Страница:
Луций несколько успокоился и согласился пройтись с Цезарем от колодца Ютурны до небольшого круглого храма Весты. За ними двинулись и клиенты. Очень большая толпа. Тоже немалое бремя для человека. Глядя на них, Луций даже порадовался, что ликторов нет. Все поменьше народу.
Прилавки и киоски на Римском Форуме ставить было не принято, но то здесь, то там к стенам жались ручные тележки, с которых завсегдатаи Форума покупали еду. Кроме того, ни одна из таблиц, увековечивающих законы, по которым жил Рим, не запрещала людям, сведущим в оккультизме, занимать здесь подходящие для своих дел уголки. Римляне – суеверный народ, и всякого рода астрологи, предсказатели будущего, восточные маги, расположившись по периметру Форума, ждали возможности реализовать свой товар. Дашь серебряную монетку – и можешь узнать, что ждет тебя завтра, или почему твое предприятие терпит крах, или на какое будущее может надеяться твой новорожденный сын.
Старый жрец-предсказатель Спуринна имел беспримерную репутацию среди своих собратьев по ремеслу. Он сидел с той стороны Общественного дома, где жили весталки, возле двери, через которую римляне и римлянки проносили свои завещания, уверенные, что жрицы Весты их сохранят. Отличное место для предсказателя. Люди с мыслями о смерти в голове и с завещанием в руках всегда готовы остановиться, чтобы дать старому Спуринне динарий и узнать, сколько они еще проживут. Вид старика вызывал доверие к его дару, ибо человек это был худощавый, грязный, косматый, с покрытым шрамами лицом.
Когда оба Цезаря, не обратив на него внимания (многие годы он был непременным атрибутом этого места), проходили мимо, Спуринна поднялся.
– Цезарь! – позвал он.
Оба Цезаря остановились, посмотрели на него.
– Который Цезарь? – с улыбкой спросил Луций.
– Есть только один Цезарь, главный авгур! Его именем будут называть правителей Рима, – громко сказал Спуринна. Белый ореол вокруг темных радужных оболочек его глаз предвещал близкую смерть. – Цезарь значит царь!
– О нет, опять та же музыка, – вздохнул Цезарь. – Кто тебе платит, чтобы ты говорил так, Спуринна? Марк Антоний?
– Это не то, что я хочу сказать, Цезарь, и никто мне не платит.
– Тогда что ты хочешь сказать?
– Берегись мартовских ид!
Цезарь порылся в кошельке, висевшем на его поясе, и кинул золотую монету, которую Спуринна ловко поймал.
– И что же случится в мартовские иды, старик?
– Твоя жизнь в опасности!
– Спасибо, что предупредил, – сказал Цезарь и отошел.
– Обычно его предсказания всегда сбываются, – с дрожью в голосе сказал Луций. – Цезарь, пожалуйста, верни ликторов!
– Чтобы весь Рим узнал, что я придаю значение слухам и россказням древних провидцев? Что я боюсь? Никогда!
Пойманному в собственные сети Цицерону оставалось только смотреть со стороны, как без него принимаются законы, утверждаются декреты и делается большая политика. Это могло бы перемениться, стоило ему только войти в курию, приказать рабу разложить стул в переднем ряду, среди самых почитаемых консуляров, и опустить на него свой зад. Но гордость, упрямство и ненависть к Цезарю Рексу препятствовали этому. Хуже того, он чувствовал, что после «Катона» Цезарь уже не станет приветствовать такой его шаг. Бедный Аттик тоже попал в немилость. Сколько бы они с ним ни пытались (сами или через кого-то) уладить проблему с Бутротом, обитатели трущоб Рима продолжали переселяться туда.
Долабелла первый сообщил ему о слухе, что Цезаря хотят убить.
– Когда? Кто? – нетерпеливо спросил Цицерон.
– В том-то и дело, что никто не знает. Это просто слух, из тех, что носятся в воздухе. Кто-то где-то что-то пронюхал, но ничего конкретного нет. Я знаю, ты его не выносишь, но я – человек Цезаря до конца и потому стараюсь смотреть и слушать. Если что-нибудь с ним случится, от меня ничего не останется. Антоний сотрет меня в порошок.
– И никаких имен? – спросил Цицерон.
– Никаких.
– Я загляну к Бруту, – сказал Цицерон, выпроваживая своего бывшего зятя.
– Ты что-нибудь слышал о том, что хотят убить Цезаря? – спросил он, получив кубок с разбавленным водой вином.
– Ах об этом! – недовольно отреагировал Брут.
– Значит, что-то есть? – встрепенулся Цицерон.
– Нет, абсолютно ничего, и это меня бесит. По-моему, все началось, когда сумасшедший Матиний измазал Рим идиотскими обращениями ко мне, призывая убить Цезаря.
– А-а, эти надписи! Я сам их не видел, но слышал. И это все? Печально!
– Да, печально, – согласился Брут.
– Пожизненный диктатор. Вряд ли в Риме есть смелые люди, способные избавить нас от него.
Брут с едва заметной иронией посмотрел на Цицерона.
– А почему ты сам не избавишь нас от Цезаря, а?
– Я? – ахнул Цицерон, театрально схватившись за грудь. – Дорогой Брут, это не мой стиль. Я убиваю пером и голосом. Каждому свое.
– Беда в том, что твое перо и твой голос молчат, Цицерон. В сенате нет никого, кто всадил бы в тирана хотя бы словесный кинжал. Ты был нашей единственной надеждой. Вернись!
– Войти в палату, когда этот человек сидит в диктаторском кресле? Да я скорее умру! – звенящим голосом заявил Цицерон.
Наступила короткая неловкая пауза.
– Ты пробудешь в Риме до ид? – спросил Брут.
– Определенно. – Цицерон деликатно кашлянул. – Как здоровье Порции?
– Не очень.
– А твоя мать, надеюсь, здорова?
– О, она несокрушима. Но сейчас ее нет. Тертулла ждет ребенка, и она посчитала, что сельский воздух ей будет полезен. Поэтому они укатили в Тускул.
Цицерон ушел, убежденный, что его одурачили, хотя и не понял, как и зачем.
На Форуме он встретил Марка Антония, поглощенного разговором с Гаем Требонием. На какой-то момент ему показалось, что они не хотят его замечать, но потом Требоний заулыбался.
– Цицерон, мы рады видеть тебя! Надеюсь, ты побудешь в Риме?
Антоний есть Антоний. Он просто буркнул что-то, небрежно махнул рукой Требонию и направился на Карины.
– Как я ненавижу этого человека! – воскликнул Цицерон.
– Он больше лает, чем кусает, – успокоил его Требоний. – Вся беда в размере его мужского достоинства. Трудно считать себя обычным человеком, если у тебя такой… божий дар.
Общеизвестный ханжа Цицерон покраснел.
– Позор! – крикнул он. – Абсолютный позор!
– Ты имеешь в виду Луперкалии?
