Страница:
Мы уже находились в столь близких отношениях, что тетя обращалась к нему, опуская титул. Я знала, что предвещает эта встреча. Я медленно поднялась к себе и переоделась.
В эти дни у меня постоянно побаливала голова. Все признавали, что в Лондоне очень нездоровый воздух. В палате общин заседали с закрытыми окнами, потому что зловоние, шедшее от реки, протекавшей под стенами собора Святого Стефана, могло заставить замолчать самого крепкого оратора. Большинство улиц утопало в грязи, открытые сточные трубы проходили прямо по мостовым. Не прошло и пяти лет с тех пор, как в городе свирепствовала холера, а тиф был ежегодным гостем.
Я ничего об этом не знала. Я знала только, что для моей тети открытое окно — злейший враг и что бывали дни, когда я так сильно хромала и была столь слаба, что едва могла двигаться.
В тот день Клэр прибыл рано с огромным букетом для меня и коробкой французских конфет для тети. Его обычно бледные щеки слегка порозовели. Никаких других следов волнения не было заметно в его поведений. Своим медленным прекрасным голосом он вел разговор на общие темы. После обеда мы расположились в гостиной, а тетя готовила чай, когда дворецкий объявил о приходе мистера Бима и его помощника.
Тетя что-то проворчала. Она не слишком нуждалась в обществе мистера Джонатана, но ей необходим был мистер Бим, и, когда она поднялась поздороваться с ним, она была очаровательно любезна с обоими.
Порыв воздуха ворвался в комнату из холодного холла с вновь пришедшими. Это несколько оживило меня, томно сидевшую на диване, и я с удивлением увидела, что молодые люди сразу невзлюбили друг друга. Клэр пожал руку мистеру Джонатану с непередаваемой снисходительностью. По его виду казалось, что он понюхал что-то отвратительное.
Джонатан был одет очень тщательно. Его буйные волосы были насильно примяты, галстук повязан так туго, что, казалось, задушит его. По сравнению с уравновешенностью и безупречным платьем Клэр он был в невыгодном положении. Он выглядел не на десять, а на двадцать лет моложе и, казалось, не представлял себе, что делать со своими руками и ногами.
Натянутое рукопожатие Клэр привело его в такое замешательство, что он сел слишком резко, едва не свалившись с края дивана. В результате его длинные конечности перепутались, что не могло улучшить его настроение, и он уселся, свирепо глядя на Клэр, будто считал его повинным в своей неловкости.
Я не запомнила, с чего начался спор, но уверена, что это вина Джонатана. Он был готов возражать против всего, что сказал Клэр, а тут еще предмет разговора был близок его сердцу.
Мы говорили о погоде, казалось бы, на совсем безобидную тему, и мистер Бим, кашляя, жаловался на загрязненный воздух и выражал надежду, что не случится вспышки болезней.
— Холера в тридцать втором, тиф в тридцать девятом, — сказал Джонатан с мрачным удовольствием. — Следующая эпидемия всего лишь дело времени.
Клэр поднял бровь.
— Конечно, это излишне пессимистическая точка зрения, — медленно выговорил он, — не стоит волновать дам, знаете ли.
— Дамы точно так же подвержены холере, как и мы с вами, — пылко возразил Джонатан. — Если женская доброта не заставляет их ненавидеть те отвратительные условия, которые вызывают заболевания, то собственные интересы могут заставить их предотвратить это. Условия, вызвавшие прошлые эпидемии, не изменились.
— А, я понял. — Клэр поднял бровь. — Вы из тех молодых — э-э-э — энтузиастов, которые оплакивают бедный угнетенный рабочий класс.
— Вы не видите причин для беспокойства?
— Меня не беспокоит политика, — сказал Клэр с самым тонким презрением.
Джонатан действительно пытался держать себя в руках. Он перекладывал чашку с чаем из руки в руку, словно боясь обжечься, но, кроме этого да еще покрасневшего лица, ничем не выказывал своего раздражения.
— Это вопрос не политики, — сказал он, — а простой человеческой порядочности. Вы не читали «Отчет о санитарном состоянии рабочего класса»?
Клэр рассмеялся. Это было непростительно с его стороны, но еще хуже было то, что и я рассмеялась вслед за ним. Я просто не могла удержаться — так забавен был контраст между важностью титулованной особы и комической внешностью Джонатана. Его попытки обуздать волосы оказались напрасны: они вертикально стояли на макушке, как у задиристого молодого петушка.
Он взглянул на меня, и смех застрял у меня в горле.
— Извините меня, — сказал Клэр искренне, — просто я представил себе, как присутствующие здесь читают книгу с подобным названием. Нет, я не читал этот ваш «Отчет». Мне нет нужды читать его. Я просто слишком хорошо знаю, какие вымышленные жалобы там содержатся. Беднейшие классы всегда выражают недовольство, и, что бы для них ни делалось, они будут продолжать жаловаться.
— Но ведь не делается ничего, — быстро ответил Джонатан. — От этого и жалобы.
Клэр вздохнул.
— Мой милый мальчик, — сказал он совершенно добродушно, — они, да и вы, честные молодые реформаторы, отказываются понимать, что условия жизни бедных могут быть улучшены только ими самими. Потребление джина — пусть дамы меня простят — в лондонских трущобах…
— Люди стремятся пить, чтобы забыть свои несчастья.
— Если бы они не пили, они не были бы столь несчастны.
— В конце концов, джин — не заразный напиток, чего нельзя сказать о лондонской воде.
— Я пью ту же воду.
— Если вы когда-нибудь остановитесь и посмотрите внимательно на ту реку, из которой ее берут, вы не станете! Даже цвет у Темзы темно-коричневый. В нее спускают канализацию, кидают дохлых крыс, собак, трупы людей…
— Достаточно, прошу вас, — рявкнул мистер Бим, — здесь дамы.
Тетя выглядела так чопорно и натянуто, что мне захотелось рассмеяться. Только накануне я слышала ее жалобы о качестве воды из крана на кухне на таком забористом жаргоне, после которого выражения мистера Джонатана были верхом скромности.
Джонатан повернулся к своему хозяину:
— Существуют женщины, которые не находят тему страдания слишком деликатной для их ушей.
Я не поняла намека, но мистер Бим понял, и его сердитое лицо немного смягчилось. Джонатан продолжал:
— При всем моем уважении к дамам я чувствую, что мы не можем и дальше вести себя подобно страусам, пряча голову под крыло, чтобы не видеть опасности. Вы рассмеялись, сэр, когда я упомянул тот отчет. Вы, без сомнения, находите сведения об условиях работы на угольных рудниках такими же забавными? Семи-восьмилетние дети, ползущие на четвереньках, как собаки, по темным сырым туннелям, волоча тележки с углем… Запряженные, как животные, девочки наравне с мальчиками — забитые, голодные, полунагие…
Мистер Бим издал рычание, а Клэр — слабый протестующий звук. Я была рада их вмешательству. Я чувствовала себя больной.
