Страница:
– Радикальные действия производит сердце, – сказал он. – Теперь я, может быть, способен лучше писать. Мне есть что забывать.
Эмма провела пальцами по гладким мускулам его руки.
– Почему у мужчины эта часть самая гладкая? – спросила она. – Именно это место?
За завтраком они сидели у стола бок о бок, и разговаривая, держались за руки. В том, что касалось жены и дочери, Денни, казалось, наткнулся на непроницаемую стену. Родители жены были готовы посадить его под арест, если он попытается встретиться со своей семьей. При мысли о том, как люди проживают свою жизнь, Эмму охватила легкая меланхолия, кроме того, у нее снова появилось сильное ощущение тревоги, свойственной ей как жене – от ожидания, что Сесил может подъехать в любую секунду.
– Я ухожу, пока ты не взорвалась от нервозности, – сразу же сказал Денни. – Ты себя чувствуешь очень виноватой?
– Не очень, – ответила Эмма. – У меня для этого слишком плохой характер.
Его машина была битком набита, но он все-таки нашел для нее экземпляр своего романа. – Разве эти бутылки не гремят во время езды? – полюбопытствовала она. На заднем сиденье лежало двадцать или тридцать пустых бутылок из-под виски. Денни задумался, что бы написать ей на книге, и не ответил. Эмма знала, что в жизни едва ли ей встретится человек, с которым у нее будет столько общего – сидя за столом, они так хорошо понимали друг друга. Из всех людей лишь он никогда не менял о ней своего мнения.
– Лучше мне ничего не сделать, – напряженно произнес он, протягивая ей книгу. Она называлась «Трава в смятении».
– Пожалуйста, подожди немного с женитьбой, – попросила Эмма. Судя по его лицу, она заключила, что он готов жениться завтра-послезавтра, если подвернется кто-то, кто на него клюнет.
– Ты хочешь сказать, пока я не поумнею? – улыбнулся Денни. Волосы у него отросли совсем длинные.
Эмма не могла этого вынести. Ее мать была права. Он должен был принадлежать ей. Она повернулась, чувствуя, что должна уйти.
– Ах Денни, – вздохнула она. – Кого это волнует?
Как только Денни уехал, она прекратила ждать Флэпа. Если ему не хватило интуиции приехать домой, чтобы помешать ей согрешить, едва ли он приедет, чтобы ей было не скучно одной. Рыба, вероятно, клевала. Она нанесла немного крема на щеки, покрывшиеся загаром, и снова взялась за газету, чтобы прочитать продолжение истории о мужчине, уничтожившем серьги своей жены. Когда она читала, зазвонил телефон.
– Ну, надеюсь, у тебя сегодня настроение получше вчерашнего, – сказала ее мать.
– Не знаю, может да, а может – нет. Надо еще посмотреть, как будут развиваться события. А ты как?
– Огорчена. Кроме того, подверглась приставаниям. Предварительно приглашаю тебя и Томаса на обед. Я тебе не звонила сегодня утром, потому что позволила Генералу вывести меня на завтрак. Он доставил мне столько неудобств, что лучше было не ходить. Надеюсь, ты не слишком разленилась.
Эмма припомнила, как она ждала ее звонка, пытаясь одновременно настроиться на Денни.
– Если кто-то просыпается попозднее, это не значит, что он ленится.
– А меня охватила лень оттого, как этот человек ест яйца, – заметила Аврора. – Я думаю, он их ест правильно, по-военному. Не знаю. Вы вдвоем придете ко мне в семь?
– Нет, – ответила Эмма.
– Господи. Ты что, хочешь вредничать второй день подряд? Зачем ты вредничаешь, когда я встревожена?
– Мама, ты как всегда делаешь скоропалительные выводы, – возразила Эмма. – Я рада прийти в семь, но так случилось, что Флэп ушел.
– Он тебя бросил?
– Не принимай желаемое за действительное. Я думаю, он меня не бросит, пока не посмотрит, какой ребенок у меня родится. Они с отцом на рыбалке. Купили новую лодку.
– А, ерунда. Если бы этот парень сам родился рыбой, он избавил бы всех нас от лишней заботы. Я с каждой минутой раздражаюсь все больше.
– А с кем у тебя свидание? – спросила Эмма.
– А, с Альберто, – рассеянно ответила Аврора. – Я считаю, что задолжала ему ужин. В последнее время он меня очень баловал концертами.
– Прекрасно, я обожаю Альберто!
– Ладно, нечего петь ему дифирамбы. Он и сам поет весьма громко, как ты знаешь. Кстати, сегодня вечером ему запрещено петь, так что и не проси. Кроме того, ему запрещено упоминать Геную, так что ты тоже о ней не говори.
– Держишь его на коротком поводке, на строгом ошейнике? Почему нельзя упоминать Геную?
– Потому что он слишком скучен, когда касается этого предмета. Он считает, что если там родился, то это дает ему право описывать каждый камушек на генуэзских мостовых. Я уже слышала, как он описывал все эти камушки, и это было совершенно излишне. Я была в этой Генуе, один к одному Балтимор.
– Ты знаешь, меня осенила блестящая идея, – добавила она. – Раз твой друг Дэниел в городе, ты должна привести его с собой. Молодой писатель очень подойдет на роль четвертого гостя. Мне не терпится посмотреть, стал ли он хоть чуть-чуть получше одеваться?
– Нет, Флэп не захочет, чтобы я взяла его с собой, даже если мне удастся его разыскать. Мне кажется, он ревнует меня к Денни.
– Дорогая, это только его проблема. Не обращай внимания. Я твоя мать, и будет вполне прилично, если в отсутствие мужа тебя будет сопровождать друг. В цивилизованном обществе отсутствие мужа допускается.
– Мне кажется, на моего цивилизованное общество не производит никакого впечатления. – Неожиданная ирония, окрасившая положение, прибавила ей смелости.
– А тебе правда кажется, что это хорошая мысль? – спросила она. – Я хочу сказать, вообще. Чтобы замужних дам сопровождали мужчины, не их мужья? Разве это иногда не вызывает осложнений?
Аврора фыркнула.
