Манн Генрих. Верноподданный (Империя - 1)

   Говоря это, она уже сама принялась за галстук. Ее теплые руки касались его подбородка; влажные, пухлые губы дышали совсем близко от него. Его бросило в жар, он затаил дыхание.
   - Ну, вот, - сказала Густа и решительно собралась уходить.
   - Минуточку, я выключу газ! - крикнул он ей вслед. - Подождите же.
   - Жду! - ответила она со двора.
   Но когда он вышел, ее уже нигде не было. Сбитый с толку, он стал запирать фабрику, разговаривая вслух с самим собой:
   - Ну, кто скажет, что это: инстинкт ила расчет? - Он беспокойно покачал головой, задумавшись над вечной загадкой женственности, олицетворением которой была Густа.
   Быть может, размышлял Дидерих, быть может, с Густой все образуется, но что-то очень уж долго тянется эта канитель. События, разыгравшиеся вокруг процесса, ее проняли, но еще недостаточно. Да и Вулков не дает о себе знать. После его многообещающего шага в ферейне ветеранов Дидерих самонадеянно ждал продолжения: быть может, Вулков приблизит его к себе, даст ему какое-нибудь доверительное поручение или что-нибудь еще в этом роде. Возможно, бал в "Гармонии" внесет ясность: недаром же сестры получили роли в пьесе супруги президента. Но для Дидериха события развертывались крайне медленно, он был исполнен жажды деятельности. Такое уж было время, все бурлило и куда-то устремлялось. От надежд, перспектив, планов кружилась голова. Когда начинался день, казалось, вот-вот все сразу осуществится, но день уходил, и оставалась пустота. Дидериху не сиделось на месте. Не раз безразлично проходил он мимо пивной и шел гулять, без цели бродил по дорогам предместий, чего с ним раньше никогда не бывало. Избегая центральных улиц города, он шел тяжелым шагом человека, несущего в себе нерастраченный заряд энергии, по вечерней, безлюдной Мейзештрассе до окраины города, выходил на длинную Геббельхенштрассе, где извозчики запрягали и распрягали лошадей возле постоялых дворов, и часто проходил мимо тюрьмы. Там наверху, за решеткой, охраняемый часовым, сидел Лауэр, которому никогда и не снилось, что его может постичь такая судьба. "Кто высоко возносится, тот низко падает, думал Дидерих. - Что посеешь, то и пожнешь". И хотя он не был вполне причастен к событиям, приведшим Лауэра в тюрьму, фабрикант казался ему теперь чудовищем, отмеченным печатью Каина, в этом человеке ему мнилось что-то зловещее. Однажды Дидериху показалось, что на тюремном дворе маячит какая-то фигура. Было уже темно, но, быть может, все-таки?.. Мурашки побежали по спине у Дидериха, и он поспешил прочь.
   Шоссе, начинавшееся за городскими воротами, вело на пригорок, где стоял тот самый замок Швейнихен, к которому фрау Геслинг некогда приводила маленького Дидериха и оба - мать и сын - млели от сладостной жути, представляя себе привидение, обитавшее в замке. Но теперь не эти детские фантазии занимали его; теперь, едва выйдя на шоссе, он сворачивал на гаузенфельдскую дорогу. Это происходило будто случайно, незаметно для него самого, - ему не хотелось, чтобы кто-нибудь ненароком увидел его здесь. Но он ничего не мог поделать с собой, - большая бумажная фабрика влекла его, как запретный рай, ему хотелось подойти к ней как можно ближе, обойти кругом, подсмотреть, что делается за ее стенами... Как-то вечером, когда было уже совсем темно, его вспугнули чьи-то голоса. Он едва успел прыгнуть в канаву и присесть на корточки. В ту минуту, когда люди, вероятно, запоздавшие служащие фабрики, проходили мимо Дидериха, он крепко зажмурил глаза от страха и смутной боязни, как бы горящее в них вожделение не выдало его.
