздных зевак наблюдали за их игрой, косясь на проходящих мимо женщин.
Лилиан с гордостью вспомнила, что на ней платье от Диора, и неторопливо
прошествовала мимо. В Вашингтоне, где главной ценностью считается власть,
искусство одеваться, в сущности, давно уже умерло. Возможно, это стало
результатом более грубого образа жизни, именуемого американским.
Как бы там ни было, в Париже в этом отношении все иначе. Здесь одежде,
вообще внешнему облику человека придавали первостепенное значение. Здесь
царил неподражаемый французский шик. Он определялся не столько счетом в
банке, сколько врожденным вкусом парижан. Здесь сложно было заметить разницу
в возрасте, все вокруг выглядели молодо. Может быть, именно в этом и
заключалась вечная юность Парижа. Люди не стеснялись старости, они попросту
не обращали на нее внимания. Стариковская застенчивость, так часто
встречающаяся в Америке, здесь вызвала бы лишь недоуменную улыбку.
Лилиан нашла свободную скамью, удобно устроилась на ней и принялась с
интересом наблюдать за мальчишками. Они играли самозабвенно и с огромным
азартом. Лилиан нравилась их увлеченность игрой.
Филипп как-то сказал, что его жизнь - игра. Это было очень давно, в
Токио, в самом начале. Она тогда не поняла, что он имеет в виду. Когда же
Филипп отказался объяснить, Лилиан обиделась. Она улыбнулась. Теперь-то ей
все ясно. Теперь она понимала не только Филиппа, но и себя. Лилиан всегда
считала, что она лишь половина человеческой личности, что цель ее жизни -
обрести недостающую половину в лице возлюбленного. Но все оказалось куда
сложнее ее девических представлений. Брак выявил в ней много нового и
неожиданного для нее самой. Брак определил границы мира, в которых ей отныне
следовало жить. Лилиан полагала, что должна быть благодарна за это Филиппу.
Но в отношении самого Филиппа все обстояло совершенно иначе - тут
приходилось принимать во внимание очень и очень многое. Как было, например,
во время их единственной поездки в Париж. Конечно же, это она настояла на
путешествии в Европу. Но ее, помнится, тогда очень удивило нежелание Филиппа
посещать ту или иную страну Старого Света, нежелание, словно якорь тянувшее
назад их обоих. С точки зрения Филиппа, следовало отправиться не в Париж, а
куда-нибудь в Бирму или Гиндукуш.
В свою последнюю ночь в Париже они заказали столик на bateau mouche,
небольшом речном трамвайчике, курсирующем по Сене. Филипп все называл его
barquette, "лодочка", чем до слез смешил официанта.
Лилиан тогда уже довольно бегло изъяснялась на французском, Филипп же
страшно досадовал и злился на свою неспособность овладеть этим языком. Если
бы они действительно отправились в Бирму или Гиндукуш, он заговорил бы на
любом из бытующих там наречий в течение двух недель. На самом же деле Филипп
злился на Лилиан за то, что она все-таки уговорила его поехать в Париж. Он
без конца твердил, что в Европе невозможно найти настоящую цивилизацию, что
европейцы, а французы в особенности, не имеют никакого представления об
истинной культуре. При этом он обычно добавлял, что даже японцы, самый
цивилизованный народ в мире, неспособны понять, какие в Европе царят
варварство и дикость.
Лилиан тогда примирительно заметила, что, возможно, японцы попросту
неспособны постичь собственной дикости. Филипп покраснел, вскочил и отошел к
борту. Лилиан осталась сидеть за столиком одна. Ее уже не радовали ни
нежно-розовый сумрак, ни проплывающий мимо Париж. Когда показались шпили
Нотр-Дам, она встала и отправилась на поиски Филиппа.
- Ты словно вернулся с того света, - заметила Элиан. - Удалось хоть
немного поспать в самолете?
Майкл напряженно смотрел прямо перед собой.
- Поспать? Нет, не удалось. Думал об Одри.
Был поздний вечер, но на шоссе, ведущем из токийского аэропорта Нарита,
как обычно, теснились автомобили.
Как этот ублюдок Удэ сумел организовать "ДС-9"? И как им удалось
подняться в воздух без навигационных огней?
Элиан внимательно посмотрела на Майкла.
- Как ты себя чувствуешь?
- Я в порядке. - Он потянулся, не снимая рук с руля, потом осторожно
потрогал забинтованный нос и распухшую верхнюю губу. - Сейчас гораздо лучше.
- Майкл замолчал.
Его мысли занимала не только Одри. Он беспокоился о Джоунасе. Его голос
во время последнего телефонного разговора звучал подавленно и устало. Майкл
не мог припомнить случая, когда бы дядя Сэмми был болен или разбит.
На последний звонок Майкла Джоунас не ответил. Начальник отдела МЭТБ
прилетел из Гонолулу специально, чтобы разобраться с разведкой ВМС. Бог мой,
сколько же было шуму, - но это его проблемы. Майклу и Элиан необходимо было
как можно скорее покинуть Гавайи. Вслед за "ДС-9" с Одри на борту.
Майкл смотрел, как дождь заливает стекло. Дворники старательно сновали
вверх-вниз, разгоняя струи воды. Погода была под стать настроению. Майклом
владело отчаяние. Он гнал от себя невеселые мысли, но они возвращались вновь
и вновь.
- Майкл, ты уверен, что с тобой все в порядке? Я чувствую, что тебе
плохо. Не молчи же. Ты не сказал ни слова с тех пор, как мы покинули Мауи.
- Оставь меня в покое. - Майкл дернул плечом. - Не лезь и не пытайся
разобраться. Твои мысли и твои чувства сейчас обманчивы.
- Почему ты злишься?
- Я не злюсь. - Майкл прекрасно понимал, что он именно злится, но снова
упрямо повторил: - Я не злюсь. Я просто устал от твоей неистребимой веры во
всеобщие духовность и благородство. Я устал от святынь.
