– И это письмо нашли у Дика Дерка? – спросил кто-то.

– Он уронил его, – отвечал Вудлей, – вы должны поверить, что оно было у него.

– Вы уверены в этом, Симеон Вудлей?

– Человек не может быть уверен ни в чем, пока сам не увидит своими глазами. Я не сам видел это, но получил доказательство, убедившее меня.

– А, ну вас и с письмом, и с фотографией! – крикнул кто-то нетерпеливо. – Не подумайте только что-нибудь, товарищи! Я не отрицаю того, что молодая леди писала его, и что она писала ему. Я хочу только сказать, что не нужно нам ни письма, ни фотографии для доказательства того, что мы хотим знать и что мы знаем. Чарльз Кленси был убит… Это ясно, как Божий день. Есть ли хотя бы один человек между вами, который не знает имени убийцы?

В ответ на эти слова послышался единодушный крик: «Дик Дерк!»

Толпа заволновалась. Посыпались со всех сторон угрозы, сначала тихие, затем все более и более громкие. Некоторые схватились за ружья и направились к лошадям…

– В тюрьму! – кричали они.

Десять минут спустя толпа всадников неслась галопом по дороге, шедшей по направлению от коттеджа Кленси к тому городу, где находилась тюрьма.

XV

Город Нечиточес находился в двухстах милях от устья Красной Реки. Город этот немноголюдный, зато очень интересный в историческом и этнографическом отношении. Заложен он был чуть ли не в первые дни французской и испанской колонизации. В разные периоды времени им владели разные нации, пока, наконец, он не перешел во владение Соединенных Штатов. Дома в нем деревянные, во франко-креольском стиле, с «piazzas», высокими остроконечными крышами, с тротуарами, вымощенными кирпичом и осененными тенью подтропических деревьев. Портики и галереи домов обвиты сверху донизу диким виноградом, переплетающимся с веревкообразными отпрысками бегоний, пристолохий и орхидей, цветы которых спускаются над окнами и дверями, преграждая доступ жгучим лучам солнца и наполняя воздух ароматом. Между ними кружатся, суетятся птицы-мухи, жужжат шмели такой же почти величины, как и первые, и бесшумно порхают громадные бабочки, которые несравненно больше и тех и других. Из-за этих цветов и наполовину спущенных жалюзи выглядывают молодые девушки с темно-карими или черными глазами, с бледными мраморными лицами и волосами цвета воронова крыла. Большинство из них потомки латинской расы, но есть между ними и такие, у которых течет примесь африканской или индийской крови. Белокурые волосы и голубые глаза представляют собой исключение. Когда эти молодые леди проходят по улицам города, всякий мужчина, знакомый и незнакомый, считает своей обязанностью снять шляпу и отвесить им низкий поклон.

Таков-то был город, куда «Красавица Натчеза» доставила полковника Армстронга и его семью и откуда он намеревался ехать в Техас, где предполагал основать новую колонию. Молодой креол Дюпре, поглощенный любовью к Джесси, не упускал, однако, из виду и другой, практической стороны жизни. Возвратившись недавно из Франции, куда он ездил, чтобы посетить своих родных, принадлежащих к высшему кругу общества, он полон был самых честолюбивых планов. В Луизиане он был только плантатором среди плантаторов, тогда как в Техасе, где земля была сравнительно дешева, он надеялся устроить нечто вроде ленных владений. Встретив Армстронга и узнав о его планах колонизации, он решил немедленно привести в исполнение свои мечты, для чего ему прежде всего нужно было продать свои дома и земли в Луизиане. А что касается невольников, то он предполагал взять их с собой в Техас.

Неделю спустя после прибытия в Нечиточес он ликвидировал все свои дела в Луизиане и, за вычетом всех расходов, в руках у него оказалась крупная сумма в 20000 фунтов стерлингов. Суммы этой в то время было совершенно достаточно не только для покупки громадной территории, но она давала ему возможность исполнить свою мечту о ленных владениях, где в замке его должна была царить, как леди suzeraine chatelaine, его белокурая красавица.