– Естественно. Это чревато недоразумениями. Не понимаю, почему у меня самой не возникало проблем, если учесть мою активность и нежелание твоего отца сопровождать меня в гости. Ты со своими вопросами отнимаешь у меня слишком много времени. Можно сказать, что проблем множество, а хорошие вечеринки – редкость. Я буду ждать вас с Дэниелом в семь часов, надеюсь, что вы оба будете сверкать остроумием.
– Уймись. Я не знаю, где он, и не уверена, что смогу его найти.
– Ах, Эмма. Прекрати. Я случайно проезжала сегодня утром по твоей улице и заметила, что его машина исключительно дискредитирующего вида стояла перед твоим домом. Его автомобиль ни с чьим не перепутаешь. Так что достань его из той кладовки, куда запрятала, отмой как можно лучше и тащи сюда. Не задерживай меня по пустякам, мне готовить надо.
Эмма забеспокоилась. В итоге это ей с рук не сошло. Положение изменилось, хуже – стало неопределенным. Она почувствовала нарастающую враждебность, но постаралась проглотить ее. Надо же было выяснить, какую игру затевает ее мать.
– Трепло, – выпалила она, не сдержавшись. – Жаль, что я живу с тобой в одном городе. Мне нужна личная свобода. И я не могу прийти с Денни. Насколько мне известно, он уехал из города.
– Хм-хм. Мне кажется, он должен бы сообщать тебе о своих передвижениях, раз уж собрался поставить под угрозу твою репутацию. Я не питаю уважения к субъектам, которых нет, когда они нужны. Твой отец всегда оказывался поблизости, когда был мне нужен, правда, когда я в нем не нуждалась, он тоже был рядом. Придется мне, пожалуй, разрешить Альберто прийти с его немыслимым сынком.
– Мне не нравится, что ты ездишь по моей улице, – сказала Эмма, вешая трубку.
ГЛАВА V
– А, шпионка, ты здесь, – сказала Эмма. Она решила, что лучше всего сразу же перейти в наступление, это было проще всего, потому что ее все еще переполняла враждебность. Ее мать была одета в одно из своих многочисленных длинных платьев, на этот раз розовое, перехваченное крученым поясом, который она нашла где-то в Мехико. В руке она держала необычное ожерелье африканского происхождения из серебра с янтарем, которое, как раньше было сказано Эмме, было потеряно.
– А, так ты нашла свое янтарное ожерелье. Какое красивое! Может, подаришь мне, пока снова не потеряла?
Аврора оглядела свою дочь, которая на этот раз была одета вполне прилично, в красивое желтое платье.
– Может быть, и подарю, когда ты до него дорастешь. А я смотрела на Ренуара, – добавила она.
– Красиво, – протянула Эмма, сама им залюбовавшись.
– Еще бы. Пожалуй, я бы предпочла смотреть на Ренуара, чем разговаривать с Альберто. По твоей милости я была вынуждена пригласить его сына. Так что, вероятно, Генуи нам сегодня достанется в избытке, ничего не поделаешь.
– Зачем ты с ним встречаешься, если он тебе не нравится? – полюбопытствовала Эмма, следуя за матерью, выплывшей на верхнюю площадку внутреннего дворика. – Этого я в тебе никогда не пойму. Почему ты видишься со всеми этими людьми, если их не любишь?
– К счастью для тебя, ты слишком молода, чтобы это понять, – ответила Аврора. – Я чем-то должна себя занять, иначе старость наступит завтра же.
Опершись о балкон, Аврора стояла вместе с дочерью, глядя, как луна поднимается над вязами, над кипарисом, который она любила больше всех деревьев на свете, над высокой стеной сосен, которые окружали задний двор.
– А кроме того, я их люблю, – задумчиво продолжала она. – Они в большинстве своем очаровательные мужчины. Но мне, видимо, суждено встречать людей, в которых шарма или слишком мало, или чересчур много. Слишком мало у меня уже было, а теперь я не могу найти, где его будет больше. А ты явно удовлетворилась вариантом, где о шарме и говорить не приходится.
– Ненавижу этот шарм, – сразу же заявила Эмма.
– Да, до моего ожерелья тебе еще надо созреть, – сказала Аврора, надевая его на шею. – Помоги мне, пожалуйста, застегнуть.
Еще минуту она в задумчивости смотрела на луну. Эмма часто наблюдала у нее такое задумчиво-спокойное выражение лица, обычно перед приходом гостей. Словно ее мать ненадолго зависала в бездействии, чтобы потом проявить еще большую энергию.
– Кроме того, вполне логично, что я предпочитаю Ренуара данному мужчине. Ренуар – прекрасный. Мало что может с ним сравниться.
– Я люблю его, но Клее мне все-таки нравится гораздо больше, – заметила Эмма.
Это была другая прекрасная картина ее бабушки, купленная ею уже в очень пожилом возрасте. Ее мать никогда не любила эту картину, хотя и не возражала, чтобы она висела у нее в гостиной. Видимо, это был последний предмет многочисленных разногласий между Авророй и Амелией Старретт, потому что та покупала картину, когда она уже стоила недешево. Аврора не хотела, чтобы мать тратила большие деньги на картину, которая, как ей казалось, того не стоила, и тот факт, что со времени покупки она многократно увеличилась в цене, не развеял ее неприязни. Это была поразительная, смелая композиция нескольких линий, одни серые, другие черные, третьи красные, расположенные под углом друг к другу и не соприкасающиеся. Ее мать отвела для картины место на белой стене рядом с пианино, как казалось Эмме, слишком близко от больших окон. По временам картину заливал такой яркий свет, что она становилась почти невидимой.
– Ну ее-то ты можешь взять, как только обзаведешься приличным жильем, – сказала Аврора. – Я не до такой степени ее не люблю, чтобы сослать в гараж, но когда у тебя будет нормальный дом, ты должна будешь ее забрать. Это была одна из серьезнейших ошибок твоей бабушки, другой ошибкой, разумеется, был твой дед.
– Вот у кого был шарм, который ты так ценишь, – заметила Эмма.
– Да, отец был очарователен, – согласилась Аврора. – Шарма хватало каждому, кто был воспитан на чарльстоне, это я понимаю. Он никогда не повышал на меня голоса, пока не дожил до восьмидесяти лет, но в этом возрасте постарался наверстать упущенное. Последние десять лет своей жизни он только и кричал на меня.
– Почему? – удивилась Эмма.
– Откуда мне знать. Может быть, этим чарльстонщикам шарма отпущено всего на восемьдесят лет.