   Все еще с сильно бьющимся сердцем Дидерих дошел до городских ворот и тут решил поискать, где бы выпить кружку пива. В углу, за выступом стены, находился грязный, покосившийся от старости трактир "Зеленый ангел", заведение самого низкого пошиба и весьма дурной славы. Дидерих увидел, как под его сводчатым входом промелькнула женская фигура. Внезапно охваченный жаждой приключений, он ринулся за ней. Попав в полосу красноватого света, отбрасываемого фонарем, женщина, лицо которой было скрыто вуалью, хотела заслониться еще и муфтой; но Дидерих уже узнал ее.
   - Добрый вечер, фрейлейн Циллих!
   - Добрый вечер, господин доктор!
   И вот оба, раскрыв от неожиданности рот, стоят друг против друга. Кетхен заговорила первая, начала что-то плести о детях, живущих в этом доме, - ей, мол, поручено привести их в воскресную школу ее отца. Дидерих хотел было что-то сказать, но она буквально засыпала его словами. Нет, дети, собственно говоря, живут не здесь, но их родители бывают в этом трактире, а от них надо все скрыть, это социал-демократы... Она без конца что-то измышляла, и Дидерих, который все еще боялся, что его могут поймать на месте преступления, наконец сообразил, что Кетхен попала в еще более щекотливое положение. Он не стал объяснять, какими судьбами оказался здесь, а попросту предложил зайти в "Зеленый ангел" и там подождать детей. Она испуганно отказывалась что-либо съесть или выпить, но Дидерих, уже не спрашивая, заказал пиво для себя и для нее.
   - За ваше здоровье! - сказал он и в ироническом выражении его лица явно сквозило воспоминание об их последней встрече в уютной гостиной пасторского дома, когда они чуть было не обручились. Кетхен то краснела, то бледнела под своей вуалью и расплескивала пиво. Она растерянно вскакивала со стула и порывалась уйти; но он загнал ее в угол позади стола и широко расселся перед ней.
   - Дети, наверное, скоро придут, - благодушно говорил он.
   Но вместо детей пришел Ядассон, он вдруг вырос перед ними и застыл на месте, точно каменное изваяние. Застыли и Дидерих с Кетхен. "Значит, все-таки правда", - подумал Дидерих. У Ядассона, вероятно, мелькнула эта же мысль; ни тот, ни другой не нашлись, что сказать друг другу. Кетхен снова завела свое - о детях и воскресных школах. Голос у нее был молящий, она чуть не плакала. Ядассон слушал ее с недовольной миной и даже не удержался от замечания, что тут ничего не разберешь, сам черт ногу сломит, - и инквизиторским взглядом уставился на Дидериха.
   - В сущности, - сказал Дидерих, - все очень просто, фрейлейн Циллих ищет здесь детей, а мы оба ей помогаем.
   - А заполучит ли она хоть одного, этого нельзя сказать, - съязвил Ядассон.
   - И от кого - тоже нельзя сказать, - ответила Кетхен.
   Мужчины поставили свои стаканы на стол. Кетхен перестала хныкать, даже подняла вуалетку и удивительно светлыми глазами смотрела то на одного, то на другого. Голос ее звучал теперь безбоязненно звонко.
   - Ну что ж, раз вы оба здесь! - сказала она, взяла сигарету из портсигара Ядассона и опрокинула в себя коньяк, стоявший перед Дидерихом. Теперь пришла его очередь диву даваться. Ядассону, видимо, второе лицо Кетхен было не в новость. Они долго перебрасывались двусмысленными замечаниями, пока Дидерих не накинулся на Кетхен.
   - Сегодня я вас узнал досконально! - крикнул он и ударил кулаком по столу.
   Кетхен тотчас же заговорила тоном светской дамы:
   - Что вы хотите этим сказать, господин доктор?
   - Полагаю, что вы не посягнете на честь дамы? - поддержал ее Ядассон.
   - Я хотел лишь сказать, - пробормотал Дидерих, - что фрейлейн Циллих мне теперь нравится больше. - Он растерянно таращил глаза. - Еще совсем недавно, когда мы едва не обручились, она мне и вполовину так не нравилась.
