Малик Владимир. Посол урус-шайтана

казак! Не тешь себя призрачными мечтами...
Однако на душе было и радостно, и тревожно. Перед глазами
возникла гибкая фигурка Адике, пышная черная коса и грустные глаза,
что проникли в сердце голубыми весенними звездами. Звенигоре казалось,
что судьба нарочно послала девушку в ту роковую минуту, чтобы спасти
его. Это не он спас ее и дочку Гамида, а они - его!..
Впрочем, кто ж такая Адике? Гамид называл дочкой только Хатче.
Может, племянница или далекая родственница? Кто знает...
Вечером начали сходиться невольники. Первым появился, позванивая
цепями, пан Спыхальский. За ним тяжело ступал долговязый сумрачный
Квочка. От обоих резко пахло дымом и свежим рапсовым маслом. Тяжелая
усталость была написана на их пожелтевших, изможденных лицах. (Рапс -
масличное растение. Масло из него идет на технические нужды.)
Со света они не сразу узнали Звенигору. Квочка, как только
переступил порог, сразу повалился в угол, а Спыхальский начал сгребать
солому и устраивать себе ложе помягче.
- Сто дзяблов его матке! - ругался он. - Работаешь, как вол, а
спишь, как свинья, проше пана! За день так угоришь в дыму и
накрутишься у катка, что голова идет кругом. А придет ночь - даже не
отдохнешь как следует! Этот паскудный Гамид - най бы его шляк трафив!
- свежей соломы жалеет... (Най бы его шляк трафив (польск.) - Чтоб он
провалился, чтоб ему пусто было!)
- Он такой же, как вельможный пан Яблоновский, пан Мартын, -
устало сказал Квочка. - Тот тоже своих хлопов за людей не считал. Да,
собственно, пан Мартын это хорошо знает, ибо сам не раз, на забаву
маршалка, отбирал у хлопов их пожитки и оставлял голых и замерзших
среди разоренных лачуг.
- Что старое вспоминать...
- Для предупреждения на будущее, - вклинился в разговор Звенигора
и вышел на середину, где было посветлее.
- Матка боска, пан запорожец! Сердечный поздрав!- радостно
выкрикнул Спыхальский. - Живой?
- Живой, как видите.
Квочка тоже вскочил, пожал руки:
- Мы думали, что тебя уж и на свете нет. Выходит, нашего брата не
так-то легко отправить к дьяволу в пекло? Мы рады видеть тебя!
- Спасибо. А где же Яцько?
- Яцька нет с нами, - блеснул глазами Квочка. - Еще зимой Гамид
подарил кому-то его и Многогрешного. Как собак!.. Холера б его
забрала!..
Звенигора нахмурился. Радость, наполнявшая его сердце, поблекла,
завяла, словно ранняя трава на морозе.

СЕЛЬ

1

Дым и чад выедают глаза.
Звенигора, Спыхальский и Квочка уперлись грудью в толстые дубовые
бревна, катят по деревянному желобу громадный камень, круглый, как
жернов. Камень перетирает семечки. Он желто-зеленый от густого,
тягучего масла.
Звенигора и Квочка молчат, а пан Спыхальский, тараща от натуги
глаза, ухитряется подшучивать над работниками-каратюрками.
- Что, Юсуп, не байрам ли у вас сегодня? (Байрам (турец.) -
религиозный праздник мусульман.)
- Байрам.
- Что-то не похоже. И сегодня ты такой же грязный и закопченный
дымом, как и всегда. Какой же это у тебя байрам?
- Молчи, гяур! - шипит старый, высохший Юсуп и грозит костлявым
кулаком. - Не терзай сердце! Не то разозлишь - получишь кулаком по
уху! Вонючий шакал! Ишак!
И Юсуп, и его товарищи злые с самого утра: даже в такой праздник
Гамид заставил их работать. Какое ему дело до того, что правоверные не
смогут вовремя совершить омовение и намаз? Ему бы только масло давали!
Ежедневно большими бочками его отправляют из Аксу во все концы округа.
Плывет их работа в чужие края, как ручьи в ливень, чтобы возвращаться
золотым потоком в карман хозяина. (Намаз (турец.) - молитва у
мусульман.)