Насколько весело проходили дни для младшей дочери Армстронга, настолько томительны и мрачны были они для старшей. Прошло больше недели со времени приезда в Нечиточес, и она все время оставалась одна. Любовь в большинстве случаев себялюбива; к одним она снисходительна, к другим жестока. Джесси не была бесчувственна к страданиям своей сестры; она, напротив, старалась при случае успокоить ее и убедить, чтобы она вырвала из сердца яд, отравляющий его. Веселая, счастливая, она не могла понять противоположного состояния и мало задумывалась о несчастье своей сестры. Она знала даже меньше того, что могла бы знать. Гордая старшая сестра скрывала свое горе, отклоняла всякое сочувствие и избегала говорить о прошлом. Младшая со своей стороны не спрашивала ее ни о чем, из боязни огорчить ее. Один только раз порадовала ее сестра своей откровенностью, когда рассказала ей о таинственном падении своем в воду. Случилось это сразу после происшествия, когда Елена только пришла в себя. Тайны здесь никакой не было. Лицо, виденное Еленой среди кипарисов, было плодом ее расстроенных нервов, а руки, протянувшиеся к ней, ничто иное, как сучья, которые зацепили ее, когда пароход шел мимо, и столкнули ее в воду.

Джесси совершенно успокоилась после этого объяснения: она была теперь уверена, что Елена не покушалась на самоубийство. Она надеялась, что сестра недолго будет сетовать о прошлом, что у нее скоро найдется другой возлюбленный, который будет ей верен, и она забудет измену первого. Заключение это Джесси сделала из того, что видела вокруг себя. Сестра ее приобрела здесь новых поклонников, среди которых были лучшие представители города: плантаторы, адвокаты, члены местного правительства, один член генерального конгресса и молодые офицеры из форта Джессупа, который находился выше по течению реки.

Нельзя сказать, чтобы Елена была безразлична к этим поклонникам – она прежде всего была женщиной, – но, как женщина, она в то же время не особенно дорожила ими и вместо того, чтобы чаще показываться в обществе, сидела большей частью у себя в комнате. Она редко бывала с сестрой и довольствовалась поэтому обществом своей служанки мулатки Джулии. Она тоже рассталась со своим возлюбленным, который остался в штате Миссисипи, где он каждый день, каждый час подвергался опасности лишиться жизни. Правда, Джуп находился пока в полной безопасности среди кипарисового болота, но она не знала, как долго продолжится это состояние. Она знала, что никогда не увидит его больше, если только его поймают, потому что его подвергнут тогда самому ужасному наказанию. Одной только надеждой жила она, что ее Джуп ловкий малый, что ему удастся бежать из того ужасного места и пробраться к ней.

Горе ее госпожи не было для нее тайной, а потому нет ничего удивительного, если она, увидя газеты из Натчеза, принесенные в отель с парохода, поспешила к своей госпоже. Джулия знала, что известие это не порадует последнюю, но инстинкт женщины подсказывал ей, что оно во всяком случае не будет тяжелее медленной переживаемой ее госпожой агонии. Войдя в комнату, она подала газету, говоря:

– Мисс Елена, вот газета из Натчеза. Она пришла с пароходом. Мне показалось, тут есть известие для вас… худое только.

Елена взяла газету. Руки ее дрожали, глаза искрились, горели гневом и ревностью… Рассматривая объявление о свадьбах, она каждую секунду ждала, что увидит имя Чарльза Кленси и креолки, имени которой она не знала. Кто же может описать ужас, охвативший ее душу, и выражение лица ее и широко раскрытых глаз, когда она прочла заглавие, напечатанное большим шрифтом: «Чарльз Кленси!»

Но газетный очерк содержал в себе описание не свадьбы, а убийства!

Она выпустила из рук газету, откинулась на спинку кресла, и сердце ее забилось так сильно, что грозило затихнуть навсегда.

XVI

Полковник Армстронг остановился в «Отеле плантаторов», первоклассном отеле города Нечиточеса, выстроенном в стиле всех отелей южных штатов: выкрашенные белым стены, окна с зелеными венецианскими ставнями и высокая веранда – piazza – вокруг всего здания. Часть этой веранды была всегда занята джентльменами в белых полотняных костюмах, небесно-голубых туфлях и шляпах-панамах; они пили целый день мятный грог. Другая часть, снабженная креслами-качалками, была предназначена для леди, и вход туда сильному полу воспрещался. Стены здания покрыты были виноградной лозой и другими вьющимися растениями; перед фасадом целый ряд громадных магнолий, большие гладкие листья которых прекрасно защищали от солнца, тогда как напротив части веранды, предназначенной исключительно для дам, росла персидская сирень, которая красотой своих листьев и благоуханием цветов соперничала с туземными растениями. Рядом с ней, тесно примыкая к самой веранде, находились апельсиновые деревья. Ничего не стоило протянуть руку и сорвать золотой плод или белый цветок, точно сделанный из воска.

