Страница:
– Только не новый осмотр! – воскликнул Кальвин, чувствуя в себе силы, достаточные для капризов.
– Нет, господин. Это я попросил Хапд-эфане побыть здесь… просто на всякий случай.
– На какой случай, Гектор?
– Весь город гудит. Прошел ужасный слух. – Гектор запнулся и выпалил: – Все говорят, что Цезарь убит.
– Юпитер! – крикнул Пизон, а Кальвин спрыгнул с кушетки.
– Где? Как? Говори, человек, говори! – приказал Луций Цезарь.
– Ляг, господин Кальвин, пожалуйста, ляг, – взмолился Хапд-эфане.
Гектор повернулся к Луцию Цезарю.
– Кажется, никто ничего не знает, господин. Известно лишь, что Цезарь мертв.
– Ложись, Кальвин, и никаких возражений. Мы с Пизоном все выясним, – сказал Луций Цезарь с порога.
– Потом вернитесь ко мне! – крикнул Кальвин.
– Этого не может быть, этого не может быть, – бормотал Луций Цезарь, скатываясь по лестнице Весталок.
Скачок – пять ступеней, скачок – пять ступеней. Пизон не отставал.
Они ворвались в приемную великого понтифика. Квинктилия и Корнелия Мерула метались по комнате, Кальпурния, как неживая, сидела на скамье, ее поддерживала Юния. Когда мужчины вошли, женщины бросились к ним.
– Где он? – с порога спросил Луций Цезарь.
– Никто не знает, главный авгур, – ответила старшая весталка Квинктилия, толстая, рыхлая женщина. – Мы знаем только то, о чем говорят на Форуме.
– Он приходил домой после заседания? Из курии Помпея?
– Нет, не приходил.
– Кто-нибудь из магистратов был здесь?
– Нет, здесь никого не было.
– Пизон, останься на всякий случай, – приказал Луций Цезарь. – Я пойду в курию Помпея, посмотрю, есть ли там кто-нибудь.
– Возьми с собой ликторов! – крикнул Пизон.
– Нет, Трога и его сыновей будет достаточно.
Луций понесся к Велабру вместе с Гаем Юлием Трогом и тремя его сыновьями. Он то бежал, то переходил на трусцу, то сбивался на шаг и опять бежал. Всюду толклись группы людей, одни плакали, другие в отчаянии ломали руки, но никто ничего не знал, кроме того, что Цезарь мертв, что его убили. Фламиниев цирк, театр, колоннада. У Луция закололо в боку, он остановился передохнуть. Никого, но много свидетельств, что сад покидали в спешке, толпой.
– Оставайся здесь, – коротко бросил он Трогу и пошел по ступеням к курии.
Прежде всего он узнал запах, знакомый любому солдату. Запах свернувшейся крови. Кресло из слоновой кости расколото, куски разлетелись по всему мраморному красно-белому полу. Складной стол валяется у возвышения, справа. Значит, они напали на Цезаря слева. Всюду свитки, а тело лежит почти под стеной, абсолютно недвижное. Наклонившись над ним, Луций понял, что Цезарь мертв и что прошло уже несколько часов после смерти. Он осторожно потянул с головы складку тоги и ахнул, у него сдавило горло. Левая сторона лица представляла собой кровавую массу, блестела белая кость, вместо глаза зияла дыра. О Цезарь!
– Трог! – крикнул Луций.
Трог вбежал и зарыдал как ребенок.
– Нет времени плакать! Пошли двоих сыновей на Овощной форум, чтобы они привезли ручную тележку. Иди! Плакать будешь потом.
Послышался топот двух пар крепких ног. Вошел Трог с третьим сыном, но Луций прогнал их.
– Подождите снаружи, – сказал он и без сил опустился на край возвышения, откуда он мог видеть своего кузена, такого недвижного, в луже крови.
Если так много крови, значит, убившая его рана была одной из последних.
«О Гай, кто мог думать, что все кончится так? Что же мы теперь будем делать? Как же без тебя сможет существовать этот мир? Легче было бы потерять наших богов».
Хлынули слезы. Он плакал по прошедшим годам, по воспоминаниям о радостных днях, по чувству гордости за этого яркого, бесподобного человека. Теперь его нет. Рядом с Цезарем все другие были ничем. Конечно, поэтому они его и убили.
Но когда пришел Трог и сказал, что привезли тележку, Луций Цезарь поднялся с сухими глазами.
– Везите ее сюда, – велел он.
Появилась некрашеная старая деревянная тележка на двух колесах. Дно плоское, узкое, но достаточно длинное, чтобы вместить тело. Ручки тоже длинные – так удобнее толкать тележку перед собой. Луций машинально выгреб из нее остатки земли и ботвы, проследил, чтобы обезображенное лицо оставалось закрытым.
– Осторожно берите его, ребята.
Тело еще не остыло. Теперь Цезарь лежал на спине, и рука его упорно сваливалась с борта тележки, не желая укладываться вдоль. Луций снял с себя тогу с пурпурной каймой и накрыл ею Цезаря, подбив края. Пусть рука свешивается. Она скажет всем, какой груз везет старая ручная тележка.
– Повезем его домой.
Требоний сломя голову бежал за Антонием, криками уговаривая того успокоиться и помочь справиться с ситуацией, созвать палату. Но Антоний несся как ветер, несмотря на свою массу. С группой ликторов он пересек людный Форум и помчался дальше.
Сердитый и обескураженный, Требоний оставил попытки догнать его. Стараясь собраться с мыслями, он велел рабу, несшему за ним стул, возвратиться в курию Помпея и выяснить, что там к чему, а потом явиться в дом Цицерона. После этого он поднялся на Палатин.
Цицерона дома не оказалось, но ему сказали, что хозяин скоро будет. Требоний сел в атрии, взял у управляющего предложенное ему вино, долил туда воды и стал ждать. Пришел его раб и сказал, что курия Помпея пуста и что освободители укрылись в храме Юпитера Наилучшего Величайшего.
Ничего не понимающий Требоний сидел, обхватив голову руками, и старался понять, в чем же крылась ошибка. Почему члены клуба побежали искать убежища, вместо того чтобы пойти на ростру и громогласно объявить о содеянном?
– Дорогой Требоний, что случилось? – раздался вдруг голос Цицерона.
Его встревожил вид Гая Требония. Цицерон навещал жену Квинта, Помпонию, играл роль консультанта по внутрисемейным вопросам и ничего пока не знал.
– Пройдем к тебе, – сказал Требоний, вставая. – Веди меня в кабинет.
– Ну? – спросил Цицерон, закрывая за собой дверь.
– Четыре часа назад группа сенаторов убила Цезаря в курии Помпея, – спокойно сказал Требоний. – Меня с ними не было, но я был их вожаком.
Стареющее морщинистое лицо засияло, как александрийский Фарос. Цицерон радостно вскрикнул и разразился бешеными аплодисментами, потом исступленно схватил Требония за руку.
– Требоний! Ах, какая замечательная, замечательная новость! Где они? На ростре? Или все еще в курии Помпея?
Требоний раздраженно вырвал руку.