– Конечно Луперкалии! Демонстрировать такое!..
Требоний пожал плечами.
– Но это Антоний.
– И предлагать Цезарю диадему?
– Я думаю, к обоюдному удовольствию. Это, видимо, сговор. Дурацкая выходка дала возможность Цезарю не только публично отказаться от диадемы, но и зафиксировать это на бронзе. Мне сказали, что эту таблицу с латинским и греческим текстами прикрепят к его новой ростре.
Цицерон увидел Аттика, простился с Требонием и поспешил прочь.
Сделано, подумал Требоний, радуясь, что отделался от любопытствующего болтуна. Антоний знает, когда и где, а остальным пока рано.
Тринадцатого марта Цезарь наконец нашел время посетить Клеопатру, которая встретила его распростертыми объятиями, поцелуями, лихорадочными ласками. Он очень устал, но несносный строптивец в паху взбодрился и властно потребовал своего. Они удалились в спальню и до вечера занимались любовью. Потом Цезарион захотел поиграть со своим отцом, которого он с каждым разом радовал все больше и больше. Галльский сын Цезаря от Рианнон исчез без следа, он тоже очень походил на отца, но Цезарь помнил его как довольно ограниченного ребенка, неспособного даже запомнить имена пятидесяти фигурок, заключенных внутри игрушечного троянского коня. Для Цезариона Цезарь велел отыскать такую же игрушку и после первого же урока с удовольствием убедился, что мальчик легко узнает каждого из героев и может любого назвать. Значит, он неглуп, что в будущем очень ему пригодится.
– Только одно меня беспокоит, – сказала Клеопатра за поздним ужином.
– Что же, любовь моя?
– Я все еще не беременна.
– Дела не дают мне пересекать Тибр достаточно часто, – спокойно сказал Цезарь. – И мне кажется, я не из тех молодцов, которые могут оплодотворить женщину одним снятием тоги.
– Но Цезарионом я забеременела сразу.
– Такое бывает.
– Это, наверное, потому, что со мной нет Тах-а. Она знает язык цветов и вычисляет дни, благоприятные для зачатия.
– Принеси жертву Юноне Соспите. Ее храм стоит за границами города, – посоветовал Цезарь.
– Я принесла жертву Исиде и Хатор, но я подозреваю, что им не нравится находиться так далеко от Нила.
– Не беспокойся, скоро они будут дома.
Она повернулась на ложе, подняла на него свои большие золотистые глаза. Да, он ужасно устал и иногда забывает пить свой сироп. Однажды он упал в людном месте и стал изгибаться, но, к счастью, рядом был Хапд-эфане. Он влил в него сироп, прежде чем возникла необходимость ввести трубку. Цезарь, оправившись, сослался на мышечные судороги, и это, кажется, удовлетворило присутствующих. Единственная польза от этого случая была в том, что он испугался и с тех пор старался не забывать о целебном напитке, а Хапд-эфане стал более бдительным.
– Ты такая красивая, – сказал Цезарь, поглаживая ее живот.
Бедная девочка, лишенная возможности иметь еще одного ребенка, потому что римлянин, великий понтифик, против инцеста. Мурлыкая от удовольствия, она потянулась, опустила длинные черные ресницы, положила руку на его пах.
– Это я-то красивая, с моим длинным носом и тощим телом? Сервилия даже в свои шестьдесят красивее меня.
– Сервилия – ведьма, не забывай. Когда-то и я считал ее красивой, но удерживала она меня не красотой. Она умная, интересная, хитрая.
– А я нашла в ней подругу.
– У нее свои цели, поверь мне.
Клеопатра пожала плечами.
– Какое мне до них дело? Я не римлянка, которую она может погубить, и ты прав, она умная, с ней интересно. Она спасла меня от тоски, пока ты был в Испании. Через нее я познакомилась еще с несколькими римлянками. Эта Клодия! – хихикнула она. – Распутница, но с ней не скучно. Она привела ко мне Гортензию, по-моему, самую толковую женщину здесь.
– Я и не знал. После смерти Цепиона – а это больше двадцати лет назад – она носила вдовий траур и отказывала всем ухажерам, которые увивались за ней. Я удивлен, что она водится с Клодией.
– Может быть, – притворно застенчиво сказала Клеопатра, – Гортензия предпочитает иметь любовников. Может быть, они с Клодией сидят вместе на берегу и выбирают их из голых юношей, плавающих в Тригарии.
– Общая черта семейства Клавдиев – ничуть не заботиться о своей репутации. Клодия и Гортензия все еще ходят к тебе?
– Часто. Я вижу их чаще, чем тебя.
– Это упрек?
– Нет, я все понимаю, но понимание не помогает мне не скучать без тебя. Хотя с тех пор, как ты вернулся, я больше вижу мужчин. Например, Луция Пизона и Филиппа.
– И Цицерона?
– Мы с Цицероном не ладим, – сказала Клеопатра, сделав гримаску. – Скажи-ка мне вот что: когда ты представишь меня более известным римлянам? Например, Марку Антонию. Я умираю от желания познакомиться с ним, но он игнорирует мои приглашения.
– С такой женой, как Фульвия, он и не посмеет принять их, – усмехнулся Цезарь. – Она собственница.
– А зачем ему говорить ей, куда он идет?
После небольшой паузы она с тоской произнесла.
– Я не увижу тебя после ид? Ты придешь завтра?
– Сегодня я весь твой, любовь моя, но на рассвете должен вернуться в город. Слишком много работы.
– Тогда завтра вечером?
– Увы! Лепид устраивает званый обед для одних лишь мужчин, и я не могу туда не явиться. Я должен быть там. По крайней мере, у меня появится шанс пожать руки тем, с кем иной возможности повидаться не будет. Да и было бы неучтиво первый раз сказать Бруту и Кассию об их провинциях в присутствии всего сената.
– Еще два больших человека, с которыми я незнакома.
– Фараон, тебе уже двадцать пять лет, и ты вполне взрослая, чтобы понимать, что многие известные мужчины и женщины Рима не хотят иметь с тобой дела, – спокойно заметил Цезарь. – Они называют тебя царицей зверей и винят тебя в моих якобы монархических настроениях. Считают, что ты на меня дурно влияешь.
– Идиотизм! – возмутилась она, выпрямляясь. – Никто на свете не может повлиять на тебя!
Марк Эмилий Лепид очень преуспел с тех пор, как Цезарь занял диктаторский пост. Самый младший из трех сыновей того Лепида, который вместе с отцом Брута восстал против Суллы, он родился в сорочке. Это считалось счастливым знаком. Так все и вышло. Он был еще слишком мал, чтобы участвовать с отцом в мятеже. Старший из трех сыновей Лепида погиб, а средний, Павел, провел много лет в изгнании. Семья была в высшей степени патрицианской, но после того как разрыв сердца унес Лепида-старшего в иной мир, казалось, у нее не осталось шансов восстановить свое положение среди самых знатных римских семей. Цезарь, подкупив возвращенного из ссылки Павла, надеялся с его помощью сделаться консулом, не пересекая померия. К сожалению, Павел оказался слизняком. Он не стоил тех огромных денег, что Цезарь ему заплатил. Курион стоил меньше, но сделал гораздо больше.