- Глупо. Ты говоришь ерунду, что лишь подтверждает мои слова.
- Что ты хочешь этим сказать? - Майкл и сам не мог понять, почему он
так рассержен на Элиан. Он вдруг осознал, что злился на нее в течение всего
полета.
- Все было нормально, когда ты спас мне жизнь в Кахакулоа. Ты ведь
мужчина, тебе на роду написаны героические деяния. - Элиан вздохнула. - Но
когда возникла обратная ситуация и настала моя очередь спасать тебе жизнь,
ты принял это не так спокойно. Оказалось, что тебе трудно смириться с этим
фактом, не так ли?
- Какая чушь. - Но Майкл не услышал в своих словах особой убежденности.
Они замолчали. Дворники негромко шуршали, нагоняя сон.
- Прости меня. - Майкл прервал затянувшееся молчание: - Ты права. Но
лишь отчасти. Я злюсь не столько на тебя, сколько на себя. В самолете я вел
себя как полнейший дилетант. - Он стукнул ладонью по рулю.
- Но, Майкл, - Элиан положила руку ему на колено, - ты и есть любитель.
В этом нет ничего плохого. И не надо этого стыдиться.
- Цуйо, мой учитель, не простил бы мне. Если бы не ты, я был бы уже
мертв.
- Нелепо думать о том, чего не произошло, - сказала Элиан, помолчав.
Он кивнул. Майкл никак не мог совладать со смятением, царившим в душе.
Удэ мог прикончить его, и лишь вмешательство Элиан спасло ему жизнь.
Означает ли это, что она на его стороне? Возможно, да. Но ведь и Масаси он
нужен живым, по крайней мере до тех пор, пока не будет раскрыта тайна
документа Катей. Если Элиан работает на Масаси, то, спасая Майклу жизнь, она
лишь выполняла свою работу. Все очень запутанно. Разве Удэ не работал на
Масаси? Почему же он пытался убить меня? Майкл без конца задавал себе эти
вопросы, но ответа не находил.
Сквозь пелену дождя, разгоняя сиянием ночную мглу, ослепительно
сверкали огни Токио. Майкл бездумно вел машину. В мыслях он был далек
отсюда, от их круговорота уже начинала болеть голова. Он перебирал в уме
последние события. Где-то в глубине сознания затаилось подозрение, что он
пропустил нечто очень важное. Но что?
- Куда мы едем? - спросила Элиан. - Ты заказал номер в отеле "Окура".
Но ведь мы едем не туда?
- В отель мы не поедем, - ответил Майкл. - Масаси, несомненно, послал
своих людей следить за мной. Есть надежда, что, обнаружив мой заказ, они на
время успокоятся и будут ждать меня в отеле.
Элиан взглянула на Майкла. По его лицу скользили серебристые отсветы
проносящихся мимо фонарей.
- Возможно, ты не такой уж дилетант.
Майкл усмехнулся.
- Дилетант. Но я очень быстро учусь.
Лилиан отыскала Филиппа. Она увидела, как он разговаривает с высокой,
худой японкой с узким благородным лицом. Лилиан не находила ее красивой,
впрочем, ей никогда не нравился восточный тип женщин. Однако она не могла не
отметить вкрадчивую грацию японки, ее несколько зловещей соблазнительности.
В ней было что-то непостижимое. Лилиан кожей ощутила угрозу, исходящую от
этой женщины. Она была вне границ своего привычного мира и потому опасна.
Потому-то, подумала Лилиан, он и тянется ко всему этому. Она прекрасно
знала о приверженности Филиппа к восточной философии, восточному образу
мыслей. Но Лилиан всегда лукавила с собой, делая вид, будто ее это нисколько
не задевает, будто Филипп, в сущности, воспринимает все так же, как и она,
Лилиан. Она обманывала себя и сознавала это. Филипп никогда не скрывал своей
любви к опасности, риску. Это было для него своего рода наркотиком, без
которого он не мог жить. Когда речь шла о его работе, все было в порядке -
Лилиан не вмешивалась. Но она подозревала, что Филипп способен рисковать не
только по долгу службы. Наблюдая за мужем и японкой, она вдруг поняла, что
ее опасения были не так уж и беспочвенны. В Лилиан всколыхнулась дремавшая
прежде ревность. Филипп и японка стояли очень близко друг к другу, их тела
почти соприкасались. Они не целовались, но чувствовалось, что между ними
есть какая-то странная близость. Вечер выдался на редкость теплым, но Лилиан
стало зябко.
Она пристально наблюдала за ними, сама оставаясь в тени. Они не
замечали ничего вокруг, полностью поглощенные друг другом. Что связывает
двух этих людей? Что объединяет их? Лилиан охватило отчаяние. Она понимала,
что вряд ли получит ответ. Она даже не была уверена, что поймет объяснения,
если, паче чаяния, ей их дадут. Лилиан чувствовала себя подобно пресловутому
французу, встретившему истинно цивилизованного человека. Так, будто ее
бросили ради чужого и опасного мира. Лилиан охватило предчувствие неминуемой
беды.
Она сдержала слезы. Слезы обиды, как полагала она тогда. Спустя годы,
размышляя над причинами своей собственной измены, Лилиан поняла, что это
были скорее слезы ярости.
Масаси и Сийна стояли на деревянной галерее, тянувшейся под потолком
вдоль стены обширного склада в Такасибе. Под ними находились подвальные
помещения склада, хорошо видные сверху.
- Должен признать, - в темноте голос Масаси звучал приглушенно, - я
ошибался в Дзедзи. Я и предположить не мог, что у него хватит духу бросить
мне вызов.
- Я молчал, - откликнулся Сийна, - поскольку ты не искал совета. В
конце концов, это ведь твоя семья, а Дзедзи - твой брат. Мне кажется, он не
смирится с лишением его наследства.
