Стрелок поворчал еще немного и прекратил разговор на эту тему. Двое парней начали гонять проколотый мяч. К ним присоединилось еще несколько ребят, а потом и две девушки. Минут через десять от игры в футбол они незаметно перешли к "догонялкам". И как раз в тот момент, когда три парня отрывали пятерых своих приятелей от девушек, схвативших мяч. Стрелок поднял глаза и увидел, что на стоянке появился какой-то высокий человек и остановился в нескольких метрах от игравших. Он не произнес ни слова, а просто стоял и смотрел; последние лучи заходящего солнца играли в его серебристых волосах, а высокий жесткий воротник ярким белым пятном выделялся на фоне черного одеяния. Стрелок похлопал по плечу парня, стоявшего к нему ближе других, и через минуту игра прекратилась-ее участники медленно поднялись на ноги и, осторожно отряхивая пыль, уставились на молчаливую фигуру. Инстинктивно, из чувства солидарности, они сбились в кучу, и тогда человек заговорил.
- Меня зовут Тренч, - сказал он. Молодые люди сразу насторожились. Его голос, голос образованного человека, звучал властно, а следовательно враждебно. - Я пришел сюда поговорить с вами. Со всеми.
Стрелок почувствовал, что кто-то подтолкнул его вперед, пробормотав:
- Должно быть это он, тот, кто жаловался.
Выйдя вперед, Стрелок прочистил горло, но произнести ничего не смог. Он нуждался в подсказке. А пока молча стоял, испытывая лишь чувство неловкости.
- Мне стало известно, что вы регулярно приезжаете сюда, на эту автомобильную стоянку. И, будучи здесь, вы ведете себя, как я вижу, ненамного лучше диких животных. Вы принесли с собой шум, вы принесли с собой буйство. Вы нарушили спокойный ход жизни в нашей деревне. Вы не живете здесь, и поэтому я прошу вас вернуться туда, где вы научились своим диким выходкам. - Обращаясь к ним, Тренч смотрел прямо в центр группы, чтобы каждый из них ощутил на себе его взгляд. С Библией в скрещенных руках, викарий являл собой поразительную картину. Его лицо было спокойно, но глаза светились горячечным блеском, моргая, он медленно опускал веки, а потом так же медленно поднимал их.
Стрелок не имел ни малейшего представления, как ему вести себя по отношению к викарию, Во всяком случае, пока не имел. Он всегда считал, что любого человека можно поставить на место, стоит только достаточно изучить его.
- Вы не уважаете тела, которым наделил вас Господь, продолжал Тренч, слегка потряхивая головой и не меняя выражения глаз. - Своим присутствием вы оскорбляете глаза и уши порядочных людей. Многие годы мы надежно уберегали этот приход от разврата и вседозволенности. Я не отступлю и сейчас. Вы должны покинуть эту деревню, вы все.
Бесцеремонность и, можно сказать, безграничная надменность, прозвучавшая в словах Тренча, послужили тем толчком, который помог Стрелку обрести дар речи. И когда он заговорил, стало ясно, что он готов поставить на карту все, только б не выставить себя в идиотском свете.
- Почему бы вам не попытаться перевоспитать нас, викарий? Ведь это входит в ваши обязанности, что - нет? Вы не должны нас вот так просто отшвыривать и оставлять все как есть. Вы должны сделать из нас хороших мальчиков и девочек.
Глаза Тренча расширились.
- Мое дело - дело Господа... - Он несколько утратил свой величавый вид и поморщился, пытаясь овладеть собой. - Не дано тебе спрашивать с меня, но мне дано приказывать тебе... Тренч являл собой странное зрелище: одна из девушек не удержалась и прыснула в ладонь. Тренч поджал губы и выпрямился? В голове у него будто что-то заскрежетало. Знакомое ощущение. Оно появлялось всякий раз, когда с ним говорили в таком наглом и дерзком тоне. Его глаза с трудом фокусировались. Он должен сосредоточиться. "Спасение хорошо в более спокойные времена, когда нет большой опасности, нет чрезвычайных обстоятельств. Сейчас же пришло время отрезать и очищать. Дело Господа не терпит отлагательств".
Они смеялись над ним. Не громко и даже не вызывающе, но не скрывая своего веселья. Он напоминал им священников из старых фильмов на библейские темы. Вместо грозного представителя власти они видели пародию на проповедника, угрожающего огнем преисподней, и, кроме того, он показался им пьяным. Чувство неуверенности прошло, Стрелок почувствовал себя в своей стихии. Он подошел к викарию поближе. Для него викарий был просто ошалевшим старым священником.
- Ты что - управляющий Его делами, да? Он что - послал тебя, чтобы выгнать нас отсюда и освободить Ему место под Его небесные колесницы? - Все загоготали и, хлопая Стрелка по плечу, подначивали его идти дальше. - Ты нас одной левой разгонишь, да, начальник? Или твой большой приятель, что на небесах, поразит нас громом и молнией?
Тренч почувствовал, как сквозь туман в голове прорывается дикая ярость. Никто в жизни так с ним не разговаривал. Его достоинство священника втаптывали в грязь. Этот сброд оскорблял его духовный сан.
- Прекратить! - закричал он, и, подняв Библию над головой, потряс ею перед гоготавшей толпой. - Над Богом не насмехаться! Как вы смеете выказывать такое неуважение!
- Смеем, потому что мы просто дикие животные, - сказал Стрелок, уперев руки в боки и угрожающе выставив вперед подбородок. - Мы не уважаем наши тела, да и всех остальных тоже, если верить тебе.
Тренч опустил поднятую руку и указал ею на ворота.
- Уходите, убирайтесь отсюда. Я вам приказываю...
- Во имя Отца, Сына и Святого Духа, - закончил Стрелок, отчего его приятели взвыли от смеха.
- Это богохульство! - закричал Тренч и сделал шаг в сторону Стрелка, как будто собирался ударить его. Толпа притихла.
- Только попробуй, викарий, - сказал Стрелок тихим голосом, глаза его при этом сузились. - Только попробуй дотронуться до меня.
Тренч оцепенел. Что же он делает? Он ставил под угрозу все мероприятие. Если он применит рукоприкладство по отношению к одному из них, то остальные набросятся на него, изобьют, может быть, навсегда сделают его калекой. Как же он тогда сможет исполнить волю Господа? Он должен пойти на хитрость, он не должен доверяться слабой, ненадежной плоти. Он отступил назад.
- Я не намерен дотрагиваться до тебя. Но ты будешь наказан. Попомни мои слова. Приказываю тебе в последний раз покинь это место и больше никогда сюда не возвращайся!