Юсупа успокаивает Бекир:
- Придержи свой язык, Юсуп! Гяур правду говорит: Гамид, собака,
уже на голову всем нам сел. Земля наших отцов и наша земля почти вся
очутилась у него в руках. Чтобы построить лачугу, мы залезаем к нему в
кабалу. Вот уже шесть лет на него работаю, как на каторге, а конца и
не видно...
- А я отрабатываю отцовский долг, - сказал Реджеп, молодой,
длиннорукий человек, и сплюнул вбок. - Как запрягся в пятнадцать лет,
так и до сих пор... Думаешь, долг уменьшается? Куда там! Женился -
пришлось одолжить у Гамида снова. Каждую зиму тоже одалживаю, чтобы не
сдохнуть с голоду... Так без конца. Шайтан забери такую жизнь вместе с
Гамидом! Говорят, возле Эшекдага снова появился со своими ребятами
Мустафа Чернобородый... Плюну на все да пойду к нему!
- Сдурел ты, Реджеп? Шайтан помутил твой разум, несчастный!
Узнает о таких словах Гамид, пропала твоя голова! - зашипел Юсуп и зло
закричал на невольников, которые, прислушиваясь к разговору,
остановились: - Крутите каток, проклятые собаки! Нечего уши
развешивать! Грязные свиньи!..
Снова невольники налегли грудью на перекладины. Снова заскрипел
каток, зазвенели кандалы. Но вдруг снаружи донесся пронзительный крик.
Все бросились к дверям.
По дороге от Аксу что есть силы бежала девушка с корзинкой в
руке. Это была Ираз, дочурка Бекира. Ее догонял Осман и старался
схватить за длинный белый шарф, перекинутый через плечо. За ними
трусил на лошади Гамид и что-то кричал да смеялся.
Бекир растолкал плечами товарищей и выскочил навстречу. Хотя
Осман был вооружен и на голову выше Бекира, маслобойщик налетел на
него как ястреб и с размаху ударил кулаком по уху. Ираз вырвалась из
рук охранника и вскочила в круг людей.
Ошеломленный неожиданным нападением, Осман было растерялся. На
его сытом круглом лице мелькнуло удивление. Но тут же лицо стало
наливаться кровью. Телохранитель набросился на Бекира с нагайкой.
Посыпался град тяжелых ударов.
- Стой, Осман, - унял его Гамид, подъезжая на сером коне. - Я
хочу поговорить с Бекиром. Оставь нагайку.
Осман, сыпля проклятия, отошел в сторону. Бекир тоже не хотел
оставаться в долгу и обещал своему обидчику свернуть шею, желая
сдохнуть, как паршивой собаке, или подхватить десяток быстро
перечисленных им наихудших болезней.
- Да замолчите, шайтаны! - прикрикнул на них Гамид, слезая с
коня.
Бекир направился к маслобойне. Гамид шел следом.
- Я и не знал, что у тебя такая красивая дочка, Бекир, - говорил
Гамид. - Сколько ей лет?
- Пятнадцать, ага, - мрачно ответил Бекир.
- Ты давно избавился бы от долгов, если бы послал ее на работу в
замок. Она будет чесать и прясть шерсть или прислуживать в гареме...
Они остановились на пригорке.
- Йок! Йок! - выкрикнул Бекир, порывисто обернувшись лицом к
спахии. - Не трогай ее, Гамид-бей! Она еще молодая, ей хватает работы
и дома. У меня больная жена... (Йок (турец.) - нет.)
Но Гамид настаивал на своем.
- Ты уже много лет отрабатываешь то, что взял на строительство
сакли, Бекир, а долг не уменьшается, ибо человек так создан аллахом,
что должен есть и пить... А тут ты сразу избавишься от долга, как от
засохшей болячки! Подумай!
- Я отработаю сам свой долг, Гамид-бей! Буду работать еще два
года, но дочку в замок не отдам! Это не место для молодых девушек!
Гамид вспыхнул.
- Думай, что мелешь, Бекир! - зашипел он. - Рано или поздно ты
все равно пошлешь ее ко мне. Долг давно просрочен... Ну, чего ты
упираешься? Всем будет хорошо!
- Нет, Гамид-бей, этого не будет! - решительно ответил Бекир. -
Все знают, что девушек, которые служили в замке, никто не берет замуж!
Зачем ты хочешь сделать несчастными сразу четырех человек: меня, мою
жену, дочку и ее жениха Исмета?
