Манфреди Валерио Массимо. Александр Македонский. Сын сновидения

   Пляска делалась все стремительнее, прибывали другие незнакомцы — с тимпанами и барабанами, задавая все более бешеный ритм. Никого было не узнать из-за темноты и масок, но тела мало-помалу обнажались, обвивая друг друга в танце, а потом они попадали на землю вокруг статуи в конвульсиях и судорогах диких совокуплений.
   В этом хаосе звуков и фигур Олимпиада вдруг застыла, подобно деревянной статуе Диониса, сама — ночное божество. Голые мужчины в масках приблизились к ней в лунном свете ползком, как звери.
   Александр, одновременно возбужденный и встревоженный этой сценой, схватился было за меч, когда, заметив что-то, замер за скрывавшим его стволом дерева. В этот момент из-под земли показалась огромная змея. Она подползла к статуе бога, а потом медленно обвилась вокруг ног матери.
   Олимпиада не пошевелилась, ее тело одеревенело, глаза уставились в пустоту — казалось, она не слышит и не видит происходящего вокруг. Еще одна змея выползла из-под земли, а потом еще одна и еще, и все, одна поверх другой, оплетали ноги царицы.
   Самая большая из всех, первая, поднялась над другими; своими кольцами она охватила туловище Олимпиады и накрыла ее голову своей.
   Бешеная музыка вдруг затихла, фигуры в масках отступили на края поляны, потрясенные и как будто испуганные этим сверхъестественным явлением. Потом змея распахнула пасть, высунула тонкий раздвоенный язык и издала тот самый звук, что Олимпиада извлекала из своей флейты: сочную текучую ноту, мрачную и вибрирующую, как голос ветра в дубовых ветвях.
   Лампы одна за другой потухли, и в лунном свете Александр видел лишь поблескивавшую в полумраке чешую рептилий, а потом все исчезло. Он глубоко вздохнул и вытер со лба холодный пот, а когда чуть погодя снова взглянул на маленькое заброшенное святилище, то поляна была совершенно пустой и безмолвной, как будто здесь ничего не происходило.
   Тут он почувствовал прикосновение к плечу и стремительно повернулся, схватившись за меч.
   — Это я, сын, — сказала Олимпиада, удивленно глядя на него. — Я проснулась и увидела, что тебя нет. Что ты тут делаешь?
   Александр протянул к ней руку, словно не веря своим глазам.
   — Но что ты тут делал? — снова спросила царица. Александр покачал головой, словно стряхивая сон или кошмар, и встретил глаза матери, еще более глубокие и черные, чем ночь.
   — Ничего, — ответил он. — Вернемся назад.
   На следующий день они встали, когда вода родника засверкала на солнце, и молча пустились в путь на запад. Как будто оба не решались заговорить.
   И вдруг Александр обернулся к матери.
   — О тебе рассказывают странные вещи, — сказал он.
   — Какие? — не поворачиваясь, спросила Олимпиада.
   — Говорят… Говорят, что ты участвуешь в тайных обрядах и ночных оргиях Диониса, что ты владеешь колдовством.
   — И ты веришь?
   — Не знаю.
   Олимпиада не ответила, и долго они молча ехали шагом.
   — Я видел тебя прошлой ночью, — снова нарушил молчание Александр.
   — Что ты видел?
   — Я видел, как ты звуком своей флейты созвала оргию и вызвала из-под земли змей.
   Олимпиада обернулась и метнула на сына холодный взгляд, в ее глазах блеснул свет, как у появившейся прошлой ночью змеи.
   — Ты воплотил мои сны и последовал за моим духом сквозь лес: бестелесный образ, как тень мертвых. Поскольку ты — часть меня и обладаешь божественной силой.
   — Это был не сон, — прервал ее Александр. — Я уверен, что видел все это наяву.
   — Бывают места и времена, в которых сон и реальность путаются; бывают люди, способные пересекать пределы реальности и уходить в края, населенные тайной. Когда-нибудь ты покинешь меня, и мне придется уйти из моего тела и улететь в ночь, чтобы видеть тебя, слышать твой голос, твое дыхание; чтобы быть рядом с тобой, когда я буду нужна тебе.
   Оба не проронили больше ни слова, пока солнце не поднялось высоко в небо. На Беройской дороге их встретил Гефестион. Александр спешился и побежал ему навстречу.
   — Как тебе удалось нас найти? — спросил он.
   — Твой Букефал оставляет следы, как дикий бык. Это было нетрудно.
   — Что нового?
   — Ничего особенно нового сказать не могу. Я отбыл вскоре после вас. Но, наверное, царь так напился, что не стоял на ногах. Думаю, его помыли и уложили спать.
   — Думаешь, он вышлет за нами погоню?
   — Зачем?
   — Он хотел убить меня.
   — Он просто напился. А как только проснется, сразу спросит: «Где Александр?»
   — Не знаю. Мы много наговорили друг другу. Это трудно забыть обоим. И даже если отец захочет забыть это, всегда найдется кто-нибудь, чтобы тут же напомнить.
   — Все может быть.
   — Ты сказал Евмену про собаку?
   — Первым же делом.
   — Бедный Перитас. Ему будет плохо без меня: он подумает, что я его бросил.
   — Не только ему будет без тебя плохо, Александр. Я бы тоже не вынес твоего отсутствия — потому и решил отправиться за тобой.
   Они пришпорили коней и догнали Олимпиаду.
   — Приветствую мою царицу, — сказал Гефестион.
   — Здравствуй, мой мальчик, — ответила Олимпиада. И они вместе продолжили путь.

