Страница:
— Чему это ты улыбаешься?
— Я? Да над этим, что мне нет больше надобности беспокоиться о тебе. А я, знаешь ли, очень беспокоился за тебя все это время — с твоего приезда и до тех пор, пока не загремел сюда. Ты привел в замешательство всех наших друзей. С тех пор, как ты приехал, ты ведешь себя, словно на всемирной конфедерации яхтсменов. Ты знаешь, не в моих привычках следить за друзьями, но трудно было не заметить, что последние две недели ты просто как с цепи сорвался. Две заезжие туристки, новая кельнерша в баре, стюардесса, учительница младших классов и, Господи, спаси нас и сохрани, проповедница.
— И еще медсестра, — добавил я очень тихо. — Так ты говоришь, теперь можешь за меня не беспокоиться?
— Немного, конечно буду. Мне кажется, в таком количестве постелей за столь короткое время ты подрастерял свои мозги. Но я думаю, что причина пожара почти устранена, и ты теперь сполна вознагражденный.
— Какой?
— Ты ходил вокруг да около, плевался и ругался, и при всем при этом валял огромного дурака.
— Вокруг да около, да? Ну ладно, через это я уже прошел. Эта медсестра была последней.
— Это признание неизбежности семейной жизни?
— Можешь приободриться. И даже похлопать в ладоши.
Он склонил голову набок и посмотрел на меня немного кокетливо.
— Еще не сейчас. Она все-таки еще очень маленькая девочка, Тревис.
— Я сам себе это постоянно твержу.
— С совершенно другой системой ценностей.
— Я знаю.
— И ко всему прочему, до сих пор замужем.
— Но хочет развестись и неприменно разведется.
— А ты все это время будешь жить аскетом?
— Я думаю о том, что очень многие живут среди друзей, спорят о футболе и погоде и не разучились от этого смеяться. Почему бы и нет?
Он улыбнулся и закрыл глаза. Минуту спустя он уже спал глубоким, крепким и здоровым сном.
Глава 8
Глава 9
— Я? Да над этим, что мне нет больше надобности беспокоиться о тебе. А я, знаешь ли, очень беспокоился за тебя все это время — с твоего приезда и до тех пор, пока не загремел сюда. Ты привел в замешательство всех наших друзей. С тех пор, как ты приехал, ты ведешь себя, словно на всемирной конфедерации яхтсменов. Ты знаешь, не в моих привычках следить за друзьями, но трудно было не заметить, что последние две недели ты просто как с цепи сорвался. Две заезжие туристки, новая кельнерша в баре, стюардесса, учительница младших классов и, Господи, спаси нас и сохрани, проповедница.
— И еще медсестра, — добавил я очень тихо. — Так ты говоришь, теперь можешь за меня не беспокоиться?
— Немного, конечно буду. Мне кажется, в таком количестве постелей за столь короткое время ты подрастерял свои мозги. Но я думаю, что причина пожара почти устранена, и ты теперь сполна вознагражденный.
— Какой?
— Ты ходил вокруг да около, плевался и ругался, и при всем при этом валял огромного дурака.
— Вокруг да около, да? Ну ладно, через это я уже прошел. Эта медсестра была последней.
— Это признание неизбежности семейной жизни?
— Можешь приободриться. И даже похлопать в ладоши.
Он склонил голову набок и посмотрел на меня немного кокетливо.
— Еще не сейчас. Она все-таки еще очень маленькая девочка, Тревис.
— Я сам себе это постоянно твержу.
— С совершенно другой системой ценностей.
— Я знаю.
— И ко всему прочему, до сих пор замужем.
— Но хочет развестись и неприменно разведется.
— А ты все это время будешь жить аскетом?
— Я думаю о том, что очень многие живут среди друзей, спорят о футболе и погоде и не разучились от этого смеяться. Почему бы и нет?
Он улыбнулся и закрыл глаза. Минуту спустя он уже спал глубоким, крепким и здоровым сном.
Глава 8
Возвращаясь тем вечером домой, я еще издали заметил большую темную тень, маячившую в моем доке. Тень ошивалась рядом с «Молнией», бродила взад-вперед, присаживаясь на сходни, вскакивала снова. Я тихонько поднялся на борт, обошел «Молнию» и подобрался к незнакомцу достаточно близко, чтобы рассмотреть в полумраке его лицо. Черт, оно было мне настолько знакомо, что я от изумления не сразу вымолвил его имя. Фрэнк Хейс. Инженер-конструктор, первоклассный подводник, механик-волшебник. Я не видел его с тех самых пор, как мы, лишившись помпы, расстались в заливе Ла Паз.
— Фрэнк? — выдохнул я наконец.
Он замер на полушаге. Взглянул в мою сторону. Всмотрелся. Немая сцена. Наконец он сорвался с места и кинулся ко мне, причем первым его вопросом было:
— Как там Майер?
— Уже лучше. Сегодня он пришел в себя.
— Я тут расспросил о вас, пока тебя не было.
Я засветил фонари, отпер салон и пригласил войти. Он втащил наверх свой рюкзак и свернутый спальник. Одет о был тоже подходяще — крепкие немного порыжевшие ботинки и старая армейская десантная форма с белой рубашкой внизу. Я заметил, что на куртке не хватает многих пуговиц. Фрэнк за эти годы отрастил бороду, маскировавшую его широкие скулы, и теперь выглядел эдаким офицером запаса.
— Смотришься по-прежнему хорошо, Фрэнк.
Он пожал плечами.
— Волос поменьше, жирку побольше.
— Теперь уже слишком поздно, чтобы идти искать тебе приличный ночлег, так что ночуй у меня, как есть. Добро пожаловать.
— Спасибо. Это вполне подходит.
— Умываться будешь?
— Я правильно помню, что если пойти туда, окажешься но носу?
— Правильно. Я могу сварганить нам яичницу.
— Я уже ужинал, спасибо. Немного бурбона с водой, если не трудно. Один к одному, люда не надо.
Я смешивал виски с водой и гадал, что он затеял. Нечего было и надеяться вытянуть это из него прежде времени. Фрэнк всегда все делал по-своему, как хотел и когда хотел.
Он вернулся в салон, с кивком благодарности принял бокал и развалился в глубоком кожаном кресле. Отпив примерно половину, он отер губы и огляделся.
— Славно, — резюмировал он. — По тому, как вы с Майером ее описывали, она и должна была выглядеть приблизительно так. Ты слыхал, что случилось с Джо Делладио?
— Нет.
— Погиб. В горах на дороге в Пуэбло. Столкнулся с автобусом, у которого отказали тормоза. Его вышвырнуло с дороги, его, жену и двоих его детишек из четырех.
— Господи, какой кошмар. Вот чертово невезенье.