— Я не верю этому, — произнесла я, — такое не может быть правдой.
— Комиссия видела все это, — сказал Джонатан. — Был случай, когда трехлетний малыш работал на откачке, стоя по щиколотку в воде двенадцать часов…
— Довольно, сэр, — воскликнул Клэр, — вы расстраиваете мисс Картрайт. Дорогая, вы так побледнели! Стакан вина…
Он склонился надо мной, держа меня за руку. На его красивом лице отразилось беспокойство. Признаюсь, я была более чем когда-либо раньше, близка к тому, чтобы полюбить, — его нежность была так приятна. Тетя говорила что-то бессвязное и вскрикивала, мистер Бим издавал сердитые звуки, а я — центр их внимания — сидела, выпрямившись, и отталкивала стакан вина, принесенный мне Клэром.
— Нет, нет, я не упаду в обморок, я просто не верю. Это ложь, это просто должно быть ложью. Такое не может происходить в христианском мире.
Джонатан стоял, замерев, на коврике у камина, все еще сжимая забытую чашку. Его глаза встретились с моими. Я не увидела ни следа сожаления или смущения на его лице.
— Я здесь, как говорится, de trop[4], — произнес он холодно. — Прошу извинить меня, леди… милорд… мистер Бим…
Со спокойным поклоном он твердым шагом направился к двери. Это был бы достойный уход, но он забыл о чашке, и ему пришлось вернуться и поставить ее на стол. Его лицо пылало.
Когда он ушел, все расслабились. Тетя едва сдерживала веселье; в своих попытках скрыть его с помощью носового платка она едва не лопалась от смеха. Мистеру Биму весело не было.
— Я должен извиниться, — сказал он полным достоинства голосом.
— Настоящий юный левеллер[5], — заметил Клэр. — Он, должно быть, превосходный работник, если вы, сэр, терпите подобные бунтарские взгляды.
— Так и есть, — быстро сказал мистер Бим. Он был готов извиниться за поведение, которое он считал грубым, но он не стал бы оправдываться в своем выборе работников ни перед одной живой душой.
Некоторое время меня преследовали слова Джонатана. Я говорила себе, что не верю страшной картине, нарисованной им. Дни шли, и этот ужас изглаживался из моего сознания, как это свойственно человеку. Другие проблемы занимали мое внимание.
Намерения Клэра становились ясными. Он был готов сделать предложение, и эта мысль приводила меня в панику. Я избегала оставаться с ним наедине. Прикосновение его руки вызывало во мне странную, но отнюдь не неприятную, дрожь. И все же я не могла забыть предупреждение Маргарет.
Хитроумно, как мне казалось, я завела разговор о родителях Клэра. Об отце, умершем годом раньше, он говорил вполне свободно.
— Боюсь, он был непутевым бароном, — сказал он, улыбаясь одной из своих редких улыбок. — По-своему неплохой человек, не поймите меня превратно, но он был продуктом другой, более испорченной эпохи, которая, благодарение небесам, отошла в историю. У него было сильно развито чувство семьи и собственности.
— А ваша мать? — как бы мимоходом спросила я.
— Она умерла, как только я родился.
— Так давно? Как трогательно, что ваш отец не женился снова.
— Я не могу понять, почему у вас создалось такое впечатление, — медленно произнес Клэр. — Но это неверно. Сентиментальность была не в характере отца. Он женился, и даже дважды. К сожалению, обе женщины умерли молодыми, и Грейгаллоуз уже много лет обходится без хозяйки.
— Что?! — невольно вырвалось у меня. — Какое название вы произнесли?
— Я так привык к нему, что не подумал, как оно может прозвучать для вас, — сказал Клэр. — «Серые виселицы» — так мой предок в шутку нарек свой дом, но местные крестьяне, чтобы досадить чужаку, придали этому названию другое значение.
— Жуткое название, и все же вы от него не отказались…
— Возможно, это извращенная форма гордости… Но вам этого не понять, это совершенно чуждо вашей открытой, невинной душе. В конце концов, что значит имя? Это величественное старое место, и, я надеюсь, оно станет еще более привлекательным для меня в будущем.
Если намерения Клэра становились все более очевидными, то не менее ясными они были у моего другого обожателя — Фернандо. Однажды утром он выглядел еще более подавленным, чем обычно, и, когда я дергала струны, он бродил по комнате, вместо того чтобы следить за моей игрой. Я спросила без задней мысли, что с ним. Его робкие ласки уже не были для меня очень приятны.
— Я пришел проститься, — тихо сказал Фернандо, — мы больше не увидимся.
Струны под моими руками издали резкий звук.
— Что вы имеете в виду? Вы покидаете Лондон?
— Да, покидаю.
— Ох, — сказала я нерешительно. — Вам, должно быть, предлагают работу в Европе?
Фернандо хрипло рассмеялся.
— Я не еду в Европу. Нет, я ищу более отдаленную страну, гораздо более отдаленную.
Он откинул со лба спадавшие волосы и отвернулся, дав мне заметить, что он сунул руку в карман куртки. Движимая внезапным подозрением, я вскочила на ноги.
— Что вы имеете в виду? Что у вас там?
— Ах, вы догадались! — вскричал Фернандо несколько преждевременно. Он достал из кармана маленький пузырек и поднес его к глазам. — Да, это мой билет на вечный покой.
Я вскрикнула от ужаса.
— Зачем оставаться в живых, чтобы увидеть вас невестой другого? Я знаю, что этот черный человек хочет завладеть вами! И вы выйдете за него, разве не так? Богатство и титул разрушат настоящую любовь! Правду говорят: о женщина, имя тебе — вероломство!
К этому моменту я заливалась слезами и едва могла говорить. Дико сверкавшие глаза Фернандо смягчились, когда он взглянул на меня.
— Так я вам небезразличен, — сказал он нежно. — Вы немного сочувствуете бедному учителю музыки? Настанет день, когда вы по-доброму вспомните обо мне. Вы скажете: он любил меня сильнее всех. Он один любил меня так, что умер за меня!
Алогичность этой идеи даже вытеснила мое горе. Я воскликнула через силу:
— Вы окажете мне дурную услугу, Фернандо, умерев из-за меня. Какая польза мне от этого?