***

   — Где Александр?
   Филипп только что вылез из ванны, и женщины растирали ему плечи и спину льняным полотенцем. Подошел адъютант:
   — Его нет, государь.
   — Вижу, что нет. Надо позвать.
   — Я хотел сказать, что он уехал.
   — Уехал? Куда?
   — Никто не знает, государь.
   — А! — крикнул Филипп, швырнув на пол простыню, и голый начал широкими шагами расхаживать по комнате. — Я хочу, чтобы он сейчас же попросил у меня прощения за свои слова! Он выставил меня посмешищем перед гостями и женой. Разыщите его и немедленно приведите ко мне! Я разобью ему морду в кровь, я изобью его до…
   Адъютант побледнел и стоял, ничего не говоря.
   — Ты слушаешь меня, ради Зевса?
   — Я слушаю тебя, государь, но Александр отбыл вскоре после того, как вышел из пиршественного зала, а ты был слишком… слишком не расположен принимать меры в отношении…
   — Ты хочешь сказать, что я слишком напился, чтобы отдавать приказы? — заорал ему в лицо Филипп.
   — В действительности, государь, ты не приказывал, и…
   — Позовите царицу! Быстро!
   — Которую, государь? — спросил адъютант в еще большем смущении.
   — Которую, несчастный? На что мне эта девчонка? Позови мне царицу, быстро!
   — Царица Олимпиада отбыла вместе с Александром, государь.
   Ругань монарха была слышна даже в караульном помещении в глубине двора. Чуть погодя по лестнице сбежал царский адъютант, раздавая приказы всем, кто попадался на пути. Попавшиеся вскакивали на коней и в полный карьер отбывали во всех направлениях.
   В этот день одна за другой прибывали иностранные делегации, и Филиппу пришлось принимать их, приветствовать и благодарить за роскошные свадебные подарки. Эти обязанности заняли все утро и день.
   К вечеру царь устал как собака и пребывал в отвратительном настроении. И дело было не только в неделе праздников и пиршеств, но и в чувстве одиночества — впервые оно навалилось на него так тяжко.
   Он отправил Эвридику спать, а сам поднялся на крышу и в свете луны долго ходил туда-сюда по обширной террасе. Вдруг в западном крыле дворца послышался настойчивый лай, а потом нескончаемый захлебывающийся вой.
   Перитас понял, что Александра нет, и выражал луне свое отчаяние.