— И не говори. Я узнал об этом только несколько месяцев спустя. Так же, как и о Теде. Ты послал мне открытку на тот адрес, который я оставил вам, прежде чем мы разъехались. Но меня тогда не было в Штатах.
— Да, остались только ты, я да Майер.
— За всех выживших, — сказал он и допил свой бокал. — Особенно за Майера. Я, признаться, сначала думал, что он не потянет эту чертову лямку с погружениями. Пошло оно к дьяволу, это золото, верно?
— Верно, — кивнул я, намешав ему новую порцию.
— Собственно, с чего я взялся тебя разыскивать. Я хотел бы знать, что случилось с его бумагами. Особенно с тем блокнотиком, с «его сновидениями». Ты его помнишь?
— Великолепно помню. В тот же вечер, когда он погиб, мы с Майером пробрались на «Лань» и искали всю ночь. Ничего. И в его сейфе в банке тоже ничего не было.
— Странно.
— Вот именно, особенно если учесть, что он тогда собирался в новое плаванье. С севера приехала его дочь. У нее тоже не было никаких сведений. — Она не осталась ни с чем?
— Напротив. Не то что с «кое-чем», а даже с «очень много чем». Что-то между восемью и девятью сотнями тысяч, плюс «Лань», плюс проценты со счета.
— Она теперь здесь?
— Нет, она теперь в южной части Тихого океана, вместе с мужем, на «Лани». Мужа зовут Говард Бриндль, они справляют таким образом медовый месяц. Уже четырнадцать месяцев справляют.
— Только дочери? Никаких других наследников, которым он хоть что-нибудь оставил?
— Только Линде, больше известной как Гуля.
— А ты собирался тогда ехать с Тедом на новые поиски?
— Он не просил меня об этом, и я не знаю, собирался ли просить вообще. Нельзя сказать, что он был обычным соседом с языком без привязи.
— Его адвоката вы знаете?
— Да. Я уже думал об этом. Я спрашивал у него. Нет, ответил он, профессор Тед Левеллен не поручал ему на хранение никаких записей и никаких книг. Звать его Том Колайр. Фолл, Колайр, Хэсплин и Батс. Том был назначен соисполнителем завещания, вместе с поверенным Первого Банка Побережья.
— Колайр — приличный человек?
— Думаю, да. Династия юристов. Уже не молод. Большая солидная практика, к тому же он крупный земельный арендатор. А почему ты спрашиваешь?
Фрэнк молча и задумчиво поглаживал свежий, недавно зарубцевавшийся шрам на тыльной стороне левой руки: огромная отметина, сияющая новенькой туго натянутой розовой кожей, не меньше двух дюймов длиной.
— Где это ты умудрился?
Он смотрел на шрам все так же задумчиво, словно видел его впервые в жизни.
— Это? Какой-то ублюдок оставил на палубе гаечный ключ, я наступил на самый край, взмахнул руками, чтобы за что-нибудь уцепиться, а в это время в машинном отделении как раз выпустили пары. Я угодил рукой в самую струю. Здорово заживает, быстро.
— Фрэнк!
— А?
— С чего это ты вдруг заинтересовался пропавшими документами Теда? Я не отвечу больше ни на один твой вопрос, пока ты не ответишь на мой.
— Месяц назад из Майами было послано письмо — неким Мэнсфилдом Холлом, адвокатом. Чрезвычайно осторожное письмо. В нем говориться, что Холл, адвокат, обращающийся в Севен Сиз Лимитед, представляет некого господина, который вступил во владение некими исследовательскими материалами, полученными из подлинных источников, указывающих возможный район поиска сокровищ, затонувших на дне океана, к чему прилагаются геодезические карты, лоции и фотографии района. Этот некий господин собирается, в доле с Севен Сиз, финансировать экспедицию. Севен Сиз оплачивает первые пробные поиски, с возвратом полной стоимости этой экспедиции, после чего расходы берутся пополам. Господин желает иметь своего личного представителя на протяжении всех поисков. Договор на финансирование дальнейших поисков возобновляется только после результатов первой попытки.
— Звучит так, словно и впрямь все продуманно Тедом. Очень ясно, очень просто.
— Вот и мне так показалось. Я отправился повидаться с Менсфилдом Холлом. Я не думал вызнать у него что-либо стоящее, потому что был уверен: он почти ничего не знает. Я даже не был уверен, что он знает, кто его поручитель.
— А как ты сумел перехватить письмо?
Он вытаращился на меня.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Я слышал кое-что об этой «Семи Морях». Это морская корпорация, о ней много писали в прошлом году, они сумели вычислить и отыскать место падения французского реактивного самолета с изрядным грузом золота на борту. Он затонул недалеко от Арубы. Кажется, базируются они на Ямайке?
— Нет, на Большом Каймане.
— Так как же ты…
— Да потому что оно было послано мне, Макги! О Господи! Я и есть эти самые «Семь Морей». Во всяком случае я владею сорока процентами акций.
Я оглядел — заново — его порыжевшие ботинки и латанную куртку десантника.
— Славно, славно. Ну ладно. Я полагаю, ты прилетел повидать меня на собственном «Боинге»?
— Нет. Нашей доли в спасении французского золота на это не хватило. Еще тогда, уезжая в Мехико, я хотел купить долю в «Семи Морях». Я уже работал там, правда неудачно. Я как раз искал большой куш, и мы упустили его в заливе Ла Паз, но со следующей попытки мне повезло. Теперь я хочу попытаться еще раз. Я просто обязан. Хотя бы на паях с кем-нибудь.
— Ох, Фрэнк, не уверен, что когда-нибудь поверю в это.
— А ты попробуй. Ты мне нужен. Во всяком случае, мистер Менсфилд Холл испрашивал мое мнение и поручил контрпредложение для своего клиента: забыть все, что он наворотил и делать эту работу на равных, он начала и до конца, или не делать вовсе. Теперь, как ты сам понимаешь, я пытаюсь раскрутить дело с другого конца. Как ни был осторожен поручитель Холла, он не удосужился выяснить, работал ли я когда-нибудь с Тедом Левелленом. Если этот некто нуждается именно в экипировке и команде, у кого бы он ни спросил совета, почти всюду ему укажут на Севен Сиз Лимитед. Это как раз то, что нам нужно. Но мне кажется, это пахнет чем-то еще. Как ты думаешь, чем?
Несколько минут я прикидывал все, что любой, кто каким-то образом легально получил бумаги Левеллена, может не таясь нанять и экспертов, и команду, и совершенно преспокойно выйти в море и поднять клад, вовсе не окутывая все это тайной.
— Именно! Совершенно излишне секретничать и осторожничать и забрасывать такие изощренные сети.
— Так ты думаешь, кто-то стащил «мое сновидение»?
