Были к тому же и дополнительные мотивы. В процессе постоянных, напряженных раздумий над проявлениями проблем своих пациентов Фрейд обнаружил, что всякий раз когда он думал, что нашел ключ к осознанию логики их симптомов, то неизменно должен был признать, что какой-то аспект этой проблемы всегда остается недоступным для понимания. Из его писем к Флиссу, в особенности из приложенных к ним черновиков с теоретическими набросками, выясняется, что он постоянно изменял свои формулировки, по мере того как осознавал необходимость искать «травматические» впечатления пациентов на все более и более ранних ступенях их развития. Постепенно он оценил силу механизмов вытеснения и сопротивления. Это произошло задолго до того, как Фрейд предложил эти термины. Все яснее для него становилось, что, возможно, и он сам подвержен влиянию таких же механизмов.
Вернемся теперь к вопросу интереса Фрейда к снам. Нам известна дата появления сна об инъекции Ирме – образцово-показательного для психоанализа сна (24 июля 1895 г.), о котором позже Фрейд писал Флиссу 12 июня 1900 г.: «Можешь ли ты себе представить, что однажды в этом доме появится мраморная табличка, на которой будет написано: «Здесь 24 июля 1895 г. доктором Зигм. Фрейдом была разгадана тайна сновидений»?» Это толкование, возможно, было его первым систематическим анализом сновидения, в том смысле, что он впервые привел ассоциативные связи к каждому элементу сна, тщательно их сопоставил и таким образом исследовал характер функционирования так называемых механизмов снотворчества, как он назвал их позже. Однако этому должна была предшествовать длительная серия из анализов собственных снов Фрейда и снов его пациентов. В письме к Флиссу от 4 марта 1895 г. (более чем за три с половиной месяца до сна об инъекции Ирме) Фрейд упомянул о сне Руди Кауфмана[76], молодого врача, который не любил просыпаться слишком рано. Ему снился «галлюцинаторный» сон, в котором он видел себя находящимся в госпитале. Это письмо указывает не только на то, что к тому времени Фрейд стал задумываться о функции сна, нацеленной на воображаемое исполнение желаний, но также и на то, что его друзья и коллеги уже знали о его интересе к снам и собирали их для него.
Я полагаю, что по аналогии с постепенным развитием анализа сновидений, который в конечном итоге привел к разработке специальной методики, систематический самоанализ Фрейда также прошел даже через еще более долгую подготовительную стадию. Весьма важно то, что существенную роль при этом сыграл анализ Фрейдом собственных сновидений. Я также исхожу из предположения, что в некоторых своих аспектах эта предварительная стадия началась еще в 1893 г.
Мы справедливо рассматриваем самоанализ Фрейда как беспрецедентный и непревзойденный подвиг. Для тех, кто не имеет представления о том, какие трудности возникают перед всяким, кто осмелится пойти по такому пути, необходимо представить некоторые пояснения. (Следует напомнить, что такой анализ осуществляется под контролем эксперта, который сам прежде обязан пройти через сходную процедуру в процессе тренировочного анализа.) Препятствия возникают в форме сопротивления попыткам вскрыть те многочисленные конфликты, через которые всем нам пришлось пройти в годы своего формирования. Крайне тяжело восстанавливать болезненные воспоминания прошлого; признавать то, что все мы скрываем в душе мысли и желания, которые считаются злобными, низменными, агрессивными, и даже то, что мы совершали деяния такого рода. Большинство противится изменению некоторых глубоко укоренившихся черт характера и даже возможности распрощаться со своими болезненными симптомами. Преодолеть это совсем не просто.
Представим теперь, с какими трудностями Фрейд столкнулся перед началом самоанализа. Их можно сравнить с теми, что возникают в ситуации, когда исследователь отправляется в экспедицию, не зная места назначения, не имея ни карты, ни компаса и вдобавок сомневаясь, какие средства и инструменты будут ему нужны в этом походе[77].
Мы знаем, что в качестве одной из важных составляющих любого анализа выступает явление «перенесения». У анализируемого возникает и развивается некое особое отношение к психоаналитику, отражающее те глубокие отношения, которые некогда определяли его общение, например, с родителями, братьями и сестрами. Таким образом, отношение перенесения, по сути, как бы повторяет события минувших лет, а также отражает те изменения, которые претерпели исходные отношения под влиянием жизненных перипетий. Анализ «проявлений перенесения» дает важную информацию для понимания важнейших событий прошлого, а также фантазий, конфликтов и влечений. Среди явлений перенесения мы будем выделять «позитивные» и «негативные». По отношению к психоаналитику анализируемый может обнаруживать у себя очень глубокие позитивные чувства в самой разной степени их выраженности. Он может испытывать к нему доверие, привязанность, даже проецировать на него свои сексуальные фантазии, некритично переоценивать его качества, питать неоправданно завышенные «магические» ожидания в отношении результатов анализа и т. д. Однако могут возникнуть и чувства противоположной направленности: крайнее негодование, ненависть, разочарование, вплоть до желания смерти.
Сильное сексуальное перенесение, которое обнаружилось у первой пациентки Брейера, заставило его отказаться от дальнейшей работы над этим терапевтическим методом. Фрейд понял, что позитивное перенесение – если им правильно оперировать – может оказаться важным средством в развитии доверительных отношений. Он понял и особую значимость анализирования возникающего позитивного перенесения. Только через долгое время Фрейд обнаружил, что развитие негативного перенесения представляет собой не просто сопротивление, но повторяет ключевые моменты прошлого. Коротко говоря, перенесение является неотъемлемой частью анализа.
Каким же образом перенесение проявилось у Фрейда? Фрейд сам был собственным аналитиком. Между тем важнейшая потребность в объекте перенесения проявила себя даже в его самоанализе и отразилась в его отношении к Флиссу.
