Страница:
Побледневшие викинги молчали. И лишь старый кормщик «Огненного Дракона» смело сказал:
— Хастингс Девичье Личико, твоя речь ничего не доказывает. Что скажет нам Моргана?
— Никто не даст вам доказательств, единственное свидетельство: доводы разума. Моргана не желает говорить, тем более, что она иноземка. Но я ставлю жизнь в залог того, что смерть Рагнара была неугодна богам, а теперь пусть она скажет.
— А скажу я вам вот что, — своим глубоким голосом заговорила Меера, — в последний раз Рагнара видели, когда он преследовал Оге у фризских берегов. Несколько дней спустя тела нескольких человек с его драккара волны вынесли на берег, а так же и обломки самого драккара. Рыбаки, ведающие течения и ветра, сказали, что корабль разбился на рифах Круглого Острова. Я поняла, что Оге знал об этих мелях из карт, которые ему дал Эгберт, и заманил на них Рагнара.
— Он не мог знать о них, — закричал Торхильд, один из моих гребцов, — он мог лишь догадываться!
— Если «Великий Змей» сел на мель и разбился, то Оге мог задержаться, перебить часть воинов, а Рагнара взять в плен.
— Есть ли у вас доказательства, что Оге там был? — спросил старый кормщик.
— Нашли воина Рагнара, Отто, со стрелой Оге в горле. Вспомните, ведь Отто выполнял приказ Рагнара бросить Оге кабанам, когда тот был рабом. Люди Эгберта могут опознать наконечник. Вот смотрите!
И она достала стрелу из свертка, напоминающего пергамент, и я узнал Коготь Сокола, один из тех, что я носил в своем колчане. Она вручила стрелу Торхильду, который тут же принялся внимательно ее разглядывать.
— Это стрела Оге, — сказал он тихо.
— Я бы узнал его стрелу и в тысяче других, — заметил еще кто-то.
— И я бы узнал его наконечники: они как когти сокола, — сказал Эгберт, будущий король.
— Меере ничего не стоило заполучить одну из стрел Оге, — заявила вдруг Энит.
И Хастингс закрыл рукой глаза, словно желая заслониться от видения.
— Нет, в лице этого придворного дурака я не прочел ни слова лжи, — сказал старый кормщик, — и в остальных лицах тоже. Рагнар не поехал бы к Аэле без своих воинов. Я услышал достаточно.
— Все довольны услышанным? — спросил Хастингс. Тишину прервал голос Морганы, негромкий, но четкий.
— Я хочу спросить лишь об одном. Меера испытала много боли, в том числе и боль от утраты золота, только чтобы узнать, кто убил Рагнара. Почему?
— А почему бы и нет, раз она его любит так сильно? — ответил Хастингс.
— Меера любит лишь то, что давным-давно потеряла, — рассмеялась Китти своим птичьим смехом. — Все остальное она ненавидит.
Глава восемнадцатая
Глава девятнадцатая
— Хастингс Девичье Личико, твоя речь ничего не доказывает. Что скажет нам Моргана?
— Никто не даст вам доказательств, единственное свидетельство: доводы разума. Моргана не желает говорить, тем более, что она иноземка. Но я ставлю жизнь в залог того, что смерть Рагнара была неугодна богам, а теперь пусть она скажет.
— А скажу я вам вот что, — своим глубоким голосом заговорила Меера, — в последний раз Рагнара видели, когда он преследовал Оге у фризских берегов. Несколько дней спустя тела нескольких человек с его драккара волны вынесли на берег, а так же и обломки самого драккара. Рыбаки, ведающие течения и ветра, сказали, что корабль разбился на рифах Круглого Острова. Я поняла, что Оге знал об этих мелях из карт, которые ему дал Эгберт, и заманил на них Рагнара.
— Он не мог знать о них, — закричал Торхильд, один из моих гребцов, — он мог лишь догадываться!
— Если «Великий Змей» сел на мель и разбился, то Оге мог задержаться, перебить часть воинов, а Рагнара взять в плен.
— Есть ли у вас доказательства, что Оге там был? — спросил старый кормщик.
— Нашли воина Рагнара, Отто, со стрелой Оге в горле. Вспомните, ведь Отто выполнял приказ Рагнара бросить Оге кабанам, когда тот был рабом. Люди Эгберта могут опознать наконечник. Вот смотрите!
И она достала стрелу из свертка, напоминающего пергамент, и я узнал Коготь Сокола, один из тех, что я носил в своем колчане. Она вручила стрелу Торхильду, который тут же принялся внимательно ее разглядывать.
— Это стрела Оге, — сказал он тихо.
— Я бы узнал его стрелу и в тысяче других, — заметил еще кто-то.
— И я бы узнал его наконечники: они как когти сокола, — сказал Эгберт, будущий король.
— Меере ничего не стоило заполучить одну из стрел Оге, — заявила вдруг Энит.
И Хастингс закрыл рукой глаза, словно желая заслониться от видения.
— Нет, в лице этого придворного дурака я не прочел ни слова лжи, — сказал старый кормщик, — и в остальных лицах тоже. Рагнар не поехал бы к Аэле без своих воинов. Я услышал достаточно.
— Все довольны услышанным? — спросил Хастингс. Тишину прервал голос Морганы, негромкий, но четкий.
— Я хочу спросить лишь об одном. Меера испытала много боли, в том числе и боль от утраты золота, только чтобы узнать, кто убил Рагнара. Почему?
— А почему бы и нет, раз она его любит так сильно? — ответил Хастингс.
— Меера любит лишь то, что давным-давно потеряла, — рассмеялась Китти своим птичьим смехом. — Все остальное она ненавидит.
Глава восемнадцатая
ВОЗМЕЗДИЕ
На мгновение я стал словно ватный, и у меня едва не подогнулись колени. Но я сумел устоять на ногах, уперевшись локтем в мачту.
А потом я услышал свой спокойный голос:
— И что же ты собираешься со мной делать, Хастингс Девичье Личико?
— Подарит тебе сегодня твою смерть. Но я еще не решил, какой она будет, и если тебе есть что предложить, я приму твои пожелания.
Я расхохотался, и жажда смерти в его глазах сменилась яростью и ненавистью. Но Убби, младший сын Рагнара, со скучающим видом остановил мой смех.
— Хастингс не играет с тобой, Оге, — произнес он. — Если ты дашь согласие, то он, я думаю, подарит тебе быструю и легкую смерть.
— Ты дурак, — заорал Хастингс. — И это мой брат…
— О каком согласии идет речь? — перебил я.
— Приказать твоей вёльве, Китти, следовать за Хастингсом так же, как за тобой.
— Единственная разница между нами в том, Убби, что я выдающийся дурак, а ты — никакой, — заявил Хастингс. — И пожалуй, тебе повезло, ты просто не в состоянии проявиться.