   Кетхен расхохоталась - расхохоталась от всего сердца. Дидерих даже не подозревал, что она умеет так смеяться. Этот смех приятно согрел его, он засмеялся вместе с ней. Ядассон не отстал, и все трое, извиваясь от хохота, крикнули кабатчику, чтобы подал еще коньяку.
   - Ну, мне пора, не то папаша явится домой раньше меня, - сказала Кетхен. - Он отправился на обход больных, он раздает им вот эти картинки. Она вытащила из сумочки две ярко раскрашенные открытки. - Возьмите на память.
   Ядассону досталась грешница Магдалина. Дидериху - агнец с пастухом. Дидерих был недоволен.
   - Я тоже хочу грешницу.
   Кетхен порылась в сумочке, но не нашла больше грешниц.
   - Придется довольствоваться овечкой, - решительно сказала она, и, взявшись под руки, все трое, - Кетхен между мужчинами, - вышли из кабачка.
   Кетхен затянула псалом, мужчины подхватили, и так, спотыкаясь и отклоняясь то к одной стороне улицы, то к другой, они тащились по скудно освещенной Геббельхенштрассе. На первом же углу Кетхен объявила, что ей нужно торопиться, и нырнула в переулок.
   - Прощай, овечка! - крикнула она Дидериху, который порывался догнать ее.
   Ядассон крепко держал его и, заговорив вдруг голосом блюстителя государственного порядка, стал внушать, что все это не больше, чем безобидная шутка.
   - Заявляю вам, что тут нет ни малейшего повода к недоразумению.
   - Мне и в голову не приходит усматривать тут недоразумение, - сказал Дидерих.
   - И если бы, - продолжал Ядассон, - семья Циллих предпочла меня другим и пожелала вступить со мной в родственные отношения, сегодняшний эпизод меня нисколько не смутил бы. Долгом своим почитаю сказать об этом.
   - Уверяю вас, - ответил Дидерих, - что сумею оценить ваш корректный образ действий.
   И оба, щелкнув каблуками, обменялись крепким рукопожатием и расстались.
   Прощаясь, Кетхен и Ядассон подмигнули друг другу, и Дидерих нисколько не сомневался, что оба сейчас же вернутся в "Зеленый ангел". Он расстегнул пальто и выпятил грудь, чувствуя прилив гордости: ему удалось вовремя заметить коварную западню и избежать ее, не нарушая кодекса приличий. Ядассон вызывал у него теперь некоторое уважение и даже симпатию. Он и сам вел бы себя точно так же. Мужчинам нетрудно понять друг друга. Но она! Пасторская дочь, преобразившаяся в распутную женщину, это второе обличье Кетхен, эта опасная двойственность, столь далекая от простодушной честности, которую Дидерих ощущал в глубине собственного сердца, потрясли его, будто он заглянул в омут. Дидерих застегнул пальто. Значит, кроме бюргерского мира, в котором живет теперь господин Лауэр, есть еще и другие миры...
   Громко сопя, он сел за стол. Он был так мрачен, что все три женщины ужинали в полном молчании. Фрау Геслинг набралась храбрости и спросила:
   - Тебе сегодня ужин не по вкусу, дорогой мой сын?
   Вместо того чтобы ответить, Дидерих напустился на сестер.
   - К Кетхен Циллих извольте забыть дорогу! - Сестры с изумлением посмотрели на него, а он покраснел и выпалил в сердцах: - Это погибшее создание!
   Но они только скривили губы, и как ни шумел он, как ни старался пронять их страшными намеками, сестры не очень-то пугались.
   - Ты, вероятно, говоришь о Ядассоне? - равнодушно спросила Магда.
   Дидерих отпрянул. Видно, все женщины одним миром мазаны, одной ниточкой связаны... И Густа Даймхен тоже! Она уже однажды заводила об этом разговор. Он вытер взмокший лоб.
   - Если у тебя были серьезные намерения насчет Кетхен, ты напрасно нас раньше не спросил.
