Лутс Оскар. Лето

   — Слушаюсь! — добродушно отвечает управляющий и отхлебывает основательный глоток из плоской бутылки. — Пожалуй, вы правы, нога уже не так болит.
   — Вот видите! Я честно дожил до седых волос, так неужели теперь на старости лет вдруг начну болтать пустое или же угощать таким питьем, которое никуда не годится! А теперь глотните и вы, колокольных дел мастер, и расскажите, как поживает ваш друг Рафаэль.
   — Крепка чертовка! Крепка чертовка! — трясет головой Либле, утираясь рукавом. — Такую редко пьешь.
   Управляющий угощает гостя и Либле папиросами и закуривает сам.
   — Друг Рафаэль… — говорит он. — Вы спрашиваете, как поживает друг Рафаэль? Друг Рафаэль скоро причалит к тихому берегу семейной жизни, До этого он еще съездит в Россию, привезет оттуда диплом управляющего имением… а что он потом будет делать… этого уж я не знаю. Что бы там ни было, но он скоро причалит к супружеским берегам, ибо нехорошо, говорят, человеку быть одиноким.
   — О, вся эта история с женитьбой пока еще вилами по воде писана, — замечает Либле. — Кто его знает, как еще дело обернется. Я человек глупый, но все ж таки соображаю, что эта самая супружеская гавань другу Рафаэлю еще и вдали не маячит, гляди он хоть в подзорную трубу, хоть через две пары очков. Не всякому судну, что в море выходит, суждено до причала добраться… или как это там в песне поется…
   — Супружеская гавань… — бормочет про себя аптекарь, пропуская мимо ушей глубокомысленную сентенцию Либле. — Насчет этой так называемой супружеской гавани тоже можно бы многое сказать…
   — Да, сказать-то, конечно, можно, это правда, — живо вставляет свое словцо Либле. — Только вы, господин аптекарь, не бойтесь, что я начну чего-нибудь болтать, хоть и меня эта благодать не миновала. Я человек глупый и уже едва ли намного поумнею. Говорите, говорите, господин аптекарь, вас прямо-таки приятно слушать.
   — А почему бы и не приятно, — откликается на это льстивое замечание фармацевт. — Во-первых, я стар, как ослица Валаамская, а во-вторых, в жизни немало повидал и себе на ус намотал. Не понимаю только, отчего этот молодой человек с больной ногой вечно ввязывается со мной в спор.
   — Пусть будет по-вашему, — улыбается Тоотс, — больше спорить не стану. Держу свой рот на замке… Представьте себе, что вместо меня перед вами на камне сидит какая-нибудь шишига… Нет, нет, не шишига, а одно сплошное огромное ухо, которое внимательно слушает все, что вы говорите.
   — Ах, вот как. Ну и хорошо, что больше спорить не будете, — не терплю возражений. Да… я уже забыл, о чем мы говорили.
   — О супружеской гавани, — подсказывает Тоотс.
   — Ах да, правильно. Насчет супружеской гавани я мог бы смело написать толстую книгу, но вы уже знаете, как я отношусь к писанию книг. Я всегда говорил; у кого есть уши, чтобы слышать, пусть слушает, что ему говорят устно. Супружеская гавань… Во-первых, уже само слово «гавань» здесь в корне неверно; к любому другому положению и состоянию оно подходит больше, чем к супружеству. Ведь именно вступая в брак, мужчина, а значит, и ваш друг Рафаэль, покидает гавань и пускается в мятежное море. Обратите внимание, я намеренно употребил это старомодное, избитое слово «мятежное», ибо то самое море, которое с берега казалось таким тихим, спокойным и манящим, делается и в самом деле мятежным, стоит только супружеской ладье отчалить от пристани. Я знал несколько человек… ох, даже многих… Но оставим пока их всех в покое, речь шла о вашем друге Рафаэле… Сейчас друг Рафаэль видит перед собою лишь рай да ангелочков и думает: какое же оно сладкое, то яблочко, что скоро упадет ему в руки. Но вскоре… вскоре он убедится, что яблоко это довольно кислое, если не вовсе горькое, а у ангелочка имеются свои капризы и желания, которые не так-то легко, а порой и совсем невозможно удовлетворить. А потом, спустя некоторое время, он, всплеснув руками, спросит себя: «Подумать только, как же это случилось, что дело зашло так далеко?» Да… И если он человек разумный, то возведет очи к небесам и скажет: «И на том спасибо! Тут не до жиру, быть бы живу», — как говаривал мой покойный дядя. Ведь могло быть еще хуже. Где и когда дядин ангелочек превратился в черта, этого дядя, конечно, не заметил. Но он знал, что бывают духи более и менее злые, и благодарил судьбу, что она не свела его с самым свирепым из них.