Они наблюдали, как внизу люди в просторных одеждах, закрывающих их с
головы до пят, вкатывают в одну из подвальных секций огромный ящик. Они
действовали почти бесшумно. Лишь пощелкивание счетчиков Гейгера отдавалось
под сводами огромного помещения.
- Может быть, - сказал сквозь зубы Масаси, - мой братец не так уж и
труслив, как я полагал.
- Труслив? Вот уж нет. В бою Дэйдзо всегда отличался отвагой,
справиться с ним мог далеко не каждый, но Дзедзи одолел его.
- Дзедзи всегда хорошо учился, - в тоне Масаси невольно прозвучали
горделивые нотки. - И боевые искусства - не исключение. Моя ошибка в том,
что я не верил в способность Дзедзи действовать самостоятельно. Я никогда не
думал, что, уйдя от Митико, своего главного союзника, он осмелится повести
войну против меня в одиночку.
- Ты ошибался. И это ошибка может стоить очень дорого. Масаси
раздраженно посмотрел на Сийну.
- Я сумею найти замену Дэйдзо.
- Дело не в этом. А в том, что ты теряешь авторитет в глазах своих же
людей. - Сморщенное лицо Сийны оживилось, он улыбнулся. - Ты должен его
убить!
Люди внизу открыли ящик и теперь втаскивали его содержимое на
вагонетку, закрытую сверху свинцовым щитом.
- Убить?! Смерть одного брата уже на моей совести. - Масаси гневно
взглянул на своего собеседника. - Я не хочу убивать второго.
- Ты видишь какой-нибудь иной выход? Если ты не отомстишь, тебе грозит
бесчестье. Твоя власть, власть оябуна Таки-гуми, рассыплется как карточный
домик. Ты не боишься этого?
Сийна знал, на каких струнах следует играть. Быть главой клана - вот
смысл и цель жизни Масаси. Слишком долгие годы он прожил в тени своего отца.
Масаси ни за что не отдаст власть. Сийна прекрасно понимал это. Он не смог
бы победить Масаси в бою, но мог управлять им, искусно играя на его
слабостях.
Когда-то, много лет назад, Сийне внушили мысль, что человеку следует
полагаться лишь на силу собственного тела. Сила - это действие, а значит,
могущество. Но шли годы, тело Сийны дряхлело, и он все больше полагался на
свой ум. С годами у него изменилось понимание того, что такое сила. Теперь
он считал, что сила заключается не в действии, а стремлении.
Он нарушил затянувшееся молчание:
- Я прочел доклад о пробном полете "ФАКСа". Эта машина впечатляет.
- Она впечатлила бы вас еще больше, если бы вы ее увидели, - с ухмылкой
сказал Масаси. - Она оправдывает мои надежды. Нобуо выполнил обещание.
- Отлично. Он внес изменения в конструкцию фюзеляжа, учитывающие
своеобразие груза?
- Да. Все сделано в соответствии с нашими требованиями.
Сийна искоса глянул на Масаси. Теперь самое сложное. Заранее зная
ответ, он спросил:
- Удэ доставил Одри Досс?
- В аэропорту произошла небольшая заминка. По-видимому, Майклу Доссу
удалось раскрыть план Удэ, он попытался помешать отправке Одри Досс. Он все
еще разыскивает документ Катей, который его отец выкрал у меня. Мои люди не
отпускают его ни на шаг.
- Удэ узнал, кто убил Филиппа Досса?
- Нет. Его надежды были связаны с Одри, которой удалось кое-что
выяснить.
Сийна помолчал, потом спросил:
- Как ты узнаешь, что Майкл вышел на документ Катей?
Внешне Сийна остался спокоен, но внутри у него все клокотало от ярости.
Смерть Удэ многое осложнила.
- Я должен убить ее. - Мысли Масаси все еще вертелись вокруг Одри. - Я
должен отомстить за те неприятности, которые доставил мне ее отец.
- Убить Одри или оставить ее в живых - какая разница? Это всего лишь
человеческая жизнь, не больше. Она нас не интересует. Твои мысли заняты не
тем. Для нас важен документ Катей! Очень важен.
Сийна взглянул на Масаси и повторил свой вопрос:
- Так как ты узнаешь, что Майкл напал на след документа Катей?
Масаси презрительно скривил губы:
- Майкл Досс у меня в руках. Ему не вырваться из петли, которую я на
него накинул. Когда документ Катей будет найден, я затяну эту петлю.
Сийна молчал. Он подумал об Элиан Ямамото. Петля, о которой говорит
Масаси, должно быть, и есть Элиан. Иначе зачем она следует за Майклом? Сийна
не понимал другого - почему Элиан сотрудничает с Масаси? Ведь она же
ненавидит его. Сийна припомнил один свой разговор с Масаси. "Митико меня
больше не беспокоит, - сказал ему тогда Масаси, - я уже привел в действие
план, который полностью нейтрализует ее". Если это так, то не мог ли тот же
самый план принудить Элиан, дочь Митико, работать на Масаси?
Теперь Сийна видел всю картину очень ясно. Масаси использует Элиан.
Если она станет сообщницей Досса, это будет лишь на руку Масаси. Через нее
Майкла можно снабжать нужной информацией. А когда документ будет найден, она
убьет Досса. Но именно этого Сийна и не мог допустить. Много лет назад
Филипп Досс убил его сына. И отомстить должен он сам, Сийна.
- У меня есть информация о смерти Удэ, - сказал он.
Масаси резко обернулся:
- Вы знали о его смерти?
В эту минуту Сийне было почти жалко Масаси. Он так молод, так
непоправимо молод. Груз власти, которую оставил после себя Ватаро Таки, не
по силам Масаси. Сейчас он не смог скрыть своего удивления. Истинный оябун
никогда не позволит своим чувствам вырваться наружу. Чувства, выставленные
напоказ, низменны и приносят лишь вред. Пройдет еще немало лет, прежде чем
Масаси поймет эту истину. Но, возможно, будет уже слишком поздно.