— Или Тед доверился негодяю.
— Поверенному банка? Адвокату?
— Откуда я знаю? Мы с тобой знаем, что могло случиться. Какой-нибудь человек, которому ты готов доверить все, даже собственную жизнь. Нет ни свете ничего, что бы он не сделал для тебя. Но вот ты внезапно умираешь, а он прикидывается ангелочком. Простачком. Дочь? У нее своя жизнь, она замужем. Не нужно ее беспокоить. И вот этот парень, этот верный и преданный друг, остается со всеми бумагами профессора Левеллена на руках. Черновые исследования заносились в тот блокнот, толстый и непонятный. Остальными заметками можно набить средних размеров чемодан. Преданный друг ложиться на дно и ждет, накалятся ли страсти. А страсти не накаляются. И в конце концом он делает первый шаг, причем делает его так, чтобы свести на нет малейший риск.
— Никогда не слыхал от тебя такой пространной и связной речи, Фрэнк, ни разу за все наше знакомство.
— Тед верил тебе, чертов ты сукин сын!
Даже в минуты крайнего изумления я успевал поймать челюсть прежде, чем она стукнется на пол. Но на это раз не успел. Ты можешь возразить собеседнику двадцатью различными способами и уже раскрываешь для этого рот, но не можешь выбрать, с какого начать. И ты сидишь с раззявленной варежкой, тупо уставясь на оппонента.
Вот я и сидел, воззрившись на него, с отвисшей челюстью. Полное поражение. Дурацкое состояние краснеющего подростка. Попранная честь и все такое. Предчувствуя недоброе, он попытался отодвинуться от меня вместе с креслом, но оно не захотело двигаться. И прежде, чем он успел вскочить, я со всего размаху врезал ему по скуле именно в тот момент, когда он приподнимался из кресла. У меня тут же заболело отбитое ребро ладони, напомнив мне старую истину, что нельзя бить человека по твердым частям тела незащищенной рукой. Достаточно одного удара в какое-нибудь мягкое место, чтобы все твердые прочувствовали это тоже. Что я и сделал.
— Угх! — выдохнул он. Кажется, у него несколько расфокусировалось зрение.
— Угх сам себя!
— Сукин ты пидор!
Да, мы явно перешли на школьный жаргон. Пожалуй, именно это меня и остановило. Хватит, решил я.
— С твоего позволения, правильно будет пе-дер, — сообщил я.
— Я просто хотел выяснить. Я выяснил, так что кончай драться.
С голосом у него было уже все в порядке. Он потряс головой, чтобы унять звон в ушах. Я отступил на шаг назад, но не сел.
— Я великий лжец, — заявил я. — Но я не краду у друзей, неважно, мертвые они или живые.
— Я уже понял. — Он с беспокойством ощупывал физиономию, проверяя, не разбил ли я ему челюсть. — Это был просто неудачный оборот. У меня в голове до сих пор звенит. Давненько меня так не били. Слушай, это идея, это надо развить…
Он вылез наконец из завалившегося набок кресла, поставил его на прежнее место и уселся. С глубоким вздохом облегчения.
Я разминал ушибленную руку. Я тоже давненько никого не бил.
— Обычно я бываю более сдержан, Фрэнк. Твоя скула стоила мне руки. Я бы не вышел из себя, если бы не то печальное обстоятельство, что я по-настоящему любил Теда. Я очень скучаю по нему. В один прекрасный день он, знаешь ли, спас мне жизнь. Впрочем, я забыл, ты об этом действительно знаешь.
— Все верно, Макги, но посмотри на это с другой стороны. Я знаю, что он умер здесь. Я знаю, что ты и Майер были близки с ним. Любой из вас мог совершить эту кражу. Но я точно знал, что то не Майер.
Это меня заинтересовало.
— А почему не он?
— Мы сыграли с ним множество партий на «Лани». Поэтому я знаю его логику, течение его мыслей. Ему был бы непереносим сам факт того, что он пустился на какие-то ухищрения. Это не в его стиле.
— Ага, значит, в моем?
— Давай не будем снова пытаться выяснить отношения. Ни ты, ни Майер. Значит, это кто-то третий. Черт, как ноет. Макги, твои кулаки выглядят меньше, чем болит челюсть!
Я удержался от искушения показать ему, как именно выглядит мой кулак. Боюсь, что пальцы я смогу согнуть не скоро.
— Я вел себя, как распоследний истеричный подросток, Фрэнк. Я бью людей только в порядке самообороны. Как правило.
— Я бы с удовольствием остался здесь до утра. Мне до смерти хочется сыграть с Майером пару партий — если, конечно, он в порядке. И если конечно, ты позволишь мне остаться после всего этого.
— Позволю. Более того, проведу с утра в больницу и, если только у него не было ночью жара, вы сыграете.
Майер, невероятно оживился от появления Хейса и шахмат, время от времени поглядывая на Фрэнка и повторял:
— Кто бы мог подумать!
— Твои белые, — заявил Фрэнк, раскрывая кулак с малюсенькой пешкой. — Держи и начинай.
Они углубились в игру, отрешенные от мира, как Будда. Мне скоро стало скучно и я отправился побродить. Около полудня я вернулся, и увидел, что доска лежит в стороне от дела, а они увлечены разговором. Майер предложил ничью, и Фрэнк согласился. Майер выглядел немного утомленным. Он зевнул и сообщил:
— Решение партии во многом будет зависеть от того, что ты сумеешь узнать о самом Менсфилде Холле.
Джентльмены, ваш праведный, лояльный служащий может просто закончиться, как только будет сделано несколько звонков и наведены необходимые справки. Холл — профессиональный посредник. Он провел столько времени в тюрьме за неуважение к суду, потому что не желал отвечать на вопросы, что люди доверяют теперь ему. Он уже многие годы страдает язву желудка. Он слывет опасным для партнеров игроком в покер. Менсфилд Холл должен уметь находить приличное прикрытие для любой сомнительной сделки. Правда, при этом он должен и сам неплохо наживаться, быть может даже вести двойную игру.
— Вопрос о том, насколько грязные делишки он способен обделывать, — сказал Фрэнк. — На твердой основе, так чтобы все потом было шито-крыто.
— Не знаю. Не исключено, что и самые грязные. Я слыхал, что одно время он не гнушался и киднаппингом. Он, кажется, как-то связан с коммунистами Кубы. Тут, впрочем, одни слухи. Но судя по тому, сколько времени он проводит в разъездах и за границей, он должен быть неглуп, расторопен, коммуникабелен и всецело предан клиенту. До поры до времени.
— Ты хочешь сказать, что он просто надувает клиентов? — спросил Фрэнк.
Майер снова зевнул.
