Манфреди Валерио Массимо. Александр Македонский. Сын сновидения

   У Евмена не нашлось слов. Что хотел сказать царь? Человек, переживший все крайности, знакомый и с подкупом, и с двурушничеством, видевший, как человеческая злоба разворачивается во всевозможных зверствах. Чего этому человеку, покрытому видимыми и невидимыми шрамами, потребно в Дельфах?
   — Ты знаешь, что написано на фасаде святилища? — спросил царь.
   — Знаю, государь. Там написано: «Познай самого себя».
   — А знаешь, кто написал эти слова?
   — Бог?
   Филипп кивнул.
   — Понятно, — сказал Евмен, ничего не понимая.
   — Я отправляюсь завтра. Инструкции и царскую печать я оставил Антипатру. Приведи в порядок палаты Александра, искупай его собаку, вычисти стойло Букефала. Пусть его доспехи засияют. И проследи, чтобы Лептина, как обычно, приготовила моему сыну постель и ванну. Все должно быть точно так же, как было до его отъезда. Но никакого праздника, никаких пиров. Нечего праздновать: мы оба отягощены горем.
   Евмен согласно кивнул.
   — Езжай спокойно, государь: все будет исполнено, как ты просишь, и наилучшим образом.
   — Знаю, — пробормотал Филипп. Он похлопал секретаря по плечу, вскочил на коня и скрылся из виду.