- Знал, - ответил Сийна. - Я знал о смерти Удэ. Его убил не Майкл Досс,
он умер от руки Элиан Ямамото.
- Элиан? Такого не может быть! Откуда вам известно?
- У меня есть свой человек в руководстве службы иммиграции и
натурализации США на Гавайях. Несколько часов назад он связался со мной и
сообщил об этом.
- Это невозможно! Я не верю!
- Почему? Только лишь потому, что Элиан Ямамото работает на тебя? -
рассмеялся Сийна. - Ты выдаешь себя, Масаси. Ведь я прав? Разумеется, прав.
Я также понял, что тебе каким-то образом удалось подчинить себе Митико и ее
дочь. Поздравляю с этим успехом. Но хочу предупредить: с Ямамото необходимо
связаться как можно скорее. Нам нужно выяснить ее намерения. Может быть, она
гораздо умнее и хитрее, чем ты предполагал, и решила завладеть документом
Катей в собственных целях?
Масаси ответил не сразу. В душе его бушевала ярость. Он был вне себя
европейским. Здесь оно не к месту.
Филипп помолчал: в горле у него стоял комок.
- Таки-гуми спокойно отнеслась к появлению твоего отца, - сказал он. -
Даже самые заклятые его враги не заподозрили, что Ватаро Таки и Дзэн Годо -
одно и то же лицо.
- Мой отец привел в дом женщину, - внезапно сказала Митико. - Они
поженятся через месяц.
Филипп посмотрел на нее, понимая, что Митико что-то недоговаривает.
- Тебе это кажется странным? Ведь твой отец жил один все эти годы, с
тех пор как умерла твоя мать. Ты что, ревнуешь к этой женщине?
- Я думаю, она беременна. - Глаза Митико по-прежнему были опущены.
Единственный признак потери зрения.
- Поэтому они и женятся? - Филиппу хотелось понять, что ее тревожит.
- Нет, вряд ли. Нет. - Митико была какая-то необыкновенно тихая
сегодня. - Моему отцу по вполне понятным причинам хочется сыновей. В один
прекрасный день его сыновья будут управлять тем, что он создаст.
- Сыновья, а не ты, дочь? - осторожно спросил Филипп.
- У меня нет желания идти по его стопам, - вспыхнула Митико. - С чего
ты это взял?
- Митико, - ласково произнес Филипп, - в чем дело?
- Я хочу, чтобы ты вошел в меня, - сказала она. - Прямо сейчас.
Она была в каком-то исступлении, неистовстве. Казалось, ее горе
иссушило всю нежность, и Митико поглощала Филиппа всем своим существом.
Совершенно изнуренные, они заснули, держа друг друга в объятиях. Когда
Филипп проснулся, Митико уже заваривала чай. Он поднялся и сел напротив нее.
Она не надела ни верхнего, ни нижнего кимоно, и это было необычно.
- Митико!
- Вот, выпей.
Митико протянула ему чашку. Это была другая чашка, не та, из которой он
пил раньше. Гораздо легче, изящнее. На зеленом фоне красовалась золотая
цапля. В ее клюве трепыхалась черная рыбина; широкие крылья цапли были
распростерты. Эту чашку Филипп едва не разбил в ту ночь, когда инсценировал
смерть Дзэна Годо. Они договорились, что это будет условный сигнал, который
предупредит сидевшую в другой комнате Митико о его приходе в погруженный во
мрак дом.
Филипп увидел, что деревянная шкатулка-киоки открыта. Может, в подарок
предназначается чашка? Филипп испытующе посмотрел на Митико.
- Выпей, - сказала она. - Выпей половину чая.
Филипп выпил.
Она подождала, пока он поставит чашку в ее сложенные руки, и допила
чай. Потом аккуратно обтерла чашку шелковой тканью и, ощупью найдя
деревянную шкатулку, положила в нее чашку. Филипп был прав. Это и есть
подарок. Но почему вдруг?
Митико закрыла крышку и придвинула к нему шкатулку.
- Это тебе на память обо мне, - тихо произнесла она.
Лицо ее было бледно, оно казалось призрачным отражением, увиденным в
зеркале.
- Что ты хочешь этим сказать?
- Я уезжаю, - сказала Митико. - Возвращаюсь к мужу.
- Но почему? Тебе приказал отец? Он что, узнал про нас с тобой?
Митико покачала головой.
- Это мое решение. Мое собственное. Мы оба в браке. Мы должны соблюдать
клятвы, важные священные обеты, если мы чтим память наших предков. Порой мы
забываем о них. Но не навсегда.
- Не навсегда, - повторил Филипп, и у него упало сердце. - Но порой
все-таки забываем. Почему же сейчас мы не можем забыть?
- Это невозможно.
- Митико!
- Ну, зачем еще больше все усложнять? Ты должен согласиться...
- Я не могу!
- Но ты должен! - Ее голос дрожал, она еле сдерживала слезы. - Если я
тебе хоть чуточку дорога, ты сейчас оденешься и уйдешь. Немедленно. Молча. И
больше меня не увидишь.
Филипп был потрясен.
- Да что я, с ума сошел? Ты хочешь сказать, что я спал и вдруг
проснулся? Что между нами никогда ничего не было?
- А может быть, наоборот. Мы должны так поступить именно потому, что
между нами что-то было.
- Не понимаю.
Митико склонила голову, волосы падали ей на лицо, струились по
деревянной шкатулке-киоки. Она молчала.
Филипп встал и пошел в ванную. Посмотрел в зеркало и не понял, кого он
там видит. Чье это лицо? Каких дел натворил этот человек, пока он, Филипп,
был далеко? Он не мог ответить. А может, если уж быть совсем точным, не
хотел вспоминать. Внезапно ему стало так зябко, что он задрожал.
