Страница:
— Да и попробуй укради у Волка! Скорее всего, сам подарил, в благодарность за славную ночь…
— Думай, что хочешь, — перебиваю я мадам. — Моя цена, с учетом того, что Роэд все равно ее переплавит, — сто двадцать рун. Назови свою цену.
— А звездочку-алмазочку с неба не хочешь? — взвивается мадам. — Сто двадцать! Если ты такая удачливая, что даже в Волчьих постелях валяешься, не обеднеешь и на семидесяти пяти.
— Слушай, почтенная пожилая леди, ты и так уже сунула в карман верных пятьдесят рун за перстень! Последняя цена — сто десять, ну ладно, сто пять. Не буди во мне желание крикнуть «хаййя!» и на деле показать, в каких я отношениях с Волками! Дороже ведь обойдется.
— Да кто ты вообще такая?!
Шальная мысль закрадывается в мою голову. Я мало что поняла из объяснений Утугэля, но вроде бы та штучка, которая качается на моем лбу, есть какой-то священный символ для живущих в Кармэле… А я не из тех, кто получает удовольствие от торга, не было, видать, купцов среди моих предков.
Я аккуратно откидываю покрывало.
— Кто я такая? — переспрашиваю я. — Смотри, ты должна меня узнать.
Эффект превосходит все мыслимое: мадам становится абсолютно бесцветной даже под слоем краски, с губ ее невольно срывается: «Нет… Не может быть…»
— Ну что, будем и дальше торговаться? — тороплю я. — Или сойдемся на моей цене?
Трясущимися руками мадам вынимает кошелек.
— Сто… сто десять… Ваши сто двадцать, госпожа. И… еще сорок за перстень.
Я уже не пересчитываю, не веря удаче. Сложив и это в пояс, поворачиваюсь к зеркалу, желая поправить покрывало…
…и вижу в нем то лицо, что когда-то отражалось в зеркальном водовороте Круга Света. Те же точеные черты с налетом вечности, изумрудные глаза… и бледное зеленое пламя, окружающее черный агат.
Ай да Утугэль! Это значит, носящая эту подвеску любому видна в истинном облике? Ну, Волчара, не понимаю, почему ты до сих пор не шаман! Или… каковы же ваши шаманы, если простые Волки умеют ТАК смотреть!
— Мы в расчете, — говорю я как можно холодней и тороплюсь покинуть сцену. Уже по дороге, под поспешно наброшенным покрывалом, отцепляю подвеску и зажимаю в кулаке. Хватит с меня на сегодня локальных чудес…
— …Что так долго?
Лугхад сидит на крыльце и любуется звездами. Гитара, как всегда, рядом.
— Сам знаешь — у меня ничего не делается просто. На этот раз вышли… э-э… танцы с Волками.
— Сколько дали?
— Не вдаваясь в подробности — двести семьдесят новыми.
— Не бывает, — Он откидывает голову назад, волосы волной стекают с плеч. — Да, на такие деньги можно и прикид…
Совершенно не удивился. Ничего, это поправимо…
— Смотри, — я осторожно кладу Ему на ладонь Утугэлеву подвеску. — Подарили. Без объяснений. Сказали, ты все знаешь.
— Кто подарил?! — Его равнодушия как не бывало, даже, кажется, глаза начали светиться в темноте.
— Опять же если без подробностей — один Волк постмолодого возраста.
— Тогда еще ничего, — Он переводит дух. — Это знак Черной Луны. Очень сильная вещь… и небезопасная. Тебе лучше никогда его не носить.
Даже так?
— А можно подробнее, Лугхад?
— Не сейчас. Если честно, у меня уже слипаются глаза. Завтра утром, идет?
— Завтра так завтра, — соглашаюсь я. — Я тоже ужасно хочу уткнуться в подушку…
Терцет III
— Думай, что хочешь, — перебиваю я мадам. — Моя цена, с учетом того, что Роэд все равно ее переплавит, — сто двадцать рун. Назови свою цену.
— А звездочку-алмазочку с неба не хочешь? — взвивается мадам. — Сто двадцать! Если ты такая удачливая, что даже в Волчьих постелях валяешься, не обеднеешь и на семидесяти пяти.
— Слушай, почтенная пожилая леди, ты и так уже сунула в карман верных пятьдесят рун за перстень! Последняя цена — сто десять, ну ладно, сто пять. Не буди во мне желание крикнуть «хаййя!» и на деле показать, в каких я отношениях с Волками! Дороже ведь обойдется.
— Да кто ты вообще такая?!
Шальная мысль закрадывается в мою голову. Я мало что поняла из объяснений Утугэля, но вроде бы та штучка, которая качается на моем лбу, есть какой-то священный символ для живущих в Кармэле… А я не из тех, кто получает удовольствие от торга, не было, видать, купцов среди моих предков.
Я аккуратно откидываю покрывало.
— Кто я такая? — переспрашиваю я. — Смотри, ты должна меня узнать.
Эффект превосходит все мыслимое: мадам становится абсолютно бесцветной даже под слоем краски, с губ ее невольно срывается: «Нет… Не может быть…»
— Ну что, будем и дальше торговаться? — тороплю я. — Или сойдемся на моей цене?
Трясущимися руками мадам вынимает кошелек.
— Сто… сто десять… Ваши сто двадцать, госпожа. И… еще сорок за перстень.
Я уже не пересчитываю, не веря удаче. Сложив и это в пояс, поворачиваюсь к зеркалу, желая поправить покрывало…
…и вижу в нем то лицо, что когда-то отражалось в зеркальном водовороте Круга Света. Те же точеные черты с налетом вечности, изумрудные глаза… и бледное зеленое пламя, окружающее черный агат.
Ай да Утугэль! Это значит, носящая эту подвеску любому видна в истинном облике? Ну, Волчара, не понимаю, почему ты до сих пор не шаман! Или… каковы же ваши шаманы, если простые Волки умеют ТАК смотреть!
— Мы в расчете, — говорю я как можно холодней и тороплюсь покинуть сцену. Уже по дороге, под поспешно наброшенным покрывалом, отцепляю подвеску и зажимаю в кулаке. Хватит с меня на сегодня локальных чудес…
— …Что так долго?