***

   На следующий день на рассвете Филипп с небольшим эскортом направился на юг, сначала через македонскую равнину, а потом через Фессалию. К Дельфам царь приехал из Фокиды после шести дней пути. Город, как обычно, заполняли паломники.
   Они прибывали сюда со всего света, даже из Сицилии и с Адриатического моря, где на одиноком острове посреди моря возвышается город Спина. Вдоль дороги, ведущей в святилище, стояли маленькие храмы, посвященные Аполлону. Разные греческие города строили в Дельфах свои храмы, украшали их лепкой и часто ставили перед входом или сбоку поразительные скульптурные группы из бронзы или раскрашенного мрамора.
   Встречались здесь также десятки лавок, наперебой торгующих особым товаром: животными для принесения в жертву, бронзовыми или глиняными подобиями стоящей в храме культовой статуи и других местных шедевров.
   Возле святилища располагался гигантский треножник бога с огромным бронзовым котлом, который поддерживали три изогнувшиеся змеи, тоже из бронзы, отлитой из оружия, взятого афинянами у персов в сражении при Платее.
   Филипп встал в очередь просителей, накинув на голову капюшон плаща, но от жрецов Аполлона ничто не ускользнуло. Очень скоро из уст в уста, от рабов до высших служителей культа, скрывающихся в самых дальних, тайных помещениях храма, пронесся слух.
   — Здесь находится царь македонян, верховный глава совета святилища, — объявил, запыхавшись, молодой служка.
   — Ты уверен в том, что говоришь? — спросил жрец, отвечавший в этот день за проведение службы и за оракулы.
   — Трудно перепутать Филиппа Македонского с кем-то другим.
   — Чего ему нужно?
   — Он стоит в очереди с просителями, желающими получить ответ бога.
   Жрец вздохнул.
   — Невероятно. Почему было не предупредить кого-нибудь из нас? Мы не можем вот так, вдруг, дать ответ столь могущественной персоне… Живо! — приказал он. — Вывесьте знаки совета святилища и немедленно приведите Филиппа ко мне. Победитель в священной войне, верховный глава совета имеет абсолютный приоритет.
   Юноша исчез за боковой дверью. Жрец облачился в одежды для богослужений и повязал голову священной повязкой, оставив ниспадающие на плечи концы, после чего вошел в храм.
   Перед ним восседал на троне бог Аполлон с лицом и руками из слоновой кости, в серебряном плющевом венке на голове, с перламутровыми глазами. Огромная статуя имела удивленное выражение лица с рассеянным замершим взглядом, приоткрытыми губами и загадочной, несколько насмешливой улыбкой. На жаровне у его ног курился фимиам, и дым поднимался голубоватым облаком к отверстию меж стропил, сквозь которое виднелся краешек неба.
   Из дверей, рассекая темноту, проникал пучок света; он лизал золоченые капители колонн и заставлял сверкать мириады пылинок, висящих в неподвижном тяжелом воздухе.
   Вдруг в дверном проеме четко обрисовалась мощная фигура, и тень от нее протянулась почти к ногам жреца. Фигура, прихрамывая, двинулась к статуе, и в тишине святилища эхом разнесся стук жестких подошв.
   Жрец узнал македонского царя.
   — Чего тебе угодно? — спросил он почтительно. Филипп поднял глаза на статую и встретил ее бесстрастный взгляд, взиравший на него сверху.
   — Хочу задать вопрос богу.
   — И каков же твой вопрос?