Из ванной Филипп вышел уже одетым. Дрожь унялась. Митико так и не
пошевелилась за все это время. Филипп подошел к столу и взял шкатулку. Она
показалась ему легче воздуха.
Он сделал, как просила Митико. Ничего не сказал. И очень долго ее не
видел.
НАШЕ ВРЕМЯ, ВЕСНА
Париж - Токио - Вашингтон - Сен-Поль-де-Ванс
Лилиан решила заглянуть в дом моделей Унгаро. Пройдясь по залам, она
быстро поняла, что ей здесь не нравится - слишком уж все вычурно и
экстравагантно. Лилиан вышла на улицу и направилась к Диору. Чувствовала она
себя прекрасно. Вырвавшись из замкнутого круга косной вашингтонской жизни,
она жадно вдыхала воздух свободы, воздух Парижа; он кружил ей голову и
горячил кровь. Лилиан вздохнула. О, если бы только знать, что Одри в
безопасности, что с ней все в порядке! Она тряхнула головой - прочь мрачные
мысли.
Диор всегда был ее самым любимым модельером. Его наряды всегда
по-настоящему шикарны, но при этом в них нет той вульгарной утрированности,
которая так часто проглядывает в моделях других художников. О, эта мягкая
элегантность линий Диора, она неизменно находила отклик в душе Лилиан. Дом
моделей Диора находился на проспекте Монтеня, в двух шагах от отеля "Плаза".
Когда Лилиан разглядывала чудесные платья, на нее вновь нахлынуло острое
ощущение свободы. Она тихонько рассмеялась - так приятно сознавать, что
темница ее ремесла находится за тысячи километров.
Она не удержалась и купила темное, с искрой, вечернее платье. После
того как его подогнали по фигуре, Лилиан попросила отправить покупку в
отель. Еще она приобрела скромное, элегантное платье свободного покроя,
которое ей удивительно шло. Платье так понравилось Лилиан, что она решила
носить его как можно чаще.
Выйдя на проспект Монтеня, она несколько секунд не могла решить, куда
направиться дальше. Сначала решила пройтись по улице Франциска Первого в
направлении Кур ла Рен, тянущейся вдоль Сены. Как и ее дети, Лилиан любила
воду, и Сена не была исключением. Но тут Лилиан вспомнила, что путь ее будет
пролегать мимо причала, где крикливые американские туристы, увешанные фото-
и кинокамерами, толпятся на палубах прогулочных катеров. Даже мысль о
встрече с соотечественниками была совершенно невыносима. Подавив вздох
легкого сожаления, Лилиан отказалась от прогулки по набережной и направилась
к Рон-Пуэн.
На Елисейских Полях Лилиан постояла, разглядывая площадь генерала де
Голля. Триумфальная арка белым айсбергом возвышалась над площадью. Посреди
дневной суеты, бесконечного мелькания автомобилей и человеческого водоворота
арка казалась необыкновенно величественной. Лилиан ощутила легкий трепет,
как при первой своей встрече с Парижем. Она всегда любила этот город. Он
манил ее к себе, тянул; и у нее не было ни сил, ни желания сопротивляться
этой любви. Каждый раз, когда Лилиан попадала в Париж, он казался ей все
более прекрасным и желанным.
У каждого большого города есть свое парадное лицо, свой фасад, которым
он встречает гостей, заставляя их восхищаться и любоваться собой. Но чем
ближе узнаешь город, тем больше он поворачивается к тебе своим истинным
лицом. И в конце концов невозможно представить себе город таким, каким ты
видел его впервые. Однако в Париже Лилиан никогда не разочаровывалась. Она
шла по Елисейским Полям, и их парадная помпезность обещала лишь новые
удовольствия. Чем чаще Лилиан бывала в Париже, тем больше восхищалась этим
городом.
Вдали показался обелиск, высящийся на площади Согласия. Лилиан шла по
широкому бульвару; старые каштаны шелестели над головой, воздух Парижа
наполнял легкие, от стен домов веяло ароматом столетий. Этот город был ее
городом. На какое-то мгновение Лилиан пронзило ощущение своего единения с
Парижем, с его стенами, мостами, с его воздухом. Лилиан даже остановилась на
миг - таким острым было это чувство.
Над площадью Согласия повисло синее марево выхлопных газов. Здесь
бесконечной шеренгой выстроились туристские автобусы. Их пассажиры
разгуливали по соседним улицам, наполняя воздух радостными криками и
щелчками фотокамер. Лилиан, с опаской глянув на толпы туристов, постаралась
как можно быстрее пройти мимо. Она миновала Оранжери и, немного запыхавшись,
вошла в сад Тюильри. На просторной поляне мальчишки играли в шары. Несколько
праздных зевак наблюдали за их игрой, косясь на проходящих мимо женщин.
Лилиан с гордостью вспомнила, что на ней платье от Диора, и неторопливо
прошествовала мимо. В Вашингтоне, где главной ценностью считается власть,
искусство одеваться, в сущности, давно уже умерло. Возможно, это стало
результатом более грубого образа жизни, именуемого американским.
Как бы там ни было, в Париже в этом отношении все иначе. Здесь одежде,
вообще внешнему облику человека придавали первостепенное значение. Здесь
царил неподражаемый французский шик. Он определялся не столько счетом в
банке, сколько врожденным вкусом парижан. Здесь сложно было заметить разницу
в возрасте, все вокруг выглядели молодо. Может быть, именно в этом и
заключалась вечная юность Парижа. Люди не стеснялись старости, они попросту
не обращали на нее внимания. Стариковская застенчивость, так часто
встречающаяся в Америке, здесь вызвала бы лишь недоуменную улыбку.
Лилиан нашла свободную скамью, удобно устроилась на ней и принялась с
интересом наблюдать за мальчишками. Они играли самозабвенно и с огромным
азартом. Лилиан нравилась их увлеченность игрой.
