Вдоволь наигравшись в стае, Тайга затрусила восвояси, но что-то заставило ее остановиться на заснеженном аэродроме. Она потянула ноздрями морозный воздух. Терпко пахло дымом из печных труб, псиной, снегом, скотиной. Но среди этих очевидных запахов, которые легко различила бы всякая беспородная дворняжка, тончайший нюх лайки уловил слабую тревожную струйку. Тревожный запах исходил со стороны взлетной полосы. Там стояла конура. Тайга подбежала к ней. Из конуры исходил резкий запах кобеля. В этот запах неожиданно вклинился другой, что и насторожило собаку. Это был жирный запах крови. Кровь зияла на снегу темными пятнами, тянулась пунктиром за взлетно-посадочную полосу, к лесу. Лайка уткнула острую морду в кровяной пунктир. Тревожный след привел ее на границу аэродрома и леса и оборвался возле грязного бугра. В лунно-дымчатом свечении воздуха от бугра вилась чуть приметная спиралька пара. Она пахла живой собакой.
   Тайга замерла. Она не доверяла собственному нюху. Когда слух ее уловил слабое, приглушенное толщей земли поскуливание, лайка бросилась «на бугор и заработала одновременно мордой, передними и задними ногами. Мелкие комья веером летели в разные стороны, бугор быстро таял. Морда уткнулась в бок Пирата. Лайка ухватилась за него клыками, упершись крепкими ногами, рывком вытащила Пирата из неглубокой ямы.
   Тайга узнала Пирата: не раз видела его на аэродроме. Держал себя пес с большим достоинством, никого к себе не подпускал, дружбу с бродяжками, которых хозяйские собаки презирали и за собак-то не считали, не водил. Пират совсем не походил на униженных, с поджатыми хвостами бездомных псов, хотя сам не имел ни дома, ни хозяина...
   Тайга обнюхала кобеля с головы до ног, потом оттаяла дыханием, слизнула натекшую в глазницы кровь и усиленно заработала языком, врачуя ранки на лбу и затылке. Пират дрыгнул задними лапами, проскулил, затем попытался приподнять голову. Но шея совсем не держала ее.
   Она вновь слизала натекшую в глазницы кровь. Села.
   Вскочила. Коротко взвыла. И длинными прыжками, по брюхо увязая в снегу, бросилась домой.
   Она с разгону перемахнула низкий плетенек и залаяла громко, беспрерывно, заскребла когтями по обледенелой двери.
   В сенцах раздался надсадный кашель, стукнула щеколда и морозно скрипнула дверь. На крыльце показался низкорослый, почти квадратный, как пень, человек. На исподнее был наброшен полушубок, короткие толстые ноги обуты в тупоносые катанки.
   Хозяин знал, что пес зря не разбудит. Вспомнил он, как прошлой зимою волк скотину в хлеву хотел порезать. Тайга помешала. Знатные унты вышли из шкуры того волка!
   – Щас, лапушка, щас, милушка, погодь тута, я мигом обернусь. Не мельтешись, не мельтешись!...– заспешил хозяин.
   Через несколько минут он вновь, одетый, появился на крыльце, на ходу щелкнул карабинным затвором.
   Но лайка повела человека не на задворки, к лесу, а вдоль улицы поселка и дальше, за аэродром.
   – Н-нуу, это дело не пойдет,– разочарованно сказал он.– За кордон повела...
   И хотел повернуть обратно. Лайка ухватила его за полушубок, потянула к лесу.
   – Не балуй! Сказано: не пойду! День на охоту дан, бестолковая!
   Собака взвизгнула от досады, посеребренной тенью метнулась прочь. Вскоре неподалеку раздался такой громкий нескончаемый лай, что хозяин пошел по заснеженной целине, выше колен проваливаясь в сугробы.
   Тайга лаяла возле непонятного продолговатого предмета, темневшего у ее ног. Увидев хозяина, она замолчала. Ему показалось, что этот предмет медленно движется и вроде бы скулит. Он зорко пригляделся. Потом взял наизготовку карабин, с опаской приблизился.