   Филипп уперся взглядом своего единственного глаза прямо ему в душу, если таковая у него имелась.
   — Свой вопрос я задам непосредственно пифии. Проводи меня к ней.
   Жрец в замешательстве потупился, удивленный этой просьбой, но не смог найти причины отказать.
   — Ты уверен, что хочешь непосредственно предстать перед голосом Аполлона? Немногие решаются на это. Он может оказаться резче звука боевой трубы, он терзает своим тоном…
   — Я выдержу, — категорично оборвал его Филипп. — Проводи меня к пифии.
   — Как хочешь, — сказал жрец.
   Он подошел к висящему на колонне бронзовому тимпану и ударил по нему жезлом. Серебряный звук, отражаясь от стен, заиграл в помещении эхом и донесся до целлы и самого уединенного и тайного места в храме — адитона. Когда звон затих, жрец проговорил:
   — Следуй за мной, — и повел царя за собой.
   Они обошли пьедестал статуи и остановились перед бронзовой плитой, закрывавшей заднюю стену целлы. Проведя по ней жезлом, жрец извлек мрачный звон, быстро заглохший в невидимом подземном пространстве. Без единого звука громадная плита повернулась вокруг своей оси и открыла уходящую под землю узкую лесенку.
   — Никто за годы жизни нынешнего поколения не входил сюда, — не оборачиваясь, проговорил жрец.
   Филипп с трудом спускался по крутым неровным ступеням, пока не оказался в центре подземелья, скудно освещенного несколькими лампами. В этот момент от стены, совершенно терявшейся в темноте, отделилась растрепанная фигура, до пят укутанная в красные одежды. Ее лицо покрывала пепельная бледность, а жирно накрашенные глаза пугливо бегали, как у загнанного зверя. Жрицу поддерживали двое служителей, которые чуть ли не волоком подтащили ее к скамье, сделанной в форме треножника, и тихо опустили на сиденье.
   Потом с трудом открыли каменный люк в полу, под которым распахнулась бездна, и оттуда поднялись клубы ядовитого дыма.
   — Это хазма гес, — сказал жрец дрожащим голосом, на этот раз в непритворном страхе. — Порождение ночи, последняя горловина первородного хаоса. Никто не знает, где он кончается, и никто из спустившихся туда не возвращается. — Он взял булыжник со скалистого дна пещеры и бросил его в эту дыру. Но никакого звука так и не послышалось. — Теперь бог готов войти в тело пифии, вселиться в него. Смотри.
   Провидица с трудом вдохнула поднимавшиеся из бездны испарения и содрогнулась, словно охваченная резкими спазмами, а потом, закатив глаза, осела на сиденье треножника. Ее руки и ноги безжизненно повисли. Потом она вдруг начала лихорадочно что-то бормотать, издавая хрип, который становился все более резким, пока не превратился в змеиное шипение. Один из служителей положил ей на грудь руку и многозначительно посмотрел на жреца.
   — Теперь можешь задать богу свои вопросы, царь Филипп. Теперь бог здесь, — смиренным голосом проговорил жрец.
   Филипп подошел вплотную к пифии, так, что едва не коснулся ее рукой.
   — О бог, в моем доме готовится торжественный ритуал, и я собираюсь отомстить за оскорбление, которое варвары некогда нанесли храмам на нашей земле. Но у меня на сердце тяжесть, и по ночам меня преследуют кошмары. Каков же ответ на мое беспокойство?
   Пифия издала протяжный стон, потом медленно приподнялась, опершись обеими руками о край сиденья, и заговорила странным металлическим дрожащим голосом:

 
Бык увенчан,
конец близок,
жертвователь готов.
 

   И снова обвисла, безжизненная, как труп.
   Филипп какое-то время молча смотрел на нее, потом подошел к лестнице и скрылся в падавшем сверху бледном свете.

ГЛАВА 35

   Глубокой ночью галопом примчался всадник. Спрыгнув со взмыленного коня у караульного помещения, он бросил поводья одному из «щитоносцев».
   Спавший вполглаза Евмен тут же вскочил с постели, накинул плащ, взял лампу и поспешно спустился по лестнице, чтобы встретить гонца.
   — Заходи, — велел он, едва завидев, как прибывший подходит к портику, и повел его в оружейную палату. — Где теперь царь? — спросил царский секретарь, пока спутник, все еще тяжело дыша, шел за ним.
   — Через день, не больше, будет здесь. Я потерял время по известной тебе причине.
   — Ладно, ладно, — оборвал его Евмен, отпирая ключом обитую железом дверцу. — Входи, здесь нам никто не помешает.
   Они беседовали в большом грязном зале, помещении для хранения и починки оружия. В стороне, вокруг наковальни, имелось несколько табуретов. Евмен подвинул один собеседнику, а сам сел на другой.
   — Что тебе удалось разузнать?
   — Это было непросто и стоило немало. Пришлось подкупить одного из служителей, имевшего доступ в адитон.
   — И?
   — Царь Филипп нагрянул неожиданно, почти тайно. Он стоял в очереди вместе с другими просителями, пока его не узнали и не впустили в святилище. Когда жрецы поняли, что он хочет поговорить с оракулом, они попытались узнать вопрос, чтобы подготовить соответствующий ответ.
   — Это обычная практика.
   — Да. Но царь отказался: он попросил непосредственного разговора с пифией и велел отвести его в адитон.
   Евмен закрыл лицо руками:
   — О великий Зевс!
   — У жреца не было времени сообщить об этом совету. Пришлось выполнить просьбу. Поэтому Филиппа проводили в адитон, и, когда пифия вошла в транс, он задал ей свой вопрос.
   — Ты уверен в этом?
   — Абсолютно.
   — И каков же был ответ?
   — Бык увенчан, конец близок, жертвователь готов.
   — И больше ничего? — помрачнев, спросил Евмен. Гонец покачал головой.
   Евмен вынул из кармана плаща кошелек с деньгами и передал собеседнику.
   — Тут столько, сколько я обещал, хотя не сомневаюсь, что остаток после взятки служителю ты взял себе.
   — Но я…
   — Ладно, ладно, я знаю, как делаются такие дела. Только запомни: если проронишь хоть звук об этом деле, если тебе придет искушение поговорить об этом с кем-нибудь, я тебя разыщу, где бы ты ни был, и ты пожалеешь о том, что родился на свет.
   Гонец взял деньги, клянясь самыми страшными клятвами, что не скажет никому ни слова, — и с этим ушел.
   Евмен остался один в большом помещении, пустом и холодном, и при свете лампы долго размышлял, какое доброе истолкование предложить царю. Потом вернулся к себе в спальню, но так и не смог заснуть.

