Но этого не потребовалось, потому что падал я не на твердь: протянутые руки встретили воду. Глубокую, черную соленую воду.
Глава 26
Глава 27
Глава 26
Я упал в нее с открытым ртом и чуть не захлебнулся. Меня крутило и я никак не мог понять, в каком положении нахожусь. Но вода в Средиземном море очень соленая и держаться на ней легко. Я высунул голову над поверхностью, выплюнул горькую воду. И сказал себе:
«Соберись!» Вода была холодная, но это не унимало боли в голове. Надо собраться!
Послышался звук работающего двигателя. Возник световой диск, как маленькое солнце, испускающее белые лучи. Прожектор, ищут меня! — промелькнула мысль между двумя спазмами боли в голове. Вниз! Вниз! И я снова пошел на глубину. На поверхности мелькали белые полосы света поискового прожектора. Я слышал звуки работающего винта моторной яхты. От задержки дыхания боль в голове запульсировала сильней. Мне не хотелось, чтобы они меня увидели, но я не мог больше оставаться под водой. Я всплыл и глотнул воздуха.
Прожектор погас. Шума двигателей не было слышно. Луна мутно светилась в небе.
Море было черным и огромным. Его поверхность мерно вздымалась и опускалась в мертвой зыби. Слева от себя в тусклом свете луны я видел огни: красный и зеленый — бортовые и белый — кормовой. Сгоряча поднял руку и открыл рот, чтобы закричать.
Но понял, что это за судно: та же самая яхта, с которой они меня скинули. Она шла под автопилотом к берегам Северной Африки. И я понял их замысел. Хитрые ребята.
Как-то сразу морская вода показалась мне еще холодней. Холод проник сквозь рубашку и брюки и охватил все тело.
Далеко справа я увидел цепочку оранжевых и белых огней, протянувшихся вдоль линии горизонта. Они появлялись, когда волна вздымала меня, а потом снова исчезали. Это были огни берега. Но они раскинулись слишком широко и поднимались высоко, чтобы быть огнями Марбеллы. Мои оцепеневшие мозги лихорадочно решали задачу — где я?
Подо мной прошла волна, выше, чем другие. С ее гребня я увидел, что местами огни группируются в светящиеся скопления. Становилось все холоднее. Огоньки наверху, наверное, были в горах над Марбеллой, а сгустки огней, которые я видел с гребня волны, обозначали сам город.
Похоже, я находился примерно в десяти милях от суши.
Десять миль, да еще ночью, трудно проплыть, даже если человек в хорошей форме.
Я смотрел на огни и внушал себе, что пульсирующая боль в голове пройдет, и я легко доплыву до берега, если только правильно рассчитаю силы. И я представил себе боксерские скулы и холодные, расчетливые глаза Деке. Он все хорошо продумал. Мне так же трудно доплыть до Марбеллы, как пересечь Атлантику на доске.
Я выплюнул соленую воду и самым серьезным образом занялся приведением в порядок дыхания. Нет ничего хуже паники. Но я не мог прогнать мысль об усталости и боли и живо представлял себе, как буду тонуть погружаясь все глубже и глубже в черную пучину. И в полном одиночестве, полагаясь только на себя, я начал яростно бороться за свою жизнь.
Воду захлестывало мне в рот, я задыхался. И вдруг осознал, что подо мной сотни ярдов черной воды, и почувствовал себя насекомым, копошащимся на верхней пленке этой черной бездны. Вода снова попала мне в рот, и я начал погружаться в эту бездну. Где-то в глубине сознания прозвучал вкрадчивый голос: "Зачем сопротивляться? Может быть, лучше сдаться... закрыть глаза и опускаться вниз, в темноту... "
Я выбился на поверхность и закричал:
— Нет!
Мой голос прозвучал одиноко над этой черной бездной. Я сбросил брюки, стянул через голову рубашку. И поплыл по направлению к огням.
Сперва плыть было легко. Со склонов гор спускался прохладный воздух, и на море потягивало освежающим бризом. Огни города появлялись и исчезали, и вновь появлялись в такт с волнами, поэтому было легко выдерживать правильный курс. Высоко в горах горели четыре ярких огня, словно редкие бриллианты в оправе. Я использовал их в качестве главного ориентира. Но скоро руки мои устали и я вновь почувствовал, как боль проникает мне в череп и глаза. Ноги онемели. Бриллиантовые огни плыли в темноте. И это были скорее не бриллианты, а крест. И я был распят на этом кресте. Судороги в шее и плечах появлялись, наверное, потому, что я долго лежал связанным.
Холодная вода снова затекла мне в рот. Я повернулся на спину и отдыхал, глядя в черное и глубокое небо с мириадами золотых звезд, спокойно смотревшими на меня сверху. Это почему-то взбодрило меня. Ну уж нет, я покажу вам! И я снова повернулся лицом вниз и поплыл по направлению к огням.
От усталости появились галлюцинации. Я увидел Хелен, которая сказала, что все идет отлично. Это было неприятно, потому что любой дурак видел, что все обстоит как раз наоборот. Но я не мог спорить, потому что у меня на плечах сидел Поул Уэлш. Он заталкивал меня лицом в воду и все рассказывал мне о своих планах овладеть «Саут-Криком» и открыть там супермаркет. Он был такой тяжелый. Я начал тонуть. Дыхание стало отрывистым и тяжелым. Но самым мерзким было то, что, опустив лицо в воду, я увидел там Сквиля. Он выглядел таким отвратительным, даже для Сквиля, что перспектива провести с ним целую вечность вовсе мне не улыбалась, и я понял, что если погружусь к нему, то никогда больше не поднимусь на поверхность.
Я опять — в который раз! — выплюнул воду и повернулся на спину. На этот раз мне потребовалось минут десять, чтобы восстановить силы. Я страшно устал. Уголком глаза видел сияющие огни Марбеллы теперь уже хорошо различимые, но все равно такие далекие от меня что скорее всего мне суждено было умереть. Я был страшно зол. Зол потому, что завтра не буду участвовать в гонках, не смогу пропустить этого Поула через мясорубку и выиграть пари. Я был зол на то, что, вспомнив Поула, стал немедленно думать о Деке. А это сделало меня еще злее. И эта злость заставила меня снова повернуться на живот и начать упрямо расталкивать воду головой, продвигаясь сквозь черную воду туда, где сияли огни.
Холодная вода не содействовала злости, она скоро прошла, а слабость вернулась. Я чувствовал, что руки двигаются все медленнее, и мне снова пришлось передохнуть. Становилось труднее удерживаться на плаву, и я опять повернулся на спину. Скоро руки оцепенеют совсем, и это конец.