Что бы Цезарь ни предпринимал, пытаясь противостоять шквалу нападок, ничто ему не помогало. Оставалось одно – перейти Рубикон. Это была его последняя ставка. А Марк Лепид, самый младший в своей родовой ветви, тут же поставил на Цезаря и с тех пор никогда не оглядывался на прошлое. Он малость чокнутый и не ладит с законом, говорили о нем окружающие. Всегда выкручивается, чтобы платить поменьше налогов, а политически – полный ноль. Но два ценных качества перевешивали недостатки. Он был человеком Цезаря и достаточно знатным аристократом, чтобы придать фракции Цезаря респектабельный вид.
Его первая жена была бесприданницей из рода Корнелиев Долабелл, но вскоре после родов она умерла. Следующая жена пришла с приданым в пятьсот талантов. Она была средней дочерью Сервилии и ее второго мужа Силана. Юнилла вышла за него замуж за несколько лет до того, как Цезарь перешел Рубикон. И все те годы ее деньги держали Лепида на плаву. А в начале гражданской войны теща Лепида была очень рада, что он и Ватия Исаврик вошли в лагерь Цезаря, поскольку Брут и Тертулла выбрали лагерь Помпея. Кто победит, для Сервилии не имело значения. Проиграть она не могла.
Зять Лепид нравился Сервилии меньше других, в основном потому, что говорил ей в глаза все, что думал. Ему и в голову не приходило льстить ей. Высокому, красивому, статному, кровно связанному с Юлиями Цезарями аристократу было все равно, какого мнения о нем Сервилия. Да и Юнилле, которая очень любила Лепида. У них родились два сына и дочь. Дети как дети, спокойные, никаких особых отличий.
Разбогатев под рукой Цезаря, Лепид купил внушительный особняк на Гермале, северо-западной стороне Палатина, с видом на Форум и со столовой, достаточно просторной, чтобы вместить шесть пиршественных кушеток. Повара у него были не хуже, чем у Клеопатры, а винный погреб хвалили все, кому выпала честь судить о его содержимом не понаслышке.
Хорошо сознавая, что Цезарь сразу после заседания сената может уехать из Рима, Лепид заручился его обещанием отобедать у него накануне мартовских ид. Будут лишь мужчины, среди них Антоний, Долабелла, Брут, Кассий, Филипп. Он звал и Цицерона, но тот отклонил приглашение. Сказал, что нездоров.
К его удивлению, Цезарь пришел раньше всех.
– Дорогой Цезарь, я думал, ты придешь последним и уйдешь первым, – приветствовал гостя в огромном атрии хозяин дома.
– В моем сумасшествии есть система, дорогой заместитель, – сказал Цезарь, одной рукой указывая на замершую сзади свиту, в которую входил и египетский врач. – Боюсь, мне придется проявить непростительную невежливость, работая во время трапезы, поэтому я пришел пораньше, чтобы просить тебя посадить меня на самое дальнее ложе, где я буду один. Устрой на locus consularis кого захочешь, а меня помести там, где я смогу читать, писать и диктовать, не отвлекая других гостей.
Лепид воспринял это совершенно спокойно.
– Любое ложе будет твоим, – сказал он, сопровождая малоудобного, но почетного гостя в столовую. – Сейчас внесут пятое ложе, потом можешь выбрать.
– Сколько нас будет?
– Двенадцать, включая тебя и меня.
– Edepol! Значит, каждое ложе рассчитано на двоих.
– Только мое. Не беспокойся, Цезарь, я посажу Антония рядом с собой, – усмехнулся Лепид. – Он такой огромный, что третьего просто сбросит. Остальные устроятся по трое. Места хватит на всех.
– Фактически я даже выручаю тебя, – сказал Цезарь, когда слуги внесли пятое ложе и поставили в дальний конец, слева от хозяйского lectus medius. – Я сяду там. Это как раз то, что мне нужно. Есть где разложить документы, и, если позволишь, я попросил бы тебя поставить за моей спиной стул для моих секретарей. Они будут сменять друг друга, при ходить и уходить. Остальные будут ждать снаружи.
– Я прослежу, чтобы их устроили и накормили, – сказал Лепид и поспешил уйти, чтобы ознакомить управляющего с новым порядком вещей на сегодняшний вечер.
Таким образом, гости, пришедшие несколько позже, нашли Цезаря на самом незавидном из мест, сплошь заваленном свитками и бумагами. Позади него, на стуле, сидел напряженно внимающий ему секретарь.
– Бедный Лепид! – улыбнулся Луций Цезарь. – Лучше всего, если ты посадишь Кальвина, Филиппа и меня напротив этого бесцеремонного нечестивца. Мы не из робких и не оставим его без внимания. Кто знает, вдруг ему захочется поговорить.
Когда внесли первое блюдо, Марк Антоний и Лепид возлежали на lectus medius. Долабелла, Луций Пизон и Требоний разместились справа от них, далее обустроились Филипп, Луций Цезарь и Кальвин. Слева от lectus medius возлежали Брут, Кассий и Децим Брут. За ними – Цезарь.
Естественно, усердие Цезаря никого не удивило, поэтому обед проходил очень весело, чему способствовало и отличное фалернское белое вино к первому, рыбному блюду, и великолепное хиосское красное вино к мясу, более плотному, основному из блюд, и сладкое, слегка шипучее белое вино из Альбы Фуценции к сырам и десерту, завершавшим обед.
Филиппу очень понравился новый десерт, изобретение кулинаров Лепида. Он являл собой желатиновую смесь крема, меда, превращенной в мягкую массу ранней клубники, яичных желтков и взбитых яичных белков. Все это, замороженное в форме павлина и облитое сахарной глазурью из взбитых коровьих сливок, окрашенных соком листьев и лепестков в розовый, зеленый, голубой, лиловый и желтый цвета, красовалось перед ним на столе.
– Должен признать, – бормотал взволнованно он, – что в сравнении с этим моя амброзия с горы Фисцелл чересчур переслащена. А здесь идеальное сочетание! Подлинная амброзия! Цезарь, попробуй. Ну хоть ложечку, а!
Цезарь поднял голову, усмехнулся, попробовал и удивленно вскинул глаза.
– Ты прав, Филипп, это амброзия. Статья десятая: закон запрещает продавать, обменивать, дарить талон на бесплатное зерно или любым другим способом от него избавляться под страхом наказания, предписывающего провинившемуся в течение пятидесяти рыночных интервалов работать в некрополях и бросать известь в ямы для захоронения бедняков. – Он попробовал еще ложечку. – Очень вкусно! Мой врач одобрил бы. Статья одиннадцатая: со смертью владельца талона на бесплатное зерно талон следует возвратить плебейскому эдилу вместе со свидетельством о смерти…
– А я думал, Цезарь, – прервал его Децим Брут, – что закон о распределении бесплатного зерна уже принят.