Кто-то пренебрежительно фыркнул, и толпа опять разразилась смехом. Тренч продолжал стоять перед ними, кипя от негодования. И в этот момент появился Мэрриот, он быстро оценил обстановку.
- Так, викарий, - сказал он и, подойдя прямо к Тренчу, вызывающе сложил руки на груди. В костюме из зеленого шелка он походил на разбогатевшего букмекера. - Что все это значит?
Тренч уставился на него.
- Мне кажется, вы отлично знаете, что здесь происходит. Я потребовал от этих нечестивцев убраться с автомобильной стоянки. - Его лицо покраснело и покрылось потом. Ему было больно слышать, как эти варвары издеваются над Богом, и видеть, как они открыто попирают нравственность.
Лицо Мэрриота залилось краской.
- Вот как? Могу ли вас спросить, по какому праву вы здесь распоряжаетесь?
- По праву человека, стоящего на страже нравственности в этом приходе, - сказал Тренч срывающимся голосом. - У меня есть все права делать то, что я делаю.
- Послушайте, викарий, Я приказываю вам, - и у меня тоже есть на это все права: убирайтесь отсюда, и немедленно. Вы мешаете моим клиентам. Если вы не уйдете, я вызову полицию, чтобы вас отсюда убрали. Понятно?
Тренч потерял дар речи. Он посмотрел на скалящихся в ухмылке юнцов, потом опять на Мэрриота. Его окружала стена неприятия.
- Проваливайте, мистер Тренч. Я не шучу. - В свое время Мэрриот работал вышибалой и знал, когда человеку можно спокойно поддать. А Тренч нервничал, был ошеломлен. Самое время дать заключительный аккорд. - Я сейчас ухожу. И если, выглянув из окна, я все еще увижу вас здесь, то подниму трубку, и полицейские прибудут через две минуты. - Он повернулся и, подмигнув Стрелку, зашагал прочь, в сторону бара.
Тренч последний раз пристально посмотрел на стоявшую перед ним молодежь - он вглядывался в каждое лицо и везде видел только злорадство и скрывающуюся за усмешкой враждебность. Никакой надежды на исправление, подумал он. Но Господь восторжествует. Он попробовал действовать напрямую и потерпел неудачу, но эта неудача только разожгла огонь его решимости. Любой ценой, какой бы она ни была, это место будет очищено от скверны.
Когда он повернулся и шел к выходу, кто-то кинул ему вслед пустую банку из-под пива и выкрикнул:
- Вот так-то, проваливай, викарий!
Он шел ровным шагом, с высоко поднятой головой и чувствовал, как крепнет его решимость. Они еще понесут кару, и Уэлсфорд избавится от них. Ему предстоял еще один визит, и он старался собраться с мыслями. От неожиданного звука за спиной он вздрогнул и отскочил в сторону - со стоянки на бешеной скорости выскочил мотоцикл и, проносясь мимо, едва не задел его. За ним выскочил еще и еще один, и, проезжая мимо, водители и их пассажиры смеялись и тыкали в него пальцами. О, что за время наступило, если люди позволяют себе спокойно насмехаться над священным лицом! Когда гул моторов стих, Тренч с трудом сглотнул и сделал несколько глубоких вдохов и выдохов. Он заставил себя успокоиться. В конце концов сильные чувства и достойный вид вполне совместимы. А во время посещения клуба консерваторов он хотел выглядеть невозмутимым и рассудительным.
Незадолго до появления Тренча в клубе консерваторов несколько его членов как раз обсуждали личность викария. Письмо, которое он прислал в адрес клуба, прикололи к доске объявлений среди прочих забавных вещиц, и, хотя поначалу требования викария вызвали волну негодования, вскоре они превратились всего лишь в предмет для шуток. Банти Кармишел, одна из самых шумных женщин, регулярно посещавших клуб, припомнила, как мистер Тренч отчитал ее однажды за то, что она припарковала свою машину рядом с церковными воротами. А в следующее воскресенье он произнес проповедь о развязности и невоспитанности крашеных девиц, разъезжающих на грохочущих машинах. Другие тоже припомнили нечто подобное. Не подлежал сомнению тот факт, что Тренч рассматривал свой приход как мир в миниатюре, и когда он сталкивался с проявлениями зла, то открыто писал о них в местном журнале и громко говорил с кафедры проповедника. Если речь шла о греховности, то прихожане могли быть уверены, что Тренч говорит о ком-то из местных жителей. У людей даже существовала игра - кто угадает, кого имел в виду викарий.
- Викарий чрезмерно религиозен и недостаточно человечен, - заметил своим властным голосом полковник Роджерс, опираясь о стойку бара. - Он даже говорит, словно читает по Библии, сами знаете. Я несколько раз с ним сталкивался и не припомню ни одного случая, когда бы его высказывания не напоминали какие-нибудь строки из Священного Писания.
Долли, сидевшая на вращающемся стуле у стойки бара, кивнула головой в знак согласия.
- Совершенная правда. Старый дурак всегда говорит так, будто он не от мира сего, А на Пасху! Боже мой!
- А что произошло на Пасху? - с интересом спросила Банти.
- Так вот, два года подряд мы ходили на Пасху на церковную службу. Викарий вел себя как сумасшедший. Он чуть ли не бился в припадке, когда со своей маленькой кафедры яростно вещал об исправлении, о Божьем спасении и всем таком прочем, и все же, когда он говорил, как все должны быть счастливы, вид у него был жалкий. Он, правда, маньяк.
- Совершенно верно, - вмешался в разговор полковник. - И оба раза в его глазах стояли слезы. Да, впечатление было просто угнетающее, хуже не бывает. Больше мы туда не ходим. В любом случае я всегда считал, что религия - это дело личное.
Несколько человек одобрительно буркнули. Здесь никто никогда не исповедовал атеизм или агностицизм. Эти вещи им были совершенно чужды. К тому же среди атеистов и агностиков встречалось слишком много большевиков и длинноволосых интеллигентов. Все члены клуба, до последнего человека, исповедовали христианство, но церковь не посещали, впрочем один из их числа, школьный учитель, недавно дал подходящее обоснование такому их поведению. Религия - личное дело каждого, а потому не стоит беспокоиться, и теперь частенько то один из них, то другой подчеркивал, что его вера носит личный характер. Как жаль, подумала Долли, что не нашлось подходящих слов, чтобы оправдать другие их недостатки.
- Мне кажется, от него в дрожь бросает, - сказала девица с зубами как у кролика и великолепной фигурой. Она была замужем за местным строителем, и ее сексуальная распущенность стала притчей во языцех, но прямо ей об этом никто не говорил. Она считала, что от всех бросает в дрожь. Стоило кому-нибудь из членов клуба посмотреть на нее, как она тут же заявляла, что от него бросает в дрожь; делала она это явно намеренно, чтобы успокоить своего мужа, который был намного старше ее и, кроме того, столь же ревнив, сколь его жена талантлива в постельных забавах.