   Да, дядя… Покойный дядя мой был человек разумный, каких редко встретишь; не думаю, чтобы ваш друг Рафаэль был таким же толковым. Дядя был философ. И все же выкинул один странный фортель: начал от добра добра искать. Теперь, лежа в могиле, он имеет достаточно времени, чтобы пожалеть о своей затее. Ну так вот…
   Аптекарь снова вытирает лоб, просит у Тоотса еще одну папиросу и продолжает:
   — Я охотно рассказал бы вам еще одну историю — о молодом человеке, который тоже плыл в так называемую супружескую гавань и даже добрался до нее; но не забывайте, что у меня имеются и другие пациенты, которые ждут меня дома. Поэтому, каким бы увлекательным и поучительным ни был рассказ этот, я вынужден его отложить до следующего раза. Напомните мне, когда мы снова встретимся, на паровом ли поле, или еще где-нибудь. Но прежде чем распрощаться, примите последние капли внутреннего лекарства в память о моем покойном дяде; он был философом и безропотно подчинялся обстоятельствам, которые нельзя изменить. Он довольно легко нес свой крест и до конца дней своих оставался добрым человеком. Он тоже находил маленькие радости где только можно было и не обвинял ближних своих, когда ему самому приходилось туго. Не думаю, чтобы в могиле он ломал себе голову и жалел, что жизнь прошла не так, как мечталось в молодости: скорее он посмеивается себе в бороду и говорит: «И на том спасибо». Так-то. А теперь бутылка пуста, и вы, молодой человек, благодарите судьбу, что вас начали лечить вовремя и правильными методами. Между прочим, скажите мне все же: как сейчас чувствует себя ваша нога?
   — И правда, черт его знает, — уже гораздо лучше! — отвечает Тоотс.
 

VI

   Наши труженики долго молча глядят вслед аптекарю, затем закуривают, словно беря разгон перед тем как продолжить работу. Тоотс мурлычет про себя давно где-то услышанную мелодию и задумчиво улыбается. Забавно! Давно ли он скакал верхом по российским просторам — и вот он уже в родном краю, выкорчевывает камни па поле Заболотья. Некому тут приказывать, некем помыкать, делай все сам, своими руками. Ох, вот бы сюда ивановских мужиков хоть на два-три дня!
   Но нет у него других помощников, кроме Либле, который разглядывает сейчас облепленные грязью голенища своих сапог и раздумывает, как бы к осени пришить к ним новые «головки». И Март, дьявол, тоже исчез. Когда он помогал, работа спорилась куда лучше. То «внутреннее», что принес аптекарь, — отличное лекарство, во всяком случае, нога болит меньше, но зато во всем теле какая-то вялость, лень даже с камня встать.
   Но подняться нужно, нечего дурака валять в рабочее время… Встать! Достаточно уже отдыхали, пока аптекарь разглагольствовал о супружеских гаванях. Но погоди, кто это там появился на дороге? Какая-то женщина? Черт побери, да это же Тээле, хозяйская дочь, с хутора Рая! Чего ей нужно на паровом поле Заболотья?
   — Либле!
   — Хм, — мычит в ответ звонарь. — Давай начинать. У камней ноги не вырастут, сами они домой не зашагают.