– Ха! Я надеялся на это! – зло огрызнулся он. – Нет, они не в курии Помпея! Нет, они не на ростре! Сначала этот олух Антоний запаниковал и удрал. На Карины, я думаю, потому что на Форуме не остановился! Хотя именно он должен был возглавить кампанию по восхвалению тех, кто избавил Рим от тирана, а не бежать домой со всех ног.
– Антоний тоже принимал в этом участие? – не веря своим ушам, еле слышно произнес Цицерон.
Вспомнив, с кем он говорит, Требоний попытался исправить оплошность.
– Нет-нет, конечно нет! Но я знал, что он не в восторге от Цезаря, поэтому думал, что смогу уговорить его уладить это дело, после того как убийство произойдет. Однако я не сумел догнать его и пришел к тебе. Я все равно собирался с тобой переговорить в надежде, что ты нас поддержишь.
– С радостью, с радостью!
– Теперь уже поздно! – в отчаянии крикнул Требоний. – Ты знаешь, что они сделали? Они запаниковали! Запаниковали! Такие люди, как Децим Брут и Тиллий Кимбр, ударились в панику! Моя доблестная команда тираноубийц выскочила из курии Помпея и понеслась к храму Юпитера Наилучшего Величайшего, где затаилась, как свора трусливых собак, позволив четыремстам заднескамеечникам разбежаться в разные стороны с воплями: «Цезарь убит, Цезарь мертв!» После этого они, наверное, попрятались по домам и заперлись на все замки и засовы. А простой люд Рима гудит, и нет ни одного магистрата, способного выйти на Форум.
– Децим Брут? Нет, он никогда не запаниковал бы! – прошептал Цицерон.
– Я говорю тебе, что он струсил, как и все они! Кассий, Гальба, Стай Мурк, Базил, Квинт Лигарий – все! Двадцать два человека на Капитолии сидят в своем же дерьме и молят Юпитера о спасении! Все было ни к чему, Цицерон, – жестко добавил Требоний. – Я думал, что самым трудным будет заставить их сделать это. Я даже не представлял, что может выйти потом! Дикая паника! Весь план развалился, и восстановить наше положение уже нельзя. Они убили, да, но они не удержали позиций. О-о-о! – простонал Требоний. – Дураки, дураки!
Цицерон выпрямился, похлопал Требония по плечу.
– Может быть, еще не поздно. Я сейчас же пойду на Капитолий, а тебе советую собрать нескольких гладиаторов из труппы Децима Брута. Они сейчас в Риме, чтобы участвовать в погребальных играх в честь какого-то его предка… по крайней мере, так он сказал мне на днях. Но, принимая во внимание совершенную акцию, он наверняка вызвал их для охраны. – Цицерон протянул руку Требонию. – Пойдем, дорогой мой, держись веселее! Иди и найди какую-нибудь защиту, а я приведу героев на ростру.
Он снова издал радостный вопль, восторгаясь случившимся.
– Цезарь мертв! О, какой дар на алтарь свободы! Их нужно не просто восхвалять, а превозносить до небес!
День клонился к вечеру, когда в храм Юпитера Наилучшего Величайшего вошел Цицерон в сопровождении Тирона, своего вольноотпущенника и любимца.
– Поздравляю! – прогремел он. – Коллеги сенаторы, какой подвиг! Какая победа Республики!
Громкий голос заставил всех всполошиться. Освободители пронзительно закричали и бросились по углам. Привыкнув к темноте помещения, Цицерон с изумлением пересчитал их. Марк Брут? О боги! Им удалось уговорить и его! И как они все перепуганы! Убийство Цезаря совершенно лишило их человеческих черт. Даже Кассия, даже Децима Брута, даже Минуция Базила, совсем уж бандита.
И он принялся выводить их из этого состояния, пока не понял, что они не слышат его. Не могут взять ничего в толк, не говоря уже о том, чтобы выйти из храма и произносить какие-то речи. Наконец он послал Тирона купить вина и, когда тот вернулся, самолично наполнил им грубые глиняные кубки, которые дал торговец. Они жадно выпили, но продолжали молчать.
Вошел Требоний и тоже попытался взбодрить их.
– Гладиаторы около храма, – коротко сообщил он и презрительно фыркнул. – Как я и боялся, Антоний побежал домой и заперся там. То же самое сделали Долабелла и все члены сената, которые поняли, что произошло. – Он в гневе повернулся к освободителям. – Почему вы трясетесь? Почему вы не на ростре? Люди слетаются к ней, как мухи на труп, но нет никого, кто мог бы сказать им, что случилось.
– Он выглядел так ужасно! – раскачиваясь, простонал с пола Брут. – Человек, полный жизни, вдруг сделался мертвым! Ужасно, ужасно!
– Хватит, – оборвал его Цицерон. Он рывком поднял Брута на ноги и пошел туда, где сидел Кассий, опустив голову между колен. – Кассий, вставай. Мы трое пойдем сейчас на ростру, и не пытайтесь возражать. Кто-то должен поговорить с народом, а поскольку нет ни Антония, ни Долабеллы, придется взять слово вам. Ваши лица худо-бедно знакомы многим. Пошли! Ну же, пошли!
Взяв Кассия и Брута за руки, Цицерон вытащил их из храма и повел вниз по Капитолию, потом силой заставил подняться на ростру. Народу на Форуме было не очень-то много. Никто не кричал. Все в молчаливом недоумении бесцельно бродили туда-сюда. Посмотрев на людей, Брут несколько пришел в себя. Цицерон прав, надо что-то сказать. С колпаком свободы на темных кудрях, в одной тунике, без тоги, он подошел к краю ростры.
– Сограждане, римляне, – негромко сказал он, – это правда, что Цезарь мертв. Для людей, любящих свободу, было невыносимо терпеть и дальше его диктат. Поэтому некоторые из нас, включая меня, решили освободить Рим от тирании.
Он поднял окровавленную руку с кинжалом. Самодельная повязка сбилась на сторону, открыв красную рану. Раздался стон, но быстро разросшаяся толпа не двинулась, не возроптала.
– Нельзя было позволить Цезарю отнять землю у людей, которые владели ею на протяжении сотен лет, и поселить на ней отслуживших свое ветеранов, – так же негромко продолжал Брут. – Мы, освободители, убившие Цезаря, диктатора, царя Рима, понимаем, что римские солдаты должны иметь землю, чтобы жить на ней после ухода со службы, и мы любим солдат Рима, как любил их Цезарь, но мы любим и римских землевладельцев, так как же, я спрашиваю, мы должны были поступить? Цезарь признавал только то, что сам считал нужным, и поэтому его было необходимо убрать. Рим – это не только ветераны, хотя мы, освободившие Рим от Цезаря, очень любим и их…
Он говорил, говорил – и все бессвязно. Все о ветеранах и о земле, а это очень мало значило для горожан. Ни слова по существу, то есть о том, почему и как умер Цезарь. Никто не мог взять в толк, кто такие эти освободители, кого они освободили и от чего. Цицерон слушал с тяжелым сердцем. Он не мог говорить, пока Брут не закончит, но чем дольше тот лепетал, тем меньше ему хотелось что-либо говорить. В его мозгу стучала одна мысль: «Это будет словесное самоубийство». Эта арена не для него, ему необходим резонанс хорошего зала, ему нужно видеть умные лица, а не тупую безликую массу, не понимающую, что ей говорят.