- Он так на тебя смотрит, когда идешь по улице... - продолжила она. - Уставится своими большими глазами, губы плотно сжаты. Все время кажется: вот-вот плюнет. И никогда не заговорит с тобой. Очень грубый, правда.
Полковник сделал попытку вернуться к самому очевидному недостатку Тренча.
- Ему в дом нужна женщина, - заявил он. - Он уже двадцать с лишним лет торчит там совершенно один. Он закис и налился желчью. И ничего не знает, кроме религии. Вот почему он потерял связь с реальностью, да. Он ведет очень неестественный образ жизни. А женщина могла бы отвлечь его от Библии. А может быть, и оживить чуток.
Все рассмеялись. Строитель похлопал свою жену по плечу.
- Почему бы тебе не пойти к нему и не дать ему немного тепла, дорогая? - Он от души рассмеялся своей маленькой шутке, другие же только ухмыльнулись и с глупым видом посмотрели друг на друга. Он всегда говорил своей жене подобные вещи. Ему нравилось видеть, как она ужасается от таких предложений. Это успокаивало его.
- О, какой ужас! - ответила она, содрогнувшись, как будто ей бросили что-то скользкое за шиворот. Ее муж удовлетворенно улыбнулся. Вот же олух, подумал полковник, который сам несколько раз баловался с его женой.
Долли решила отойти от темы викария и, хлопнув ладонями по тощим коленкам, произнесла:
- Скажем обо всем этом прямо и открыто - у викария просто нечиста совесть. Он помешан на грехе по той же самой причине, что и многие другие реформаторы. Причина эта - комплекс вины. Другого объяснения не требуется. Он очень странный человек, довольно суровый и старомодный, и страдает комплексом, который старается перенести на остальных жителей деревни. Аминь.
Полковник заказал для присутствующих еще по одной и как раз собирался расплатиться, когда услышал шепот Банти:
- Легок на помине!
Роджерс повернулся - в дверях бара стоял Тренч и смотрел на него тяжелым, пристальным взглядом. Вид у него был больной.
- Викарий, какая приятная неожиданность! Присоединитесь к нам?
- Я не употребляю алкоголь. - Тренч тряхнул головой.
Люди, находившиеся в баре, сделали вид, что заняты разговорами или смотрят в окно, однако они все превратились в глаза и уши. Викарий в баре являл собой не менее странную картину, чем борзая на ипподроме.
- Вы, хм, пришли повидаться со мной, викарий? - Роджерс пальцем пригладил усы. Он нервничал. Тренч пристально смотрел в одну точку, которая, казалось, находилась в центре лба полковника. Перед тем как заговорить, он сцепил перед собой руки - в руках он все еще держал Библию.
- Я пришел повидаться со всеми вами, - сказал он, переводя гипнотизирующий взгляд с полковника на остальных присутствующих, которым становилось все труднее делать вид, будто их это не касается. Голос Тренча звучал пронзительно, казалось, викарий вот-вот закричит. - Я не удовлетворен вашим ответом на мое письмо. Мой долг повелевает мне употребить все имеющиеся в моем распоряжении средства, чтобы положить конец греховной распущенности и моральному разложению, захлестнувшим этот приход. Вы обратились с ходатайством о расширении продажи спиртных напитков. Вы должны отказаться от своего намерения. Вы должны остановиться и подумать о своем положении, о своей ответственности перед другими. О своем долге перед Богом.
Клуб консерваторов за всю историю своего существования не видел ничего более удивительного. Никто не мог припомнить, чтобы когда-нибудь в стенах клуба происходило нечто, столь же захватывающее. Случались скандальчики, иногда дело доходило до рукоприкладства, вечно строились догадки о том, кто с кем спит. И поэтому просто не верилось, что в дверном проеме бара стоит викарий с сумасшедшими глазами и вопит о грехе и долге перед Богом.
Роджерс был президентом клуба, и поэтому, очевидно, ему следовало ответить за всех остальных. Он прочистил горло, поправил галстук и помотал головой наподобие того, как это делает старший чин перед тем, как устроить разнос своему подчиненному.
- А теперь послушайте меня, викарий. У вас нет никакого права устраивать здесь шум и выдвигать подобные требования. Есть правила, вы знаете...
- Правила? - Тренч сделал шаг вперед, его землисто-серое лицо слегка покраснело. - Правила? Как вы можете отстаивать свои жалкие правила, когда вы пренебрегаете. Богом и Его правилами? Вам никому в голову не приходило, что вы, всездесь присутствующие, впустую расточаете драгоценное время?
Он снова окинул взглядом бар. Все притихли. Некоторые не скрывали злости, другие казались смущенными, кое-кто ухмылялся. Но все молчали.
- Существует правило, что вы не должны бесчестить свою плоть. И тем не менее вы сидите здесь и вливаете яд в ваши желудки, одурманиваете ваш разум дымом. Существует еще одно правило, согласно которому вы должны проявлять милосердие к ближним своим, однако вы приходите сюда сокращать свою жизнь и тратить деньги на яд. Было бы гораздо лучше, если бы вы употребили эти деньги на покупку хлеба для нуждающихся.
- На это у нас есть развитая система социального обеспечения! - выкрикнул кто-то возмущенно.
Тренч повернулся и пристально посмотрел на говорившего.
- Кое-кто из апостолов тоже переходил на противоположную сторону, не так ли? - Человек, задавший вопрос, некоторое время смотрел Тренчу в глаза, потом не выдержал и отвел взгляд; он попытался сказать что-то еще, но язык не слушался его.
Тренч опять обратил свое внимание на полковника.
- Я мог бы привести еще одно правило, - продолжал он уже обычным своим низким голосом, который раскатами разносился по бару. - Бог запрещает вам оскорблять слуг господних, а также насмехаться над ними или их словами. Как представитель Господа Бога я приказываю вам отказаться от ваших планов. Пьянство - отвратительное зло. Вы ступили на преступный путь. Итак, что вы собираетесь предпринять?
Роджерс быстро огляделся вокруг. Подошли люди из бильярдной - они слушали через окна для раздачи. В открытое окошко выглядывал официант, у него отвисла челюсть и, как и все остальные, он ждал, когда Роджерс встанет на защиту членов клуба.
- Немедленно убирайтесь отсюда, - сказал Роджерс, лицо его при этом стало пунцовым. - Я впервые в жизни сталкиваюсь с подобной наглостью. Я свяжусь с вашим епископом, Тренч. Какая самонадеянность, черт возьми!
Тренч выпрямился, и полковник инстинктивно отступил назад.