   — Нет, ты посмотри сперва на дорогу и скажи — что это такое? Или «что сие означает?», как говорятся в катехизисе.
   — Бес его знает! Гляди-ка, на поле повернула! Управляющий окидывает взглядом свою рабочую одежду, затем пристально смотрит на приближающуюся девушку. Черт побери, не могла в другое время прийти, именно сейчас, в рабочий день, приспичило ей притащиться! Ну да, вот так и получается, когда у человека нет другого занятия, как только быть дочкой своего папаши. Хоть бери да убегай от нее в лес, в этой замаранной одежде и разбитых отцовских сапогах. Черт…
   — Так это же та самая… барышня Эрнья или как ее. Ну, та, что у кистера была, — произносит вдруг Либле.
   — Кака тебе барышня Эрнья? — пялит глаза Тоотс. — Это же Тээле из Рая.
   — Нет, нет, — упрямо возражает Либле. — Пусть подойдет поближе.
   — Пусть подойдет ближе, тогда увидим.
   Оба еще несколько минут всматриваются, вытянув шеи, затем Тоотс разочарованно замечает:
   — Верно, это та самая… та, что у кистера.
   — Ну, разве я не говорил.
   Девушка подходит еще ближе, Тоотс, улыбаясь, поднимается, делает несколько шагов ей навстречу и здоровается.
   — Здравствуйте! — весело отвечает девушка. — Видите, вот я и разыскала вас.
   — Да, как будто так, — отвечает управляющий, вежливо раскланиваясь и пожимая протянутую ему руку.
   — Я бы не догадалась прямо сюда прийти, но на проселке мне встретился аптекарь, он мне я сказал, что вы здесь.
   — Да, мы здесь, — улыбается Тоотс, бросая взгляд на Либле.
   — А что вы здесь делаете? Камни возите? О, вы стали настоящим тружеником, господин Тоотс.
   — Да… так, чтобы время убить.
   — Замечательно, — хвалит его барышня Эрнья. — А как вы думаете, господин Тоотс, зачем я пришла? Я пришла передать вам привет от вашего соученика Кийра. Господин Кийр вчера уехал в Россию, мы все его провожали… было очень весело. А сегодня мне стало вдруг страшно скучно дома, идти было некуда — вот и решила посмотреть, как вы тут живете, почему у нас больше не появляетесь.
   — Вот что! — улыбается Тоотс. — Некогда по гостям ходить, барышня Эрнья, не то пришел бы.
   — Умейте найти время, господин Тоотс! Не вечно же вы камни таскаете и работаете. По вечерам, например… Кстати, мы вчера думали, что вы будете на вокзале, придете проводить школьного товарища, — но нет!
   — Я и понятия не имел, что мой друг Кийр должен был вчера уехать.
   — Неужели? Разве он вам не гооврил об этом?
   — Нет. То есть я знал, конечно, что он уезжает, но когда именно — не имел понятия.
   — Ой, было очень весело. Тетя была со своим мужем, ну, Тээле, конечно, родители и братья господина Кийра. На вокзале произносили речь. И под конец вся семья Кийров расплакалась. И сам господин Кийр тоже. О, как весело было! На обратном пути мы с Тээле ужасно смеялись. Ну и Тээле эта! Так умеет все изобразить!
   — Вот как, — бормочет Тоотс. — А Тээле… не расплакалась?
   — Тээле — нет! Она все время хохотала, даже неловко сделалось. Остальные ревут — а она хохочет. И видели бы вы, господин Тоотс, последний их поцелуй! Ха-ха-ха! Мне кажется, господин Кийр еще ни разу в жизни ни с кем не целовался.
   — Почему вы так думаете?
   — Ах, он был такой беспомощный, такой неловкий!
   — Так-так. Ничего, потом привыкнет. Когда из России вернется.
   Барышня Эрнья слегка краснеет и смотрит в сторону. Тоотс украдкой оглядывает кудряшки и белоснежный лоб гостьи и, кашлянув, вытаскивает из кармана коробку с папиросами.