Было бы пустой тратой времени рассуждать на тему, мог ли Фрейд выполнить свой самоанализ без такого объекта. Определенно мы можем лишь утверждать, что этот самоанализ сыграл принципиальную роль в разрешении Фрейдом собственных внутренних конфликтов и повлиял на дальнейшее развитие его концепций. По этой причине нам важно максимально глубоко разобраться в самоанализе Фрейда и проследить, как он возник и менялся под влиянием их отношений. На этом пути я приму к сведению слова самого Фрейда, который в 1912 г. утверждал на страницах своих писем, что некоторые эпизоды из его жизни, подвергнутые самоанализу, связаны с отношениями с Флиссом.
В регулярном анализе важным условием для развития типичного перенесения служит определенная психологическая дистанция между анализируемым и аналитиком. Аналитик, разумеется, проводит интерпретацию, осмысляя в том числе и все наблюдаемые проявления перенесения, и соответствующим образом оказывает воздействие на ход всего анализа. В случае с Фрейдом многое было не так. Фрейд сам интерпретировал неизвестные психологические механизмы, которые обнаруживал в ходе этого процесса. Неудивительно, что время от времени он оказывался в очередном тупике. Например, 14 ноября 1897 г. он писал: «Мой самоанализ все еще не возобновлен. Я могу анализировать себя только лишь на основе информации, приобретенной объективным путем (как если бы я был посторонним человеком); самоанализ невозможен, иначе болезней бы не было». Фрейд не добавил тут, что он является исключением из правил и не остановится перед трудностями.
Вряд ли кто-либо, кроме самого Фрейда, мог бы еще лучше проиллюстрировать характер взаимосвязи между его отношением к Флиссу и его самоанализом. Когда Фрейд узнал от Мари Бонапарт, что она собирается приобрести его переписку с Флиссом, он написал ей:
«Ввиду близкого характера наших отношений, эти письма вскрывают как деловые, так и личные аспекты; однако даже деловые, где получили отражение все озарения и заблуждения развивавшегося психоанализа, носят весьма личный характер… По этим причинам для меня весьма желательно быть уверенным, что эти материалы находятся в Ваших руках».
Я уже коснулся нескольких факторов, которые могли повлиять на развитие отношения Фрейда к Флиссу. Я напомню о них снова, добавив к ним несколько ранее не обсуждавшихся:
Генетические связи, коренившиеся в раннем детстве Фрейда, которые проявили себя в его отношении к Брейеру и Шарко; нарастание разобщенности между Фрейдом и Брейером.
Практически полная социальная и интеллектуальная изоляция Фрейда; его растущая уверенность, что он не просто открыл новый метод лечения истерии, но вот-вот отыщет ключ к разгадке извечных тайн человеческой психики; острая потребность в симпатизирующем «альтер эго», способном выслушать и понять; совокупность особых качеств личности Флисса, его широкие интересы, смелость предлагаемых им гипотез.
В пору обострения проблем Фрейда с сердцем Флисс постепенно принял на себя роль его доверенного врача, «арбитра» между жизнью и смертью, строгого критика и инициатора отказа от курения. Несомненно, все это не только способствовало быстрому развитию их отношений, но и придавало этим отношениям особую остроту. Ответная реакция Флисса, который, по-видимому, не просто соглашался на продолжение этих отношений, но активно стремился их развивать.
Какие аспекты отношения Фрейда к Флиссу можно сравнить с отношением перенесения в рамках аналитической ситуации? Во-первых, завышенная оценка объекта перенесения, ослабляющая критичность по отношению к его личным качествам, работе, научным достижениям и т. д. Затем это завышенная потребность в одобрении и похвале; тенденция отвергать любые негативные чувства (см. главы 4 и 5); чередование покорности и неповиновения, свидетельствующее о наличии двойственности, неизбежно сопутствующей любому регулярному анализу.
Внезапные вспышки враждебности, которые могут выражаться в оговорках, снах и даже вполне открыто в смещенном чувстве вины или в рамках симптомообразования (см. главы 4, 5, 6 и 7); сексуализация отношений. Этот аспект Фрейд обнаружил или, по крайней мере, подтвердил только позже (см. главы 5, 6 и 9)
Чтобы провести различия между перенесением в регулярном анализе и напоминающими перенесение явлениями, которые присутствовали в самоанализе Фрейда, я буду говорить о «переносоподобных явлениях» и о «переносоподобном отношении». Эти факторы начали проявляться в 1893 г.
Потребность поддерживать завышенное мнение об аналитике нередко выражается в том, что любые проявления его слабости вызывают негодование и страх. Сходными чувствами анализируемый может реагировать и на известие о любой телесной болезни аналитика, особенно если ему становятся известны ее подробности. Это способно внести напряженность в отношения перенесения.
Сходная картина наблюдалась во время продолжительной предварительной фазы самоанализа Фрейда. Хотя мы не имеем прямых сведений о болезнях Флисса, в письмах Фрейда на этот счет содержится немало информации. По-видимому, Флисс страдал от очень сильных головных болей. Он объяснял их патологией носа и носовых пазух. С дальнейшими разработками в области его теории периодичности объяснительная база расширилась. С тех пор Флисс стал считать, что появление головных болей в так называемые «критические периоды» возможно и вне влияния патологии носа. В целях диагностики своих симптомов и их устранения Флисс консультировался со многими известными специалистами в соответствующей области и прошел через множество операций. Некоторые из них были весьма серьезны и, с учетом большого числа тяжелых послеоперационных осложнений в те времена, довольно рискованны.
Фрейд был глубоко взволнован проблемами Флисса. Его первоначальной реакцией были беспокойство и сочувствие. Так, в письме от 7 февраля 1894 г. Фрейд писал:
«Я почувствовал облегчение, когда узнал мнение Шефера (отоларинголог, лечивший Флисса в Бремене. – М. Ш.) по поводу твоих головных болей. Он обещает тебе полное выздоровление. Я набрался наглости поговорить с ним напрямую».