– Звонят в дверь.
Аврора зашла в спальню и взглянула на часы – старые бронзовые корабельные часы, полученные в наследство от дяди, который бывал в море.
– Это он, – сказала она, – как всегда раньше времени.
– Всего на десять минут.
– Иди впусти его, раз ты его обожаешь, – сказала Аврора. – Я намерена простоять на балконе еще десять минут, как и планировала. Можешь ему сказать, что я разговариваю по телефону.
– По-моему, ты ужасна, – сказала Эмма. – Ты же уже готова.
– Да, но я настроена еще полюбоваться луной. А потом я буду с Альберто как можно любезней. Кроме того, он генуэзец до мозга костей. Ты же читала, какие они расчетливые. Они даже Америку чуть не присвоили. Альберто всегда приходит на десять минут раньше. Он надеется, что я отнесу этот факт на счет его безумной импульсивности – когда-то она действительно была ему свойственна. Пойди впусти его, и пусть он откупорит вино.
– Большой груз, – объявил Альберто, скрежеща зубами под тяжестью апельсинового деревца. – Ох, и цветов я ей сегодня принес.
Альберто и его сын Альфредо, оба ростом лишь на дюйм повыше Рози, вошли в гостиную и стали раскладывать цветы на ковре. Как только Альберто избавился от апельсина, он повернулся, быстрыми шагами подошел к Эмме, протягивая обе руки. Глаза его сияли, а улыбка казалась одухотворенной.
– Ах, Эмма, Эмма, Эмма. Альфредо, подойди и поцелуй ее. Только посмотри на нее – великолепное желтое платье, великолепные волосы, а какие глаза! Когда у тебя будет ребеночек, милая? Я тебя люблю.
Он крепко сжал ее в объятьях и громко поцеловал в обе щеки, в довершение похлопал по спине, и потом его итальянская шумливость внезапно прошла, словно энергии ему хватило только на пять секунд.
Девятнадцатилетний Альфредо с круглыми щеками и глазами навыкате принялся за свою порцию поцелуев, но отец вдруг твердой рукой отстранил его.
– Зачем ты себе льстишь? Она вовсе не хочет тебя целовать. Я хотел тебя подразнить. Пойди и сделай нам несколько Кровавых Мери; если нам не подфартит, они придутся очень кстати.
– Вы в последнее время не приходили в магазин, – сказал Альфредо, пожирая Эмму своими выпученными глазами. Он начинал постигать семейный бизнес – торговлю музыкальными инструментами – с самых азов. Азы приходились на отдел губных гармошек, и Альфредо говорил о них при малейшем удобном случае.
– К чему этот разговор? – вмешался Альберто, – ей не нужна гармошка.
– На ней может научиться играть кто угодно. Альфредо повторял эту фразу раз по восемьдесят на дню. Обняв Альберто, Эмма повела его на кухню, чтобы найти вазы и открыть вино. Проходя мимо лестницы, он устремил кверху алчущий взор. С тех пор, как он допускался наверх, прошло много лет, если не считать того, что однажды ему было разрешено подняться, чтобы бросить беглый взгляд на Ренуара, но дарованное время он употребил, главным образом, на созерцание кровати, вызвав немалое раздражение Авроры. Когда-то между ними все было по-другому, и Альберто никак не мог это забыть, хотя с тех пор у него было две жены. В отношениях с ними хорошо зарекомендовал себя прямолинейный подход, но с Авророй ему уже не удавалось прямолинейно подойти к такому прямолинейному подходу. Даже в своих фантазиях он не мог приблизиться к верхним подступам в ее доме, и все, что он воображал, всегда происходило в гостиной.
– Эмма, она меня сегодня примет? – спросил он. – Я достаточно наряден? Она сегодня в хорошем настроении? Я думаю, ей понравятся мои цветы, по крайней мере, я на это надеюсь, но мне кажется, что я зря взял с собой Альфредо. Я стараюсь не давать ему говорить о гармошках, но что я могу сделать? Он молод и ничего больше не знает, так о чем же ему говорить?
– Ах, не беспокойся, я о тебе позабочусь, – пообещала Эмма.
Когда ей было четырнадцать лет, Альберто занимался с ней постановкой голоса. В свое время он был популярным тенором и выступал во всех престижных оперных театрах мира, но из-за раннего инфаркта или инсульта оставил свою карьеру и занялся музыкально-инструментальным бизнесом. У ее матери его участь была решена, он не имел шансов, но не сдавался, отчасти поэтому Эмма любила его. Никакая галантность не трогала ее так, как эта. Он уже успел сильно помяться. Костюм его был мешковат и слишком плотен для жаркого вечера, галстук завязан неуклюже, и грязь из горшка с апельсином запачкала манжет. Но хуже всего было то, что на манжетах были неподходящие запонки.
– Альберто, ну почему ты такой дурак? Ты же знаешь, как мама тиранит людей. Почему ты не найдешь какую-нибудь милую женщину? Я не могу все время сидеть здесь, чтобы тебя защищать.
– О, это фантастическая женщина. Лучшая в моей жизни. Теперь ты моя союзница, и может быть, вместе мы добудем ее для меня.
Вдруг из гостиной донесся звук губной гармошки, на которой играли в полную силу. Альберто мгновенно ожил и швырнул штопор в раковину.
– Идиот, предатель, – закричал он. – Это последняя капля. Он меня погубил. У меня волосы от этого дыбом встают.
– О Господи! – воскликнула Эмма. – Почему ты разрешил ему взять с собой гармошку?
– Нет, ты послушай, послушай! – настаивал Альберто. – Что он играет?
Несколько секунд они слушали.
– Моцарт! – завопил Альберто. – Это последняя капля.
– Он у меня сейчас получит, – добавил он, направляясь к двери, Эмма – за ним.
Сцена, открывшаяся им, была еще более удивительная, чем та, что они ожидали увидеть. Аврора не выглядывала с верхних ступенек лестницы, как они ожидали, они застали ее в гостиной, где она сидела во всем великолепии своего розового платья и янтарного ожерелья, с блестящими роскошными волосами, держа желтые розы в руках и выказывая радостный интерес к Альфредо, расположившемуся на полу в центре гостиной рядом с гирляндой и выдувавшему звуки, принадлежность которых Моцарту мог установить только профессиональный музыкант. Альберто со сжатыми кулаками, уже приготовившийся обрушить их на сына, вынужден был разжать пальцы и выжидать окончания маленького концерта с самым добродетельным видом, на который он только был способен.