Лугхад сидит на крыльце и любуется звездами. Гитара, как всегда, рядом.
— Сам знаешь — у меня ничего не делается просто. На этот раз вышли… э-э… танцы с Волками.
— Сколько дали?
— Не вдаваясь в подробности — двести семьдесят новыми.
— Не бывает, — Он откидывает голову назад, волосы волной стекают с плеч. — Да, на такие деньги можно и прикид…
Совершенно не удивился. Ничего, это поправимо…
— Смотри, — я осторожно кладу Ему на ладонь Утугэлеву подвеску. — Подарили. Без объяснений. Сказали, ты все знаешь.
— Кто подарил?! — Его равнодушия как не бывало, даже, кажется, глаза начали светиться в темноте.
— Опять же если без подробностей — один Волк постмолодого возраста.
— Тогда еще ничего, — Он переводит дух. — Это знак Черной Луны. Очень сильная вещь… и небезопасная. Тебе лучше никогда его не носить.
Даже так?
— А можно подробнее, Лугхад?
— Не сейчас. Если честно, у меня уже слипаются глаза. Завтра утром, идет?
— Завтра так завтра, — соглашаюсь я. — Я тоже ужасно хочу уткнуться в подушку…
Терцет III
УТЕШЕНИЕ ДУХА
«И СКРЫЛИСЬ ОТ ВЗОРА БОГОВ…»
ОТЛИЧНЫЙ ДЕНЕК
СЕГОДНЯ У НАС…
Двадцать шестое августа.
День святой Элеонор Гинтаринской.
День Благодарения.
И мой день рождения.
В этот день я просыпаюсь рано утром. Тишина. Лугхад разметался волосами по подушке и улыбается во сне. Чтобы не ранить эту хрупкость утра, я двигаюсь почти бесшумно, и ведро не гремит в моих руках, когда я беру его и отправляюсь за водой.
Утренний холодок осторожно трогает мои обнаженные плечи, тонкой струйкой втекает под одежду. Небо затянуто жемчужным покровом, солнца нет, но и дождя, судя по всему, не предвидится… Тихо в мире. Бодрствую я одна. Кармэль еще не скоро проснется — сегодня можно, сегодня праздник. Никто не увидит, как я беру воду из колодца, который пересох не один десяток лет назад.
Вокруг колодца разрослась пышная крапива выше человеческого роста. Когда я только-только появилась здесь, она была маленькая, чахлая и пребольно жглась — станешь тут злобной, когда тебя то и дело подчистую обдирают на щи! Спасибо ей — ведь у меня нет власти над водой, и оживить колодец не в моих силах, однако… достаточно было моего появления, чтобы крапива буквально обрела вторую жизнь. Родню почуяла… А уж как ей удалось воду притянуть, я и по сей день не знаю. Знаю только, что днем колодец по-прежнему сух, да и ночью вода вроде как для одной меня (Лугхад не в счет, он к колодцу не ходит).
Им виднее, здесь решаю не я. Неизвестно ведь, отчего из колодца ушла вода — обиделась на здешних или действительно здесь ее так мало, что дай-то боги нам с Безумцем напиться…
Ныряю в крапиву с головой — она тут же радостно стряхивает на меня всю накопленную за ночь росу… (С этим я родилась — еще в раннем детстве спокойно рвала зеленую злюку, как травку-лебеду, даже жевала, а на потрясенные возгласы отвечала с хитринкой в глазах: «А она меня знает, вот и не кусается…» Я — это она, и она — это я, недаром я зовусь Аргиноль. И обе мы — Зеленое Пламя.) Налегая на ворот, с усилием вытягиваю из колодца ведро, полное на две трети, — больше мне просто не удержать. И, не умея терпеть, пью прямо из ведра, поставленного на край, и пригоршнями бросаю в лицо чистую холодную воду. Видели бы меня сейчас матушка Маллен или Китт — без сомнения, приняли бы за колдунью. И были бы абсолютно правы…
Ну как я могу объяснить вам, что такое мой Месяц Безумия? Laig Naor. В переводе с Языка Служения — Зеленое Пламя. Та единственная вещь, что отличает женщину от девы, — так учила меня Лайгалдэ. О, я много раз видала, как, озаренные этим пламенем, волшебно изменяются лица мужчин…
Было время, когда и я принимала сладостный огонь мимолетного желания за Зеленое Пламя. Но — это совсем иное, не жажда наслаждения, но пламя на алтаре фанатичного служения Жизни… Для тех, кто этого не чувствует, понятнее объяснить не могу.
Ключевое слово тут — «готовность». Под поцелуями солнечных лучей пробуждается самая сущность земли, и она тянется к солнцу в ответной ласке — ветвями деревьев и побегами трав, и крыльями птиц, поднявшихся в синеву, и устремленными к небу в беспричинной радости людскими взглядами. И когда в природе загорается Зеленое Пламя, мы не говорим более о весне, но называем это: «Лето пришло».
Я люблю эту пору, как и все живущие, но не она период моей наивысшей силы. Мое время приходит в августе, когда земля утомлена солнцем. Воздух тягуч, и тяжесть золота оседает на губах и веках. Пора усталости, пора отдыха — в это время природа сравнима только с женщиной после страстной ночи, как в индийской поэзии, когда она лежит на плоской крыше своего дома, а любимый показывает ей на небо: «Видишь? Это Большая Медведица, это Кассиопея, а вон там — Полярная звезда».
Вы видели, сколько звезд летит к земле августовскими ночами, чтобы ни одна пара на плоской крыше не осталась обделенной?
В эти дни Зеленое Пламя горит в природе как никогда ровно и сильно. Это время отдачи, время плодов — выполнен извечный долг по поддержанию и возобновлению жизни, и не весенняя искрометная радость — удовлетворенное счастье переносит нас из августа в сентябрь.