В письме от 19 апреля 1894 г., где Фрейд описывает свой наиболее сильный сердечный приступ и где естественно было бы ожидать выражение его сильной потребности в контакте с Флиссом, он поделился и своими первыми сомнениями относительно причин головных болей друга (см. главу 2). Во время их встречи в августе 1894 г. Флисс, подвергшийся незадолго до того хирургическому вмешательству, должно быть, обсуждал свои головные боли с Фрейдом. В ранее процитированном письме от 23 августа 1894 г. душевный конфликт Фрейда уже заметен достаточно ясно:
«Дорогой друг.
Ты испытываешь сильные головные боли и ожидаешь следующей операции; это прозвучало бы мрачно и тяжело, если бы я не согласился полностью разделить твои надежды на то, что предстоящий курс лечения освободит тебя от них. Обязательно пообещай мне прямо сейчас, что не забудешь о том факторе, который непосредственно предваряет появление твоих головных болей и который возникает исключительно на нервной почве. Другими словами, пообещай мне столь же недвусмысленно, что на этот раз будешь ждать столько, сколько потребуется [буквально: «пока заживет шрам», то есть до полного выздоровления], прежде чем вернешься в Берлин к работе.
Мы еще будем писать или говорить на эту тему».
Неопубликованный отрывок из письма от 29 августа 1894 г. обнаруживает еще более выраженный конфликт:
«Дорогой друг.
Это уж слишком; неужели ты намерен окончательно извести меня? Никуда не годится оперироваться вновь и вновь; с этим надо покончить раз и навсегда. Та старая женщина[78], которой когда-то так не понравились твои головные боли и которая написала мне странное письмо, действительно была права! Но что мне с этим делать? Я хотел бы быть «доктором», как говорят люди, настоящим врачом и волшебным целителем, чтобы разбираться в таких вещах и не отдавать тебя в чужие руки в таких обстоятельствах. К несчастью, я не таков, и ты это хорошо знаешь. И здесь я должен положиться на тебя, как и во всех прочих [вещах]. Я должен надеяться, что ты сам знаешь, как исцелить себя, и достигнешь в этом таких же успехов, как и в отношении других (включая меня)».
Выраженные в этих абзацах противоречивые эмоции вполне очевидны. Это и раздражение, и досада, и боль, и явный критический настрой, сменяемый выражением полной уверенности в благополучном исходе. В других частях этого письма отражены еще более мучительные конфликты, которым через годы предстояло вновь напомнить о себе. Им было суждено сыграть очень важную роль в некоторых снах Фрейда. В основе одного из них лежал тот факт, что Фрейд собирался вместе со своей женой отправиться в путешествие. Следовало ли ему отказаться от этих планов и поспешить позаботиться о своем больном друге? Он не отказался от путешествия, которое оказалось очень приятным; когда же он узнал, что Флисс был прооперирован в Мюнхене, в его письмах проявилось сильное чувство вины. Об этом свидетельствуют нерешительные уверения в готовности поспешить со своим «запоздалым» визитом.
Неудивительно, что отношения Фрейда с Флиссом порой были весьма напряженными и даже находились на грани кризиса! Каждый из этих кризисов определялся сочетанием факторов, восходивших к поступкам, поведению и суждениям Флисса и сопутствующему углублению понимания Фрейдом закономерностей функционирования психики, достигнутого по результатам его самоанализа и работы с пациентами.
В обычном анализе проявления как позитивного, так и негативного перенесения находятся под постоянным наблюдением. В это время Фрейд уже постиг значение эротического перенесения, но еще не отдавал себе отчета в сложности явлений перенесения позитивного и негативного. Таким образом, неудивительно, что несколько лет Фрейд не просто оставался в неведении относительно степени интенсивности конфликта в своих отношениях с Флиссом, но не имел даже понятия о его существовании.
Эпизод Эммы
Вернемся теперь к вопросу интереса Фрейда к снам. Нам известна дата появления сна об инъекции Ирме – образцово-показательного для психоанализа сна (24 июля 1895 г.), о котором позже Фрейд писал Флиссу 12 июня 1900 г.: «Можешь ли ты себе представить, что однажды в этом доме появится мраморная табличка, на которой будет написано: «Здесь 24 июля 1895 г. доктором Зигм. Фрейдом была разгадана тайна сновидений»?» Это толкование, возможно, было его первым систематическим анализом сновидения, в том смысле, что он впервые привел ассоциативные связи к каждому элементу сна, тщательно их сопоставил и таким образом исследовал характер функционирования так называемых механизмов снотворчества, как он назвал их позже. Однако этому должна была предшествовать длительная серия из анализов собственных снов Фрейда и снов его пациентов. В письме к Флиссу от 4 марта 1895 г. (более чем за три с половиной месяца до сна об инъекции Ирме) Фрейд упомянул о сне Руди Кауфмана[76], молодого врача, который не любил просыпаться слишком рано. Ему снился «галлюцинаторный» сон, в котором он видел себя находящимся в госпитале. Это письмо указывает не только на то, что к тому времени Фрейд стал задумываться о функции сна, нацеленной на воображаемое исполнение желаний, но также и на то, что его друзья и коллеги уже знали о его интересе к снам и собирали их для него.
Я полагаю, что по аналогии с постепенным развитием анализа сновидений, который в конечном итоге привел к разработке специальной методики, систематический самоанализ Фрейда также прошел даже через еще более долгую подготовительную стадию. Весьма важно то, что существенную роль при этом сыграл анализ Фрейдом собственных сновидений. Я также исхожу из предположения, что в некоторых своих аспектах эта предварительная стадия началась еще в 1893 г.