Брут внезапно умолк, словно в нем кончился завод. Толпа не шевелилась и молчала.
И вдруг эту тишину разорвал крик, раздавшийся со стороны Велабра, потом закричали еще, еще, ближе, ближе – из тени, отбрасываемой базиликой Юлия, с южной стороны Капитолия. Еще крик, еще. Стоя на ростре, Брут увидел, что по широкому проходу в толпе движется, приближаясь, небольшая тележка, которую толкают перед собой два очень рослых молодых человека галльской наружности. На тележке лежало что-то покрытое тогой с пурпурной каймой, с одной стороны свисала, болтаясь, белая как мел рука. За первыми двумя галлами шли еще двое, последним шел Луций Цезарь в тунике.
Брут закричал, это был крик ужаса, душевной боли. И прежде чем Цицерон сумел удержать его, он сбежал с ростры, следом за ним кинулся Кассий, и они оба помчались назад, вверх по Капитолию, к храму. Не зная, что еще можно сделать, Цицерон побежал вслед за ними.
– Он на Форуме! Он мертв! Он мертв! Он мертв! Он мертв! Я видел его! – крикнул Брут, вбежав в целлу.
Он упал на пол и зарыдал как сумасшедший. Кассий заполз в свой угол и тоже заплакал. Через миг стонали и плакали все.
– С меня хватит, – сказал Цицерон Требонию, который выглядел очень усталым. – Пойду достану им какой-нибудь еды и приличного вина. Ты, Требоний, останься. Рано или поздно они должны прийти в себя, но не прежде, чем наступит утро, я думаю. Тут холодно, я пришлю также и одеяла.
На пороге он повернул голову и печально посмотрел на Требония.
– Ты слышишь, что делается внизу? Там тоже рыдают, а не ликуют. Похоже, Форум предпочел бы Цезаря, а не свободу.
Сначала Цезаря отнесли в ванную комнату. Хапд-эфане, возвратившийся от Кальвина, старался действовать спокойно, памятуя о том, что он врач. Он совлек с тела порезанную тогу, потом тунику. Набедренную повязку под таким двойным облачением обычно никто не носил. Пока Трог стягивал с мертвых ног высокие красные ботинки альбанских царей, Хапдэфане смывал кровь. Луций Цезарь стоял рядом с ним. Цезарь был красивым мужчиной, с великолепной фигурой даже в свои пятьдесят пять лет. Кожа его, там где ее не касалось солнце, всегда была белой, но сейчас она сделалась белее, чем мел. Потому что вся кровь покинула тело.
– Двадцать три раны, – сказал Хапд-эфане. – Но если бы кто-нибудь пришел ему на помощь, он остался бы жив. Его убил тот, кто ударил сюда. – Он показал на самый умелый удар. Не очень большая рана, но как раз над областью сердца. – Мне не надо вскрывать его грудную клетку, чтобы знать, что лезвие прошло сквозь сердце. Двое из его убийц хотели выразить что-то очень личное. – Он показал на лицо и на гениталии. – Они знали его намного лучше, чем другие. Их оскорбляли его мужская сила и красота.
– Ты можешь привести тело в такой вид, чтобы можно было его показать? – спросил Луций, стараясь понять, кто эти двое.
Кто ненавидел Цезаря до такой степени? И кто вообще пришел его убивать?
– Я обучен мумификации, господин Луций. И я знаю, что это не обязательно у народа, который кремирует своих умерших, – сказал Хапд-эфане.
Он помолчал, его черные, чуть раскосые глаза смотрели на Луция с болью.
– Фараон… она знает?
– О Юпитер! Наверное, нет, – ответил Луций и вздохнул. – Да, Хапд-эфане, я сейчас же пойду к ней. Цезарь хотел бы этого.
– Бедные его женщины, – произнес Хапд-эфане и продолжил свое занятие.
Итак, Луций Цезарь, облачившись в одну из тог своего кузена, отправился с двумя сыновьями Трога к Клеопатре. Он не стал брать лодку, а по Эмилиеву мосту вышел на пустынную Аврелиеву дорогу, не сожалея, что это более чем достаточный крюк. «Гай, Гай, Гай… Ты устал, ты так устал. Я видел, как усталость постепенно накапливалась в тебе и все сгущалась вокруг, словно плотный туман, с тех пор как они вынудили тебя перейти Рубикон. Ты этого никогда не хотел. Ты хотел лишь того, что полагалось тебе по праву. Люди, которые отказывали тебе в этом, были маленькими, незначительными, мелочными, лишенными даже капли здравого смысла. Ими управляли эмоции, а не интеллект. Вот почему они никогда не могли понять тебя и принять. Человек с твоей независимостью одним своим существованием обличал их несусветную глупость. О, как мне будет тебя не хватать!»
Каким-то образом Клеопатра уже знала. Она встретила его, одетая в черное.
– Цезарь мертв, – ровным голосом сказала она, вскинув голову.
Ее удивительные глаза были совершенно сухими.
– Слухи дошли и сюда?
– Нет. Пу’эм-ре увидел это, просеивая песок. После того, как Амун-Ра повернулся и стал смотреть на запад, а Осирис упал и разбился на куски.
– Легкое землетрясение, а? В городе я ничего подобного не заметил, – сказал Луций.
– Боги двигают землю, когда уходят, Луций. Мое тело плачет, но не моя душа, потому что он не умер. Он ушел на запад, откуда и пришел. Цезарь пребудет богом даже здесь, в Риме. Пу’эм-ре прочел это на песке. Он увидел там Форум и храм бога Юлия. Его убили, да?
– Да. Карлики, которые не могли вынести, что их затмевают.
– Они думали, что он хочет стать царем. Но они его совсем не знали. Ужасный акт, Луций. Они убили его, и мир отныне пойдет по другому пути. Одно дело – убить человека, и совсем другое – убить земного бога. Они заплатят за свое преступление, но все народы мира заплатят еще больше. Они вмешались в волю Амуна-Ра, который есть и Юпитер Наилучший Величайший, и Зевс. Они взяли на себя роль бога.
– Что ты скажешь своему сыну?
– Правду. Он – фараон. Как только мы вернемся в Египет, я свергну своего брата-шакала и посажу рядом Цезариона. Настанет день, и он унаследует достояние Цезаря.
– Но он не может быть наследником Цезаря, – мягко заметил Луций.
Желтые глаза расширились, во взгляде мелькнуло презрение.
– О, наследник Цезаря должен быть римлянином, я знаю это. Но Цезарион – кровный сын Цезаря, и он унаследует все качества Цезаря.
– Я не могу остаться, – сказал Луций, – но умоляю тебя как можно скорее вернуться в Египет. Люди, убившие Цезаря, могут захотеть новой крови.