Филипп как-то сказал, что его жизнь - игра. Это было очень давно, в
Токио, в самом начале. Она тогда не поняла, что он имеет в виду. Когда же
Филипп отказался объяснить, Лилиан обиделась. Она улыбнулась. Теперь-то ей
все ясно. Теперь она понимала не только Филиппа, но и себя. Лилиан всегда
считала, что она лишь половина человеческой личности, что цель ее жизни -
обрести недостающую половину в лице возлюбленного. Но все оказалось куда
сложнее ее девических представлений. Брак выявил в ней много нового и
неожиданного для нее самой. Брак определил границы мира, в которых ей отныне
следовало жить. Лилиан полагала, что должна быть благодарна за это Филиппу.
Но в отношении самого Филиппа все обстояло совершенно иначе - тут
приходилось принимать во внимание очень и очень многое. Как было, например,
во время их единственной поездки в Париж. Конечно же, это она настояла на
путешествии в Европу. Но ее, помнится, тогда очень удивило нежелание Филиппа
посещать ту или иную страну Старого Света, нежелание, словно якорь тянувшее
назад их обоих. С точки зрения Филиппа, следовало отправиться не в Париж, а
куда-нибудь в Бирму или Гиндукуш.
В свою последнюю ночь в Париже они заказали столик на bateau mouche,
небольшом речном трамвайчике, курсирующем по Сене. Филипп все называл его
barquette, "лодочка", чем до слез смешил официанта.
Лилиан тогда уже довольно бегло изъяснялась на французском, Филипп же
страшно досадовал и злился на свою неспособность овладеть этим языком. Если
бы они действительно отправились в Бирму или Гиндукуш, он заговорил бы на
любом из бытующих там наречий в течение двух недель. На самом же деле Филипп
злился на Лилиан за то, что она все-таки уговорила его поехать в Париж. Он
без конца твердил, что в Европе невозможно найти настоящую цивилизацию, что
европейцы, а французы в особенности, не имеют никакого представления об
истинной культуре. При этом он обычно добавлял, что даже японцы, самый
цивилизованный народ в мире, неспособны понять, какие в Европе царят
варварство и дикость.
Лилиан тогда примирительно заметила, что, возможно, японцы попросту
неспособны постичь собственной дикости. Филипп покраснел, вскочил и отошел к
борту. Лилиан осталась сидеть за столиком одна. Ее уже не радовали ни
нежно-розовый сумрак, ни проплывающий мимо Париж. Когда показались шпили
Нотр-Дам, она встала и отправилась на поиски Филиппа.
- Ты словно вернулся с того света, - заметила Элиан. - Удалось хоть
немного поспать в самолете?
Майкл напряженно смотрел прямо перед собой.
- Поспать? Нет, не удалось. Думал об Одри.
Был поздний вечер, но на шоссе, ведущем из токийского аэропорта Нарита,
как обычно, теснились автомобили.
Как этот ублюдок Удэ сумел организовать "ДС-9"? И как им удалось
подняться в воздух без навигационных огней?
Элиан внимательно посмотрела на Майкла.
- Как ты себя чувствуешь?
- Я в порядке. - Он потянулся, не снимая рук с руля, потом осторожно
потрогал забинтованный нос и распухшую верхнюю губу. - Сейчас гораздо лучше.
- Майкл замолчал.
Его мысли занимала не только Одри. Он беспокоился о Джоунасе. Его голос
во время последнего телефонного разговора звучал подавленно и устало. Майкл
не мог припомнить случая, когда бы дядя Сэмми был болен или разбит.
На последний звонок Майкла Джоунас не ответил. Начальник отдела МЭТБ
прилетел из Гонолулу специально, чтобы разобраться с разведкой ВМС. Бог мой,
сколько же было шуму, - но это его проблемы. Майклу и Элиан необходимо было
как можно скорее покинуть Гавайи. Вслед за "ДС-9" с Одри на борту.
Майкл смотрел, как дождь заливает стекло. Дворники старательно сновали
вверх-вниз, разгоняя струи воды. Погода была под стать настроению. Майклом
владело отчаяние. Он гнал от себя невеселые мысли, но они возвращались вновь
и вновь.
- Майкл, ты уверен, что с тобой все в порядке? Я чувствую, что тебе
плохо. Не молчи же. Ты не сказал ни слова с тех пор, как мы покинули Мауи.
- Оставь меня в покое. - Майкл дернул плечом. - Не лезь и не пытайся
разобраться. Твои мысли и твои чувства сейчас обманчивы.
- Почему ты злишься?
- Я не злюсь. - Майкл прекрасно понимал, что он именно злится, но снова
упрямо повторил: - Я не злюсь. Я просто устал от твоей неистребимой веры во
всеобщие духовность и благородство. Я устал от святынь.
- Глупо. Ты говоришь ерунду, что лишь подтверждает мои слова.
- Что ты хочешь этим сказать? - Майкл и сам не мог понять, почему он
так рассержен на Элиан. Он вдруг осознал, что злился на нее в течение всего
полета.
- Все было нормально, когда ты спас мне жизнь в Кахакулоа. Ты ведь
мужчина, тебе на роду написаны героические деяния. - Элиан вздохнула. - Но
когда возникла обратная ситуация и настала моя очередь спасать тебе жизнь,
ты принял это не так спокойно. Оказалось, что тебе трудно смириться с этим
фактом, не так ли?
- Какая чушь. - Но Майкл не услышал в своих словах особой убежденности.
Они замолчали. Дворники негромко шуршали, нагоняя сон.
- Прости меня. - Майкл прервал затянувшееся молчание: - Ты права. Но
лишь отчасти. Я злюсь не столько на тебя, сколько на себя. В самолете я вел
себя как полнейший дилетант. - Он стукнул ладонью по рулю.
- Но, Майкл, - Элиан положила руку ему на колено, - ты и есть любитель.