   Это была большая собака неопределенной породы. Она ползла из тайги на взлетную полосу, за нею по снегу тянулась длинная борозда. Человек поспешно нащупал в кармане полушубка спички. Пламя выхватило из лунных сумерек ярко-красный мех пса, черные ранки на голове, черную пиратскую повязку на глазу. Ранки оставила пуля от пистолета – она прошила голову навылет. Это сразу понял опытный охотник, фронтовик. Хозяин прошел вдоль снежной борозды, уводящей в тайгу. Она привела к границе аэродрома и таежной стены. Там грязно темнели раскиданные мерзлые комья земли и черно зияла яма.
 
 
   – Ясно, ясно,– сказал он.– Кому ж ты, милок, помешал?...
   Собака по-прежнему медленно, но упорно ползла к тому месту, где находилась конура. Хозяин Тайги закинул за плечо карабин и поднял собаку на руки. Пират хватил зубами руку, но в челюстях тяжело раненного пса совершенно не было силы, зубы не повредили даже человеческую кожу.
   – Кусаешь? Так и должно быть. Теперь тебе всяк человек лютее лютого зверя... Ну, топаем в тепло.
   Разбуженная жена было рассердилась, когда муж ввалился в горницу с живой ношей и уложил возле печи большую собаку.
   – Молоко у нас есть?
   – Чего еще?...
   – Где у нас молоко?! Мне надобно горячее молоко!...
 
   Три дня Пират пролежал в избе хозяина Тайги в маленькой комнатенке, отгороженной от горницы дощатой перегородкой, в которой никто не жил. Он никого к себе не подпускал. Хозяин то и дело прибегал с работы проведать больную собаку, сам готовил ей калорийную, не обременительную для желудка пищу.
   На четвертый день Пират вылез из-под кровати, шатаясь, подошел к двери. От слабости его бросало из стороны в сторону, как пьяного. Надавил лапой дверь. Она не открывалась. Постоял в раздумье некоторое время. Он часто видел, как выходил из этой комнатки хозяин. Прежде чем открыть дверь, он опускал ручку вниз. Пират лапой опустил ручку и одновременно толкнул дверь лбом. Она с коротким скрипом открылась.
   Жена хозяина замерла возле печи с чугунком щей на ухвате. Пират не обратил на нее ни малейшего внимания. Он направился прямо к двери, выходящей в сени. Глянул на женщину и гавкнул: открой! Жена хозяина поставила на стол чугунок, с опаской приблизилась, с испуганным «Пожалуйте...» толкнула тяжелую дверь.
   На улице Пират поглядел по сторонам, потянул ноздрями воздух и по запаху определил, где находится аэродром.
   Вскоре он пришел на взлетную полосу. Обтянутую оленьим мехом конуру никто не тронул, она по-прежнему стояла за сигнальными флажками. Пират пришел в родной дом. И жизнь собаки вошла в обычное русло, вновь обрела смысл. Она ждала своего хозяина.
   Вечерами приходил хозяин Тайги, приносил еду. Потом из отпуска наконец вернулся диспетчер, и пищи для Пирата стало вдоволь. Ему не надо было бегать по задворкам и выгрызать впаянные в лед объедки. Как-то хозяин Тайги и диспетчер пришли на взлетную полосу одновременно. Разговорились. И рассказали друг другу все, что знали о Пирате...
 
   В соседнем поселке произошла крупная кража из магазина, и лейтенант Васюков срочно вылетел на «Аннушке» раскрывать преступление. Дело оказалось сложным, запутанным и целиком поглотило участкового. В Урему он вернулся только через неделю. А с приездом домой вернулись переживания, связанные с убийством бездомного пса.