Искоса глядя на мерцающие огни на горизонте, я боролся за свою жизнь.
И вдруг один из огней двинулся.
Автомобиль, подумал я. Запоздалый водитель. Сейчас приедет домой. Постель. Проснется утром. Счастливый малый.
Свет двинулся снова. Сначала он был не заметен на фоне береговых огней, а теперь он перемещался на ином фоне. Мое сердце учащенно забилось. Ведь там было три огня, и нижний — красный. Судно, повернутое ко мне правым бортом! Наверху, над далекими огнями города, плыл белый огонь, а прямо над ним — еще один красный. Они передвигались, эти огни, пропадая и появляясь вновь на фоне звездной панорамы города. Но я прекрасно понимал эту открытую книгу моря: «В дополнение к боковым огням два огня кругового обзора — красный над белым — рыбачье судно с заброшенным тралом».
Я находился от них не более чем в полумиле. И трал у них был заброшен. Стиснув зубы, я быстро поплыл по направлению к судну.
Вот теперь-то я по-настоящему хотел жить. Все видения исчезли. Осталась только боль. Огни остановились. Я мог уже различить очертания мачты и такелажа и слышал тарахтенье старого дизеля.
«Не уходи, — молил я его мысленно, — оставайся здесь!»
Руки онемели, они с трудом двигались, как лопасти старого парохода. До судна оставалось всего ярдов двести. Я уже видел черную стену его борта, фигурки людей, копошащихся на верхней палубе под рабочим освещением, и мог слышать характерный звук лебедки. Я остановился в воде, поднял руку и закричал. Но на палубе было слишком шумно, и мой голос утонул в этом гаме, как камень в глубоком болоте. Я снова поплыл, заклиная: «Не уходи, оставайся на месте».
Оставалось всего каких-то сто ярдов. На палубе у лебедки спиной ко мне стоял матрос. Я орал и бил ладонями по воде. Он таки не повернулся. Я замолк, соображая, что же делать дальше. Потом закричал снова. Плечи горели огнем, ноги были налиты свинцом. Мне оставалось ярдов двадцать. Силуэт этого человека я видел на фоне бортовых огней, видел, как трепетали короткие рукава его рубашки под бризом. Стук дизелей был очень громок. Я открыл рот, чтобы закричать снова. Но тут шум дизелей изменился. Белая пена вскипела за кормой. Сначала медленно, а потом все быстрее, траулер двинулся вперед.
Я опоздал!
Я чуть не сошел с ума от отчаяния, руки меня не слушались, а ноги висели мертвым грузом. Я проплыл последние двадцать ярдов до траулера и почувствовал, как струя от винта разворачивает меня. Теперь я сидел только высокую корму, уходящую в темноту. Десять ярдов от меня, пятнадцать, а вот уже и огни Марбеллы, отделенные от меня черным корпусом траулера, снова открылись и подмигивали мне с расстояния в восемь миль.
Я медленно загребал воду, наблюдая, как мое спасение таяло в темноте ночи.
И вдруг что-то коснулось моей руки. Я инстинктивно отпрянул в сторону, думая, что это акула, дельфин или какое-нибудь создание тьмы. Потом прикосновение повторилось. Мое сердце в ужасе забилось. Меня обуял сумасшедший страх перед тем, что могло возникнуть из этой черной тьмы. Я протянул руку, чтобы оттолкнуть от себя это, но нащупал гладкий круглый предмет.
Поплавок сети!
Моя рука уверенней потянулась к веревке. Она двигалась. Я старался зацепиться за ячейки сети. Мои ноги попали наконец в сеть, и она потащила меня на борт траулера. Когда меня поднимало вверх, я кричал изо всех сил. Кто-то услышал мой вопль и остановил большой стальной барабан, на который наматывалась сеть. Я увидел яркий огонь и около него троих коренастых небритых мужиков, которые, разинув рты, уставились на свою необыкновенную добычу. Один из них в этот момент вытаскивал из сети маленькую меч-рыбу.
— Добрый вечер, — сказал я по-испански.
Потом все окуталось туманом. Смутно помню, что меня положили на скамью, провонявшую тухлой рыбой, вином и черным табаком, и смотрели на мои разъеденные водой пальцы, напоминающие пальцы прачки.
Помню еще, как меня трясли за плечи, причиняя немалую боль. Один из этих троих рыбаков все совал мне кружку с кофе, улыбаясь небритым обезьяньим лицом.
Когда я спустил ноги со скамьи, сердце сильно зачастило, а плечи схватило так, словно там было битое стекло. Я не был уверен, что не заболею, но постарался улыбнуться и глотнуть кофе, хорошо разбавленного бренди. Это согрело меня изнутри, как факелом. Рыбак дал мне сухой комбинезон, который оказался слишком маленьким.
Я вышел на палубу.
Порт Марбеллы был залит ослепительным светом утреннего солнца.
— Хорошо спали? — сказал тот же рыбак.
— Который час? — спросил я по-испански.
Он показал мне часы, прекрасную японскую модель. Десять часов пять минут. Я кивнул и улыбнулся. Солнце уже поднялось над гаванью, и я почувствовал, как сух и горяч воздух. Это было так не похоже на холод и мрак прошедшей ночи, что можно было усомниться в реальности происшедшего.
Но только на один миг.
Я обошел весь экипаж и каждому пожал руку. Они все были заинтригованы, но, казалось, радовались моему спасению. Потом я сбежал по сходням и сел в такси — черно-зеленый «мерседес». Я неважно выглядел в своем комбинезоне, но здесь была Марбелла, и никто этому не удивлялся. А у меня в голове засела более важная, по сравнению с одеждой, проблема — надо поговорить с Хелен!
Но еще важнее, чем Хелен, были гонки.
В конце мола я увидел уже поднятые паруса. Таксист прошел со мной сквозь толпу. Чарли заметил меня с кокпита и крикнул:
— Где тебя черти носили?
У него было усталое лицо с черными кругами под глазами. Я спустился вниз. Чарли заплатил таксисту, а Скотто одолжил мне шорты.
— Сожалею, что заставил вас поволноваться.
— Мы и не чаяли увидеть тебя живым, — сказал Чарли. — Лодку нашли в шесть утра, в шестидесяти милях отсюда, автопилот был включен, а на борту никого. Кто-то сказал, что видел, как ты, пьяный, садился в нее.
— А кто это сказал?
Чарли пожал плечами:
— Всякие ходят слухи.
Кто-то еще тоже слышал об этом. Внизу, в доке, Поул Уэлш устанавливал эластичные связи на своем спинакере. Вернее, должен был это делать, потому что в данный момент, ошеломленный, уставился на меня, как на привидение.
Я крикнул:
— Доброе утро, Поул! Вы готовы?