   — Это, конечно, некрасиво, — продолжает гостья, снова оборачиваясь к управляющему, — все это вам рассказывать, но…
   — Но вы же ничего плохого не сказали, — успокаивает ее Тоотс.
   — Да, но… Во всяком случае, это было забавно. А сегодня повстречалась мне мамаша господина Кийра и… угадайте, куда она шла? Она шла — ха-ха-ха! — на почту или в волостное правление справиться, нет ли уже письма от сына.
   — Хм… слишком скоро. А может быть, и еще кто-нибудь ходил за письмами?
   — Кто? Ах, вы думаете, Тээле? Ха-ха-ха-ха! Нет, Тээле далеко не в восторге от господина Кийра. А вы знаете, господин Тоотс, Тээле и не нужен господин Кийр.
   — Ну, ну? Почему же?
   — Она говорит, что господин Кийр стращно часто чихает.
   — Хм…
   — Да, да, вчера она всю дорогу, пока мы докой ехали, только об этом и говорила.
   — Но это же насморк, он пройдет.
   — Нет, вообще у господина Кийра с носом что-то неладное. Он, говорят, очень громко сопит или что-то в этом духе. Ах, Тээле так замечательно его передразнивает, что можно прямо лопнуть со смеху. Да, да, господин Тоотс! Вы не верите? Но довольно сплетничать, продолжайте работать, а я пойду. Как бы там ни было, я передала вам привет от школьного приятеля!
   — Да, благодарю!
   — Ну, принимайтесь за работу. Вы же говорили, что вам всегда некогда. Не теряйте времени. А то потом будете меня ругать, что я отняла у вас время. Вон ваш помощник ждет, не давайте ему одному тяжелые камни ворочать.
   — Ничего, работа не волк, в лес не убежит, — отвечает Тоотс, бросая взгляд на Либле, который, и правда, как назло, принялся за большую глыбу. — Оставьте, Либле, время есть. Успеем.
   Но, как видно, у Либле, этого упрямого беса, свои причуды и каверзы. Шут его знает, чего ему вдруг вздумалось хвататься за самый большой камень! Неужели нельзя было подождать, пока он, Тоотс, освободится от своей гостьи и придет ему на помощь? Мог бы отойти в сторонку и заняться другими камнями, мало ли здесь камней помельче. Чтоб его черт побрал, этого старого барана, он там хоть и пыхтит, а уши навострил, чтоб не пропустить ни слова из их разговора.
   — Идите, идите ему на помощь, — настаивает девушка. — Смотрите, как он надрывается.
   «И пусть к черту надрывается. Пусть не будет таким любопытным», — думает управляющий, но все-таки идет подсобить Либле.
   — Погодите, я тоже помогу, — смеется девушка и тычет в камень зонтиком.
   — Бросьте, бросьте, куда вы! — ворчит Либле. — Не ходите, туфельки свои запачкаете. Отойдите-ка, барышня!
   Но барышне, которой дома страшно скучно, это необычное занятие доставляет явное удовольствие. Она так увлеклась, что подкладывает под оседающий камень свой зонтик. Разумеется, тотчас же раздается треск и зонтик ломается пополам.
   — Ну вот видите! — сердится Либле. — Разве я не говорил! Это же не железный лом, чтоб его под камень, совать. Ох, барышня, барышня! Будьте хоть теперь так любезны и отойдите подальше, не то упадет вам камень на ногу, а ноги будет, конечно, больше жаль, чем зонтика.
   — Ах, он и так уже был старенький, — говорит барышня, отбрасывает поломанный зонтик в сторону и упирается в камень руками.
   — Этого еще не хватало! — Звонарь, несмотря на злость, не может удержаться от смеха. — Ну, теперь нам горя мало, за сегодняшний день все поле от камней очистим.
   — Хорошо, — отвечает девица. — Я к вам наймусь на поденную работу, сколько будете платить?
   — Дело хозяйское, — замечает звонарь, кивая головой на управляющего.