   ... В этот день все валилось из рук лейтенанта Васюкова. Приходил вызванный им молодой рабочий совхоза Брыкин, который затеял драку в поселковом клубе. Надо бы сначала узнать причину драки, поговорить с парнем не горячась, а Васюков, не разобравшись, примитивно пригрозил Брыкину пятнадцатью сутками. Как выяснилось вечером, парень вовсе не виноват, более того – поступил правильно, как и подобает мужчине: при нем распоясавшийся хам жестоко оскорбил девушку.
   Шагая со службы, Васюков едва удерживался, чтобы не заглянуть в магазин за поллитровкой. Лейтенанту хотелось заглушить муки совести, душевную боль.
   И дома сразу все пошло «наперекосяк». «Вечно вы, мамаша, щи пересолите!» – раздраженно сказал он за ужином теще, хотя давал себе зарок не связываться с ней.«А ты что здесь раскомандовался?! – подбоченясь, с ходу взъелась теща.– Здесь тебе не околоток!...» Бросив ложку во щи, он прошел в детскую. Аленку еще не укладывали, она сидела на маленьком стуле за маленьким столом и рисовала цветными карандашами. Васюков провел ладонью по льняным дочуркиным кудряшкам. «Любите собак, как детей. Любите собак, как детей...» – некстати вспомнил лейтенант свои стихи.
   Он отдернул ладонь от кудряшек, словно ожегся о них. Затем решительно направился к вешалке, сорвал с гвоздя полушубок, ушанку и почти выбежал на мороз.
   Лютый холод немного остудил его.
   «Нет, совсем не майор виноват в... в убийстве, да, в убийстве,– мучительно размышлял Васюков.– Не сваливай с больной головы на здоровую. Он далеко, не" в курсе всех событий. Ты, лейтенант, ты виноват...»
   Так, ругая себя, Васюков неожиданно вышел к аэродрому. «Преступника тянет на место преступления. Воистину точно сказано»,– горько подумал он.
   Лейтенант направился к тому месту, где произошла расправа с Пиратом. Было светло от луны и звезд. За сигнальными флажками виднелась конура, обтянутая оленьим мехом. Он осмотрел ее. Интересно, кто ее здесь смастерил?...
   «Ну, хватит себя травить. Забудь. Твои переживания не воскрешат того, кого ты отправил на тот свет. Подлые, крокодиловы слезы. Но пусть это послужит тебе уроком на всю жизнь, мерзавец...»
   Васюков уже хотел уходить, когда из конуры вдруг раздалось глухое рычание. Потом в неярком лунном свете наружу вылезла большая, очень знакомая лейтенанту собака. Он поспешно достал коробок, чиркнул спичкой. И сразу узнал диковинный лисий окрас пса, черную полоску, закрывавшую ему один глаз.
 
   Как-то утром Ломов пришел на аэродром встречать своего компаньона, который сбывал медвежье мясо в окрестных поселках и должен был сегодня прилететь на «Аннушке». В ожидании самолета Ломов прохаживался возле аэровокзала. По радио объявили: «Аннушка» задерживается на три часа. Ломов плюнул с досады и хотел уже идти домой, когда взгляд его случайно задержался на конуре Пирата. Меховой полог был приоткрыт, пес лежал, высунув наружу голову. Ломов подумал, что конуру застреленной им собаки заняла какая-нибудь другая бродяжка, и пошел посмотреть. И чем ближе он подходил, тем отчетливее видел приплюснутую голову, знакомую черную полоску на глазу.
   Ломов направился вдоль снежной борозды, уводящей к тайге, ее не успело запорошить. Она привела к границе аэродрома и таежной стены. Невысокий холмик под деревом был разрушен, грязно темнели мерзлые комья земли. Яма была пуста.
   ... В избе Ломов залпом выпил стакан спирта.
   – Фокус!...– сказал он и забарабанил толстыми короткими пальцами по столу.– Ловко, однако!...
   И что-то вроде жалости к воскресшему из мертвых Пирату зашевелилось в мохнатой душе его.
   – Пущай живет, коли так. Пущай живет...– пробормотал Ломов себе под нос.