– Да, я уеду. Что меня теперь держит? – Ее глаза заблестели, но ни одна слеза не упала. – Я не успела с ним попрощаться.
– Никто не успел. Если тебе что-то будет нужно, пошли ко мне.
Она проводила его на улицу, в холодную ночь, в сопровождении слуг с факелами, пылающими и запасными. Эти факелы были пропитаны чистым асфальтом, добытым в Иудее. Но такой факел горит недолго. Как и жизнь человека. Только боги живут вечно, но люди подчас забывают о них.
«Как она спокойна! – думал Луций. – Вероятно, властители отличаются от обычных людей. Цезарь был прирожденным властителем. Власть дает не диадема, а дух». На Эмилиевом мосту он встретил самого давнего друга Цезаря по Субуре – всадника Гая Матия, чья семья занимала вторую половину нижнего этажа инсулы Аврелии.
Они обнялись и заплакали.
– Ты знаешь, кто это сделал, Матий? – спросил Луций, вытирая слезы.
Тот обнял его за плечи, и они пошли вместе.
– Я слышал несколько имен, поэтому Пизон попросил меня встретить тебя. Это Марк Брут, Гай Кассий и два личных легата Цезаря, его сослуживцы по галльской войне – Децим Брут и Гай Требоний. Тьфу! – Матий плюнул. – Они всем обязаны ему – и так его отблагодарили.
– Зависть – худший из всех пороков, Матий.
– Идея принадлежала Требонию, – продолжал Матий, – хотя сам он в нападении не участвовал. Его задачей было задержать Антония, чтобы тот не вошел в курию, пока Цезаря не убьют. Внутри не было ликторов. Они все продумали и преуспели в главном, но потом все пошло не по их плану. Убийцы запаниковали и бросились к храму Юпитера Наилучшего Величайшего. Теперь они там.
Луций почувствовал под ложечкой холод.
– Принимал ли Антоний участие в заговоре?
– Кто говорит – да, кто говорит – нет, но Луций Пизон так не думает, и Филипп тоже. Нет реальной причины предполагать такое, Луций, раз Требоний остался на улице, чтобы его задержать. – Матий всхлипнул, захлюпал, последовал новый поток слез. – Ох, Луций, что же нам теперь делать? Если Цезарь, при всей его гениальности, не смог найти выхода, тогда остальным нечего и пытаться. Мы погибли. Как жить без него?
У Сервилии был сложный день. Тертулла продолжала чувствовать себя плохо, и местная тускуланская повитуха отсоветовала ей ехать в город. Там грязно, и воздух нездоровый, да и дорога тряская, неровен час случится выкидыш! Поэтому Сервилия пустилась в дорогу одна и приехала в Рим, когда уже стемнело. Она так быстро прошла мимо швейцара, что тот не успел ничего ей сказать. Да она и не стала бы его слушать. Короткие толстые ножки вынесли ее на колоннаду. С мужской половины неслись пьяные вопли. Ах, философы, ах, паразиты! Они, без сомнения, опять напились. Будь ее воля, они ночевали бы на мусорной куче под Земляным валом у известковых ям. Или, что еще лучше, висели бы на трех крестах среди розовых клумб перистиля.
Ее служанка бежала за ней, стараясь не отставать. Сервилия вошла в свои комнаты, скинула на пол накидку. Чувствуя, что ее мочевой пузырь вот-вот лопнет, она сначала хотела пройти в уборную, потом пожала плечами и вышла в коридор, ведущий к столовой и кабинету Брута. Везде горели лампы. Эпафродит, ломая руки, вышел ей навстречу.
– Не говори мне ничего! – гаркнула она, будучи в очень плохом настроении. – Что эта девка опять натворила?
– Этим утром нам показалось, что она умерла, госпожа, и мы послали за хозяином в курию Помпея. Но он оказался прав. Он сказал, что у нее просто обморок, и это действительно было так.
– Значит, он весь день просидел у ее постели, а не находился, как должно, в палате?
– В том-то и дело, что нет, госпожа! Он сказал слуге, что у нее просто обморок, и домой не пошел! – Эпафродит зарыдал. – О-о-о, а теперь он не может вернуться домой!
– Что за чушь? Почему это не может?
– Он хочет сказать, – крикнула вбежавшая Порция, – что Цезарь мертв и что мой Брут – мой Брут! – убил его!
Ужас парализовал Сервилию. Она стояла, чувствуя, как что-то теплое течет по ногам. Моча. Но она онемела и не могла ни двинуться, ни вздохнуть. Застыла с открытым ртом и выпученными глазами.
– Цезарь мертв, мой отец отомщен! Твой любовник мертв, потому что твой сын убил его! И это я заставила его сделать это! Я заставила!
Способность двигаться неожиданно вернулась. Сервилия подскочила к Порции и с размаху ударила ее кулаком. Порция растянулась на полу во весь свой рост, а Сервилия обеими руками вцепилась ей в волосы и потащила к луже мочи. Она тыкала ее лицом в эту лужу, пока Порция не закашлялась и не очнулась.
– Meretrix mascula! Femina mentula! Грязная, сумасшедшая, низкорожденная verpa!
Порция поднялась на ноги и набросилась на Сервилию, пустив в ход зубы и ногти. Две женщины дрались с переменным успехом, яростно, молча. Эпафродит звал на помощь. Женщин смогли растащить только шестеро слуг.
– Заприте ее в ее комнате! – задыхаясь, велела Сервилия, очень довольная, что сумела взять верх.
Вон она, Порция, вся в крови, поцарапанная и избитая!
– Идите! Делайте, что вам сказано! – рявкнула она. – Делайте, иначе я всех вас распну!
Трое философов высунулись из дверей, но никто не осмелился подойти, никто не протестовал, когда стонущую, кричащую Порцию дотащили до ее комнаты и заперли там.
– Что смотрите? – крикнула хозяйка дома троим философам. – Хотите висеть на крестах, насосавшиеся дешевого пойла пиявки?
Они спрятались в свои комнаты, но Эпафродит остался на месте. Когда Сервилия в таком состоянии, лучше быть при ней.
– Дит, то, что она тут наговорила, – это правда?
– Боюсь, что да, госпожа. Хозяин с другими укрывается в храме Юпитера Наилучшего Величайшего.
– С другими?
– Их там сколько-то человек. Гай Кассий тоже убийца.
Она покачнулась, схватилась за Дита.
– Помоги мне дойти до комнаты, и пусть кто-нибудь вымоет здесь. Сообщай мне все новости, Дит.
– Да, госпожа. А… госпожа Порция?
– Останется там, где находится. Не давать ни еды, ни питья. Пусть сгниет!
Прогнав служанку, Сервилия захлопнула дверь и упала на кушетку, мотая из стороны в сторону головой. Цезарь? Мертв? Нет, этого не может быть! Но это случилось. Катон, Катон, Катон, чтоб ты за это вечно катал камни в аду! Это ты виноват, больше никто. Это ты привел сюда эту шлюху, это ты вложил в голову Брута идею жениться на ней, это ты и тот mentula, твой отец, разрушили мою жизнь! Цезарь, Цезарь! Как я любила тебя! Я всегда буду любить тебя, я не смогу избавиться от этого чувства.