Мы справедливо рассматриваем самоанализ Фрейда как беспрецедентный и непревзойденный подвиг. Для тех, кто не имеет представления о том, какие трудности возникают перед всяким, кто осмелится пойти по такому пути, необходимо представить некоторые пояснения. (Следует напомнить, что такой анализ осуществляется под контролем эксперта, который сам прежде обязан пройти через сходную процедуру в процессе тренировочного анализа.) Препятствия возникают в форме сопротивления попыткам вскрыть те многочисленные конфликты, через которые всем нам пришлось пройти в годы своего формирования. Крайне тяжело восстанавливать болезненные воспоминания прошлого; признавать то, что все мы скрываем в душе мысли и желания, которые считаются злобными, низменными, агрессивными, и даже то, что мы совершали деяния такого рода. Большинство противится изменению некоторых глубоко укоренившихся черт характера и даже возможности распрощаться со своими болезненными симптомами. Преодолеть это совсем не просто.
Представим теперь, с какими трудностями Фрейд столкнулся перед началом самоанализа. Их можно сравнить с теми, что возникают в ситуации, когда исследователь отправляется в экспедицию, не зная места назначения, не имея ни карты, ни компаса и вдобавок сомневаясь, какие средства и инструменты будут ему нужны в этом походе[77].
Мы знаем, что в качестве одной из важных составляющих любого анализа выступает явление «перенесения». У анализируемого возникает и развивается некое особое отношение к психоаналитику, отражающее те глубокие отношения, которые некогда определяли его общение, например, с родителями, братьями и сестрами. Таким образом, отношение перенесения, по сути, как бы повторяет события минувших лет, а также отражает те изменения, которые претерпели исходные отношения под влиянием жизненных перипетий. Анализ «проявлений перенесения» дает важную информацию для понимания важнейших событий прошлого, а также фантазий, конфликтов и влечений. Среди явлений перенесения мы будем выделять «позитивные» и «негативные». По отношению к психоаналитику анализируемый может обнаруживать у себя очень глубокие позитивные чувства в самой разной степени их выраженности. Он может испытывать к нему доверие, привязанность, даже проецировать на него свои сексуальные фантазии, некритично переоценивать его качества, питать неоправданно завышенные «магические» ожидания в отношении результатов анализа и т. д. Однако могут возникнуть и чувства противоположной направленности: крайнее негодование, ненависть, разочарование, вплоть до желания смерти.
Сильное сексуальное перенесение, которое обнаружилось у первой пациентки Брейера, заставило его отказаться от дальнейшей работы над этим терапевтическим методом. Фрейд понял, что позитивное перенесение – если им правильно оперировать – может оказаться важным средством в развитии доверительных отношений. Он понял и особую значимость анализирования возникающего позитивного перенесения. Только через долгое время Фрейд обнаружил, что развитие негативного перенесения представляет собой не просто сопротивление, но повторяет ключевые моменты прошлого. Коротко говоря, перенесение является неотъемлемой частью анализа.
Каким же образом перенесение проявилось у Фрейда? Фрейд сам был собственным аналитиком. Между тем важнейшая потребность в объекте перенесения проявила себя даже в его самоанализе и отразилась в его отношении к Флиссу.
Было бы пустой тратой времени рассуждать на тему, мог ли Фрейд выполнить свой самоанализ без такого объекта. Определенно мы можем лишь утверждать, что этот самоанализ сыграл принципиальную роль в разрешении Фрейдом собственных внутренних конфликтов и повлиял на дальнейшее развитие его концепций. По этой причине нам важно максимально глубоко разобраться в самоанализе Фрейда и проследить, как он возник и менялся под влиянием их отношений. На этом пути я приму к сведению слова самого Фрейда, который в 1912 г. утверждал на страницах своих писем, что некоторые эпизоды из его жизни, подвергнутые самоанализу, связаны с отношениями с Флиссом.
В регулярном анализе важным условием для развития типичного перенесения служит определенная психологическая дистанция между анализируемым и аналитиком. Аналитик, разумеется, проводит интерпретацию, осмысляя в том числе и все наблюдаемые проявления перенесения, и соответствующим образом оказывает воздействие на ход всего анализа. В случае с Фрейдом многое было не так. Фрейд сам интерпретировал неизвестные психологические механизмы, которые обнаруживал в ходе этого процесса. Неудивительно, что время от времени он оказывался в очередном тупике. Например, 14 ноября 1897 г. он писал: «Мой самоанализ все еще не возобновлен. Я могу анализировать себя только лишь на основе информации, приобретенной объективным путем (как если бы я был посторонним человеком); самоанализ невозможен, иначе болезней бы не было». Фрейд не добавил тут, что он является исключением из правил и не остановится перед трудностями.
Вряд ли кто-либо, кроме самого Фрейда, мог бы еще лучше проиллюстрировать характер взаимосвязи между его отношением к Флиссу и его самоанализом. Когда Фрейд узнал от Мари Бонапарт, что она собирается приобрести его переписку с Флиссом, он написал ей:
«Ввиду близкого характера наших отношений, эти письма вскрывают как деловые, так и личные аспекты; однако даже деловые, где получили отражение все озарения и заблуждения развивавшегося психоанализа, носят весьма личный характер… По этим причинам для меня весьма желательно быть уверенным, что эти материалы находятся в Ваших руках».
Я уже коснулся нескольких факторов, которые могли повлиять на развитие отношения Фрейда к Флиссу. Я напомню о них снова, добавив к ним несколько ранее не обсуждавшихся:
Генетические связи, коренившиеся в раннем детстве Фрейда, которые проявили себя в его отношении к Брейеру и Шарко; нарастание разобщенности между Фрейдом и Брейером.