   Потом спустился в погреб, острым охотничьим ножом отсек от туши изюбра изрядный кусок мяса и пошел на аэродром – подкормить собаку.
 
   Однажды Пирату неудержимо захотелось покувыркаться, поваляться в сугробах. Щенячья эта блажь в тот же день пришла в голову и другим собакам в поселке, Как бродячим, так и хозяйским. Жители Уремы, глядя на резвившихся псов, облегченно вздыхали, поздравляли друг друга: «С теплом тебя!», «Дожили, слава богу!», «Пора, пора зимушке на покой...» Верная примета: резвящиеся, кувыркающиеся в снегу собаки – к теплу, скорой весне.
   И действительно, через несколько дней с юга нашли низкие, рыхлые облака, хлопьями повалил сырой снег. Густые туманы окутали Урему. Недвижно стояли они над поселком целую неделю. Потом поднялся сильный ветер, прогнал на север тучи и туманы. Небо глянуло весеннее, пронзительной голубизны, тепло как бы смыло с него стылую белесость. И солнышко взблескивало молодо, резвилось в голубизне диковинной светящейся рыбиной. Каждое утро, вылезая из конуры, Пират подмечал, как постепенно темнеет, оседает высокая снежная шапка на крыше терема-аэровокзала, растут на карнизе ребристые блестящие сосульки.
   Близился май. Но хозяина все не было. А Пират ждал. Он не пропускал ни одного прилета «ЯК-40», пожирал глазами спускавшихся по трапу пассажиров. Верил пес непоколебимо: вернется хозяин!

XIII

   Из Москвы Константин летел со многими пересадками. Как водится, в аэропортах подолгу ждал. Наконец последний перелет на «ЯК-40» из сибирской глубинки на Крайний Север, в Урему. Работы в тех местах непочатый край, хватит на шесть-семь полевых сезонов. Столько же лет будет базироваться в Уреме аэрогеологическая экспедиция.
   О Пирате он вспоминал редко. Зачем понапрасну душу бередить, если Константин точно знал, что не может позволить себе такую роскошь – завести собаку... Хороший был пес. Слава богу, в надежных руках.
   ...«ЯК-40» пробежал по взлетной полосе и остановился. За иллюминатором проплыл и замер знакомый терем-аэровокзал с аршинными буквами на крыше застекленной диспетчерской: «УРЕМА».
   Константин в очереди пассажиров вышел на трап. Был он без бороды, в модном костюме, кожаных ботинках и ничем не напоминал того пропахшего тайгою и дымом костра бродягу, каким хаживал на профили. Внимание его привлек размером с телка пес огненного окраса. Он сидел возле трапа и внимательно осматривал выходящих пассажиров. Константин глянул на него мельком, потому что надо было смотреть под ноги, чтобы не упасть. И лишь отметил про себя: «Здорова собака! Интересно, какой породы?» Не признал он своего Пирата, не признал. И не удивительно. Полгода назад Пират был ровнехонько в два раза меньше ростом, уже грудью. Константин оставил его полущенком, а не взрослым, матерым псом... Геолог ступил на землю и тотчас был сбит с ног. В первое мгновение он подумал, что кто-то бросил на него сзади тяжелый мешок. Завизжали женщины; испуганный мужской возглас: «Он бешеный!!» Пассажиров будто ветром сдунуло.
 
 
   Растянувшийся на бетоне аэродрома Константин наконец понял, что на него напала собака. Она лизала его, обхватив задними лапами.
   Он рывком перевернулся с живота на спину и замер. Он увидел на собачьей морде черную полосу, тянувшуюся наискосок от уха до скулы и закрывавшую один глаз.
   – Пират!!
   Пират жадно лизал длинным языком губы, нос, щеки хозяина и скулил тонко, жалобно, по-щенячьи...
 
   Они сидели за бутылкой вина, и диспетчер неторопливо, с подробностями рассказывал Константину жизнь Пирата за полгода.