ГЛАВА 30

   Через неделю трое беглецов добрались до Эпира и явились к царю Александру.
   Молодой монарх уже знал обо всем случившемся, так как его осведомители пользовались эффективной системой срочной передачи сообщений и им не приходилось пробираться окольными путями.
   Царь лично вышел встретить гостей, долго и тепло обнимал старшую сестру и племянника, а под конец и Гефестиона, с которым успел довольно хорошо познакомиться, когда гостил при дворе Филиппа в Пелле.
   В этот вечер они спали в охотничьем домике, а через пару дней утром с почетным эскортом отправились в царскую резиденцию в Бутроте. Приморский город был мифическим сердцем маленького царства Эпир. Согласно легенде, там родился Пирр, сын Ахилла, приведший с собой в рабство вдову Гектора Андромаху и троянского прорицателя Гелена. Пирр сделал Андромаху своей наложницей, а потом передал ее Гелену. Как от первого, так и от второго союза родились дети, которые поженились между собой и дали начало царской династии.
   Таким образом, со стороны матери Александр Македонский происходил как от величайшего из греческих героев, так и от рода Приама, правившего в Азии. Об этом пели поэты, развлекавшие за ужином царя и его гостей, спокойно проживших у него несколько дней. Но эпирский царь не питал иллюзий: он прекрасно понимал, что скоро следует ждать новых визитов.
   Первый последовал однажды утром на рассвете, когда царь только что встал с постели. Это был всадник из личной охраны Филиппа, с ног до головы покрытый грязью: в последнее время в горах непрерывно шел дождь.
   — Царь гневается, — сообщил он, даже не приняв ванну. — Он ожидал, что на следующий день Александр явится с извинениями за оскорбительные слова, которые он произнес перед всеми гостями и царской супругой.
   — Мой племянник утверждает, что царь бросился на него с мечом в руке и что Аттал назвал царевича незаконнорожденным. Филипп должен понять, что его сын, в жилах которого течет та же кровь, обладает той же гордостью, тем же достоинством и очень схожим характером.
   — Царю не нужны объяснения; он желает, чтобы Александр немедленно явился в Пеллу молить о прощении.
   — Насколько я его знаю, он не сделает этого.
   — Тогда он должен подумать о последствиях.
   Александр спал чутко и услышал стук копыт по булыжной мостовой у караульного помещения. Он вскочил, накинул плащ и услышал слова прибывшего от отца посланника, хотя не видел его самого.
   — Какие последствия? — спросил молодой монарх.
   — Его друзья, за исключением Евмена, который служит царю секретарем, и Филота, сына генерала Пармениона, будут отправлены в ссылку как изменники и заговорщики.
   — Я поговорю с моим племянником и сообщу тебе ответ.
   — Я подожду твоего возвращения, чтобы тут же отправиться обратно.
   — Но разве ты не хочешь умыться и поесть? В этом доме гостей всегда принимают с радушием и честью.
   — Не могу. И так уже плохая погода задержала меня в пути, — объяснил македонский посланник.
   Царь вышел из зала для приемов и в коридоре столкнулся с племянником.
   — Слышал?
   Александр кивнул.
   — Что думаешь делать?
   — Я не паду к ногам отца. Аттал меня публично оскорбил, и царю следовало вмешаться, чтобы защитить мое достоинство. Он же вместо этого бросился на меня с мечом.
   — Но твои друзья дорого заплатят за это.
   — Знаю, и меня это очень мучает. Но у меня нет выбора.
   — Это твой окончательный ответ?
   — Да.
   Царь обнял его.
   — Я на твоем месте сделал бы то же самое. Пойду сообщу посланцу Филиппа о твоем ответе.
   — Нет, погоди. Я сделаю это лично.
   Укутавшись в плащ, Александр вошел, как был, босой, в зал для приемов. Посланник сначала онемел от удивления, потом почтительно склонил голову:
   — Да хранят тебя боги, Александр.
   — И тебя тоже, добрый друг. Вот ответ царю, моему отцу. Скажи ему, что Александр не может просить прощения, не получив извинений от Аттала и заверений от царя, что царице Олимпиаде больше не придется испытывать унижений подобного рода и что ее ранг македонской царицы будет должным образом подтвержден.
   — Это все?
   — Все.
   Посланник поклонился и направился к выходу.
   — Скажи ему еще… Скажи еще, что…
   — Что?
   — Что желаю ему доброго здоровья.
   — Я передам.
   Вскоре послышалось конское ржание и торопливый топот копыт, который быстро затих вдали.
   — Даже не поел и не отдохнул, — послышался за спиной Александра голос царя. — Похоже, Филиппу не терпится услышать твой ответ. Идем, я велел подать завтрак.
   Они вышли в небольшое помещение в царских палатах, где были накрыты два стола и стояли два кресла. На столах лежали свежий хлеб, нарезанная кусками скумбрия и рыба-меч на вертеле.
   — Я поставил тебя в трудное положение, — сказал Александр. — Ведь это мой отец возвел тебя на трон.
   — Да, правда. Но за это время я повзрослел: я уже не тот юноша, каким был прежде. Я прикрываю тыл Филиппа в этой области, и уверяю тебя, это не простая задача. Среди самих иллирийцев неспокойно, побережье опустошают пираты, а на суше доносят о движении других племен, которые с севера спускаются к Истру. Твой отец нуждается во мне. Кроме того, я должен охранять достоинство моей сестры Олимпиады.
   Александр поел рыбы и отхлебнул легкого пенящегося вина, прибывшего с Ионических островов. Продолжая жевать корку хлеба, он подошел к выходящему на море окну и спросил:
   — Где Итака?
   Царь указал на юг:
   — Остров Одиссея вон там, примерно день пути по морю. А прямо перед нами — Керкира, остров феаков, где герой гостил в царстве Алкиноя.
   — Ее не видно?
   — Итаку? Нет. Да там и смотреть нечего. Одни козы да свиньи.
   — Возможно, но все равно я бы хотел туда съездить. Хорошо бы прибыть туда вечером, когда море меняет цвет, когда вода и берег темнеют, и испытать то же, что чувствовал Одиссей, вернувшись туда через много лет. Я бы мог… Я уверен, что смог бы пережить те же чувства.
   — Если хочешь, я отвезу тебя. Как я уже сказал, это недалеко.
   Александр как будто пропустил предложение мимо ушей и перевел взгляд на запад, где из-за гор поднималось солнце, начиная окрашивать розовым края керкирских вершин.
   — Там, за горами, и еще дальше за морем — Италия, верно?
   Царь словно мгновенно просветлел лицом:
   — Да, Александр, там Италия и Великая Эллада. Города, основанные греками, невероятно богаты и могущественны: Тарент, Локры, Кротон, Фурии, Регий и многие, многие другие. Там простираются безграничные леса и бродят огромные стада зверей. Пшеничные поля, которые не охватить взглядом. Горы, чьи вершины покрыты снегом круглый год и которые вдруг извергают огонь и заставляют трястись землю. А еще дальше, за Италией, лежит Сицилия, самая цветущая и прекрасная земля из всех известных. Там стоят могучие Сиракузы и Агригент, Гела и Селинунт. А еще дальше лежит Сардиния, а еще дальше — Испания, богатейшая страна мира, где неистощимые серебряные рудники, и железные, и оловянные.
   — Сегодня ночью мне приснился сон, — сказал Александр.
   — Какой сон?
   — Мы были вместе, я и ты, верхом, на вершине горы Имар, самой высокой в твоем царстве. Я сидел на Букефале, а ты на Керавне, своем боевом скакуне, и на нас обоих лился свет, потому что одно солнце заходило в море на западе, а другое в то же время восходило на востоке. Два солнца, понимаешь? Волнующее зрелище. А потом мы распрощались, потому что ты хотел попасть туда, где солнце заходило, а я — где восходило. Разве не чудесно? Александр — к восходящему солнцу и Александр — к заходящему! И прежде чем попрощаться, прежде чем погнать своих коней к огненным шарам, мы дали друг другу торжественный обет: что никогда не встретимся, не завершив нашего похода, и местом нашей встречи будет…
   — Какое? — спросил царь, не сводя с него глаз. Александр не ответил, но его взгляд заволокла неспокойная мимолетная тень.
   — Какое место? — настаивал царь. — В каком месте мы должны были встретиться?
   — Этого я не запомнил.