— Нет. Я хочу сказать, что он просто прячет их от других поверенных. Но тут принесли Майеров второй завтрак, и нам пришлось прервать разговор. Майера держали на строжайшей диете. Я никогда не понимал да и, наверное не пойму пристрастия медиков к различным диетам, которыми они изводят и так нездоровых людей. Второй завтрак Майера состоял из половины яйца — без соли — на листике салата и чашка чая с тонким ломтиком лимона. Ужас.
Все это собственноручно принесла старшая сестра, приговаривая с порога:
— Ну-ка, ну-ка! Мы ведь уже, наверное проголодались, разве не так, а? — Проголодались, проголодались, — отозвался Майер, с неудовольствием глядя на «еду». — Но только это, дорогая моя, можете съесть сами.
— Раз вы шутите, значит, вам значительно лучше, — отозвалась она. — Ступайте-ка отсюда, ребята, дайте ему сегодня как следует выспаться. Давайте, давайте.
Мы не возражали, тем более что вид у Майера был и в самом деле сонный. Фрэнковы вещи были уже у меня в машине. Я отвез его в аэропорт, через частный сектор, где его дожидался маленький экипаж, уютно устроившийся на плетенных стульях из местного бара прямо в тени большого белого крыла, сверкающего свежей краской и начищенным металлом в лучах полуденного солнца. Фрэнк представил мне ребят. Тед и Гарри. Гарри поражал несоответствием огромной лысины и совершенно мальчишеского лица. Тед был еще совсем мальчишкой, этакий тип дембеля из Вьетнама. Так, наверное выглядел бы Арнольд Палмер, вернись он в свои двадцать восемь, обрасти рыжими патлами и обзаведись парой светло-серых глаз. Я даже и не думал, что есть на свете человек с серыми глазами, более светлыми, чем мои. Оба они, как и Фрэнк, были одеты в сложносоставную военную форму, в которой присутствовали не только различные рода войск, но и различные поколения военного обмундирования.
Должно быть, Фрэнк как-то незаметно просигналил им, потому что когда он объявил: «А это Макги», — меня принялись изучать настолько пристально, что мне стало неловко. Черт бы его побрал, что ж он мне врал насчет самолета.
Ребята поднялись на борт готовиться к взлету. Фрэнк протянул мне визитную карточку Менсфилда Холла, нацарапав карандашом на обратной стороне еще один номер.
— Скажи ему, что ты мой спонсор. Может, тебе удастся приоткрыть дверь и заглянуть в щелочку. Попытайся. Может, получиться, а, может, и нет. Но меня все это всерьез беспокоит.
— А как я свяжусь с тобой потом?
— Да вот же мой номер, я его только что тебе записал. Как бы ни повернулось дело, я скорее предпочту пропустить заманчивый случай, чем посвящать в него толпы посторонних. Так что давай, действуй. Если мы преуспеем, я сделаю тебя большой шишкой и богачом!
— Считай, что я уже нанялся к тебе.
— Угу. Гарри с Тедом остались тобой довольны. И Майер о тебе весьма высокого мнения. Да к тому же мы, кажется, уже работали в одной команде, а?
Я так и покатился со смеху.
— Так бравые воздухоплаватели остались мною довольны? Ох, не могу! Тысяча благодарностей!
— Что ты нашел в этом смешного?
— Знаешь, проведя не так уж мало времени по горло в болотной грязи и еле залечив несколько десятков укусов тропических пиявок, а потом немногим меньше парясь в кабине всеми своими шестью футами четырьмя дюймами, сутки напролет не вылезая из шлема, днем и ночью внимая реву двигателей, который только изредка по вечерам сменялся музыкой и тихим бряцаньем медалей в офицерском клубе, я, пожалуй, останусь совершенно равнодушен к каким бы то ни было оценкам собственной персоны со стороны твоего экипажа.
Он широко ухмыльнулся, сжал мне ладонь так крепко, что я тихо охнул про себя, и заявил:
— Когда ты мне действительно нужен, я просто прихожу за тобой, Учти это. Считай это моей оценкой.
В его словах сквозило желание продемонстрировать власть, и это было неприятно. Но когда я проглотил это и обдумал его слова, я решил, что он пожалуй прав. Вскоре маленькая серебристая игрушка, добежав до конца полосы, взвыла и пошла вверх, оставляя за собой струи кипящего воздуха. Она поднималась все выше и становилась все меньше, пока не исчезла совсем в яркой голубизне, улетая на юг, чтобы, миновав остров Кастро, приземлиться в маленьком островном государстве посреди Атлантики.
— Фрэнк? — выдохнул я наконец.
Он замер на полушаге. Взглянул в мою сторону. Всмотрелся. Немая сцена. Наконец он сорвался с места и кинулся ко мне, причем первым его вопросом было:
— Как там Майер?
— Уже лучше. Сегодня он пришел в себя.
— Я тут расспросил о вас, пока тебя не было.
Я засветил фонари, отпер салон и пригласил войти. Он втащил наверх свой рюкзак и свернутый спальник. Одет о был тоже подходяще — крепкие немного порыжевшие ботинки и старая армейская десантная форма с белой рубашкой внизу. Я заметил, что на куртке не хватает многих пуговиц. Фрэнк за эти годы отрастил бороду, маскировавшую его широкие скулы, и теперь выглядел эдаким офицером запаса.
— Смотришься по-прежнему хорошо, Фрэнк.
Он пожал плечами.
— Волос поменьше, жирку побольше.
— Теперь уже слишком поздно, чтобы идти искать тебе приличный ночлег, так что ночуй у меня, как есть. Добро пожаловать.
— Спасибо. Это вполне подходит.
— Умываться будешь?
— Я правильно помню, что если пойти туда, окажешься но носу?
— Правильно. Я могу сварганить нам яичницу.
— Я уже ужинал, спасибо. Немного бурбона с водой, если не трудно. Один к одному, люда не надо.
Я смешивал виски с водой и гадал, что он затеял. Нечего было и надеяться вытянуть это из него прежде времени. Фрэнк всегда все делал по-своему, как хотел и когда хотел.
Он вернулся в салон, с кивком благодарности принял бокал и развалился в глубоком кожаном кресле. Отпив примерно половину, он отер губы и огляделся.
— Славно, — резюмировал он. — По тому, как вы с Майером ее описывали, она и должна была выглядеть приблизительно так. Ты слыхал, что случилось с Джо Делладио?
— Нет.
— Погиб. В горах на дороге в Пуэбло. Столкнулся с автобусом, у которого отказали тормоза. Его вышвырнуло с дороги, его, жену и двоих его детишек из четырех.
— Господи, какой кошмар. Вот чертово невезенье.