— О, — сказал Фернандо, несколько опешив, — я имел в виду… так сказать…
— Вы должны жить, — продолжала я более мягко. — Жить, помня о нашей прекрасной любви, — разве это не романтичнее, чем умереть?
— Это все хорошо для вас, — сказал Фернандо, мгновенно покраснев. — Вы можете лелеять свои прекрасные воспоминания среди роскоши — обожающий муж, семья. Нет, нет, я не могу вынести этого! Я должен, я непременно уничтожу себя!
Он сорвал крышку с пузырька и поднес его к губам. Я бросилась к нему, он уронил пузырек и сжал меня в страстном объятии.
— Выходи за меня замуж, — прошептал он. — Ты одна можешь спасти меня! Мы убежим, скроемся.
Эти слова отрезвили меня, как поток холодной воды. Я пыталась сопротивляться, но страсть Фернандо придала ему силы. Его руки сжимали меня, голос перешел в хриплый шепот:
— Бежим со мной. Я люблю тебя, обожаю тебя!
— Я не знаю. — Я задыхалась, почти побежденная его горящими глазами. — Я не могу думать…
— Думать! Сейчас не время для раздумий! Скажи, что ты будешь моей. Скажи, или…
Пузырек снова появился у его губ.
— Нет, только не это! — закричала я. — Хорошо, я согласна. Все, что угодно, только не это!
— Ах! — Фернандо отпустил меня. Я откинулась назад, закрыв лицо руками. Сквозь пальцы я увидела, как Фернандо тщательно закрыл пузырек и положил его обратно в карман. Он подошел ко мне и мягко отвел мои руки от лица.
Этот поцелуй был совсем не похож на предыдущие — мимолетные касания губ, которыми мы обменивались; он был долгим, страстным, и… даже сейчас я не могу вспомнить о нем, не краснея. Еще больше меня смущает воспоминание о том ответном чувстве, которое он разбудил во мне. Я обнаружила, что отвечаю ему на поцелуй. Мои руки крепко сжали его, тело прижалось к его телу.
Я была без сил, когда он отпустил меня и прошептал мне на ухо:
— Я вернусь. Мы обсудим наши планы. Это надо делать быстрее, пока этот знатный джентльмен не увез тебя. Сокровище мое! Ты не пожалеешь, обещаю.
Он снова поцеловал меня, завершая процесс, начавшийся при первом поцелуе; когда он закончился, я бы упала, не усади он меня в кресло. Сквозь пелену во взоре я видела, как он пошел к двери, остановился, послал мне воздушный поцелуй и исчез. Он шел как победитель, и стук закрывающейся двери отчетливо прозвучал, как триумф.
Я не была той молоденькой дурочкой, какой могла бы быть, учитывая отсутствие у меня жизненного опыта. Тетины язвительные замечания об охотниках за богатыми невестами и мои несчастные десять тысяч в год разбудили во мне подозрения. Но эти поцелуи! И нежные синие глаза, и волнистые золотистые волосы! И мое недоверие к Клэру, и нелюбовь к тетке… Все это было слишком запутано. Я не знала, чего мне хочется. Знала только, что, что бы я ни сделала, кто-нибудь да будет страшно зол на меня.
На следующий день в дом доставили посылку. Со стороны Фернандо это было сумасшествием так рисковать, даже притом, что посылка была анонимной. В ней было маленькое золотое кольцо, явно старинное, с едва различимым гербом знатного дома (Фернандо рассказывал мне, что он ведет происхождение из тосканской аристократии).
Я пережила несколько неприятных мгновений с этим кольцом. Я не могла носить его открыто, даже если бы оно не было слишком большим для меня. Не могла бы я, и повесить его на цепочке на шею, ибо Мэри видела меня при одевании и раздевании. В конце концов, я сунула его в шкатулку для безделушек среди других мелких драгоценностей и молилась, чтобы оно избежало любопытного взгляда моей служанки. Кольцо сделало то, на что Фернандо, без сомнения, и надеялся, — заставило почувствовать себя связанной обязательством, если не любовью.
Дела еще более усложнились, когда на той же неделе я получила второе предложение.
К тому времени я пребывала в ужасном состоянии духа. Тетя внезапно решила, что мне больше не надо брать уроков игры на арфе. Это была одна из тех ситуаций, которые так смешны на сцене и так мучительны в жизни. У леди Рассел не было явных подозрений в том, что происходит, но годы циничного опыта дали ей что-то вроде шестого чувства. Итак, она действовала, руководствуясь скорее инстинктом, а не знанием. Я, конечно, допускала, что она знает правду, но предпочитает не говорить об этом, чтобы помучить меня неизвестностью.
Виноватая и смущенная, не имея возможности связаться с Фернандо, представляя себе его лежащим на кровати, бледным и холодным, с маленьким пузырьком, зажатым в окоченевшей руке, лишившись его страстных поцелуев и в то же время негодуя на его, не терпящее возражений сватовство, — можно себе представить состояние моей души. Когда Клэр, наконец, объяснился, я только молча уставилась на него.
В гостиной было темно, ее освещали только мерцающие языки пламени в камине да несколько свечей, тактично помещенных в дальнем конце комнаты. Никогда еще Клэр не выглядел таким красивым. Он был бледнее, чем обычно, а его прекрасные глаза пылали спокойным светом. Предложение было сделано в самой поэтичной форме, оно могло быть взято из книги.
Мой ответ, когда я, наконец, выговорила его, был совсем не поэтичен. Глядя на его склоненную черноволосую голову, ибо он преклонил колени в ожидании моего ответа, я выдавила из себя:
— Нет, это невозможно. Я… я, право, не могу.
К счастью, он не стал допытываться о причинах. Я едва ли могла объяснить, что я уже помолвлена. Но его ответ сказал мне, что, вместо того чтобы освободиться, я только еще сильнее запуталась.
Он поднял голову. Он был действительно очень красив. Я почувствовала, что моя воля слабеет.
— Я понимаю, — проговорил он тихо. — Я и не рассчитывал с первого раза получить иной ответ. Верьте мне, дорогая, я не оскорблю вашу деликатность. Я восхищаюсь вашей скромностью сильнее, чем могу это выразить.
Я застыла от удивления, а он взял мою больную руку и почтительно прижал ее ладонь к своим губам.
Я вырвала руку; трепет, который пробежал по телу, потряс меня. Неужели я становилась настолько несдержанной, чтобы откликаться на легчайшую ласку любого мужчины? Клэр неправильно истолковал мой жест. Он рассыпался в извинениях. Так как я сидела, пытаясь справиться с потрясением и досадой, он извинился, договорился о новой встрече, выразил бесконечную преданность и твердую надежду и вложил в мою сопротивляющуюся руку маленький тяжелый предмет.