   Геолог сразу понял, что его встреча с Пиратом на аэродроме не счастливая случайность; поднявшись в диспетчерскую, он застал на службе того парня, которого перед отъездом просил отвести собаку Чейвыну. Диспетчер тоже узнал его. Он сказал, где живет, и просил Константина зайти к нему вечером. Потому что в двух словах невозможно пересказать все то, что произошло с Пиратом в отсутствие хозяина...
   Константин слушал молча, лишь поскрипывал зубами. У ног лежал Пират, положив голову на ступню хозяина. Собаку пришлось впустить в избу: она закатила настоящую истерику, когда ее хотели оставить на крыльце. Скулила, визжала, лаяла, скребла когтями дверь. Она ни на минуту не хотела оставлять хозяина. Она не хотела больше терять его. Слишком дорогой ценой пес заплатил за ожидание...
   Диспетчер наконец закончил свой рассказ. Молчали долго. Потом он сказал:
   – Вот какой к тебе разговор, Костя... Коли не думаешь навсегда собаку брать, не увози ее сейчас. Не увози. Знаешь, подленько это будет выглядеть: полгодика позабавишься, а потом опять ногой под зад? Она ж к тебе еще больше привыкнет. И помрет с тоски. Как пить дать.
   – Ты прав, дружище, прав...– не сразу согласился Константин.
   Диспетчер уже знал, по какой причине геолог не может везти Пирата в Москву.
   Опять долго молчали. Первым молчание нарушил диспетчер:
   – Под Иркутском друг мой живет, заядлый охотник. Писал, что ищет хорошую собаку, своя померла,– сказал он.– Попробую с ним списаться, предложу Пирата. А?
   – Пожалуй, единственный выход...
   – Ко мне Пират вроде привык. Свяжу и отправлю грузовым самолетом. Другу телеграмму дам: встречай, мол.
   – Да, да... Спасибо.
   На полевые работы, в глухую тайгу, за триста километров от Уремы Константин с отрядом геофизиков улетал на следующий день.
   Пока загружали «МИ-4» продуктами, геологическим снаряжением, свернутыми спальниками, Пират ни на секунду не оставлял хозяина. Геолог с ящиком на спине идет от грузовика к вертолету – за ним бежит Пират. Залезает в багажное отделение – туда вспрыгивает и пес. Константин старался вести себя естественно, говорил с Пиратом бодрым голосом. Чтобы тот ничего не заподозрил.
   Но вот машина загружена. Пилоты заняли свои места. Геофизики один за другим залезли в багажное отделение. Константин поставил ногу на дюралевый порожек и замер...
   Бортмеханик, молодой парень, появился из полутьмы багажного отделения с короткой палкой. Он размахнулся, далеко отшвырнул палку на бетонные плиты аэродрома и приказал:
   – Пират! Апорт!
   Стоявшая у ног хозяина собака инстинктивно метнулась вперед. Затем остановилась в растерянности: ведь не было приказа хозяина! Константин поспешно поднялся внутрь вертолета... Бортмеханик захлопнул дверцу. Пилоты запустили двигатель. Пришли в движение сабельной остроты лопасти винта.
   Константин сел на продуктовый ящик, закрыл ладонями лицо. Так тяжело и скверно на душе у него никогда не было...
   А Пират в это время стоял и крутил головою, следя за движением лопастей. Потом бросился на машину, попытался ухватить зубами металлический корпус. Двигатель ревел, заглушал беспрерывный собачий лай, лопасти вращались все быстрее, и поднятый винтом ураган сбивал шерсть собаки в одну сторону.
   Вертолет поднялся на два-три метра и завис. Командир экипажа посмотрел через стекло кабины вниз. На колесе, вонзив в резину когти передних лап, висел Пират. Вертолетчик, не набирая высоту, резко развернул машину, и Пират упал на бетон аэродрома.
   Вертолет набрал высоту и полетел на Север. Пес с лаем и задранной мордой пересек аэродром и побежал в том направлении, в каком полетела машина. Больше на аэродроме поселка Урема Пирата не видели.