Как только Альфредо закончил, Аврора с улыбкой поднялась.
– Спасибо, Альфредо, – сказала она. – Ты меня просто очаровал. Пожалуй, тебе недостает нежности в интонациях, которая должна быть присуща исполнению произведений Моцарта, но ты знаешь не хуже меня, что совершенство не дается легко. Тебе надо продолжать работать.
Мимоходом похлопав его по плечу, она обратилась к его отцу.
– Аль-берто, – как всегда, пропела она. – Гирлянда самая восхитительная, у меня вообще давным-давно не было таких. – Она поцеловала его в обе щеки и, к изумлению Эммы, одарила самой любезной улыбкой.
– Это чудесно, Альберто, – сказала Аврора. – У тебя просто замечательный флорист. Я не знаю, чем заслужила такое множество цветов.
Альберто понемногу приходил в себя от шока, вызванного музыкальным номером. Все еще не в силах поверить, что у этого вечера есть какие-то перспективы, он не мог удержаться от злобных взглядов в сторону Альфредо, что не ускользнуло от внимания Авроры.
– Альберто, перестань пугать парня, – сказала она. – Я бы не сердилась на такого изумительного мальчика, как твой Альфредо, если бы он был моим сыном. Это все мои козни. Он только показал мне свою новую симфоническую гармошку, и через две минуты я хитростью заставила его играть. Надеюсь, что бы позаботишься о его музыкальном образовании, кроме того, я надеюсь, что ты откупорил вино.
– А если ты его не открыл, то, конечно же, из-за Эммы, – добавила она. – Ей были даны исчерпывающие инструкции. – Она кокетливо улыбнулась дочери.
– Да, это я виновата, – подтвердила Эмма. Вечер только начинается, и у Альберто была масса времени набрать штрафные очки.
– Я и рок могу играть, – похвастался Альфредо, из-за чего на носу его отца вздулась вена.
– Нет, ты сыграл достаточно, – запротестовала Аврора. – Твой отец больше не потерпит, чтобы я во второй раз тебя эксплуатировала. Кроме того, я тут приготовила разные пустяки, чтобы мы могли их пожевать, и уверена, что все хотят выпить. Альберто, мне кажется, ты опять нервничаешь. Просто не знаю, что с тобой делать.
Она взяла Альберто за руку и, взглядом показав дочери, что возлагает на нее ответственность за все, что будет происходить дальше в гостиной, танцующей походкой отправилась к внутреннему дворику. Альфредо ступал позади нее, соблюдая самую малую дистанцию, на которую только мог решиться.
Ужин был замечательный, начиная с грибов, фаршированных паштетом, на смену которым пришел холодный суп с крессом, после чего было подано блюдо из телятины, – Эмма не знала, как оно называется, – в кислом соусе с рататуем, а потом появились сыр, груши и кофе – на этой стадии Альфредо заснул, положив голову на стол, так что они пили бренди без малейшей опасности со стороны его губной гармошки.
Они ужинали во внутреннем дворике и по какому-то волшебству Аврора даже сумела обеспечить минимальный доступ насекомых. Альберто был так вдохновлен столь доброжелательным приемом, что на какое-то время вознесся на вершины своего былого итальянского шарма. Каждые две минуты он вскакивал, чтобы разлить напитки, проходя мимо Авроры, неизменно похлопывал ее по спине, и проглотив три кусочка, переставал есть, чтобы похвалить кушанья. Аврора сносила как комплименты, так и похлопывания, ела собственные блюда со здоровым аппетитом и воздерживалась от каких-либо выпадов, хотя и обратила внимание на манеры Альфредо за столом. Вечер был такой приятный, что Эмма и сама бы блеснула, если бы ей было что сказать.
Потом без очевидных причин, когда они сидели, попивая бренди, Альберто вдруг пал духом. Только что он был в хорошем настроении и вдруг расплакался. Слезы катились у него по щекам, грудная клетка колыхалась, и он горестно покачивал головой из стороны в сторону.
– Такая хорошая, – он указал жестом на остатки еды, – такая красивая, – и он повернулся к Авроре. – Я этого не заслуживаю. Нет, не заслуживаю.
Аврора не удивилась.
– Альберто, ты же не будешь плакать, – сказала она. – Такой удивительный мужчина, нет, я этого не вынесу.
– Ах, нет. Ты меня кормишь этой едой, ты такая милая. И Эмма тоже такая милая. Не знаю… А я-то, старый дурак… Я больше не пою. Продаю контрабасы, электрогитары, гармошки. Разве это жизнь? Мне нечего тебе предложить.
– Альберто, сейчас ты пойдешь со мной в сад, и я прочитаю тебе лекцию, – объявила Аврора, поднимаясь. – Ты знаешь, что я не позволю тебе так расстраиваться.
Эмма провела пальцами по гладким мускулам его руки.
– Почему у мужчины эта часть самая гладкая? – спросила она. – Именно это место?
За завтраком они сидели у стола бок о бок, и разговаривая, держались за руки. В том, что касалось жены и дочери, Денни, казалось, наткнулся на непроницаемую стену. Родители жены были готовы посадить его под арест, если он попытается встретиться со своей семьей. При мысли о том, как люди проживают свою жизнь, Эмму охватила легкая меланхолия, кроме того, у нее снова появилось сильное ощущение тревоги, свойственной ей как жене – от ожидания, что Сесил может подъехать в любую секунду.
– Я ухожу, пока ты не взорвалась от нервозности, – сразу же сказал Денни. – Ты себя чувствуешь очень виноватой?
– Не очень, – ответила Эмма. – У меня для этого слишком плохой характер.
Его машина была битком набита, но он все-таки нашел для нее экземпляр своего романа. – Разве эти бутылки не гремят во время езды? – полюбопытствовала она. На заднем сиденье лежало двадцать или тридцать пустых бутылок из-под виски. Денни задумался, что бы написать ей на книге, и не ответил. Эмма знала, что в жизни едва ли ей встретится человек, с которым у нее будет столько общего – сидя за столом, они так хорошо понимали друг друга. Из всех людей лишь он никогда не менял о ней своего мнения.