— Придет время, когда мне будет позволено поместить его туда, где ему, и надлежит быть, — сказал он. — До этого храните его — оно ваше!
Когда он ушел, я взглянула на предмет, который держала в руке. Конечно, это было кольцо, теперь у меня их было два. Это последнее кольцо, судя по монограмме на нем, следовало назвать Обручальным Кольцом Баронов Клэров. Огромное, массивное, с удивительно непривлекательным рисунком — оскаленной собакой, бросающейся на какого-то маленького зверя. Я содрогнулась, увидев это. Я, в общем, не верю в приметы, но такой подарок невесте показался мне угрожающим знаком.
ГЛАВА 4
В эти дни у меня постоянно побаливала голова. Все признавали, что в Лондоне очень нездоровый воздух. В палате общин заседали с закрытыми окнами, потому что зловоние, шедшее от реки, протекавшей под стенами собора Святого Стефана, могло заставить замолчать самого крепкого оратора. Большинство улиц утопало в грязи, открытые сточные трубы проходили прямо по мостовым. Не прошло и пяти лет с тех пор, как в городе свирепствовала холера, а тиф был ежегодным гостем.
Я ничего об этом не знала. Я знала только, что для моей тети открытое окно — злейший враг и что бывали дни, когда я так сильно хромала и была столь слаба, что едва могла двигаться.
В тот день Клэр прибыл рано с огромным букетом для меня и коробкой французских конфет для тети. Его обычно бледные щеки слегка порозовели. Никаких других следов волнения не было заметно в его поведений. Своим медленным прекрасным голосом он вел разговор на общие темы. После обеда мы расположились в гостиной, а тетя готовила чай, когда дворецкий объявил о приходе мистера Бима и его помощника.
Тетя что-то проворчала. Она не слишком нуждалась в обществе мистера Джонатана, но ей необходим был мистер Бим, и, когда она поднялась поздороваться с ним, она была очаровательно любезна с обоими.
Порыв воздуха ворвался в комнату из холодного холла с вновь пришедшими. Это несколько оживило меня, томно сидевшую на диване, и я с удивлением увидела, что молодые люди сразу невзлюбили друг друга. Клэр пожал руку мистеру Джонатану с непередаваемой снисходительностью. По его виду казалось, что он понюхал что-то отвратительное.
Джонатан был одет очень тщательно. Его буйные волосы были насильно примяты, галстук повязан так туго, что, казалось, задушит его. По сравнению с уравновешенностью и безупречным платьем Клэр он был в невыгодном положении. Он выглядел не на десять, а на двадцать лет моложе и, казалось, не представлял себе, что делать со своими руками и ногами.
Натянутое рукопожатие Клэр привело его в такое замешательство, что он сел слишком резко, едва не свалившись с края дивана. В результате его длинные конечности перепутались, что не могло улучшить его настроение, и он уселся, свирепо глядя на Клэр, будто считал его повинным в своей неловкости.
Я не запомнила, с чего начался спор, но уверена, что это вина Джонатана. Он был готов возражать против всего, что сказал Клэр, а тут еще предмет разговора был близок его сердцу.
Мы говорили о погоде, казалось бы, на совсем безобидную тему, и мистер Бим, кашляя, жаловался на загрязненный воздух и выражал надежду, что не случится вспышки болезней.
— Холера в тридцать втором, тиф в тридцать девятом, — сказал Джонатан с мрачным удовольствием. — Следующая эпидемия всего лишь дело времени.
Клэр поднял бровь.
— Конечно, это излишне пессимистическая точка зрения, — медленно выговорил он, — не стоит волновать дам, знаете ли.
— Дамы точно так же подвержены холере, как и мы с вами, — пылко возразил Джонатан. — Если женская доброта не заставляет их ненавидеть те отвратительные условия, которые вызывают заболевания, то собственные интересы могут заставить их предотвратить это. Условия, вызвавшие прошлые эпидемии, не изменились.
— А, я понял. — Клэр поднял бровь. — Вы из тех молодых — э-э-э — энтузиастов, которые оплакивают бедный угнетенный рабочий класс.
— Вы не видите причин для беспокойства?
— Меня не беспокоит политика, — сказал Клэр с самым тонким презрением.
Джонатан действительно пытался держать себя в руках. Он перекладывал чашку с чаем из руки в руку, словно боясь обжечься, но, кроме этого да еще покрасневшего лица, ничем не выказывал своего раздражения.
— Это вопрос не политики, — сказал он, — а простой человеческой порядочности. Вы не читали «Отчет о санитарном состоянии рабочего класса»?
Клэр рассмеялся. Это было непростительно с его стороны, но еще хуже было то, что и я рассмеялась вслед за ним. Я просто не могла удержаться — так забавен был контраст между важностью титулованной особы и комической внешностью Джонатана. Его попытки обуздать волосы оказались напрасны: они вертикально стояли на макушке, как у задиристого молодого петушка.
Он взглянул на меня, и смех застрял у меня в горле.
— Извините меня, — сказал Клэр искренне, — просто я представил себе, как присутствующие здесь читают книгу с подобным названием. Нет, я не читал этот ваш «Отчет». Мне нет нужды читать его. Я просто слишком хорошо знаю, какие вымышленные жалобы там содержатся. Беднейшие классы всегда выражают недовольство, и, что бы для них ни делалось, они будут продолжать жаловаться.
— Но ведь не делается ничего, — быстро ответил Джонатан. — От этого и жалобы.
Клэр вздохнул.
— Мой милый мальчик, — сказал он совершенно добродушно, — они, да и вы, честные молодые реформаторы, отказываются понимать, что условия жизни бедных могут быть улучшены только ими самими. Потребление джина — пусть дамы меня простят — в лондонских трущобах…
— Люди стремятся пить, чтобы забыть свои несчастья.
— Если бы они не пили, они не были бы столь несчастны.
— В конце концов, джин — не заразный напиток, чего нельзя сказать о лондонской воде.
— Я пью ту же воду.
— Если вы когда-нибудь остановитесь и посмотрите внимательно на ту реку, из которой ее берут, вы не станете! Даже цвет у Темзы темно-коричневый. В нее спускают канализацию, кидают дохлых крыс, собак, трупы людей…
— Достаточно, прошу вас, — рявкнул мистер Бим, — здесь дамы.
Тетя выглядела так чопорно и натянуто, что мне захотелось рассмеяться. Только накануне я слышала ее жалобы о качестве воды из крана на кухне на таком забористом жаргоне, после которого выражения мистера Джонатана были верхом скромности.