— И не говори. Я узнал об этом только несколько месяцев спустя. Так же, как и о Теде. Ты послал мне открытку на тот адрес, который я оставил вам, прежде чем мы разъехались. Но меня тогда не было в Штатах.
— Да, остались только ты, я да Майер.
— За всех выживших, — сказал он и допил свой бокал. — Особенно за Майера. Я, признаться, сначала думал, что он не потянет эту чертову лямку с погружениями. Пошло оно к дьяволу, это золото, верно?
— Верно, — кивнул я, намешав ему новую порцию.
— Собственно, с чего я взялся тебя разыскивать. Я хотел бы знать, что случилось с его бумагами. Особенно с тем блокнотиком, с «его сновидениями». Ты его помнишь?
— Великолепно помню. В тот же вечер, когда он погиб, мы с Майером пробрались на «Лань» и искали всю ночь. Ничего. И в его сейфе в банке тоже ничего не было.
— Странно.
— Вот именно, особенно если учесть, что он тогда собирался в новое плаванье. С севера приехала его дочь. У нее тоже не было никаких сведений. — Она не осталась ни с чем?
— Напротив. Не то что с «кое-чем», а даже с «очень много чем». Что-то между восемью и девятью сотнями тысяч, плюс «Лань», плюс проценты со счета.
— Она теперь здесь?
— Нет, она теперь в южной части Тихого океана, вместе с мужем, на «Лани». Мужа зовут Говард Бриндль, они справляют таким образом медовый месяц. Уже четырнадцать месяцев справляют.
— Только дочери? Никаких других наследников, которым он хоть что-нибудь оставил?
— Только Линде, больше известной как Гуля.
— А ты собирался тогда ехать с Тедом на новые поиски?
— Он не просил меня об этом, и я не знаю, собирался ли просить вообще. Нельзя сказать, что он был обычным соседом с языком без привязи.
— Его адвоката вы знаете?
— Да. Я уже думал об этом. Я спрашивал у него. Нет, ответил он, профессор Тед Левеллен не поручал ему на хранение никаких записей и никаких книг. Звать его Том Колайр. Фолл, Колайр, Хэсплин и Батс. Том был назначен соисполнителем завещания, вместе с поверенным Первого Банка Побережья.
— Колайр — приличный человек?
— Думаю, да. Династия юристов. Уже не молод. Большая солидная практика, к тому же он крупный земельный арендатор. А почему ты спрашиваешь?
Фрэнк молча и задумчиво поглаживал свежий, недавно зарубцевавшийся шрам на тыльной стороне левой руки: огромная отметина, сияющая новенькой туго натянутой розовой кожей, не меньше двух дюймов длиной.
— Где это ты умудрился?
Он смотрел на шрам все так же задумчиво, словно видел его впервые в жизни.
— Это? Какой-то ублюдок оставил на палубе гаечный ключ, я наступил на самый край, взмахнул руками, чтобы за что-нибудь уцепиться, а в это время в машинном отделении как раз выпустили пары. Я угодил рукой в самую струю. Здорово заживает, быстро.
— Фрэнк!
— А?
— С чего это ты вдруг заинтересовался пропавшими документами Теда? Я не отвечу больше ни на один твой вопрос, пока ты не ответишь на мой.
— Месяц назад из Майами было послано письмо — неким Мэнсфилдом Холлом, адвокатом. Чрезвычайно осторожное письмо. В нем говориться, что Холл, адвокат, обращающийся в Севен Сиз Лимитед, представляет некого господина, который вступил во владение некими исследовательскими материалами, полученными из подлинных источников, указывающих возможный район поиска сокровищ, затонувших на дне океана, к чему прилагаются геодезические карты, лоции и фотографии района. Этот некий господин собирается, в доле с Севен Сиз, финансировать экспедицию. Севен Сиз оплачивает первые пробные поиски, с возвратом полной стоимости этой экспедиции, после чего расходы берутся пополам. Господин желает иметь своего личного представителя на протяжении всех поисков. Договор на финансирование дальнейших поисков возобновляется только после результатов первой попытки.
— Звучит так, словно и впрямь все продуманно Тедом. Очень ясно, очень просто.
— Вот и мне так показалось. Я отправился повидаться с Менсфилдом Холлом. Я не думал вызнать у него что-либо стоящее, потому что был уверен: он почти ничего не знает. Я даже не был уверен, что он знает, кто его поручитель.
— А как ты сумел перехватить письмо?
Он вытаращился на меня.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Я слышал кое-что об этой «Семи Морях». Это морская корпорация, о ней много писали в прошлом году, они сумели вычислить и отыскать место падения французского реактивного самолета с изрядным грузом золота на борту. Он затонул недалеко от Арубы. Кажется, базируются они на Ямайке?
— Нет, на Большом Каймане.
— Так как же ты…
— Да потому что оно было послано мне, Макги! О Господи! Я и есть эти самые «Семь Морей». Во всяком случае я владею сорока процентами акций.
Я оглядел — заново — его порыжевшие ботинки и латанную куртку десантника.
— Славно, славно. Ну ладно. Я полагаю, ты прилетел повидать меня на собственном «Боинге»?
— Нет. Нашей доли в спасении французского золота на это не хватило. Еще тогда, уезжая в Мехико, я хотел купить долю в «Семи Морях». Я уже работал там, правда неудачно. Я как раз искал большой куш, и мы упустили его в заливе Ла Паз, но со следующей попытки мне повезло. Теперь я хочу попытаться еще раз. Я просто обязан. Хотя бы на паях с кем-нибудь.
— Ох, Фрэнк, не уверен, что когда-нибудь поверю в это.
— А ты попробуй. Ты мне нужен. Во всяком случае, мистер Менсфилд Холл испрашивал мое мнение и поручил контрпредложение для своего клиента: забыть все, что он наворотил и делать эту работу на равных, он начала и до конца, или не делать вовсе. Теперь, как ты сам понимаешь, я пытаюсь раскрутить дело с другого конца. Как ни был осторожен поручитель Холла, он не удосужился выяснить, работал ли я когда-нибудь с Тедом Левелленом. Если этот некто нуждается именно в экипировке и команде, у кого бы он ни спросил совета, почти всюду ему укажут на Севен Сиз Лимитед. Это как раз то, что нам нужно. Но мне кажется, это пахнет чем-то еще. Как ты думаешь, чем?
Несколько минут я прикидывал все, что любой, кто каким-то образом легально получил бумаги Левеллена, может не таясь нанять и экспертов, и команду, и совершенно преспокойно выйти в море и поднять клад, вовсе не окутывая все это тайной.
— Именно! Совершенно излишне секретничать и осторожничать и забрасывать такие изощренные сети.
— Так ты думаешь, кто-то стащил «мое сновидение»?
— Или Тед доверился негодяю.
— Поверенному банка? Адвокату?