- Поганая собака! - взвизгнул спахия. - Ты еще пожалеешь! Я не
забуду твоих слов!.. Паршивая свинья, вонючая гиена, как ты смеешь
болтать такое о своем господине?.. Даю тебе неделю для уплаты долга!
Если не уплатишь или не отработаешь вместе с женой и дочкой, я выброшу
тебя из дома и выгоню из Аксу!
- Ла хавла! - поднял вверх руки Бекир. - Пусть будет так, как
суждено быть. Но дочь тебе не отдам! Ты сможешь ее взять, только если
я умру, Гамид-бей! Таково мое последнее слово. (Ла хавла (турец.) -
идиома, примерно соответствует выражению: "На все воля бога".)
Бекир произнес это так решительно, что все с удивлением
посмотрели на него. До этого времени он никогда ни в чем не перечил ни
Гамиду, ни телохранителям, которые постоянно сопровождали хозяина.
Поэтому Гамид, считая Бекира умным и опытным маслобойщиком, назначил
его старшим над другими наемными рабочими и невольниками. Работу свою
тот выполнял старательно, и Гамид был доволен им. Теперь Бекира трудно
было узнать: глаза горят, кулаки сжаты, скажешь ему еще слово - в
горло вцепится!
Гамид ничего не ответил. Только пристально посмотрел на Ираз, что
выглядывала, как испуганный зверек, из-за плеч работников, вскочил на
коня и, нахлестывая нагайкой, погнал его галопом. Осман поспешил за
хозяином.
- Собака! Жирная свинья! - хрипло сказал Бекир. - Я свободный
турок, а он хочет превратить меня в раба. Он хочет посягнуть на честь
моей дочери и на мою честь! Но мы еще посмотрим, кого накажет аллах!
Недаром появился в наших краях Мустафа Чернобородый: может, найдет он
тропинку и к замку Аксу.

2

На другой день, к полудню, стала собираться гроза. Воздух навис
тяжелый и душный. На юге в горах громыхало. Небо закрыли черные с
багряно-бурым отсветом тучи. Их то и дело разрывали ослепительно-белые
молнии. Хотя над Аксу ярко светило солнце, батраки-каратюрки
забеспокоились.
- Будет сель, - сказал Реджеп. - Надо скорее идти домой, пока не
поздно.
Звенигора не знал, что такое сель и почему так встревожились
турки.
- И вправду будет сель, - подтвердил Бекир и, глянув на кучу
поджаренных семян, добавил: - Давайте быстрее закончим и пойдем. Не
можем же мы бросить все это так...
- А почему бы и нет? - спросил Реджеп. - Не твое же... Пусть
лежит до завтра. Шайтан его не заберет!
- Если бы не вчерашняя ссора, - ответил Бекир. - Теперь опасно...
Дознается Гамид, будет мне еще хуже. Впрочем, я вас не держу, идите.
Мы с урусами сами закончим...
Когда все ушли, Бекир горячо взялся за работу. Он метался, как на
крыльях. Мгновенно насыпал семечки в полотняные мешочки, закладывал их
под пресс. На его круглой бритой голове обильно выступил пот.
Загоревшее худое лицо пылало.
Невольники не отставали от него. Бекир всегда хорошо к ним
относился, и им хотелось помочь ему в беде. Все же работу закончили
только перед вечером. Пока добрались до селения, на землю опустились
сумерки.
Селение, где жил Бекир, лежало на противоположном берегу
небольшого ручья, который впадал в Кызыл-Ирмак. Его всегда переходили
вброд или по большим серым валунам, выступавшим из воды. А теперь,
подходя к ручью, Звенигора издали услышал рев воды и крики людей...
Бекир опрометью кинулся к берегу, выкрикнув одно короткое слово:
- Сель!
Невольники тоже прибавили шагу. Еще издалека увидели, как с ревом
катилась лавина грязной воды и камней, покрывая во всю ширь долину
Аксу. Вода прибывала и прибывала, затапливая селение. Мутные волны
подступали к глиняным лачугам, поглощая их на глазах.
Так вот что такое сель!
Звенигора с товарищами подошел к Бекиру, который стоял над водой,
охватив голову руками. В черных глазах турка застыло безмерное
отчаяние.
- О аллах, там у меня больная жена и дочка! - простонал он. -
Сель подступает уже к нашему дому! Еще минута - и его снесет...
Слышите, как кричат люди? Они выносят все ценное, выгоняют скот... Кто
поможет моим?