— Почему это, я не вижу других причин…
— Ну что же, если не считать того, что мне жаль расставаться с ней, — перебил я, — то я буду только рад, если она поведет вас сквозь ночь и бури. Я хочу, чтобы норманны завоевали все христианские земли, а она хорошо этому послужит.
— Может быть, если ты сам скажешь ей следовать за одним из братьев Хастингса…
Хастингс весело засмеялся, и девять его шрамов запрыгали на лице.
— За кем же, Убби? За тобой? — Он смеялся, и слезы текли по его щекам.
— Почему? А Бьёрн? А Ивар? Кого выберет Оге. У него нет причин любить тебя.
— Здесь ты ошибаешься, — сказал Хастингс, и его глаза заблестели, как никогда прежде. — Если, по-твоему, любовь — это преданность друг другу, то мы с ним любим друг друга сильнее, чем братья. Каждый из нас хочет чувствовать жизнь во всей ее полноте — драться, любить, завоевывать. И каждый из нас побуждает другого испытывать то же. Назови это ненавистью, если желаешь, но мы получаем наслаждение друг от друга, будто любовники. Эта ненависть необходима, чтобы полностью развить нашу силу, как необходима любовь, чтобы полнее ощутить страсть девушки.
— Ты сегодня складно говоришь, Хастингс Девичье Личико, — сказал я завистливо.
— Слова опьяняют сильнее вина, а порой веселят больше, чем битва. Но я вовсе не пьян, как ты думаешь.
— Я удивлюсь, если окажется, что мы оба зачарованы.
— Это легко может оказаться правдой. Наши жизни соединены. И Судьба нанесет хороший удар, если мы умрем вместе. Но дай мне закончить с Убби. Оге, если Китти должна будет пойти за кем-нибудь из нас после твоей смерти, кого бы ты выбрал?
— Тебя.
— Почему?
— Ее жизнь будет веселей. Но я дам ей еще одно поручение, если оно ей понравится, конечно.
— Какое?
— Убить тебя.
— Почему не тебя? — он говорил возбужденно и резко, зная, что шутки кончились. Это был его последний дружеский разговор с кем бы то ни было. Он был как пьяный, который допивает последнюю чашу и знает, что ему будут сниться кошмары.
— Ты, должно быть, забыл ее нрав, — объяснил я. — Потому что она лапландка. Эгберт сказал как-то, что англичане, если сравнивать их с французами, пахари, а французы — лодочники по сравнению с римлянами, но датчане — свиньи, с кем их ни сравни. А лапландцы даже и не свиньи. Они всего лишь пастухи оленей и охотники на волков. Они даже не могут понять ревности, зависти или мести. Лишь однажды я видел, как Китти хотела убить человека — когда боялась, что Меера прогонит ее от меня и не позволит накормить горячим супом.
— И она убьет, если ты попросишь?
— Да, можешь быть уверен. Но люди уже сейчас сгорают от нетерпения, да и я тоже. Может, мы приступим к делу?
— Погоди немного. Я хочу сказать кое-что интересное и тебе, и Алану. Ты говорил, что лапландцы не знают ни ревности, ни зависти, Я избавился от зависти к тебе. Я начал даже получать удовольствие — что-то вроде гордости — от твоей силы. В чем-то моя силе превосходит твою, но в тебе есть нечто, что затмевает все остальное. Это присуще героям. Люди сразу узнают это в человеке, но этому нет названия. Я подозреваю, что в женщине такое качество — бесценный дар красоты. Я не знаю, откуда берутся герои. Рагнар был великим героем, Бьёрн — менее славным, а во мне нет и тени геройства. Оге, если бы ты все же смог прожить дольше, то очень многие подвиги были бы связаны с твоим именем, и о тебе пели бы не меньше песен, чем о Рагнаре или Сигурде.
— Он еще займет свое место рядом с ними, — вмешался Алан. — Многие подвиги придумают барды, или позаимствуют их у других завоевателей. Ты говоришь, Хастингс, что ни ты, ни я не знаем имени этого дара. Но разве ты не можешь назвать какую-нибудь особенность, какую-нибудь отличительную черту?
— Да, силу жить более ярко, а, значит, и лучше. От этого и море синеет, и сердце бьется жарче даже у тех, кто лишь рядом с таким человеком.
— И ты все еще собираешься убить его?
Яркие глаза Хастингса потемнели:
— Конечно.
— Но прежде я свершу свою месть: спроси у его людей, что они будут потом делать. Начни с Китти.
— Китти, пойдешь ли ты за мной после смерти Оге и покажешь ли ты мне Полярную Звезду, если она спрячется в облаках? — спросил Хастингс. — Я стану повелителем бриттов — это значит королем всей Британии.
— Нет, господин. Я прошу у тебя прощения. — А что ты собираешься делать?
— Я останусь с Оге, пока у меня будут силы и до тех пор, пока он позволит.
— Но что делать старой желтой женщине в Вальгалле или на берегу мертвых?
— Не знаю. Но надеюсь, что мне там найдется занятие.
— Пусть она спросит то же самое у другого лапландца, который не понимает нашего языка, — тихо подсказал Алан.
Хастингс кивнул, и Китти заговорила с Куолой, а потом сказала нам:
— Куола, во-первых, говорит, что до Лапландии далеко, а я — сестра его матери, и он пойдет со мной. Во-вторых, он надеется, что Оге возьмет нас с собой, и будет кормить нас, и охотиться с нами. И, в-третьих, он говорит, что если наши души не смогут отправиться вслед за Оге, то они войдут в птиц и вернуться в Лапландию.
— Они не сказали ничего нового, — сказал Хастингс Алану, и его шрамы побагровели. — Я сказал то же самое, но другими словами. А так как время Оге уже истекло, то…
— Ты не спрашивал Кулика — Марри с острова Морс.
— Я не хочу его слушать.
— Хастингс, никак ты воображаешь, что сможешь уйти от моей мести? Закрой мой рот — хоть зашей его струной моей же арфы — и месть моя усилится тысячекратно в устах всех скальдов, живущих и еще нерожденных. Они сотрут тебя, как ненужное слово с пергамента, а твое имя сольют с именем твоего родича, Хастингса Жестокого. И ты не будешь знать покоя ни на земле, ни под землей.
— Марри глух и нем. И если я боюсь его, пусть меня оставит удача. Спроси его.
И Алан принялся показывать Кулику на пальцах вопрос Хастингса. Марри улыбнулся и показал ответ.
— Он говорит, что вокруг тишина, и вряд ли будет тише в могиле. Он сказал, что до Оге видел мало чего хорошего, в том числе и твое разукрашенное шрамами лицо. И Марри считает, что без Оге мир станет унылым и что он надеется посмотреть на иные красоты, отправившись с ним.