   Дидерих, защищая свое мужское достоинство, с такой силой оттолкнул от себя стол, что мать и сестры взвизгнули. Он не допустит, чтобы его подозревали в чем-либо подобном, кричал он. Еще не перевелись, надо надеяться, порядочные девушки. Фрау Геслинг дрожащим голосом уговаривала его:
   - Стоит лишь взглянуть на твоих сестер, дорогой мой сын.
   И Дидерих в самом деле взглянул на них; прищурился и впервые, не без страха в душе, подумал, что, в сущности, ничего не знает о жизни этих двух созданий, своих сестер...
   - Что там говорить! - решительно отмахнулся он. - Вас просто нужно покрепче держать в руках. Своей жене я спуску не дам.
   Девушки, улыбаясь, переглянулись, и Дидерих испугался - он подумал о Густе Даймхен: не ее ли они имеют в виду? Ни одной нельзя верить. Он видел перед собой Густу, ее белокурые волосы, ее полное, розовое лицо. Вот она раскрывает пухлые губы и высовывает ему язык. Совсем как Кетхен Циллих, когда она крикнула ему: "Прощай, овечка!" Густа, которая так похожа на Кетхен, с высунутым языком и полупьяная, ничем бы от нее не отличалась!
   - Кетхен круглая дура, - сказала Магда, - но если без конца приходится ждать и никто не является, то ее можно понять.
   - Ты на кого это намекаешь? - немедленно отреагировала Эмми. - Если бы Кетхен захотела удовольствоваться каким-нибудь Кинастом, она давно уже не ждала бы.
   Магда, гордая сознанием своего успеха, выпрямилась и промолчала.
   - Да и вообще! - Эмми отбросила салфетку и встала. - Не понимаю, как ты можешь сразу же поверить тому, что болтают насчет Кетхен мужчины? Это отвратительно! Неужели нам нигде нет защиты от безобразных мужских сплетен?
   Кипя негодованием, она забилась в угол дивана и раскрыла книгу. Магда только плечами пожала. А испуганный Дидерих тщетно искал повода спросить: может быть, и Густа Даймхен тоже?.. Ведь свадьба ее все откладывается...
   - Бывают положения, - изрек он, - когда утверждать что-либо не значит сплетничать.
   Тут Эмми отшвырнула от себя книгу.
   - А хотя бы и так! Кетхен делает, что ей вздумается! Мы, девушки, тоже вправе пожить в свое удовольствие. И пусть радуются мужчины, если после этого им еще удается жениться на нас.
   Дидерих встал.
   - Таких разговоров я в своем доме не потерплю, - сказал он серьезно и до тех пор сверлил глазами Магду, пока та не перестала смеяться.
   Фрау Геслинг принесла ему сигару.
   - Я уверена, что мой Дидель на такой девушке не женился бы. - И она, как бы успокаивая, погладила его.
   Подчеркивая каждое слово, он сказал:
   - Я не могу себе представить, мама, чтобы немец, истинный немец, когда-либо согласился на нечто подобное.
   - О, далеко не все такие идеалисты, как мой дорогой сын, - польстила она ему. - Для многих материальный интерес превыше всего, и в придачу к деньгам они готовы взять и многое другое, о чем болтают люди. - Под повелительным взглядом Дидериха она продолжала боязливо лопотать: - Взять, к примеру, Даймхена. Господи боже, он умер, и теперь ему все это безразлично, но в свое время толков было много. - Сейчас уже все трое не сводили с нее настойчиво-вопрошающих глаз. - Ну да, - пояснила она робко, - я говорю об истории с фрау Даймхен и господином Буком. Ведь Густа родилась раньше времени.
   После этих слов фрау Геслинг пришлось поспешно ретироваться за экран перед камином, так как брат и сестры одновременно ринулись к ней.
   - Вот так новость! - воскликнули Эмми и Магда. - Расскажи поподробней!
   Но Дидерих расшумелся. Он требует немедленно прекратить эти бабьи сплетни.
   - Мы же слушали твои мужские сплетни! - кричали сестры, пытаясь оттащить его от экрана.