Ни полковника Армстронга, ни Дюпре не было в отеле; оба ушли хлопотать по делам о колонизации. Все у них было почти устроено и даже выбрано место для поселения. В Нечиточесе находился в это время агент, занимавшийся продажей земель в Техасе, который владел большим участком земли на реке Сан-Саба. Когда-то участок этот принадлежал миссионерам-монахам, но теперь уже давно был заброшен. Дюпре купил его, и теперь оставалось только сделать необходимые приготовления для переезда туда и затем вступить во владение. Занятые этими приготовлениями, молодой креол и его будущий гость задержались дольше обычного, и молодые девушки оставались дома одни. Они стояли у перил веранды и смотрели на улицу. Младшая старалась по обыкновению развеселить старшую, грустную по-прежнему, но только по другой причине. Ревность сменилась горем, к которому примешивались угрызения совести. Причиной всего были газеты из Натчеза; то, что она прочитала в них, оправдывало во всем Кленси, делая виновной ее саму.

В газете говорилось об исчезновении человека, по имени Чарльз Кленси, который, судя по некоторым обстоятельствам, был, вероятно, убит; что тело его не найдено до сих пор, несмотря на самые тщательные поиски, что Ричард Дерк, сын известного плантатора Эфраима Дерка, арестован по подозрению в убийстве и заключен в тюрьму, что мать убитого сломилась под тяжестью удара и отправилась туда, «откуда никто еще не возвращался». Далее следовали различные предположения и рассуждения о причинах убийства; упоминалось при этом имя Елены Армстронг, в связи с письмом, посланным на имя Кленси, которое, как было доказано, находилось в руках Дерка. Содержание его, правда, было передано в сокращенном виде, но оно все же компрометировало Елену Армстронг. Всему миру становились таким образом известны отношения между ней и Чарльзом Кленси.

Но Елена Армстронг равнодушно отнеслась к этому сообщению. Не это огорчало ее… Имей она возможность возвратить Кленси к жизни, она бросила бы вызов всему миру, презрела бы гнев отца и стала бы женой того, кого выбрало ее сердце. Удрученная этими мыслями, она отошла от перил веранды и бросилась в одно из кресел. Джесси оставалась по-прежнему там, где стояла, и смотрела на улицу, не возвращается ли домой ее Луи. Вдруг она вздрогнула… На нее смотрел какой-то человек, внушавший ей страх и даже отвращение. Он стоял под тенью дерева и смотрел на нее, пожирая ее глазами. Весь он был живым олицетворением злобного и грубого существа. Но ужаснее всего было лицо его, освещенное светом лампы, которая горела у входа в отель. Взглянув на него, молодая девушка вскрикнула и бросилась к сестре.

– В чем дело, Джесси? – спросила Елена. – Что так огорчило тебя? Что-нибудь относительно Луи?

– Нет… нет, Елена! Дело не в нем.

– А в ком же?

– О, сестра! Какой там страшный человек. Большой, жуткий… Достаточно взглянуть на него, чтобы испугаться. Я много раз встречала его во время прогулки, и всякий раз пугалась его.

– Разве он позволил какую-нибудь грубость по отношению к тебе?

– Не совсем, но нечто вроде этого. Он всегда так странно смотрит на меня. И такие у него страшные глаза! Они такие злые, заплывшие, как у аллигатора. Я несколько раз собиралась рассказать об этом отцу и Луи; но Луи такой вспыльчивый, он, пожалуй, убил бы его.

– Дай мне, пожалуйста, посмотреть на эти аллигаторские глаза.

Елена подошла к перилам и, облокотившись на них, стала смотреть на улицу. Люди проходили мимо, но между ними она не видела никого, кто бы походил на только что описанного человека. Под деревом, правда, стоял кто-то, но не там, где указывала Джесси. Он стоял в тени, и она не могла рассмотреть его. Когда же, немного погодя, он отошел от дерева и свет лампы упал на него, холодная дрожь пробежала по всему телу Елены. Ее возбужденное воображение было причиной того, что тогда на пароходе она увидела лицо Чарльза Кленси среди верхушек деревьев. Неужели же и теперь она, лишь благодаря тому же воображению, увидела на улице Нечиточеса его убийцу? Нет, не может быть! Нет, она видела настоящего, живого Ричарда Дерка. Она хотела крикнуть: «убийца!» и не могла. Она чувствовала себя точно парализованная и стояла, еле переводя дыхание, пока убийца не скрылся из виду. Затем, прижавшись к сестре, она сказала ей дрожащим голосом, что на улице видела привидение.