Лицо Хастингса, и впрямь, стало неприятным. Сдается мне, оно вполне могло испугать злую ведьму в лесной части, ведь она не знала, отчего оно стало таким. Он был зачат мужчиной и рожден женщиной и мог приобрести знание и силу зла, недоступные ни одному демону. Он мог смеяться и над Раем Эдит и над Хелем норманнов, но ни за что не стал бы смеяться над местью Алана.
Я не знал, что это значит. Я не понимал этого.
— Ваш уход с Оге не задержится, — сказал Хастингс всем говорившим. — Меера, ты стоишь ближе всех к Китти, обыщи ее и найди вертящуюся железную рыбку.
Я не смог помешать белоснежным длинным и нежным рукам этой женщины, которая держала в них всю Европу: когда они потянулись к груди моей желтокожей кормилицы, я рванулся вперед, но один из дружинников Хастингса, гордый и властный викинг Хедрик, оказался у меня на пути, и удар его кулака едва не проломил мне висок. Ослепленный и оглушенный жестокой болью, я рухнул на палубу. И когда я попытался закричать Китти, чтобы она бросила рыбку в море, из моей груди вырвался лишь хриплый стон.
Однако она успела разгадать мое желание и дернула за веревку; веревка оборвалась, но Китти не сумела выбросить Искателя Звезды. Ее маленькие запястья были стиснуты мощными руками двух воинов, а третий приставил сверкающий нож к горлу Куолы.
— Я прошу простить меня, Оге, — сказал Хастингс без тени насмешки, когда я опомнился от удара, — но я боялся, что ты никому не позволишь коснуться твоей вёльвы. И еще опасался, что ты прикажешь ей выбросить это волшебное железо в море. Но теперь, когда у тебя было время передумать, я надеюсь, что ты отдашь свой талисман — или как ты там его называешь — викингам.
— Если только ты не натравишь на Китти Мееру.
— Мне следовало знать, что тебе это не понравится. У меня самого был какой-то страх перед этой ведьмой, но я отделался от него и думал, что и ты тоже. Теперь я презираю ее, так как после смерти Рагнара она не придумала ничего лучше — или хуже, — как следить за всеми. Но прежде чем мы продолжим, я вынужден подвергнуть тебя одному унижению; когда наступит срок, я избавлю тебя от него.
— И что же это такое?
— Веревка на твоих ногах. Я думаю, ты встретишь свою судьбу, как викинг, но никто не может быть уверен в поступках человека перед лицом смерти. И я не осуждаю тебя за то, что ты заковал моего отца Рагнара, и не снимал с него цепей до самого колодца.
— Это справедливо, — ответил я, — но я не согласен, что судьба подготовила мне смерть от твоих рук. Я не знаю, чего хочет моя судьба.
Хастингс улыбнулся:
— Тебе было бы легко зацепить жизнь своим железным крюком, и многим храбрецам довелось узнать это, когда, поворачиваясь лицом к смерти, они видели твое. И поэтому те люди, которые свяжут тебе ноги, снимут и твой крюк.
Я кивнул, и люди Хастингса принялись за работу. Когда они закончили, я сумел встать и опереться спиной о стойку кормового навеса, как некогда о шест в той яме, куда меня бросил Рагнар.
— Кому ты позволишь взять железную рыбку? — спросил Хастингс.
— Она принадлежит Марри. И сказать должен он.
— Нет. Раз ты ей пользовался, значит она твоя.
— Тогда я скажу Китти отдать ее тебе. Но никто из твоих людей не должен прикасаться к ней. После моей смерти она должна быть отдана Бьёрну.
— Почему Бьёрну?
— Из всех сыновей Рагнара он больше всех похож на отца.
— Господи, спаси нас! — услышал я чей-то крик. Я подумал, что это Энит.
— Так и будет, и все, кто слышал нас, будут свидетелями.
— Китти, вложи рыбку в руку Хастингсу, — приказал я.
Китти подчинилась с каменным выражением лица. Хастингс тут же принялся осматривать рыбку и словно забыл о нас. Связав концы веревки, он вертел ее вперед и назад. Я удивился, как много он знал о ней.
— Откуда ты узнал эту тайну? — спросил я.
— Тебе следовало лучше прятаться от чужих глаз. Это было не так уж сложно. Один из моих людей улегся перед палаткой Китти, прикинувшись пьяным, подсмотрел все в дыру и рассказал мне. Это, конечно же, колдовство, и я держу пари, что это сделал карлик Андвари, который владел волшебным колечком!
Он промолчал, а потом заговорил уже спокойно.
— Оге, по всем законам норманнов я должен и имею право убить тебя. Та жестокая шутка Рагнара не требовала такой мести. Когда он бросил тебя крабам, ты был рабом, и это было твое наказание, за которое нельзя мстить.
— Теперь я вижу, что никогда не был таким, как положено рабу.
— Наверное, и мой отец видел это. Он думал, что ты сын великого ярла и тоже будешь великим. С начала он даже хотел дать тебе смерть, достойную викинга.
— Я помню, — ответил я.
— Честно говоря, я не понимаю, почему он желал так почтить тебя, и прошу у тебя позволения пронзить тебя мечом. Ты первый нанес удар — на моем лице девять шрамов — и ты был тогда рабом, я должен был бы предать тебя рабской смерти, но вместо этого я собираюсь произнести слова Рагнара.
Вокруг нас толпились люди. Но я хотел разглядеть одну лишь Моргану, и мне удалось заглянуть ей в лицо. Но тут заговорила Меера.
— Хастингс, ты назвал меня ведьмой, но я все-таки прошу позволения сказать.
— Говори.
— Те слова Рагнара слышали немногие. Повтори их.
— Оге, я предам тебя смерти Красного Орла.
— Ты сказал «я», — сказала Меера. — Твоими устами сейчас говорил дух Рагнара. Теперь все воины слышали, что ты сам омочишь руки в крови раба. Но ты не должен этого делать. Пусть все услышат, что ты поручаешь это кухарю.
— Если ты скажешь, что Оге — сын кухаря с поварни Рагнара, я все равно убью его сам на глазах всего войска.
Китти засмеялась.
— Почему ты смеешься, желтая ведьма? — спросил Хастингс, наливаясь кровью.
— Неужели ты поддашься на ее хитрость, великий Хастингс? — не дала ей ответить Меера, побледнев. — Я хочу, чтобы ты сделал это сам. У тебя получится прекрасно. Его распрямленные ребра будут очень похожи на крылья орла. Ты величайший из сыновей Рагнара. И это увидят все…
Хастингс двинулся к ней, пока она говорила, и с размаха ударил ее по лицу. Она упала, но подниматься не стала. Быстро метнувшись вперед, она лизнула его башмак.