   Мать, ломая руки, смотрела на эту рукопашную схватку.
   - Я же ничего не сказала, дети! Но только тогда все кругом это говорили, да и господин Бук ведь подарил приданое фрау Даймхен.
   - Значит, вот откуда все берется! - воскликнула Магда. - Вот они, дядюшки, оставляющие наследство! Вот откуда позолоченные сумочки!
   Дидерих взял под защиту наследство, полученное Густой.
   - Оно из Магдебурга!
   - А жених? - спросила Эмми. - Жених тоже из Магдебурга?
   Внезапно все умолкли и, точно оглушенные, переглянулись. Эмми притихла, вернулась на диван и снова взяла в руки книгу. Магда принялась убирать со стола. Дидерих подошел к экрану, за которым пряталась фрау Геслинг.
   - Видишь, мама, что получается, когда распускают язык? Ты ведь не хочешь сказать, что Вольфганг женится на собственной сестре?
   Из-за ширмы, словно из бездны, донесся плаксивый голос:
   - Я тут ни при чем, мой дорогой сын! Я и думать забыла об этой старой истории, да и кто знает, сколько тут правды. Теперь уже ни одна живая душа не помнит об этом.
   - Но старик Бук помнит! - не отрываясь от книги, бросила Эмми. - Он-то знает, откуда берет теперь деньги для сына.
   А Магда сказала, заслоняясь скатертью, которую складывала:
   - Всякое бывает.
   Тут Дидерих воздел руки, точно взывая к небу о помощи. Но он вовремя подавил одолевавший его ужас.
   - Куда я попал? В разбойничий вертеп? - деловито осведомился он и, выпрямившись, твердым шагом направился к двери. На пороге он обернулся. Конечно, не в моих силах помешать вам растрезвонить по городу вашу очаровательную новость. Что до меня, то я всем объявлю, что не имею с вами ничего общего. В газетах напечатаю. - И он вышел.
   Ему не хотелось в погребок, и он, сидя в одиночестве у Клапша, задумался о мире, в котором происходят такие ужасы. В белых перчатках, разумеется, их не одолеть. Для того, кто захочет вырвать у Буков их позорную добычу, любые средства хороши.
   - Бронированным кулаком!{252} - сурово произнес он и так застучал крышкой, требуя четвертую кружку, словно мечом бряцал... Но понемногу он потерял свой грозно-воинственный вид: начались колебания. Если сейчас поднять возню вокруг этого дела, весь город будет пальцем показывать на Густу Даймхен. И тогда ни один мужчина, если у него осталась хоть капля уважения к правилам чести и приличия, не позволит себе жениться на Густе. Это подсказывал Дидериху собственный внутренний голос, привитые ему принципы мужественности и идеализма, которые вошли в его плоть и кровь. Жаль! Жаль триста пятьдесят тысяч марок Густы, они пропадают без хозяйской руки, без разумного применения. А у Дидериха теперь, пожалуй, есть полная возможность найти им применение. Но он возмущенно отогнал от себя эту мысль. Он лишь выполнит свой долг! Необходимо помешать преступлению. А что принесет женщине поединок двух мужчин - это ее дело. Стоит ли думать о судьбе этого существа, одного из тех, которые способны на любое предательство, в чем Дидерих лично убедился. На пятой кружке пива у него созрело твердое решение.