- Значит, вы не прислушаетесь к моим словам?
- Конечно, нет. - Роджерс одернул манжеты и расправил плечи. - Работа клуба вас совершенно не касается. Если вы хотите получить право голоса, то для этого необходимо стать членом клуба. Но могу с уверенностью сказать, что здесь нет ни одного человека, который бы поддержал ваше заявление. А сейчас извольте выйти вон.
- Очень хорошо, - Тренч повернулся и молча проследовал в прихожую. Около двери он оглянулся и направил длинный прямой палец в сторону Роджерса: - Повеления Господа будут исполнены. Он восторжествует. Вы увидите.
С этими словами Тренч медленно вышел из бара. Полковник Роджерс повернулся к стойке и попросил бармена налить ему двойной коньяк. Он взял рюмку дрожащими пальцами и одним глотком наполовину осушил ее.
- Так-то лучше, - сказал он и вздохнул с облегчением; от выпитого глаза его увлажнились и в желудке разлилась приятная теплота.
- Этого кретина необходимо изолировать. Он совсем спятил.
- От него в дрожь бросает, - сказала жена строителя. Долли, все еще сидевшая у стойки, вся передернулась, будто замерзла.
- Мне кажется, викарий обладает абсолютной верой в себя, - сказала она. - Он вселяет в меня ужас.
Тренч ровным шагом поднялся по дорожке к парадной двери своего дома и вошел внутрь. Он пытался, говорил он себе. Он увещевал их. А они отмахнулись от его слов. Они с презрением отвергли его. Они отказались исполнить повеление Господа. Теперь они всю свою жизнь будут раскаиваться в этом. Нет никаких сомнений, что при общении с варварами увещевания бесполезны.
Он повесил накидку и шляпу в прихожей и сразу же направился в кабинет. Там он включил настольную лампу, сел за стол и достал из ящика несколько брошюр. "Познай врага", пробормотал он, глядя на название. Наконец он дошел до брошюрки под названием "Методы ведения партизанской войны в городе". Все брошюрки были приобретены им в одном из Лондонских издательств - он получал их по почте. Тренчу они были нужны для исследования болезней современного общества. А теперь он мог найти им и практическое применение. Он положил брошюру перед собой на стол и посмотрел на лежавшие рядом три письма. "Сожалейте о дне, когда вы надругались над Богом, Господом вашим", - сказал он и смахнул письма в корзину для мусора. Открыв брошюру на первой странице, он положил руки на подлокотники кресла и углубился в чтение.
Глава IV
Возбуждение Тома Редклифа начало раздражать его подружку. Для нее демонстрация фильма в субботу вечером была всего лишь демонстрацией фильма; она не видела оснований для того, чтобы веселиться, носиться по комнате, распевать дикие песни и каждые несколько минут выкрикивать: "Долой церковь!" Но именно это он и проделывал. Он проснулся в семь утра; теперь уже пробило пять часов вечера, а он продолжал все в том же духе. Голди - это было не настоящее ее имя, а то, что ей дал Редклиф - попыталась улизнуть от него. Но он настоял на том, чтобы она осталась и помогла ему. Скука смертная. Ей пришлось расставлять стулья в зале общественного центра, долго стоять с веревкой в руке, пока Редклиф выравнивал экран, развешивать афиши, устанавливать стол в глубине зала и раскладывать на нем бланки для желающих вступить в общество и программки. Кроме того, ей пришлось готовить бесконечное число чашек кофе. Все это было ей не по душе. Она хотела, чтобы ее нежили и лелеяли. Если так будет продолжаться и дальше, она уйдет. Она не собирается всю ночь горбатиться в постели, а на следующий день надрываться как тягловая лошадь, и все только ради одного удовольствия и крыши над головой. Загнанные лошади никому не нужны.
Она выкроила десять минут и, усевшись на полу, собралась было привести свои ногти в порядок, но не успела. В зал с грохотом ввалился красный от натуги Редклиф. Он нес шестнадцатимиллиметровый проектор в одной руке и тяжелый трансформатор в другой.
- Голди, быстро...
Голди вскочила на ноги; интересно, подумала она, не заработал ли он спасительную для нее грыжу.
- Вытащи подставку для проектора в центр зала. - Задыхаясь и с трудом переставляя ноги, он кивнул головой в сторону подставки. - Не хочу ставить эти штуки на пол, иначе я их больше не подниму.
Голди подбежала к подставке и начала ее подтягивать к центру. Но она дернула подставку слишком сильно, и бутылочка с клеем для пленки свалилась на пол и разлетелась вдребезги.
- Боже милостивый, ты хоть что-нибудь умеешь делать? Редклиф поставил свой груз на пол, схватил тряпку и, опустившись на колени, принялся вытирать лужу. - Смотри, что ты наделала! - взвизгнул он. - Теперь этот чертов лак облезет. Пресвятая дева, да они с меня шкуру сдерут за это. Ты, сучка безмозглая...
Редклиф оторвал взгляд от пола и сделал это как раз вовремя - лицо Голди сморщилось, по нему ручьем потекли слезы.
- К черту твое дерьмовое общество кинолюбителей!
Она убежала в угол, бросилась в кресло и принялась судорожно искать носовой платок в карманах джинсов. Редклиф посмотрел на нее с секунду, бросил тряпку на остатки лужи и подошел к ней. Он обнял ее за плечи и ущипнул за щеку. Голди попробовала сбросить с себя его руку.
- Извини, малышка. Просто я закрутился, сама понимаешь, такой день и все такое прочее...
- А пошел ты! - огрызнулась Голди и вывернулась из его объятий.
- Ну, Голди, прекрати, ты же знаешь - я не хотел тебя обидеть. Когда столько всего навалилось, можно что-нибудь и ляпнуть.
- Дело не только в том, что ты сказал. Дело в твоем отношении ко мне в целом. Ты обращаешься со мной, как с прислугой, ты командуешь мной. - Она шмыгнула носом и взяла протянутый им носовой платок. - Я не привыкла к этому. Ты совсем не уважаешь меня. - По выражению лица Редклифа она поняла, что он приготовился к обороне, и ее понесло. Они в первый раз ругались по-настоящему. - Ты просто пользуешься мною, теперь мне это понятно. Тебе лишь бы трахнуть меня да заставить работать. Я для тебя шлюха и рабочая лошадка в одном лице, и все. Хорош гусь! Надоело до чертиков - я ухожу. Она поднялась, чтобы выполнить свою угрозу.
Редклиф подключил все свое обаяние и последовал за ней с распростертыми руками.