— Ты самый великий из сыновей Рагнара. И это выкуп за мои слова. Могу ли я подняться, мой конунг?
— Вставай.
Хастингс повернулся к Эгберту:
— Прикажи своему кормщику идти вниз по реке. «Огненный Дракон» и «Гримхильда» пойдут следом.
И раздался крик: «Весла на воду!»
Пока все занимали свои места, Китти и Куола подошли ко мне, и Китти заговорила по-лапландски, чтобы нас не подслушали.
— Когда мы поднимались вверх по реке, Куола заметил бревна с железными шипами, вбитые в дно, чтобы остановить драккары. Но англичане не успели вбить все. Викинги пришли раньше. Можно попытаться посадить драккар на мель, как тогда Рагнара.
— Но до берега близко и многие спасутся.
— Зато и мы спасемся. Следи за рукой Куолы — в нужное время он почешет голову, а потом повернется к тебе.
Хастингс занял свое место на носу и повесил свой щит на борт. Куола тоже, как обычно, пошел на нос осматривать берега. Хастингс ударил в свой щит рукоятью меча, и щит издал тягучий низкий звон.
Алан тут же вскочил со своего места:
— Что это значит?
— Я должен объяснять скальду его же обычаи? Оге, когда король приговаривает к смерти своего ярла, то бьет в щит в знак того, что певец должен петь песню смерти, и Алан это знает.
— Я знаю это, Хастингс, но я не знал, что ты король, — ответил Алан.
— Я был всего лишь ярлом Хорика, конунга данов, как до меня — Рагнар. Но сейчас я объявляю себя повелителем бриттов.
— Оге, могу ли я спеть твою песню смерти?
— Начинай, — ответил я, — но боюсь, ты не успеешь ее окончить.
— Для короткой песни времени хватит. После твоей смерти пройдут века. Я назову ее «Смерть Оге Дана».
Алан сел на корме, достал арфу, и его пальцы побежали по струнам. В этот момент в его мыслях рождались образы и звуки его новой песни. И он запел.
— Чего ждете вы ночью, добрые женщины?
Есть ли новости о королеве? — печалился Гофри Король.
— Она родила тебе сына, прекрасного, словно бог,
А фея подарила ему имя и дорогое кольцо.
— О, как нарекли его, добрые женщины,
О, назовите мне имя, — все спрашивал Гофри Король.
— Зовут его Оге, он будет прославлен
И подвиг он совершит, защищенный кольцом!
— Какая же фея его нарекла, скажите мне, женщины?
И чем он отдарит ее? — спрашивал Гофри Король.
— Черноволосая фея Моргана ему подарила кольцо,
И смерть при Ронсевале будет платой за то.
— Стой! — закричал Хастингс, покраснев так, что стало не видно ран. И когда смолкли звуки песни и струны прекрасной арфы стихли, продолжил: — Алан, что значит эта нелепость? Гофри был королем франков во времена Кловиса. А битва при Ронсевале произошла девяносто лет назад между отрядом Карла Великого и сарацинами.
— Если ты потерпишь, то услышишь, как Оге стал паладином Карла Великого. Я думаю, он убьет сына Карла Великого, чтобы отомстить за своего, позже он переоденется им и встретит в единоборстве короля сарацин. Если тебе не нравится, что он погибнет с Роландом при Ронсевале, можно его усыпить волшебным сном. Если хочешь, я сделаю его одним из рыцарей Круглого Стола короля Артура.
— А кем будет Хастингс? — ухмыляясь, поинтересовался я.
— Хастингс? Кто он? А, да, он будет кухарем, переодевшимся рыцарем.
— Только тебе придется поторопиться, — перебил Хастингс. — Времени не так уж много.
Алан вновь стал перебирать струны и запел. Стоя перед первыми рядами гребцов так, что нас разделяла половина корабля, Хастингс смотрел на быстро скользивший берег. Лицо Алана светилось странным светом. Кормщик в это время пил, и не заметил вытянутой руки Куолы, спокойно перешедшего на корму. Эгберт и даже Меера не отрывали глаз от вдохновенного лица певца. Энит закрыла лицо своими полными руками. Марри-Кулик пытался что-то насвистывать, и его лицо блестело от пота.
Китти со спокойным взором ждала знака резать мои путы. Но Убби, довольно знал ее, и потому не спускал с нее глаз. Хастингс сказал, что времени не много, но он и не подозревал насколько он прав.
Я стоял позади навеса, по-прежнему опираясь спиной на его стойку. Странная, пьянящая сила клокотала во мне. Несмотря на отсутствие руки, я был охотником, мореходом и воином, способным нанести быстрый, смертельный удар. Я чувствовал каждый свой мускул, я жил. Я умру, конечно, насильственной смертью, но это будет не сейчас. Головокружение прошло. Я знал, что даже без руки я могу одним прыжком оказаться на крыше навеса.
Я повернул голову и встретился взглядом с Морганой. Тогда я опустил глаза на меч, взятый у Аэлы. Моргана подошла ко мне. Ее взор светился нежным светом.
В этот миг боковым зрением я увидел Куолу, который принялся яростно чесать голову. Я знал, что его сердце билось спокойно, совсем не так быстро, как мое.
Рука Морганы медленно подбиралась к рукояти, когда дурень Убби, которого не интересовали песни, оторвал свой недоверчивый взгляд от Китти и лениво взглянул на меня.
— Я хочу отдать тебе на память свой меч, — сказал я негромко, чтобы только она и Убби слышали меня. — На рукоятке нет навершия, но это все, что есть у однорукого.
Убби не обратил на нас внимания и вновь повернулся к Китти. На лице Морганы вспыхнул яркий румянец. Она попыталась что-то сказать, но не смогла. Я кивнул. Алан продолжал петь, а Куола ждал.
Никто не видел, как она вытащила меч. Незаметно Моргана перерезала веревки, стягивающие мои колени. Кровообращение быстро восстановилось; Куола смотрел на меня. Я взял меч в зубы, ухватился рукой за навес и попытался подтянуться.
Должно быть, острые глаза Мееры заметили блеск стали, потому что она повернула голову в нашу сторону. Моргана не видела этого, да и все равно, мы уже зашли слишком далеко. Она придерживала меч, чтобы он не мешал мне, и одним сильным толчком я оказался на крыше. В этот момент Меера подняла тревогу, указывая на нас. Я наклонился и протянул Моргане руку, он уцепилась за нее, и я втащил принцессу наверх. В этот момент корабль резко дернулся.
Словно великан подхватил меня и швырнул вперед. Будто сокол, я прыгнул, ускоряя свой полет, несясь на крыльях любви и ненависти. Я не чувствовал веса Морганы, она была частью меня, и от этого сила, мчащая нас, становилась еще больше. Прямо перед собой я увидел Кулика, вскочившего и готового поймать Моргану. Я выпустил ее, и Марри крепко обхватил ее за колени.