Он улыбнулся слабой неясной улыбкой, исказившей его лицо.
Чарли спросил:
— Что это такое с ним?
— Его друг Деке Келльнер вывез меня в море на этой потерявшейся лодке. Они ударили меня по голове и вышвырнули за борт вон там! И я показал на голубое, сверкающее под солнцем море.
Чарли посмотрел на море, а потом на меня.
— За борт? — Он нахмурился. — Прямо там?
Я подтвердил. Тогда он спросил меня:
— Ты уверен, что сможешь участвовать в гонках?
Я посмотрел на Поула. Он затягивал болт, и пальцы его дрожали. Перед ним раздался щелчок фотокамеры. Он поднял голову и автоматически улыбнулся своей знаменитой улыбкой.
Ну, хватит, решил я. Этим утром я, Мартин Деверо, смету тебя со своего пути.
Я ответил:
— Еще никогда в жизни не чувствовал себя лучше!
«Соберись!» Вода была холодная, но это не унимало боли в голове. Надо собраться!
Послышался звук работающего двигателя. Возник световой диск, как маленькое солнце, испускающее белые лучи. Прожектор, ищут меня! — промелькнула мысль между двумя спазмами боли в голове. Вниз! Вниз! И я снова пошел на глубину. На поверхности мелькали белые полосы света поискового прожектора. Я слышал звуки работающего винта моторной яхты. От задержки дыхания боль в голове запульсировала сильней. Мне не хотелось, чтобы они меня увидели, но я не мог больше оставаться под водой. Я всплыл и глотнул воздуха.
Прожектор погас. Шума двигателей не было слышно. Луна мутно светилась в небе.
Море было черным и огромным. Его поверхность мерно вздымалась и опускалась в мертвой зыби. Слева от себя в тусклом свете луны я видел огни: красный и зеленый — бортовые и белый — кормовой. Сгоряча поднял руку и открыл рот, чтобы закричать.
Но понял, что это за судно: та же самая яхта, с которой они меня скинули. Она шла под автопилотом к берегам Северной Африки. И я понял их замысел. Хитрые ребята.
Как-то сразу морская вода показалась мне еще холодней. Холод проник сквозь рубашку и брюки и охватил все тело.
Далеко справа я увидел цепочку оранжевых и белых огней, протянувшихся вдоль линии горизонта. Они появлялись, когда волна вздымала меня, а потом снова исчезали. Это были огни берега. Но они раскинулись слишком широко и поднимались высоко, чтобы быть огнями Марбеллы. Мои оцепеневшие мозги лихорадочно решали задачу — где я?
Подо мной прошла волна, выше, чем другие. С ее гребня я увидел, что местами огни группируются в светящиеся скопления. Становилось все холоднее. Огоньки наверху, наверное, были в горах над Марбеллой, а сгустки огней, которые я видел с гребня волны, обозначали сам город.
Похоже, я находился примерно в десяти милях от суши.
Десять миль, да еще ночью, трудно проплыть, даже если человек в хорошей форме.
Я смотрел на огни и внушал себе, что пульсирующая боль в голове пройдет, и я легко доплыву до берега, если только правильно рассчитаю силы. И я представил себе боксерские скулы и холодные, расчетливые глаза Деке. Он все хорошо продумал. Мне так же трудно доплыть до Марбеллы, как пересечь Атлантику на доске.
Я выплюнул соленую воду и самым серьезным образом занялся приведением в порядок дыхания. Нет ничего хуже паники. Но я не мог прогнать мысль об усталости и боли и живо представлял себе, как буду тонуть погружаясь все глубже и глубже в черную пучину. И в полном одиночестве, полагаясь только на себя, я начал яростно бороться за свою жизнь.
Воду захлестывало мне в рот, я задыхался. И вдруг осознал, что подо мной сотни ярдов черной воды, и почувствовал себя насекомым, копошащимся на верхней пленке этой черной бездны. Вода снова попала мне в рот, и я начал погружаться в эту бездну. Где-то в глубине сознания прозвучал вкрадчивый голос: "Зачем сопротивляться? Может быть, лучше сдаться... закрыть глаза и опускаться вниз, в темноту... "
Я выбился на поверхность и закричал:
— Нет!
Мой голос прозвучал одиноко над этой черной бездной. Я сбросил брюки, стянул через голову рубашку. И поплыл по направлению к огням.
Сперва плыть было легко. Со склонов гор спускался прохладный воздух, и на море потягивало освежающим бризом. Огни города появлялись и исчезали, и вновь появлялись в такт с волнами, поэтому было легко выдерживать правильный курс. Высоко в горах горели четыре ярких огня, словно редкие бриллианты в оправе. Я использовал их в качестве главного ориентира. Но скоро руки мои устали и я вновь почувствовал, как боль проникает мне в череп и глаза. Ноги онемели. Бриллиантовые огни плыли в темноте. И это были скорее не бриллианты, а крест. И я был распят на этом кресте. Судороги в шее и плечах появлялись, наверное, потому, что я долго лежал связанным.
Холодная вода снова затекла мне в рот. Я повернулся на спину и отдыхал, глядя в черное и глубокое небо с мириадами золотых звезд, спокойно смотревшими на меня сверху. Это почему-то взбодрило меня. Ну уж нет, я покажу вам! И я снова повернулся лицом вниз и поплыл по направлению к огням.
От усталости появились галлюцинации. Я увидел Хелен, которая сказала, что все идет отлично. Это было неприятно, потому что любой дурак видел, что все обстоит как раз наоборот. Но я не мог спорить, потому что у меня на плечах сидел Поул Уэлш. Он заталкивал меня лицом в воду и все рассказывал мне о своих планах овладеть «Саут-Криком» и открыть там супермаркет. Он был такой тяжелый. Я начал тонуть. Дыхание стало отрывистым и тяжелым. Но самым мерзким было то, что, опустив лицо в воду, я увидел там Сквиля. Он выглядел таким отвратительным, даже для Сквиля, что перспектива провести с ним целую вечность вовсе мне не улыбалась, и я понял, что если погружусь к нему, то никогда больше не поднимусь на поверхность.
Я опять — в который раз! — выплюнул воду и повернулся на спину. На этот раз мне потребовалось минут десять, чтобы восстановить силы. Я страшно устал. Уголком глаза видел сияющие огни Марбеллы теперь уже хорошо различимые, но все равно такие далекие от меня что скорее всего мне суждено было умереть. Я был страшно зол. Зол потому, что завтра не буду участвовать в гонках, не смогу пропустить этого Поула через мясорубку и выиграть пари. Я был зол на то, что, вспомнив Поула, стал немедленно думать о Деке. А это сделало меня еще злее. И эта злость заставила меня снова повернуться на живот и начать упрямо расталкивать воду головой, продвигаясь сквозь черную воду туда, где сияли огни.
