Бед было много. Первая и худшая – Нил не разливался. Три года подряд дающая жизнь вода не орошала поля, чтобы пропитать землю и дать прорасти семенам. Люди голодали. Затем пришла чума, медленно поднялась вверх по Нилу от порогов до Мемфиса и начала Дельты, затем до рукавов и каналов Дельты и наконец до Александрии.
«И всегда, – думала Клеопатра, – я принимала неправильные решения, царица Мидас на золотом троне, которая не понимала, пока не стало поздно, что люди не могут питаться золотом. Ни за какие золотые горы я не сумела убедить сирийцев и арабов пойти в низовья Нила и собрать кувшины с зерном, ждущие на каждой пристани. Зерно оставалось там, пока не сгнило, а потом не хватило людей, чтобы оросить поля вручную, и не было пророщенных семян вообще. Я посмотрела на три миллиона жителей Александрии и решила, что только один миллион из них может прокормиться, поэтому издала приказ, лишающий евреев и метиков гражданства. Этот приказ запрещал им покупать зерно в зернохранилищах, только граждане имели такое право. О эти бунты! И все напрасно. Чума пришла в Александрию и убила два миллиона, невзирая на гражданство. Греки и македонцы, люди, ради которых я отказала евреям и метикам, умерли. После чумы осталось много зерна – хватит и евреям, и метикам, и грекам, и македонцам. Я вернула им гражданство, но теперь они меня ненавидят. Я все решаю неправильно. Без Цезаря, который направлял меня, я оказалась плохой правительницей.
Меньше чем через два месяца моему сыну исполнится шесть лет, а я не беременна. У него нет сестры, на которой он мог бы жениться, и нет брата, который занял бы его место, если бы с ним что-то случилось. Столько ночей любви с Цезарем в Риме, а я не забеременела. Исида прокляла меня».
В комнату торопливо вошел Аполлодор, звеня золотой цепью государственного чиновника.
– Моя госпожа, срочное письмо от Пифодора из Тралл.
Клеопатра подняла голову, нахмурилась.
– От Пифодора? Чего он хочет?
– Не золота, во всяком случае, – с усмешкой сказал Цезарион, подняв голову от табличек. – Он самый богатый в провинции Азия.
– Займись арифметикой, мальчик! – велел ему Сосиген.
Клеопатра встала с кресла и прошла к открытой части стены, где было светлее. Внимательно проверила зеленую восковую печать – миниатюрный храм в середине и по краям слова ПИФО и ТРАЛЛЫ. Да, кажется, никто не вскрывал. Она сломала печать и развернула свиток, написанный собственноручно, чтобы писарь не узнал его содержания. Слишком небрежно.
Конечно, если судить по сообщениям ее агентов, многие думали, что Антоний принимал участие в заговоре против Цезаря, но сама Клеопатра не была в этом убеждена. В тех немногих письмах, которые Антоний написал ей, он объяснял, что у него не было иного выбора, кроме как проигнорировать убийство, отказаться от мести убийцам, даже простить их. В этих письмах Антоний уверял ее, что, как только Рим успокоится, он представит Цезариона сенату как одного из главных наследников Цезаря. Для женщины, убитой горем, его слова были бальзамом. Она хотела верить им! О нет, он не говорил, что Цезарион должен быть признан римским законом как римский наследник Цезаря! Говорил только, что право Цезариона на трон Египта должно быть санкционировано сенатом. Если этого не произойдет, ее сын окажется перед теми же проблемами, что преследовали ее отца, никогда не знавшего, как долго продлится его право на трон, потому что Рим утверждал, что Египет принадлежит Риму. Да и она тоже не испытывала уверенности в этом вопросе, пока в ее жизни не появился Цезарь. Теперь Цезарь ушел, а его племянник Гай Октавий забрал больше власти, чем это удавалось какому-либо другому восемнадцатилетнему парню. Спокойно, хитро, быстро. Сначала она думала о молодом Октавиане как о возможном отце ее будущих детей, но он отверг ее в коротком письме, которое она до сих пор помнила наизусть.
Марк Антоний, с его рыжими глазами и курчавыми рыжими волосами, не более похож на Цезаря, чем Геркулес на Аполлона. Теперь он положил глаз на Египет, но не для того, чтобы обхаживать фараона. Он всего лишь хотел наполнить свою военную казну египетским золотом. Что ж, этого никогда не будет. Никогда!
– Цезарион, тебе пора на свежий воздух, – вдруг сказала она. – Сосиген, ты мне нужен. Аполлодор, найди Ха-эма и приведи его ко мне. Время совета.
Когда Клеопатра говорила таким тоном, никто не прекословил, и меньше всего ее сын, который сразу же вышел, свистнув щенка-крысолова по кличке Фидон.
– Прочти это, – велела Клеопатра, сунув свиток Ха-эму, когда совет собрался. – Все прочтите.
– Если Антоний приведет свои легионы, он сможет разграбить Александрию и Мемфис, – сказал Сосиген, передавая свиток Аполлодору. – После чумы ни у кого не хватит духу противостоять ему. К тому же у нас недостаточно людей, чтобы оказать сопротивление. Многие золотые статуи будут расплавлены.
Ха-эм был верховным жрецом бога Пта, бога-создателя. Он принимал участие в жизни Клеопатры с тех пор, как ей исполнилось десять лет. На нем было белоснежное льняное одеяние, покрывавшее его смуглое крепкое тело от сосков до середины лодыжек. С шеи свисали несколько цепей, крестов, медальонов и нагрудная пластина, свидетельствующая о его высоком положении.
– Антоний ничего не расплавит, – твердо вымолвил он. – Ты, Клеопатра, поедешь в Тарс и встретишься с ним там.
– Как рабыня? Как мышь? Как побитая собака?
– Нет, как могущественная правительница. Как фараон Хатшепсут, столь великая, что ее преемник уничтожил ее картуши. Вооруженная всеми уловками и хитростью твоих предков. Поскольку Птолемей Сотер был побочным братом Александра Великого, в твоих венах течет кровь многих богов. Не только Исиды, Хатор и Мут, но и Амуна-Ра с обеих сторон – по линии фараонов и по линии Александра Великого, который был сыном Амуна-Ра и тоже богом.