В этом нет ничего плохого. И не надо этого стыдиться.
- Цуйо, мой учитель, не простил бы мне. Если бы не ты, я был бы уже
мертв.
- Нелепо думать о том, чего не произошло, - сказала Элиан, помолчав.
Он кивнул. Майкл никак не мог совладать со смятением, царившим в душе.
Удэ мог прикончить его, и лишь вмешательство Элиан спасло ему жизнь.
Означает ли это, что она на его стороне? Возможно, да. Но ведь и Масаси он
нужен живым, по крайней мере до тех пор, пока не будет раскрыта тайна
документа Катей. Если Элиан работает на Масаси, то, спасая Майклу жизнь, она
лишь выполняла свою работу. Все очень запутанно. Разве Удэ не работал на
Масаси? Почему же он пытался убить меня? Майкл без конца задавал себе эти
вопросы, но ответа не находил.
Сквозь пелену дождя, разгоняя сиянием ночную мглу, ослепительно
сверкали огни Токио. Майкл бездумно вел машину. В мыслях он был далек
отсюда, от их круговорота уже начинала болеть голова. Он перебирал в уме
последние события. Где-то в глубине сознания затаилось подозрение, что он
пропустил нечто очень важное. Но что?
- Куда мы едем? - спросила Элиан. - Ты заказал номер в отеле "Окура".
Но ведь мы едем не туда?
- В отель мы не поедем, - ответил Майкл. - Масаси, несомненно, послал
своих людей следить за мной. Есть надежда, что, обнаружив мой заказ, они на
время успокоятся и будут ждать меня в отеле.
Элиан взглянула на Майкла. По его лицу скользили серебристые отсветы
проносящихся мимо фонарей.
- Возможно, ты не такой уж дилетант.
Майкл усмехнулся.
- Дилетант. Но я очень быстро учусь.
Лилиан отыскала Филиппа. Она увидела, как он разговаривает с высокой,
худой японкой с узким благородным лицом. Лилиан не находила ее красивой,
впрочем, ей никогда не нравился восточный тип женщин. Однако она не могла не
отметить вкрадчивую грацию японки, ее несколько зловещей соблазнительности.
В ней было что-то непостижимое. Лилиан кожей ощутила угрозу, исходящую от
этой женщины. Она была вне границ своего привычного мира и потому опасна.
Потому-то, подумала Лилиан, он и тянется ко всему этому. Она прекрасно
знала о приверженности Филиппа к восточной философии, восточному образу
мыслей. Но Лилиан всегда лукавила с собой, делая вид, будто ее это нисколько
не задевает, будто Филипп, в сущности, воспринимает все так же, как и она,
Лилиан. Она обманывала себя и сознавала это. Филипп никогда не скрывал своей
любви к опасности, риску. Это было для него своего рода наркотиком, без
которого он не мог жить. Когда речь шла о его работе, все было в порядке -
Лилиан не вмешивалась. Но она подозревала, что Филипп способен рисковать не
только по долгу службы. Наблюдая за мужем и японкой, она вдруг поняла, что
ее опасения были не так уж и беспочвенны. В Лилиан всколыхнулась дремавшая
прежде ревность. Филипп и японка стояли очень близко друг к другу, их тела
почти соприкасались. Они не целовались, но чувствовалось, что между ними
есть какая-то странная близость. Вечер выдался на редкость теплым, но Лилиан
стало зябко.
Она пристально наблюдала за ними, сама оставаясь в тени. Они не
замечали ничего вокруг, полностью поглощенные друг другом. Что связывает
двух этих людей? Что объединяет их? Лилиан охватило отчаяние. Она понимала,
что вряд ли получит ответ. Она даже не была уверена, что поймет объяснения,
если, паче чаяния, ей их дадут. Лилиан чувствовала себя подобно пресловутому
французу, встретившему истинно цивилизованного человека. Так, будто ее
бросили ради чужого и опасного мира. Лилиан охватило предчувствие неминуемой
беды.
Она сдержала слезы. Слезы обиды, как полагала она тогда. Спустя годы,
размышляя над причинами своей собственной измены, Лилиан поняла, что это
были скорее слезы ярости.
Масаси и Сийна стояли на деревянной галерее, тянувшейся под потолком
вдоль стены обширного склада в Такасибе. Под ними находились подвальные
помещения склада, хорошо видные сверху.
- Должен признать, - в темноте голос Масаси звучал приглушенно, - я
ошибался в Дзедзи. Я и предположить не мог, что у него хватит духу бросить
мне вызов.
- Я молчал, - откликнулся Сийна, - поскольку ты не искал совета. В
конце концов, это ведь твоя семья, а Дзедзи - твой брат. Мне кажется, он не
смирится с лишением его наследства.
Они наблюдали, как внизу люди в просторных одеждах, закрывающих их с
головы до пят, вкатывают в одну из подвальных секций огромный ящик. Они
действовали почти бесшумно. Лишь пощелкивание счетчиков Гейгера отдавалось
под сводами огромного помещения.
- Может быть, - сказал сквозь зубы Масаси, - мой братец не так уж и
труслив, как я полагал.
- Труслив? Вот уж нет. В бою Дэйдзо всегда отличался отвагой,
справиться с ним мог далеко не каждый, но Дзедзи одолел его.
- Дзедзи всегда хорошо учился, - в тоне Масаси невольно прозвучали
горделивые нотки. - И боевые искусства - не исключение. Моя ошибка в том,
что я не верил в способность Дзедзи действовать самостоятельно. Я никогда не
думал, что, уйдя от Митико, своего главного союзника, он осмелится повести
войну против меня в одиночку.
- Ты ошибался. И это ошибка может стоить очень дорого. Масаси
раздраженно посмотрел на Сийну.
- Я сумею найти замену Дэйдзо.