 
   Константин шел профилем. Один, без записатора. Записатор, романтически настроенный юноша, приехавший в экспедицию после десятилетки, через неделю заскулил, как покинутый хозяином щенок. Какая к чертям здесь романтика! И гнус заживо жрет, и на профиле так наломаешься, что еле-еле до спальника доползешь. И выспаться толком не дают: очень рано встают геологи... Отправил юноша радиограмму в Москву, мама выслала сынку денег на дорогу. И укатил. А геолог ходил на профиль один, хотя запрещено ему работать в одиночку. Глухая тайга, топи, дикое зверье, мало ли что может случиться. Угодит в болотное окно, а помочь выбраться некому... Начальник отдела кадров экспедиции обещал прислать нового записатора недели через три, не раньше. С рабочими на Крайнем Севере туго.
   Константину все приходилось делать одному: носить магнитометр, устанавливать его через каждые пятьдесят метров, записывать показания прибора в журнал. Но к перегрузкам геологу не привыкать.
   Прошел месяц с начала полевых работ, но до сих пор не забывалось гнусное предательство, совершенное Константином на Уреминском аэродроме. До сих пор он чувствовал себя чуть ли не подлецом, Иудой. Но самое скверное было то, что диспетчер через экспедиционного радиста сообщил в отряд геофизиков: переправить в Иркутск собаку не смог, так как Пират в день отъезда Константина бесследно исчез из Уремы. Наверняка опять ищет хозяина, ждет. Но где?...
   Неделю назад на стоянку отряда случайно набрел известный всем геологам Крайнего Севера Иван Иванович Дронов, кустарь-шлиховщик, человек, без преувеличения, легендарный. Вот уже полвека он каждый сезон, оставив в подмосковной деревне свою старуху, уезжает то на Чукотку, то на Колыму искать золотые жилы. С допотопным деревянным лотком и двумя классами церковноприходской школы, начисто отвергая прогнозы ученых мужей.
   Кустарю фартило так, как не везет на открытия целым геологическим трестам. В тридцатых годах он «случайно» наткнулся на богатейшее месторождение золота, там до сих пор работают драги. Затем были еще три крупных открытия. Четыре ордена Ленина украшают грудь Ивана Ивановича. Правда, характерец у старика несносный! Вечно всем недоволен, вечно всех ругает. Константин слышал, что после каждого полевого сезона он имеет обыкновение захаживать к министру геологии. По распоряжению министра его принимают вне всякой очереди. Зайдет в кабинет, не отвечая на приветствие, прямехонько семенит к огромной карте Союза. «Издеся,– палец где-то в районе Крайнего Севера уткнут,– видел летось твоих робят, золотишко рыщут. Не трать понапрасну народные деньги и времечко. Окромя гранита, там ничегошеньки нету». – «Да как же нет, Иван Иванович? – разводит руками министр.– Прогноз уважаемого академика...» А Ивана Ивановича и след простыл. Пришел не здороваясь и ушел не попрощавшись. Но самое поразительное было то, что Дронов очень редко ошибался...
   Вот этот человек-загадка, человек-легенда, шагая ему только известным маршрутом, набрел на стоянку геологов. Старик скоротал в палатке ночь. Он все отмалчивался, на вопросы геофизиков не отвечал, будто не слышал их.
   Лишь дважды геофизики услышали голос Ивана Ивановича. «Ишь, у «буржуйки» уложил – не продохнешь! – заворчал он на Константина. – Сам-то небось к пологу ближе, нахальная морда...» Когда Константин предложил Дронову лечь на его место, тот в ответ захрапел. Своим мощным храпом он не давал Константину спать всю ночь. Встал старик очень рано, когда все, кроме Константина, еще спали. Начальник отряда вскипятил гостю чай. Иван Иванович неторопливо выпил шесть больших кружек, закинул за широкие плечи рюкзак, свернутую палатку, карабин, лоток. Вылез было наружу, но вдруг остановился, как бы застрял на выходе. «Третьего дня в полета верстах от седова встренул зверюку очень даже чудную,– не оборачиваясь, сказал он.– Обличием вроде бы собака. Ободранная вся, как бы в лишаях. Похоже, бешеная. Так что остерегайтесь, может к вам наведаться».