– Я понимаю, куда клонит Ха-эм, – задумчиво произнес Сосиген. – Этот Марк Антоний не Цезарь, поэтому его можно одурачить. Ты внушишь ему благоговейный страх, и он простит тебя. В конце концов, ты не помогала Кассию, а он не сможет доказать обратное. Когда этот Квинт Деллий прибудет, он попытается запугать тебя. Но ты – фараон, ни один фаворит не сможет тебя запугать.
– Жаль, что флот, который ты послала Антонию и Октавиану, вынужден был вернуться, – заметил Аполлодор.
– О, что сделано, то сделано! – нетерпеливо воскликнула Клеопатра. Она снова села в кресло, вдруг погрустнев. – Никто не может запугать фараона, но… Ха-эм, попроси Тах-а посмотреть по лепесткам лотоса в ее чаше. Антония можно использовать.
Сосиген вздрогнул.
– Царица!
– Погоди, Сосиген. Египет важнее любого живого существа! Я была плохой правительницей, вновь и вновь лишенной Осириса! Какое мне дело, что за человек Марк Антоний? Никакого! В Антонии течет кровь Юлиев. Если чаша Исиды скажет, что в нем достаточно крови Юлиев, тогда, возможно, я сумею взять у него больше, чем он у меня.
– Я сделаю это, – сказал Ха-эм, вставая.
– Аполлодор, выдержит ли речная баржа Филопатора путешествие по морю в это время года?
Ее приближенный нахмурился.
– Я не уверен, царица.
– Тогда выведи ее из укрытия в море.
– Дочь Исиды, у тебя есть много кораблей!
– Но Филопатор построил только два корабля, и морской корабль сгнил сто лет назад. Если я хочу внушить страх Антонию, я должна прибыть в Тарс с такой помпой, таким великолепием, какого не видел ни один римлянин, даже Цезарь.
Квинту Деллию Александрия показалась самым дивным городом в мире. Семь лет назад Цезарь почти разрушил ее, а Клеопатра вернула город к славе, сделав его еще краше. Все особняки вдоль Царской улицы были восстановлены; холм бога Пана – Панейон – возвышался над плоским городом, утопающим в зелени; священная территория бога Сераписа – Серапейон – восстановлена в коринфском стиле. И там, где однажды по Канопской улице со скрипом и громыханием катались осадные башни, теперь стояли ошеломляющие храмы и общественные здания, опровергая своим видом факт нашествия чумы и голода. Вот почему, глядя с высоты Панейона на Александрию, Деллий подумал, что единственный раз в жизни Цезарь преувеличил степень разрушения, которое он нанес городу.
Он еще не видел царицу – важный человек по имени Аполлодор надменно сообщил ему, что она отбыла с визитом в Дельту проверить мастерские по производству бумаги. Поэтому Деллию показали его апартаменты, тоже роскошные, и предоставили его самому себе. Деллий решил не просто прогуляться по городу, он взял с собой писаря, который делал записи широким стилем на восковых табличках.
В Семе Деллий весело рассмеялся.
– Записывай, Ласфен! «Могила Александра Великого плюс тридцать с лишним Птолемеев в огороженном месте, выложенном отборным мрамором с голубыми и темно-зелеными разводами. Двадцать восемь золотых статуй в рост человека. Аполлон работы Праксителя, раскрашенный мрамор. Четыре работы из раскрашенного мрамора неизвестного мастера, в рост человека. Картина работы Зевксида, изображающая Александра Великого в Иссе после победы над Дарием. Портрет Птолемея Сотера работы Никия…» Хватит писать. Остальные не так красивы.
В Серапейоне Деллий просто заржал от удовольствия.
– Запиши, Ласфен! «Статуя Сераписа ростом приблизительно тридцать футов, работы Бриакса, раскрашена Никием. Группа из девяти муз из слоновой кости работы Фидия. Сорок две золотые статуи в рост человека…» – Он остановился, царапнул золотую Афродиту, поморщился. – «Некоторые, если не все, покрыты очень тонким слоем золота, увы, не цельные… Возница и кони в бронзе работы Мирона…» Больше не пиши! Нет, просто добавь «и т. д., и т. д.». Слишком много посредственных работ, недостойных каталога.
На агоре Деллий остановился перед огромной скульптурной группой из четырех вздыбленных коней, запряженных в гоночную колесницу. Возницей была женщина, и какая женщина!
– Пиши, Ласфен! «Квадрига в бронзе с возницей-женщиной по имени Билистиха». Хватит! Здесь больше ничего нет, кроме современных вещей, отличных, конечно, но не представляющих ценности для коллекционеров. Пойдем дальше, Ласфен!
Прогулка продолжалась в том же духе. Его писарь оставлял за собой целые свитки из воска, как моль оставляет помет. «Великолепно, великолепно! Египет запредельно богат, судя по тому, что я увидел в Александрии. Но как убедить Марка Антония, что мы получим больше денег, если не расплавим эти предметы, а продадим их как произведения искусства? Возьмем, к примеру, могилу Александра Великого, – размышлял Деллий. – Цельный блок горного хрусталя, прозрачного, словно вода, – как красиво он смотрелся бы в храме Дианы в Риме! Каким до смешного маленьким был Александр! Руки и ноги не больше, чем у ребенка, а на голове вместо волос какая-то желтая шерсть. Наверняка восковая фигура, не настоящая. А ведь можно было бы предположить, что, поскольку он бог, они сделают изображение ростом по меньшей мере с Антония! В Семе наберется достаточно материала, чтобы покрыть пол в доме какого-нибудь римского богача, – это сто талантов или даже больше. А произведения Фидия из слоновой кости легко можно продать за тысячу талантов».