- Что я буду без тебя делать? Черт! Если ты уйдешь, я тоже сверну здесь все и уйду. Голди, твоя помощь неоценима. Ну, я малость погорячился, но ты сама понимаешь, что за день сегодня и какое у меня состояние. Сегодня у нас "Виридиана". Это вещь. Мощный удар по всем твердолобым ревнителям загнивающей веры. Мы сделали это вместе, дорогая. Ты и я. Не кто-то там со стороны, не надоедливые молокососы, а только ты да я. - Он обнял ее и прижался губами к ее уху, зная, что победил. - Прости меня, Голди. Ты мне нужна, очень нужна. Он с нежностью поцеловал ее.
- Меня зовут Тренч, - сказал он. Молодые люди сразу насторожились. Его голос, голос образованного человека, звучал властно, а следовательно враждебно. - Я пришел сюда поговорить с вами. Со всеми.
Стрелок почувствовал, что кто-то подтолкнул его вперед, пробормотав:
- Должно быть это он, тот, кто жаловался.
Выйдя вперед, Стрелок прочистил горло, но произнести ничего не смог. Он нуждался в подсказке. А пока молча стоял, испытывая лишь чувство неловкости.
- Мне стало известно, что вы регулярно приезжаете сюда, на эту автомобильную стоянку. И, будучи здесь, вы ведете себя, как я вижу, ненамного лучше диких животных. Вы принесли с собой шум, вы принесли с собой буйство. Вы нарушили спокойный ход жизни в нашей деревне. Вы не живете здесь, и поэтому я прошу вас вернуться туда, где вы научились своим диким выходкам. - Обращаясь к ним, Тренч смотрел прямо в центр группы, чтобы каждый из них ощутил на себе его взгляд. С Библией в скрещенных руках, викарий являл собой поразительную картину. Его лицо было спокойно, но глаза светились горячечным блеском, моргая, он медленно опускал веки, а потом так же медленно поднимал их.
Стрелок не имел ни малейшего представления, как ему вести себя по отношению к викарию, Во всяком случае, пока не имел. Он всегда считал, что любого человека можно поставить на место, стоит только достаточно изучить его.
- Вы не уважаете тела, которым наделил вас Господь, продолжал Тренч, слегка потряхивая головой и не меняя выражения глаз. - Своим присутствием вы оскорбляете глаза и уши порядочных людей. Многие годы мы надежно уберегали этот приход от разврата и вседозволенности. Я не отступлю и сейчас. Вы должны покинуть эту деревню, вы все.
Бесцеремонность и, можно сказать, безграничная надменность, прозвучавшая в словах Тренча, послужили тем толчком, который помог Стрелку обрести дар речи. И когда он заговорил, стало ясно, что он готов поставить на карту все, только б не выставить себя в идиотском свете.
- Почему бы вам не попытаться перевоспитать нас, викарий? Ведь это входит в ваши обязанности, что - нет? Вы не должны нас вот так просто отшвыривать и оставлять все как есть. Вы должны сделать из нас хороших мальчиков и девочек.
Глаза Тренча расширились.
- Мое дело - дело Господа... - Он несколько утратил свой величавый вид и поморщился, пытаясь овладеть собой. - Не дано тебе спрашивать с меня, но мне дано приказывать тебе... Тренч являл собой странное зрелище: одна из девушек не удержалась и прыснула в ладонь. Тренч поджал губы и выпрямился? В голове у него будто что-то заскрежетало. Знакомое ощущение. Оно появлялось всякий раз, когда с ним говорили в таком наглом и дерзком тоне. Его глаза с трудом фокусировались. Он должен сосредоточиться. "Спасение хорошо в более спокойные времена, когда нет большой опасности, нет чрезвычайных обстоятельств. Сейчас же пришло время отрезать и очищать. Дело Господа не терпит отлагательств".
Они смеялись над ним. Не громко и даже не вызывающе, но не скрывая своего веселья. Он напоминал им священников из старых фильмов на библейские темы. Вместо грозного представителя власти они видели пародию на проповедника, угрожающего огнем преисподней, и, кроме того, он показался им пьяным. Чувство неуверенности прошло, Стрелок почувствовал себя в своей стихии. Он подошел к викарию поближе. Для него викарий был просто ошалевшим старым священником.
- Ты что - управляющий Его делами, да? Он что - послал тебя, чтобы выгнать нас отсюда и освободить Ему место под Его небесные колесницы? - Все загоготали и, хлопая Стрелка по плечу, подначивали его идти дальше. - Ты нас одной левой разгонишь, да, начальник? Или твой большой приятель, что на небесах, поразит нас громом и молнией?
Тренч почувствовал, как сквозь туман в голове прорывается дикая ярость. Никто в жизни так с ним не разговаривал. Его достоинство священника втаптывали в грязь. Этот сброд оскорблял его духовный сан.
- Прекратить! - закричал он, и, подняв Библию над головой, потряс ею перед гоготавшей толпой. - Над Богом не насмехаться! Как вы смеете выказывать такое неуважение!
- Смеем, потому что мы просто дикие животные, - сказал Стрелок, уперев руки в боки и угрожающе выставив вперед подбородок. - Мы не уважаем наши тела, да и всех остальных тоже, если верить тебе.
Тренч опустил поднятую руку и указал ею на ворота.
- Уходите, убирайтесь отсюда. Я вам приказываю...
- Во имя Отца, Сына и Святого Духа, - закончил Стрелок, отчего его приятели взвыли от смеха.
- Это богохульство! - закричал Тренч и сделал шаг в сторону Стрелка, как будто собирался ударить его. Толпа притихла.
- Только попробуй, викарий, - сказал Стрелок тихим голосом, глаза его при этом сузились. - Только попробуй дотронуться до меня.
Тренч оцепенел. Что же он делает? Он ставил под угрозу все мероприятие. Если он применит рукоприкладство по отношению к одному из них, то остальные набросятся на него, изобьют, может быть, навсегда сделают его калекой. Как же он тогда сможет исполнить волю Господа? Он должен пойти на хитрость, он не должен доверяться слабой, ненадежной плоти. Он отступил назад.
- Я не намерен дотрагиваться до тебя. Но ты будешь наказан. Попомни мои слова. Приказываю тебе в последний раз покинь это место и больше никогда сюда не возвращайся!
Кто-то пренебрежительно фыркнул, и толпа опять разразилась смехом. Тренч продолжал стоять перед ними, кипя от негодования. И в этот момент появился Мэрриот, он быстро оценил обстановку.
- Так, викарий, - сказал он и, подойдя прямо к Тренчу, вызывающе сложил руки на груди. В костюме из зеленого шелка он походил на разбогатевшего букмекера. - Что все это значит?
Тренч уставился на него.
- Мне кажется, вы отлично знаете, что здесь происходит. Я потребовал от этих нечестивцев убраться с автомобильной стоянки. - Его лицо покраснело и покрылось потом. Ему было больно слышать, как эти варвары издеваются над Богом, и видеть, как они открыто попирают нравственность.