– Нет, господин. Это я попросил Хапд-эфане побыть здесь… просто на всякий случай.
– На какой случай, Гектор?
– Весь город гудит. Прошел ужасный слух. – Гектор запнулся и выпалил: – Все говорят, что Цезарь убит.
– Юпитер! – крикнул Пизон, а Кальвин спрыгнул с кушетки.
– Где? Как? Говори, человек, говори! – приказал Луций Цезарь.
– Ляг, господин Кальвин, пожалуйста, ляг, – взмолился Хапд-эфане.
Гектор повернулся к Луцию Цезарю.
– Кажется, никто ничего не знает, господин. Известно лишь, что Цезарь мертв.
– Ложись, Кальвин, и никаких возражений. Мы с Пизоном все выясним, – сказал Луций Цезарь с порога.
– Потом вернитесь ко мне! – крикнул Кальвин.
– Этого не может быть, этого не может быть, – бормотал Луций Цезарь, скатываясь по лестнице Весталок.
Скачок – пять ступеней, скачок – пять ступеней. Пизон не отставал.
Они ворвались в приемную великого понтифика. Квинктилия и Корнелия Мерула метались по комнате, Кальпурния, как неживая, сидела на скамье, ее поддерживала Юния. Когда мужчины вошли, женщины бросились к ним.
– Где он? – с порога спросил Луций Цезарь.
– Никто не знает, главный авгур, – ответила старшая весталка Квинктилия, толстая, рыхлая женщина. – Мы знаем только то, о чем говорят на Форуме.
– Он приходил домой после заседания? Из курии Помпея?
– Нет, не приходил.
– Кто-нибудь из магистратов был здесь?
– Нет, здесь никого не было.
– Пизон, останься на всякий случай, – приказал Луций Цезарь. – Я пойду в курию Помпея, посмотрю, есть ли там кто-нибудь.
– Возьми с собой ликторов! – крикнул Пизон.
– Нет, Трога и его сыновей будет достаточно.
Луций понесся к Велабру вместе с Гаем Юлием Трогом и тремя его сыновьями. Он то бежал, то переходил на трусцу, то сбивался на шаг и опять бежал. Всюду толклись группы людей, одни плакали, другие в отчаянии ломали руки, но никто ничего не знал, кроме того, что Цезарь мертв, что его убили. Фламиниев цирк, театр, колоннада. У Луция закололо в боку, он остановился передохнуть. Никого, но много свидетельств, что сад покидали в спешке, толпой.
– Оставайся здесь, – коротко бросил он Трогу и пошел по ступеням к курии.
Прежде всего он узнал запах, знакомый любому солдату. Запах свернувшейся крови. Кресло из слоновой кости расколото, куски разлетелись по всему мраморному красно-белому полу. Складной стол валяется у возвышения, справа. Значит, они напали на Цезаря слева. Всюду свитки, а тело лежит почти под стеной, абсолютно недвижное. Наклонившись над ним, Луций понял, что Цезарь мертв и что прошло уже несколько часов после смерти. Он осторожно потянул с головы складку тоги и ахнул, у него сдавило горло. Левая сторона лица представляла собой кровавую массу, блестела белая кость, вместо глаза зияла дыра. О Цезарь!
– Трог! – крикнул Луций.
Трог вбежал и зарыдал как ребенок.
– Нет времени плакать! Пошли двоих сыновей на Овощной форум, чтобы они привезли ручную тележку. Иди! Плакать будешь потом.
Послышался топот двух пар крепких ног. Вошел Трог с третьим сыном, но Луций прогнал их.
– Подождите снаружи, – сказал он и без сил опустился на край возвышения, откуда он мог видеть своего кузена, такого недвижного, в луже крови.
Если так много крови, значит, убившая его рана была одной из последних.
«О Гай, кто мог думать, что все кончится так? Что же мы теперь будем делать? Как же без тебя сможет существовать этот мир? Легче было бы потерять наших богов».
Хлынули слезы. Он плакал по прошедшим годам, по воспоминаниям о радостных днях, по чувству гордости за этого яркого, бесподобного человека. Теперь его нет. Рядом с Цезарем все другие были ничем. Конечно, поэтому они его и убили.
Но когда пришел Трог и сказал, что привезли тележку, Луций Цезарь поднялся с сухими глазами.
– Везите ее сюда, – велел он.
Появилась некрашеная старая деревянная тележка на двух колесах. Дно плоское, узкое, но достаточно длинное, чтобы вместить тело. Ручки тоже длинные – так удобнее толкать тележку перед собой. Луций машинально выгреб из нее остатки земли и ботвы, проследил, чтобы обезображенное лицо оставалось закрытым.
– Осторожно берите его, ребята.
Тело еще не остыло. Теперь Цезарь лежал на спине, и рука его упорно сваливалась с борта тележки, не желая укладываться вдоль. Луций снял с себя тогу с пурпурной каймой и накрыл ею Цезаря, подбив края. Пусть рука свешивается. Она скажет всем, какой груз везет старая ручная тележка.
– Повезем его домой.
Требоний сломя голову бежал за Антонием, криками уговаривая того успокоиться и помочь справиться с ситуацией, созвать палату. Но Антоний несся как ветер, несмотря на свою массу. С группой ликторов он пересек людный Форум и помчался дальше.
Сердитый и обескураженный, Требоний оставил попытки догнать его. Стараясь собраться с мыслями, он велел рабу, несшему за ним стул, возвратиться в курию Помпея и выяснить, что там к чему, а потом явиться в дом Цицерона. После этого он поднялся на Палатин.
Цицерона дома не оказалось, но ему сказали, что хозяин скоро будет. Требоний сел в атрии, взял у управляющего предложенное ему вино, долил туда воды и стал ждать. Пришел его раб и сказал, что курия Помпея пуста и что освободители укрылись в храме Юпитера Наилучшего Величайшего.
Ничего не понимающий Требоний сидел, обхватив голову руками, и старался понять, в чем же крылась ошибка. Почему члены клуба побежали искать убежища, вместо того чтобы пойти на ростру и громогласно объявить о содеянном?
– Дорогой Требоний, что случилось? – раздался вдруг голос Цицерона.
Его встревожил вид Гая Требония. Цицерон навещал жену Квинта, Помпонию, играл роль консультанта по внутрисемейным вопросам и ничего пока не знал.
– Пройдем к тебе, – сказал Требоний, вставая. – Веди меня в кабинет.
– Ну? – спросил Цицерон, закрывая за собой дверь.
– Четыре часа назад группа сенаторов убила Цезаря в курии Помпея, – спокойно сказал Требоний. – Меня с ними не было, но я был их вожаком.
Стареющее морщинистое лицо засияло, как александрийский Фарос. Цицерон радостно вскрикнул и разразился бешеными аплодисментами, потом исступленно схватил Требония за руку.
– Требоний! Ах, какая замечательная, замечательная новость! Где они? На ростре? Или все еще в курии Помпея?
Требоний раздраженно вырвал руку.