ГЛАВА 31

   Александр отдавал себе отчет, что скоро его присутствие в Бутроте станет невыносимым, как для него самого, так и для Александра Эпирского, который продолжал получать настойчивые требования Филиппа выслать его сына в Пеллу, чтобы тот искупил вину, перед всем двором попросив у него прощения.
   Молодой царевич уже принял решение уехать.
   — Но куда? — спросил его царь.
   — На север, где он не найдет меня.
   — Ты не сможешь там жить. В тех землях господствуют дикие полукочевые племена, постоянно воюющие между собой. К тому же начинается зима. Там заснеженные горы — ты никогда не попадал в снега? Это самый страшный враг.
   — Я не боюсь.
   — Это я знаю.
   — И потому уйду. Не тревожься за меня.
   — Я не отпущу тебя, если ты не скажешь мне свой маршрут. Если ты мне понадобишься, я должен знать, где искать тебя.
   — Я сверился с твоими картами. Поеду к озеру Лихнитис, на его западный берег, а оттуда по долине Дрилона в глубь материка.
   — Когда хочешь отбыть?
   — Завтра. Гефестион поедет со мной.
   — Нет. Я отпущу вас не раньше чем через два дня. Я должен приготовить вам все к дороге. И дам вьючного коня для поклажи. Когда продукты закончатся, можете продать коня и продолжить путь.
   — Спасибо тебе, — сказал Александр.
   — Я дам тебе также письма для иллирийских вождей в Хелидонии и Дардании. Они могут пригодиться. У меня есть друзья в тех краях.
   — Надеюсь, когда-нибудь я смогу отплатить тебе за все.
   — Не стоит говорить об этом. И не падай духом.
   В тот же день царь спешно написал письмо и с самым быстрым из своих гонцов отправил его Каллисфену в Пеллу.