— Откуда я знаю? Мы с тобой знаем, что могло случиться. Какой-нибудь человек, которому ты готов доверить все, даже собственную жизнь. Нет ни свете ничего, что бы он не сделал для тебя. Но вот ты внезапно умираешь, а он прикидывается ангелочком. Простачком. Дочь? У нее своя жизнь, она замужем. Не нужно ее беспокоить. И вот этот парень, этот верный и преданный друг, остается со всеми бумагами профессора Левеллена на руках. Черновые исследования заносились в тот блокнот, толстый и непонятный. Остальными заметками можно набить средних размеров чемодан. Преданный друг ложиться на дно и ждет, накалятся ли страсти. А страсти не накаляются. И в конце концом он делает первый шаг, причем делает его так, чтобы свести на нет малейший риск.
— Никогда не слыхал от тебя такой пространной и связной речи, Фрэнк, ни разу за все наше знакомство.
— Тед верил тебе, чертов ты сукин сын!
Даже в минуты крайнего изумления я успевал поймать челюсть прежде, чем она стукнется на пол. Но на это раз не успел. Ты можешь возразить собеседнику двадцатью различными способами и уже раскрываешь для этого рот, но не можешь выбрать, с какого начать. И ты сидишь с раззявленной варежкой, тупо уставясь на оппонента.
Вот я и сидел, воззрившись на него, с отвисшей челюстью. Полное поражение. Дурацкое состояние краснеющего подростка. Попранная честь и все такое. Предчувствуя недоброе, он попытался отодвинуться от меня вместе с креслом, но оно не захотело двигаться. И прежде, чем он успел вскочить, я со всего размаху врезал ему по скуле именно в тот момент, когда он приподнимался из кресла. У меня тут же заболело отбитое ребро ладони, напомнив мне старую истину, что нельзя бить человека по твердым частям тела незащищенной рукой. Достаточно одного удара в какое-нибудь мягкое место, чтобы все твердые прочувствовали это тоже. Что я и сделал.
— Угх! — выдохнул он. Кажется, у него несколько расфокусировалось зрение.
— Угх сам себя!
— Сукин ты пидор!
Да, мы явно перешли на школьный жаргон. Пожалуй, именно это меня и остановило. Хватит, решил я.
— С твоего позволения, правильно будет пе-дер, — сообщил я.
— Я просто хотел выяснить. Я выяснил, так что кончай драться.
С голосом у него было уже все в порядке. Он потряс головой, чтобы унять звон в ушах. Я отступил на шаг назад, но не сел.
— Я великий лжец, — заявил я. — Но я не краду у друзей, неважно, мертвые они или живые.
— Я уже понял. — Он с беспокойством ощупывал физиономию, проверяя, не разбил ли я ему челюсть. — Это был просто неудачный оборот. У меня в голове до сих пор звенит. Давненько меня так не били. Слушай, это идея, это надо развить…
Он вылез наконец из завалившегося набок кресла, поставил его на прежнее место и уселся. С глубоким вздохом облегчения.
Я разминал ушибленную руку. Я тоже давненько никого не бил.
— Обычно я бываю более сдержан, Фрэнк. Твоя скула стоила мне руки. Я бы не вышел из себя, если бы не то печальное обстоятельство, что я по-настоящему любил Теда. Я очень скучаю по нему. В один прекрасный день он, знаешь ли, спас мне жизнь. Впрочем, я забыл, ты об этом действительно знаешь.
— Все верно, Макги, но посмотри на это с другой стороны. Я знаю, что он умер здесь. Я знаю, что ты и Майер были близки с ним. Любой из вас мог совершить эту кражу. Но я точно знал, что то не Майер.
Это меня заинтересовало.
— А почему не он?
— Мы сыграли с ним множество партий на «Лани». Поэтому я знаю его логику, течение его мыслей. Ему был бы непереносим сам факт того, что он пустился на какие-то ухищрения. Это не в его стиле.
— Ага, значит, в моем?
— Давай не будем снова пытаться выяснить отношения. Ни ты, ни Майер. Значит, это кто-то третий. Черт, как ноет. Макги, твои кулаки выглядят меньше, чем болит челюсть!
Я удержался от искушения показать ему, как именно выглядит мой кулак. Боюсь, что пальцы я смогу согнуть не скоро.
— Я вел себя, как распоследний истеричный подросток, Фрэнк. Я бью людей только в порядке самообороны. Как правило.
— Я бы с удовольствием остался здесь до утра. Мне до смерти хочется сыграть с Майером пару партий — если, конечно, он в порядке. И если конечно, ты позволишь мне остаться после всего этого.
— Позволю. Более того, проведу с утра в больницу и, если только у него не было ночью жара, вы сыграете.
* * *
Ясным утром пятницы я появился у больницы с магнитными шахматами и посетителем. Мы намеревались незаметно проникнуть в палату № 455, но путь нам преградила старшая сестра, ни за какие блага в мире не пожелавшая иметь посторонних на своей территории. По ее мнению, Фрэнк выглядел хуже, чем матрос с разбитого корабля. Но он пустил в ход столько обаяния, шарма, такта и комплиментов, что чуть не переборщил. Вот уж не ожидал я от него такой прыти. Но, как говорят русские, кашу маслом не испортишь. Старшая сестра сначала заколебалась, потом усмехнулась, потом заулыбалась, а под конец хохотала во все горло. Она махнула на нас рукой и ушла, все еще хихикая.Майер, невероятно оживился от появления Хейса и шахмат, время от времени поглядывая на Фрэнка и повторял:
— Кто бы мог подумать!
— Твои белые, — заявил Фрэнк, раскрывая кулак с малюсенькой пешкой. — Держи и начинай.
Они углубились в игру, отрешенные от мира, как Будда. Мне скоро стало скучно и я отправился побродить. Около полудня я вернулся, и увидел, что доска лежит в стороне от дела, а они увлечены разговором. Майер предложил ничью, и Фрэнк согласился. Майер выглядел немного утомленным. Он зевнул и сообщил:
— Решение партии во многом будет зависеть от того, что ты сумеешь узнать о самом Менсфилде Холле.
Джентльмены, ваш праведный, лояльный служащий может просто закончиться, как только будет сделано несколько звонков и наведены необходимые справки. Холл — профессиональный посредник. Он провел столько времени в тюрьме за неуважение к суду, потому что не желал отвечать на вопросы, что люди доверяют теперь ему. Он уже многие годы страдает язву желудка. Он слывет опасным для партнеров игроком в покер. Менсфилд Холл должен уметь находить приличное прикрытие для любой сомнительной сделки. Правда, при этом он должен и сам неплохо наживаться, быть может даже вести двойную игру.