– Ха! Я надеялся на это! – зло огрызнулся он. – Нет, они не в курии Помпея! Нет, они не на ростре! Сначала этот олух Антоний запаниковал и удрал. На Карины, я думаю, потому что на Форуме не остановился! Хотя именно он должен был возглавить кампанию по восхвалению тех, кто избавил Рим от тирана, а не бежать домой со всех ног.
– Антоний тоже принимал в этом участие? – не веря своим ушам, еле слышно произнес Цицерон.
Вспомнив, с кем он говорит, Требоний попытался исправить оплошность.
– Нет-нет, конечно нет! Но я знал, что он не в восторге от Цезаря, поэтому думал, что смогу уговорить его уладить это дело, после того как убийство произойдет. Однако я не сумел догнать его и пришел к тебе. Я все равно собирался с тобой переговорить в надежде, что ты нас поддержишь.
– С радостью, с радостью!
– Теперь уже поздно! – в отчаянии крикнул Требоний. – Ты знаешь, что они сделали? Они запаниковали! Запаниковали! Такие люди, как Децим Брут и Тиллий Кимбр, ударились в панику! Моя доблестная команда тираноубийц выскочила из курии Помпея и понеслась к храму Юпитера Наилучшего Величайшего, где затаилась, как свора трусливых собак, позволив четыремстам заднескамеечникам разбежаться в разные стороны с воплями: «Цезарь убит, Цезарь мертв!» После этого они, наверное, попрятались по домам и заперлись на все замки и засовы. А простой люд Рима гудит, и нет ни одного магистрата, способного выйти на Форум.
– Децим Брут? Нет, он никогда не запаниковал бы! – прошептал Цицерон.
– Я говорю тебе, что он струсил, как и все они! Кассий, Гальба, Стай Мурк, Базил, Квинт Лигарий – все! Двадцать два человека на Капитолии сидят в своем же дерьме и молят Юпитера о спасении! Все было ни к чему, Цицерон, – жестко добавил Требоний. – Я думал, что самым трудным будет заставить их сделать это. Я даже не представлял, что может выйти потом! Дикая паника! Весь план развалился, и восстановить наше положение уже нельзя. Они убили, да, но они не удержали позиций. О-о-о! – простонал Требоний. – Дураки, дураки!
Цицерон выпрямился, похлопал Требония по плечу.
– Может быть, еще не поздно. Я сейчас же пойду на Капитолий, а тебе советую собрать нескольких гладиаторов из труппы Децима Брута. Они сейчас в Риме, чтобы участвовать в погребальных играх в честь какого-то его предка… по крайней мере, так он сказал мне на днях. Но, принимая во внимание совершенную акцию, он наверняка вызвал их для охраны. – Цицерон протянул руку Требонию. – Пойдем, дорогой мой, держись веселее! Иди и найди какую-нибудь защиту, а я приведу героев на ростру.
Он снова издал радостный вопль, восторгаясь случившимся.
– Цезарь мертв! О, какой дар на алтарь свободы! Их нужно не просто восхвалять, а превозносить до небес!
День клонился к вечеру, когда в храм Юпитера Наилучшего Величайшего вошел Цицерон в сопровождении Тирона, своего вольноотпущенника и любимца.
– Поздравляю! – прогремел он. – Коллеги сенаторы, какой подвиг! Какая победа Республики!
Громкий голос заставил всех всполошиться. Освободители пронзительно закричали и бросились по углам. Привыкнув к темноте помещения, Цицерон с изумлением пересчитал их. Марк Брут? О боги! Им удалось уговорить и его! И как они все перепуганы! Убийство Цезаря совершенно лишило их человеческих черт. Даже Кассия, даже Децима Брута, даже Минуция Базила, совсем уж бандита.
И он принялся выводить их из этого состояния, пока не понял, что они не слышат его. Не могут взять ничего в толк, не говоря уже о том, чтобы выйти из храма и произносить какие-то речи. Наконец он послал Тирона купить вина и, когда тот вернулся, самолично наполнил им грубые глиняные кубки, которые дал торговец. Они жадно выпили, но продолжали молчать.
Вошел Требоний и тоже попытался взбодрить их.
– Гладиаторы около храма, – коротко сообщил он и презрительно фыркнул. – Как я и боялся, Антоний побежал домой и заперся там. То же самое сделали Долабелла и все члены сената, которые поняли, что произошло. – Он в гневе повернулся к освободителям. – Почему вы трясетесь? Почему вы не на ростре? Люди слетаются к ней, как мухи на труп, но нет никого, кто мог бы сказать им, что случилось.
– Он выглядел так ужасно! – раскачиваясь, простонал с пола Брут. – Человек, полный жизни, вдруг сделался мертвым! Ужасно, ужасно!
– Хватит, – оборвал его Цицерон. Он рывком поднял Брута на ноги и пошел туда, где сидел Кассий, опустив голову между колен. – Кассий, вставай. Мы трое пойдем сейчас на ростру, и не пытайтесь возражать. Кто-то должен поговорить с народом, а поскольку нет ни Антония, ни Долабеллы, придется взять слово вам. Ваши лица худо-бедно знакомы многим. Пошли! Ну же, пошли!
Взяв Кассия и Брута за руки, Цицерон вытащил их из храма и повел вниз по Капитолию, потом силой заставил подняться на ростру. Народу на Форуме было не очень-то много. Никто не кричал. Все в молчаливом недоумении бесцельно бродили туда-сюда. Посмотрев на людей, Брут несколько пришел в себя. Цицерон прав, надо что-то сказать. С колпаком свободы на темных кудрях, в одной тунике, без тоги, он подошел к краю ростры.
– Сограждане, римляне, – негромко сказал он, – это правда, что Цезарь мертв. Для людей, любящих свободу, было невыносимо терпеть и дальше его диктат. Поэтому некоторые из нас, включая меня, решили освободить Рим от тирании.
Он поднял окровавленную руку с кинжалом. Самодельная повязка сбилась на сторону, открыв красную рану. Раздался стон, но быстро разросшаяся толпа не двинулась, не возроптала.
– Нельзя было позволить Цезарю отнять землю у людей, которые владели ею на протяжении сотен лет, и поселить на ней отслуживших свое ветеранов, – так же негромко продолжал Брут. – Мы, освободители, убившие Цезаря, диктатора, царя Рима, понимаем, что римские солдаты должны иметь землю, чтобы жить на ней после ухода со службы, и мы любим солдат Рима, как любил их Цезарь, но мы любим и римских землевладельцев, так как же, я спрашиваю, мы должны были поступить? Цезарь признавал только то, что сам считал нужным, и поэтому его было необходимо убрать. Рим – это не только ветераны, хотя мы, освободившие Рим от Цезаря, очень любим и их…
Он говорил, говорил – и все бессвязно. Все о ветеранах и о земле, а это очень мало значило для горожан. Ни слова по существу, то есть о том, почему и как умер Цезарь. Никто не мог взять в толк, кто такие эти освободители, кого они освободили и от чего. Цицерон слушал с тяжелым сердцем. Он не мог говорить, пока Брут не закончит, но чем дольше тот лепетал, тем меньше ему хотелось что-либо говорить. В его мозгу стучала одна мысль: «Это будет словесное самоубийство». Эта арена не для него, ему необходим резонанс хорошего зала, ему нужно видеть умные лица, а не тупую безликую массу, не понимающую, что ей говорят.