Холодная вода не содействовала злости, она скоро прошла, а слабость вернулась. Я чувствовал, что руки двигаются все медленнее, и мне снова пришлось передохнуть. Становилось труднее удерживаться на плаву, и я опять повернулся на спину. Скоро руки оцепенеют совсем, и это конец.
Искоса глядя на мерцающие огни на горизонте, я боролся за свою жизнь.
И вдруг один из огней двинулся.
Автомобиль, подумал я. Запоздалый водитель. Сейчас приедет домой. Постель. Проснется утром. Счастливый малый.
Свет двинулся снова. Сначала он был не заметен на фоне береговых огней, а теперь он перемещался на ином фоне. Мое сердце учащенно забилось. Ведь там было три огня, и нижний — красный. Судно, повернутое ко мне правым бортом! Наверху, над далекими огнями города, плыл белый огонь, а прямо над ним — еще один красный. Они передвигались, эти огни, пропадая и появляясь вновь на фоне звездной панорамы города. Но я прекрасно понимал эту открытую книгу моря: «В дополнение к боковым огням два огня кругового обзора — красный над белым — рыбачье судно с заброшенным тралом».
Я находился от них не более чем в полумиле. И трал у них был заброшен. Стиснув зубы, я быстро поплыл по направлению к судну.
Вот теперь-то я по-настоящему хотел жить. Все видения исчезли. Осталась только боль. Огни остановились. Я мог уже различить очертания мачты и такелажа и слышал тарахтенье старого дизеля.
«Не уходи, — молил я его мысленно, — оставайся здесь!»
Руки онемели, они с трудом двигались, как лопасти старого парохода. До судна оставалось всего ярдов двести. Я уже видел черную стену его борта, фигурки людей, копошащихся на верхней палубе под рабочим освещением, и мог слышать характерный звук лебедки. Я остановился в воде, поднял руку и закричал. Но на палубе было слишком шумно, и мой голос утонул в этом гаме, как камень в глубоком болоте. Я снова поплыл, заклиная: «Не уходи, оставайся на месте».
Оставалось всего каких-то сто ярдов. На палубе у лебедки спиной ко мне стоял матрос. Я орал и бил ладонями по воде. Он таки не повернулся. Я замолк, соображая, что же делать дальше. Потом закричал снова. Плечи горели огнем, ноги были налиты свинцом. Мне оставалось ярдов двадцать. Силуэт этого человека я видел на фоне бортовых огней, видел, как трепетали короткие рукава его рубашки под бризом. Стук дизелей был очень громок. Я открыл рот, чтобы закричать снова. Но тут шум дизелей изменился. Белая пена вскипела за кормой. Сначала медленно, а потом все быстрее, траулер двинулся вперед.
Я опоздал!
Я чуть не сошел с ума от отчаяния, руки меня не слушались, а ноги висели мертвым грузом. Я проплыл последние двадцать ярдов до траулера и почувствовал, как струя от винта разворачивает меня. Теперь я сидел только высокую корму, уходящую в темноту. Десять ярдов от меня, пятнадцать, а вот уже и огни Марбеллы, отделенные от меня черным корпусом траулера, снова открылись и подмигивали мне с расстояния в восемь миль.
Я медленно загребал воду, наблюдая, как мое спасение таяло в темноте ночи.
И вдруг что-то коснулось моей руки. Я инстинктивно отпрянул в сторону, думая, что это акула, дельфин или какое-нибудь создание тьмы. Потом прикосновение повторилось. Мое сердце в ужасе забилось. Меня обуял сумасшедший страх перед тем, что могло возникнуть из этой черной тьмы. Я протянул руку, чтобы оттолкнуть от себя это, но нащупал гладкий круглый предмет.
Поплавок сети!
Моя рука уверенней потянулась к веревке. Она двигалась. Я старался зацепиться за ячейки сети. Мои ноги попали наконец в сеть, и она потащила меня на борт траулера. Когда меня поднимало вверх, я кричал изо всех сил. Кто-то услышал мой вопль и остановил большой стальной барабан, на который наматывалась сеть. Я увидел яркий огонь и около него троих коренастых небритых мужиков, которые, разинув рты, уставились на свою необыкновенную добычу. Один из них в этот момент вытаскивал из сети маленькую меч-рыбу.
— Добрый вечер, — сказал я по-испански.
Потом все окуталось туманом. Смутно помню, что меня положили на скамью, провонявшую тухлой рыбой, вином и черным табаком, и смотрели на мои разъеденные водой пальцы, напоминающие пальцы прачки.
Помню еще, как меня трясли за плечи, причиняя немалую боль. Один из этих троих рыбаков все совал мне кружку с кофе, улыбаясь небритым обезьяньим лицом.
Когда я спустил ноги со скамьи, сердце сильно зачастило, а плечи схватило так, словно там было битое стекло. Я не был уверен, что не заболею, но постарался улыбнуться и глотнуть кофе, хорошо разбавленного бренди. Это согрело меня изнутри, как факелом. Рыбак дал мне сухой комбинезон, который оказался слишком маленьким.
Я вышел на палубу.
Порт Марбеллы был залит ослепительным светом утреннего солнца.
— Хорошо спали? — сказал тот же рыбак.
— Который час? — спросил я по-испански.
Он показал мне часы, прекрасную японскую модель. Десять часов пять минут. Я кивнул и улыбнулся. Солнце уже поднялось над гаванью, и я почувствовал, как сух и горяч воздух. Это было так не похоже на холод и мрак прошедшей ночи, что можно было усомниться в реальности происшедшего.
Но только на один миг.
Я обошел весь экипаж и каждому пожал руку. Они все были заинтригованы, но, казалось, радовались моему спасению. Потом я сбежал по сходням и сел в такси — черно-зеленый «мерседес». Я неважно выглядел в своем комбинезоне, но здесь была Марбелла, и никто этому не удивлялся. А у меня в голове засела более важная, по сравнению с одеждой, проблема — надо поговорить с Хелен!
Но еще важнее, чем Хелен, были гонки.
В конце мола я увидел уже поднятые паруса. Таксист прошел со мной сквозь толпу. Чарли заметил меня с кокпита и крикнул:
— Где тебя черти носили?
У него было усталое лицо с черными кругами под глазами. Я спустился вниз. Чарли заплатил таксисту, а Скотто одолжил мне шорты.
— Сожалею, что заставил вас поволноваться.