Атакующий сокол не сводит глаз со своей добычи. Я упустил свою только на мгновение, когда от толчка Хастингс упал на колени. Я бросился на него, и лицо его было так близко, что я мог разглядеть каждый из девяти шрамов. Но я был у цели, и у меня не было времени. Я едва успел схватить рукоять меча и нанести удар.
Это было последнее, что я видел. Я провалился во тьму. Впоследствии гребцы, которые устояли на ногах и видели происходившее, рассказывали, что я летел вперед, зажав рукоять «Мстителя» в зубах, и лезвие походило на огромный клюв сокола-оборотня. Никто не заметил, как меч оказался в моей руке, и как я ударил. Но когда они посмотрели на Хастингса, придавленного моим телом, меч уже глубоко сидел у него в груди.
А потом я услышал свой спокойный голос:
— И что же ты собираешься со мной делать, Хастингс Девичье Личико?
— Подарит тебе сегодня твою смерть. Но я еще не решил, какой она будет, и если тебе есть что предложить, я приму твои пожелания.
Я расхохотался, и жажда смерти в его глазах сменилась яростью и ненавистью. Но Убби, младший сын Рагнара, со скучающим видом остановил мой смех.
— Хастингс не играет с тобой, Оге, — произнес он. — Если ты дашь согласие, то он, я думаю, подарит тебе быструю и легкую смерть.
— Ты дурак, — заорал Хастингс. — И это мой брат…
— О каком согласии идет речь? — перебил я.
— Приказать твоей вёльве, Китти, следовать за Хастингсом так же, как за тобой.
— Единственная разница между нами в том, Убби, что я выдающийся дурак, а ты — никакой, — заявил Хастингс. — И пожалуй, тебе повезло, ты просто не в состоянии проявиться.
— Почему это, я не вижу других причин…
— Ну что же, если не считать того, что мне жаль расставаться с ней, — перебил я, — то я буду только рад, если она поведет вас сквозь ночь и бури. Я хочу, чтобы норманны завоевали все христианские земли, а она хорошо этому послужит.
— Может быть, если ты сам скажешь ей следовать за одним из братьев Хастингса…
Хастингс весело засмеялся, и девять его шрамов запрыгали на лице.
— За кем же, Убби? За тобой? — Он смеялся, и слезы текли по его щекам.
— Почему? А Бьёрн? А Ивар? Кого выберет Оге. У него нет причин любить тебя.
— Здесь ты ошибаешься, — сказал Хастингс, и его глаза заблестели, как никогда прежде. — Если, по-твоему, любовь — это преданность друг другу, то мы с ним любим друг друга сильнее, чем братья. Каждый из нас хочет чувствовать жизнь во всей ее полноте — драться, любить, завоевывать. И каждый из нас побуждает другого испытывать то же. Назови это ненавистью, если желаешь, но мы получаем наслаждение друг от друга, будто любовники. Эта ненависть необходима, чтобы полностью развить нашу силу, как необходима любовь, чтобы полнее ощутить страсть девушки.
— Ты сегодня складно говоришь, Хастингс Девичье Личико, — сказал я завистливо.
— Слова опьяняют сильнее вина, а порой веселят больше, чем битва. Но я вовсе не пьян, как ты думаешь.
— Я удивлюсь, если окажется, что мы оба зачарованы.
— Это легко может оказаться правдой. Наши жизни соединены. И Судьба нанесет хороший удар, если мы умрем вместе. Но дай мне закончить с Убби. Оге, если Китти должна будет пойти за кем-нибудь из нас после твоей смерти, кого бы ты выбрал?
— Тебя.
— Почему?
— Ее жизнь будет веселей. Но я дам ей еще одно поручение, если оно ей понравится, конечно.
— Какое?
— Убить тебя.
— Почему не тебя? — он говорил возбужденно и резко, зная, что шутки кончились. Это был его последний дружеский разговор с кем бы то ни было. Он был как пьяный, который допивает последнюю чашу и знает, что ему будут сниться кошмары.
— Ты, должно быть, забыл ее нрав, — объяснил я. — Потому что она лапландка. Эгберт сказал как-то, что англичане, если сравнивать их с французами, пахари, а французы — лодочники по сравнению с римлянами, но датчане — свиньи, с кем их ни сравни. А лапландцы даже и не свиньи. Они всего лишь пастухи оленей и охотники на волков. Они даже не могут понять ревности, зависти или мести. Лишь однажды я видел, как Китти хотела убить человека — когда боялась, что Меера прогонит ее от меня и не позволит накормить горячим супом.
— И она убьет, если ты попросишь?
— Да, можешь быть уверен. Но люди уже сейчас сгорают от нетерпения, да и я тоже. Может, мы приступим к делу?
— Погоди немного. Я хочу сказать кое-что интересное и тебе, и Алану. Ты говорил, что лапландцы не знают ни ревности, ни зависти, Я избавился от зависти к тебе. Я начал даже получать удовольствие — что-то вроде гордости — от твоей силы. В чем-то моя силе превосходит твою, но в тебе есть нечто, что затмевает все остальное. Это присуще героям. Люди сразу узнают это в человеке, но этому нет названия. Я подозреваю, что в женщине такое качество — бесценный дар красоты. Я не знаю, откуда берутся герои. Рагнар был великим героем, Бьёрн — менее славным, а во мне нет и тени геройства. Оге, если бы ты все же смог прожить дольше, то очень многие подвиги были бы связаны с твоим именем, и о тебе пели бы не меньше песен, чем о Рагнаре или Сигурде.
— Он еще займет свое место рядом с ними, — вмешался Алан. — Многие подвиги придумают барды, или позаимствуют их у других завоевателей. Ты говоришь, Хастингс, что ни ты, ни я не знаем имени этого дара. Но разве ты не можешь назвать какую-нибудь особенность, какую-нибудь отличительную черту?
— Да, силу жить более ярко, а, значит, и лучше. От этого и море синеет, и сердце бьется жарче даже у тех, кто лишь рядом с таким человеком.
— И ты все еще собираешься убить его?
Яркие глаза Хастингса потемнели:
— Конечно.
— Но прежде я свершу свою месть: спроси у его людей, что они будут потом делать. Начни с Китти.
— Китти, пойдешь ли ты за мной после смерти Оге и покажешь ли ты мне Полярную Звезду, если она спрячется в облаках? — спросил Хастингс. — Я стану повелителем бриттов — это значит королем всей Британии.
— Нет, господин. Я прошу у тебя прощения. — А что ты собираешься делать?
— Я останусь с Оге, пока у меня будут силы и до тех пор, пока он позволит.