   За утренним кофе он проявил большой интерес к туалетам сестер для бала в "Гармонии". Осталось всего-навсего два дня, а еще ничего не готово! Домашнюю портниху рвали, что называется, на части, она шила теперь повсюду: у Буков, у Тицев, у Гарнишей. Дидерих вошел в раж. Он вызвался самолично пойти к ней и, чего бы это ни стоило, притащить сюда девушку. Ему удалось выполнить свое обещание, правда, не без труда. Ко второму завтраку он так бесшумно вошел в дом, что шагов его не услышали и разговор в соседней комнате не прервался. Как раз в эту минуту портниха намеками рассказывала какую-то скандальную историю, перед которой бледнело решительно все. Сестры делали вид, что ничего не понимают, и когда наконец портниха назвала имена, они пришли в ужас и ничему не хотели верить. Громче всех ужасалась фрау Геслинг: неужели фрейлейн Гериц может допустить такую мысль! А портниха уверяла, что эта новость уже облетела весь город. Не далее как вчера она работала у бургомистерши, ее мать решительно требовала, чтобы зять вмешался в это дело! И все же портнихе лишь с трудом удалось убедить фрау Геслинг и ее дочерей. Дидерих ожидал скорее обратного. Он остался доволен своими. Но неужто у стен и вправду есть уши? Выходит, что слух, родившийся в запертой комнате, уносится вместе с дымом из печи на улицу и проникает во все углы и закоулки города.
   Однако ему было мало этого. Он сказал себе, что здоровый инстинкт труженика при известных обстоятельствах является положительным фактором и на нем можно сыграть. До самого обеда он увивался вокруг Наполеона Фишера, но вдруг - уже раздался звонок! - возле сатинировальной машины{253} раздался душераздирающий вопль. Дидерих и механик, вместе ринувшиеся на крик, извлекли из машины руку молодой работницы, затянутую стальным валом. С руки стекала черная кровь. Дидерих распорядился немедленно позвонить в городскую больницу. Как ни дурно ему было от вида изувеченной руки, он не отходил от работницы, пока ей делали временную перевязку. Девушка, жалобно всхлипывая, смотрела на свою руку, и в ее кротких глазах светился ужас, точно у молодого раненого животного. Она не слышала человеколюбивых расспросов Дидериха о ее домашних условиях, вместо нее отвечал Фишер. Отец сбежал, мать прикована к постели болезнью: девушка кормит себя и двоих малышей. А самой всего четырнадцать лет.
   - По ней этого не скажешь, - заметил Дидерих. - Работниц не раз предупреждали, что эта машина требует осторожности в обращении. Девчонка сама виновата, я ответственности не несу. Впрочем, - добавил он мягче, пойдемте ко мне, Фишер.
   В конторе он достал две рюмки и налил коньяку.
   - Не вредно и подкрепиться после таких волнений. Скажите честно, Фишер, вы считаете, что я обязан платить? Разве предохранительные приспособления на машине действуют? - Механик пожал плечами. - Вы хотите сказать, что все зависит от суда? Но я судиться не буду, я заплачу без всякого суда...
   Наполеон Фишер в недоумении оскалил крупные желтые зубы, а Дидерих продолжал:
   - Да, а вы как думали? Вы, верно, считаете, что на подобный поступок способен только Лауэр? Что касается этого господина, то ваша собственная партийная газета разъяснила, чего стоят его заигрывания с рабочими. Со мной, конечно, такого не случится, чтоб засесть в тюрьму за оскорбление величества и оставить своих рабочих без куска хлеба. Я выбираю более практические средства для выражения своих социальных взглядов. - Он сделал торжественную паузу. - Вот почему я решил выплачивать девушке заработную плату, пока ей придется лежать в больнице. Кстати, сколько она получает? - быстро спросил он.
   - Полторы марки, - сказал Наполеон Фишер.
   - Ну, что ж... Пусть она хоть два месяца пробудет в больнице. Даже три... Разумеется, вечно платить я не намерен.
   - Ей всего четырнадцать лет, - сказал Наполеон Фишер, глядя исподлобья. - Она может требовать компенсации за увечье.
   Дидерих испуганно засопел.
   На лице Наполеона Фишера уже опять играла его неопределенная усмешка, он смотрел, как хозяин трусливо сжимает в кармане кулак. Дидерих вынул Руку.
   - А теперь ступайте и сообщите рабочим о моем великодушном решении! Я спутал ваши карты, а? Толковать о низостях капиталистов вам куда приятнее! В старика Бука вы теперь, наверно, мечете на своих собраниях громы и молнии!
   Наполеон Фишер в недоумении вытаращил глаза, но Дидерих сделал вид, будто ничего не замечает.