Лицо Мэрриота залилось краской.
- Вот как? Могу ли вас спросить, по какому праву вы здесь распоряжаетесь?
- По праву человека, стоящего на страже нравственности в этом приходе, - сказал Тренч срывающимся голосом. - У меня есть все права делать то, что я делаю.
- Послушайте, викарий, Я приказываю вам, - и у меня тоже есть на это все права: убирайтесь отсюда, и немедленно. Вы мешаете моим клиентам. Если вы не уйдете, я вызову полицию, чтобы вас отсюда убрали. Понятно?
Тренч потерял дар речи. Он посмотрел на скалящихся в ухмылке юнцов, потом опять на Мэрриота. Его окружала стена неприятия.
- Проваливайте, мистер Тренч. Я не шучу. - В свое время Мэрриот работал вышибалой и знал, когда человеку можно спокойно поддать. А Тренч нервничал, был ошеломлен. Самое время дать заключительный аккорд. - Я сейчас ухожу. И если, выглянув из окна, я все еще увижу вас здесь, то подниму трубку, и полицейские прибудут через две минуты. - Он повернулся и, подмигнув Стрелку, зашагал прочь, в сторону бара.
Тренч последний раз пристально посмотрел на стоявшую перед ним молодежь - он вглядывался в каждое лицо и везде видел только злорадство и скрывающуюся за усмешкой враждебность. Никакой надежды на исправление, подумал он. Но Господь восторжествует. Он попробовал действовать напрямую и потерпел неудачу, но эта неудача только разожгла огонь его решимости. Любой ценой, какой бы она ни была, это место будет очищено от скверны.
Когда он повернулся и шел к выходу, кто-то кинул ему вслед пустую банку из-под пива и выкрикнул:
- Вот так-то, проваливай, викарий!
Он шел ровным шагом, с высоко поднятой головой и чувствовал, как крепнет его решимость. Они еще понесут кару, и Уэлсфорд избавится от них. Ему предстоял еще один визит, и он старался собраться с мыслями. От неожиданного звука за спиной он вздрогнул и отскочил в сторону - со стоянки на бешеной скорости выскочил мотоцикл и, проносясь мимо, едва не задел его. За ним выскочил еще и еще один, и, проезжая мимо, водители и их пассажиры смеялись и тыкали в него пальцами. О, что за время наступило, если люди позволяют себе спокойно насмехаться над священным лицом! Когда гул моторов стих, Тренч с трудом сглотнул и сделал несколько глубоких вдохов и выдохов. Он заставил себя успокоиться. В конце концов сильные чувства и достойный вид вполне совместимы. А во время посещения клуба консерваторов он хотел выглядеть невозмутимым и рассудительным.
Незадолго до появления Тренча в клубе консерваторов несколько его членов как раз обсуждали личность викария. Письмо, которое он прислал в адрес клуба, прикололи к доске объявлений среди прочих забавных вещиц, и, хотя поначалу требования викария вызвали волну негодования, вскоре они превратились всего лишь в предмет для шуток. Банти Кармишел, одна из самых шумных женщин, регулярно посещавших клуб, припомнила, как мистер Тренч отчитал ее однажды за то, что она припарковала свою машину рядом с церковными воротами. А в следующее воскресенье он произнес проповедь о развязности и невоспитанности крашеных девиц, разъезжающих на грохочущих машинах. Другие тоже припомнили нечто подобное. Не подлежал сомнению тот факт, что Тренч рассматривал свой приход как мир в миниатюре, и когда он сталкивался с проявлениями зла, то открыто писал о них в местном журнале и громко говорил с кафедры проповедника. Если речь шла о греховности, то прихожане могли быть уверены, что Тренч говорит о ком-то из местных жителей. У людей даже существовала игра - кто угадает, кого имел в виду викарий.
- Викарий чрезмерно религиозен и недостаточно человечен, - заметил своим властным голосом полковник Роджерс, опираясь о стойку бара. - Он даже говорит, словно читает по Библии, сами знаете. Я несколько раз с ним сталкивался и не припомню ни одного случая, когда бы его высказывания не напоминали какие-нибудь строки из Священного Писания.
Долли, сидевшая на вращающемся стуле у стойки бара, кивнула головой в знак согласия.
- Совершенная правда. Старый дурак всегда говорит так, будто он не от мира сего, А на Пасху! Боже мой!
- А что произошло на Пасху? - с интересом спросила Банти.
- Так вот, два года подряд мы ходили на Пасху на церковную службу. Викарий вел себя как сумасшедший. Он чуть ли не бился в припадке, когда со своей маленькой кафедры яростно вещал об исправлении, о Божьем спасении и всем таком прочем, и все же, когда он говорил, как все должны быть счастливы, вид у него был жалкий. Он, правда, маньяк.
- Совершенно верно, - вмешался в разговор полковник. - И оба раза в его глазах стояли слезы. Да, впечатление было просто угнетающее, хуже не бывает. Больше мы туда не ходим. В любом случае я всегда считал, что религия - это дело личное.
Несколько человек одобрительно буркнули. Здесь никто никогда не исповедовал атеизм или агностицизм. Эти вещи им были совершенно чужды. К тому же среди атеистов и агностиков встречалось слишком много большевиков и длинноволосых интеллигентов. Все члены клуба, до последнего человека, исповедовали христианство, но церковь не посещали, впрочем один из их числа, школьный учитель, недавно дал подходящее обоснование такому их поведению. Религия - личное дело каждого, а потому не стоит беспокоиться, и теперь частенько то один из них, то другой подчеркивал, что его вера носит личный характер. Как жаль, подумала Долли, что не нашлось подходящих слов, чтобы оправдать другие их недостатки.
- Мне кажется, от него в дрожь бросает, - сказала девица с зубами как у кролика и великолепной фигурой. Она была замужем за местным строителем, и ее сексуальная распущенность стала притчей во языцех, но прямо ей об этом никто не говорил. Она считала, что от всех бросает в дрожь. Стоило кому-нибудь из членов клуба посмотреть на нее, как она тут же заявляла, что от него бросает в дрожь; делала она это явно намеренно, чтобы успокоить своего мужа, который был намного старше ее и, кроме того, столь же ревнив, сколь его жена талантлива в постельных забавах.
- Он так на тебя смотрит, когда идешь по улице... - продолжила она. - Уставится своими большими глазами, губы плотно сжаты. Все время кажется: вот-вот плюнет. И никогда не заговорит с тобой. Очень грубый, правда.
Полковник сделал попытку вернуться к самому очевидному недостатку Тренча.