XVII

– Прошу извинения, чужестранец, что мешаю вам читать газеты… Я, собственно говоря, люблю видеть людей, черпающих какие-либо знания… Но дело в том, что мы собираемся кутнуть. Не желаете ли и вы присоединиться к нам?

Предложение такого рода исходило из уст человека средних лет, шести футов и трех дюймов росту, не считая толстых подошв его сапог из буйволовой кожи, голенища которых заходили на несколько дюймов выше колен. Одет он был в красный кафтан, панталоны, заправленные в сапоги, кожаный пояс, застегнутый под кафтаном, с торчавшими за ним кривым ножом и пистолетом. С этой одеждой вполне гармонировала и его разбойничья наружность: щеки, отвислые от слишком изобильного употребления спиртных напитков, стеклянные и заплывшие кровью глаза, толстые и чувственные губы, уродливый нос, как бы искривленный сильным ударом, желтоватые, цвета глины, волосы и светлые брови. Ни усов, ни бороды у него не было.

Тот, к которому он обращался, ни в чем не походил на него: годами он был почти вдвое моложе, щеки у него были впалые и землистые, как бы от тревоги и проведенных без сна ночей, глаза черные с зловещим блеском, взгляд их подозрительный, исподлобья, над верхней губой две продолговатых синих полоски, похожие на следы сбритых усов. Сложен он был очень красиво, и это сразу бросалось в глаза, несмотря на широкую и неуклюжую одежду, надетую на нем.

– Благодарю вас, – отвечал молодой человек, опуская газету на колени и слегка приподнимая шляпу. – Я только что выпил стакан, и вы, надеюсь, извините меня.

– Будь я проклят, если извиню! Не такое время, чужестранец! В таверне у нас свои правила. Все, кто сидит в ней, все должны смотреть весело, тем более при первой встрече. Как называется ваш напиток?

– О, в этом я неразборчив, – ответил молодой человек, вставая с места и переходя сразу в откровенный тон. – Филь Квантрель не такой человек, чтобы уклоняться от выпивки. Только вот что, джентльмены! Я здесь чужой среди вас и, надеюсь, вы позволите платить мне за выпивку.

Ни один из тех, к кому обращался молодой человек, не походил на джентльмена, и он поступил бы гораздо правильнее, назвав их просто-напросто головорезами.

– Нет… нет! – отвечали некоторые из них, стараясь выказать себя благовоспитанными джентльменами. – Чужим людям не пристало угощать нас. Вы должны сначала выпить с нами, мистер Квантрель!

– Теперь мой черед, – авторитетным голосом воскликнул Геркулес. – Кто желает, может угощать после меня. Эй, Джонни! Давай угощение! Водку раскупорь для меня.

Приказчик, стоявший за прилавком и отличавшийся такой же отталкивающей наружностью, как и посетители, немедленно исполнил приказание и выставил целый ряд бутылок и бутылочек с разными напитками, а рядом с ними необходимое количество стаканов.

Таверна, украшенная старой, облупившейся вывеской, на которой был нарисован индеец в полной воинственной форме, носила название «Вождь Чоктоу» и содержалась человеком, выдававшим себя за мексиканца. Что касается приказчика его Джонни, то все считали его ирландцем, хотя он был такой же сомнительной национальности, как и его хозяин. В таверне останавливались обыкновенно люди проезжие; им давали кровать, комнату и стол, не задавая при этом никаких вопросов, кроме требования платы вперед. Таких жильцов здесь бывало всегда много и все они были не особо привлекательного вида; никто и никогда не мог бы сказать, откуда они приходили и куда уходили. Таверна находилась в стороне от дороги, по которой ходили или прогуливались жители города, а потому почти никто не знал, да и не пытался узнать, какие посетители там бывали; те же, которые случайно заходили в ту сторону, где она стояла, принимали ее за нечто вроде гостиницы, дававшей приют охотникам, североамериканским трапперам и мелким индейским торговцам. Такова-то была таверна, где находился человек, именовавший себя Филем Квантрелем, и люди, так бесцеремонно затянувшие его к себе в товарищи.