— Вопрос о том, насколько грязные делишки он способен обделывать, — сказал Фрэнк. — На твердой основе, так чтобы все потом было шито-крыто.
— Не знаю. Не исключено, что и самые грязные. Я слыхал, что одно время он не гнушался и киднаппингом. Он, кажется, как-то связан с коммунистами Кубы. Тут, впрочем, одни слухи. Но судя по тому, сколько времени он проводит в разъездах и за границей, он должен быть неглуп, расторопен, коммуникабелен и всецело предан клиенту. До поры до времени.
— Ты хочешь сказать, что он просто надувает клиентов? — спросил Фрэнк.
Майер снова зевнул.
— Нет. Я хочу сказать, что он просто прячет их от других поверенных. Но тут принесли Майеров второй завтрак, и нам пришлось прервать разговор. Майера держали на строжайшей диете. Я никогда не понимал да и, наверное не пойму пристрастия медиков к различным диетам, которыми они изводят и так нездоровых людей. Второй завтрак Майера состоял из половины яйца — без соли — на листике салата и чашка чая с тонким ломтиком лимона. Ужас.
Все это собственноручно принесла старшая сестра, приговаривая с порога:
— Ну-ка, ну-ка! Мы ведь уже, наверное проголодались, разве не так, а? — Проголодались, проголодались, — отозвался Майер, с неудовольствием глядя на «еду». — Но только это, дорогая моя, можете съесть сами.
— Раз вы шутите, значит, вам значительно лучше, — отозвалась она. — Ступайте-ка отсюда, ребята, дайте ему сегодня как следует выспаться. Давайте, давайте.
Мы не возражали, тем более что вид у Майера был и в самом деле сонный. Фрэнковы вещи были уже у меня в машине. Я отвез его в аэропорт, через частный сектор, где его дожидался маленький экипаж, уютно устроившийся на плетенных стульях из местного бара прямо в тени большого белого крыла, сверкающего свежей краской и начищенным металлом в лучах полуденного солнца. Фрэнк представил мне ребят. Тед и Гарри. Гарри поражал несоответствием огромной лысины и совершенно мальчишеского лица. Тед был еще совсем мальчишкой, этакий тип дембеля из Вьетнама. Так, наверное выглядел бы Арнольд Палмер, вернись он в свои двадцать восемь, обрасти рыжими патлами и обзаведись парой светло-серых глаз. Я даже и не думал, что есть на свете человек с серыми глазами, более светлыми, чем мои. Оба они, как и Фрэнк, были одеты в сложносоставную военную форму, в которой присутствовали не только различные рода войск, но и различные поколения военного обмундирования.
Должно быть, Фрэнк как-то незаметно просигналил им, потому что когда он объявил: «А это Макги», — меня принялись изучать настолько пристально, что мне стало неловко. Черт бы его побрал, что ж он мне врал насчет самолета.
Ребята поднялись на борт готовиться к взлету. Фрэнк протянул мне визитную карточку Менсфилда Холла, нацарапав карандашом на обратной стороне еще один номер.
— Скажи ему, что ты мой спонсор. Может, тебе удастся приоткрыть дверь и заглянуть в щелочку. Попытайся. Может, получиться, а, может, и нет. Но меня все это всерьез беспокоит.
— А как я свяжусь с тобой потом?
— Да вот же мой номер, я его только что тебе записал. Как бы ни повернулось дело, я скорее предпочту пропустить заманчивый случай, чем посвящать в него толпы посторонних. Так что давай, действуй. Если мы преуспеем, я сделаю тебя большой шишкой и богачом!
— Считай, что я уже нанялся к тебе.
— Угу. Гарри с Тедом остались тобой довольны. И Майер о тебе весьма высокого мнения. Да к тому же мы, кажется, уже работали в одной команде, а?
Я так и покатился со смеху.
— Так бравые воздухоплаватели остались мною довольны? Ох, не могу! Тысяча благодарностей!
— Что ты нашел в этом смешного?
— Знаешь, проведя не так уж мало времени по горло в болотной грязи и еле залечив несколько десятков укусов тропических пиявок, а потом немногим меньше парясь в кабине всеми своими шестью футами четырьмя дюймами, сутки напролет не вылезая из шлема, днем и ночью внимая реву двигателей, который только изредка по вечерам сменялся музыкой и тихим бряцаньем медалей в офицерском клубе, я, пожалуй, останусь совершенно равнодушен к каким бы то ни было оценкам собственной персоны со стороны твоего экипажа.
Он широко ухмыльнулся, сжал мне ладонь так крепко, что я тихо охнул про себя, и заявил:
— Когда ты мне действительно нужен, я просто прихожу за тобой, Учти это. Считай это моей оценкой.
В его словах сквозило желание продемонстрировать власть, и это было неприятно. Но когда я проглотил это и обдумал его слова, я решил, что он пожалуй прав. Вскоре маленькая серебристая игрушка, добежав до конца полосы, взвыла и пошла вверх, оставляя за собой струи кипящего воздуха. Она поднималась все выше и становилась все меньше, пока не исчезла совсем в яркой голубизне, улетая на юг, чтобы, миновав остров Кастро, приземлиться в маленьком островном государстве посреди Атлантики.
Глава 9
Я позвонил мистеру Холлу и, ссылаясь на Френка Хейса и «Семь Морей», попросил о встрече, каковая и была мне предложена в четыре часа дня. Я выехал из Бахья Мар через порт и за чертой города свернул налево, к Майами. Я гнал старушку Агнессу на семидесяти милях в час, причем, невзирая на ее заслуженный возраст, и официальные невысокие показатели, гнал почти в гору.
Когда я, много лет назад, взялся реконструировать эту машину, мне казалось, что я чуть ли не святотатствую, наделяя старую «роллс» несвойственными ему качествами. С тех пор, как я угодил с ним в старый дренажный канал, спасаясь от преследований одной очень длинноногой девчонки, я заменил ему все потроха, какие только можно было заменить. Двигатель я пристроил от «ягуара» (теперь у Агнессы поставлен от четвертой модели «континенталя» семьдесят второго года выпуска). Это потребовало другой коробки передач и другого глушителя. После того, как все было приведено в соответствие, я опробовал этого невиданного зверя и выяснил, что полученная мощность превышает возможность подвески и тормозов. Подвеску я снял с самого мощного пикапа «додж», какой только тогда выпускался, с него же к конце концов решил снять тормоза. Естественно, двенадцативольтовая система при таких условиях уже не годилась, так что я сменил и зажигание, я тогда заодно уж и аккумулятор. В итоге этих моих конструкторских импровизаций я получил систему весьма разномастную, но отлично функционирующую. Последним штрихом была уже совершенно немыслимая система охлаждения, совмещенная с кондиционером, но теперь я уж не припомню, как я ее делал.