Но законы стихии Жизни суровы, и один из них — вечное обновление. «Цветы, что отцвели, не должны омрачать взор, и их сжигают»… И после того, как плоды собраны, Зеленое Пламя достигает своей наивысшей силы, и в неистовстве своем делается просто пламенем, и пожирает ту, что теперь свободна от долга — и в лесах и парках загораются костры золотой листвы. Пламя, очищающее и обновляющее, вечное прекрасное самосожжение во имя Жизни — собственная жизнь, как последняя жертва, какую только можно еще принести служению.
И тогда я, слитая с природой в единое целое, добровольно избравшая непокой и вечные перемены своим счастьем, обретаю свою полную силу, но теряю равновесие до тех пор, пока не догорит пламя осени. И, как и все вокруг, напрасно жду, что дожди погасят этот огонь до срока. Как пьяная или безумная, брожу я по лесам и городским улицам, пью мир, захлебываясь, шепча строки своих и чужих Слов: «Я знаю только, что горю и, видимо, сгорю…» Где и когда найдется равный по этому яростному накалу — мне, рожденной в самом средоточии Зеленого Пламени и избранной им в служительницы?! Разве что Он, Безумец, да еще те двое, что возжигают пламя Синее и Лиловое…
Но тише, тише… Уже конец октября, догорают костры, последние угли умирают в россыпях холодного пепла — и над миром воцаряется Тишина. Земля-Андсира, что вечно воздевает руки в мольбе за своих детей, опускает их обессилено. Медленно, медленно сковывает ее оцепенение смерти или сна — земля становится Камнем, а мир делается особенно уязвим для зла. Солнце входит в знак Скорпиона…
Будьте осторожны в эти торжественные дни — разве вы не видели, как горит над Городом Черная Свеча?! Багровое Око, звезда Антарес, таится в солнечных лучах, и молитва не покидает губ служительницы Зеленого Камня, той, что рождена в Опалии, — я же делаюсь более не властна…
Это — то, что люди называют силой вещей, и обо всем этом сказано в книгах, хранящихся в Башне Теней. Правда, немногие из простых смертных читали их…
Когда я возвращаюсь домой с полным ведром, Лугхад уже не спит. И вид у него совсем не такой раздраженный, как обычно спросонья.
— Лугхад, — говорю я ему, разжигая очаг, как всегда, простым прикосновением. — Сегодня мой день рождения.
— Что? — не понимает Он. Ну да, в Кармэле ведь никто ничего подобного не празднует, да и раньше, будучи Нездешним, Он мог не обращать внимания на подобный обычай смертных…
— Я родилась в этот день двадцать три года назад, — поясняю я. На самом деле не двадцать три, больше. В разных Сутях время течет с разной скоростью, я давно не пытаюсь вычислить, сколько прожила чисто субъективно, и считаю по времени Авиллона. — У нас такой день принято отмечать как праздник.
— Сегодня и так праздник, — Он поворачивается ко мне, и кажется, что глаза Его слегка светятся. — Восьмое сентября, День Осенней Луны.
— Волчий праздник, — передергиваю я плечами. — Странно, что Райнэя не запретила и его.
— На Волчьих клыках начертана судьба Каэр Мэйла. Запрети Каменное Сердце этот праздник — и последствия непредсказуемы. Все равно ничего особенного не бывает — пьянка да гуляния с драками… Сама же знаешь, люди здесь не умеют радоваться.
— А ты помнишь День Благодарения в Авиллоне? — спрашиваю я и боюсь снова услышать: «Нет… не знаю…»
— Ты знаешь, — отвечает Он после паузы, — наверное, помню, только не в Авиллоне, а где-то в маленьком городке. Помню площадь, и на ней всякие развлечения — карусель, стрельба из лука, выставка кошек… Дети, и музыка играет, и конечно, уличные артисты — как мы с тобой…
— Вот именно, — я помешиваю кашу с обрезками мяса, чтоб не пригорела. — Мы с тобой. Одни на весь Кармэль. Висару и Даммис после гибели Иэна нос на улицу боятся высунуть. А если Лоти попробует петь на площади — сам понимаешь, чем это кончится…
— Значит, придется вдвоем, — говорит Он спокойно, в первый момент до меня даже не доходит.
— О чем ты?
— Я говорю, придется нам устраивать им праздник вдвоем, — как ни в чем не бывало Он зачерпывает кашу из миски. — Просто покажем им, как это должно быть на самом деле.
— Ты это серьезно? — я не верю ушам своим, я готова кинуться Ему на шею: услышать такое от Лугхада!
— А почему бы и нет? Это наша работа. И потом, тебе ведь сегодня тоже полагается праздник…
И в этот самый момент раздается стук в дверь, и мы слышим голос Лоти:
— К вам можно?
— Заходи, заходи! — радостно отзываюсь я. — Ты чего сегодня так рано?
— Сегодня День Осенней Луны. Вечером все Рыцари в Алом дежурят в Залах, вот я и забежала с утра пораньше…
На Рыцаря в Алом Лоти сейчас совсем не похожа — вместо форменного камзола на ней серо-голубое одеяние длиной до колен, а на ногах какие-то полуразвалившиеся башмаки. Ни к чему привлекать ненужное внимание — хороша была бы воительница из личной охраны Райни, по-дружески пьющая чай с двумя оборванцами из Крысиного квартала, да еще называющая одного из них учителем!
С того самого дня, как я надела на нее венец Адалль-Фианны, попутно наделив Истинным Именем и личным образным рядом, Лоти сделалась у нас частой и желанной гостьей. Пока я занимаюсь извечными женскими делами — штопкой-готовкой-стиркой, Лугхад ставит ей пальцы. Делает Он это без малейшего снисхождения, то и дело обрывает, казалось бы, совсем неплохую игру жестким ударом по струнам, а то и по рукам ученицы. Но Лоти терпелива, и сейчас Луг уже считает ее владение гитарой достойным ее же текстов.