Джонатан повернулся к своему хозяину:
— Существуют женщины, которые не находят тему страдания слишком деликатной для их ушей.
Я не поняла намека, но мистер Бим понял, и его сердитое лицо немного смягчилось. Джонатан продолжал:
— При всем моем уважении к дамам я чувствую, что мы не можем и дальше вести себя подобно страусам, пряча голову под крыло, чтобы не видеть опасности. Вы рассмеялись, сэр, когда я упомянул тот отчет. Вы, без сомнения, находите сведения об условиях работы на угольных рудниках такими же забавными? Семи-восьмилетние дети, ползущие на четвереньках, как собаки, по темным сырым туннелям, волоча тележки с углем… Запряженные, как животные, девочки наравне с мальчиками — забитые, голодные, полунагие…
Мистер Бим издал рычание, а Клэр — слабый протестующий звук. Я была рада их вмешательству. Я чувствовала себя больной.
— Я не верю этому, — произнесла я, — такое не может быть правдой.
— Комиссия видела все это, — сказал Джонатан. — Был случай, когда трехлетний малыш работал на откачке, стоя по щиколотку в воде двенадцать часов…
— Довольно, сэр, — воскликнул Клэр, — вы расстраиваете мисс Картрайт. Дорогая, вы так побледнели! Стакан вина…
Он склонился надо мной, держа меня за руку. На его красивом лице отразилось беспокойство. Признаюсь, я была более чем когда-либо раньше, близка к тому, чтобы полюбить, — его нежность была так приятна. Тетя говорила что-то бессвязное и вскрикивала, мистер Бим издавал сердитые звуки, а я — центр их внимания — сидела, выпрямившись, и отталкивала стакан вина, принесенный мне Клэром.
— Нет, нет, я не упаду в обморок, я просто не верю. Это ложь, это просто должно быть ложью. Такое не может происходить в христианском мире.
Джонатан стоял, замерев, на коврике у камина, все еще сжимая забытую чашку. Его глаза встретились с моими. Я не увидела ни следа сожаления или смущения на его лице.
— Я здесь, как говорится, de trop[4], — произнес он холодно. — Прошу извинить меня, леди… милорд… мистер Бим…
Со спокойным поклоном он твердым шагом направился к двери. Это был бы достойный уход, но он забыл о чашке, и ему пришлось вернуться и поставить ее на стол. Его лицо пылало.
Когда он ушел, все расслабились. Тетя едва сдерживала веселье; в своих попытках скрыть его с помощью носового платка она едва не лопалась от смеха. Мистеру Биму весело не было.
— Я должен извиниться, — сказал он полным достоинства голосом.
— Настоящий юный левеллер[5], — заметил Клэр. — Он, должно быть, превосходный работник, если вы, сэр, терпите подобные бунтарские взгляды.
— Так и есть, — быстро сказал мистер Бим. Он был готов извиниться за поведение, которое он считал грубым, но он не стал бы оправдываться в своем выборе работников ни перед одной живой душой.
Некоторое время меня преследовали слова Джонатана. Я говорила себе, что не верю страшной картине, нарисованной им. Дни шли, и этот ужас изглаживался из моего сознания, как это свойственно человеку. Другие проблемы занимали мое внимание.
Намерения Клэра становились ясными. Он был готов сделать предложение, и эта мысль приводила меня в панику. Я избегала оставаться с ним наедине. Прикосновение его руки вызывало во мне странную, но отнюдь не неприятную, дрожь. И все же я не могла забыть предупреждение Маргарет.
Хитроумно, как мне казалось, я завела разговор о родителях Клэра. Об отце, умершем годом раньше, он говорил вполне свободно.
— Боюсь, он был непутевым бароном, — сказал он, улыбаясь одной из своих редких улыбок. — По-своему неплохой человек, не поймите меня превратно, но он был продуктом другой, более испорченной эпохи, которая, благодарение небесам, отошла в историю. У него было сильно развито чувство семьи и собственности.
— А ваша мать? — как бы мимоходом спросила я.
— Она умерла, как только я родился.
— Так давно? Как трогательно, что ваш отец не женился снова.
— Я не могу понять, почему у вас создалось такое впечатление, — медленно произнес Клэр. — Но это неверно. Сентиментальность была не в характере отца. Он женился, и даже дважды. К сожалению, обе женщины умерли молодыми, и Грейгаллоуз уже много лет обходится без хозяйки.
— Что?! — невольно вырвалось у меня. — Какое название вы произнесли?
— Я так привык к нему, что не подумал, как оно может прозвучать для вас, — сказал Клэр. — «Серые виселицы» — так мой предок в шутку нарек свой дом, но местные крестьяне, чтобы досадить чужаку, придали этому названию другое значение.
— Жуткое название, и все же вы от него не отказались…
— Возможно, это извращенная форма гордости… Но вам этого не понять, это совершенно чуждо вашей открытой, невинной душе. В конце концов, что значит имя? Это величественное старое место, и, я надеюсь, оно станет еще более привлекательным для меня в будущем.
Если намерения Клэра становились все более очевидными, то не менее ясными они были у моего другого обожателя — Фернандо. Однажды утром он выглядел еще более подавленным, чем обычно, и, когда я дергала струны, он бродил по комнате, вместо того чтобы следить за моей игрой. Я спросила без задней мысли, что с ним. Его робкие ласки уже не были для меня очень приятны.
— Я пришел проститься, — тихо сказал Фернандо, — мы больше не увидимся.
Струны под моими руками издали резкий звук.
— Что вы имеете в виду? Вы покидаете Лондон?
— Да, покидаю.
— Ох, — сказала я нерешительно. — Вам, должно быть, предлагают работу в Европе?
Фернандо хрипло рассмеялся.
— Я не еду в Европу. Нет, я ищу более отдаленную страну, гораздо более отдаленную.
Он откинул со лба спадавшие волосы и отвернулся, дав мне заметить, что он сунул руку в карман куртки. Движимая внезапным подозрением, я вскочила на ноги.
— Что вы имеете в виду? Что у вас там?
— Ах, вы догадались! — вскричал Фернандо несколько преждевременно. Он достал из кармана маленький пузырек и поднес его к глазам. — Да, это мой билет на вечный покой.
Я вскрикнула от ужаса.
— Зачем оставаться в живых, чтобы увидеть вас невестой другого? Я знаю, что этот черный человек хочет завладеть вами! И вы выйдете за него, разве не так? Богатство и титул разрушат настоящую любовь! Правду говорят: о женщина, имя тебе — вероломство!