– Да, но, перечитав его, я нашел, что он допускает двоякое толкование. В лучших законах, Децим, нет лазеек.
– А меня потрясло наказание, – сказал Долабелла. – Забрасывание известью вонючих общих могил отвратит любого и от всего.
– Мне надо было найти какое-то средство устрашения для людей, у которых нет денег, чтобы заплатить штраф, и нет имущества, которое можно было бы конфисковать. Владельцы талонов на бесплатное зерно очень бедны, – сказал Цезарь.
– Теперь, когда ты оторвался от своих бумаг, ответь мне на один вопрос, – сказал Долабелла. – Я заметил, что ты хочешь иметь сто единиц артиллерии на один легион для войны с парфянами. Я знаю, что ты ярый сторонник артиллерии, Цезарь, но не слишком ли это много?
– Катафракты, – коротко ответил Цезарь.
– Катафракты? – нахмурясь, переспросил Долабелла.
– Парфянская кавалерия, – пояснил Кассий, который видел тысячи таких конников на реке Билех, – вся, с головы до ног, затянутая в кольчуги. Они ездят на лошадях, тоже покрытых кольчугой.
– Да, я помню, Кассий, о твоих докладах сенату. Ты говорил, что они на скаку не опасны, и мне пришло в голову бомбить их на ранних стадиях боя, – задумчиво сказал Цезарь. – Можно будет бомбить и обозы верблюдов, подвозящих новые стрелы парфянским лучникам. Если мой замысел не оправдается, можно перевести большую часть артиллерии в запас, но почему-то мне думается, что я прав.
– Я тоже так думаю, – сказал Кассий, пораженный этой идеей.
Антоний, который не любил мужских пирушек со слишком чопорными сотрапезниками, хотя бы и равными ему по происхождению, рассеянно слушал этот разговор, то задумчиво глядя на lectus imus, занятое Брутом, Кассием и Децимом Брутом, то переводя взгляд на Цезаря. «Завтра, мой дорогой кузен, завтра! Завтра ты умрешь от рук этих вот трех человек и непризнанного гения, разместившегося напротив, – Требония. Этот не отступится, и убийство произойдет. Но видел ли ты когда-нибудь более несчастное лицо, чем лицо Брута? Почему он участвует в том, что наводит на него такой ужас? Готов поспорить, он в жизни еще никого не убивал!»
– Возвращаясь к известковым ямам, некрополям и смерти, – вдруг громко произнес Антоний. – Какая смерть лучше? Как предпочли бы умереть вы?
Брут дернулся, побелел, быстро положил свою ложку.
– В сражении, – тут же ответил Кассий.
– Во сне, – сказал Лепид, вспомнив своего отца, вынужденного развестись с обожаемой женой и медленно угасавшего в тоске по ней.
– Просто от старости, – хихикнул Долабелла.
– С чем-нибудь вкусным на языке, – сказал Филипп, облизывая ложку.
– В окружении своих детей, – откликнулся Луций Цезарь, чей единственный сын был сплошным разочарованием. – Нет хуже участи, чем пережить их.
– Чувствуя свою правоту, – сказал Требоний.
Он посмотрел на Антония с отвращением. Этот мужлан что, хочет их выдать?
– Читая поэму, превосходящую поэмы Катулла, – сказал Луций Пизон. – Я думаю, Гельвий Цинна мог бы со временем его превзойти.
Цезарь вскинул голову, удивленно подняв брови.
– Антураж не имеет значения, если смерть внезапна.
Кальвин, который уже некоторое время беспокойно ворочался, что-то пробормотал, потом вдруг застонал и схватился за грудь.
– Я боюсь, что моя смерть уже пришла. Больно! Как больно!
Цезарь как раз собирался сообщить Бруту и Кассию, в какие провинции он намерен их направить, но вместо этого ему пришлось послать слугу в атрий – за Хапд-эфане. Все столпились вокруг Кальвина, сочувственно перешептываясь. Цезарь склонился над ним.
– Это спазм сердца, – сказал Хапд-эфане, – но я не думаю, что он умрет. Его надо отправить домой и лечить.
Цезарь проследил, чтобы больного удобно устроили в паланкине.
– Что за зловещую тему ты выбрал для разговора! – резко сказал он Антонию.
«Более зловещую, чем ты думаешь», – мысленно усмехнулся тот.
Брут и Кассий большую часть обратного пути прошли молча, пока не подошли к дому Кассия.
– Встретимся через полчаса после рассвета у подножия лестницы Кака, – сказал Кассий. – У нас будет достаточно времени, чтобы дойти до Марсова поля. Договорились?
– Нет, – сказал Брут. – Не жди меня. Я пойду один. Мне составят компанию мои ликторы.
Кассий нахмурился, внимательно посмотрел на бледное лицо Брута.
– Я надеюсь, ты не собираешься уйти в кусты? – резко спросил он.
– Конечно нет. – Брут глубоко вздохнул. – Бедная Порция довела себя до ужасного состояния. Она…
Кассий скрипнул зубами.
– Она нас чуть не подставила! – Он забарабанил в дверь. – Не вздумай пойти на попятную, слышишь?
Брут медленно завернул за угол к своему дому, постучал. Его впустил швейцар. На цыпочках он прокрался к спальне, молясь, чтобы Порция уже спала.
Но она не спала. Как только слабый свет лампы упал на порог, она вскочила с кровати, бросилась к мужу и судорожно вцепилась в него.
– Что такое? В чем дело? – Это был шепот, но способный перебудить весь дом. – Ты так рано пришел! Почему? Все открылось?
– Тише, тише! – Он закрыл дверь. – Нет, не открылось. Кальвину сделалось плохо, поэтому все разошлись.
Он сбросил тогу и тунику прямо на пол и сел на кровать, чтобы снять ботинки.
– Порция, ложись спать.
– Я не могу спать, – сказала она и тяжело опустилась рядом.
– Тогда выпей сиропа с опийным маком.
– У меня от него запор.
– А у меня от тебя, но наоборот. Пожалуйста, о, пожалуйста, ляг на свою сторону кровати и сделай вид, что спишь! Мне нужен покой.
Вздыхая и ворча, она подчинилась. Брут почувствовал движение в кишечнике, встал, надел тунику, сунул ноги в шлепанцы.
– Что такое? Что?
– Ничего, просто живот болит, – сказал он, взял лампу и пошел в уборную.
И сидел там, пока не уверился, что в кишечнике ничего не осталось, потом, дрожа от холода, слонялся по колоннаде, пока холод не погнал его обратно в дом. В спальню, к Порции. Он прошел мимо двери Стратона Эпирского. Дверь закрыта, под ней полоска света. Дверь Волумния. Тоже закрыта, но света нет. Дверь Статилла. Чуть приоткрыта, виден свет. Он тихонько царапнул дверь, тут же появился Статилл и буквально втянул его в комнату.