***

   Филипп прибыл во дворец на следующий день, ближе к вечеру, и Евмен, как обычно, первым же делом явился к нему под предлогом утверждения кое-каких документов.
   — Могу я спросить о результате твоей поездки, государь? — спросил он, передавая царю один за другим папирусные листы.
   Филипп оторвался от бумаг и повернулся к нему.
   — Ставлю десять талантов серебром против кучи собачьего дерьма, что тебе уже все известно.
   — Известно, государь? О нет, нет, я не так догадлив. Нет. О таких деликатных вещах не шутят.
   Филипп протянул левую руку за следующим документом и приложил к нему печать.
   — Бык увенчан, конец близок, жертвователь готов.
   — Таков ответ, государь? Но это же прекрасно, великолепно! Как раз когда ты собираешься пойти в Азию! Новый Великий Царь персов уже коронован, ведь таков символ Персеполиса, их столицы? Бык, крылатый бык. Нет сомнений, бык — это он. Стало быть, и его конец близок, поскольку жертвователь готов. Ты и есть тот жертвователь, который его разобьет. Оракул предсказал твою неминуемую победу над Персидской державой. Вот, государь, хочешь услышать, что я думаю? Это слишком хорошо, чтобы быть правдой: боюсь, эти подхалимы-жрецы придумали тебе такой ответ нарочно. Но все равно прекрасное предсказание, разве нет?
   — Они ничего не придумывали. Я прибыл неожиданно, схватил жреца за шкирку, заставил его открыть адитон и увидел пифию. Она была не в себе и с закаченными глазами и пеной у рта вдыхала дым из хазмы.
   Евмен слушал и кивал.
   — Нечего сказать, молниеносная операция, достойная тебя. Если ответ настоящий, то это еще лучше.
   — Ага.
   — Александр прибудет через пару дней.
   — Хорошо.
   — Ты встретишь его у старой границы?
   — Нет, подожду здесь.
   — Можно пойти нам, мне и Каллисфену?
   — Да, конечно.
   — Можно взять также Филота с дюжиной стражников? Всего лишь небольшой почетный эскорт.
   Филипп согласился.
   — Хорошо, государь. Тогда, если у тебя больше ничего ко мне нет, я бы удалился, — сказал Евмен и, собрав свои документы, двинулся к выходу.
   — А ты знаешь, как меня звали мои солдаты в молодости, когда я покрывал двух женщин за одну ночь?
   Евмен обернулся и встретил его твердый взгляд.
   — Меня звали «Бык».
   Евмен не нашелся что ответить. Торопливо поклонившись, он добрался до двери и вышел.

***

   На Беройской дороге, где проходила древняя граница царства Аминты I, собрался маленький приветственный комитет, и Евмен сделал знак остальным остановиться у Галиакмонского брода, так как Александр со спутниками наверняка должен был пройти там.
   Все спешились и пустили коней попастись на лугу; некоторые вытащили фляжки, чтобы утолить жажду, другие, пользуясь моментом, вынули из переметных сум хлеб, сыр, оливки и сушеные фиги и уселись на землю перекусить. Одного из стражников послали на вершину холма, чтобы дал сигнал, когда появится Александр.
   Прошло несколько часов, и солнце начало клониться к вершинам Пинда, но так ничего и не произошло.
   — Это опасная дорога, поверьте мне, — все повторял Каллисфен. — Тут кишат разбойники. Не удивлюсь, если…
   — О, разбойники! — воскликнул Филот. — Эти парни едят — разбойников на завтрак. Они провели зиму в горах Иллирии, а ты знаешь, что это значит?
   Но Евмен посмотрел на холм и, увидев стражника, размахивавшего красным флагом, шепотом сообщил:
   — Едут!
   Вскоре дозорный пустил в их сторону стрелу, которая воткнулась в землю неподалеку.
   — Все, — сказал секретарь. — Недостающих нет. — Он проговорил это, словно сам не верил своим словам.
   — Эскорт! По коням! — скомандовал Филот, и все двенадцать всадников вскочили на коней и выстроились с копьями в руках.
   Евмен и Каллисфен пешком пошли по дороге, а в это время на седловине холма показалась турма Александра.
   Все восемь бок о бок двигались по дороге, и солнечные лучи, бившие им в спину, озаряли их пурпурным светом на фоне золотистого облака. Светящаяся пыль создавала странный эффект: казалось, всадники скачут над землей и приближаются из какого-то другого времени, с края земли, из далекой волшебной страны.
   Во весь опор они устремились по броду, словно каждое мгновение, еще отделявшее их от родины, было уже невыносимо. Конские копыта поднимали радужную пену на фоне последних лучей огромного огненного шара.
   Евмен прикрыл глаза рукавом и шумно засопел носом. Его голос дрожал:
   — О небесные боги, это они… Это они.
   Еще одна великолепная фигура с длинными золотистыми волосами, в доспехах из красной меди, на бешеном жеребце, под копытами которого тряслась земля, ринулась в кипящую пеной воду и, изменив направление движения, оторвалась от группы.
   Филот крикнул:
   — Эскорт, построиться!
   И двенадцать воинов выровнялись в ряд, подняв голову, выпрямив спину и направив вверх острие копья. Евмен не мог сдержать чувств.
   — Александр…— твердил он сквозь слезы. — Александр вернулся.