- Ему в дом нужна женщина, - заявил он. - Он уже двадцать с лишним лет торчит там совершенно один. Он закис и налился желчью. И ничего не знает, кроме религии. Вот почему он потерял связь с реальностью, да. Он ведет очень неестественный образ жизни. А женщина могла бы отвлечь его от Библии. А может быть, и оживить чуток.
Все рассмеялись. Строитель похлопал свою жену по плечу.
- Почему бы тебе не пойти к нему и не дать ему немного тепла, дорогая? - Он от души рассмеялся своей маленькой шутке, другие же только ухмыльнулись и с глупым видом посмотрели друг на друга. Он всегда говорил своей жене подобные вещи. Ему нравилось видеть, как она ужасается от таких предложений. Это успокаивало его.
- О, какой ужас! - ответила она, содрогнувшись, как будто ей бросили что-то скользкое за шиворот. Ее муж удовлетворенно улыбнулся. Вот же олух, подумал полковник, который сам несколько раз баловался с его женой.
Долли решила отойти от темы викария и, хлопнув ладонями по тощим коленкам, произнесла:
- Скажем обо всем этом прямо и открыто - у викария просто нечиста совесть. Он помешан на грехе по той же самой причине, что и многие другие реформаторы. Причина эта - комплекс вины. Другого объяснения не требуется. Он очень странный человек, довольно суровый и старомодный, и страдает комплексом, который старается перенести на остальных жителей деревни. Аминь.
Полковник заказал для присутствующих еще по одной и как раз собирался расплатиться, когда услышал шепот Банти:
- Легок на помине!
Роджерс повернулся - в дверях бара стоял Тренч и смотрел на него тяжелым, пристальным взглядом. Вид у него был больной.
- Викарий, какая приятная неожиданность! Присоединитесь к нам?
- Я не употребляю алкоголь. - Тренч тряхнул головой.
Люди, находившиеся в баре, сделали вид, что заняты разговорами или смотрят в окно, однако они все превратились в глаза и уши. Викарий в баре являл собой не менее странную картину, чем борзая на ипподроме.
- Вы, хм, пришли повидаться со мной, викарий? - Роджерс пальцем пригладил усы. Он нервничал. Тренч пристально смотрел в одну точку, которая, казалось, находилась в центре лба полковника. Перед тем как заговорить, он сцепил перед собой руки - в руках он все еще держал Библию.
- Я пришел повидаться со всеми вами, - сказал он, переводя гипнотизирующий взгляд с полковника на остальных присутствующих, которым становилось все труднее делать вид, будто их это не касается. Голос Тренча звучал пронзительно, казалось, викарий вот-вот закричит. - Я не удовлетворен вашим ответом на мое письмо. Мой долг повелевает мне употребить все имеющиеся в моем распоряжении средства, чтобы положить конец греховной распущенности и моральному разложению, захлестнувшим этот приход. Вы обратились с ходатайством о расширении продажи спиртных напитков. Вы должны отказаться от своего намерения. Вы должны остановиться и подумать о своем положении, о своей ответственности перед другими. О своем долге перед Богом.
Клуб консерваторов за всю историю своего существования не видел ничего более удивительного. Никто не мог припомнить, чтобы когда-нибудь в стенах клуба происходило нечто, столь же захватывающее. Случались скандальчики, иногда дело доходило до рукоприкладства, вечно строились догадки о том, кто с кем спит. И поэтому просто не верилось, что в дверном проеме бара стоит викарий с сумасшедшими глазами и вопит о грехе и долге перед Богом.
Роджерс был президентом клуба, и поэтому, очевидно, ему следовало ответить за всех остальных. Он прочистил горло, поправил галстук и помотал головой наподобие того, как это делает старший чин перед тем, как устроить разнос своему подчиненному.
- А теперь послушайте меня, викарий. У вас нет никакого права устраивать здесь шум и выдвигать подобные требования. Есть правила, вы знаете...
- Правила? - Тренч сделал шаг вперед, его землисто-серое лицо слегка покраснело. - Правила? Как вы можете отстаивать свои жалкие правила, когда вы пренебрегаете. Богом и Его правилами? Вам никому в голову не приходило, что вы, всездесь присутствующие, впустую расточаете драгоценное время?
Он снова окинул взглядом бар. Все притихли. Некоторые не скрывали злости, другие казались смущенными, кое-кто ухмылялся. Но все молчали.
- Существует правило, что вы не должны бесчестить свою плоть. И тем не менее вы сидите здесь и вливаете яд в ваши желудки, одурманиваете ваш разум дымом. Существует еще одно правило, согласно которому вы должны проявлять милосердие к ближним своим, однако вы приходите сюда сокращать свою жизнь и тратить деньги на яд. Было бы гораздо лучше, если бы вы употребили эти деньги на покупку хлеба для нуждающихся.
- На это у нас есть развитая система социального обеспечения! - выкрикнул кто-то возмущенно.
Тренч повернулся и пристально посмотрел на говорившего.
- Кое-кто из апостолов тоже переходил на противоположную сторону, не так ли? - Человек, задавший вопрос, некоторое время смотрел Тренчу в глаза, потом не выдержал и отвел взгляд; он попытался сказать что-то еще, но язык не слушался его.
Тренч опять обратил свое внимание на полковника.
- Я мог бы привести еще одно правило, - продолжал он уже обычным своим низким голосом, который раскатами разносился по бару. - Бог запрещает вам оскорблять слуг господних, а также насмехаться над ними или их словами. Как представитель Господа Бога я приказываю вам отказаться от ваших планов. Пьянство - отвратительное зло. Вы ступили на преступный путь. Итак, что вы собираетесь предпринять?
Роджерс быстро огляделся вокруг. Подошли люди из бильярдной - они слушали через окна для раздачи. В открытое окошко выглядывал официант, у него отвисла челюсть и, как и все остальные, он ждал, когда Роджерс встанет на защиту членов клуба.
- Немедленно убирайтесь отсюда, - сказал Роджерс, лицо его при этом стало пунцовым. - Я впервые в жизни сталкиваюсь с подобной наглостью. Я свяжусь с вашим епископом, Тренч. Какая самонадеянность, черт возьми!
Тренч выпрямился, и полковник инстинктивно отступил назад.
- Значит, вы не прислушаетесь к моим словам?
- Конечно, нет. - Роджерс одернул манжеты и расправил плечи. - Работа клуба вас совершенно не касается. Если вы хотите получить право голоса, то для этого необходимо стать членом клуба. Но могу с уверенностью сказать, что здесь нет ни одного человека, который бы поддержал ваше заявление. А сейчас извольте выйти вон.