— Но что делать старой желтой женщине в Вальгалле или на берегу мертвых?
— Не знаю. Но надеюсь, что мне там найдется занятие.
— Пусть она спросит то же самое у другого лапландца, который не понимает нашего языка, — тихо подсказал Алан.
Хастингс кивнул, и Китти заговорила с Куолой, а потом сказала нам:
— Куола, во-первых, говорит, что до Лапландии далеко, а я — сестра его матери, и он пойдет со мной. Во-вторых, он надеется, что Оге возьмет нас с собой, и будет кормить нас, и охотиться с нами. И, в-третьих, он говорит, что если наши души не смогут отправиться вслед за Оге, то они войдут в птиц и вернуться в Лапландию.
— Они не сказали ничего нового, — сказал Хастингс Алану, и его шрамы побагровели. — Я сказал то же самое, но другими словами. А так как время Оге уже истекло, то…
— Ты не спрашивал Кулика — Марри с острова Морс.
— Я не хочу его слушать.
— Хастингс, никак ты воображаешь, что сможешь уйти от моей мести? Закрой мой рот — хоть зашей его струной моей же арфы — и месть моя усилится тысячекратно в устах всех скальдов, живущих и еще нерожденных. Они сотрут тебя, как ненужное слово с пергамента, а твое имя сольют с именем твоего родича, Хастингса Жестокого. И ты не будешь знать покоя ни на земле, ни под землей.
— Марри глух и нем. И если я боюсь его, пусть меня оставит удача. Спроси его.
И Алан принялся показывать Кулику на пальцах вопрос Хастингса. Марри улыбнулся и показал ответ.
— Он говорит, что вокруг тишина, и вряд ли будет тише в могиле. Он сказал, что до Оге видел мало чего хорошего, в том числе и твое разукрашенное шрамами лицо. И Марри считает, что без Оге мир станет унылым и что он надеется посмотреть на иные красоты, отправившись с ним.
Лицо Хастингса, и впрямь, стало неприятным. Сдается мне, оно вполне могло испугать злую ведьму в лесной части, ведь она не знала, отчего оно стало таким. Он был зачат мужчиной и рожден женщиной и мог приобрести знание и силу зла, недоступные ни одному демону. Он мог смеяться и над Раем Эдит и над Хелем норманнов, но ни за что не стал бы смеяться над местью Алана.
Я не знал, что это значит. Я не понимал этого.
— Ваш уход с Оге не задержится, — сказал Хастингс всем говорившим. — Меера, ты стоишь ближе всех к Китти, обыщи ее и найди вертящуюся железную рыбку.
Я не смог помешать белоснежным длинным и нежным рукам этой женщины, которая держала в них всю Европу: когда они потянулись к груди моей желтокожей кормилицы, я рванулся вперед, но один из дружинников Хастингса, гордый и властный викинг Хедрик, оказался у меня на пути, и удар его кулака едва не проломил мне висок. Ослепленный и оглушенный жестокой болью, я рухнул на палубу. И когда я попытался закричать Китти, чтобы она бросила рыбку в море, из моей груди вырвался лишь хриплый стон.
Однако она успела разгадать мое желание и дернула за веревку; веревка оборвалась, но Китти не сумела выбросить Искателя Звезды. Ее маленькие запястья были стиснуты мощными руками двух воинов, а третий приставил сверкающий нож к горлу Куолы.
— Я прошу простить меня, Оге, — сказал Хастингс без тени насмешки, когда я опомнился от удара, — но я боялся, что ты никому не позволишь коснуться твоей вёльвы. И еще опасался, что ты прикажешь ей выбросить это волшебное железо в море. Но теперь, когда у тебя было время передумать, я надеюсь, что ты отдашь свой талисман — или как ты там его называешь — викингам.
— Если только ты не натравишь на Китти Мееру.
— Мне следовало знать, что тебе это не понравится. У меня самого был какой-то страх перед этой ведьмой, но я отделался от него и думал, что и ты тоже. Теперь я презираю ее, так как после смерти Рагнара она не придумала ничего лучше — или хуже, — как следить за всеми. Но прежде чем мы продолжим, я вынужден подвергнуть тебя одному унижению; когда наступит срок, я избавлю тебя от него.
— И что же это такое?
— Веревка на твоих ногах. Я думаю, ты встретишь свою судьбу, как викинг, но никто не может быть уверен в поступках человека перед лицом смерти. И я не осуждаю тебя за то, что ты заковал моего отца Рагнара, и не снимал с него цепей до самого колодца.
— Это справедливо, — ответил я, — но я не согласен, что судьба подготовила мне смерть от твоих рук. Я не знаю, чего хочет моя судьба.
Хастингс улыбнулся:
— Тебе было бы легко зацепить жизнь своим железным крюком, и многим храбрецам довелось узнать это, когда, поворачиваясь лицом к смерти, они видели твое. И поэтому те люди, которые свяжут тебе ноги, снимут и твой крюк.
Я кивнул, и люди Хастингса принялись за работу. Когда они закончили, я сумел встать и опереться спиной о стойку кормового навеса, как некогда о шест в той яме, куда меня бросил Рагнар.
— Кому ты позволишь взять железную рыбку? — спросил Хастингс.
— Она принадлежит Марри. И сказать должен он.
— Нет. Раз ты ей пользовался, значит она твоя.
— Тогда я скажу Китти отдать ее тебе. Но никто из твоих людей не должен прикасаться к ней. После моей смерти она должна быть отдана Бьёрну.
— Почему Бьёрну?
— Из всех сыновей Рагнара он больше всех похож на отца.
— Господи, спаси нас! — услышал я чей-то крик. Я подумал, что это Энит.
— Так и будет, и все, кто слышал нас, будут свидетелями.
— Китти, вложи рыбку в руку Хастингсу, — приказал я.
Китти подчинилась с каменным выражением лица. Хастингс тут же принялся осматривать рыбку и словно забыл о нас. Связав концы веревки, он вертел ее вперед и назад. Я удивился, как много он знал о ней.
— Откуда ты узнал эту тайну? — спросил я.
— Тебе следовало лучше прятаться от чужих глаз. Это было не так уж сложно. Один из моих людей улегся перед палаткой Китти, прикинувшись пьяным, подсмотрел все в дыру и рассказал мне. Это, конечно же, колдовство, и я держу пари, что это сделал карлик Андвари, который владел волшебным колечком!
Он промолчал, а потом заговорил уже спокойно.
— Оге, по всем законам норманнов я должен и имею право убить тебя. Та жестокая шутка Рагнара не требовала такой мести. Когда он бросил тебя крабам, ты был рабом, и это было твое наказание, за которое нельзя мстить.
— Теперь я вижу, что никогда не был таким, как положено рабу.