***

   В день отъезда Александр пошел попрощаться с матерью, и она обняла его, плача горючими слезами и от всей души проклиная Филиппа.
   — Не кляни его, мама, — попросил ее Александр. Ему было грустно.
   — Почему? — крикнула Олимпиада. — Почему? Он унизил меня, ранил, вынудил нас отправиться в изгнание. А теперь тебе приходится бросить меня и бежать еще дальше, чтобы среди зимы скитаться в чужих краях. Желаю ему самой лютой смерти! Пусть испытает все те муки, которые навлек на меня!
   Александр посмотрел на нее, и у него сжалось сердце. Его напугала эта ненависть матери, своей силой напоминавшая злобу героинь трагедий, столько раз виденных им на сцене: Клитемнестры, хватающей секиру, чтобы зарубить Агамемнона, или Медеи, убивающей собственных детей, чтобы больнее отомстить своему неверному мужу Язону.
   В этот момент ему вспомнилась другая страшная история, которую в Пелле кто-то рассказывал ему про царицу: будто во время церемонии посвящения в культ Орфея Олимпиаду кормили человеческим мясом. Он видел в ее огромных, наполненных тьмой глазах такой отчаянный гнев, что поверил: эта женщина способна на все.
   — Не кляни его, мама, — повторил он. — Возможно, это даже правильно, что я испытаю одиночество и изгнание, холод и голод. Это урок, которого не хватало среди тех, что хотел мне преподать отец. Возможно, теперь он хочет научить меня и этому. Возможно, этот последний урок никто, кроме него, не мог бы мне дать.
   Александр с трудом освободился из ее объятий, вскочил на Букефала и сильно ударил его пятками.
   Жеребец заржал, взмахнув в воздухе передними копытами, и бросился в галоп, храпя раздутыми ноздрями. Гефестион поднял руку в прощальном жесте и тоже пришпорил своего коня, держа в поводу вьючную лошадь.
   Полными слез глазами Олимпиада смотрела им вслед, пока всадники не исчезли из виду, направляясь на север.

***

   Письмо эпирского царя достигло Каллисфена через несколько дней. Племянник Аристотеля с нетерпением распечатал его и быстро прочел:

   Александр, царь молоссов, Каллисфену: здравствуй!
   Надеюсь, что ты пребываешь в добром здравии. Жизнь моего племянника Александра протекает в Эпире безмятежно, вдали от военной жизни и ежедневных забот правительства. Дни он проводит, читая трагических поэтов, особенно Еврипида и, разумеется, Гомера в той редакции, что подарил ему в шкатулке его учитель и твой дядя Аристотель. Или же он декламирует их, аккомпанируя себе на цитре.
   Иногда он выезжает на охоту…

   Чем дальше Каллисфен читал послание, тем больше удивлялся его банальности и полной неуместности. Эпирский монарх не сообщал ничего важного или личного, он прислал совершенно пустое письмо. Но зачем?
   Разочарованный, Каллисфен положил папирус на стол и стал расхаживать взад-вперед по комнате, стараясь понять, что может означать это письмо, когда вдруг, бросив взгляд на лист, увидел на внешних краях зарубки — едва заметные царапины. Посмотрев внимательнее, он понял, что они аккуратно сделаны ножницами.
   Каллисфен хлопнул себя по лбу:
   — Как же я сразу не сообразил! Ведь это же шифр пересекающихся многоугольников.
   Он знал один шифр, о котором рассказывал ему Аристотель, и сам научил этой хитрости эпирского царя, думая, что это может когда-нибудь пригодиться.
   Каллисфен взял линейку и начал соединять все зарубки согласно определенному правилу, а потом отметил все точки пересечения. К каждой стороне внутреннего многоугольника он построил перпендикуляры и получил другие пересечения.
   На каждое пересечение пришлось по слову, и Каллисфен переписал их одно за другим в заданной последовательности. Простой и гениальный способ для отправки тайных сообщений.
   Закончив, он немедленно сжег письмо и побежал к Евмену. Каллисфен нашел грека, когда тот, зарывшись в свои карточки, рассчитывал налоги и прикидывал расходы, необходимые для обеспечения дополнительных четырех батальонов фаланги.
   — Мне нужны кое-какие сведения, — сказал Каллисфен и стал шептать ему что-то на ухо.
   — Они уже три дня, как отбыли, — ответил Евмен, отрываясь от своих карточек.
   — Да, но куда они отправились?
   — Не знаю.
   — Прекрасно знаешь.
   — Кому нужны эти сведения?
   — Мне.
   — Тогда не знаю.
   Каллисфен подошел к нему и еще что-то шепнул на ухо, потом добавил:
   — Можешь послать ему сообщение?
   — Сколько времени дашь мне на это?
   — Не больше двух дней.
   — Это невозможно.
   — Тогда я сам это сделаю.
   Евмен покачал головой:
   — Дай сюда. Что ты хочешь сделать?