Царский квартал был настоящим лабиринтом дворцов, так что Деллий отказался от попытки отличить один от другого, а сады казались бесконечными. Множество небольших красивых бухточек изрезали берег гавани, а вдалеке виднелась вымощенная белым мрамором дамба Гептастадий, соединяющая остров Фарос с материком. А этот маяк! Самое высокое сооружение в мире, выше Колосса на Родосе. «Я считал Рим красивым, – бормотал про себя Деллий, – потом я увидел Пергам и подумал, что он еще красивее, но теперь, когда я увидел Александрию, я поражен, просто поражен. Антоний был здесь около двадцати лет назад, но я никогда не слышал, чтобы он говорил о городе. Думаю, он был слишком пьян, чтобы запомнить».
Позволение увидеть царицу Клеопатру было получено на следующий день, и очень кстати. Деллий уже закончил инвентаризацию ценностей города, а Ласфен переписал все с табличек на хорошую бумагу в двух экземплярах.
Первое ощущение Деллия – благовонный воздух, густой от пьянящих ароматов, совершенно ему не знакомых. Затем органы обоняния уступили место органам зрения, и он открыл рот, увидев стены из золота, пол из золота, статуи из золота, кресла и столы из золота. Присмотревшись, он решил, что это лишь золотое покрытие, тонкое, как ткань. Однако комната сверкала подобно солнцу. Две стены были покрыты изображениями необычных, двумерных людей и растений, окрашенных в сочные оттенки всех цветов. Кроме тирского пурпура. Ни единого следа тирского пурпура.
– Все приветствуйте двух фараонов, правителей Верхнего и Нижнего Египта, повелителей Осоки и Пчелы, детей Амуна-Ра, Исиды и Пта! – прогремел Аполлодор, стукнув золотым посохом об пол.
Глухой звук заставил Деллия изменить мнение о «тонкой ткани». Пол звучал как цельный.
Они сидели на двух изящных тронах: женщина на золотом возвышении, а мальчик на одну ступень ниже. На каждом странные одежды из тончайшего белого льна, на голове огромный головной убор из красной эмали вокруг круглого конуса белой эмали. На шеях широкие воротники, усеянные великолепными драгоценностями, оправленными в золото, на руках браслеты, талии опоясаны широкими поясами из драгоценных камней, на ногах золотые сандалии. Их лица были густо накрашены, у нее – белой краской, у него – ржаво-красной. Глаза обведены черными линиями, веки закрашены так, что глаз почти не видно. Все это придавало глазам зловещую форму ядовитой рыбы. Это были нечеловеческие глаза.
– Квинт Деллий, – сказала царица (Деллий понятия не имел, что значит слово «фараон»), – мы приветствуем тебя в Египте.
– Я прибыл как официальный посол полководца Марка Антония, – произнес Деллий так же официально, – чтобы приветствовать двойной трон Египта.
– Как выразительно сказано, – заметила царица, жутко поведя глазами.
– Это все? – спросил мальчик, и его глаза сверкнули.
– Э-э, к сожалению, нет, царь. Триумвир Марк Антоний требует вашего присутствия в Тарсе, чтобы ответить на обвинение.
– Обвинение? – удивился мальчик.
– В том, что Египет помогал Гаю Кассию, тем самым нарушив свой статус друга и союзника римского народа.
– И это обвинение? – спросила Клеопатра.
– Очень серьезное, царица.
– Тогда мы поедем в Тарс и лично ответим. Ты можешь идти, Квинт Деллий. Когда мы будем готовы к отъезду, тебе скажут.
И это все! К обеду не пригласили, не устроили приема, чтобы представить его ко двору – ведь должен же быть двор! Ни один восточный монарх не мог править без нескольких сотен подхалимов, твердящих ему, какой он замечательный. Но Аполлодор решительно выпроводил Деллия из комнаты, очевидно чтобы вновь предоставить его самому себе!
– Фараон поплывет в Тарс, – сказал Аполлодор, – поэтому у тебя две возможности, Квинт Деллий. Ты можешь отослать твоих людей домой по суше и поехать с ними – или отослать твоих людей домой по суше и поплыть морем на одном из царских кораблей.
«Ага! – подумал Деллий. – Кто-то предупредил их о моем приезде. В Тарсе есть шпион. Эта аудиенция была фарсом, имеющим целью поставить на место меня и Антония».
– Я поплыву, – надменно ответил Деллий.
– Мудрое решение.
Аполлодор поклонился и ушел, а Деллий в ярости поспешил на улицу, чтобы остыть. Как они посмели? Аудиенция не дала ему возможности оценить женские прелести царицы или даже решить для себя, действительно ли мальчик – сын Цезаря. Он увидел только пару раскрашенных кукол, более странных, чем та деревянная игрушка, которую его дочь таскала по дому, словно живое существо.
Солнце ярко светило, было жарко. Деллий подумал, что неплохо бы освежиться в этой прелестной бухте возле дворца. Он не умел плавать – странно для римлянина, – но пройтись босиком, где воды по колено, не боялся. Он спустился по нескольким ступеням из известняка и сел на валун, чтобы расстегнуть темно-бордовые сенаторские ботинки.
– Хочешь поплавать? Я тоже, – послышался веселый голос ребенка, довольно низкий. – Самый лучший способ освободиться от всей этой мазни.
Деллий испуганно обернулся и увидел мальчика-царя, голого, в одной набедренной повязке, но все еще с разрисованным лицом.
– Ты плыви, а я похожу по воде, – сказал Деллий.
Цезарион вошел в воду по пояс, окунулся и поплыл, бесстрашно удаляясь от берега. Он нырнул и вынырнул. На лице еще оставалась странная смесь черной краски с ржаво-красной. Он опять нырнул и вынырнул. И так несколько раз.
– Краска растворяется в воде, даже соленой, – объяснил мальчик, стоя по пояс в воде и обеими руками смывая краску с лица.