   Тоотс поглядывает на тонкие, нежные пальчики барышни и ухмыляется. Ручки эти еще белее и меньше, чем у хозяйской дочери с хутора Рая. На одном особенно красивом пальчике сверкает кольцо, украшенное драгоценным камнем, а на тыльной стороне ладони виден едва заметный шрам. Да, таким ручкам можно было бы платить хорошее жалованье. На работе, конечно, от них большой пользы не дождешься, но зато…
   — Не знаю, сколько спросят, — отвечает он.
   — Чтобы можно было прожить.
   — Ха-ха-ха, — хохочет Либле, — чтобы можно было прожить! Да на этой работе барышня себе и на зонтик не заработает.
   — Ну ладно, — отвечает девица Эрнья, — я и не требую поденной платы, мне хочется только, чтобы господин Тоотс иногда заглядывал к нам. В награду за это я буду сюда приходить и помогать, если он вовремя не справится с работой.
   — Это другое дело.
   — Ну, а теперь камень на месте, давайте отдохнем и покурим. Потом возьмемся за другой! Это же очень веселое занятие! — Сказав это, девушка усаживается на камень и протягивает Тоотсу свою маленькую ручку.
   — Неужели… — бормочет Тоотс. — Неужели вы курите?
   — Само собой разумеется. Давайте-ка сюда!
   Управляющий подает ей папиросу, закуривает сам и улыбаясь ждет, что будет дальше. Либле трясет головой и приступает к огромному камню.
   Девица нерешительно затягивается папироской, и отгоняет дым как можно дальше от себя, затем спрашивает:
   — А скажите, господин Тоотс, есть у вас такой школьный товарищ — Тали?
   — Да, есть. А что?
   — Нет, ничего. Тээле иногда вспоминает его. Он сейчас в Тарту?
   — Да.
   — Интересно было бы его увидеть.
   — Вот как. Он обещал приехать сюда, в деревню… к лету.
   — Тээле рассказывает иногда о нем. Видимо, он очень интересный человек. Ах да, чуть не забыла: Тээле тоже шлет вам привет.
   — Благодарю!
   — Вчера она особенно часто вспоминала вас.
   — Да? Очень… очень приятно.
   Наступает пауза. Либле в это время кряхтит и пыхтит с еще большим азартом. Девушка снова затягивается папиросой, резко выпускает струю дыма, отгоняя ее подальше, и вдруг выпаливает:
   — А мне господин Кийр не нравится.
   — Почему? Кийр довольно бойкий малый. Только вот, что портной…
   — Да нет, — живо возражает девушка, — пусть хоть портной, хоть кто, но он слишком… слишком скучный! У него всегда такой вид, точно с ним стряслось какое-то несчастье. А в последнее время это чиханье — действительно уже слишком! Когда поезд тронулся, он хотел еще что-то крикнуть из окна вагона, но помешало чихание. Только и удалось сказать: «Апчхи!»
   — А это хорошая примета, — улыбается управляющий.
   — Возможно.
   Снова воцаряется тишина. Девушка бросает папиросу встряхивает своей хорошенькой кудрявой головкой и с улыбкой поглядывает на Тоотса. Управляющий не может выдержать этот взгляд, он срывает лист чертополоха и растирает его меж пальцев.
   — Да-а, — вполголоса тянет он, лишь бы что-нибудь сказать.
   — Ну хорошо. — Барышня Эрнья собирается уходить. — Значит, твердо решено, вы придете. Муж моей тети очень хорошего о вас мнения и ставит вас в пример другим молодым людям. Да, да. Он тоже не прочь с вами потолковать; недавно спрашивал, куда это вы запропастились.
   — Ладно, приду, приду, как только смогу. Передайте от меня привет тете и ее мужу, а также… Тээле.
   Лукаво кивнув головой, барышня Эрнья снова протягивает Тоотсу свою нежную ручку, берет сломанный зонтик под мышку и направляется к дороге.
   — Только не рассказывайте нашим, что я здесь курила. Не предлагайте мне там папирос! — кричит она уже издали.