Любой человек, хоть немного разбирающийся в «роллсах» или хотя бы просто в машинах, немедленно разгадал бы все мои хитрости, едва заглянув Агнессе под капот. Первое время я часто ловил себя на мысли, что ужасно хочу действительно продемонстрировать плоды моего технического гения всем и каждому. Было нечто забавное в том, что я, в наш век всяческих мистификаций, разъезжаю на мощнейшей машине, имеющий вид невинного «роллса». Все процессы в ней были доведены до совершенства. Чего только стоила одна замена масла. Не менее забавен был процесс доливания воды в радиатор. Мало того, что я вывел на приборную доску всю информацию, я не удержался, и еще встроил в нее часы с будильником и поясным декодером.
В Детройте все бы похватались за головы, если бы я им продемонстрировал, во что я превратил несчастный «роллс» двадцать третьего года выпуска.
Но пока я ездил на Агнессе, еще не доведя до ума всех метаморфоз, процесс передвижения приводил меня в ярость. Двух миль не проходило без того, чтобы мы не оставили что-нибудь на шоссе. Но мне настолько нравился ее салон, шикарные кожанные сиденья, полированные накладки и прочая ерунда, что я, стиснув зубы, переделывал ее раз за разом. И хотя в итоге она обошлась мне приблизительно в стоимость парочки баллистических ракет, я не мог согласиться расстаться с ней ни за что на свете и гордился ею, как доктор Моро своими питомцами.
Я, признаться, испытывал чисто детскую радость, тогда на ней все прижилось, и она шла по шоссе легко и ровно, как будто так и была выпущена с конвейера. Это чувство не оставляло меня с одного маленького эпизода, случившегося на шоссе И-75, на север от Гайнессвилле. Был ясный полдень, я ехал на совершенно праведных семидесяти, по обычному пустому отрезку хай-вея, как меня обогнал желтый «мерседес» с тремя юнцами в салоне. Они одарили мою старенькую голубенькую, изрядно потрепанную Агнессу презрительными взглядами, они показали мне язык, они громко высказались в пространство, что вообще удивлены, как это такая старая развалина движется, да еще и против ветра, да еще и на семидесяти. Увеличив скорость примерно до девяноста, они умчались вперед с издевательским хохотом. Я дал им пару миль форы, а потом сказал: «Вперед, старушка!» Словом, я промчался мимо них на ста пятидесяти, даже не взглянув в их сторону. Они, конечно, попытались догнать меня, но отставали все больше и больше, пока не выбились из сил. Честно говоря, я тогда сам едва не загнал старую леди, потому что обычным пределом у нас с ней считалось сто сорок. Но я извинился, и мы оба остались довольны. Я потом часто думал, рассказали ли те парни об этом случае, кому-нибудь. Наверное нет. Кто бы им, спрашивается, поверил?
Когда я, много лет назад, взялся реконструировать эту машину, мне казалось, что я чуть ли не святотатствую, наделяя старую «роллс» несвойственными ему качествами. С тех пор, как я угодил с ним в старый дренажный канал, спасаясь от преследований одной очень длинноногой девчонки, я заменил ему все потроха, какие только можно было заменить. Двигатель я пристроил от «ягуара» (теперь у Агнессы поставлен от четвертой модели «континенталя» семьдесят второго года выпуска). Это потребовало другой коробки передач и другого глушителя. После того, как все было приведено в соответствие, я опробовал этого невиданного зверя и выяснил, что полученная мощность превышает возможность подвески и тормозов. Подвеску я снял с самого мощного пикапа «додж», какой только тогда выпускался, с него же к конце концов решил снять тормоза. Естественно, двенадцативольтовая система при таких условиях уже не годилась, так что я сменил и зажигание, я тогда заодно уж и аккумулятор. В итоге этих моих конструкторских импровизаций я получил систему весьма разномастную, но отлично функционирующую. Последним штрихом была уже совершенно немыслимая система охлаждения, совмещенная с кондиционером, но теперь я уж не припомню, как я ее делал.
Любой человек, хоть немного разбирающийся в «роллсах» или хотя бы просто в машинах, немедленно разгадал бы все мои хитрости, едва заглянув Агнессе под капот. Первое время я часто ловил себя на мысли, что ужасно хочу действительно продемонстрировать плоды моего технического гения всем и каждому. Было нечто забавное в том, что я, в наш век всяческих мистификаций, разъезжаю на мощнейшей машине, имеющий вид невинного «роллса». Все процессы в ней были доведены до совершенства. Чего только стоила одна замена масла. Не менее забавен был процесс доливания воды в радиатор. Мало того, что я вывел на приборную доску всю информацию, я не удержался, и еще встроил в нее часы с будильником и поясным декодером.
В Детройте все бы похватались за головы, если бы я им продемонстрировал, во что я превратил несчастный «роллс» двадцать третьего года выпуска.
Но пока я ездил на Агнессе, еще не доведя до ума всех метаморфоз, процесс передвижения приводил меня в ярость. Двух миль не проходило без того, чтобы мы не оставили что-нибудь на шоссе. Но мне настолько нравился ее салон, шикарные кожанные сиденья, полированные накладки и прочая ерунда, что я, стиснув зубы, переделывал ее раз за разом. И хотя в итоге она обошлась мне приблизительно в стоимость парочки баллистических ракет, я не мог согласиться расстаться с ней ни за что на свете и гордился ею, как доктор Моро своими питомцами.
Я, признаться, испытывал чисто детскую радость, тогда на ней все прижилось, и она шла по шоссе легко и ровно, как будто так и была выпущена с конвейера. Это чувство не оставляло меня с одного маленького эпизода, случившегося на шоссе И-75, на север от Гайнессвилле. Был ясный полдень, я ехал на совершенно праведных семидесяти, по обычному пустому отрезку хай-вея, как меня обогнал желтый «мерседес» с тремя юнцами в салоне. Они одарили мою старенькую голубенькую, изрядно потрепанную Агнессу презрительными взглядами, они показали мне язык, они громко высказались в пространство, что вообще удивлены, как это такая старая развалина движется, да еще и против ветра, да еще и на семидесяти. Увеличив скорость примерно до девяноста, они умчались вперед с издевательским хохотом. Я дал им пару миль форы, а потом сказал: «Вперед, старушка!» Словом, я промчался мимо них на ста пятидесяти, даже не взглянув в их сторону. Они, конечно, попытались догнать меня, но отставали все больше и больше, пока не выбились из сил. Честно говоря, я тогда сам едва не загнал старую леди, потому что обычным пределом у нас с ней считалось сто сорок. Но я извинился, и мы оба остались довольны. Я потом часто думал, рассказали ли те парни об этом случае, кому-нибудь. Наверное нет. Кто бы им, спрашивается, поверил?