- Люди помогут и твоим, - утешил его Звенигора.
Но Бекир безнадежно махнул рукой.
- Ты сам видел, как помогли мне мои соседи. Поднялись и пошли, а
ты оставайся как хочешь... Нет, надо перебраться на ту сторону! Аллах
поможет мне, я умею плавать... И здесь, кажется, не так глубоко. А вы,
- обратился он к невольникам, - идите в замок сами... Вы ж не убежите,
правда?
Он шагнул в воду и, опасаясь бурлящей мути, начал медленно
переходить речку. На середине споткнулся - и поплыл. Сильное течение
подхватило, закружило, понесло в Кызыл-Ирмак. Бекир пытался плыть, но
безуспешно. Его сносило на середину потока... Вдруг он пропал под
водой. Потом сразу же вынырнул, и над шумом и ревом воды пронесся
полный ужаса крик:
- А-а-а!..
Отчаянный крик ударил Звенигору в самое сердце. Он кинулся вниз.
- Ты сдурел? Куда? - крикнул Квочка.
Но Звенигора уже был в воде. Если бы год назад кто-нибудь сказал,
что он, запорожец Звенигора, будет рисковать жизнью ради турка, он
первый обозвал бы такого выдумщика дурнем. А вот довелось!..
Ему повезло. Несколько валунов пронеслось мимо, но ни один даже
не задел. Тяжелые кандалы тянули вниз, рвали кожу на руках и ногах, но
он не обращал на это внимания. Рассекал воду, не спуская глаз с того
места, где последний раз видел Бекира. Широкая накидка, которую обычно
носил Бекир, на этот раз хорошо услужила своему хозяину: среди волн
мелькнули ее полы, и Звенигора схватил их, а потом вытащил и Бекира.
Почувствовав под ногами землю, Звенигора взял его на плечи и понес на
ту сторону.
Бекир долго отплевывал воду, стонал. Потом открыл глаза. Увидев
склоненное над собой лицо Звенигоры, слабо улыбнулся:
- Спасибо, Арсен... Помоги мне подняться... Надо скорее идти!..
Они пошли вместе. Переправляться назад через Аксу было безумием,
и Звенигора решил идти с Бекиром.
Густели сумерки. На чистом небе загорались звезды. Вдали черными
привидениями вздымались громады гор. Из селения долетали крики людей,
рев скотины и вой собак.
Бекир и Звенигора свернули в узенькую боковую улочку. Здесь вода
доходила уже до пояса. Кто-то маячил впереди и ругался, не находя в
темноте дороги. Где-то на крыше жалобно мяукала кошка. По улицам,
огороженным глиняными заборами, плыли разные лохмотья, солома,
хворост.
За углом они столкнулись с темной фигурой.
- Это ты, Бекир? Торопись! У тебя несчастье...
- Какое? - кинулся Бекир.
- Исчезла Ираз.
- Утонула? О аллах!..
- Нет, ее схватили люди Гамида.
- Люди Гамида?! Проклятье! - Бекир простер к черному небу руки. -
Неужели это правда? О аллах, как же ты допустил это!.. Как же ты не
поразил громом этих смердящих шакалов!.. Моя Ираз, мое единственное
утешение!..
Он ринулся вперед, охваченный отчаянием. Звенигора еле поспевал
за ним.
Еще издали они услышали женский плач. Бекир как безумный,
закричал:
- Гюрю, почему ты не уберегла Ираз? Как это случилось? Гнев
аллаха на твою голову, несчастная! Почему ты не уберегла Ираз?
Растрепанная, мокрая женщина упала на грудь Бекира, забилась в
рыдании.
- Я не пускала ее... Она сама вышла на Аксу стирать белье... О
моя доченька!.. Там он ее и схватил...
- Кто?
- Осман... Кто же еще?
- Бешеный пес! А Исмет уже знает?
- Знает... Смотреть на него страшно! Прибегал спасать меня от
селя. Вынес несколько узлов - все, что смог, и выгнал скотину... Вот
он сюда идет!
К ним, по пояс в воде, приблизился забрызганный грязью юноша. Не
здороваясь, тихо спросил:
- Ага Бекир, об Ираз ничего нового не слышно?
- Ничего...
- Я убью Гамида!
- Нет, это я должен его убить, - сказал Бекир твердо.