   — Нет, нет! — кричит в ответ Тоотс и с усмешкой глядит вслед необычной гостье.
   — Ну, — ворчит после короткого молчания Либле, — ежели такие гости к нам зачастят, мы с работой недалеко уедем.
   Тоотс продолжает напевать про себя прежнюю мелодию и отвечает только спустя некоторое время:
   — Конечно, далеко не уедем.
   Они отвозят домой воз камней, затем возвращаются на поле и нагружают еще один. В это время поблизости, боязливо поглядывая в их сторону, начинает вертеться Март. Управляющий и звонарь зовут его то окликом, то жестами, но у трусливого мужика все еще в памяти недавняя пальба.
   — А вы сегодня стрелять не будете? — спрашивает он под конец.
   — Не будем! Не будем! — отвечают оба в один голос, и таким образом им удается снова заполучить себе в помощники этого работягу. Март опять принимается калить и дробить камни, его кувалда снова творит чудеса. Он готов раздолбить в пух и прах все камни Заболотья, лишь бы те двое отказались от этих ужасных взрывов.
   В обеденный перерыв Либле берет Тоотса за рукав, отводит в сторонку подальше от окружающих и говорит вполголоса:
   — Я к этому вашему разговору на поле не особенно прислушивался, но так… краем уха все же кое-что слышал.
   — Ну и что? — Лицо управляющего выражает удивление.
   — Да нет, ничего. Я хотел только сказать, что предсказание мое все-таки верное, не будь я Кристьян Либле, паунвереский звонарь.
   — Какое предсказание?
   — Да все то же самое предсказание: у Кийра с раяской мамзелью ничего не выйдет. Пусть едет хоть в Германию учиться на опмана — ничего не поможет. А ну-ка припомните, что эта барышня Эркья или Эрнья, или как ее там, — припомните, что она сказала?
   — Что ж она сказала?
   — Что Тээле не в таком уж восторге от этого самого Кийра, только и знает, что высмеивает его.
   Тоотс с минуту молчит, потом резким тоном отвечает:
   — Ну и шут с ними! Какое нам до всего этого дело? Нам бы фундамент под хлев подвести…
   — Ну да… — Либле согласен и с этим. — Да я не к тому… я просто так.
 

VII

   В крепких руках работников из Заболотья дело спорится как нельзя лучше. Паровое поле очищено от камней — можно приступить к вывозке навоза. Тоотс на глаз измеряет кучу привезенных к дому камней и решает, что для фундамента их больше чем достаточно. Но ничего: что сделано, то сделано. Когда будут строить новый хлев, бери их отсюда без всяких забот. Но ремонт хлева он все же откладывает на несколько дней, пока не кончат вывозить навоз.
   С этой тяжелой работой, на которую в прежние годы уходила целая неделя, теперь с помощью Йоозепа, Марта и Либле на хуторе справляются вдвое быстрее; таким образом, до сенокоса остается еще немного времени, и его-то Йоозеп и думает использовать для ремонта хлева. В сенокос, особенно в горячую пору уборки сена, им, вероятно, опять придется помогать остальным. Батрак начинает вспашку паров, старик возится во дворе, хотя от него все равно никакой пользы, а Йоозеп со своими «подмастерьями» быстро приступает к кладке фундамента. Все трое подвязывают себе вместо фартуков старые мешки и трудятся у хлева с утра до позднего вечера. Время от времени пристраивают к делу даже старика: посылают его за каким-нибудь недостающим материалом или еще за чем-нибудь, что необходимо для ремонта. Старикашка, правда, каждый раз ворчит, называя все это «зряшной затеей», но приказания сына все же выполняет. Видимо, бразды правления в Заболотье — то ли навсегда, то ли временно — перешли в руки сына.