- Дело не в этом. А в том, что ты теряешь авторитет в глазах своих же
людей. - Сморщенное лицо Сийны оживилось, он улыбнулся. - Ты должен его
убить!
Люди внизу открыли ящик и теперь втаскивали его содержимое на
вагонетку, закрытую сверху свинцовым щитом.
- Убить?! Смерть одного брата уже на моей совести. - Масаси гневно
взглянул на своего собеседника. - Я не хочу убивать второго.
- Ты видишь какой-нибудь иной выход? Если ты не отомстишь, тебе грозит
бесчестье. Твоя власть, власть оябуна Таки-гуми, рассыплется как карточный
домик. Ты не боишься этого?
Сийна знал, на каких струнах следует играть. Быть главой клана - вот
смысл и цель жизни Масаси. Слишком долгие годы он прожил в тени своего отца.
Масаси ни за что не отдаст власть. Сийна прекрасно понимал это. Он не смог
бы победить Масаси в бою, но мог управлять им, искусно играя на его
слабостях.
Когда-то, много лет назад, Сийне внушили мысль, что человеку следует
полагаться лишь на силу собственного тела. Сила - это действие, а значит,
могущество. Но шли годы, тело Сийны дряхлело, и он все больше полагался на
свой ум. С годами у него изменилось понимание того, что такое сила. Теперь
он считал, что сила заключается не в действии, а стремлении.
Он нарушил затянувшееся молчание:
- Я прочел доклад о пробном полете "ФАКСа". Эта машина впечатляет.
- Она впечатлила бы вас еще больше, если бы вы ее увидели, - с ухмылкой
сказал Масаси. - Она оправдывает мои надежды. Нобуо выполнил обещание.
- Отлично. Он внес изменения в конструкцию фюзеляжа, учитывающие
своеобразие груза?
- Да. Все сделано в соответствии с нашими требованиями.
Сийна искоса глянул на Масаси. Теперь самое сложное. Заранее зная
ответ, он спросил:
- Удэ доставил Одри Досс?
- В аэропорту произошла небольшая заминка. По-видимому, Майклу Доссу
удалось раскрыть план Удэ, он попытался помешать отправке Одри Досс. Он все
еще разыскивает документ Катей, который его отец выкрал у меня. Мои люди не
отпускают его ни на шаг.
- Удэ узнал, кто убил Филиппа Досса?
- Нет. Его надежды были связаны с Одри, которой удалось кое-что
выяснить.
Сийна помолчал, потом спросил:
- Как ты узнаешь, что Майкл вышел на документ Катей?
Внешне Сийна остался спокоен, но внутри у него все клокотало от ярости.
Смерть Удэ многое осложнила.
- Я должен убить ее. - Мысли Масаси все еще вертелись вокруг Одри. - Я
должен отомстить за те неприятности, которые доставил мне ее отец.
- Убить Одри или оставить ее в живых - какая разница? Это всего лишь
человеческая жизнь, не больше. Она нас не интересует. Твои мысли заняты не
тем. Для нас важен документ Катей! Очень важен.
Сийна взглянул на Масаси и повторил свой вопрос:
- Так как ты узнаешь, что Майкл напал на след документа Катей?
Масаси презрительно скривил губы:
- Майкл Досс у меня в руках. Ему не вырваться из петли, которую я на
него накинул. Когда документ Катей будет найден, я затяну эту петлю.
Сийна молчал. Он подумал об Элиан Ямамото. Петля, о которой говорит
Масаси, должно быть, и есть Элиан. Иначе зачем она следует за Майклом? Сийна
не понимал другого - почему Элиан сотрудничает с Масаси? Ведь она же
ненавидит его. Сийна припомнил один свой разговор с Масаси. "Митико меня
больше не беспокоит, - сказал ему тогда Масаси, - я уже привел в действие
план, который полностью нейтрализует ее". Если это так, то не мог ли тот же
самый план принудить Элиан, дочь Митико, работать на Масаси?
Теперь Сийна видел всю картину очень ясно. Масаси использует Элиан.
Если она станет сообщницей Досса, это будет лишь на руку Масаси. Через нее
Майкла можно снабжать нужной информацией. А когда документ будет найден, она
убьет Досса. Но именно этого Сийна и не мог допустить. Много лет назад
Филипп Досс убил его сына. И отомстить должен он сам, Сийна.
- У меня есть информация о смерти Удэ, - сказал он.
Масаси резко обернулся:
- Вы знали о его смерти?
В эту минуту Сийне было почти жалко Масаси. Он так молод, так
непоправимо молод. Груз власти, которую оставил после себя Ватаро Таки, не
по силам Масаси. Сейчас он не смог скрыть своего удивления. Истинный оябун
никогда не позволит своим чувствам вырваться наружу. Чувства, выставленные
напоказ, низменны и приносят лишь вред. Пройдет еще немало лет, прежде чем
Масаси поймет эту истину. Но, возможно, будет уже слишком поздно.
- Знал, - ответил Сийна. - Я знал о смерти Удэ. Его убил не Майкл Досс,
он умер от руки Элиан Ямамото.
- Элиан? Такого не может быть! Откуда вам известно?
- У меня есть свой человек в руководстве службы иммиграции и
натурализации США на Гавайях. Несколько часов назад он связался со мной и
сообщил об этом.
- Это невозможно! Я не верю!
- Почему? Только лишь потому, что Элиан Ямамото работает на тебя? -
рассмеялся Сийна. - Ты выдаешь себя, Масаси. Ведь я прав? Разумеется, прав.
Я также понял, что тебе каким-то образом удалось подчинить себе Митико и ее
дочь. Поздравляю с этим успехом. Но хочу предупредить: с Ямамото необходимо
связаться как можно скорее. Нам нужно выяснить ее намерения. Может быть, она
гораздо умнее и хитрее, чем ты предполагал, и решила завладеть документом
Катей в собственных целях?
Масаси ответил не сразу. В душе его бушевала ярость. Он был вне себя