- Очень хорошо, - Тренч повернулся и молча проследовал в прихожую. Около двери он оглянулся и направил длинный прямой палец в сторону Роджерса: - Повеления Господа будут исполнены. Он восторжествует. Вы увидите.
С этими словами Тренч медленно вышел из бара. Полковник Роджерс повернулся к стойке и попросил бармена налить ему двойной коньяк. Он взял рюмку дрожащими пальцами и одним глотком наполовину осушил ее.
- Так-то лучше, - сказал он и вздохнул с облегчением; от выпитого глаза его увлажнились и в желудке разлилась приятная теплота.
- Этого кретина необходимо изолировать. Он совсем спятил.
- От него в дрожь бросает, - сказала жена строителя. Долли, все еще сидевшая у стойки, вся передернулась, будто замерзла.
- Мне кажется, викарий обладает абсолютной верой в себя, - сказала она. - Он вселяет в меня ужас.
Тренч ровным шагом поднялся по дорожке к парадной двери своего дома и вошел внутрь. Он пытался, говорил он себе. Он увещевал их. А они отмахнулись от его слов. Они с презрением отвергли его. Они отказались исполнить повеление Господа. Теперь они всю свою жизнь будут раскаиваться в этом. Нет никаких сомнений, что при общении с варварами увещевания бесполезны.
Он повесил накидку и шляпу в прихожей и сразу же направился в кабинет. Там он включил настольную лампу, сел за стол и достал из ящика несколько брошюр. "Познай врага", пробормотал он, глядя на название. Наконец он дошел до брошюрки под названием "Методы ведения партизанской войны в городе". Все брошюрки были приобретены им в одном из Лондонских издательств - он получал их по почте. Тренчу они были нужны для исследования болезней современного общества. А теперь он мог найти им и практическое применение. Он положил брошюру перед собой на стол и посмотрел на лежавшие рядом три письма. "Сожалейте о дне, когда вы надругались над Богом, Господом вашим", - сказал он и смахнул письма в корзину для мусора. Открыв брошюру на первой странице, он положил руки на подлокотники кресла и углубился в чтение.
Глава IV
Возбуждение Тома Редклифа начало раздражать его подружку. Для нее демонстрация фильма в субботу вечером была всего лишь демонстрацией фильма; она не видела оснований для того, чтобы веселиться, носиться по комнате, распевать дикие песни и каждые несколько минут выкрикивать: "Долой церковь!" Но именно это он и проделывал. Он проснулся в семь утра; теперь уже пробило пять часов вечера, а он продолжал все в том же духе. Голди - это было не настоящее ее имя, а то, что ей дал Редклиф - попыталась улизнуть от него. Но он настоял на том, чтобы она осталась и помогла ему. Скука смертная. Ей пришлось расставлять стулья в зале общественного центра, долго стоять с веревкой в руке, пока Редклиф выравнивал экран, развешивать афиши, устанавливать стол в глубине зала и раскладывать на нем бланки для желающих вступить в общество и программки. Кроме того, ей пришлось готовить бесконечное число чашек кофе. Все это было ей не по душе. Она хотела, чтобы ее нежили и лелеяли. Если так будет продолжаться и дальше, она уйдет. Она не собирается всю ночь горбатиться в постели, а на следующий день надрываться как тягловая лошадь, и все только ради одного удовольствия и крыши над головой. Загнанные лошади никому не нужны.
Она выкроила десять минут и, усевшись на полу, собралась было привести свои ногти в порядок, но не успела. В зал с грохотом ввалился красный от натуги Редклиф. Он нес шестнадцатимиллиметровый проектор в одной руке и тяжелый трансформатор в другой.
- Голди, быстро...
Голди вскочила на ноги; интересно, подумала она, не заработал ли он спасительную для нее грыжу.
- Вытащи подставку для проектора в центр зала. - Задыхаясь и с трудом переставляя ноги, он кивнул головой в сторону подставки. - Не хочу ставить эти штуки на пол, иначе я их больше не подниму.
Голди подбежала к подставке и начала ее подтягивать к центру. Но она дернула подставку слишком сильно, и бутылочка с клеем для пленки свалилась на пол и разлетелась вдребезги.
- Боже милостивый, ты хоть что-нибудь умеешь делать? Редклиф поставил свой груз на пол, схватил тряпку и, опустившись на колени, принялся вытирать лужу. - Смотри, что ты наделала! - взвизгнул он. - Теперь этот чертов лак облезет. Пресвятая дева, да они с меня шкуру сдерут за это. Ты, сучка безмозглая...
Редклиф оторвал взгляд от пола и сделал это как раз вовремя - лицо Голди сморщилось, по нему ручьем потекли слезы.
- К черту твое дерьмовое общество кинолюбителей!
Она убежала в угол, бросилась в кресло и принялась судорожно искать носовой платок в карманах джинсов. Редклиф посмотрел на нее с секунду, бросил тряпку на остатки лужи и подошел к ней. Он обнял ее за плечи и ущипнул за щеку. Голди попробовала сбросить с себя его руку.
- Извини, малышка. Просто я закрутился, сама понимаешь, такой день и все такое прочее...
- А пошел ты! - огрызнулась Голди и вывернулась из его объятий.
- Ну, Голди, прекрати, ты же знаешь - я не хотел тебя обидеть. Когда столько всего навалилось, можно что-нибудь и ляпнуть.
- Дело не только в том, что ты сказал. Дело в твоем отношении ко мне в целом. Ты обращаешься со мной, как с прислугой, ты командуешь мной. - Она шмыгнула носом и взяла протянутый им носовой платок. - Я не привыкла к этому. Ты совсем не уважаешь меня. - По выражению лица Редклифа она поняла, что он приготовился к обороне, и ее понесло. Они в первый раз ругались по-настоящему. - Ты просто пользуешься мною, теперь мне это понятно. Тебе лишь бы трахнуть меня да заставить работать. Я для тебя шлюха и рабочая лошадка в одном лице, и все. Хорош гусь! Надоело до чертиков - я ухожу. Она поднялась, чтобы выполнить свою угрозу.
Редклиф подключил все свое обаяние и последовал за ней с распростертыми руками.
- Что я буду без тебя делать? Черт! Если ты уйдешь, я тоже сверну здесь все и уйду. Голди, твоя помощь неоценима. Ну, я малость погорячился, но ты сама понимаешь, что за день сегодня и какое у меня состояние. Сегодня у нас "Виридиана". Это вещь. Мощный удар по всем твердолобым ревнителям загнивающей веры. Мы сделали это вместе, дорогая. Ты и я. Не кто-то там со стороны, не надоедливые молокососы, а только ты да я. - Он обнял ее и прижался губами к ее уху, зная, что победил. - Прости меня, Голди. Ты мне нужна, очень нужна. Он с нежностью поцеловал ее.