Прилавки и киоски на Римском Форуме ставить было не принято, но то здесь, то там к стенам жались ручные тележки, с которых завсегдатаи Форума покупали еду. Кроме того, ни одна из таблиц, увековечивающих законы, по которым жил Рим, не запрещала людям, сведущим в оккультизме, занимать здесь подходящие для своих дел уголки. Римляне – суеверный народ, и всякого рода астрологи, предсказатели будущего, восточные маги, расположившись по периметру Форума, ждали возможности реализовать свой товар. Дашь серебряную монетку – и можешь узнать, что ждет тебя завтра, или почему твое предприятие терпит крах, или на какое будущее может надеяться твой новорожденный сын.
Старый жрец-предсказатель Спуринна имел беспримерную репутацию среди своих собратьев по ремеслу. Он сидел с той стороны Общественного дома, где жили весталки, возле двери, через которую римляне и римлянки проносили свои завещания, уверенные, что жрицы Весты их сохранят. Отличное место для предсказателя. Люди с мыслями о смерти в голове и с завещанием в руках всегда готовы остановиться, чтобы дать старому Спуринне динарий и узнать, сколько они еще проживут. Вид старика вызывал доверие к его дару, ибо человек это был худощавый, грязный, косматый, с покрытым шрамами лицом.
Когда оба Цезаря, не обратив на него внимания (многие годы он был непременным атрибутом этого места), проходили мимо, Спуринна поднялся.
– Цезарь! – позвал он.
Оба Цезаря остановились, посмотрели на него.
– Который Цезарь? – с улыбкой спросил Луций.
– Есть только один Цезарь, главный авгур! Его именем будут называть правителей Рима, – громко сказал Спуринна. Белый ореол вокруг темных радужных оболочек его глаз предвещал близкую смерть. – Цезарь значит царь!
– О нет, опять та же музыка, – вздохнул Цезарь. – Кто тебе платит, чтобы ты говорил так, Спуринна? Марк Антоний?
– Это не то, что я хочу сказать, Цезарь, и никто мне не платит.
– Тогда что ты хочешь сказать?
– Берегись мартовских ид!
Цезарь порылся в кошельке, висевшем на его поясе, и кинул золотую монету, которую Спуринна ловко поймал.
– И что же случится в мартовские иды, старик?
– Твоя жизнь в опасности!
– Спасибо, что предупредил, – сказал Цезарь и отошел.
– Обычно его предсказания всегда сбываются, – с дрожью в голосе сказал Луций. – Цезарь, пожалуйста, верни ликторов!
– Чтобы весь Рим узнал, что я придаю значение слухам и россказням древних провидцев? Что я боюсь? Никогда!
Пойманному в собственные сети Цицерону оставалось только смотреть со стороны, как без него принимаются законы, утверждаются декреты и делается большая политика. Это могло бы перемениться, стоило ему только войти в курию, приказать рабу разложить стул в переднем ряду, среди самых почитаемых консуляров, и опустить на него свой зад. Но гордость, упрямство и ненависть к Цезарю Рексу препятствовали этому. Хуже того, он чувствовал, что после «Катона» Цезарь уже не станет приветствовать такой его шаг. Бедный Аттик тоже попал в немилость. Сколько бы они с ним ни пытались (сами или через кого-то) уладить проблему с Бутротом, обитатели трущоб Рима продолжали переселяться туда.
Долабелла первый сообщил ему о слухе, что Цезаря хотят убить.
– Когда? Кто? – нетерпеливо спросил Цицерон.
– В том-то и дело, что никто не знает. Это просто слух, из тех, что носятся в воздухе. Кто-то где-то что-то пронюхал, но ничего конкретного нет. Я знаю, ты его не выносишь, но я – человек Цезаря до конца и потому стараюсь смотреть и слушать. Если что-нибудь с ним случится, от меня ничего не останется. Антоний сотрет меня в порошок.
– И никаких имен? – спросил Цицерон.
– Никаких.
– Я загляну к Бруту, – сказал Цицерон, выпроваживая своего бывшего зятя.
– Ты что-нибудь слышал о том, что хотят убить Цезаря? – спросил он, получив кубок с разбавленным водой вином.
– Ах об этом! – недовольно отреагировал Брут.
– Значит, что-то есть? – встрепенулся Цицерон.
– Нет, абсолютно ничего, и это меня бесит. По-моему, все началось, когда сумасшедший Матиний измазал Рим идиотскими обращениями ко мне, призывая убить Цезаря.
– А-а, эти надписи! Я сам их не видел, но слышал. И это все? Печально!
– Да, печально, – согласился Брут.
– Пожизненный диктатор. Вряд ли в Риме есть смелые люди, способные избавить нас от него.
Брут с едва заметной иронией посмотрел на Цицерона.
– А почему ты сам не избавишь нас от Цезаря, а?
– Я? – ахнул Цицерон, театрально схватившись за грудь. – Дорогой Брут, это не мой стиль. Я убиваю пером и голосом. Каждому свое.
– Беда в том, что твое перо и твой голос молчат, Цицерон. В сенате нет никого, кто всадил бы в тирана хотя бы словесный кинжал. Ты был нашей единственной надеждой. Вернись!
– Войти в палату, когда этот человек сидит в диктаторском кресле? Да я скорее умру! – звенящим голосом заявил Цицерон.
Наступила короткая неловкая пауза.
– Ты пробудешь в Риме до ид? – спросил Брут.
– Определенно. – Цицерон деликатно кашлянул. – Как здоровье Порции?
– Не очень.
– А твоя мать, надеюсь, здорова?
– О, она несокрушима. Но сейчас ее нет. Тертулла ждет ребенка, и она посчитала, что сельский воздух ей будет полезен. Поэтому они укатили в Тускул.
Цицерон ушел, убежденный, что его одурачили, хотя и не понял, как и зачем.
На Форуме он встретил Марка Антония, поглощенного разговором с Гаем Требонием. На какой-то момент ему показалось, что они не хотят его замечать, но потом Требоний заулыбался.
– Цицерон, мы рады видеть тебя! Надеюсь, ты побудешь в Риме?
Антоний есть Антоний. Он просто буркнул что-то, небрежно махнул рукой Требонию и направился на Карины.
– Как я ненавижу этого человека! – воскликнул Цицерон.
– Он больше лает, чем кусает, – успокоил его Требоний. – Вся беда в размере его мужского достоинства. Трудно считать себя обычным человеком, если у тебя такой… божий дар.
Общеизвестный ханжа Цицерон покраснел.
– Позор! – крикнул он. – Абсолютный позор!
– Ты имеешь в виду Луперкалии?
– Конечно Луперкалии! Демонстрировать такое!..
Требоний пожал плечами.
– Но это Антоний.
– И предлагать Цезарю диадему?