К этому моменту я заливалась слезами и едва могла говорить. Дико сверкавшие глаза Фернандо смягчились, когда он взглянул на меня.
— Так я вам небезразличен, — сказал он нежно. — Вы немного сочувствуете бедному учителю музыки? Настанет день, когда вы по-доброму вспомните обо мне. Вы скажете: он любил меня сильнее всех. Он один любил меня так, что умер за меня!
Алогичность этой идеи даже вытеснила мое горе. Я воскликнула через силу:
— Вы окажете мне дурную услугу, Фернандо, умерев из-за меня. Какая польза мне от этого?
— О, — сказал Фернандо, несколько опешив, — я имел в виду… так сказать…
— Вы должны жить, — продолжала я более мягко. — Жить, помня о нашей прекрасной любви, — разве это не романтичнее, чем умереть?
— Это все хорошо для вас, — сказал Фернандо, мгновенно покраснев. — Вы можете лелеять свои прекрасные воспоминания среди роскоши — обожающий муж, семья. Нет, нет, я не могу вынести этого! Я должен, я непременно уничтожу себя!
Он сорвал крышку с пузырька и поднес его к губам. Я бросилась к нему, он уронил пузырек и сжал меня в страстном объятии.
— Выходи за меня замуж, — прошептал он. — Ты одна можешь спасти меня! Мы убежим, скроемся.
Эти слова отрезвили меня, как поток холодной воды. Я пыталась сопротивляться, но страсть Фернандо придала ему силы. Его руки сжимали меня, голос перешел в хриплый шепот:
— Бежим со мной. Я люблю тебя, обожаю тебя!
— Я не знаю. — Я задыхалась, почти побежденная его горящими глазами. — Я не могу думать…
— Думать! Сейчас не время для раздумий! Скажи, что ты будешь моей. Скажи, или…
Пузырек снова появился у его губ.
— Нет, только не это! — закричала я. — Хорошо, я согласна. Все, что угодно, только не это!
— Ах! — Фернандо отпустил меня. Я откинулась назад, закрыв лицо руками. Сквозь пальцы я увидела, как Фернандо тщательно закрыл пузырек и положил его обратно в карман. Он подошел ко мне и мягко отвел мои руки от лица.
Этот поцелуй был совсем не похож на предыдущие — мимолетные касания губ, которыми мы обменивались; он был долгим, страстным, и… даже сейчас я не могу вспомнить о нем, не краснея. Еще больше меня смущает воспоминание о том ответном чувстве, которое он разбудил во мне. Я обнаружила, что отвечаю ему на поцелуй. Мои руки крепко сжали его, тело прижалось к его телу.
Я была без сил, когда он отпустил меня и прошептал мне на ухо:
— Я вернусь. Мы обсудим наши планы. Это надо делать быстрее, пока этот знатный джентльмен не увез тебя. Сокровище мое! Ты не пожалеешь, обещаю.
Он снова поцеловал меня, завершая процесс, начавшийся при первом поцелуе; когда он закончился, я бы упала, не усади он меня в кресло. Сквозь пелену во взоре я видела, как он пошел к двери, остановился, послал мне воздушный поцелуй и исчез. Он шел как победитель, и стук закрывающейся двери отчетливо прозвучал, как триумф.
Я не была той молоденькой дурочкой, какой могла бы быть, учитывая отсутствие у меня жизненного опыта. Тетины язвительные замечания об охотниках за богатыми невестами и мои несчастные десять тысяч в год разбудили во мне подозрения. Но эти поцелуи! И нежные синие глаза, и волнистые золотистые волосы! И мое недоверие к Клэру, и нелюбовь к тетке… Все это было слишком запутано. Я не знала, чего мне хочется. Знала только, что, что бы я ни сделала, кто-нибудь да будет страшно зол на меня.
На следующий день в дом доставили посылку. Со стороны Фернандо это было сумасшествием так рисковать, даже притом, что посылка была анонимной. В ней было маленькое золотое кольцо, явно старинное, с едва различимым гербом знатного дома (Фернандо рассказывал мне, что он ведет происхождение из тосканской аристократии).
Я пережила несколько неприятных мгновений с этим кольцом. Я не могла носить его открыто, даже если бы оно не было слишком большим для меня. Не могла бы я, и повесить его на цепочке на шею, ибо Мэри видела меня при одевании и раздевании. В конце концов, я сунула его в шкатулку для безделушек среди других мелких драгоценностей и молилась, чтобы оно избежало любопытного взгляда моей служанки. Кольцо сделало то, на что Фернандо, без сомнения, и надеялся, — заставило почувствовать себя связанной обязательством, если не любовью.
Дела еще более усложнились, когда на той же неделе я получила второе предложение.
К тому времени я пребывала в ужасном состоянии духа. Тетя внезапно решила, что мне больше не надо брать уроков игры на арфе. Это была одна из тех ситуаций, которые так смешны на сцене и так мучительны в жизни. У леди Рассел не было явных подозрений в том, что происходит, но годы циничного опыта дали ей что-то вроде шестого чувства. Итак, она действовала, руководствуясь скорее инстинктом, а не знанием. Я, конечно, допускала, что она знает правду, но предпочитает не говорить об этом, чтобы помучить меня неизвестностью.
Виноватая и смущенная, не имея возможности связаться с Фернандо, представляя себе его лежащим на кровати, бледным и холодным, с маленьким пузырьком, зажатым в окоченевшей руке, лишившись его страстных поцелуев и в то же время негодуя на его, не терпящее возражений сватовство, — можно себе представить состояние моей души. Когда Клэр, наконец, объяснился, я только молча уставилась на него.
В гостиной было темно, ее освещали только мерцающие языки пламени в камине да несколько свечей, тактично помещенных в дальнем конце комнаты. Никогда еще Клэр не выглядел таким красивым. Он был бледнее, чем обычно, а его прекрасные глаза пылали спокойным светом. Предложение было сделано в самой поэтичной форме, оно могло быть взято из книги.
Мой ответ, когда я, наконец, выговорила его, был совсем не поэтичен. Глядя на его склоненную черноволосую голову, ибо он преклонил колени в ожидании моего ответа, я выдавила из себя:
— Нет, это невозможно. Я… я, право, не могу.
К счастью, он не стал допытываться о причинах. Я едва ли могла объяснить, что я уже помолвлена. Но его ответ сказал мне, что, вместо того чтобы освободиться, я только еще сильнее запуталась.
Он поднял голову. Он был действительно очень красив. Я почувствовала, что моя воля слабеет.