— Мы и не чаяли увидеть тебя живым, — сказал Чарли. — Лодку нашли в шесть утра, в шестидесяти милях отсюда, автопилот был включен, а на борту никого. Кто-то сказал, что видел, как ты, пьяный, садился в нее.
— А кто это сказал?
Чарли пожал плечами:
— Всякие ходят слухи.
Кто-то еще тоже слышал об этом. Внизу, в доке, Поул Уэлш устанавливал эластичные связи на своем спинакере. Вернее, должен был это делать, потому что в данный момент, ошеломленный, уставился на меня, как на привидение.
Я крикнул:
— Доброе утро, Поул! Вы готовы?
Он улыбнулся слабой неясной улыбкой, исказившей его лицо.
Чарли спросил:
— Что это такое с ним?
— Его друг Деке Келльнер вывез меня в море на этой потерявшейся лодке. Они ударили меня по голове и вышвырнули за борт вон там! И я показал на голубое, сверкающее под солнцем море.
Чарли посмотрел на море, а потом на меня.
— За борт? — Он нахмурился. — Прямо там?
Я подтвердил. Тогда он спросил меня:
— Ты уверен, что сможешь участвовать в гонках?
Я посмотрел на Поула. Он затягивал болт, и пальцы его дрожали. Перед ним раздался щелчок фотокамеры. Он поднял голову и автоматически улыбнулся своей знаменитой улыбкой.
Ну, хватит, решил я. Этим утром я, Мартин Деверо, смету тебя со своего пути.
Я ответил:
— Еще никогда в жизни не чувствовал себя лучше!
Глава 27
Лодки со зрителями вышли вместе с нами, чернея на фоне отблесков солнца. Там был сам Хонитон и Арчер со своими биноклями и блокнотами. Моторы жужжали, как мухи, слетающиеся перед собачьей дракой, чтобы посидеть на будущих ранах. Условия были таковы: засчитывается лучшая из трех гонок, каждая гонка — один замкнутый цикл, победитель получает все.
— Пушка, — сказал Чарли.
До старта восемь минут. Я быстро вошел в стартовую зону, держась курсом бейдевинд правым галсом, и оставался в середине ее. Поул прижался к нам с подветренной стороны, стремясь захватить инициативу и вынудить меня лечь на другой галс. Вот и началась собачья драка, где противники крутятся один против другого, делают обманные движения и громко лают. Вдруг у меня в воображении обрисовалась строгая прямая линия от руки, лежащей на румпеле, прямо через лодку вперед. Я почувствовал, что прямо свечусь, излучая радиацию. Ну готовься, ты, ублюдок! Готовься, потому что мы собираемся скормить тебя мухам.
— Одна минута, — доложил Чарли.
Поул так и нависал все время над нашим правым бортом, пока мы шли к левому стартовому бую. Я слышал плеск воды, проносящейся между пластиковыми корпусами наших яхт, видел краем глаза белый скос его кокпита, видел его лицо, застывшее без всякого выражения. Он смотрел прямо перед собой. Буй был точно по курсу, в створе мачт. Еще немного влево, и Поул выжмет меня со стартовой линии, я пройду левее буя и вынужден буду сделать штрафной разворот. Если взять чуть правее, судьи могут приказать мне сделать разворот на 270 градусов и я отклонюсь от моего лучшего курса. Мы так и шли, нос к носу, приближаясь к линии старта, нас разделяло расстояние не более одного фута. Я вытер рукавом пот со лба и, не выдержав, громко сказал:
— Дерьмо!
Я видел, как Скотто ослабил главный парус, а Чарли облизал пересохшие губы. Он считал вслух:
— Пятнадцать, четырнадцать, тринадцать...
Он выглядел очень встревоженным. Мы шли вперед в невероятном темпе.
А потом случилось то, чего я и ожидал. То, что мы ослабили парус, задержало нас, и нос яхты Поула вырвался на несколько дюймов вперед. Мы тут же попали в завихрение ветра от его парусов. Казалось, он прямо-таки рванулся вперед, мы же застряли на месте. А до буя оставалось еще десять ярдов.
— Девять, восемь, семь... — продолжал считать Чарли. — Эта сволочь выскочила раньше времени!
Нос яхты Поула пересек линию старта на целых шесть секунд до выстрела пушки. Я слышал, как он кричал на своего матроса, который стоял на главном парусе.
— Протест! — закричали мы.
Он был так близко, что я слышал, как работала его УКВ-радиостанция и судьи приказывали ему сделать штрафной разворот. А мы пересекли стартовую линию точно по выстрелу пушки. Когда я снова взглянул на Поула, он делал правый разворот. И оказался далеко позади нас. Мы так и шли впереди всю дистанцию до поворотного наветренного буя. Никто в мире, кроме Чарли, не знал, как выжать максимальную скорость из яхты типа «Бейлис-345». Повернув, мы поставили спинакер и пошли к подветренному бую с чисто попутным ветром. Поул сделал поворот в двух сотнях ярдов позади нас. Нодди и Слайсер, сидящие на корме, чтобы уравновесить яхту, отпускали язвительные замечания в адрес Поула, особенно когда он пытался подставить нас под свою ветровую тень. Но для этого он был слишком далеко позади. Мы пришли за полторы минуты до выстрела пушки.
Опустив паруса, мы сидели в ожидании следующей гонки и пили апельсиновый сок. Другие полуфиналы уже прошли. Мне бы надо было понаблюдать за ними, но я обливался потом и сидел в кокпите, ибо не был уверен, что ноги выдержат меня, если я встану.
— Ты ужасно выглядишь, — сказал Скотто.
— Ты видишь совсем другого человека, — ответил я.
Он кивнул и улыбнулся, а потом, шаркая ногами, побежал на фордек проверить спинакер. Чарли сказал:
— Пара минут до пушки.
Всего две минуты! Возбуждение от первого старта уже прошло. Предстоит еще одна гонка.
Мы подняли паруса. Бриз тут же наполнил их, превратив в туго натянутые сверкающие крылья. Я направил яхту в левый угол стартовой зоны. Справа по борту за судейской лодкой я видел треугольник паруса Поула и сказал:
— Ну, сейчас мы потанцуем!
Мои люди согласно кивнули, прекрасно все понимая. После наших долгих тренировок слова не были нужны.
Мы находились за линией буя, с левой стороны от него.
— Минута до пушки, — напомнил Чарли.
— Ослабьте паруса.
Паруса захлопали на ветру, как флаги. Впереди на волнах прыгали два стартовых буя — плавучие бутылки шампанского. На дальнем конце стартовой линии была видна яхта Поула. Она медленно продвигалась вперед, судя по белым бурунчикам в чернильно-синей воде у ее носа.
— Тридцать секунд!
— Вперед! — приказал я.