- Тогда мы убьем его вместе! Я не успокоюсь до тех пор, пока не
омою свои руки его бешеной кровью!
- Хорошо, сынок. Мы это сделаем вместе, - согласился Бекир.
Они стояли по грудь в воде и беседовали так, словно дело шло о
покупке бычка или о поездке на базар.
- О чем вы говорите? - вскрикнула Гюрю. - Не прибавляйте к одной
беде другую! Спасайте, что осталось! Скоро все возьмет вода...
Мужчины молча подняли мокрые узлы и двинулись в темноту ночи.
Звенигора с мешком, позванивая кандалами, брел сзади.

3

Сель спал так же быстро, как и нахлынул.
Когда взошло солнце, Звенигора медленно шел по берегу
Кызыл-Ирмака. Брел по жидкому илу, таща тяжелые кандалы.
Над рекой поднимался розовый утренний туман. Глухо рокотали
мутные воды. Их шум напоминал рокот днепровских порогов.
Звенигора остановился над обрывистым берегом, вдыхая полной
грудью ароматный весенний воздух, любуясь обширными видами, что
открывались вдали.
Неожиданно за спиной зазвучал топот коней.
- Вот где он, Гамид-бей! - послышался радостный возглас Османа. -
Поймали собаку!
Три всадника подскакали к Звенигоре.
- А я и не думал бежать, - сказал Арсен спокойно. - Вечером я
спас Бекира, когда он чуть не утонул, переплывая Аксу. Там с ними и
заночевал...
Но Гамид зло крикнул:
- Не выкручивайся, гяур! Никто не заставлял тебя спасать Бекира.
Пускай бы тонул, собака!.. Ты знал, что каждый вечер должен быть в
замке! Тебя ничему не научил каземат? Ты заставил нас всю ночь искать
тебя, негодяй!.. Эй, Осман, отрежь ему на первый раз ухо! Это будет
напоминать, что он всего лишь раб. Да и другим будет наука.
Осман схватил Звенигору за руку, ему на помощь бросился Сулейман,
на ходу вынимая из-за пояса небольшой кривой кинжал.
Звенигора метнул быстрый взгляд вокруг, как бы ища спасения, и
вдруг, оттолкнув от себя Османа, прыгнул с высокого берега вниз, в
рыжие воды Кызыл-Ирмака.
- Держи его! Лови!.. - закричал Гамид, приподнявшись на
стременах.
Но быстрое течение подхватило беглеца и вынесло на середину реки.
Осман и Сулейман бежали по берегу, кидали камни. Но не попадали. Они,
очевидно, жалели, что не взяли с собой луков. Теперь только стрела или
пуля могли догнать невольника. Бросаться же в воду ни Осман, ни
Сулейман не изъявили желания.
Посреди реки Звенигора почувствовал под ногами каменистую отмель.
Это было очень кстати: как бы хорошо он ни плавал, железо тянуло на
дно. Подхватив рукою цепь, чтоб не цеплялась за камни, перебежал мель
и остановился передохнуть.
Гамид кричал с берега:
- Все равно тебе не убежать, раб! Возвращайся назад, пока не
поздно! Не то поплатишься жизнью!..
Звенигора не отвечал. Молча смотрел на разъяренного спахию,
который бесновался на другом берегу, шагах в пятидесяти, и гнев
волновал его сердце. В короткий миг сплелось в сознании все то
мерзкое, что узнал про спахию от других, что сам претерпел от него, и
он содрогнулся от злобы. Почему до сих пор никто не убил эту гнусную
тварь? Этот негодяй всюду сеет только горе, всем приносит несчастье и
всегда выходит сухим из воды!
Он погрозил Гамиду кулаком, подобрал цепь и снова бросился в
бурлящее течение узкого, но опасного потока.
Противоположный берег был мрачным и пустынным. Нигде ни души! Над
самой водой нависали дикие скалы, поросшие кое-где кустами кизила и
дрока.
Звенигора выбрался наверх. Гамид все еще гарцевал на другом
берегу, а телохранители, подбежав к маслобойне, снаряжали челн. Скоро
они переплывут на эту сторону. Теперь надежда только на свои ноги.
Сбив тяжелым камнем кандалы, Звенигора забросил их в кусты и кинулся
бежать.
Впереди вздымалась высокая гряда гор, дрожавшая в голубоватой
дымке. В долинах темнели колючие заросли кустарников.