Когда первый круг был кончен, Квантреля пригласили на второй, затем на третий, четвертый, после которого казалось, что выпиты все напитки и ничего не осталось, кроме виски самого последнего сорта. Квантрель, сделавшийся великодушным под влиянием выпивки, потребовал шампанского, которое в Южных Штатах можно найти даже в самых бедных тавернах. Джонни тотчас же с необыкновенной пылкостью принялся сбивать головки с бутылок, раскручивать проволоки и хлопать пробками, ради чужестранного гостя исключительно, который, как все заметили, вынимал из своего кармана бумажник, туго набитый золотыми «орлами», обстоятельство, заставившее посетителей задуматься над контрастом между кошельком и одеждой, из кармана которой он был вынут. Контрасты такого рода не были, впрочем, редкостью в таверне, а потому никто из посетителей особенного значения этому не придал, за исключением одного, а именно колосса, который ввел Филя Квантреля в круг своей компании. Не все товарищи звали одинаково этого человека; одни называли его «Джим Борласс», другие – «мистер Борласс» а некоторые даже «капитан».

Разговор развеселившейся после шампанского компании вертелся все время вокруг убийства, совершенного в штате Миссисипи, вблизи города Натчеза; описание этого убийства помещено было в местной газете Нечиточеса. Кроме описанных раньше событий, здесь говорилось о том, что Дерк, который был обвинен в этом убийстве, арестован и посажен в тюрьму, но бежал оттуда, благодаря содействию тюремщика, который скрылся одновременно с ним. «Как раз вовремя, – продолжала газета, – чтобы спастись от петли, которую готовы были уже накинуть ему на шею исполнители суда Линча, часть которых успела проникнуть в тюрьму, где не было уже виновного; последний, как предполагают, бежал вместе с тюремщиком в Техас». В конце прилагалась копия с объявления от властей штата Миссисипи с предложением награды в 2000 долларов за поимку Ричарда Дерка и в 500 долларов за поимку Харкнесса. Между посетителями таверны поднялись споры и рассуждения по поводу убийства, среди которых Борласс разразился вдруг громкими проклятиями и сожалениями, удивившими его близких приятелей.

– Вот чертовское-то счастье! – крикнул он, ударяя кулаком по столу так, что все бутылки и стаканы запрыгали на нем. – Я дал бы охотно сто долларов за то, чтобы быть на месте этого Дерка, какой там он ни на есть, черт возьми!

– Почему, Джим? Почему, мистер Борласс? Почему, капитан? – посыпались вопросы со всех сторон.

– Почему? – загремел Борласс в ответ. – Почему? Потому что этот Кленси, этот самый Кленси, это тот самый, который под присягой показал перед присяжными, перед дюжиной толстопузых ноющих мексиканцев, что я украл лошадь у него! Не только присягнул, но ему и поверили, а меня взяли… меня, Джима Борласса… привязали к позорному столбу и отодрали кнутом на площади. Да, братцы, отодрали! И драл меня мексиканский негр по приказанию одного из констеблей, которых они называют алгвазилами. У меня до сих пор еще остались шрамы от ремней, я могу показать тому, кто не верит мне. Вам-то мне не стыдно показать… есть эти шрамы и у вас, я думаю. Нет, я помешаюсь от бешенства при мысли о том, что Чарльз Кленси увернулся от меня, а я поклялся отомстить ему. Я знал, что он приезжал в Техас. Я ждал и подстерегал его здесь все время и вдруг!.. Кто-то другой нарушает все мои планы и этот кто-то – Ричард Дерк! Я завидую этому Дику Дерку! Будь он проклят за это!

– Будь проклят Дик Дерк! Будь он проклят за это! – крикнули все в один голос.

Пьянство продолжалось далеко за полночь, угощал Квантрель за свой счет. Все пили и удивлялись, что у такого бедно одетого человека так много золота и банковых билетов. Борласс ничему не удивлялся. Он хладнокровно следил за разными приметами, дававшими ему ключ к разгадке. Когда незнакомец, называвший себя Филем Квантрелем, вытер губы носовым платком и затем, кладя его обратно в карман, уронил нечаянно на пол, Борласс незаметно поднял его и отошел с ним в сторону. Развернув его, он внимательно исследовал инициалы на метке, а когда, час спустя, они остались вдвоем с незнакомцем, чтобы распить последнюю бутылку, Борласс наклонился к нему и с сатанинским выражением лица шепнул ему на ухо: «Ваше имя не Филь Квантрель, а Ричард Дерк».