И вот перед Деллием предстал Цезарь. Никто не мог бы оспорить сходство мальчика с отцом. Не поэтому ли Антоний хочет представить его сенату и просить подтвердить его статус царя Египта? Пусть только все в сенате, кто знал Цезаря, увидят этого мальчика, и он соберет клиентуру быстрее, чем корпус корабля обрастет ракушками. Марк Антоний хочет сместить Октавиана, который может подражать Цезарю только в ботинках на толстой подошве и повторяя его жесты. Цезарион – вот оригинал, а Октавиан – пародия. О, умница Марк Антоний! Свали Октавиана, показав Риму Цезаря. Солдаты-ветераны растают, как лед на солнце, а они – грозная сила.
Клеопатра, снявшая царский макияж более обычным способом – теплой водой, рассмеялась.
– Аполлодор, это замечательно! – воскликнула она, передавая прочитанные бумаги Сосигену. – Где ты их достал? – спросила она, пока Сосиген, хихикая, перебирал их.
– Его писарь больше любит деньги, чем статуи, дочь Амуна-Ра. Писарь сделал лишнюю копию и продал ее мне.
– Интересно, Деллий действовал по инструкции? Или это просто способ показать своему хозяину, что он недаром ест его соль?
– Последнее, царица, – ответил Сосиген, вытирая выступившие от смеха слезы. – Это так глупо! «Статуя Сераписа, раскрашенная Никием»? Никий умер задолго до того, как Бриакс залил бронзу в форму. И он пропустил Аполлона работы Праксителя в гимнасии – назвал его «скульптурой, не представляющей большой художественной ценности»! О Квинт Деллий, ты дурак!
– Не будем недооценивать человека только потому, что он не может отличить Фидия от неаполитанской гипсовой копии, – сказала Клеопатра. – Его список говорит мне, что Антоний отчаянно нуждается в деньгах. В деньгах, которые я не намерена давать ему.
Явился Ха-эм в сопровождении своей жены.
– Тах-а, наконец-то! Что говорит чаша об Антонии?
Гладкое красивое лицо осталось спокойным. Тах-а, жрица бога Пта, была почти с рождения обучена скрывать эмоции.
– Лепестки лотоса образовали узор, какого я никогда не видела, дочь Ра. Я много раз бросала их в воду, но рисунок не менялся. Да, Исида одобряет Марка Антония как отца твоих детей, но это будет нелегко, и это случится не в Тарсе. В Египте, только в Египте. У него мало семени, его нужно кормить соками и фруктами, усиливающими мужское семя.
– Если узор незнакомый, Тах-а, мать моя, как ты можешь быть уверена в том, что говорят лепестки?
– Я проверила по священным папирусам, фараон. Такие толкования последний раз были записаны три тысячи лет назад.
– Должна ли я отказаться от поездки в Тарс? – спросила Клеопатра Ха-эма.
– Нет, фараон. Мое собственное видение говорит, что в Тарс ехать необходимо. Антоний – это, конечно, не бог с Запада, но в нем частично течет та же кровь. Достаточно для наших планов, ведь мы не хотим вырастить соперника для Цезариона! Все, что ему нужно, – это сестра, на которой он сможет жениться, и несколько братьев, которые будут преданными ему подчиненными.
Вошел Цезарион, оставляя после себя воду на полу.
– Мама, я только что говорил с Квинтом Деллием, – сообщил он, плюхаясь на ложе.
Кудахтая, как курица, Хармиан бросилась за полотенцами.
– Да? Сейчас? И где это произошло? – с улыбкой поинтересовалась Клеопатра.
Большие глаза, зеленее, чем у Цезаря, но без той пронзительности взгляда, весело сощурились.
– Я пошел купаться, и он был там, шлепал по воде босиком. Можешь себе представить? Шлепал босиком! Он признался, что не умеет плавать, и это признание сказало мне, что он не служил как контубернал ни в какой серьезной армии. Он – диванный солдат.
– Разговор был интересный, сын мой?
– Я ввел его в заблуждение, если ты это имеешь в виду. Он заподозрил, что кто-то предупредил нас о его приезде, но, когда я уходил, он был убежден, что его приезд стал для нас сюрпризом. Подозрения возникли, когда он узнал, что мы плывем в Тарс. Я «проговорился», что в конце апреля мы обычно выводим все корабли из укрытий, чтобы проверить на предмет течи и потренировать экипаж. «Какая удача! – сказал я. – Мы можем сразу ехать, нам не нужно тратить уйму времени на починку кораблей».
«А ему нет еще и шести лет, – подумал Сосиген. – Этого ребенка благословили все боги Египта».
– Мне не нравится слово «мы», – нахмурилась мать.
Радость на лице погасла.
«И всегда, – думала Клеопатра, – я принимала неправильные решения, царица Мидас на золотом троне, которая не понимала, пока не стало поздно, что люди не могут питаться золотом. Ни за какие золотые горы я не сумела убедить сирийцев и арабов пойти в низовья Нила и собрать кувшины с зерном, ждущие на каждой пристани. Зерно оставалось там, пока не сгнило, а потом не хватило людей, чтобы оросить поля вручную, и не было пророщенных семян вообще. Я посмотрела на три миллиона жителей Александрии и решила, что только один миллион из них может прокормиться, поэтому издала приказ, лишающий евреев и метиков гражданства. Этот приказ запрещал им покупать зерно в зернохранилищах, только граждане имели такое право. О эти бунты! И все напрасно. Чума пришла в Александрию и убила два миллиона, невзирая на гражданство. Греки и македонцы, люди, ради которых я отказала евреям и метикам, умерли. После чумы осталось много зерна – хватит и евреям, и метикам, и грекам, и македонцам. Я вернула им гражданство, но теперь они меня ненавидят. Я все решаю неправильно. Без Цезаря, который направлял меня, я оказалась плохой правительницей.
Меньше чем через два месяца моему сыну исполнится шесть лет, а я не беременна. У него нет сестры, на которой он мог бы жениться, и нет брата, который занял бы его место, если бы с ним что-то случилось. Столько ночей любви с Цезарем в Риме, а я не забеременела. Исида прокляла меня».
В комнату торопливо вошел Аполлодор, звеня золотой цепью государственного чиновника.
– Моя госпожа, срочное письмо от Пифодора из Тралл.