— Я понимаю, — проговорил он тихо. — Я и не рассчитывал с первого раза получить иной ответ. Верьте мне, дорогая, я не оскорблю вашу деликатность. Я восхищаюсь вашей скромностью сильнее, чем могу это выразить.
Я застыла от удивления, а он взял мою больную руку и почтительно прижал ее ладонь к своим губам.
Я вырвала руку; трепет, который пробежал по телу, потряс меня. Неужели я становилась настолько несдержанной, чтобы откликаться на легчайшую ласку любого мужчины? Клэр неправильно истолковал мой жест. Он рассыпался в извинениях. Так как я сидела, пытаясь справиться с потрясением и досадой, он извинился, договорился о новой встрече, выразил бесконечную преданность и твердую надежду и вложил в мою сопротивляющуюся руку маленький тяжелый предмет.
— Придет время, когда мне будет позволено поместить его туда, где ему, и надлежит быть, — сказал он. — До этого храните его — оно ваше!
Когда он ушел, я взглянула на предмет, который держала в руке. Конечно, это было кольцо, теперь у меня их было два. Это последнее кольцо, судя по монограмме на нем, следовало назвать Обручальным Кольцом Баронов Клэров. Огромное, массивное, с удивительно непривлекательным рисунком — оскаленной собакой, бросающейся на какого-то маленького зверя. Я содрогнулась, увидев это. Я, в общем, не верю в приметы, но такой подарок невесте показался мне угрожающим знаком.
ГЛАВА 4
Неудивительно, что в последующие дни я побледнела и похудела. Моя тетя бранилась и пыталась меня откармливать жирной пищей, один вид которой вызывал у меня тошноту.
Я попала в неприятную ситуацию, в которую не хотелось верить. Я была не просто обручена с двумя мужчинами — я не хотела замуж ни за одного из них! Я воображала себя влюбленной в Фернандо, это правда, но выходить замуж?.. Что до Клэра, то мои чувства к нему были противоречивы.
Я была очарована им, и я боялась его — без видимой причины. Его страшная, зловещая красота и еще больше мрачные намеки на семейную тайну были, конечно, недостаточной причиной для дрожи, пробегавшей по мне при мысли о том, чтобы стать его женой.
Чувство беспомощности усилило мои страдания. Я начинала себя чувствовать маленьким бледным призраком, произносящим слова, которые никто не слышит. Никто не слушал меня. Клэр, Фернандо, моя тетка, мистер Бим — все продолжали заниматься собственными планами, игнорируя мое мнение, как будто я была куклой или украшением, которое должно быть расположено там, где оно сразу предстанет в самом выгодном свете. Никто не спрашивает у вазы с цветами или китайской статуэтки, где бы ей хотелось стоять.
Клэр находился в роли признанного поклонника. В конце концов, от отчаяния я рассказала тете, что отказала ему.
— Итак, он объяснился, — живо ответила тетя. — К счастью, он такой человек, который твердо знает, чего хочет… Что же мы выберем для твоего дорожного платья? Этот французский бархат прелестен, но цвет…
Порой мне хотелось вырваться из дому, кричать и молотить кулаками во что попало. Но это было невозможно.
Время от времени я мельком видела Фернандо. Он часто бывал на нашей улице, прячась в подворотнях. Возможности пообщаться с ним не было: куда бы я ни вышла, меня сопровождали либо тетя, либо Клэр. Я начала успокаиваться. Поскольку мы не могли разговаривать с Фернандо, мы не могли договориться и о побеге. Это избавляло меня от одного из давлений.
Но однажды утром, когда я сидела в гостиной, о нем доложили.
Тетя как раз уехала, чтобы пригласить в гости приятеля, — Фернандо, должно быть, знал об этом. Как только он вошел в комнату, я вскочила на ноги, отбросив вышивание, которым занималась.
— Доброе утро, мисс Картрайт, — сказал Фернандо, бросив на меня многозначительный взгляд. — Я пришел за нотами, которые оставил у вас, когда леди Расселл сообщила мне, что вы больше не будете учиться играть на арфе. Ее милости нет дома? Жаль. Я надеялся засвидетельствовать ей мое почтение. В таком случае… А, я надеюсь, мои ноты там среди других на столе…
— Конечно, — тупо ответила я. — Да…
Но едва дверь за дворецким затворилась, я воскликнула:
— Вам не следовало приходить! Моя тетя…
— Что плохого в том, что я пришел за нотами? Фернандо бросился ко мне, я отодвинулась в сторону, избегая его протянутых рук. Он уронил их вдоль тела и остановился, скорбно глядя на меня.
— Вы вероломны, подобно всем прочим? — спросил он тихо.
— Не вероломна! Нет, но…
— Вы любите этого человека? Этого убийцу?
— Что? Как вы сказали?
— Вы обручены с ним?
— Да… нет… я, и сама не знаю, — сказала я жалобно, падая в кресло и сжимая голову руками.
— В таком случае вы знаете меньше, чем весь город. Ваша помолвка обсуждается повсюду.
Фернандо уселся напротив и внимательно посмотрел на меня.
— Если бы я и смог отказаться от вас, Люси, я не смог бы отдать вас ему. Вы знаете, что он такое?
— Что вы имеете в виду?
— Его отец был женат трижды. Отчего умерли его жены? Я уставилась на него, не в силах сказать ни слова. Фернандо наклонился вперед, глядя мне прямо в глаза.
— Их дом проклят, — произнес он свистящим шепотом. — Их дом и весь их род. На их мрачных вересковых пустошах воет не только ветер! На протяжении десяти поколений… — Он помолчал, чтобы произвести впечатление. — На протяжении десяти поколений ни одна невеста в этом проклятом роде не переживала рождение наследника.
— Довольно, — сказала я холодно, — это уж слишком. Откуда вы взяли эту чепуху?
— Это надменные люди. — Фернандо как будто не слышал меня. — Надменные и жестокие. Они достигли богатства вероломством. Первый барон предал своего сеньора, чтобы получить землю и титул. Даже в те кровавые дни они выделялись своей жестокостью к несчастным рабам, принадлежавшим им. А женщины…
— Даже если это правда, — воскликнула я, — это не имеет отношения к Эдварду — теперешнему барону! Он добр и чувствителен.
— А вы не слышали ничего о том, что он вытворял в юности? О деревенских девушках, пропавших детях…
Я вскочила.
— Вы заходите слишком далеко!