ГЛАВА 36

   Евмен и Каллисфен проводили Александра до самого порога царского кабинета, и Евмен постучал. Услышав голос Филиппа, приглашавший сына войти, он положил руку на плечо друга и в некотором замешательстве сказал:
   — Если твой отец упомянет о письме, которое ты мне якобы написал, не удивляйся. Я позволил себе сделать первый шаг к примирению от твоего имени, иначе ты бы так и блуждал в горах среди снегов.
   Александр недоуменно посмотрел на него, наконец, поняв, что же произошло, но сейчас ему не оставалось ничего другого, как только войти.
   Увидев перед собой отца, Александр заметил, как тот постарел. Хотя прошло меньше года, казалось, что морщины, избороздившие лоб, стали еще глубже, а виски раньше времени побелели.
   Александр заговорил первым:
   — Я рад видеть тебя в добром здравии, отец мой.
   — И я тоже, — ответил Филипп. — Ты, кажется, возмужал. Хорошо, что ты вернулся. С твоими друзьями все в порядке?
   — Да, все в порядке.
   — Сядь.
   Александр повиновался. Царь взял кувшин и два кубка.
   — Немного вина?
   — Да, спасибо.
   Когда Филипп приблизился, Александр инстинктивно встал и, оказавшись лицом к лицу с отцом, увидел, что одного глаза у него нет.
   — Пью за твое здоровье, отец, и за твое предприятие — покорение Азии. Я знаю о великом предсказании Дельфийского бога.
   Филипп кивнул и отхлебнул вина.
   — Как поживает твоя мать?
   — Последний раз, когда мы с ней виделись, с ней было все хорошо.
   — Она приедет на бракосочетание Клеопатры?
   — Надеюсь.
   — Я тоже.
   Они стояли, молча глядя друг на друга, и оба испытывали острое желание отдаться порыву чувств, но испытанное потрясение закалило обоих. Хотя момент ярости остался в прошлом, он, тем не менее, продолжал мучительным образом жить, и оба знали, что в той ситуации они могли поднять друг на друга руку.
   — Иди, поздоровайся с Клеопатрой, — вдруг сказал Филипп, прервав молчание. — Она очень тяжело переживала твое отсутствие.
   Александр поклонился в знак согласия и вышел.
   Евмен и Каллисфен отошли в глубь коридора, ожидая услышать из-за двери взрывы гнева или радости. Неестественная тишина поставила их в тупик.
   — Ты что об этом думаешь? — спросил Каллисфен.
   — Царь мне сказал: «Никаких празднеств, никаких пиршеств. Нечего праздновать: мы отягощены горем». Так он мне сказал.
   Александр прошел по дворцу, как во сне. По пути все улыбались и кивали головами, но никто не решался подойти и заговорить.
   Вдруг во дворе раздался громкий лай, и в портик неистово ворвался Перитас. Он прыгнул хозяину на грудь, едва не сбив его с ног, и, непрестанно лая, принялся ликовать.
   Юноша был тронут любовью этого существа и таким открытым и восторженным ее проявлением. Он долго ласкал пса, чесал за ушами и старался успокоить. Ему вспомнился Арго, пес Одиссея, — единственный, кто узнал своего возвратившегося через много лет хозяина, — и он почувствовал на глазах слезы.
   Едва завидев его на пороге своей комнаты, сестра бросилась ему на шею.
   — Девочка…— прошептал Александр, прижимая ее к себе.
   — Я так плакала. Так плакала, — всхлипывала она.
   — А теперь хватит. Я вернулся и к тому же голоден. Надеялся, что ты пригласишь меня на ужин.
   — Конечно! — воскликнула Клеопатра, вытирая слезы и шмыгая носом. — Заходи, заходи.
   Она усадила его и тут же распорядилась приготовить трапезу и принести таз, чтобы брат мог вымыть руки и ноги.
   — А мама приедет на мою свадьбу? — спросила девушка, когда он возлег для ужина.
   — Надеюсь, что да. Сочетаются ее дочь с ее братом — этого нельзя пропустить. И возможно, наш отец будет даже рад ее присутствию.
   Клеопатра как будто успокоилась. Брат и сестра начали беседовать о том, что случилось за прошедший год, пока они находились так далеко друг от друга. Царевна подскакивала каждый раз, когда брат рассказывал о каком-нибудь особенно ярком приключении или о рискованных погонях по диким ущельям иллирийских гор.
   Время от времени Александр прерывал свой рассказ. Ему хотелось узнать о Клеопатре побольше: как она будет одета на свадьбе, как будет жить в Бутротском дворце. Иной раз он просто с легкой улыбкой молча смотрел на сестру, по обыкновению склонив голову налево.
   — Бедняга Пердикка, — сказал он, словно пораженный внезапной мыслью. — Он самозабвенно влюблен в тебя и, когда узнает о твоем бракосочетании, утонет в горе.
   — Мне жаль. Он отважный юноша.
   — Не просто отважный. Когда-нибудь он станет одним из лучших македонских полководцев, если я хоть немного научился разбираться в людях. Но ничего не поделаешь: у каждого из нас своя судьба.
   — О да, — кивнула Клеопатра.
   В разговоре брата и сестры, встретившихся после долгой разлуки, вдруг возникла долгая пауза: каждый прислушивался к голосу своих чувств.
   — Я верю, что ты будешь счастлива со своим мужем, — вновь заговорил Александр. — Он человек умный и мужественный и умеет мечтать. Ты будешь для него цветком в росе, улыбкой весны, оправленной золотом жемчужиной.
   Клеопатра посмотрела на него загоревшимися глазами.
   — Такой ты меня видишь, брат?
   — Да. И такой тебя увидит он, я уверен.
   Александр поцеловал ее в щеку и ушел.
   Было уже поздно, когда он впервые вернулся в свои палаты после годового отсутствия. В воздухе ощущался аромат стоявших повсюду цветов и запах ванны.
   Зажженные лампы распространяли теплый, уютный свет, рядом с ванной в полном порядке лежали его скребок, расческа и бритва, а на табурете сидела Лептина в коротком хитоне.
   Едва завидев Александра, она подбежала к нему, бросилась к его ногам и, обняв колени, покрыла их поцелуями и слезами.
   — Ты не поможешь мне принять ванну? — спросил он.
   — Да, да, конечно, мой господин. Сейчас.
   Она раздела его и дала погрузиться в обширную ванну, потом начала нежно обтирать губкой. Вымыла его мягкие шелковистые волосы, вытерла их и полила голову драгоценным маслом, прибывшим из далекой Аравии.
   Когда Александр выбрался из ванны, девушка накрыла его плечи простыней и уложила его в постель. Потом разделась сама и долго растирала его, чтобы размять, но не умащала благовониями, поскольку ничто не было так прекрасно и желанно, как собственный запах его кожи. Увидев, что царевич расслабился и закрыл глаза, девушка легла рядом, голая и теплая, и покрыла поцелуями все его тело.