— Наверное, и мой отец видел это. Он думал, что ты сын великого ярла и тоже будешь великим. С начала он даже хотел дать тебе смерть, достойную викинга.
— Я помню, — ответил я.
— Честно говоря, я не понимаю, почему он желал так почтить тебя, и прошу у тебя позволения пронзить тебя мечом. Ты первый нанес удар — на моем лице девять шрамов — и ты был тогда рабом, я должен был бы предать тебя рабской смерти, но вместо этого я собираюсь произнести слова Рагнара.
Вокруг нас толпились люди. Но я хотел разглядеть одну лишь Моргану, и мне удалось заглянуть ей в лицо. Но тут заговорила Меера.
— Хастингс, ты назвал меня ведьмой, но я все-таки прошу позволения сказать.
— Говори.
— Те слова Рагнара слышали немногие. Повтори их.
— Оге, я предам тебя смерти Красного Орла.
— Ты сказал «я», — сказала Меера. — Твоими устами сейчас говорил дух Рагнара. Теперь все воины слышали, что ты сам омочишь руки в крови раба. Но ты не должен этого делать. Пусть все услышат, что ты поручаешь это кухарю.
— Если ты скажешь, что Оге — сын кухаря с поварни Рагнара, я все равно убью его сам на глазах всего войска.
Китти засмеялась.
— Почему ты смеешься, желтая ведьма? — спросил Хастингс, наливаясь кровью.
— Неужели ты поддашься на ее хитрость, великий Хастингс? — не дала ей ответить Меера, побледнев. — Я хочу, чтобы ты сделал это сам. У тебя получится прекрасно. Его распрямленные ребра будут очень похожи на крылья орла. Ты величайший из сыновей Рагнара. И это увидят все…
Хастингс двинулся к ней, пока она говорила, и с размаха ударил ее по лицу. Она упала, но подниматься не стала. Быстро метнувшись вперед, она лизнула его башмак.
— Ты самый великий из сыновей Рагнара. И это выкуп за мои слова. Могу ли я подняться, мой конунг?
— Вставай.
Хастингс повернулся к Эгберту:
— Прикажи своему кормщику идти вниз по реке. «Огненный Дракон» и «Гримхильда» пойдут следом.
И раздался крик: «Весла на воду!»
Пока все занимали свои места, Китти и Куола подошли ко мне, и Китти заговорила по-лапландски, чтобы нас не подслушали.
— Когда мы поднимались вверх по реке, Куола заметил бревна с железными шипами, вбитые в дно, чтобы остановить драккары. Но англичане не успели вбить все. Викинги пришли раньше. Можно попытаться посадить драккар на мель, как тогда Рагнара.
— Но до берега близко и многие спасутся.
— Зато и мы спасемся. Следи за рукой Куолы — в нужное время он почешет голову, а потом повернется к тебе.
Хастингс занял свое место на носу и повесил свой щит на борт. Куола тоже, как обычно, пошел на нос осматривать берега. Хастингс ударил в свой щит рукоятью меча, и щит издал тягучий низкий звон.
Алан тут же вскочил со своего места:
— Что это значит?
— Я должен объяснять скальду его же обычаи? Оге, когда король приговаривает к смерти своего ярла, то бьет в щит в знак того, что певец должен петь песню смерти, и Алан это знает.
— Я знаю это, Хастингс, но я не знал, что ты король, — ответил Алан.
— Я был всего лишь ярлом Хорика, конунга данов, как до меня — Рагнар. Но сейчас я объявляю себя повелителем бриттов.
— Оге, могу ли я спеть твою песню смерти?
— Начинай, — ответил я, — но боюсь, ты не успеешь ее окончить.
— Для короткой песни времени хватит. После твоей смерти пройдут века. Я назову ее «Смерть Оге Дана».
Алан сел на корме, достал арфу, и его пальцы побежали по струнам. В этот момент в его мыслях рождались образы и звуки его новой песни. И он запел.
— Чего ждете вы ночью, добрые женщины?
Есть ли новости о королеве? — печалился Гофри Король.
— Она родила тебе сына, прекрасного, словно бог,
А фея подарила ему имя и дорогое кольцо.
— О, как нарекли его, добрые женщины,
О, назовите мне имя, — все спрашивал Гофри Король.
— Зовут его Оге, он будет прославлен
И подвиг он совершит, защищенный кольцом!
— Какая же фея его нарекла, скажите мне, женщины?
И чем он отдарит ее? — спрашивал Гофри Король.
— Черноволосая фея Моргана ему подарила кольцо,
И смерть при Ронсевале будет платой за то.
— Стой! — закричал Хастингс, покраснев так, что стало не видно ран. И когда смолкли звуки песни и струны прекрасной арфы стихли, продолжил: — Алан, что значит эта нелепость? Гофри был королем франков во времена Кловиса. А битва при Ронсевале произошла девяносто лет назад между отрядом Карла Великого и сарацинами.
— Если ты потерпишь, то услышишь, как Оге стал паладином Карла Великого. Я думаю, он убьет сына Карла Великого, чтобы отомстить за своего, позже он переоденется им и встретит в единоборстве короля сарацин. Если тебе не нравится, что он погибнет с Роландом при Ронсевале, можно его усыпить волшебным сном. Если хочешь, я сделаю его одним из рыцарей Круглого Стола короля Артура.
— А кем будет Хастингс? — ухмыляясь, поинтересовался я.
— Хастингс? Кто он? А, да, он будет кухарем, переодевшимся рыцарем.
— Только тебе придется поторопиться, — перебил Хастингс. — Времени не так уж много.
Алан вновь стал перебирать струны и запел. Стоя перед первыми рядами гребцов так, что нас разделяла половина корабля, Хастингс смотрел на быстро скользивший берег. Лицо Алана светилось странным светом. Кормщик в это время пил, и не заметил вытянутой руки Куолы, спокойно перешедшего на корму. Эгберт и даже Меера не отрывали глаз от вдохновенного лица певца. Энит закрыла лицо своими полными руками. Марри-Кулик пытался что-то насвистывать, и его лицо блестело от пота.
Китти со спокойным взором ждала знака резать мои путы. Но Убби, довольно знал ее, и потому не спускал с нее глаз. Хастингс сказал, что времени не много, но он и не подозревал насколько он прав.
Я стоял позади навеса, по-прежнему опираясь спиной на его стойку. Странная, пьянящая сила клокотала во мне. Несмотря на отсутствие руки, я был охотником, мореходом и воином, способным нанести быстрый, смертельный удар. Я чувствовал каждый свой мускул, я жил. Я умру, конечно, насильственной смертью, но это будет не сейчас. Головокружение прошло. Я знал, что даже без руки я могу одним прыжком оказаться на крыше навеса.
Я повернул голову и встретился взглядом с Морганой. Тогда я опустил глаза на меч, взятый у Аэлы. Моргана подошла ко мне. Ее взор светился нежным светом.