Клеопатра подняла голову, нахмурилась.
– От Пифодора? Чего он хочет?
– Не золота, во всяком случае, – с усмешкой сказал Цезарион, подняв голову от табличек. – Он самый богатый в провинции Азия.
– Займись арифметикой, мальчик! – велел ему Сосиген.
Клеопатра встала с кресла и прошла к открытой части стены, где было светлее. Внимательно проверила зеленую восковую печать – миниатюрный храм в середине и по краям слова ПИФО и ТРАЛЛЫ. Да, кажется, никто не вскрывал. Она сломала печать и развернула свиток, написанный собственноручно, чтобы писарь не узнал его содержания. Слишком небрежно.
Фараон и царица, дочь Амуна-Ра!Клеопатра вернула свиток Аполлодору и застыла, закусив губу и закрыв глаза. Квинт Деллий? Имя незнакомое, следовательно, он не из тех, кто пользуется большим влиянием в Риме и посещал ее приемы, даже самые многолюдные. Клеопатра никогда не забывала ни имени, ни лица, носившего это имя. Наверное, кто-то из Веттиев, какой-нибудь незнатный всадник, льстивый и смазливый, именно такой тип, какой может понравиться грубияну вроде Марка Антония. О, этого она помнила! Большой и дородный, мускулы как у Геркулеса, плечи широкие, как горы, лицо некрасивое, крючковатый нос почти касается вздернутого подбородка, нависая над небольшим толстогубым ртом. Женщины при виде его падали в обморок, потому что, по слухам, у него огромный пенис – что за причина терять сознание! Мужчины любили его за грубовато-добродушную манеру, за уверенность в себе. Но Цезарь, чьим близким родственником он был, постепенно разочаровался в нем – вот, наверное, главная причина, почему Антоний редко посещал ее. Когда его оставили править Италией, он на Римском Форуме зарубил восемьсот граждан – такого преступления Цезарь не мог ему простить. Затем он попытался подлизаться к солдатам Цезаря и закончил тем, что спровоцировал мятеж. И этим окончательно отвратил Цезаря от себя.
Пишет тебе человек, который всегда любил бога Юлия Цезаря и с уважением относился к его преданности тебе. Хотя я знаю, что у тебя есть информаторы, которые сообщают тебе обо всем, что происходит в Риме и в Римской империи, я сомневаюсь, что кто-то из них стоит так высоко, чтобы быть доверенным лицом Марка Антония. Конечно, тебе известно, что в ноябре Антоний приехал из Филипп в Никомедию и что многие цари, принцы и этнархи встретили его там. Фактически он ничего не сделал, чтобы изменить положение дел на Востоке, но приказал немедленно заплатить ему двадцать тысяч талантов серебра. Размеры этой дани потрясли всех нас.
Посетив Галатию и Каппадокию, он прибыл в Тарс. Я сопровождал его с двумя тысячами талантов серебра, которые нам, этнархам провинции Азия, удалось наскрести. Он спросил, где остальные восемнадцать тысяч. Я думаю, мне удалось убедить его, что такой суммы не собрать, но его ответ мы заранее знали: уплатить ему дань за девять лет вперед, и тогда он нас простит. Словно мы уже отложили на черный день десятилетнюю дань! Но они не слушают, эти римские губернаторы.
Я умоляю простить меня, великая царица, за то, что нагружаю тебя нашими проблемами, но не поэтому я тайно пишу тебе сам. Хочу предупредить, что через несколько дней к тебе пожалует некий Квинт Деллий, честолюбивый, хитрый человечек, втершийся в доверие к Марку Антонию. Все его советы нацелены на то, чтобы наполнить военную казну Антония, ибо Антоний жаждет сделать то, чего не успел Цезарь,— победить парфян. Киликия Педия прочесана из конца в конец, разбойников выгнали из их крепостей, а арабов-налетчиков прогнали обратно по ту сторону Аманских гор. Мероприятие выгодное, но недостаточно, поэтому Деллий посоветовал вызвать тебя в Тарс и потребовать от тебя штраф в десять тысяч талантов золота за поддержку Кассия.
Я ничем не могу помочь тебе, дорогая царица, разве только предупредить, что Деллий сейчас на пути к тебе. Может быть, у тебя, предупрежденной, будет время подумать, как сорвать планы Деллия и его хозяина.
Конечно, если судить по сообщениям ее агентов, многие думали, что Антоний принимал участие в заговоре против Цезаря, но сама Клеопатра не была в этом убеждена. В тех немногих письмах, которые Антоний написал ей, он объяснял, что у него не было иного выбора, кроме как проигнорировать убийство, отказаться от мести убийцам, даже простить их. В этих письмах Антоний уверял ее, что, как только Рим успокоится, он представит Цезариона сенату как одного из главных наследников Цезаря. Для женщины, убитой горем, его слова были бальзамом. Она хотела верить им! О нет, он не говорил, что Цезарион должен быть признан римским законом как римский наследник Цезаря! Говорил только, что право Цезариона на трон Египта должно быть санкционировано сенатом. Если этого не произойдет, ее сын окажется перед теми же проблемами, что преследовали ее отца, никогда не знавшего, как долго продлится его право на трон, потому что Рим утверждал, что Египет принадлежит Риму. Да и она тоже не испытывала уверенности в этом вопросе, пока в ее жизни не появился Цезарь. Теперь Цезарь ушел, а его племянник Гай Октавий забрал больше власти, чем это удавалось какому-либо другому восемнадцатилетнему парню. Спокойно, хитро, быстро. Сначала она думала о молодом Октавиане как о возможном отце ее будущих детей, но он отверг ее в коротком письме, которое она до сих пор помнила наизусть.
Марк Антоний, с его рыжими глазами и курчавыми рыжими волосами, не более похож на Цезаря, чем Геркулес на Аполлона. Теперь он положил глаз на Египет, но не для того, чтобы обхаживать фараона. Он всего лишь хотел наполнить свою военную казну египетским золотом. Что ж, этого никогда не будет. Никогда!