Брут внезапно умолк, словно в нем кончился завод. Толпа не шевелилась и молчала.
И вдруг эту тишину разорвал крик, раздавшийся со стороны Велабра, потом закричали еще, еще, ближе, ближе – из тени, отбрасываемой базиликой Юлия, с южной стороны Капитолия. Еще крик, еще. Стоя на ростре, Брут увидел, что по широкому проходу в толпе движется, приближаясь, небольшая тележка, которую толкают перед собой два очень рослых молодых человека галльской наружности. На тележке лежало что-то покрытое тогой с пурпурной каймой, с одной стороны свисала, болтаясь, белая как мел рука. За первыми двумя галлами шли еще двое, последним шел Луций Цезарь в тунике.
Брут закричал, это был крик ужаса, душевной боли. И прежде чем Цицерон сумел удержать его, он сбежал с ростры, следом за ним кинулся Кассий, и они оба помчались назад, вверх по Капитолию, к храму. Не зная, что еще можно сделать, Цицерон побежал вслед за ними.
– Он на Форуме! Он мертв! Он мертв! Он мертв! Он мертв! Я видел его! – крикнул Брут, вбежав в целлу.
Он упал на пол и зарыдал как сумасшедший. Кассий заполз в свой угол и тоже заплакал. Через миг стонали и плакали все.
– С меня хватит, – сказал Цицерон Требонию, который выглядел очень усталым. – Пойду достану им какой-нибудь еды и приличного вина. Ты, Требоний, останься. Рано или поздно они должны прийти в себя, но не прежде, чем наступит утро, я думаю. Тут холодно, я пришлю также и одеяла.
На пороге он повернул голову и печально посмотрел на Требония.
– Ты слышишь, что делается внизу? Там тоже рыдают, а не ликуют. Похоже, Форум предпочел бы Цезаря, а не свободу.
Сначала Цезаря отнесли в ванную комнату. Хапд-эфане, возвратившийся от Кальвина, старался действовать спокойно, памятуя о том, что он врач. Он совлек с тела порезанную тогу, потом тунику. Набедренную повязку под таким двойным облачением обычно никто не носил. Пока Трог стягивал с мертвых ног высокие красные ботинки альбанских царей, Хапдэфане смывал кровь. Луций Цезарь стоял рядом с ним. Цезарь был красивым мужчиной, с великолепной фигурой даже в свои пятьдесят пять лет. Кожа его, там где ее не касалось солнце, всегда была белой, но сейчас она сделалась белее, чем мел. Потому что вся кровь покинула тело.
– Двадцать три раны, – сказал Хапд-эфане. – Но если бы кто-нибудь пришел ему на помощь, он остался бы жив. Его убил тот, кто ударил сюда. – Он показал на самый умелый удар. Не очень большая рана, но как раз над областью сердца. – Мне не надо вскрывать его грудную клетку, чтобы знать, что лезвие прошло сквозь сердце. Двое из его убийц хотели выразить что-то очень личное. – Он показал на лицо и на гениталии. – Они знали его намного лучше, чем другие. Их оскорбляли его мужская сила и красота.
– Ты можешь привести тело в такой вид, чтобы можно было его показать? – спросил Луций, стараясь понять, кто эти двое.
Кто ненавидел Цезаря до такой степени? И кто вообще пришел его убивать?
– Я обучен мумификации, господин Луций. И я знаю, что это не обязательно у народа, который кремирует своих умерших, – сказал Хапд-эфане.
Он помолчал, его черные, чуть раскосые глаза смотрели на Луция с болью.
– Фараон… она знает?
– О Юпитер! Наверное, нет, – ответил Луций и вздохнул. – Да, Хапд-эфане, я сейчас же пойду к ней. Цезарь хотел бы этого.
– Бедные его женщины, – произнес Хапд-эфане и продолжил свое занятие.
Итак, Луций Цезарь, облачившись в одну из тог своего кузена, отправился с двумя сыновьями Трога к Клеопатре. Он не стал брать лодку, а по Эмилиеву мосту вышел на пустынную Аврелиеву дорогу, не сожалея, что это более чем достаточный крюк. «Гай, Гай, Гай… Ты устал, ты так устал. Я видел, как усталость постепенно накапливалась в тебе и все сгущалась вокруг, словно плотный туман, с тех пор как они вынудили тебя перейти Рубикон. Ты этого никогда не хотел. Ты хотел лишь того, что полагалось тебе по праву. Люди, которые отказывали тебе в этом, были маленькими, незначительными, мелочными, лишенными даже капли здравого смысла. Ими управляли эмоции, а не интеллект. Вот почему они никогда не могли понять тебя и принять. Человек с твоей независимостью одним своим существованием обличал их несусветную глупость. О, как мне будет тебя не хватать!»
Каким-то образом Клеопатра уже знала. Она встретила его, одетая в черное.
– Цезарь мертв, – ровным голосом сказала она, вскинув голову.
Ее удивительные глаза были совершенно сухими.
– Слухи дошли и сюда?
– Нет. Пу’эм-ре увидел это, просеивая песок. После того, как Амун-Ра повернулся и стал смотреть на запад, а Осирис упал и разбился на куски.
– Легкое землетрясение, а? В городе я ничего подобного не заметил, – сказал Луций.
– Боги двигают землю, когда уходят, Луций. Мое тело плачет, но не моя душа, потому что он не умер. Он ушел на запад, откуда и пришел. Цезарь пребудет богом даже здесь, в Риме. Пу’эм-ре прочел это на песке. Он увидел там Форум и храм бога Юлия. Его убили, да?
– Да. Карлики, которые не могли вынести, что их затмевают.
– Они думали, что он хочет стать царем. Но они его совсем не знали. Ужасный акт, Луций. Они убили его, и мир отныне пойдет по другому пути. Одно дело – убить человека, и совсем другое – убить земного бога. Они заплатят за свое преступление, но все народы мира заплатят еще больше. Они вмешались в волю Амуна-Ра, который есть и Юпитер Наилучший Величайший, и Зевс. Они взяли на себя роль бога.
– Что ты скажешь своему сыну?
– Правду. Он – фараон. Как только мы вернемся в Египет, я свергну своего брата-шакала и посажу рядом Цезариона. Настанет день, и он унаследует достояние Цезаря.
– Но он не может быть наследником Цезаря, – мягко заметил Луций.
Желтые глаза расширились, во взгляде мелькнуло презрение.
– О, наследник Цезаря должен быть римлянином, я знаю это. Но Цезарион – кровный сын Цезаря, и он унаследует все качества Цезаря.
– Я не могу остаться, – сказал Луций, – но умоляю тебя как можно скорее вернуться в Египет. Люди, убившие Цезаря, могут захотеть новой крови.
– Да, я уеду. Что меня теперь держит? – Ее глаза заблестели, но ни одна слеза не упала. – Я не успела с ним попрощаться.