Загремели лебедки. Паруса снова превратились в тугие крылья, ветер зашипел, как змея, и руль начал разрезать воду. Буй был слева.
Поул шел правым галсом прямо на нас. По правилам у него в таком положении было преимущество. Его люди на фордеке что-то кричали мне. Я, не обращая внимания на них, переложил румпель влево. Наш нос пошел вправо. Волна от его форштевня прошла совсем близко от нас, и его борт проскочил всего в одном футе, когда я уступил ему дорогу.
— Готовься! — закричал я.
Обычное действие в таком положении состояло в том, что я должен был бы постараться выйти ему за корму. И Поул хотел, чтобы я зашел ему в хвост. Его мысли было так легко прочитать, хотя он сидел, насупившись, и крутил головой, чтобы все видеть. Его лебедки уже затарахтели. Он готовился принять обычные меры против нашего маневра.
— Пошел! — скомандовал я.
И вместо того чтобы повернуть к ветру, как он ожидал, я резко взял румпель на себя и направил лодку по длинной дуге, ускоряя ее ход. Лодка под рокот воды летела по волнам, вместо того чтобы зарываться в них. В конце этой дуги мы переставили парус, не теряя скорости, которая в конце этого лихого маневра достигла двадцати узлов.
— Ну-ка, покричите ему!
— Эй, право на борт! — заорали Нодди и Слайсер. Острый как бритва нос яхты Поула отвернул в сторону, и он дал нам пройти. Я слышал, как он ругался, когда я взял круто в бейдевинд. Руль поднял массу пены при резком повороте. Теперь уже мы были между ним и линией старта, контролируя его поведение. Я посмотрел на него. Его лицо было ужасным. Он отвернулся и сплюнул за борт.
— Успокойся, ты! — сказал Скотто достаточно громко, чтобы он слышал.
Мы стартовали, опережая их на три четверти корпуса лодки, идя правым галсом. Три четверти корпуса было не так много, но и не так уж мало, потому что, идя на первой части дистанции против ветра, мы не только были все время между Поулом и буем, но и портили своими парусами ветер для него.
Завихренный ветер стал причиной того, что его скорость упала, и он начал отставать. Я видел, как на его парусах заиграли солнечные зайчики, отраженные от воды. Потом я уже не смотрел ни на что, но прекрасно знал, что сейчас произойдет.
Обернувшись, я увидел, что Поул привстал и, чтобы не дать мне возможности рассмотреть положение его румпеля, прикрыл его своим телом. Его левое плечо двинулось. Я улыбнулся, увидев растерянность на его лице. Но он опоздал с этим.
— Он пошел, — сказал Чарли, не разжимая губ.
Я слышал, как на его яхте подняли дополнительный парус, и они сменили галс. Но я тут же переложил руль и сделал то же самое.
Он этим ничего не добился, и его главный парус был по-прежнему в вихревой струе от наших парусов.
— Следи за ним, — снова пробормотал Чарли сквозь зубы.
Я и не спускал с него глаз. Когда вы идете в парной гонке позади и против ветра, ваше верное спасение может быть в том, чтобы уйти из-под прикрытия лидера и пойти самостоятельно. Единственный способ проиграть для лидера — это выпустить соперника из своего прикрытия.
Мы не выпустили его.
Пот выступил у меня на лице, когда наветренный буй, эта огромная пластиковая бутылка, стал прорисовываться все яснее. Мускулы наших рук были словно завязаны узлами, а голова распухла от мелькания солнечных бликов на воде.
— Он догоняет, — сказал Чарли.
И это было так. Расстояние между нами сократилось до полутора корпусов. Если у него такая же скорость, как у нас, может случиться всякое. Уверенность, которая была у меня на старте, улетучилась:
Я снова ощутил головную боль и ломоту в руках.
Эта гротескная плавучая бутылка-буй росла на глазах. Уже можно было слышать плеск волн о ее бока и отраженные звуки от нашего приближения и шума моторов судейского катера.
— Быстро обойдем эту колбасу!
Мои люди — Нодди, палубный матрос, и Слайсер, мачтовый матрос, — понимающе кивнули. Им не надо было что-то объяснять. Они были готовы поставить спинакер, когда это потребуется, применив все свое умение. Осторожно я новел длинную пологую дугу с ускорением. Передо мной на воде возникло темное пятно от сильного порыва ветра. Солнце и море поплыли у меня перед глазами. Нос яхты пошел в сторону, и мы вплотную приблизились к надувному бую. Нодди отталкивался от него, работая руками, так же, как боксер бьет по тренировочной груше. Но я вел яхту слишком быстро. Мы навалились на буй, уже почти пройдя его, и оттолкнули его в сторону фута на три, когда мы отошли, буй, этот громадный желтый нейлоновый пузырь, резко закачался.
— О Боже! — воскликнул Скотто.
Мы затаили дыхание. Это был серьезный момент.
— Протест! — раздались голоса сзади.
Я не стал ждать, пока заработает УКВ-радио и мне скажут, что я должен еще раз обогнуть буй Я повернул румпель. Мы обошли буи за двадцать секунд. Но яхта идущая со скоростью восемь узлов, может далеко уйти за эти двадцать секунд. Когда мы заканчивали обход буя и ставили спинакер, яхта Поула была уже почти в восьмидесяти ярдах от нас.
Чарли спокойно констатировал:
— Он здорово оторвался от нас.
Я выровнял дыхание. Он был прав. Я все еще старался спасти положение, направив вихри ветра от нашего паруса так, чтобы они чуть-чуть опережали его курс, как делает охотник при охоте на фазанов. Когда он подходил к подветренному бую, я видел, что этот прием действует. Но было слишком поздно, он оторвался далеко.
Поул уже повернул, когда мы подходили. Я увидел его лицо. Солнце блестело на потном лбу. На челюстях играли желваки. Заметив меня, он расплылся в своей мерзкой улыбке. Оторвал руку от румпеля и, подняв ее, сделал непристойный жест средним пальцем в нашу сторону.
— Вот это по-спортивному, — сказал я.
Потом, резко взяв румпель на себя, под шум лебедок наклонил яхту, стараясь выжать скорость. Но уже ничего нельзя было сделать, он пересек линию за десять секунд до нас.
Теперь мы были равны, выиграв по одной гонке.
Команда сидела, ничего не говоря. Мне страшно хотелось положить голову на скамью и заснуть недельки на две. Но это не поднимало дух. Тогда я стал думать о Поуле.
Он понимал, что из нас двоих лучший гонщик я. Вот почему ему приходилось идти на всякие ухищрения. Он это делал в Австралии и здесь сделал то же самое, хотя мы следили за ним, как ястребы. Вот я и попивал апельсиновый сок, посматривая, как он и его команда сидели в кокпите, сдвинув головы. Одна гонка, всего двадцать минут, и пятьдесят тысяч фунтов плюс Сенаторский Кубок.