– Цезарион, тебе пора на свежий воздух, – вдруг сказала она. – Сосиген, ты мне нужен. Аполлодор, найди Ха-эма и приведи его ко мне. Время совета.
Когда Клеопатра говорила таким тоном, никто не прекословил, и меньше всего ее сын, который сразу же вышел, свистнув щенка-крысолова по кличке Фидон.
– Прочти это, – велела Клеопатра, сунув свиток Ха-эму, когда совет собрался. – Все прочтите.
– Если Антоний приведет свои легионы, он сможет разграбить Александрию и Мемфис, – сказал Сосиген, передавая свиток Аполлодору. – После чумы ни у кого не хватит духу противостоять ему. К тому же у нас недостаточно людей, чтобы оказать сопротивление. Многие золотые статуи будут расплавлены.
Ха-эм был верховным жрецом бога Пта, бога-создателя. Он принимал участие в жизни Клеопатры с тех пор, как ей исполнилось десять лет. На нем было белоснежное льняное одеяние, покрывавшее его смуглое крепкое тело от сосков до середины лодыжек. С шеи свисали несколько цепей, крестов, медальонов и нагрудная пластина, свидетельствующая о его высоком положении.
– Антоний ничего не расплавит, – твердо вымолвил он. – Ты, Клеопатра, поедешь в Тарс и встретишься с ним там.
– Как рабыня? Как мышь? Как побитая собака?
– Нет, как могущественная правительница. Как фараон Хатшепсут, столь великая, что ее преемник уничтожил ее картуши. Вооруженная всеми уловками и хитростью твоих предков. Поскольку Птолемей Сотер был побочным братом Александра Великого, в твоих венах течет кровь многих богов. Не только Исиды, Хатор и Мут, но и Амуна-Ра с обеих сторон – по линии фараонов и по линии Александра Великого, который был сыном Амуна-Ра и тоже богом.
– Я понимаю, куда клонит Ха-эм, – задумчиво произнес Сосиген. – Этот Марк Антоний не Цезарь, поэтому его можно одурачить. Ты внушишь ему благоговейный страх, и он простит тебя. В конце концов, ты не помогала Кассию, а он не сможет доказать обратное. Когда этот Квинт Деллий прибудет, он попытается запугать тебя. Но ты – фараон, ни один фаворит не сможет тебя запугать.
– Жаль, что флот, который ты послала Антонию и Октавиану, вынужден был вернуться, – заметил Аполлодор.
– О, что сделано, то сделано! – нетерпеливо воскликнула Клеопатра. Она снова села в кресло, вдруг погрустнев. – Никто не может запугать фараона, но… Ха-эм, попроси Тах-а посмотреть по лепесткам лотоса в ее чаше. Антония можно использовать.
Сосиген вздрогнул.
– Царица!
– Погоди, Сосиген. Египет важнее любого живого существа! Я была плохой правительницей, вновь и вновь лишенной Осириса! Какое мне дело, что за человек Марк Антоний? Никакого! В Антонии течет кровь Юлиев. Если чаша Исиды скажет, что в нем достаточно крови Юлиев, тогда, возможно, я сумею взять у него больше, чем он у меня.
– Я сделаю это, – сказал Ха-эм, вставая.
– Аполлодор, выдержит ли речная баржа Филопатора путешествие по морю в это время года?
Ее приближенный нахмурился.
– Я не уверен, царица.
– Тогда выведи ее из укрытия в море.
– Дочь Исиды, у тебя есть много кораблей!
– Но Филопатор построил только два корабля, и морской корабль сгнил сто лет назад. Если я хочу внушить страх Антонию, я должна прибыть в Тарс с такой помпой, таким великолепием, какого не видел ни один римлянин, даже Цезарь.
Квинту Деллию Александрия показалась самым дивным городом в мире. Семь лет назад Цезарь почти разрушил ее, а Клеопатра вернула город к славе, сделав его еще краше. Все особняки вдоль Царской улицы были восстановлены; холм бога Пана – Панейон – возвышался над плоским городом, утопающим в зелени; священная территория бога Сераписа – Серапейон – восстановлена в коринфском стиле. И там, где однажды по Канопской улице со скрипом и громыханием катались осадные башни, теперь стояли ошеломляющие храмы и общественные здания, опровергая своим видом факт нашествия чумы и голода. Вот почему, глядя с высоты Панейона на Александрию, Деллий подумал, что единственный раз в жизни Цезарь преувеличил степень разрушения, которое он нанес городу.
Он еще не видел царицу – важный человек по имени Аполлодор надменно сообщил ему, что она отбыла с визитом в Дельту проверить мастерские по производству бумаги. Поэтому Деллию показали его апартаменты, тоже роскошные, и предоставили его самому себе. Деллий решил не просто прогуляться по городу, он взял с собой писаря, который делал записи широким стилем на восковых табличках.
В Семе Деллий весело рассмеялся.
– Записывай, Ласфен! «Могила Александра Великого плюс тридцать с лишним Птолемеев в огороженном месте, выложенном отборным мрамором с голубыми и темно-зелеными разводами. Двадцать восемь золотых статуй в рост человека. Аполлон работы Праксителя, раскрашенный мрамор. Четыре работы из раскрашенного мрамора неизвестного мастера, в рост человека. Картина работы Зевксида, изображающая Александра Великого в Иссе после победы над Дарием. Портрет Птолемея Сотера работы Никия…» Хватит писать. Остальные не так красивы.
В Серапейоне Деллий просто заржал от удовольствия.
– Запиши, Ласфен! «Статуя Сераписа ростом приблизительно тридцать футов, работы Бриакса, раскрашена Никием. Группа из девяти муз из слоновой кости работы Фидия. Сорок две золотые статуи в рост человека…» – Он остановился, царапнул золотую Афродиту, поморщился. – «Некоторые, если не все, покрыты очень тонким слоем золота, увы, не цельные… Возница и кони в бронзе работы Мирона…» Больше не пиши! Нет, просто добавь «и т. д., и т. д.». Слишком много посредственных работ, недостойных каталога.