А потом Лоти присаживается ко мне, помогая чистить грибы или перебирать крупу, и я сменяю Лугхада в роли учителя. Конечно, я не Растящая Кристалл и могу дать своей ученице не так уж много — какие-то основные принципы построения и эффекты, да познакомить ее как следует со Словами всех трех Путей, благо память у меня неисчерпаемая. Напеваю, а сердце то и дело сжимается — Лоти безумно нравятся творения Флетчера, и самая заветная ее мечта — стать его Подмастерьем…
Естественно, никаких денег мы за эти уроки не берем, но Лоти ничего не хочет даром и потому каждый раз приносит что-то съестное. Вот и сейчас она поставила у стены вместительную корзину, а в ней — помидоры, капуста, лук, мята. За один такой помидор Китт с Яртом проползут из конца в конец все мироздание — свежие овощи в Кармэле берутся неизвестно откуда и доступны только знати. А еще в корзине огромный каравай хлеба, какой пекут в Залах, и две бутылки вина — тоже явно не кислятина из ближнего трактира.
— С праздником тебя, Лотиа-Изар, — чуть улыбается Лугхад.
— И вас с праздником, хоть вы и не из степи, — ответно улыбается Лоти. — Вы ведь по-своему, но тоже взыскуете милостей Владычицы Ночи.
— А у нас сегодня двойной праздник, — ни с того ни с сего говорит Лугхад. — У Лиганор день рождения.
— Правда? Я и не знала… — Лоти смущается. — Поздравляю! Жалко, сметаны не удалось достать, а то как раз бы к праздничному салату…
Я хочу сказать: «Да стоит ли вообще отмечать…» — и не произношу ни слова, ибо в этот момент внезапная идея молнией сверкнула в моей голове.
Август. (Здесь, правда, уже сентябрь, но дело лишь в разнице между календарями Авиллона и Кармэля.) Время Laig Naor. Солнце в знаке Девы. Начало моего Месяца Безумия.
Призывающий Андсиру Справедливую или Тиммалу-танцовщицу, Фарну Мать Богинь или Осеннюю Луну, жену Великого Волка — меня призывает он в День Благодарения, ибо по-особому причастна я мирозданию в эти дни. И неизмеримо возрастает дарованная мне сила…
Рискнуть?
— Да, сегодня будет праздник! — произношу я, невольно взяв тон, которым изрекала свои пророчества незабвенная Ирма диа Алиманд. — Сперва для нас, а потом и для всех! Но сначала все-таки для нас!
Лоти и Лугхад смотрят на меня с абсолютно одинаковым изумлением. А я спокойно отсыпаю соли в чистую тряпочку и кладу ее в корзину с едой, затем туда же отправляется большой нож и все три наших с Безумцем чашки…
— Лоти, бери корзину. А ты, Лугхад, хватай гитару и старый плащ не забудь. И полезайте за мной на крышу.
— Что ты задумала? — во взгляде Безумца тревога, но он выполняет мои распоряжения.
— Сейчас поймешь, — отмахиваюсь я, я уже сосредоточена на выполнении предстоящего… — Лезьте!
С нашей крыши далеко видать. Над пробуждающимся городом висит тонкое покрывало осеннего марева, воздух дымно свеж.
— Возьмите меня за руки, — приказываю я Лоти и Лугхаду и становлюсь лицом к краю крыши.
Так… Я не хочу ничего сверхъестественного. Бурый Лес нагорий, из которого я якобы пришла, это вроде бы даже в этой Сути. И конечно же, осень уже вступила туда. И наверняка там найдется совершенно безлюдное местечко, но не в самой глухомани, а где-нибудь на опушке, и обязательно речка или озеро поблизости…
—…светлый прозрачный лес, уже одетый в золото, большая поляна у воды, в выемке меж двух холмов, — шепчу я себе под нос, — заброшенная дорога…
И, звонко и отчетливо, словно разрывая ткань, на которой нарисован мир вокруг нас:
— Вижу Цель!!!
И делаю шаг с крыши, увлекая за собой Лугхада и Лоти… и на втором шаге чувствую, как подается под моими ногами трава, уже начавшая желтеть. А впереди расступаются деревья, и озеро сверкает на солнце — куда до него моей искрящейся рубашке…
— Получилось, — выдыхаю я, роняя руки тех, кого провела за собой. — Луг, Лоти, я разомкнула пространство!
— Где мы? — Лоти испуганно озирается по сторонам — до этого ей приходилось видеть деревья лишь в задушенном городом парке Кармэля.
— В лесу! — радостно восклицаю я. — В осеннем лесу, и вое остальное нас не волнует до самого вечера! Праздновать так праздновать!
— …Если бы ты мне не сказала, я бы даже подумать не могла, что это — тоже грибы! — Лоти с каким-то детским восторгом держит в руках лисички, похожие на диковинные нежно-оранжевые цветы, и трепетно вдыхает их аромат. — Они ведь даже по запаху не похожи на то, что растет в городе! Городские грибы пахнут плесенью, а эти… это лучше лимонной мяты!
Знать Кармэля презирает подвальные грибы — основную пищу населения бедных кварталов. И между прочим, совершенно зря — по вкусу они мало чем уступают лесным. Но Лоти все равно никогда в это не поверит. Она попала в сказку, и все, что есть в этом лесу, преисполнено для нее особой благодати.
Я деловито срезаю опята, желтым крошевом усыпавшие старый пень, и ссыпаю их в подставленный подол Лотиной рубахи. А в капюшоне за ее плечами лежат младшие сестренки тех лисичек, которые она так восторженно нюхает.
— Пожалуй, хватит. На жаренку мы набрали, больше втроем не съесть. Не забывай, у нас, спасибо Лугу, еще форель имеется…
— А с собой?
— Ну… не будем жадничать.
Я спускаюсь с холма на заброшенную, заросшую травой дорогу, что вливается в поляну у озера, как река, и шаги мои легки. Лоти осторожно спускается за мной, боясь рассыпать грибы.
Только сейчас начинаю осознавать, что повседневность трижды проклятого Города, в который нет дорог, лежала на моих плечах свинцовой тяжестью, и лишь здесь эта тяжесть спала… Ветра мне недоставало, пьянящего ветра, что поет в ветвях деревьев и веет в лицо нежной горечью горящих листьев…
У воды лес редеет, от березовых стволов светло. Громадная старая ива изогнула мощный ствол низко над водой, и на стволе этом сидит Лугхад с гитарой в руках. У большого камня уже горит веселый костер из сушняка…
— Лоти, клади грибы в миску и иди мой, — командую я. — Только тщательнее, потому что чистить их мы не будем. А я пока займусь форелью.