XVIII

Шипение гремучей змеи, раздавшееся под стулом, где сидел незнакомец, не испугало бы так его, как слова Борласса. Он подскочил на стуле и снова упал на него; руки его так дрожали, что вино расплескалось на пол. К счастью, никого и даже Джонни не было в комнате.

– Полно, Квантрель, – сказал Борласс, делая успокоительный жест рукой. – Не разливай даром вина. Мы здесь одни и, надеюсь, понимаем друг друга. Если нет, то скоро поймем… и тем скорее, чем скорее вы скажете мне всю правду. Отвечайте прежде всего на следующий вопрос: вы Ричард Дерк или нет? Если да, то не бойтесь сказать мне. Никакой лжи! Ложь – не для Джима Борласса.

Незнакомец, дрожа всем телом, колебался, но всего только одну минуту. Он понял, что ему бесполезно отрицать это. Человек, допрашивавший его, был гигантских размеров, бесчувственен, как надгробный камень, и беспощаден, как инквизитор. Налитые кровью глаза его смотрели, как бы говоря ему: «Посмей мне только солгать, и я буду твоим врагом», и в то же время как бы предлагали дружбу, какая только может существовать между двумя негодяями, погрязшими в преступлениях. Мнимый Филь Квантрель вспомнил рассказ Борласса о Кленси, о том, за что он был наказан на площади, и, заключив из этого, что новый знакомец его так же запачкан в грязи, как и он сам, отвечал ему:

– Да, я Ричард Дерк.

– Верно, – отвечал Борласс. – А теперь, мистер Дерк, позвольте сказать вам, что мне нравится ваш решительный ответ на мой вопрос. Впрочем, должен заметить вам, что отрицательный ответ ваш не произвел бы ни малейшего воздействия на меня. Я не ребенок и недаром прожил на свете, чтобы не понять, что человек находится в затруднительном положении. В первый же день, когда я увидел ваше лицо в таверне, сразу же подумал, что тут неладно; в чем это выражается, я не знал, конечно, да и не думал об этом. Сегодня вечером я узнал несколько больше… Я видел, как вы смотрели на одну из девушек Армстронга… на которую из них, не надо, я думаю, говорить.

Дерк вздрогнул и машинально спросил:

– Вы видели меня?

– Ну конечно, видел… Я сам был там с такой же целью.

– Ну? – спросил Дерк с притворным равнодушием.

– Да-с! Это меня несколько удивило. Когда я в первый раз увидел вас здесь в таверне, я и не думал тогда о какой-либо любовной истории, а совсем о другом, нимало не похожем на нее. В таверне «Вождь Чоктоу» и в такой плохой одежде, ну какие тут могут быть ухаживания за прелестной мамзелей?.. Согласитесь сами, что это было бы смешно, не так ли?

– Я не знал этого, – был ему угрюмый ответ.

– Не знали? И я тоже, до того времени, когда вы вернулись сюда, и я пригласил вас выпить с нами. Хотите знать, что изменило мое мнение о вас?

– Что? – спросил Дерк.

– Газета, которую вы читали, когда я пригласил вас. Я читал ее перед вами и разобрал все дело. Сложив шесть и шесть, я получил двенадцать. Одна из молодых леди в отеле зовется мисс Еленой Армстронг, о которой пишут в газете, следовательно, человек, наблюдавший за ней, Ричард Дерк, который убил Чарльза Кленси, то есть вы.

– Я… я не… я не отрицаю, мистер Борласс, что я Ричард Дерк. Я убил Чарльза Кленси. Но я протестую против обвинения, что я убил его умышленно.

– Не все ли равно?.. Между друзьями, какими мы, надеюсь, сделались теперь, не должно быть никаких терминов. Убил умышленно или неумышленно, это одно и то же, когда есть такие причины, как у вас. А когда человека исключают из общества и начинают охотиться за ним, то из этого и следует, что он не должен терять уважение людей, которые пошли по тому же пути. Вы Ричард Дерк и убили Чарльза Кленси. Не будет же из-за этого Джим Борласс вашим врагом! Правда, вы лишили меня возможности отомстить… так что же? Я не сержусь, я только завидую вам… А теперь, мистер Дерк, что вы намерены делать?