   За эти дни ничего особенного не происходит, только управляющий от работы чуть худеет, а от загара делается похожим на негра. Он уже больше не «дробная величина», как тогда на паровом поле, нога у него почти совсем здорова. «И на том спасибо», — говорит он самому себе, ложась по вечерам в постель и поглаживая ногу. Теперь у него уже совсем нет времени, чтобы посидеть на пороге сарая; даже вечером и то некогда поразмышлять о жизни на белом свете — вмиг одолевает крепкий сон. Забыта Тээле, забыт и Кийр со всей его рыжей шевелюрой и любовными терзаниями.
   Все же с Тээле управляющий повстречался в воскресенье у церкви и поздоровался с нею с преувеличенной учтивостью, даже как бы с легкой иронией. Да и правда, ему следует быть предельно почтительным: ведь как-никак хозяйская дочь с хутора Рая — сейчас уже не просто его школьная подруга, а невеста Кийра. Конечно, Тээле заговорила бы с ним и, возможно, даже пригласила бы в гости, но управляющий почему-то быстро прошел мимо. Вернулся он в этот день домой ранее обычного и в плохом настроении.
   За работой он и не вспоминает больше своих школьных приятелей и подруг, мысленно отправив их всех к лешему. К лешему же посылается и все остальное, что так или иначе грозит помешать его работе. Лишь однажды утром деловой разговор с Либле несколько отклоняется в сторону.
   Явившись в Заболотье, Либле, как бы для вступления, свертывает себе добрую самокрутку и, покачивая головой, заводит такую речь:
   — Стар я, видно, становлюсь.
   — Как так? — спрашивает Тоотс. — Ты что, работать больше не можешь?
   — Да нет, не о том разговор, — отвечает Либле, — работа будет сделана, никуда не денется, а только вот…
   — Так в чем же дело?
   — В голове у меня все путается. Не соображает голова, не понимает, что к чему.
   — Хм!
   — Да, черт его знает, отчего это. Видать, старость, никак не иначе. Видишь ли… Ах, да ладно, что там, не выбалтывать же мне каждый пустяк.
   Звонарь недовольно машет рукой, бросает окурок на землю и сплевывает.
   — Ну и пускай. Пусть так и остается. Не беда. Я уже не бог весть какой молодой, что с того, если немного и поглупею.
   Тоотс искоса поглядывает на собеседника и молчит. Этот старый упрямец опять что-то затаил в себе, ну и пусть его! Потом сам расскажет.
   И действительно, после завтрака Либле сует в рот толстенную цигарку, толкует о том, о сем, а потом начинает довольно путано рассказывать:
   — Да, раз уж ты поглупел, так поди теперь догадайся, что к чему, — говорит он. — Умный человек, тот сразу все поймет и увидит, откуда ветер дует, а дураков и в церкви бьют. Будь на моем месте аптекарь, тот сразу бы все дело разъяснил да еще и подобрал бы подходящий стишок. А я… что я такое? Ну так вот: Кийрова родня уже ходит на хутор Рая за молоком. Тээле сама им отмеривает, честь честью… Да еще, верно, и сверх мерки добавляет… и все приговаривает: «Свои люди — сочтемся, свои люди — сочтемся…» Да… Вот тут и рассуди! И есть — и нету, и нету и все-таки есть…
   — Вот они, твои предсказания! — с горечью восклицает Тоотс.
   — Ну да, то-то оно и есть! Потому-то я и говорю, что у меня в голове каша какая-то, все перемешалось. Вот ежели бы можно было эту старую глупую голову продать да новую купить, поумнее.
   — А кому охота твою глупую голову покупать? Кому она нужна?
   — То-то и оно-то.
   Оба молча принимаются за работу. Потом Либле запевает песенку: «Уди-ви-и-тель-ное де-ело…»
   — Эту сторону мы сегодня закончим, — говорит через некоторое время Тоотс.
   —Ясное дело, закончим, — отвечает Либле. — Закончим, ежели, бог даст, будем живы и здоровы.
   В эту минуту из-за угла хлева появляется какой-то молодой человек и произносит: «Бог в помощь!» Наши работяги почти с испугом поднимают головы и удивленно глядят на гостя. Даже Март на минуту застывает возле камня.