– Никто не успел. Если тебе что-то будет нужно, пошли ко мне.
Она проводила его на улицу, в холодную ночь, в сопровождении слуг с факелами, пылающими и запасными. Эти факелы были пропитаны чистым асфальтом, добытым в Иудее. Но такой факел горит недолго. Как и жизнь человека. Только боги живут вечно, но люди подчас забывают о них.
«Как она спокойна! – думал Луций. – Вероятно, властители отличаются от обычных людей. Цезарь был прирожденным властителем. Власть дает не диадема, а дух». На Эмилиевом мосту он встретил самого давнего друга Цезаря по Субуре – всадника Гая Матия, чья семья занимала вторую половину нижнего этажа инсулы Аврелии.
Они обнялись и заплакали.
– Ты знаешь, кто это сделал, Матий? – спросил Луций, вытирая слезы.
Тот обнял его за плечи, и они пошли вместе.
– Я слышал несколько имен, поэтому Пизон попросил меня встретить тебя. Это Марк Брут, Гай Кассий и два личных легата Цезаря, его сослуживцы по галльской войне – Децим Брут и Гай Требоний. Тьфу! – Матий плюнул. – Они всем обязаны ему – и так его отблагодарили.
– Зависть – худший из всех пороков, Матий.
– Идея принадлежала Требонию, – продолжал Матий, – хотя сам он в нападении не участвовал. Его задачей было задержать Антония, чтобы тот не вошел в курию, пока Цезаря не убьют. Внутри не было ликторов. Они все продумали и преуспели в главном, но потом все пошло не по их плану. Убийцы запаниковали и бросились к храму Юпитера Наилучшего Величайшего. Теперь они там.
Луций почувствовал под ложечкой холод.
– Принимал ли Антоний участие в заговоре?
– Кто говорит – да, кто говорит – нет, но Луций Пизон так не думает, и Филипп тоже. Нет реальной причины предполагать такое, Луций, раз Требоний остался на улице, чтобы его задержать. – Матий всхлипнул, захлюпал, последовал новый поток слез. – Ох, Луций, что же нам теперь делать? Если Цезарь, при всей его гениальности, не смог найти выхода, тогда остальным нечего и пытаться. Мы погибли. Как жить без него?
У Сервилии был сложный день. Тертулла продолжала чувствовать себя плохо, и местная тускуланская повитуха отсоветовала ей ехать в город. Там грязно, и воздух нездоровый, да и дорога тряская, неровен час случится выкидыш! Поэтому Сервилия пустилась в дорогу одна и приехала в Рим, когда уже стемнело. Она так быстро прошла мимо швейцара, что тот не успел ничего ей сказать. Да она и не стала бы его слушать. Короткие толстые ножки вынесли ее на колоннаду. С мужской половины неслись пьяные вопли. Ах, философы, ах, паразиты! Они, без сомнения, опять напились. Будь ее воля, они ночевали бы на мусорной куче под Земляным валом у известковых ям. Или, что еще лучше, висели бы на трех крестах среди розовых клумб перистиля.
Ее служанка бежала за ней, стараясь не отставать. Сервилия вошла в свои комнаты, скинула на пол накидку. Чувствуя, что ее мочевой пузырь вот-вот лопнет, она сначала хотела пройти в уборную, потом пожала плечами и вышла в коридор, ведущий к столовой и кабинету Брута. Везде горели лампы. Эпафродит, ломая руки, вышел ей навстречу.
– Не говори мне ничего! – гаркнула она, будучи в очень плохом настроении. – Что эта девка опять натворила?
– Этим утром нам показалось, что она умерла, госпожа, и мы послали за хозяином в курию Помпея. Но он оказался прав. Он сказал, что у нее просто обморок, и это действительно было так.
– Значит, он весь день просидел у ее постели, а не находился, как должно, в палате?
– В том-то и дело, что нет, госпожа! Он сказал слуге, что у нее просто обморок, и домой не пошел! – Эпафродит зарыдал. – О-о-о, а теперь он не может вернуться домой!
– Что за чушь? Почему это не может?
– Он хочет сказать, – крикнула вбежавшая Порция, – что Цезарь мертв и что мой Брут – мой Брут! – убил его!
Ужас парализовал Сервилию. Она стояла, чувствуя, как что-то теплое течет по ногам. Моча. Но она онемела и не могла ни двинуться, ни вздохнуть. Застыла с открытым ртом и выпученными глазами.
– Цезарь мертв, мой отец отомщен! Твой любовник мертв, потому что твой сын убил его! И это я заставила его сделать это! Я заставила!
Способность двигаться неожиданно вернулась. Сервилия подскочила к Порции и с размаху ударила ее кулаком. Порция растянулась на полу во весь свой рост, а Сервилия обеими руками вцепилась ей в волосы и потащила к луже мочи. Она тыкала ее лицом в эту лужу, пока Порция не закашлялась и не очнулась.
– Meretrix mascula! Femina mentula! Грязная, сумасшедшая, низкорожденная verpa!
Порция поднялась на ноги и набросилась на Сервилию, пустив в ход зубы и ногти. Две женщины дрались с переменным успехом, яростно, молча. Эпафродит звал на помощь. Женщин смогли растащить только шестеро слуг.
– Заприте ее в ее комнате! – задыхаясь, велела Сервилия, очень довольная, что сумела взять верх.
Вон она, Порция, вся в крови, поцарапанная и избитая!
– Идите! Делайте, что вам сказано! – рявкнула она. – Делайте, иначе я всех вас распну!
Трое философов высунулись из дверей, но никто не осмелился подойти, никто не протестовал, когда стонущую, кричащую Порцию дотащили до ее комнаты и заперли там.
– Что смотрите? – крикнула хозяйка дома троим философам. – Хотите висеть на крестах, насосавшиеся дешевого пойла пиявки?
Они спрятались в свои комнаты, но Эпафродит остался на месте. Когда Сервилия в таком состоянии, лучше быть при ней.
– Дит, то, что она тут наговорила, – это правда?
– Боюсь, что да, госпожа. Хозяин с другими укрывается в храме Юпитера Наилучшего Величайшего.
– С другими?
– Их там сколько-то человек. Гай Кассий тоже убийца.
Она покачнулась, схватилась за Дита.
– Помоги мне дойти до комнаты, и пусть кто-нибудь вымоет здесь. Сообщай мне все новости, Дит.
– Да, госпожа. А… госпожа Порция?
– Останется там, где находится. Не давать ни еды, ни питья. Пусть сгниет!
Прогнав служанку, Сервилия захлопнула дверь и упала на кушетку, мотая из стороны в сторону головой. Цезарь? Мертв? Нет, этого не может быть! Но это случилось. Катон, Катон, Катон, чтоб ты за это вечно катал камни в аду! Это ты виноват, больше никто. Это ты привел сюда эту шлюху, это ты вложил в голову Брута идею жениться на ней, это ты и тот mentula, твой отец, разрушили мою жизнь! Цезарь, Цезарь! Как я любила тебя! Я всегда буду любить тебя, я не смогу избавиться от этого чувства.