– Лучше мне ничего не сделать, – напряженно произнес он, протягивая ей книгу. Она называлась «Трава в смятении».
– Пожалуйста, подожди немного с женитьбой, – попросила Эмма. Судя по его лицу, она заключила, что он готов жениться завтра-послезавтра, если подвернется кто-то, кто на него клюнет.
– Ты хочешь сказать, пока я не поумнею? – улыбнулся Денни. Волосы у него отросли совсем длинные.
Эмма не могла этого вынести. Ее мать была права. Он должен был принадлежать ей. Она повернулась, чувствуя, что должна уйти.
– Ах Денни, – вздохнула она. – Кого это волнует?
2
Когда он отъехал, Эмма вошла в дом и убрала все следы его пребывания, даже выбросила мусор. Потом она с большим облегчением подумала, что приключение сошло ей с рук, и расслабилась, даже задремала у себя на ступенях. Утренние облака разошлись, и она загорела. Эмма решила сказать, что книга ей прислана по почте. Если бы Флэп поймал ее, ей пришлось бы дать ему объяснения, но раз он ее не поймал, то она не была уверена, что ему надо что-нибудь объяснять. Они с Денни были пойманы, точнее, они поймали друг друга: сознание отсутствия тех чувств, которые она могла испытывать только с ним, было достойным наказанием за ее преступление.Как только Денни уехал, она прекратила ждать Флэпа. Если ему не хватило интуиции приехать домой, чтобы помешать ей согрешить, едва ли он приедет, чтобы ей было не скучно одной. Рыба, вероятно, клевала. Она нанесла немного крема на щеки, покрывшиеся загаром, и снова взялась за газету, чтобы прочитать продолжение истории о мужчине, уничтожившем серьги своей жены. Когда она читала, зазвонил телефон.
– Ну, надеюсь, у тебя сегодня настроение получше вчерашнего, – сказала ее мать.
– Не знаю, может да, а может – нет. Надо еще посмотреть, как будут развиваться события. А ты как?
– Огорчена. Кроме того, подверглась приставаниям. Предварительно приглашаю тебя и Томаса на обед. Я тебе не звонила сегодня утром, потому что позволила Генералу вывести меня на завтрак. Он доставил мне столько неудобств, что лучше было не ходить. Надеюсь, ты не слишком разленилась.
Эмма припомнила, как она ждала ее звонка, пытаясь одновременно настроиться на Денни.
– Если кто-то просыпается попозднее, это не значит, что он ленится.
– А меня охватила лень оттого, как этот человек ест яйца, – заметила Аврора. – Я думаю, он их ест правильно, по-военному. Не знаю. Вы вдвоем придете ко мне в семь?
– Нет, – ответила Эмма.
– Господи. Ты что, хочешь вредничать второй день подряд? Зачем ты вредничаешь, когда я встревожена?
– Мама, ты как всегда делаешь скоропалительные выводы, – возразила Эмма. – Я рада прийти в семь, но так случилось, что Флэп ушел.
– Он тебя бросил?
– Не принимай желаемое за действительное. Я думаю, он меня не бросит, пока не посмотрит, какой ребенок у меня родится. Они с отцом на рыбалке. Купили новую лодку.
– А, ерунда. Если бы этот парень сам родился рыбой, он избавил бы всех нас от лишней заботы. Я с каждой минутой раздражаюсь все больше.
– А с кем у тебя свидание? – спросила Эмма.
– А, с Альберто, – рассеянно ответила Аврора. – Я считаю, что задолжала ему ужин. В последнее время он меня очень баловал концертами.
– Прекрасно, я обожаю Альберто!
– Ладно, нечего петь ему дифирамбы. Он и сам поет весьма громко, как ты знаешь. Кстати, сегодня вечером ему запрещено петь, так что и не проси. Кроме того, ему запрещено упоминать Геную, так что ты тоже о ней не говори.
– Держишь его на коротком поводке, на строгом ошейнике? Почему нельзя упоминать Геную?
– Потому что он слишком скучен, когда касается этого предмета. Он считает, что если там родился, то это дает ему право описывать каждый камушек на генуэзских мостовых. Я уже слышала, как он описывал все эти камушки, и это было совершенно излишне. Я была в этой Генуе, один к одному Балтимор.
– Ты знаешь, меня осенила блестящая идея, – добавила она. – Раз твой друг Дэниел в городе, ты должна привести его с собой. Молодой писатель очень подойдет на роль четвертого гостя. Мне не терпится посмотреть, стал ли он хоть чуть-чуть получше одеваться?
– Нет, Флэп не захочет, чтобы я взяла его с собой, даже если мне удастся его разыскать. Мне кажется, он ревнует меня к Денни.
– Дорогая, это только его проблема. Не обращай внимания. Я твоя мать, и будет вполне прилично, если в отсутствие мужа тебя будет сопровождать друг. В цивилизованном обществе отсутствие мужа допускается.
– Мне кажется, на моего цивилизованное общество не производит никакого впечатления. – Неожиданная ирония, окрасившая положение, прибавила ей смелости.
– А тебе правда кажется, что это хорошая мысль? – спросила она. – Я хочу сказать, вообще. Чтобы замужних дам сопровождали мужчины, не их мужья? Разве это иногда не вызывает осложнений?
Аврора фыркнула.
– Естественно. Это чревато недоразумениями. Не понимаю, почему у меня самой не возникало проблем, если учесть мою активность и нежелание твоего отца сопровождать меня в гости. Ты со своими вопросами отнимаешь у меня слишком много времени. Можно сказать, что проблем множество, а хорошие вечеринки – редкость. Я буду ждать вас с Дэниелом в семь часов, надеюсь, что вы оба будете сверкать остроумием.
– Уймись. Я не знаю, где он, и не уверена, что смогу его найти.
– Ах, Эмма. Прекрати. Я случайно проезжала сегодня утром по твоей улице и заметила, что его машина исключительно дискредитирующего вида стояла перед твоим домом. Его автомобиль ни с чьим не перепутаешь. Так что достань его из той кладовки, куда запрятала, отмой как можно лучше и тащи сюда. Не задерживай меня по пустякам, мне готовить надо.
Эмма забеспокоилась. В итоге это ей с рук не сошло. Положение изменилось, хуже – стало неопределенным. Она почувствовала нарастающую враждебность, но постаралась проглотить ее. Надо же было выяснить, какую игру затевает ее мать.