На агоре Деллий остановился перед огромной скульптурной группой из четырех вздыбленных коней, запряженных в гоночную колесницу. Возницей была женщина, и какая женщина!
– Пиши, Ласфен! «Квадрига в бронзе с возницей-женщиной по имени Билистиха». Хватит! Здесь больше ничего нет, кроме современных вещей, отличных, конечно, но не представляющих ценности для коллекционеров. Пойдем дальше, Ласфен!
Прогулка продолжалась в том же духе. Его писарь оставлял за собой целые свитки из воска, как моль оставляет помет. «Великолепно, великолепно! Египет запредельно богат, судя по тому, что я увидел в Александрии. Но как убедить Марка Антония, что мы получим больше денег, если не расплавим эти предметы, а продадим их как произведения искусства? Возьмем, к примеру, могилу Александра Великого, – размышлял Деллий. – Цельный блок горного хрусталя, прозрачного, словно вода, – как красиво он смотрелся бы в храме Дианы в Риме! Каким до смешного маленьким был Александр! Руки и ноги не больше, чем у ребенка, а на голове вместо волос какая-то желтая шерсть. Наверняка восковая фигура, не настоящая. А ведь можно было бы предположить, что, поскольку он бог, они сделают изображение ростом по меньшей мере с Антония! В Семе наберется достаточно материала, чтобы покрыть пол в доме какого-нибудь римского богача, – это сто талантов или даже больше. А произведения Фидия из слоновой кости легко можно продать за тысячу талантов».
Царский квартал был настоящим лабиринтом дворцов, так что Деллий отказался от попытки отличить один от другого, а сады казались бесконечными. Множество небольших красивых бухточек изрезали берег гавани, а вдалеке виднелась вымощенная белым мрамором дамба Гептастадий, соединяющая остров Фарос с материком. А этот маяк! Самое высокое сооружение в мире, выше Колосса на Родосе. «Я считал Рим красивым, – бормотал про себя Деллий, – потом я увидел Пергам и подумал, что он еще красивее, но теперь, когда я увидел Александрию, я поражен, просто поражен. Антоний был здесь около двадцати лет назад, но я никогда не слышал, чтобы он говорил о городе. Думаю, он был слишком пьян, чтобы запомнить».
Позволение увидеть царицу Клеопатру было получено на следующий день, и очень кстати. Деллий уже закончил инвентаризацию ценностей города, а Ласфен переписал все с табличек на хорошую бумагу в двух экземплярах.
Первое ощущение Деллия – благовонный воздух, густой от пьянящих ароматов, совершенно ему не знакомых. Затем органы обоняния уступили место органам зрения, и он открыл рот, увидев стены из золота, пол из золота, статуи из золота, кресла и столы из золота. Присмотревшись, он решил, что это лишь золотое покрытие, тонкое, как ткань. Однако комната сверкала подобно солнцу. Две стены были покрыты изображениями необычных, двумерных людей и растений, окрашенных в сочные оттенки всех цветов. Кроме тирского пурпура. Ни единого следа тирского пурпура.
– Все приветствуйте двух фараонов, правителей Верхнего и Нижнего Египта, повелителей Осоки и Пчелы, детей Амуна-Ра, Исиды и Пта! – прогремел Аполлодор, стукнув золотым посохом об пол.
Глухой звук заставил Деллия изменить мнение о «тонкой ткани». Пол звучал как цельный.
Они сидели на двух изящных тронах: женщина на золотом возвышении, а мальчик на одну ступень ниже. На каждом странные одежды из тончайшего белого льна, на голове огромный головной убор из красной эмали вокруг круглого конуса белой эмали. На шеях широкие воротники, усеянные великолепными драгоценностями, оправленными в золото, на руках браслеты, талии опоясаны широкими поясами из драгоценных камней, на ногах золотые сандалии. Их лица были густо накрашены, у нее – белой краской, у него – ржаво-красной. Глаза обведены черными линиями, веки закрашены так, что глаз почти не видно. Все это придавало глазам зловещую форму ядовитой рыбы. Это были нечеловеческие глаза.
– Квинт Деллий, – сказала царица (Деллий понятия не имел, что значит слово «фараон»), – мы приветствуем тебя в Египте.
– Я прибыл как официальный посол полководца Марка Антония, – произнес Деллий так же официально, – чтобы приветствовать двойной трон Египта.
– Как выразительно сказано, – заметила царица, жутко поведя глазами.
– Это все? – спросил мальчик, и его глаза сверкнули.
– Э-э, к сожалению, нет, царь. Триумвир Марк Антоний требует вашего присутствия в Тарсе, чтобы ответить на обвинение.
– Обвинение? – удивился мальчик.
– В том, что Египет помогал Гаю Кассию, тем самым нарушив свой статус друга и союзника римского народа.
– И это обвинение? – спросила Клеопатра.
– Очень серьезное, царица.
– Тогда мы поедем в Тарс и лично ответим. Ты можешь идти, Квинт Деллий. Когда мы будем готовы к отъезду, тебе скажут.
И это все! К обеду не пригласили, не устроили приема, чтобы представить его ко двору – ведь должен же быть двор! Ни один восточный монарх не мог править без нескольких сотен подхалимов, твердящих ему, какой он замечательный. Но Аполлодор решительно выпроводил Деллия из комнаты, очевидно чтобы вновь предоставить его самому себе!
– Фараон поплывет в Тарс, – сказал Аполлодор, – поэтому у тебя две возможности, Квинт Деллий. Ты можешь отослать твоих людей домой по суше и поехать с ними – или отослать твоих людей домой по суше и поплыть морем на одном из царских кораблей.
«Ага! – подумал Деллий. – Кто-то предупредил их о моем приезде. В Тарсе есть шпион. Эта аудиенция была фарсом, имеющим целью поставить на место меня и Антония».
– Я поплыву, – надменно ответил Деллий.
– Мудрое решение.