   - Да и на мой взгляд не очень-то благопристойно, - продолжал он, - если кто-либо женит сына именно на той девушке, с матерью которой у него были шуры-муры незадолго до рождения этой девушки... Но...
   В лице Наполеона Фишера что-то дрогнуло.
   - Но... - патетически повторил Дидерих, - я отнюдь не желал бы, чтобы мои рабочие об этом трезвонили. А вам, Фишер, незачем науськивать их на городские власти только потому, что один из советников магистрата совершил нечто такое, чего и доказать нельзя. - Он в негодовании потряс кулаком. Обо мне уже распространяли слух, будто я подстроил процесс против Лауэра. Я не хочу больше никаких сплетен, пусть рабочие помалкивают.
   Он наклонился к механику и перешел на более интимный тон:
   - Ну, а так как я знаю, Фишер, каким влиянием вы пользуетесь...
   Он неожиданно раскрыл руку: на его ладони лежали три крупные золотые монеты.
   Наполеон Фишер посмотрел на них, и лицо его перекосилось, словно он увидел самого сатану.
   - Нет! - воскликнул он. - Нет и нет! Своим убеждениям я никогда не изменю! За все золото мира не изменю!
   Глаза его покраснели, он взвизгивал. Дидерих попятился: ему еще не доводилось так близко заглядывать в лицо крамолы.
   - Мы выведем правду на свет! - пронзительно кричал Наполеон Фишер. Это наше, пролетариев, кровное дело! И здесь уж, господин доктор, вы нам не помешаете! Гнусные деяния имущих классов...
   Дидерих живо налил ему рюмку коньяку.
   - Фишер, - подчеркнуто сказал он, - деньги я предлагаю вам за то, чтобы мое имя в этом деле не было названо.
   Но Наполеон Фишер не желал ничего слушать; он гордо откинул голову.
   - У нас, господин доктор, не практикуется принудительное привлечение свидетелей. Нет, мы таких вещей не делаем. Если кто снабжает нас агитационным материалом, ему не о чем беспокоиться.
   - Ну, значит, все в порядке, - сказал Дидерих, облегченно вздохнув. - Я никогда не сомневался, Фишер, что вы большой политик. И поэтому насчет той девушки, я имею в виду пострадавшую работницу... Только что я вам оказал большую услугу, рассказал о гнусных поступках Бука...
   Наполеон Фишер польщенно ухмыльнулся.
   - Господин доктор изволили сказать, что я большой политик. И я, конечно, постараюсь замять вопрос о компенсации за увечье. Знать всю подноготную любого представителя высших кругов для нас важнее, чем...
   - ...судьба одной работницы, - закончил за него Дидерих. - Вы всегда рассуждаете, как политик.
   - Всегда, - подтвердил Наполеон Фишер. - До свиданья, господин доктор.
   Он вернулся в цех. Дидерих пришел к выводу, что пролетарская политика имеет свои хорошие стороны. И сунул свои золотые в карман.
   На следующий день вечером в гостиную снесли зеркала со всего дома. Эмми, Магда и Инга Тиц так вертелись перед ними, что едва не свернули себе шею. Наконец они нервно присели на краешки стульев.
   - О боже, ведь уже пора!
   Но на этот раз Дидерих твердо решил не приезжать слишком рано, как на процесс Лауэра. Не жди эффекта от своего появления, если ты пришел одним из первых. Когда наконец собрались в дорогу, Инга Тиц еще раз попросила извинения у фрау Геслинг, что заняла ее место в карете.
   - Ах, господи, - повторила фрау Геслинг, - да ведь я с удовольствием. Для меня, старухи, такие многолюдные вечера очень утомительны. Веселитесь, детки! - И она, прослезившись, обняла дочерей, но те холодно отстранились. Они знали, что мать попросту трусит, ибо теперь везде судили и рядили только об одном - о чудовищной сплетне, которую она пустила.
   В карете Инга тотчас же заговорила о том же.
   - Да, Буки и Даймхен! Ужасно любопытно, хватит ли у них смелости появиться сегодня в "Гармонии".