– Я думаю, к обоюдному удовольствию. Это, видимо, сговор. Дурацкая выходка дала возможность Цезарю не только публично отказаться от диадемы, но и зафиксировать это на бронзе. Мне сказали, что эту таблицу с латинским и греческим текстами прикрепят к его новой ростре.
Цицерон увидел Аттика, простился с Требонием и поспешил прочь.
Сделано, подумал Требоний, радуясь, что отделался от любопытствующего болтуна. Антоний знает, когда и где, а остальным пока рано.
Тринадцатого марта Цезарь наконец нашел время посетить Клеопатру, которая встретила его распростертыми объятиями, поцелуями, лихорадочными ласками. Он очень устал, но несносный строптивец в паху взбодрился и властно потребовал своего. Они удалились в спальню и до вечера занимались любовью. Потом Цезарион захотел поиграть со своим отцом, которого он с каждым разом радовал все больше и больше. Галльский сын Цезаря от Рианнон исчез без следа, он тоже очень походил на отца, но Цезарь помнил его как довольно ограниченного ребенка, неспособного даже запомнить имена пятидесяти фигурок, заключенных внутри игрушечного троянского коня. Для Цезариона Цезарь велел отыскать такую же игрушку и после первого же урока с удовольствием убедился, что мальчик легко узнает каждого из героев и может любого назвать. Значит, он неглуп, что в будущем очень ему пригодится.
– Только одно меня беспокоит, – сказала Клеопатра за поздним ужином.
– Что же, любовь моя?
– Я все еще не беременна.
– Дела не дают мне пересекать Тибр достаточно часто, – спокойно сказал Цезарь. – И мне кажется, я не из тех молодцов, которые могут оплодотворить женщину одним снятием тоги.
– Но Цезарионом я забеременела сразу.
– Такое бывает.
– Это, наверное, потому, что со мной нет Тах-а. Она знает язык цветов и вычисляет дни, благоприятные для зачатия.
– Принеси жертву Юноне Соспите. Ее храм стоит за границами города, – посоветовал Цезарь.
– Я принесла жертву Исиде и Хатор, но я подозреваю, что им не нравится находиться так далеко от Нила.
– Не беспокойся, скоро они будут дома.
Она повернулась на ложе, подняла на него свои большие золотистые глаза. Да, он ужасно устал и иногда забывает пить свой сироп. Однажды он упал в людном месте и стал изгибаться, но, к счастью, рядом был Хапд-эфане. Он влил в него сироп, прежде чем возникла необходимость ввести трубку. Цезарь, оправившись, сослался на мышечные судороги, и это, кажется, удовлетворило присутствующих. Единственная польза от этого случая была в том, что он испугался и с тех пор старался не забывать о целебном напитке, а Хапд-эфане стал более бдительным.
– Ты такая красивая, – сказал Цезарь, поглаживая ее живот.
Бедная девочка, лишенная возможности иметь еще одного ребенка, потому что римлянин, великий понтифик, против инцеста. Мурлыкая от удовольствия, она потянулась, опустила длинные черные ресницы, положила руку на его пах.
– Это я-то красивая, с моим длинным носом и тощим телом? Сервилия даже в свои шестьдесят красивее меня.
– Сервилия – ведьма, не забывай. Когда-то и я считал ее красивой, но удерживала она меня не красотой. Она умная, интересная, хитрая.
– А я нашла в ней подругу.
– У нее свои цели, поверь мне.
Клеопатра пожала плечами.
– Какое мне до них дело? Я не римлянка, которую она может погубить, и ты прав, она умная, с ней интересно. Она спасла меня от тоски, пока ты был в Испании. Через нее я познакомилась еще с несколькими римлянками. Эта Клодия! – хихикнула она. – Распутница, но с ней не скучно. Она привела ко мне Гортензию, по-моему, самую толковую женщину здесь.
– Я и не знал. После смерти Цепиона – а это больше двадцати лет назад – она носила вдовий траур и отказывала всем ухажерам, которые увивались за ней. Я удивлен, что она водится с Клодией.
– Может быть, – притворно застенчиво сказала Клеопатра, – Гортензия предпочитает иметь любовников. Может быть, они с Клодией сидят вместе на берегу и выбирают их из голых юношей, плавающих в Тригарии.
– Общая черта семейства Клавдиев – ничуть не заботиться о своей репутации. Клодия и Гортензия все еще ходят к тебе?
– Часто. Я вижу их чаще, чем тебя.
– Это упрек?
– Нет, я все понимаю, но понимание не помогает мне не скучать без тебя. Хотя с тех пор, как ты вернулся, я больше вижу мужчин. Например, Луция Пизона и Филиппа.
– И Цицерона?
– Мы с Цицероном не ладим, – сказала Клеопатра, сделав гримаску. – Скажи-ка мне вот что: когда ты представишь меня более известным римлянам? Например, Марку Антонию. Я умираю от желания познакомиться с ним, но он игнорирует мои приглашения.
– С такой женой, как Фульвия, он и не посмеет принять их, – усмехнулся Цезарь. – Она собственница.
– А зачем ему говорить ей, куда он идет?
После небольшой паузы она с тоской произнесла.
– Я не увижу тебя после ид? Ты придешь завтра?
– Сегодня я весь твой, любовь моя, но на рассвете должен вернуться в город. Слишком много работы.
– Тогда завтра вечером?
– Увы! Лепид устраивает званый обед для одних лишь мужчин, и я не могу туда не явиться. Я должен быть там. По крайней мере, у меня появится шанс пожать руки тем, с кем иной возможности повидаться не будет. Да и было бы неучтиво первый раз сказать Бруту и Кассию об их провинциях в присутствии всего сената.
– Еще два больших человека, с которыми я незнакома.
– Фараон, тебе уже двадцать пять лет, и ты вполне взрослая, чтобы понимать, что многие известные мужчины и женщины Рима не хотят иметь с тобой дела, – спокойно заметил Цезарь. – Они называют тебя царицей зверей и винят тебя в моих якобы монархических настроениях. Считают, что ты на меня дурно влияешь.
– Идиотизм! – возмутилась она, выпрямляясь. – Никто на свете не может повлиять на тебя!
Марк Эмилий Лепид очень преуспел с тех пор, как Цезарь занял диктаторский пост. Самый младший из трех сыновей того Лепида, который вместе с отцом Брута восстал против Суллы, он родился в сорочке. Это считалось счастливым знаком. Так все и вышло. Он был еще слишком мал, чтобы участвовать с отцом в мятеже. Старший из трех сыновей Лепида погиб, а средний, Павел, провел много лет в изгнании. Семья была в высшей степени патрицианской, но после того как разрыв сердца унес Лепида-старшего в иной мир, казалось, у нее не осталось шансов восстановить свое положение среди самых знатных римских семей. Цезарь, подкупив возвращенного из ссылки Павла, надеялся с его помощью сделаться консулом, не пересекая померия. К сожалению, Павел оказался слизняком. Он не стоил тех огромных денег, что Цезарь ему заплатил. Курион стоил меньше, но сделал гораздо больше.