Он бежал, изредка переходя на шаг, до самого полудня без отдыха,
не чувствуя ни усталости, ни голода. Опасность подгоняла его. Он
опасался преследователей и случайных встречных, которые могли
задержать его, опасался заблудиться и вернуться назад к реке или
сорваться со скалы и сломать ногу, руку. Теперь, когда он вдохнул
свежий воздух свободы, когда забрезжила надежда вырваться из неволи,
он боялся любой неожиданной помехи, которая могла все свести на нет...
Шел без отдыха до самого вечера. Миновал два селения,
незамеченным пробрался вдоль виноградников, где работали несколько
женщин и подростков, пересек сухой неприветливый горный кряж и,
наконец, остановился в лесочке. На толстом развесистом дереве соорудил
из веток и листьев нечто вроде гнезда и, хотя донимал голод, заснул
крепким, беспробудным сном.
Проснулся, когда всходило солнце. Лес звенел птичьим пением и
щебетанием. Не медля ни минуты, Звенигора спустился на землю, пожевал
горьковатую с росою траву, чтобы унять жажду, и пошел навстречу
солнцу.
Местность понемногу начала меняться. Горные хребты остались
позади. Перед беглецом открылась холмистая равнина, на которой кое-где
торчали кусты колючего терновника или молодой полыни. Звенигора не
торопился. Погони не было да, похоже, и не будет, - должно быть
потеряли след.
Вторую ночь провел в пещере, заложив вход каменными глыбами, так
как вокруг слышался вой гиен и шакалов. Сон был некрепкий, с
кошмарами, но все же немного восстановил силы, а хмурое утро вселило
надежду, что будет дождь.
Взобравшись на крутую вершину, Звенигора осмотрелся. Позади
синели горы, но, хотя там была вода, возвращаться к ним было и далеко
и опасно: можно нарваться на преследователей. Впереди - бесконечная
пустыня, сухая, безлюдная. Лишь слева, в далеком мареве, невысокие
горы. Ну что ж, туда! Там, наверно, можно найти воду и пищу. В них
теперь спасение. Особенно вода. Итак, только туда!
Шел быстро. По пологим склонам сбегал рысцой. С надеждой
поглядывал на серые тучи в небе, ждал от них хоть капли дождя. Но тучи
бледнели, таяли, и вскоре сквозь них блеснули первые утренние лучи
солнца.
В полдень Звенигора почувствовал, что дальше идти не сможет. В
висках стучит горячая, как расплавленное олово, кровь. Безжалостное
солнце отбирает у него последние капли влаги, немилосердно печет
неприкрытую голову. Ноги подкашиваются, отказываясь нести чужое,
тяжелое тело.
Но он не останавливался. Нет, нет, только не останавливаться, не
упасть, это - смерть!
Ему мерещится, что он лежит где-то здесь, на каменистой,
раскаленной, как огонь, земле и к нему подкрадываются шакалы и гиены.
В руках и ногах нет силы подняться, отогнать зверей, которые только и
ждут той минуты, когда можно будет полакомиться нежданной добычей.
Потом прилетят орлы-стервятники, расклюют то, что останется от зверей,
и разнесут белые кости в разные концы пустыни. Бр-р-р!..
Нет, ему никак нельзя здесь погибнуть! Где-то далеко-далеко, на
Украине, его поджидает мать. Выходит на высокий курган над Сулою и
долго смотрит и степь - не едет ли Арсен, ее сын любимый, ее
надежда... Потом молча спускается вниз, к хате, разговаривает с дедом
и Стешей. Наконец, ложится спать. Но сон медлит, не идет к ней, тоска
обвила ее сердце, а непрошеные горючие слезы до утра выедают глаза...
Нет, он должен перебороть все, даже смерть, он должен идти дальше,
чтобы пришел радостный день, улыбнулась от счастья мать и ласточкой
кинулась сыну на грудь!..
Ему нельзя уйти из жизни еще и потому, что на совести лежит
тяжелый, как камень, долг перед кошевым Серко, перед всем сечевым
товариществом. Ведь как полагался на него кошевой атаман! Как
надеялся, верил, что поездка будет удачной, что Арсен и брата из
неволи выкупит, и важные вести привезет. Вместо счастливого
возвращения сам попал в неволю. Что теперь думает о нем кошевой Иван
Дмитриевич? Проглядел глаза? Надеется? Ждет? Напрасно: не скоро
доведется казаку ступить на родную землю. А все из-за Чернобая!