   Если бы Дронов набрел на отряд после сообщения диспетчера! А тогда Константин после незаслуженного оскорбления не очень-то хотел расспрашивать кустаря, с которым, верно, и ангел под одной крышей не уживется. И старик ушел, растворился в тайге.
   ... Захотелось есть. Геолог развел костерок, пристроил над пламенем свою видавшую виды обгоревшую пол-литровую кружку, к которой привык, как к живому существу, и пользовался десятый сезон подряд. Чай он заваривал по-особому, «по-геологически», до маслянистой черноты; подсластил и подсолил одновременно; кроме того, перед заваркой ненадолго опустил в кипяток душистую ветку лиственницы. Закусывал Константин сваренными с вечера рябчиками и лепешками.
   После обеда, как всегда, неудержимо захотелось спать. Долголетней тренировкой геолог выработал привычку засыпать на профиле ровно на двадцать минут. Он вытянулся на теплом, высушенном солнцем мху, по системе йогов расслабил все мышцы. Затем глубоко вздохнул три раза. На последнем выдохе он уже уснул.
   Чутко спал геолог. Это также вошло в привычку. Негоже одному в тайге крепко спать.
   Разбудил его легкий треск сучьев. Константин молниеносным жестом вскинул к плечу карабин. Солнце, бьющее прямо в глаза, мешало ему смотреть. Треск раздавался с той стороны, откуда пришел Константин,– видно, зверь преследовал его по запаховому следу. Рысь, росомаха?... В чертоломе промелькнуло что-то большое. Солнце мешало увидеть Константину – что именно. Он с трудом поймал на мушку цель, но в это мгновение раздалось нетерпеливое поскуливание.
   – Пират!...
   Пес с разгону бросился на хозяина, как месяц назад на аэродроме, начал жадно облизывать лицо самого дорогого ему человека.
   Дрожащими руками, часто моргая, Константин ощупал собаку с головы до ног. Шерсть во многих местах была вырвана клочьями. Бесчисленные раны, следы жестоких схваток с таежным зверьем, избороздили все тело Пирата. Брыль (отвислая губа) разорвана так сильно, что виднелась розовая десна. Половины левого уха не было вообще, будто ее кто бритвой отсек. Пират был страшно худ, хоть ребра считай, а живот ввалился, как у гончей.
   – Что ж мне с тобой делать-то, Пиратушка?...

XIV

   За месяц жизни в отряде Пират пришел в норму, поправился на обильных харчах и ничем не напоминал того облезлого, донельзя исхудавшего пса, каким вышел из тайги к Константину. Но столь быстрому исцелению собаки способствовала не только сытная пища. Он был дома, у хозяина, а дома, как известно, и стены помогают.
   ... Всю ночь у Константина болел низ живота, с правой стороны, но он не придал этому особого значения. Поболит да перестанет. Когда утром он поднялся, то от нестерпимой боли в животе – будто кто ножом по нему полоснул – упал на спальник, на некоторое время потерял сознание. Очнулся – холодный пот градом со лба течет, Пират слизывает капли горячим языком, скулит, и глаза у собаки чувство выражают – страх за хозяина. Константина схватил жестокий приступ аппендицита. Слава богу, товарищи не успели уйти в маршрут. Они вызвали по рации санрейсом вертолет. Вертолет прилетел за больным через несколько часов. Но прежде чем Константину помогли зайти в багажное отделение, туда вспрыгнул Пират. Пилоты хотели выгнать собаку, но геолог попросил не трогать ее. Он знал наверняка, что Пират не останется в отряде, будет искать хозяина.