***

   Александр и Гефестион взобрались на Аргиринскую горную гряду, вершины которой уже запорошило снегом, а потом спустились в долину реки Аой, что золотой лентой горела на дне ярко-зеленой впадины. Лесистые склоны гор с приближением осени начали менять цвет. По небу плыли длинные вереницы журавлей, с жалобной песней покидавших свои гнезда и улетавших далеко-далеко, к самой стране пигмеев.
   Два дня Александр и Гефестион спускались по долине реки Аой, что текла на север, а потом перебрались через Апс и направились вверх по его течению. Оставив позади земли, подвластные Александру Эпирскому, они углубились в Иллирию.
   Здешнее население ютилось в маленьких деревушках, за стенами из сложенных без раствора камней, кормясь скотоводством, а порой и разбоем. Но Александр и Гефестион в варварских штанах и плащах из греческой шерсти — жутких с виду, но хорошо защищавших от дождя — очень напоминали своих, и на них не обращали здесь никакого внимания.
   Когда двое всадников начали подниматься к внутренним грядам, пошел снег, и заметно похолодало. Кони, выпуская из ноздрей облака пара, еле брели по обледенелой дороге, так что Александру и Гефестиону приходилось спешиваться, по мере сил помогая животным перебираться по обрывистым склонам.
   Иногда, взойдя на какой-нибудь перевал, юноши останавливались и оглядывались назад, на равнину, чистота которой нарушалась лишь их только что оставленными следами.
   На ночь им приходилось искать убежища, где можно развести костер, чтобы высушить промокший хлеб и немного отдохнуть на расстеленных плащах. И часто, прежде чем уснуть, они долго смотрели на полыхающий огонь и большие чистые кружащиеся снежинки или заворожено слушали волчий вой, эхом отдававшийся в безлюдных долинах.
   Они были еще очень молоды и помнили о недавнем отрочестве, и в эти моменты их охватывало чувство глубокой тоски. Порой они натягивали на плечи плащи и крепко обнимались в темноте; и в этих безграничных просторах пустыни им вспоминались их детские тела и те ночи, когда они маленькими перебирались друг к другу в постель, напуганные кошмарами или воем кричавшего под пытками осужденного.
   И леденящий мрак, и безнадежное будущее заставляли их искать тепла друг у друга, искать забвения в своей хрупкой и одновременно могучей наготе, в своем гордом и отчаянном уединении.
   Ледяной, мертвенно-бледный рассвет возвращал их к реальности, и жестокий голод толкал на поиски пищи.
   Увидев в снегу следы зверей, они останавливались поставить капкан на скудную добычу: кролика или горную куропатку, которых пожирали прямо сырыми, выпив кровь. Иной раз приходилось уходить ни с чем, голодными и окоченевшими от пронизывающего холода. И их кони тоже подвергались лишениям, питаясь лишь сухой травой, которую добывали из-под снега копытами.
   В конце концов, после долгих дней сурового похода, изнуренные холодом и голодом, они увидели в бледном свете зимнего неба блеск — это была замерзшая поверхность озера Лихнитис. Беглецы шагом пустились к его южному берегу, надеясь до наступления темноты добраться до деревни с тем же названием и, возможно, переночевать в тепле у огня.
   — Видишь на горизонте этот дым? — спросил друга Александр. — Наверняка внизу должна быть деревня. Там коням дадут сена, а нас накормят и позволят растянуться на соломе.
   — Это слишком здорово, чтобы мечтать, — ответил Гефестион. — Ты, в самом деле, думаешь, что возможны такие чудеса?
   — О да! А возможно, нам дадут и женщин. Как-то раз я слышал от отца, что варвары на материке предлагают их путникам в знак гостеприимства.