Аполлодор поклонился и ушел, а Деллий в ярости поспешил на улицу, чтобы остыть. Как они посмели? Аудиенция не дала ему возможности оценить женские прелести царицы или даже решить для себя, действительно ли мальчик – сын Цезаря. Он увидел только пару раскрашенных кукол, более странных, чем та деревянная игрушка, которую его дочь таскала по дому, словно живое существо.
Солнце ярко светило, было жарко. Деллий подумал, что неплохо бы освежиться в этой прелестной бухте возле дворца. Он не умел плавать – странно для римлянина, – но пройтись босиком, где воды по колено, не боялся. Он спустился по нескольким ступеням из известняка и сел на валун, чтобы расстегнуть темно-бордовые сенаторские ботинки.
– Хочешь поплавать? Я тоже, – послышался веселый голос ребенка, довольно низкий. – Самый лучший способ освободиться от всей этой мазни.
Деллий испуганно обернулся и увидел мальчика-царя, голого, в одной набедренной повязке, но все еще с разрисованным лицом.
– Ты плыви, а я похожу по воде, – сказал Деллий.
Цезарион вошел в воду по пояс, окунулся и поплыл, бесстрашно удаляясь от берега. Он нырнул и вынырнул. На лице еще оставалась странная смесь черной краски с ржаво-красной. Он опять нырнул и вынырнул. И так несколько раз.
– Краска растворяется в воде, даже соленой, – объяснил мальчик, стоя по пояс в воде и обеими руками смывая краску с лица.
И вот перед Деллием предстал Цезарь. Никто не мог бы оспорить сходство мальчика с отцом. Не поэтому ли Антоний хочет представить его сенату и просить подтвердить его статус царя Египта? Пусть только все в сенате, кто знал Цезаря, увидят этого мальчика, и он соберет клиентуру быстрее, чем корпус корабля обрастет ракушками. Марк Антоний хочет сместить Октавиана, который может подражать Цезарю только в ботинках на толстой подошве и повторяя его жесты. Цезарион – вот оригинал, а Октавиан – пародия. О, умница Марк Антоний! Свали Октавиана, показав Риму Цезаря. Солдаты-ветераны растают, как лед на солнце, а они – грозная сила.
Клеопатра, снявшая царский макияж более обычным способом – теплой водой, рассмеялась.
– Аполлодор, это замечательно! – воскликнула она, передавая прочитанные бумаги Сосигену. – Где ты их достал? – спросила она, пока Сосиген, хихикая, перебирал их.
– Его писарь больше любит деньги, чем статуи, дочь Амуна-Ра. Писарь сделал лишнюю копию и продал ее мне.
– Интересно, Деллий действовал по инструкции? Или это просто способ показать своему хозяину, что он недаром ест его соль?
– Последнее, царица, – ответил Сосиген, вытирая выступившие от смеха слезы. – Это так глупо! «Статуя Сераписа, раскрашенная Никием»? Никий умер задолго до того, как Бриакс залил бронзу в форму. И он пропустил Аполлона работы Праксителя в гимнасии – назвал его «скульптурой, не представляющей большой художественной ценности»! О Квинт Деллий, ты дурак!
– Не будем недооценивать человека только потому, что он не может отличить Фидия от неаполитанской гипсовой копии, – сказала Клеопатра. – Его список говорит мне, что Антоний отчаянно нуждается в деньгах. В деньгах, которые я не намерена давать ему.
Явился Ха-эм в сопровождении своей жены.
– Тах-а, наконец-то! Что говорит чаша об Антонии?
Гладкое красивое лицо осталось спокойным. Тах-а, жрица бога Пта, была почти с рождения обучена скрывать эмоции.
– Лепестки лотоса образовали узор, какого я никогда не видела, дочь Ра. Я много раз бросала их в воду, но рисунок не менялся. Да, Исида одобряет Марка Антония как отца твоих детей, но это будет нелегко, и это случится не в Тарсе. В Египте, только в Египте. У него мало семени, его нужно кормить соками и фруктами, усиливающими мужское семя.
– Если узор незнакомый, Тах-а, мать моя, как ты можешь быть уверена в том, что говорят лепестки?
– Я проверила по священным папирусам, фараон. Такие толкования последний раз были записаны три тысячи лет назад.
– Должна ли я отказаться от поездки в Тарс? – спросила Клеопатра Ха-эма.
– Нет, фараон. Мое собственное видение говорит, что в Тарс ехать необходимо. Антоний – это, конечно, не бог с Запада, но в нем частично течет та же кровь. Достаточно для наших планов, ведь мы не хотим вырастить соперника для Цезариона! Все, что ему нужно, – это сестра, на которой он сможет жениться, и несколько братьев, которые будут преданными ему подчиненными.
Вошел Цезарион, оставляя после себя воду на полу.
– Мама, я только что говорил с Квинтом Деллием, – сообщил он, плюхаясь на ложе.
Кудахтая, как курица, Хармиан бросилась за полотенцами.
– Да? Сейчас? И где это произошло? – с улыбкой поинтересовалась Клеопатра.
Большие глаза, зеленее, чем у Цезаря, но без той пронзительности взгляда, весело сощурились.
– Я пошел купаться, и он был там, шлепал по воде босиком. Можешь себе представить? Шлепал босиком! Он признался, что не умеет плавать, и это признание сказало мне, что он не служил как контубернал ни в какой серьезной армии. Он – диванный солдат.
– Разговор был интересный, сын мой?
– Я ввел его в заблуждение, если ты это имеешь в виду. Он заподозрил, что кто-то предупредил нас о его приезде, но, когда я уходил, он был убежден, что его приезд стал для нас сюрпризом. Подозрения возникли, когда он узнал, что мы плывем в Тарс. Я «проговорился», что в конце апреля мы обычно выводим все корабли из укрытий, чтобы проверить на предмет течи и потренировать экипаж. «Какая удача! – сказал я. – Мы можем сразу ехать, нам не нужно тратить уйму времени на починку кораблей».
«А ему нет еще и шести лет, – подумал Сосиген. – Этого ребенка благословили все боги Египта».
– Мне не нравится слово «мы», – нахмурилась мать.
Радость на лице погасла.