– Трепло, – выпалила она, не сдержавшись. – Жаль, что я живу с тобой в одном городе. Мне нужна личная свобода. И я не могу прийти с Денни. Насколько мне известно, он уехал из города.
– Хм-хм. Мне кажется, он должен бы сообщать тебе о своих передвижениях, раз уж собрался поставить под угрозу твою репутацию. Я не питаю уважения к субъектам, которых нет, когда они нужны. Твой отец всегда оказывался поблизости, когда был мне нужен, правда, когда я в нем не нуждалась, он тоже был рядом. Придется мне, пожалуй, разрешить Альберто прийти с его немыслимым сынком.
– Мне не нравится, что ты ездишь по моей улице, – сказала Эмма, вешая трубку.
ГЛАВА V
1
К тому времени, как приехала Эмма, Аврора все переделала и за неимением других занятий, кроме завершения своего туалета, почувствовала упадок настроения; это ощущение особенно часто возникало у нее в ожидании гостей. Стоя у себя в спальне, она разглядывала Ренуара. Это была небольшая картина раннего Ренуара, но она была превосходна: маленький холст, писанный маслом, изображал двух молодых веселых женщин в желтых шляпах среди тюльпанов. Мать Авроры, Амелия Старретт, чьи ренуаровы зеленые глаза были несколько неуместны в Бостоне, приобрела эту картину в Париже, когда сама была молодой женщиной, а Пьер Огюст Ренуар был совсем не известен. Аврора была уверена, что эта картина доминировала в жизни ее матери, и в ее собственной, и надеялась, что она сыграет ту же роль в жизни Эммы. Она не поддавалась ни на какие уговоры, когда ее просили повесить картину на видном месте. Самые достойные допускались к ней в спальню и могли увидеть холст, но ее спальня была единственным местом, где должна была находиться эта картина. Женщины были в голубых платьях, а общую гамму холста составляли голубой, желтый, зеленый и розовый тона. И по прошествии тридцати лет слезы иногда наворачивались ей на глаза, когда она смотрела на эту картину слишком долго; они навернулись бы и в этот вечер, если бы дочь не появилась в дверях спальни именно в тот момент.– А, шпионка, ты здесь, – сказала Эмма. Она решила, что лучше всего сразу же перейти в наступление, это было проще всего, потому что ее все еще переполняла враждебность. Ее мать была одета в одно из своих многочисленных длинных платьев, на этот раз розовое, перехваченное крученым поясом, который она нашла где-то в Мехико. В руке она держала необычное ожерелье африканского происхождения из серебра с янтарем, которое, как раньше было сказано Эмме, было потеряно.
– А, так ты нашла свое янтарное ожерелье. Какое красивое! Может, подаришь мне, пока снова не потеряла?
Аврора оглядела свою дочь, которая на этот раз была одета вполне прилично, в красивое желтое платье.
– Может быть, и подарю, когда ты до него дорастешь. А я смотрела на Ренуара, – добавила она.
– Красиво, – протянула Эмма, сама им залюбовавшись.
– Еще бы. Пожалуй, я бы предпочла смотреть на Ренуара, чем разговаривать с Альберто. По твоей милости я была вынуждена пригласить его сына. Так что, вероятно, Генуи нам сегодня достанется в избытке, ничего не поделаешь.
– Зачем ты с ним встречаешься, если он тебе не нравится? – полюбопытствовала Эмма, следуя за матерью, выплывшей на верхнюю площадку внутреннего дворика. – Этого я в тебе никогда не пойму. Почему ты видишься со всеми этими людьми, если их не любишь?
– К счастью для тебя, ты слишком молода, чтобы это понять, – ответила Аврора. – Я чем-то должна себя занять, иначе старость наступит завтра же.
Опершись о балкон, Аврора стояла вместе с дочерью, глядя, как луна поднимается над вязами, над кипарисом, который она любила больше всех деревьев на свете, над высокой стеной сосен, которые окружали задний двор.
– А кроме того, я их люблю, – задумчиво продолжала она. – Они в большинстве своем очаровательные мужчины. Но мне, видимо, суждено встречать людей, в которых шарма или слишком мало, или чересчур много. Слишком мало у меня уже было, а теперь я не могу найти, где его будет больше. А ты явно удовлетворилась вариантом, где о шарме и говорить не приходится.
– Ненавижу этот шарм, – сразу же заявила Эмма.
– Да, до моего ожерелья тебе еще надо созреть, – сказала Аврора, надевая его на шею. – Помоги мне, пожалуйста, застегнуть.
Еще минуту она в задумчивости смотрела на луну. Эмма часто наблюдала у нее такое задумчиво-спокойное выражение лица, обычно перед приходом гостей. Словно ее мать ненадолго зависала в бездействии, чтобы потом проявить еще большую энергию.
– Кроме того, вполне логично, что я предпочитаю Ренуара данному мужчине. Ренуар – прекрасный. Мало что может с ним сравниться.
– Я люблю его, но Клее мне все-таки нравится гораздо больше, – заметила Эмма.
Это была другая прекрасная картина ее бабушки, купленная ею уже в очень пожилом возрасте. Ее мать никогда не любила эту картину, хотя и не возражала, чтобы она висела у нее в гостиной. Видимо, это был последний предмет многочисленных разногласий между Авророй и Амелией Старретт, потому что та покупала картину, когда она уже стоила недешево. Аврора не хотела, чтобы мать тратила большие деньги на картину, которая, как ей казалось, того не стоила, и тот факт, что со времени покупки она многократно увеличилась в цене, не развеял ее неприязни. Это была поразительная, смелая композиция нескольких линий, одни серые, другие черные, третьи красные, расположенные под углом друг к другу и не соприкасающиеся. Ее мать отвела для картины место на белой стене рядом с пианино, как казалось Эмме, слишком близко от больших окон. По временам картину заливал такой яркий свет, что она становилась почти невидимой.
– Ну ее-то ты можешь взять, как только обзаведешься приличным жильем, – сказала Аврора. – Я не до такой степени ее не люблю, чтобы сослать в гараж, но когда у тебя будет нормальный дом, ты должна будешь ее забрать. Это была одна из серьезнейших ошибок твоей бабушки, другой ошибкой, разумеется, был твой дед.