— Смотрите за ним, — сказал я. — Он выкинет какую-нибудь грязную штучку.
Они кивнули — Чарли, тонкий и худой. Скотто, большой и светловолосый, Нодди, сильный и коренастый, и Слайсер. Они понимали, какова ставка в этой игре. Мы тоже знали кое-какие хитрые приемы.
— Три минуты, — предупредил Чарли.
Мы двинулись к концу линии. Над нами тарахтели два вертолета. Лодки с телеоператорами приблизились к нам, едва мы начали двигаться.
Бриз был теплым, он шел с юга. К запаху моря примешивался легкий привкус песка — там была Африка. Камеры жужжали, были видны блики солнца в стеклах биноклей. Ветер принес новый запах. Запах крови.
— Пушка, — сказал Чарли.
До старта восемь минут. Я быстро вошел в стартовую зону, держась курсом бейдевинд правым галсом, и оставался в середине ее. Поул прижался к нам с подветренной стороны, стремясь захватить инициативу и вынудить меня лечь на другой галс. Вот и началась собачья драка, где противники крутятся один против другого, делают обманные движения и громко лают. Вдруг у меня в воображении обрисовалась строгая прямая линия от руки, лежащей на румпеле, прямо через лодку вперед. Я почувствовал, что прямо свечусь, излучая радиацию. Ну готовься, ты, ублюдок! Готовься, потому что мы собираемся скормить тебя мухам.
— Одна минута, — доложил Чарли.
Поул так и нависал все время над нашим правым бортом, пока мы шли к левому стартовому бую. Я слышал плеск воды, проносящейся между пластиковыми корпусами наших яхт, видел краем глаза белый скос его кокпита, видел его лицо, застывшее без всякого выражения. Он смотрел прямо перед собой. Буй был точно по курсу, в створе мачт. Еще немного влево, и Поул выжмет меня со стартовой линии, я пройду левее буя и вынужден буду сделать штрафной разворот. Если взять чуть правее, судьи могут приказать мне сделать разворот на 270 градусов и я отклонюсь от моего лучшего курса. Мы так и шли, нос к носу, приближаясь к линии старта, нас разделяло расстояние не более одного фута. Я вытер рукавом пот со лба и, не выдержав, громко сказал:
— Дерьмо!
Я видел, как Скотто ослабил главный парус, а Чарли облизал пересохшие губы. Он считал вслух:
— Пятнадцать, четырнадцать, тринадцать...
Он выглядел очень встревоженным. Мы шли вперед в невероятном темпе.
А потом случилось то, чего я и ожидал. То, что мы ослабили парус, задержало нас, и нос яхты Поула вырвался на несколько дюймов вперед. Мы тут же попали в завихрение ветра от его парусов. Казалось, он прямо-таки рванулся вперед, мы же застряли на месте. А до буя оставалось еще десять ярдов.
— Девять, восемь, семь... — продолжал считать Чарли. — Эта сволочь выскочила раньше времени!
Нос яхты Поула пересек линию старта на целых шесть секунд до выстрела пушки. Я слышал, как он кричал на своего матроса, который стоял на главном парусе.
— Протест! — закричали мы.
Он был так близко, что я слышал, как работала его УКВ-радиостанция и судьи приказывали ему сделать штрафной разворот. А мы пересекли стартовую линию точно по выстрелу пушки. Когда я снова взглянул на Поула, он делал правый разворот. И оказался далеко позади нас. Мы так и шли впереди всю дистанцию до поворотного наветренного буя. Никто в мире, кроме Чарли, не знал, как выжать максимальную скорость из яхты типа «Бейлис-345». Повернув, мы поставили спинакер и пошли к подветренному бую с чисто попутным ветром. Поул сделал поворот в двух сотнях ярдов позади нас. Нодди и Слайсер, сидящие на корме, чтобы уравновесить яхту, отпускали язвительные замечания в адрес Поула, особенно когда он пытался подставить нас под свою ветровую тень. Но для этого он был слишком далеко позади. Мы пришли за полторы минуты до выстрела пушки.
Опустив паруса, мы сидели в ожидании следующей гонки и пили апельсиновый сок. Другие полуфиналы уже прошли. Мне бы надо было понаблюдать за ними, но я обливался потом и сидел в кокпите, ибо не был уверен, что ноги выдержат меня, если я встану.
— Ты ужасно выглядишь, — сказал Скотто.
— Ты видишь совсем другого человека, — ответил я.
Он кивнул и улыбнулся, а потом, шаркая ногами, побежал на фордек проверить спинакер. Чарли сказал:
— Пара минут до пушки.
Всего две минуты! Возбуждение от первого старта уже прошло. Предстоит еще одна гонка.
Мы подняли паруса. Бриз тут же наполнил их, превратив в туго натянутые сверкающие крылья. Я направил яхту в левый угол стартовой зоны. Справа по борту за судейской лодкой я видел треугольник паруса Поула и сказал:
— Ну, сейчас мы потанцуем!
Мои люди согласно кивнули, прекрасно все понимая. После наших долгих тренировок слова не были нужны.
Мы находились за линией буя, с левой стороны от него.
— Минута до пушки, — напомнил Чарли.
— Ослабьте паруса.
Паруса захлопали на ветру, как флаги. Впереди на волнах прыгали два стартовых буя — плавучие бутылки шампанского. На дальнем конце стартовой линии была видна яхта Поула. Она медленно продвигалась вперед, судя по белым бурунчикам в чернильно-синей воде у ее носа.
— Тридцать секунд!
— Вперед! — приказал я.
Загремели лебедки. Паруса снова превратились в тугие крылья, ветер зашипел, как змея, и руль начал разрезать воду. Буй был слева.
Поул шел правым галсом прямо на нас. По правилам у него в таком положении было преимущество. Его люди на фордеке что-то кричали мне. Я, не обращая внимания на них, переложил румпель влево. Наш нос пошел вправо. Волна от его форштевня прошла совсем близко от нас, и его борт проскочил всего в одном футе, когда я уступил ему дорогу.
— Готовься! — закричал я.
Обычное действие в таком положении состояло в том, что я должен был бы постараться выйти ему за корму. И Поул хотел, чтобы я зашел ему в хвост. Его мысли было так легко прочитать, хотя он сидел, насупившись, и крутил головой, чтобы все видеть. Его лебедки уже затарахтели. Он готовился принять обычные меры против нашего маневра.
— Пошел! — скомандовал я.