Практически полная социальная и интеллектуальная изоляция Фрейда; его растущая уверенность, что он не просто открыл новый метод лечения истерии, но вот-вот отыщет ключ к разгадке извечных тайн человеческой психики; острая потребность в симпатизирующем «альтер эго», способном выслушать и понять; совокупность особых качеств личности Флисса, его широкие интересы, смелость предлагаемых им гипотез.
В пору обострения проблем Фрейда с сердцем Флисс постепенно принял на себя роль его доверенного врача, «арбитра» между жизнью и смертью, строгого критика и инициатора отказа от курения. Несомненно, все это не только способствовало быстрому развитию их отношений, но и придавало этим отношениям особую остроту. Ответная реакция Флисса, который, по-видимому, не просто соглашался на продолжение этих отношений, но активно стремился их развивать.
Какие аспекты отношения Фрейда к Флиссу можно сравнить с отношением перенесения в рамках аналитической ситуации? Во-первых, завышенная оценка объекта перенесения, ослабляющая критичность по отношению к его личным качествам, работе, научным достижениям и т. д. Затем это завышенная потребность в одобрении и похвале; тенденция отвергать любые негативные чувства (см. главы 4 и 5); чередование покорности и неповиновения, свидетельствующее о наличии двойственности, неизбежно сопутствующей любому регулярному анализу.
Внезапные вспышки враждебности, которые могут выражаться в оговорках, снах и даже вполне открыто в смещенном чувстве вины или в рамках симптомообразования (см. главы 4, 5, 6 и 7); сексуализация отношений. Этот аспект Фрейд обнаружил или, по крайней мере, подтвердил только позже (см. главы 5, 6 и 9)
Чтобы провести различия между перенесением в регулярном анализе и напоминающими перенесение явлениями, которые присутствовали в самоанализе Фрейда, я буду говорить о «переносоподобных явлениях» и о «переносоподобном отношении». Эти факторы начали проявляться в 1893 г.
Потребность поддерживать завышенное мнение об аналитике нередко выражается в том, что любые проявления его слабости вызывают негодование и страх. Сходными чувствами анализируемый может реагировать и на известие о любой телесной болезни аналитика, особенно если ему становятся известны ее подробности. Это способно внести напряженность в отношения перенесения.
Сходная картина наблюдалась во время продолжительной предварительной фазы самоанализа Фрейда. Хотя мы не имеем прямых сведений о болезнях Флисса, в письмах Фрейда на этот счет содержится немало информации. По-видимому, Флисс страдал от очень сильных головных болей. Он объяснял их патологией носа и носовых пазух. С дальнейшими разработками в области его теории периодичности объяснительная база расширилась. С тех пор Флисс стал считать, что появление головных болей в так называемые «критические периоды» возможно и вне влияния патологии носа. В целях диагностики своих симптомов и их устранения Флисс консультировался со многими известными специалистами в соответствующей области и прошел через множество операций. Некоторые из них были весьма серьезны и, с учетом большого числа тяжелых послеоперационных осложнений в те времена, довольно рискованны.
Фрейд был глубоко взволнован проблемами Флисса. Его первоначальной реакцией были беспокойство и сочувствие. Так, в письме от 7 февраля 1894 г. Фрейд писал:
«Я почувствовал облегчение, когда узнал мнение Шефера (отоларинголог, лечивший Флисса в Бремене. – М. Ш.) по поводу твоих головных болей. Он обещает тебе полное выздоровление. Я набрался наглости поговорить с ним напрямую».
В письме от 19 апреля 1894 г., где Фрейд описывает свой наиболее сильный сердечный приступ и где естественно было бы ожидать выражение его сильной потребности в контакте с Флиссом, он поделился и своими первыми сомнениями относительно причин головных болей друга (см. главу 2). Во время их встречи в августе 1894 г. Флисс, подвергшийся незадолго до того хирургическому вмешательству, должно быть, обсуждал свои головные боли с Фрейдом. В ранее процитированном письме от 23 августа 1894 г. душевный конфликт Фрейда уже заметен достаточно ясно:
«Дорогой друг.
Ты испытываешь сильные головные боли и ожидаешь следующей операции; это прозвучало бы мрачно и тяжело, если бы я не согласился полностью разделить твои надежды на то, что предстоящий курс лечения освободит тебя от них. Обязательно пообещай мне прямо сейчас, что не забудешь о том факторе, который непосредственно предваряет появление твоих головных болей и который возникает исключительно на нервной почве. Другими словами, пообещай мне столь же недвусмысленно, что на этот раз будешь ждать столько, сколько потребуется [буквально: «пока заживет шрам», то есть до полного выздоровления], прежде чем вернешься в Берлин к работе.
Мы еще будем писать или говорить на эту тему».
Неопубликованный отрывок из письма от 29 августа 1894 г. обнаруживает еще более выраженный конфликт:
«Дорогой друг.
Это уж слишком; неужели ты намерен окончательно извести меня? Никуда не годится оперироваться вновь и вновь; с этим надо покончить раз и навсегда. Та старая женщина[78], которой когда-то так не понравились твои головные боли и которая написала мне странное письмо, действительно была права! Но что мне с этим делать? Я хотел бы быть «доктором», как говорят люди, настоящим врачом и волшебным целителем, чтобы разбираться в таких вещах и не отдавать тебя в чужие руки в таких обстоятельствах. К несчастью, я не таков, и ты это хорошо знаешь. И здесь я должен положиться на тебя, как и во всех прочих [вещах]. Я должен надеяться, что ты сам знаешь, как исцелить себя, и достигнешь в этом таких же успехов, как и в отношении других (включая меня)».