В этот миг боковым зрением я увидел Куолу, который принялся яростно чесать голову. Я знал, что его сердце билось спокойно, совсем не так быстро, как мое.
Рука Морганы медленно подбиралась к рукояти, когда дурень Убби, которого не интересовали песни, оторвал свой недоверчивый взгляд от Китти и лениво взглянул на меня.
— Я хочу отдать тебе на память свой меч, — сказал я негромко, чтобы только она и Убби слышали меня. — На рукоятке нет навершия, но это все, что есть у однорукого.
Убби не обратил на нас внимания и вновь повернулся к Китти. На лице Морганы вспыхнул яркий румянец. Она попыталась что-то сказать, но не смогла. Я кивнул. Алан продолжал петь, а Куола ждал.
Никто не видел, как она вытащила меч. Незаметно Моргана перерезала веревки, стягивающие мои колени. Кровообращение быстро восстановилось; Куола смотрел на меня. Я взял меч в зубы, ухватился рукой за навес и попытался подтянуться.
Должно быть, острые глаза Мееры заметили блеск стали, потому что она повернула голову в нашу сторону. Моргана не видела этого, да и все равно, мы уже зашли слишком далеко. Она придерживала меч, чтобы он не мешал мне, и одним сильным толчком я оказался на крыше. В этот момент Меера подняла тревогу, указывая на нас. Я наклонился и протянул Моргане руку, он уцепилась за нее, и я втащил принцессу наверх. В этот момент корабль резко дернулся.
Словно великан подхватил меня и швырнул вперед. Будто сокол, я прыгнул, ускоряя свой полет, несясь на крыльях любви и ненависти. Я не чувствовал веса Морганы, она была частью меня, и от этого сила, мчащая нас, становилась еще больше. Прямо перед собой я увидел Кулика, вскочившего и готового поймать Моргану. Я выпустил ее, и Марри крепко обхватил ее за колени.
Атакующий сокол не сводит глаз со своей добычи. Я упустил свою только на мгновение, когда от толчка Хастингс упал на колени. Я бросился на него, и лицо его было так близко, что я мог разглядеть каждый из девяти шрамов. Но я был у цели, и у меня не было времени. Я едва успел схватить рукоять меча и нанести удар.
Это было последнее, что я видел. Я провалился во тьму. Впоследствии гребцы, которые устояли на ногах и видели происходившее, рассказывали, что я летел вперед, зажав рукоять «Мстителя» в зубах, и лезвие походило на огромный клюв сокола-оборотня. Никто не заметил, как меч оказался в моей руке, и как я ударил. Но когда они посмотрели на Хастингса, придавленного моим телом, меч уже глубоко сидел у него в груди.
Глава девятнадцатая
СУДЬБА
Когда я очнулся, мне стало страшно. Но мои глаза быстро прояснились, пелена расступилась. И тогда меня переполнило удивление, столь сильное, что оно походило на испуг. Хастингс лежал на спине, и в его груди торчал мой меч, раскачиваясь в такт его дыханию. Он был еще жив, и когда его глаза встретились с моими, я увидел в них что-то вроде приветствия.
В безотчетном страхе оттого, что он может вытащить меч из груди и ударит меня, я откатился от него в такой спешке, что стоявшие вокруг викинги расхохотались. Этот звук, такой мирный, вернул мне способность нормально соображать. Я поверил в чудо своего избавления от Хастингса и попытался осмыслить происходящее.
У многих викингов текла кровь, но никто не был ранен серьезно, а двойной киль спас севший на мель корабль от сильных повреждений. Белая ряса брата Годвина предстала перед моим взором одновременно с черными кудрями Морганы. Он поднялся к нам с «Гримхильды» и встал с ней рядом, словно желая защитить. Энит одиноко стояла на коленях, молясь. Меера держалась возле Убби, ее глаза блестели, а лицо обрело какую-то странную, печальную красоту. Эгберт гордо выпрямился, пытаясь выглядеть как король, но я даже не повернул головы в его сторону.
— Вы смеетесь! — крикнула Меера своим звучным голосом. — Вы, викинги, всегда смеетесь, когда вам следовало бы плакать над своей глупостью! И ты, Убби, смеялся тоже — я видела.
— Я не мог удержаться, Меера! — Убби попытался придать своему лицу пристыженное выражение.
— Твой отец и твой брат убиты рабом-выскочкой Ты не только дурак, но и трус. Почему бы тебе не вырезать ему Красного Орла, как хотел Хастингс?
— Заткнись, или я поступлю с тобой, как он. Говорят тебе, надо подождать! Я поговорю с Хастингсом, когда ему станет лучше. Он потерял не так уж много крови.
— Хастингс умрет, как только будет вынут меч, — заговорил Годвин, — ноя согласен с тобой, Убби, хватит убийств.
— Тогда я поговорю с Иваром и Бьёрном, — продолжал Убби, — мы должны это обсудить все вместе.
В безотчетном страхе оттого, что он может вытащить меч из груди и ударит меня, я откатился от него в такой спешке, что стоявшие вокруг викинги расхохотались. Этот звук, такой мирный, вернул мне способность нормально соображать. Я поверил в чудо своего избавления от Хастингса и попытался осмыслить происходящее.
У многих викингов текла кровь, но никто не был ранен серьезно, а двойной киль спас севший на мель корабль от сильных повреждений. Белая ряса брата Годвина предстала перед моим взором одновременно с черными кудрями Морганы. Он поднялся к нам с «Гримхильды» и встал с ней рядом, словно желая защитить. Энит одиноко стояла на коленях, молясь. Меера держалась возле Убби, ее глаза блестели, а лицо обрело какую-то странную, печальную красоту. Эгберт гордо выпрямился, пытаясь выглядеть как король, но я даже не повернул головы в его сторону.
— Вы смеетесь! — крикнула Меера своим звучным голосом. — Вы, викинги, всегда смеетесь, когда вам следовало бы плакать над своей глупостью! И ты, Убби, смеялся тоже — я видела.
— Я не мог удержаться, Меера! — Убби попытался придать своему лицу пристыженное выражение.
— Твой отец и твой брат убиты рабом-выскочкой Ты не только дурак, но и трус. Почему бы тебе не вырезать ему Красного Орла, как хотел Хастингс?
— Заткнись, или я поступлю с тобой, как он. Говорят тебе, надо подождать! Я поговорю с Хастингсом, когда ему станет лучше. Он потерял не так уж много крови.
— Хастингс умрет, как только будет вынут меч, — заговорил Годвин, — ноя согласен с тобой, Убби, хватит убийств.
— Тогда я поговорю с Иваром и Бьёрном, — продолжал Убби, — мы должны это обсудить все вместе.