— А когда кончишь помогать Лиганор, иди сюда, — подает голос Лугхад. — Продолжим занятия…
…РЕШАЮЩИЙ СРОК,
РЕШАЮЩИЙ ЧАС…
…Солнце перевалило за полдень. Давно съедены и грибы, и часть Лотиных припасов. Форель, обмазанная глиной и замысловато начиненная, томится на углях. Сказать по правде, я ни разу в жизни не готовила ничего подобного — только слыхала от Сиомбар, и потому немного беспокоюсь за результат своих кулинарных изысканий. Впрочем, на травке, да под вино из погребов лорда Ниххата, да жителями Кармэля, не избалованными подобной роскошью…
Лоти, как солнцелюбивая ящерица, взобралась на нагретый камень и теперь, полулежа, наигрывает некую Волчью песенку про изъян, который невозможно прикрыть алым камзолом Рыцаря Залов, и лучше надеть кольчугу и всласть погулять в степи — тогда тебя будут считать настоящим мужчиной… А я сижу в тени камня и плету венок из кленовых листьев с тайным намерением надеть его на голову Лугхада.
Он появляется меж березовыми стволами неожиданно и чарующе, как и положено Нездешнему. Мы, смертные, привыкаем к ним в городах, почитая за равных себе, но поистине лишь в лесу можно осознать глубину пропасти между нами и ними. Медленная величавая поступь, серо-бирюзовые глаза, словно раскрытые в изумлении красотой мира, темное пламя волос… а плащ Его, эта темно-серая с прозеленью старая тряпка, неожиданно оказался точно такого же цвета, как мрачноватая хвоя одинокой ели, привольно раскинувшей лапы у края поляны. Король лесов, под чьими ногами опавшая листва превращается в златотканый ковер…
Райнэя убила в Нем Камень! — приходит внезапное осознание. Убила, потому что не могла позволить Ему стать соперником во власти! Но свято место пусто не бывает, а на место Камня может прийти только Огонь. И Он научился творить этим Огнем ничуть не хуже меня или моего Лорда! А значит, пора, что стоит сейчас, принадлежит не только мне, но и Ему…
В сложенных ладонях Он что-то несет и тихо шепчет над своей драгоценностью на незнакомом мне языке — не понимаю слов, а считывать не смею. Он подходит ко мне — я невольно встаю, словно приветствуя Его, и вижу, что в Его ладонях лежит маленькая гроздь рябины, несколько ягод и тонко вырезанный розоватый листок, и еще два совсем крошечных кленовых листика, светящихся, как два солнышка…
— Лотиа-Изар сказала — на день рождения положено дарить подарки, — говорит Он тихо, и я поражаюсь — никогда раньше не звучал Его голос ТАК. Медленно Он смыкает ладони и простирает руки перед собой…
Творящая торжественный обряд,
Как Жизнь желанна, как Огонь опасна,
Вплетаешь ты в свой праздничный наряд
Зеленый, золотой, багряно-красный.
Что это? Это — обо мне? Зеленый, золотой… Ему бы такой наряд, не мне — все краски осени! В сочетании с Его темно-рыжими волосами это смотрелось бы просто не знаю как!
Как свечи, эти листья догорят,
Но верю — гибель будет не напрасной.
Смотрел я — и нашел тебя прекрасной,
Сестра моя, я твой безумный брат.
Дыхание мое замирает… Сонет. Когда-то ходили легенды о сонетах-Сплетениях Безумца…
Огонь и Жизнь, как лист и гроздь рябины!
За танец твой, что силу излучает,
Лишь малым одарить тебя дано…
Ладони Его раскрываются неотвратимо, как бутон розы…
Так пусть не золото тебя венчает,
Но камень, в коем слиты воедино
И лета мед, и осени вино!
Вместо даров леса в Его ладонях — двойной гребень, по форме совсем такой, как тот, что я бросила в «Багровой луне» — но не золотой, а из чего-то, похожего на янтарь, одновременно рубиновый, медово-золотой и коричневый. Спинка его выточена в форме кленового листа, а широкие изогнутые зубья так похожи на пальцы листа рябины…
Я смотрю на это чудо, ошеломленная, не в силах поверить — и Он касается моих волос, легко закручивает, словно делал это не раз, и прихватывает гребнем, как венцом.
— Хиара хо танн, Лиганор…
Снова Высокая Речь. Как только Он умудрился не забыть ее?
Улыбка сверкает на Его лице — совсем не похожая на хорошо знакомое мне дрожание губ. Я, не отрываясь, смотрю в огромные светлые глаза и всей кожей ощущаю, как что-то сдвигается на земле и в небесах, и откуда-то из глубин неотвратимо надвигается знание…
— Господин мой, — говорю и не узнаю своего голоса, — такие подарки требуют ответного дара.
Лихорадочный вдох, как перед прыжком в воду, — я еще не знаю, что это будет, но оно уже здесь, у порога!
Не зная времени ветра,
Не веря в огонь весны,
Сжимать в руке до рассвета
Клинок холодной войны,
И взглядом лаская небо,
Угадывать на земле
Твой Город Огня и Снега
В летящем встречном стекле,
Надеть любимое платье
И молча шептать домам
Рождественское заклятье,
Где город, ночь и зима,
Забрать свою долю сказки,
Уйти, убежать, не быть —
Но след серебряной краски
На веках уже не смыть,
И снова взор мой усталый
Измерит звездную высь…
Безумие в черном и алом,
Помедли! Остановись!
Слова слетают с языка раньше, чем рождаются в сознании. Я не знаю, о чем это, но есть что-то, что знает лучше меня, и это тоже — я, и голос мой отчаянно дрожит, но так же властно звонок и чист, как и у Него…
…Лавина волос в цвет меди
И пальцы, сбитые в кровь.