Одним прыжком Фернандо оказался около меня. Приблизив свое лицо к моему, он зашептал:
— Первый барон Клэр заключил договор с дьяволом! Договор, скрепленный кровью и повторенный каждым бароном при достижении совершеннолетия! А цена — жизнь его невесты! Спросите, если не верите мне! Спросите любого — спросите свою тетку! — о проклятии Клэров! Думаете, я допущу, чтобы вас принесли в жертву? — Он схватил меня в объятия. — Завтра ночью, Люси, я приду. Вы должны украдкой выбраться из дома и встретить меня; в полночь я буду здесь, на улице, с экипажем. Я буду ждать вас.
Я кивнула головой, слабо пытаясь вырваться из его объятий, но он только крепче прижал меня к себе.
— Я пойду на все, чтобы этой свадьбы не было, — тихо сказал он. — На все! Если ты не придешь, я все равно буду здесь, ты найдешь меня на пороге, выйдя на улицу на следующий день. Может быть, моя смерть помешает тому, чего я не смог предотвратить при жизни.
Я попала в неприятную ситуацию, в которую не хотелось верить. Я была не просто обручена с двумя мужчинами — я не хотела замуж ни за одного из них! Я воображала себя влюбленной в Фернандо, это правда, но выходить замуж?.. Что до Клэра, то мои чувства к нему были противоречивы.
Я была очарована им, и я боялась его — без видимой причины. Его страшная, зловещая красота и еще больше мрачные намеки на семейную тайну были, конечно, недостаточной причиной для дрожи, пробегавшей по мне при мысли о том, чтобы стать его женой.
Чувство беспомощности усилило мои страдания. Я начинала себя чувствовать маленьким бледным призраком, произносящим слова, которые никто не слышит. Никто не слушал меня. Клэр, Фернандо, моя тетка, мистер Бим — все продолжали заниматься собственными планами, игнорируя мое мнение, как будто я была куклой или украшением, которое должно быть расположено там, где оно сразу предстанет в самом выгодном свете. Никто не спрашивает у вазы с цветами или китайской статуэтки, где бы ей хотелось стоять.
Клэр находился в роли признанного поклонника. В конце концов, от отчаяния я рассказала тете, что отказала ему.
— Итак, он объяснился, — живо ответила тетя. — К счастью, он такой человек, который твердо знает, чего хочет… Что же мы выберем для твоего дорожного платья? Этот французский бархат прелестен, но цвет…
Порой мне хотелось вырваться из дому, кричать и молотить кулаками во что попало. Но это было невозможно.
Время от времени я мельком видела Фернандо. Он часто бывал на нашей улице, прячась в подворотнях. Возможности пообщаться с ним не было: куда бы я ни вышла, меня сопровождали либо тетя, либо Клэр. Я начала успокаиваться. Поскольку мы не могли разговаривать с Фернандо, мы не могли договориться и о побеге. Это избавляло меня от одного из давлений.
Но однажды утром, когда я сидела в гостиной, о нем доложили.
Тетя как раз уехала, чтобы пригласить в гости приятеля, — Фернандо, должно быть, знал об этом. Как только он вошел в комнату, я вскочила на ноги, отбросив вышивание, которым занималась.
— Доброе утро, мисс Картрайт, — сказал Фернандо, бросив на меня многозначительный взгляд. — Я пришел за нотами, которые оставил у вас, когда леди Расселл сообщила мне, что вы больше не будете учиться играть на арфе. Ее милости нет дома? Жаль. Я надеялся засвидетельствовать ей мое почтение. В таком случае… А, я надеюсь, мои ноты там среди других на столе…
— Конечно, — тупо ответила я. — Да…
Но едва дверь за дворецким затворилась, я воскликнула:
— Вам не следовало приходить! Моя тетя…
— Что плохого в том, что я пришел за нотами? Фернандо бросился ко мне, я отодвинулась в сторону, избегая его протянутых рук. Он уронил их вдоль тела и остановился, скорбно глядя на меня.
— Вы вероломны, подобно всем прочим? — спросил он тихо.
— Не вероломна! Нет, но…
— Вы любите этого человека? Этого убийцу?
— Что? Как вы сказали?
— Вы обручены с ним?
— Да… нет… я, и сама не знаю, — сказала я жалобно, падая в кресло и сжимая голову руками.
— В таком случае вы знаете меньше, чем весь город. Ваша помолвка обсуждается повсюду.
Фернандо уселся напротив и внимательно посмотрел на меня.
— Если бы я и смог отказаться от вас, Люси, я не смог бы отдать вас ему. Вы знаете, что он такое?
— Что вы имеете в виду?
— Его отец был женат трижды. Отчего умерли его жены? Я уставилась на него, не в силах сказать ни слова. Фернандо наклонился вперед, глядя мне прямо в глаза.
— Их дом проклят, — произнес он свистящим шепотом. — Их дом и весь их род. На их мрачных вересковых пустошах воет не только ветер! На протяжении десяти поколений… — Он помолчал, чтобы произвести впечатление. — На протяжении десяти поколений ни одна невеста в этом проклятом роде не переживала рождение наследника.
— Довольно, — сказала я холодно, — это уж слишком. Откуда вы взяли эту чепуху?
— Это надменные люди. — Фернандо как будто не слышал меня. — Надменные и жестокие. Они достигли богатства вероломством. Первый барон предал своего сеньора, чтобы получить землю и титул. Даже в те кровавые дни они выделялись своей жестокостью к несчастным рабам, принадлежавшим им. А женщины…
— Даже если это правда, — воскликнула я, — это не имеет отношения к Эдварду — теперешнему барону! Он добр и чувствителен.
— А вы не слышали ничего о том, что он вытворял в юности? О деревенских девушках, пропавших детях…
Я вскочила.
— Вы заходите слишком далеко!
Одним прыжком Фернандо оказался около меня. Приблизив свое лицо к моему, он зашептал:
— Первый барон Клэр заключил договор с дьяволом! Договор, скрепленный кровью и повторенный каждым бароном при достижении совершеннолетия! А цена — жизнь его невесты! Спросите, если не верите мне! Спросите любого — спросите свою тетку! — о проклятии Клэров! Думаете, я допущу, чтобы вас принесли в жертву? — Он схватил меня в объятия. — Завтра ночью, Люси, я приду. Вы должны украдкой выбраться из дома и встретить меня; в полночь я буду здесь, на улице, с экипажем. Я буду ждать вас.
Я кивнула головой, слабо пытаясь вырваться из его объятий, но он только крепче прижал меня к себе.
— Я пойду на все, чтобы этой свадьбы не было, — тихо сказал он. — На все! Если ты не придешь, я все равно буду здесь, ты найдешь меня на пороге, выйдя на улицу на следующий день. Может быть, моя смерть помешает тому, чего я не смог предотвратить при жизни.