Что бы Цезарь ни предпринимал, пытаясь противостоять шквалу нападок, ничто ему не помогало. Оставалось одно – перейти Рубикон. Это была его последняя ставка. А Марк Лепид, самый младший в своей родовой ветви, тут же поставил на Цезаря и с тех пор никогда не оглядывался на прошлое. Он малость чокнутый и не ладит с законом, говорили о нем окружающие. Всегда выкручивается, чтобы платить поменьше налогов, а политически – полный ноль. Но два ценных качества перевешивали недостатки. Он был человеком Цезаря и достаточно знатным аристократом, чтобы придать фракции Цезаря респектабельный вид.
Его первая жена была бесприданницей из рода Корнелиев Долабелл, но вскоре после родов она умерла. Следующая жена пришла с приданым в пятьсот талантов. Она была средней дочерью Сервилии и ее второго мужа Силана. Юнилла вышла за него замуж за несколько лет до того, как Цезарь перешел Рубикон. И все те годы ее деньги держали Лепида на плаву. А в начале гражданской войны теща Лепида была очень рада, что он и Ватия Исаврик вошли в лагерь Цезаря, поскольку Брут и Тертулла выбрали лагерь Помпея. Кто победит, для Сервилии не имело значения. Проиграть она не могла.
Зять Лепид нравился Сервилии меньше других, в основном потому, что говорил ей в глаза все, что думал. Ему и в голову не приходило льстить ей. Высокому, красивому, статному, кровно связанному с Юлиями Цезарями аристократу было все равно, какого мнения о нем Сервилия. Да и Юнилле, которая очень любила Лепида. У них родились два сына и дочь. Дети как дети, спокойные, никаких особых отличий.
Разбогатев под рукой Цезаря, Лепид купил внушительный особняк на Гермале, северо-западной стороне Палатина, с видом на Форум и со столовой, достаточно просторной, чтобы вместить шесть пиршественных кушеток. Повара у него были не хуже, чем у Клеопатры, а винный погреб хвалили все, кому выпала честь судить о его содержимом не понаслышке.
Хорошо сознавая, что Цезарь сразу после заседания сената может уехать из Рима, Лепид заручился его обещанием отобедать у него накануне мартовских ид. Будут лишь мужчины, среди них Антоний, Долабелла, Брут, Кассий, Филипп. Он звал и Цицерона, но тот отклонил приглашение. Сказал, что нездоров.
К его удивлению, Цезарь пришел раньше всех.
– Дорогой Цезарь, я думал, ты придешь последним и уйдешь первым, – приветствовал гостя в огромном атрии хозяин дома.
– В моем сумасшествии есть система, дорогой заместитель, – сказал Цезарь, одной рукой указывая на замершую сзади свиту, в которую входил и египетский врач. – Боюсь, мне придется проявить непростительную невежливость, работая во время трапезы, поэтому я пришел пораньше, чтобы просить тебя посадить меня на самое дальнее ложе, где я буду один. Устрой на locus consularis кого захочешь, а меня помести там, где я смогу читать, писать и диктовать, не отвлекая других гостей.
Лепид воспринял это совершенно спокойно.
– Любое ложе будет твоим, – сказал он, сопровождая малоудобного, но почетного гостя в столовую. – Сейчас внесут пятое ложе, потом можешь выбрать.
– Сколько нас будет?
– Двенадцать, включая тебя и меня.
– Edepol! Значит, каждое ложе рассчитано на двоих.
– Только мое. Не беспокойся, Цезарь, я посажу Антония рядом с собой, – усмехнулся Лепид. – Он такой огромный, что третьего просто сбросит. Остальные устроятся по трое. Места хватит на всех.
– Фактически я даже выручаю тебя, – сказал Цезарь, когда слуги внесли пятое ложе и поставили в дальний конец, слева от хозяйского lectus medius. – Я сяду там. Это как раз то, что мне нужно. Есть где разложить документы, и, если позволишь, я попросил бы тебя поставить за моей спиной стул для моих секретарей. Они будут сменять друг друга, при ходить и уходить. Остальные будут ждать снаружи.
– Я прослежу, чтобы их устроили и накормили, – сказал Лепид и поспешил уйти, чтобы ознакомить управляющего с новым порядком вещей на сегодняшний вечер.
Таким образом, гости, пришедшие несколько позже, нашли Цезаря на самом незавидном из мест, сплошь заваленном свитками и бумагами. Позади него, на стуле, сидел напряженно внимающий ему секретарь.
– Бедный Лепид! – улыбнулся Луций Цезарь. – Лучше всего, если ты посадишь Кальвина, Филиппа и меня напротив этого бесцеремонного нечестивца. Мы не из робких и не оставим его без внимания. Кто знает, вдруг ему захочется поговорить.
Когда внесли первое блюдо, Марк Антоний и Лепид возлежали на lectus medius. Долабелла, Луций Пизон и Требоний разместились справа от них, далее обустроились Филипп, Луций Цезарь и Кальвин. Слева от lectus medius возлежали Брут, Кассий и Децим Брут. За ними – Цезарь.
Естественно, усердие Цезаря никого не удивило, поэтому обед проходил очень весело, чему способствовало и отличное фалернское белое вино к первому, рыбному блюду, и великолепное хиосское красное вино к мясу, более плотному, основному из блюд, и сладкое, слегка шипучее белое вино из Альбы Фуценции к сырам и десерту, завершавшим обед.
Филиппу очень понравился новый десерт, изобретение кулинаров Лепида. Он являл собой желатиновую смесь крема, меда, превращенной в мягкую массу ранней клубники, яичных желтков и взбитых яичных белков. Все это, замороженное в форме павлина и облитое сахарной глазурью из взбитых коровьих сливок, окрашенных соком листьев и лепестков в розовый, зеленый, голубой, лиловый и желтый цвета, красовалось перед ним на столе.
– Должен признать, – бормотал взволнованно он, – что в сравнении с этим моя амброзия с горы Фисцелл чересчур переслащена. А здесь идеальное сочетание! Подлинная амброзия! Цезарь, попробуй. Ну хоть ложечку, а!
Цезарь поднял голову, усмехнулся, попробовал и удивленно вскинул глаза.
– Ты прав, Филипп, это амброзия. Статья десятая: закон запрещает продавать, обменивать, дарить талон на бесплатное зерно или любым другим способом от него избавляться под страхом наказания, предписывающего провинившемуся в течение пятидесяти рыночных интервалов работать в некрополях и бросать известь в ямы для захоронения бедняков. – Он попробовал еще ложечку. – Очень вкусно! Мой врач одобрил бы. Статья одиннадцатая: со смертью владельца талона на бесплатное зерно талон следует возвратить плебейскому эдилу вместе со свидетельством о смерти…
– А я думал, Цезарь, – прервал его Децим Брут, – что закон о распределении бесплатного зерна уже принят.