«Сегодня мы с моей леди
Поем в переходе метро».
Миг тишины грозит убить всех троих, он как перетянутая струна, как хрустальная чаша — и тогда приходит Имя. Коснувшийся янтаря… нет, не так — Янтарное касание! Дарующий жизнь прикосновением…
Рука моя ложится на Его плечо, как королевский меч.
— Встань с колен, Гитранн Лугнэал, Магистр на Пути Ткущих Узор! Властью, данной мне Той, что превыше безумия и тьмы, приказываю тебе вспомнить все! Будь тем, кем ты должен быть!
Секунда, другая… и вдруг лицо Его неуловимо дрогнуло. На меня взглянули пронзительно-яркие глаза без белков.
— Ты хорошо обученный Мастер моего Пути. И ты очень ловко скрывала это все время — но почему?!
…И словно выпал стержень, державший меня последние пять минут. Я снова стала только Эленд.
— Я не Мастер, — шепчу я как во сне. — Я не получила Мастерский Символ с третьей попытки.
— А это, по-твоему, что такое? — Он довольно непочтительно рванул меня за мое любимое серебряное ожерелье, и подвески прозвенели тонко и жалобно. — Зачем ты притворяешься даже сейчас?
ОТЛИЧНЫЙ ДЕНЕК
СЕГОДНЯ У НАС…
Двадцать шестое августа.
День святой Элеонор Гинтаринской.
День Благодарения.
И мой день рождения.
В этот день я просыпаюсь рано утром. Тишина. Лугхад разметался волосами по подушке и улыбается во сне. Чтобы не ранить эту хрупкость утра, я двигаюсь почти бесшумно, и ведро не гремит в моих руках, когда я беру его и отправляюсь за водой.
Утренний холодок осторожно трогает мои обнаженные плечи, тонкой струйкой втекает под одежду. Небо затянуто жемчужным покровом, солнца нет, но и дождя, судя по всему, не предвидится… Тихо в мире. Бодрствую я одна. Кармэль еще не скоро проснется — сегодня можно, сегодня праздник. Никто не увидит, как я беру воду из колодца, который пересох не один десяток лет назад.
Вокруг колодца разрослась пышная крапива выше человеческого роста. Когда я только-только появилась здесь, она была маленькая, чахлая и пребольно жглась — станешь тут злобной, когда тебя то и дело подчистую обдирают на щи! Спасибо ей — ведь у меня нет власти над водой, и оживить колодец не в моих силах, однако… достаточно было моего появления, чтобы крапива буквально обрела вторую жизнь. Родню почуяла… А уж как ей удалось воду притянуть, я и по сей день не знаю. Знаю только, что днем колодец по-прежнему сух, да и ночью вода вроде как для одной меня (Лугхад не в счет, он к колодцу не ходит).
Им виднее, здесь решаю не я. Неизвестно ведь, отчего из колодца ушла вода — обиделась на здешних или действительно здесь ее так мало, что дай-то боги нам с Безумцем напиться…
Ныряю в крапиву с головой — она тут же радостно стряхивает на меня всю накопленную за ночь росу… (С этим я родилась — еще в раннем детстве спокойно рвала зеленую злюку, как травку-лебеду, даже жевала, а на потрясенные возгласы отвечала с хитринкой в глазах: «А она меня знает, вот и не кусается…» Я — это она, и она — это я, недаром я зовусь Аргиноль. И обе мы — Зеленое Пламя.) Налегая на ворот, с усилием вытягиваю из колодца ведро, полное на две трети, — больше мне просто не удержать. И, не умея терпеть, пью прямо из ведра, поставленного на край, и пригоршнями бросаю в лицо чистую холодную воду. Видели бы меня сейчас матушка Маллен или Китт — без сомнения, приняли бы за колдунью. И были бы абсолютно правы…
Ну как я могу объяснить вам, что такое мой Месяц Безумия? Laig Naor. В переводе с Языка Служения — Зеленое Пламя. Та единственная вещь, что отличает женщину от девы, — так учила меня Лайгалдэ. О, я много раз видала, как, озаренные этим пламенем, волшебно изменяются лица мужчин…
Было время, когда и я принимала сладостный огонь мимолетного желания за Зеленое Пламя. Но — это совсем иное, не жажда наслаждения, но пламя на алтаре фанатичного служения Жизни… Для тех, кто этого не чувствует, понятнее объяснить не могу.
Ключевое слово тут — «готовность». Под поцелуями солнечных лучей пробуждается самая сущность земли, и она тянется к солнцу в ответной ласке — ветвями деревьев и побегами трав, и крыльями птиц, поднявшихся в синеву, и устремленными к небу в беспричинной радости людскими взглядами. И когда в природе загорается Зеленое Пламя, мы не говорим более о весне, но называем это: «Лето пришло».
Я люблю эту пору, как и все живущие, но не она период моей наивысшей силы. Мое время приходит в августе, когда земля утомлена солнцем. Воздух тягуч, и тяжесть золота оседает на губах и веках. Пора усталости, пора отдыха — в это время природа сравнима только с женщиной после страстной ночи, как в индийской поэзии, когда она лежит на плоской крыше своего дома, а любимый показывает ей на небо: «Видишь? Это Большая Медведица, это Кассиопея, а вон там — Полярная звезда».
Вы видели, сколько звезд летит к земле августовскими ночами, чтобы ни одна пара на плоской крыше не осталась обделенной?
В эти дни Зеленое Пламя горит в природе как никогда ровно и сильно. Это время отдачи, время плодов — выполнен извечный долг по поддержанию и возобновлению жизни, и не весенняя искрометная радость — удовлетворенное счастье переносит нас из августа в сентябрь.
Но законы стихии Жизни суровы, и один из них — вечное обновление. «Цветы, что отцвели, не должны омрачать взор, и их сжигают»… И после того, как плоды собраны, Зеленое Пламя достигает своей наивысшей силы, и в неистовстве своем делается просто пламенем, и пожирает ту, что теперь свободна от долга — и в лесах и парках загораются костры золотой листвы. Пламя, очищающее и обновляющее, вечное прекрасное самосожжение во имя Жизни — собственная жизнь, как последняя жертва, какую только можно еще принести служению.