Выраженные в этих абзацах противоречивые эмоции вполне очевидны. Это и раздражение, и досада, и боль, и явный критический настрой, сменяемый выражением полной уверенности в благополучном исходе. В других частях этого письма отражены еще более мучительные конфликты, которым через годы предстояло вновь напомнить о себе. Им было суждено сыграть очень важную роль в некоторых снах Фрейда. В основе одного из них лежал тот факт, что Фрейд собирался вместе со своей женой отправиться в путешествие. Следовало ли ему отказаться от этих планов и поспешить позаботиться о своем больном друге? Он не отказался от путешествия, которое оказалось очень приятным; когда же он узнал, что Флисс был прооперирован в Мюнхене, в его письмах проявилось сильное чувство вины. Об этом свидетельствуют нерешительные уверения в готовности поспешить со своим «запоздалым» визитом.
Неудивительно, что отношения Фрейда с Флиссом порой были весьма напряженными и даже находились на грани кризиса! Каждый из этих кризисов определялся сочетанием факторов, восходивших к поступкам, поведению и суждениям Флисса и сопутствующему углублению понимания Фрейдом закономерностей функционирования психики, достигнутого по результатам его самоанализа и работы с пациентами.
В обычном анализе проявления как позитивного, так и негативного перенесения находятся под постоянным наблюдением. В это время Фрейд уже постиг значение эротического перенесения, но еще не отдавал себе отчета в сложности явлений перенесения позитивного и негативного. Таким образом, неудивительно, что несколько лет Фрейд не просто оставался в неведении относительно степени интенсивности конфликта в своих отношениях с Флиссом, но не имел даже понятия о его существовании.
Эпизод Эммы
Двойственность особенно сильно проявилась в связи с событием, обсуждение которого заняло центральное место в их переписке с марта по апрель 1895 г. Оно повлияло на содержание, ассоциации и толкование Фрейдом «образцового сна», который приснился ему в ночь с 23 на 24 июля 1895 г. Этот эпизод был связан с так называемым «случаем Эммы».
Некоторое время Фрейд лечил от истерии пациентку по имени Эмма. Он попросил Флисса (как он поступал и при лечении многих других пациентов) проверить ее на предмет наличия какой-либо патологии носовых раковин и синусов, которая могла бы повлиять на ее истерическую симптоматику. Флисс обнаружил некоторую патологию и предложил сделать операцию. По настоянию Фрейда, который, как он сам говорил, желал для своих пациентов «только самого лучшего», в феврале 1895 г. Флисс специально приехал из Берлина. Однако, прооперировав Эмму, он не смог оставаться в Вене достаточно долго, чтобы позаботиться о ней и в послеоперационный период.
После операции у пациентки Фрейда обнаружились стойкие боли, зловонные выделения и кровотечения из носа. Фрейд поначалу отнес эти жалобы за счет ее истерии. Но постепенно он все более озадачивался этими симптомами. После нескольких попыток улучшить дренаж раны приглашенный отоларинголог обнаружил, что Флисс случайно забыл в полости (которая, очевидно, образовалась после удаления носовой раковины и вскрытия синуса) полуметровый кусок пропитанного йодоформом тампона из газа. При его удалении у пациентки произошло сильное кровотечение. На несколько секунд она впала в шоковое состояние, длившееся до тех пор, пока кровь не удалось остановить. Фрейду, присутствовавшему при этой процедуре, стало дурно, и он вынужден был покинуть комнату. Восстановиться он смог лишь после порции коньяка.
Впоследствии пациентка вынуждена была пройти через дополнительную операцию. Ее кровотечения повторились; причем одно из них оказалось настолько сильным, что обсуждалась возможность лигирования сонной артерии. Она нуждалась в присутствии дезинфицирующего материала еще долгое время, пока сохранялся риск заражения. Опасность миновала лишь через несколько недель.
После того как Фрейд понял, что Флисс сделал одну из довольно заурядных хирургических ошибок, повлекшую за собой непредвиденные осложнения, он около суток не решался сообщить ему об этом. Затем он отправил Флиссу большое письмо, начинавшееся с живого описания «развязки» – рассказа об обнаружении тампона с йодоформом, причине неприятного запаха, болей и кровотечения. Затем последовали уверения в совершеннейшей непоколебимости доверия Фрейда к Флиссу, утверждение, что никто не может и не станет обвинять Флисса в произошедшем, признание Фрейдом собственной вины за свои колебания перед написанием письма и убеждение, что Флиссу определенно не следует принимать эти новости слишком близко к сердцу и т. д. Фрейд объяснял случившийся у него с началом кровотечения приступ слабости не запахом и видом крови, а эмоциями, которые захлестнули его, когда он вдруг представил себе эту ситуацию во всех ее аспектах. «Всего лишь» через десять минут он вынужден был признать, что в этом кровотечении виноват отоларинголог! Причину кровотечения (рационализация) Фрейд увидел в том, что этот отоларинголог удалял газ из полости не в госпитале (где эту полость предварительно расширили бы), а в домашних условиях.
Фрейд понял природу промашек (ошибочных действий) лишь на более позднем этапе своей аналитической работы. Следовательно, мы можем утверждать, что, всячески оправдывая Флисса, Фрейд неосознанно наверняка хорошо знал, что именно Флисс виноват в возникшем у пациентки тяжелом осложнении, и даже обвинял его в этом. Его вера во Флисса как во врача сильно поколебалась.
Его истинная позиция более отчетливо обнаружилась в письмах, написанных в то время, когда состояние Эммы было близким к критическому. В них Фрейд позволил себе высказать в адрес Флисса ряд завуалированных упреков. Однако в то время сознательно он был еще не готов занять в этом вопросе более определенную позицию. Очевидно, что тогда Фрейд не мог позволить себе поставить под удар позитивную сторону своего отношения к Флиссу и оберегал ее методами отрицания и смещения вины. Поступки Фрейда в период кризиса красноречиво свидетельствуют о наличии двух разнонаправленных тенденций. С одной стороны, Фрейд не мог не обвинять Флисса в случившемся, но с другой – не мог без него обойтись. Флисс был очень нужен Фрейду в то тяжелое время, время важных открытий и выбора направления дальнейших изысканий. Кроме того, Фрейд был все еще не вполне уверен в собственном здоровье.