– Вот у кого был шарм, который ты так ценишь, – заметила Эмма.
– Да, отец был очарователен, – согласилась Аврора. – Шарма хватало каждому, кто был воспитан на чарльстоне, это я понимаю. Он никогда не повышал на меня голоса, пока не дожил до восьмидесяти лет, но в этом возрасте постарался наверстать упущенное. Последние десять лет своей жизни он только и кричал на меня.
– Почему? – удивилась Эмма.
– Откуда мне знать. Может быть, этим чарльстонщикам шарма отпущено всего на восемьдесят лет.
– Звонят в дверь.
Аврора зашла в спальню и взглянула на часы – старые бронзовые корабельные часы, полученные в наследство от дяди, который бывал в море.
– Это он, – сказала она, – как всегда раньше времени.
– Всего на десять минут.
– Иди впусти его, раз ты его обожаешь, – сказала Аврора. – Я намерена простоять на балконе еще десять минут, как и планировала. Можешь ему сказать, что я разговариваю по телефону.
– По-моему, ты ужасна, – сказала Эмма. – Ты же уже готова.
– Да, но я настроена еще полюбоваться луной. А потом я буду с Альберто как можно любезней. Кроме того, он генуэзец до мозга костей. Ты же читала, какие они расчетливые. Они даже Америку чуть не присвоили. Альберто всегда приходит на десять минут раньше. Он надеется, что я отнесу этот факт на счет его безумной импульсивности – когда-то она действительно была ему свойственна. Пойди впусти его, и пусть он откупорит вино.
2
Когда Эмма открыла дверь, в дом вошла большая часть цветочного магазина, – а с ней два низеньких итальянца, молодой и старый. Безумно импульсивный Альберто ворвался с красными розами, голубыми ирисами, пучком анемонов и апельсиновым деревцем в горшочке. Альфредо, его сын, держал в руках охапку белых лилий, несколько миниатюрных желтых роз и какой-то загадочный букет, напоминавший гирлянду.– Большой груз, – объявил Альберто, скрежеща зубами под тяжестью апельсинового деревца. – Ох, и цветов я ей сегодня принес.
Альберто и его сын Альфредо, оба ростом лишь на дюйм повыше Рози, вошли в гостиную и стали раскладывать цветы на ковре. Как только Альберто избавился от апельсина, он повернулся, быстрыми шагами подошел к Эмме, протягивая обе руки. Глаза его сияли, а улыбка казалась одухотворенной.
– Ах, Эмма, Эмма, Эмма. Альфредо, подойди и поцелуй ее. Только посмотри на нее – великолепное желтое платье, великолепные волосы, а какие глаза! Когда у тебя будет ребеночек, милая? Я тебя люблю.
Он крепко сжал ее в объятьях и громко поцеловал в обе щеки, в довершение похлопал по спине, и потом его итальянская шумливость внезапно прошла, словно энергии ему хватило только на пять секунд.
Девятнадцатилетний Альфредо с круглыми щеками и глазами навыкате принялся за свою порцию поцелуев, но отец вдруг твердой рукой отстранил его.
– Зачем ты себе льстишь? Она вовсе не хочет тебя целовать. Я хотел тебя подразнить. Пойди и сделай нам несколько Кровавых Мери; если нам не подфартит, они придутся очень кстати.
– Вы в последнее время не приходили в магазин, – сказал Альфредо, пожирая Эмму своими выпученными глазами. Он начинал постигать семейный бизнес – торговлю музыкальными инструментами – с самых азов. Азы приходились на отдел губных гармошек, и Альфредо говорил о них при малейшем удобном случае.
– К чему этот разговор? – вмешался Альберто, – ей не нужна гармошка.
– На ней может научиться играть кто угодно. Альфредо повторял эту фразу раз по восемьдесят на дню. Обняв Альберто, Эмма повела его на кухню, чтобы найти вазы и открыть вино. Проходя мимо лестницы, он устремил кверху алчущий взор. С тех пор, как он допускался наверх, прошло много лет, если не считать того, что однажды ему было разрешено подняться, чтобы бросить беглый взгляд на Ренуара, но дарованное время он употребил, главным образом, на созерцание кровати, вызвав немалое раздражение Авроры. Когда-то между ними все было по-другому, и Альберто никак не мог это забыть, хотя с тех пор у него было две жены. В отношениях с ними хорошо зарекомендовал себя прямолинейный подход, но с Авророй ему уже не удавалось прямолинейно подойти к такому прямолинейному подходу. Даже в своих фантазиях он не мог приблизиться к верхним подступам в ее доме, и все, что он воображал, всегда происходило в гостиной.
– Эмма, она меня сегодня примет? – спросил он. – Я достаточно наряден? Она сегодня в хорошем настроении? Я думаю, ей понравятся мои цветы, по крайней мере, я на это надеюсь, но мне кажется, что я зря взял с собой Альфредо. Я стараюсь не давать ему говорить о гармошках, но что я могу сделать? Он молод и ничего больше не знает, так о чем же ему говорить?
– Ах, не беспокойся, я о тебе позабочусь, – пообещала Эмма.
Когда ей было четырнадцать лет, Альберто занимался с ней постановкой голоса. В свое время он был популярным тенором и выступал во всех престижных оперных театрах мира, но из-за раннего инфаркта или инсульта оставил свою карьеру и занялся музыкально-инструментальным бизнесом. У ее матери его участь была решена, он не имел шансов, но не сдавался, отчасти поэтому Эмма любила его. Никакая галантность не трогала ее так, как эта. Он уже успел сильно помяться. Костюм его был мешковат и слишком плотен для жаркого вечера, галстук завязан неуклюже, и грязь из горшка с апельсином запачкала манжет. Но хуже всего было то, что на манжетах были неподходящие запонки.
– Альберто, ну почему ты такой дурак? Ты же знаешь, как мама тиранит людей. Почему ты не найдешь какую-нибудь милую женщину? Я не могу все время сидеть здесь, чтобы тебя защищать.
– О, это фантастическая женщина. Лучшая в моей жизни. Теперь ты моя союзница, и может быть, вместе мы добудем ее для меня.
Вдруг из гостиной донесся звук губной гармошки, на которой играли в полную силу. Альберто мгновенно ожил и швырнул штопор в раковину.