И тогда я, слитая с природой в единое целое, добровольно избравшая непокой и вечные перемены своим счастьем, обретаю свою полную силу, но теряю равновесие до тех пор, пока не догорит пламя осени. И, как и все вокруг, напрасно жду, что дожди погасят этот огонь до срока. Как пьяная или безумная, брожу я по лесам и городским улицам, пью мир, захлебываясь, шепча строки своих и чужих Слов: «Я знаю только, что горю и, видимо, сгорю…» Где и когда найдется равный по этому яростному накалу — мне, рожденной в самом средоточии Зеленого Пламени и избранной им в служительницы?! Разве что Он, Безумец, да еще те двое, что возжигают пламя Синее и Лиловое…
Но тише, тише… Уже конец октября, догорают костры, последние угли умирают в россыпях холодного пепла — и над миром воцаряется Тишина. Земля-Андсира, что вечно воздевает руки в мольбе за своих детей, опускает их обессилено. Медленно, медленно сковывает ее оцепенение смерти или сна — земля становится Камнем, а мир делается особенно уязвим для зла. Солнце входит в знак Скорпиона…
Будьте осторожны в эти торжественные дни — разве вы не видели, как горит над Городом Черная Свеча?! Багровое Око, звезда Антарес, таится в солнечных лучах, и молитва не покидает губ служительницы Зеленого Камня, той, что рождена в Опалии, — я же делаюсь более не властна…
Это — то, что люди называют силой вещей, и обо всем этом сказано в книгах, хранящихся в Башне Теней. Правда, немногие из простых смертных читали их…
Когда я возвращаюсь домой с полным ведром, Лугхад уже не спит. И вид у него совсем не такой раздраженный, как обычно спросонья.
— Лугхад, — говорю я ему, разжигая очаг, как всегда, простым прикосновением. — Сегодня мой день рождения.
— Что? — не понимает Он. Ну да, в Кармэле ведь никто ничего подобного не празднует, да и раньше, будучи Нездешним, Он мог не обращать внимания на подобный обычай смертных…
— Я родилась в этот день двадцать три года назад, — поясняю я. На самом деле не двадцать три, больше. В разных Сутях время течет с разной скоростью, я давно не пытаюсь вычислить, сколько прожила чисто субъективно, и считаю по времени Авиллона. — У нас такой день принято отмечать как праздник.
— Сегодня и так праздник, — Он поворачивается ко мне, и кажется, что глаза Его слегка светятся. — Восьмое сентября, День Осенней Луны.
— Волчий праздник, — передергиваю я плечами. — Странно, что Райнэя не запретила и его.
— На Волчьих клыках начертана судьба Каэр Мэйла. Запрети Каменное Сердце этот праздник — и последствия непредсказуемы. Все равно ничего особенного не бывает — пьянка да гуляния с драками… Сама же знаешь, люди здесь не умеют радоваться.
— А ты помнишь День Благодарения в Авиллоне? — спрашиваю я и боюсь снова услышать: «Нет… не знаю…»
— Ты знаешь, — отвечает Он после паузы, — наверное, помню, только не в Авиллоне, а где-то в маленьком городке. Помню площадь, и на ней всякие развлечения — карусель, стрельба из лука, выставка кошек… Дети, и музыка играет, и конечно, уличные артисты — как мы с тобой…
— Вот именно, — я помешиваю кашу с обрезками мяса, чтоб не пригорела. — Мы с тобой. Одни на весь Кармэль. Висару и Даммис после гибели Иэна нос на улицу боятся высунуть. А если Лоти попробует петь на площади — сам понимаешь, чем это кончится…
— Значит, придется вдвоем, — говорит Он спокойно, в первый момент до меня даже не доходит.
— О чем ты?
— Я говорю, придется нам устраивать им праздник вдвоем, — как ни в чем не бывало Он зачерпывает кашу из миски. — Просто покажем им, как это должно быть на самом деле.
— Ты это серьезно? — я не верю ушам своим, я готова кинуться Ему на шею: услышать такое от Лугхада!
— А почему бы и нет? Это наша работа. И потом, тебе ведь сегодня тоже полагается праздник…
И в этот самый момент раздается стук в дверь, и мы слышим голос Лоти:
— К вам можно?
— Заходи, заходи! — радостно отзываюсь я. — Ты чего сегодня так рано?
— Сегодня День Осенней Луны. Вечером все Рыцари в Алом дежурят в Залах, вот я и забежала с утра пораньше…
На Рыцаря в Алом Лоти сейчас совсем не похожа — вместо форменного камзола на ней серо-голубое одеяние длиной до колен, а на ногах какие-то полуразвалившиеся башмаки. Ни к чему привлекать ненужное внимание — хороша была бы воительница из личной охраны Райни, по-дружески пьющая чай с двумя оборванцами из Крысиного квартала, да еще называющая одного из них учителем!
С того самого дня, как я надела на нее венец Адалль-Фианны, попутно наделив Истинным Именем и личным образным рядом, Лоти сделалась у нас частой и желанной гостьей. Пока я занимаюсь извечными женскими делами — штопкой-готовкой-стиркой, Лугхад ставит ей пальцы. Делает Он это без малейшего снисхождения, то и дело обрывает, казалось бы, совсем неплохую игру жестким ударом по струнам, а то и по рукам ученицы. Но Лоти терпелива, и сейчас Луг уже считает ее владение гитарой достойным ее же текстов.
А потом Лоти присаживается ко мне, помогая чистить грибы или перебирать крупу, и я сменяю Лугхада в роли учителя. Конечно, я не Растящая Кристалл и могу дать своей ученице не так уж много — какие-то основные принципы построения и эффекты, да познакомить ее как следует со Словами всех трех Путей, благо память у меня неисчерпаемая. Напеваю, а сердце то и дело сжимается — Лоти безумно нравятся творения Флетчера, и самая заветная ее мечта — стать его Подмастерьем…
Естественно, никаких денег мы за эти уроки не берем, но Лоти ничего не хочет даром и потому каждый раз приносит что-то съестное. Вот и сейчас она поставила у стены вместительную корзину, а в ней — помидоры, капуста, лук, мята. За один такой помидор Китт с Яртом проползут из конца в конец все мироздание — свежие овощи в Кармэле берутся неизвестно откуда и доступны только знати. А еще в корзине огромный каравай хлеба, какой пекут в Залах, и две бутылки вина — тоже явно не кислятина из ближнего трактира.