Переписка за весь этот период, начиная с февраля и до появления сна об инъекции Ирме (23–24 июля 1895 г.), дает представление не только об изменении самых болезненных симптомов у Фрейда, но и его реакции на них. Эта реакция менялась параллельно сдвигам в его отношении к Флиссу.
Флисс, видимо, изменил свое мнение по сердечной симптоматике Фрейда и теперь приписывал важную роль влиянию патологии носа, однако по-прежнему не снимал своего запрета на курение. Зимой 1895 г. Фрейд в очередной раз простудился и, видимо, заболел хроническим риносинуситом. Когда в конце февраля Флисс прибыл в Вену, чтобы прооперировать Эмму, он часто встречался с Фрейдом и лечил его с помощью тех методов, которые часто использовал и на их «конгрессах» – местной аппликацией кокаина в нос и прижиганием (позже он по крайней мере один раз провел операцию на носовой раковине Фрейда).
Сложно судить, был ли акцент, сделанный Флиссом на патологии полости носа как причине сердечных симптомов Фрейда, следствием развития его взглядов на назальный рефлекторный невроз. Возможно, он являлся новой попыткой ослабить обеспокоенность Фрейда этими симптомами. Могла сказаться и постоянная озабоченность Флисса собственными «назальными» симптомами.
Позже, в конце марта или начале апреля, Флисс пошел еще на одно хирургическое вмешательство. Фрейд отреагировал на эту весть столь же неоднозначно, как и в 1894 г. 11 апреля 1895 г. он писал Флиссу:
«Изыскания остановились на полпути, т. е. ничего нового, нет ни идей, ни новых наблюдений. Я совершенно утомлен психологией и думаю бросить все это на некоторое время. Успехи есть только по книге Брейера [ «Очерки об истерии»]. Через три недели она будет закончена…
До сих пор ничего не говорилось о тебе. Я думаю, что ты вновь начал приходить в себя. Да будет так! Значит, в конце концов, твоя голова снова в порядке. Все кончено; могу ли я в это поверить?»
В этих последних предложениях Фрейд выразил свои надежды и сомнения относительно конечного успеха различных «назальных» операций Флисса. Как мы увидим, этим надеждам, которые были крайне важны для Фрейда в особенности в пору написания им этого письма, не суждено было сбыться.
В письме от 20 апреля 1895 г. весьма заметно характерное присоединение «случая Эммы» к проблемам Фрейда с собственным здоровьем и проявлениям его потаенного конфликта в отношении к Флиссу. Когда состояние Эммы было критическим, Фрейд дал понять Флиссу, что один из приглашенных к Эмме отоларингологов связал ее повторные кровотечения с первой, сделанной Флиссом, операцией. Подобному «наговариванию» на кого-либо другого суждено было еще не раз проявиться в снах Фрейда. Это обстоятельство в дальнейшем мы еще не раз обсудим.
Видимо, Флисс отреагировал на это с большим негодованием, потребовав извинений. 20 апреля Фрейд отвечал:
«Написавший эти строки еще очень слаб, но весьма огорчен, что ты считаешь нужным требовать от G. извинений. Даже если G. придерживается о твоих навыках такого же мнения, как и Вайль, для меня ты всегда останешься целителем, образцом человека, которому смело можно доверить свою жизнь и жизнь своей семьи. Я хотел рассказать тебе о своем недомогании, возможно, посоветоваться по поводу Эммы, но никак не упрекать тебя. Это было бы глупо, несправедливо и полностью противоречило бы моим чувствам…»
Некоторое время Фрейд лечил от истерии пациентку по имени Эмма. Он попросил Флисса (как он поступал и при лечении многих других пациентов) проверить ее на предмет наличия какой-либо патологии носовых раковин и синусов, которая могла бы повлиять на ее истерическую симптоматику. Флисс обнаружил некоторую патологию и предложил сделать операцию. По настоянию Фрейда, который, как он сам говорил, желал для своих пациентов «только самого лучшего», в феврале 1895 г. Флисс специально приехал из Берлина. Однако, прооперировав Эмму, он не смог оставаться в Вене достаточно долго, чтобы позаботиться о ней и в послеоперационный период.
После операции у пациентки Фрейда обнаружились стойкие боли, зловонные выделения и кровотечения из носа. Фрейд поначалу отнес эти жалобы за счет ее истерии. Но постепенно он все более озадачивался этими симптомами. После нескольких попыток улучшить дренаж раны приглашенный отоларинголог обнаружил, что Флисс случайно забыл в полости (которая, очевидно, образовалась после удаления носовой раковины и вскрытия синуса) полуметровый кусок пропитанного йодоформом тампона из газа. При его удалении у пациентки произошло сильное кровотечение. На несколько секунд она впала в шоковое состояние, длившееся до тех пор, пока кровь не удалось остановить. Фрейду, присутствовавшему при этой процедуре, стало дурно, и он вынужден был покинуть комнату. Восстановиться он смог лишь после порции коньяка.
Впоследствии пациентка вынуждена была пройти через дополнительную операцию. Ее кровотечения повторились; причем одно из них оказалось настолько сильным, что обсуждалась возможность лигирования сонной артерии. Она нуждалась в присутствии дезинфицирующего материала еще долгое время, пока сохранялся риск заражения. Опасность миновала лишь через несколько недель.