– Идиот, предатель, – закричал он. – Это последняя капля. Он меня погубил. У меня волосы от этого дыбом встают.
– О Господи! – воскликнула Эмма. – Почему ты разрешил ему взять с собой гармошку?
– Нет, ты послушай, послушай! – настаивал Альберто. – Что он играет?
Несколько секунд они слушали.
– Моцарт! – завопил Альберто. – Это последняя капля.
– Он у меня сейчас получит, – добавил он, направляясь к двери, Эмма – за ним.
Сцена, открывшаяся им, была еще более удивительная, чем та, что они ожидали увидеть. Аврора не выглядывала с верхних ступенек лестницы, как они ожидали, они застали ее в гостиной, где она сидела во всем великолепии своего розового платья и янтарного ожерелья, с блестящими роскошными волосами, держа желтые розы в руках и выказывая радостный интерес к Альфредо, расположившемуся на полу в центре гостиной рядом с гирляндой и выдувавшему звуки, принадлежность которых Моцарту мог установить только профессиональный музыкант. Альберто со сжатыми кулаками, уже приготовившийся обрушить их на сына, вынужден был разжать пальцы и выжидать окончания маленького концерта с самым добродетельным видом, на который он только был способен.
Как только Альфредо закончил, Аврора с улыбкой поднялась.
– Спасибо, Альфредо, – сказала она. – Ты меня просто очаровал. Пожалуй, тебе недостает нежности в интонациях, которая должна быть присуща исполнению произведений Моцарта, но ты знаешь не хуже меня, что совершенство не дается легко. Тебе надо продолжать работать.
Мимоходом похлопав его по плечу, она обратилась к его отцу.
– Аль-берто, – как всегда, пропела она. – Гирлянда самая восхитительная, у меня вообще давным-давно не было таких. – Она поцеловала его в обе щеки и, к изумлению Эммы, одарила самой любезной улыбкой.
– Это чудесно, Альберто, – сказала Аврора. – У тебя просто замечательный флорист. Я не знаю, чем заслужила такое множество цветов.
Альберто понемногу приходил в себя от шока, вызванного музыкальным номером. Все еще не в силах поверить, что у этого вечера есть какие-то перспективы, он не мог удержаться от злобных взглядов в сторону Альфредо, что не ускользнуло от внимания Авроры.
– Альберто, перестань пугать парня, – сказала она. – Я бы не сердилась на такого изумительного мальчика, как твой Альфредо, если бы он был моим сыном. Это все мои козни. Он только показал мне свою новую симфоническую гармошку, и через две минуты я хитростью заставила его играть. Надеюсь, что бы позаботишься о его музыкальном образовании, кроме того, я надеюсь, что ты откупорил вино.
– А если ты его не открыл, то, конечно же, из-за Эммы, – добавила она. – Ей были даны исчерпывающие инструкции. – Она кокетливо улыбнулась дочери.
– Да, это я виновата, – подтвердила Эмма. Вечер только начинается, и у Альберто была масса времени набрать штрафные очки.
– Я и рок могу играть, – похвастался Альфредо, из-за чего на носу его отца вздулась вена.
– Нет, ты сыграл достаточно, – запротестовала Аврора. – Твой отец больше не потерпит, чтобы я во второй раз тебя эксплуатировала. Кроме того, я тут приготовила разные пустяки, чтобы мы могли их пожевать, и уверена, что все хотят выпить. Альберто, мне кажется, ты опять нервничаешь. Просто не знаю, что с тобой делать.
Она взяла Альберто за руку и, взглядом показав дочери, что возлагает на нее ответственность за все, что будет происходить дальше в гостиной, танцующей походкой отправилась к внутреннему дворику. Альфредо ступал позади нее, соблюдая самую малую дистанцию, на которую только мог решиться.
3
Альберто пришел как ягненок, и Эмма приготовилась наблюдать, как его заколют и сварят. Но вопреки ожидаемому она увидела, как он превращается, возможно, лишь часа на два, во льва, каким когда-то, наверное, и был. Она знала, что ее мать не лишена обаяния и подозревала в ней некоторое сочувствие, но никак не предполагала, что эти достоинства будут расходоваться на Альберто.Ужин был замечательный, начиная с грибов, фаршированных паштетом, на смену которым пришел холодный суп с крессом, после чего было подано блюдо из телятины, – Эмма не знала, как оно называется, – в кислом соусе с рататуем, а потом появились сыр, груши и кофе – на этой стадии Альфредо заснул, положив голову на стол, так что они пили бренди без малейшей опасности со стороны его губной гармошки.
Они ужинали во внутреннем дворике и по какому-то волшебству Аврора даже сумела обеспечить минимальный доступ насекомых. Альберто был так вдохновлен столь доброжелательным приемом, что на какое-то время вознесся на вершины своего былого итальянского шарма. Каждые две минуты он вскакивал, чтобы разлить напитки, проходя мимо Авроры, неизменно похлопывал ее по спине, и проглотив три кусочка, переставал есть, чтобы похвалить кушанья. Аврора сносила как комплименты, так и похлопывания, ела собственные блюда со здоровым аппетитом и воздерживалась от каких-либо выпадов, хотя и обратила внимание на манеры Альфредо за столом. Вечер был такой приятный, что Эмма и сама бы блеснула, если бы ей было что сказать.
Потом без очевидных причин, когда они сидели, попивая бренди, Альберто вдруг пал духом. Только что он был в хорошем настроении и вдруг расплакался. Слезы катились у него по щекам, грудная клетка колыхалась, и он горестно покачивал головой из стороны в сторону.
– Такая хорошая, – он указал жестом на остатки еды, – такая красивая, – и он повернулся к Авроре. – Я этого не заслуживаю. Нет, не заслуживаю.
Аврора не удивилась.
– Альберто, ты же не будешь плакать, – сказала она. – Такой удивительный мужчина, нет, я этого не вынесу.
– Ах, нет. Ты меня кормишь этой едой, ты такая милая. И Эмма тоже такая милая. Не знаю… А я-то, старый дурак… Я больше не пою. Продаю контрабасы, электрогитары, гармошки. Разве это жизнь? Мне нечего тебе предложить.
– Альберто, сейчас ты пойдешь со мной в сад, и я прочитаю тебе лекцию, – объявила Аврора, поднимаясь. – Ты знаешь, что я не позволю тебе так расстраиваться.