– Да, но, перечитав его, я нашел, что он допускает двоякое толкование. В лучших законах, Децим, нет лазеек.
– А меня потрясло наказание, – сказал Долабелла. – Забрасывание известью вонючих общих могил отвратит любого и от всего.
– Мне надо было найти какое-то средство устрашения для людей, у которых нет денег, чтобы заплатить штраф, и нет имущества, которое можно было бы конфисковать. Владельцы талонов на бесплатное зерно очень бедны, – сказал Цезарь.
– Теперь, когда ты оторвался от своих бумаг, ответь мне на один вопрос, – сказал Долабелла. – Я заметил, что ты хочешь иметь сто единиц артиллерии на один легион для войны с парфянами. Я знаю, что ты ярый сторонник артиллерии, Цезарь, но не слишком ли это много?
– Катафракты, – коротко ответил Цезарь.
– Катафракты? – нахмурясь, переспросил Долабелла.
– Парфянская кавалерия, – пояснил Кассий, который видел тысячи таких конников на реке Билех, – вся, с головы до ног, затянутая в кольчуги. Они ездят на лошадях, тоже покрытых кольчугой.
– Да, я помню, Кассий, о твоих докладах сенату. Ты говорил, что они на скаку не опасны, и мне пришло в голову бомбить их на ранних стадиях боя, – задумчиво сказал Цезарь. – Можно будет бомбить и обозы верблюдов, подвозящих новые стрелы парфянским лучникам. Если мой замысел не оправдается, можно перевести большую часть артиллерии в запас, но почему-то мне думается, что я прав.
– Я тоже так думаю, – сказал Кассий, пораженный этой идеей.
Антоний, который не любил мужских пирушек со слишком чопорными сотрапезниками, хотя бы и равными ему по происхождению, рассеянно слушал этот разговор, то задумчиво глядя на lectus imus, занятое Брутом, Кассием и Децимом Брутом, то переводя взгляд на Цезаря. «Завтра, мой дорогой кузен, завтра! Завтра ты умрешь от рук этих вот трех человек и непризнанного гения, разместившегося напротив, – Требония. Этот не отступится, и убийство произойдет. Но видел ли ты когда-нибудь более несчастное лицо, чем лицо Брута? Почему он участвует в том, что наводит на него такой ужас? Готов поспорить, он в жизни еще никого не убивал!»
– Возвращаясь к известковым ямам, некрополям и смерти, – вдруг громко произнес Антоний. – Какая смерть лучше? Как предпочли бы умереть вы?
Брут дернулся, побелел, быстро положил свою ложку.
– В сражении, – тут же ответил Кассий.
– Во сне, – сказал Лепид, вспомнив своего отца, вынужденного развестись с обожаемой женой и медленно угасавшего в тоске по ней.
– Просто от старости, – хихикнул Долабелла.
– С чем-нибудь вкусным на языке, – сказал Филипп, облизывая ложку.
– В окружении своих детей, – откликнулся Луций Цезарь, чей единственный сын был сплошным разочарованием. – Нет хуже участи, чем пережить их.
– Чувствуя свою правоту, – сказал Требоний.
Он посмотрел на Антония с отвращением. Этот мужлан что, хочет их выдать?
– Читая поэму, превосходящую поэмы Катулла, – сказал Луций Пизон. – Я думаю, Гельвий Цинна мог бы со временем его превзойти.
Цезарь вскинул голову, удивленно подняв брови.
– Антураж не имеет значения, если смерть внезапна.
Кальвин, который уже некоторое время беспокойно ворочался, что-то пробормотал, потом вдруг застонал и схватился за грудь.
– Я боюсь, что моя смерть уже пришла. Больно! Как больно!
Цезарь как раз собирался сообщить Бруту и Кассию, в какие провинции он намерен их направить, но вместо этого ему пришлось послать слугу в атрий – за Хапд-эфане. Все столпились вокруг Кальвина, сочувственно перешептываясь. Цезарь склонился над ним.
– Это спазм сердца, – сказал Хапд-эфане, – но я не думаю, что он умрет. Его надо отправить домой и лечить.
Цезарь проследил, чтобы больного удобно устроили в паланкине.
– Что за зловещую тему ты выбрал для разговора! – резко сказал он Антонию.
«Более зловещую, чем ты думаешь», – мысленно усмехнулся тот.
Брут и Кассий большую часть обратного пути прошли молча, пока не подошли к дому Кассия.
– Встретимся через полчаса после рассвета у подножия лестницы Кака, – сказал Кассий. – У нас будет достаточно времени, чтобы дойти до Марсова поля. Договорились?
– Нет, – сказал Брут. – Не жди меня. Я пойду один. Мне составят компанию мои ликторы.
Кассий нахмурился, внимательно посмотрел на бледное лицо Брута.
– Я надеюсь, ты не собираешься уйти в кусты? – резко спросил он.
– Конечно нет. – Брут глубоко вздохнул. – Бедная Порция довела себя до ужасного состояния. Она…
Кассий скрипнул зубами.
– Она нас чуть не подставила! – Он забарабанил в дверь. – Не вздумай пойти на попятную, слышишь?
Брут медленно завернул за угол к своему дому, постучал. Его впустил швейцар. На цыпочках он прокрался к спальне, молясь, чтобы Порция уже спала.
Но она не спала. Как только слабый свет лампы упал на порог, она вскочила с кровати, бросилась к мужу и судорожно вцепилась в него.
– Что такое? В чем дело? – Это был шепот, но способный перебудить весь дом. – Ты так рано пришел! Почему? Все открылось?
– Тише, тише! – Он закрыл дверь. – Нет, не открылось. Кальвину сделалось плохо, поэтому все разошлись.
Он сбросил тогу и тунику прямо на пол и сел на кровать, чтобы снять ботинки.
– Порция, ложись спать.
– Я не могу спать, – сказала она и тяжело опустилась рядом.
– Тогда выпей сиропа с опийным маком.
– У меня от него запор.
– А у меня от тебя, но наоборот. Пожалуйста, о, пожалуйста, ляг на свою сторону кровати и сделай вид, что спишь! Мне нужен покой.
Вздыхая и ворча, она подчинилась. Брут почувствовал движение в кишечнике, встал, надел тунику, сунул ноги в шлепанцы.
– Что такое? Что?
– Ничего, просто живот болит, – сказал он, взял лампу и пошел в уборную.
И сидел там, пока не уверился, что в кишечнике ничего не осталось, потом, дрожа от холода, слонялся по колоннаде, пока холод не погнал его обратно в дом. В спальню, к Порции. Он прошел мимо двери Стратона Эпирского. Дверь закрыта, под ней полоска света. Дверь Волумния. Тоже закрыта, но света нет. Дверь Статилла. Чуть приоткрыта, виден свет. Он тихонько царапнул дверь, тут же появился Статилл и буквально втянул его в комнату.