После того как Фрейд понял, что Флисс сделал одну из довольно заурядных хирургических ошибок, повлекшую за собой непредвиденные осложнения, он около суток не решался сообщить ему об этом. Затем он отправил Флиссу большое письмо, начинавшееся с живого описания «развязки» – рассказа об обнаружении тампона с йодоформом, причине неприятного запаха, болей и кровотечения. Затем последовали уверения в совершеннейшей непоколебимости доверия Фрейда к Флиссу, утверждение, что никто не может и не станет обвинять Флисса в произошедшем, признание Фрейдом собственной вины за свои колебания перед написанием письма и убеждение, что Флиссу определенно не следует принимать эти новости слишком близко к сердцу и т. д. Фрейд объяснял случившийся у него с началом кровотечения приступ слабости не запахом и видом крови, а эмоциями, которые захлестнули его, когда он вдруг представил себе эту ситуацию во всех ее аспектах. «Всего лишь» через десять минут он вынужден был признать, что в этом кровотечении виноват отоларинголог! Причину кровотечения (рационализация) Фрейд увидел в том, что этот отоларинголог удалял газ из полости не в госпитале (где эту полость предварительно расширили бы), а в домашних условиях.
Фрейд понял природу промашек (ошибочных действий) лишь на более позднем этапе своей аналитической работы. Следовательно, мы можем утверждать, что, всячески оправдывая Флисса, Фрейд неосознанно наверняка хорошо знал, что именно Флисс виноват в возникшем у пациентки тяжелом осложнении, и даже обвинял его в этом. Его вера во Флисса как во врача сильно поколебалась.
Его истинная позиция более отчетливо обнаружилась в письмах, написанных в то время, когда состояние Эммы было близким к критическому. В них Фрейд позволил себе высказать в адрес Флисса ряд завуалированных упреков. Однако в то время сознательно он был еще не готов занять в этом вопросе более определенную позицию. Очевидно, что тогда Фрейд не мог позволить себе поставить под удар позитивную сторону своего отношения к Флиссу и оберегал ее методами отрицания и смещения вины. Поступки Фрейда в период кризиса красноречиво свидетельствуют о наличии двух разнонаправленных тенденций. С одной стороны, Фрейд не мог не обвинять Флисса в случившемся, но с другой – не мог без него обойтись. Флисс был очень нужен Фрейду в то тяжелое время, время важных открытий и выбора направления дальнейших изысканий. Кроме того, Фрейд был все еще не вполне уверен в собственном здоровье.
Переписка за весь этот период, начиная с февраля и до появления сна об инъекции Ирме (23–24 июля 1895 г.), дает представление не только об изменении самых болезненных симптомов у Фрейда, но и его реакции на них. Эта реакция менялась параллельно сдвигам в его отношении к Флиссу.
Флисс, видимо, изменил свое мнение по сердечной симптоматике Фрейда и теперь приписывал важную роль влиянию патологии носа, однако по-прежнему не снимал своего запрета на курение. Зимой 1895 г. Фрейд в очередной раз простудился и, видимо, заболел хроническим риносинуситом. Когда в конце февраля Флисс прибыл в Вену, чтобы прооперировать Эмму, он часто встречался с Фрейдом и лечил его с помощью тех методов, которые часто использовал и на их «конгрессах» – местной аппликацией кокаина в нос и прижиганием (позже он по крайней мере один раз провел операцию на носовой раковине Фрейда).
Сложно судить, был ли акцент, сделанный Флиссом на патологии полости носа как причине сердечных симптомов Фрейда, следствием развития его взглядов на назальный рефлекторный невроз. Возможно, он являлся новой попыткой ослабить обеспокоенность Фрейда этими симптомами. Могла сказаться и постоянная озабоченность Флисса собственными «назальными» симптомами.
Позже, в конце марта или начале апреля, Флисс пошел еще на одно хирургическое вмешательство. Фрейд отреагировал на эту весть столь же неоднозначно, как и в 1894 г. 11 апреля 1895 г. он писал Флиссу:
«Изыскания остановились на полпути, т. е. ничего нового, нет ни идей, ни новых наблюдений. Я совершенно утомлен психологией и думаю бросить все это на некоторое время. Успехи есть только по книге Брейера [ «Очерки об истерии»]. Через три недели она будет закончена…
До сих пор ничего не говорилось о тебе. Я думаю, что ты вновь начал приходить в себя. Да будет так! Значит, в конце концов, твоя голова снова в порядке. Все кончено; могу ли я в это поверить?»
В этих последних предложениях Фрейд выразил свои надежды и сомнения относительно конечного успеха различных «назальных» операций Флисса. Как мы увидим, этим надеждам, которые были крайне важны для Фрейда в особенности в пору написания им этого письма, не суждено было сбыться.
В письме от 20 апреля 1895 г. весьма заметно характерное присоединение «случая Эммы» к проблемам Фрейда с собственным здоровьем и проявлениям его потаенного конфликта в отношении к Флиссу. Когда состояние Эммы было критическим, Фрейд дал понять Флиссу, что один из приглашенных к Эмме отоларингологов связал ее повторные кровотечения с первой, сделанной Флиссом, операцией. Подобному «наговариванию» на кого-либо другого суждено было еще не раз проявиться в снах Фрейда. Это обстоятельство в дальнейшем мы еще не раз обсудим.
Видимо, Флисс отреагировал на это с большим негодованием, потребовав извинений. 20 апреля Фрейд отвечал:
«Написавший эти строки еще очень слаб, но весьма огорчен, что ты считаешь нужным требовать от G. извинений. Даже если G. придерживается о твоих навыках такого же мнения, как и Вайль, для меня ты всегда останешься целителем, образцом человека, которому смело можно доверить свою жизнь и жизнь своей семьи. Я хотел рассказать тебе о своем недомогании, возможно, посоветоваться по поводу Эммы, но никак не упрекать тебя. Это было бы глупо, несправедливо и полностью противоречило бы моим чувствам…»