ГЛАВА 37

   К концу весны, незадолго до назначенной свадьбы Клеопатры и Александра Эпирского, Эвридика родила мальчика, и это событие охладило дальнейшие отношения царевича с отцом.
   Усугубились непонимание и раскол, омраченные решением Филиппа держать подальше от двора близких друзей сына, особенно Гефестиона, Пердикку, Птолемея и Селевка.
   Филот, находившийся в это время в Азии, после возвращения Александра стал проявлять к нему довольно прохладные чувства. Он начал прямо-таки вызывающе встречаться с его двоюродным братом Аминтой, который был наследником трона до рождения у Олимпиады сына.
   Все это в соединении с утраченными дружескими отношениями при дворе и острым чувством изоляции не могло не усилить в Александре опасной неуверенности, толкавшей его на неловкие инициативы и неоправданные поступки.
   Известие о том, что Филипп предложил в жены его сводному брату, слабоумному Арридею, дочь сатрапа Карий, дало дополнительный повод для подозрений. Наконец после долгих размышлений, боясь, что этот выбор каким-то образом связан с походом в Азию, Александр послал к Пиксодару посланника с предложением своей руки, но царь, узнав об этом через своих осведомителей, пришел в ярость и был вынужден расстроить весь план матримониального союза, уже скомпрометированного. Недоброе известие принес Евмен.
   — Да как тебе пришло в голову вытворить такое? — воскликнул он. — Почему ты ничего не сообщил мне, почему не посоветовался со мной? Ведь я бы сказал тебе, что…
   — Что бы ты мне сказал? — раздраженно перебил его Александр. — Ты делаешь лишь то, что тебе велит мой отец! Не говоришь со мной, держишь меня в полном неведении обо всем!
   — Ты не в себе, — возразил Евмен. — Но как ты мог такое подумать — что Филипп разменяет по мелочам своего наследника трона, женив его на дочери слуги своего врага, персидского царя?
   — Я уже не знаю, наследник ли я Филиппа. Он мне этого не говорит. Проводит все время со своей новой женой и ребенком, которого она ему родила. И вы тоже меня бросили. Все вы боитесь быть со мной, думая, что теперь не я буду наследником трона! Посмотри вокруг: сколько сыновей у моего отца? Кто-нибудь решит поддержать Аминту: в конце концов, он был наследником, когда я еще не родился. Филот, например, проводит с ним больше времени, чем со мной. А Аттал разве не заявил, что его дочь родит законного наследника? И вот, родился мальчик.
   Евмен ничего не сказал. Он смотрел на Александра, меряя комнату широкими шагами и ожидая, когда тот успокоится. Наконец он остановился, повернулся спиной к окну и сказал:
   — Тебе нужно встретиться с отцом, даже если сейчас он готов тебя задушить. Кстати, он не так уж неправ.
   — Видишь? Ты на его стороне!
   — Брось! Прекрати так со мной говорить! В ваших семейных распрях я всегда принимал твою сторону. Я старался помирить вас, потому что считаю твоего отца великим человеком и потому что люблю тебя, проклятого упрямца! Давай, вспомни какой-нибудь случай, когда я сделал что-нибудь, хоть что-нибудь против тебя, вспомни хоть одну неприятность, которую я причинил тебе за все эти годы, что мы знакомы! Ну, скажи, я жду.