Чернобай - вот еще кто крепко держит его на этом свете! Жгучая
ненависть распирает грудь, толкает все вперед и вперед!
Выжить, вернуться, чтобы встретиться с мерзавцем с глазу на глаз!
Звенигора вытирает грязным рукавом лицо, облизывает
потрескавшиеся губы распухшим, словно войлочным, языком и упрямо идет
дальше...
На четвертый день, после полудня, совсем обессилевший, он
вскарабкался на гребень горы и увидел широкую отлогую долину, на
противоположной стороне которой паслась большая отара овец.
Сердце радостно забилось... Там люди! Там есть вода! Пастухи
никогда не отходят далеко от нее. Вблизи, наверное, колодец или ручей,
где они поят овец.
Звенигора остановился и едва перевел дух. На радостях чуть было
не бросился вперед, но вовремя подумал, что и с пастухами встреча
может плохо кончиться для него. Пастухи, конечно, вооружены луками,
пиками, ножами, а у него только голые руки, да и те отказываются ему
служить от усталости, голода и жажды.
Казак превратился в охотника, выслеживающего дичь. Осторожно,
прячась за каждый кустик, за каждую глыбу, что попадались по пути,
начал окольной дорогой приближаться к отаре. В голове гудело, руки и
ноги дрожали. Но он полз все ближе и ближе.
Разумней было бы свернуть в сторону и соседней долиной обойти
пастухов, но Звенигора чувствовал, что на это у него уже не хватит
сил. К тому же под скалой, над костром, он увидел закопченный котелок,
из которого доносился необычайно приятный, щекочущий запах вареного
мяса. Этот запах одурманивал беглеца и притягивал к себе как магнит.
Почти полчаса потратил Звенигора на то, чтобы незаметно
приблизиться к костру. Подкрадывался с подветренной стороны, чтоб не
учуяли собаки. Наконец, зажав в руке острый камень, притаился за
глыбой известняка, выжидая удобный момент, чтобы ударить пастуха по
голове. Бородатый пожилой пастух в поношенном джеббе и островерхом
войлочном кауке помешивал длинным блестящим ножом в котелке. Потом,
отложив нож в сторону, вытащил из кожаной торбочки узелок, наверно с
солью, и начал подсыпать в варево, мурлыкая какую-то песенку.
Наступило самое подходящее время для нападения. Занятый своим
делом, пастух не услышал тихих, крадущихся шагов. Звенигора на миг
замер, как бы собираясь с силами. Медленно занес над головой бородача
камень. Но тут его словно что-то толкнуло в грудь; рука с камнем
дрогнула и опустилась вниз. До сознания дошла родная, знакомая еще с
детства песня:
Идут волы из дубравы,
А овечки с поля.
Говорила дивчинонька
С казаченьком стоя.
Звенигора весь подался вперед и глухо вскрикнул:
- Брат!.. Земляк!
Пастух от неожиданности выронил узелок с солью и обалдело смотрел
на камень, что упал возле ног незнакомца.
- Свят, свят, свят! Животина иль людина ты... сгинь, нечистая
сила! - бормотал тот, отступая назад.
Звенигора, к своему удивлению, узнал в пастухе Свирида
Многогрешного.
- Не бойся, дядько Свирид, я такой же невольник, как и ты...
Помнишь запорожца Звенигору?.. У Гамида, - успокоил его Звенигора. -
Помираю от жажды... Пить!.. Ради всего святого, дай попить! Потом все
расскажу...
Пастух, все еще опасливо поглядывая на оборванного, обросшего
незнакомца, в котором с трудом узнавал дюжего запорожца, вытащил
из-под кошмы овечий бурдюк и деревянную чашку, налил овечьего молока,
разбавленного водой.
- Пей, это айран...
Звенигора жадно припал к чашке, одним духом опорожнил ее. Айран
отдавал запахом бурдюка, но был прохладный, кисловатый и хорошо утолял
жажду. После четвертой чашки Звенигора почувствовал облегчение. Огонь,
который жег грудь, стал затухать.
Он сел возле костра. Теплая, пьянящая истома разлилась по всему
телу. Из котелка пахло вареным мясом и лавровым листом. Звенигора
втянул ноздрями ароматный запах, предвкушая сытый обед. Заметив это,