И вместо того чтобы повернуть к ветру, как он ожидал, я резко взял румпель на себя и направил лодку по длинной дуге, ускоряя ее ход. Лодка под рокот воды летела по волнам, вместо того чтобы зарываться в них. В конце этой дуги мы переставили парус, не теряя скорости, которая в конце этого лихого маневра достигла двадцати узлов.
— Ну-ка, покричите ему!
— Эй, право на борт! — заорали Нодди и Слайсер. Острый как бритва нос яхты Поула отвернул в сторону, и он дал нам пройти. Я слышал, как он ругался, когда я взял круто в бейдевинд. Руль поднял массу пены при резком повороте. Теперь уже мы были между ним и линией старта, контролируя его поведение. Я посмотрел на него. Его лицо было ужасным. Он отвернулся и сплюнул за борт.
— Успокойся, ты! — сказал Скотто достаточно громко, чтобы он слышал.
Мы стартовали, опережая их на три четверти корпуса лодки, идя правым галсом. Три четверти корпуса было не так много, но и не так уж мало, потому что, идя на первой части дистанции против ветра, мы не только были все время между Поулом и буем, но и портили своими парусами ветер для него.
Завихренный ветер стал причиной того, что его скорость упала, и он начал отставать. Я видел, как на его парусах заиграли солнечные зайчики, отраженные от воды. Потом я уже не смотрел ни на что, но прекрасно знал, что сейчас произойдет.
Обернувшись, я увидел, что Поул привстал и, чтобы не дать мне возможности рассмотреть положение его румпеля, прикрыл его своим телом. Его левое плечо двинулось. Я улыбнулся, увидев растерянность на его лице. Но он опоздал с этим.
— Он пошел, — сказал Чарли, не разжимая губ.
Я слышал, как на его яхте подняли дополнительный парус, и они сменили галс. Но я тут же переложил руль и сделал то же самое.
Он этим ничего не добился, и его главный парус был по-прежнему в вихревой струе от наших парусов.
— Следи за ним, — снова пробормотал Чарли сквозь зубы.
Я и не спускал с него глаз. Когда вы идете в парной гонке позади и против ветра, ваше верное спасение может быть в том, чтобы уйти из-под прикрытия лидера и пойти самостоятельно. Единственный способ проиграть для лидера — это выпустить соперника из своего прикрытия.
Мы не выпустили его.
Пот выступил у меня на лице, когда наветренный буй, эта огромная пластиковая бутылка, стал прорисовываться все яснее. Мускулы наших рук были словно завязаны узлами, а голова распухла от мелькания солнечных бликов на воде.
— Он догоняет, — сказал Чарли.
И это было так. Расстояние между нами сократилось до полутора корпусов. Если у него такая же скорость, как у нас, может случиться всякое. Уверенность, которая была у меня на старте, улетучилась:
Я снова ощутил головную боль и ломоту в руках.
Эта гротескная плавучая бутылка-буй росла на глазах. Уже можно было слышать плеск волн о ее бока и отраженные звуки от нашего приближения и шума моторов судейского катера.
— Быстро обойдем эту колбасу!
Мои люди — Нодди, палубный матрос, и Слайсер, мачтовый матрос, — понимающе кивнули. Им не надо было что-то объяснять. Они были готовы поставить спинакер, когда это потребуется, применив все свое умение. Осторожно я новел длинную пологую дугу с ускорением. Передо мной на воде возникло темное пятно от сильного порыва ветра. Солнце и море поплыли у меня перед глазами. Нос яхты пошел в сторону, и мы вплотную приблизились к надувному бую. Нодди отталкивался от него, работая руками, так же, как боксер бьет по тренировочной груше. Но я вел яхту слишком быстро. Мы навалились на буй, уже почти пройдя его, и оттолкнули его в сторону фута на три, когда мы отошли, буй, этот громадный желтый нейлоновый пузырь, резко закачался.
— О Боже! — воскликнул Скотто.
Мы затаили дыхание. Это был серьезный момент.
— Протест! — раздались голоса сзади.
Я не стал ждать, пока заработает УКВ-радио и мне скажут, что я должен еще раз обогнуть буй Я повернул румпель. Мы обошли буи за двадцать секунд. Но яхта идущая со скоростью восемь узлов, может далеко уйти за эти двадцать секунд. Когда мы заканчивали обход буя и ставили спинакер, яхта Поула была уже почти в восьмидесяти ярдах от нас.
Чарли спокойно констатировал:
— Он здорово оторвался от нас.
Я выровнял дыхание. Он был прав. Я все еще старался спасти положение, направив вихри ветра от нашего паруса так, чтобы они чуть-чуть опережали его курс, как делает охотник при охоте на фазанов. Когда он подходил к подветренному бую, я видел, что этот прием действует. Но было слишком поздно, он оторвался далеко.
Поул уже повернул, когда мы подходили. Я увидел его лицо. Солнце блестело на потном лбу. На челюстях играли желваки. Заметив меня, он расплылся в своей мерзкой улыбке. Оторвал руку от румпеля и, подняв ее, сделал непристойный жест средним пальцем в нашу сторону.
— Вот это по-спортивному, — сказал я.
Потом, резко взяв румпель на себя, под шум лебедок наклонил яхту, стараясь выжать скорость. Но уже ничего нельзя было сделать, он пересек линию за десять секунд до нас.
Теперь мы были равны, выиграв по одной гонке.
Команда сидела, ничего не говоря. Мне страшно хотелось положить голову на скамью и заснуть недельки на две. Но это не поднимало дух. Тогда я стал думать о Поуле.
Он понимал, что из нас двоих лучший гонщик я. Вот почему ему приходилось идти на всякие ухищрения. Он это делал в Австралии и здесь сделал то же самое, хотя мы следили за ним, как ястребы. Вот я и попивал апельсиновый сок, посматривая, как он и его команда сидели в кокпите, сдвинув головы. Одна гонка, всего двадцать минут, и пятьдесят тысяч фунтов плюс Сенаторский Кубок.
— Смотрите за ним, — сказал я. — Он выкинет какую-нибудь грязную штучку.
Они кивнули — Чарли, тонкий и худой. Скотто, большой и светловолосый, Нодди, сильный и коренастый, и Слайсер. Они понимали, какова ставка в этой игре. Мы тоже знали кое-какие хитрые приемы.
— Три минуты, — предупредил Чарли.
Мы двинулись к концу линии. Над нами тарахтели два вертолета. Лодки с телеоператорами приблизились к нам, едва мы начали двигаться.
Бриз был теплым, он шел с юга. К запаху моря примешивался легкий привкус песка — там была Африка. Камеры жужжали, были видны блики солнца в стеклах биноклей. Ветер принес новый запах. Запах крови.