— С праздником тебя, Лотиа-Изар, — чуть улыбается Лугхад.
— И вас с праздником, хоть вы и не из степи, — ответно улыбается Лоти. — Вы ведь по-своему, но тоже взыскуете милостей Владычицы Ночи.
— А у нас сегодня двойной праздник, — ни с того ни с сего говорит Лугхад. — У Лиганор день рождения.
— Правда? Я и не знала… — Лоти смущается. — Поздравляю! Жалко, сметаны не удалось достать, а то как раз бы к праздничному салату…
Я хочу сказать: «Да стоит ли вообще отмечать…» — и не произношу ни слова, ибо в этот момент внезапная идея молнией сверкнула в моей голове.
Август. (Здесь, правда, уже сентябрь, но дело лишь в разнице между календарями Авиллона и Кармэля.) Время Laig Naor. Солнце в знаке Девы. Начало моего Месяца Безумия.
Призывающий Андсиру Справедливую или Тиммалу-танцовщицу, Фарну Мать Богинь или Осеннюю Луну, жену Великого Волка — меня призывает он в День Благодарения, ибо по-особому причастна я мирозданию в эти дни. И неизмеримо возрастает дарованная мне сила…
Рискнуть?
— Да, сегодня будет праздник! — произношу я, невольно взяв тон, которым изрекала свои пророчества незабвенная Ирма диа Алиманд. — Сперва для нас, а потом и для всех! Но сначала все-таки для нас!
Лоти и Лугхад смотрят на меня с абсолютно одинаковым изумлением. А я спокойно отсыпаю соли в чистую тряпочку и кладу ее в корзину с едой, затем туда же отправляется большой нож и все три наших с Безумцем чашки…
— Лоти, бери корзину. А ты, Лугхад, хватай гитару и старый плащ не забудь. И полезайте за мной на крышу.
— Что ты задумала? — во взгляде Безумца тревога, но он выполняет мои распоряжения.
— Сейчас поймешь, — отмахиваюсь я, я уже сосредоточена на выполнении предстоящего… — Лезьте!
С нашей крыши далеко видать. Над пробуждающимся городом висит тонкое покрывало осеннего марева, воздух дымно свеж.
— Возьмите меня за руки, — приказываю я Лоти и Лугхаду и становлюсь лицом к краю крыши.
Так… Я не хочу ничего сверхъестественного. Бурый Лес нагорий, из которого я якобы пришла, это вроде бы даже в этой Сути. И конечно же, осень уже вступила туда. И наверняка там найдется совершенно безлюдное местечко, но не в самой глухомани, а где-нибудь на опушке, и обязательно речка или озеро поблизости…
—…светлый прозрачный лес, уже одетый в золото, большая поляна у воды, в выемке меж двух холмов, — шепчу я себе под нос, — заброшенная дорога…
И, звонко и отчетливо, словно разрывая ткань, на которой нарисован мир вокруг нас:
— Вижу Цель!!!
И делаю шаг с крыши, увлекая за собой Лугхада и Лоти… и на втором шаге чувствую, как подается под моими ногами трава, уже начавшая желтеть. А впереди расступаются деревья, и озеро сверкает на солнце — куда до него моей искрящейся рубашке…
— Получилось, — выдыхаю я, роняя руки тех, кого провела за собой. — Луг, Лоти, я разомкнула пространство!
— Где мы? — Лоти испуганно озирается по сторонам — до этого ей приходилось видеть деревья лишь в задушенном городом парке Кармэля.
— В лесу! — радостно восклицаю я. — В осеннем лесу, и вое остальное нас не волнует до самого вечера! Праздновать так праздновать!
— …Если бы ты мне не сказала, я бы даже подумать не могла, что это — тоже грибы! — Лоти с каким-то детским восторгом держит в руках лисички, похожие на диковинные нежно-оранжевые цветы, и трепетно вдыхает их аромат. — Они ведь даже по запаху не похожи на то, что растет в городе! Городские грибы пахнут плесенью, а эти… это лучше лимонной мяты!
Знать Кармэля презирает подвальные грибы — основную пищу населения бедных кварталов. И между прочим, совершенно зря — по вкусу они мало чем уступают лесным. Но Лоти все равно никогда в это не поверит. Она попала в сказку, и все, что есть в этом лесу, преисполнено для нее особой благодати.
Я деловито срезаю опята, желтым крошевом усыпавшие старый пень, и ссыпаю их в подставленный подол Лотиной рубахи. А в капюшоне за ее плечами лежат младшие сестренки тех лисичек, которые она так восторженно нюхает.
— Пожалуй, хватит. На жаренку мы набрали, больше втроем не съесть. Не забывай, у нас, спасибо Лугу, еще форель имеется…
— А с собой?
— Ну… не будем жадничать.
Я спускаюсь с холма на заброшенную, заросшую травой дорогу, что вливается в поляну у озера, как река, и шаги мои легки. Лоти осторожно спускается за мной, боясь рассыпать грибы.
Только сейчас начинаю осознавать, что повседневность трижды проклятого Города, в который нет дорог, лежала на моих плечах свинцовой тяжестью, и лишь здесь эта тяжесть спала… Ветра мне недоставало, пьянящего ветра, что поет в ветвях деревьев и веет в лицо нежной горечью горящих листьев…
У воды лес редеет, от березовых стволов светло. Громадная старая ива изогнула мощный ствол низко над водой, и на стволе этом сидит Лугхад с гитарой в руках. У большого камня уже горит веселый костер из сушняка…
— Лоти, клади грибы в миску и иди мой, — командую я. — Только тщательнее, потому что чистить их мы не будем. А я пока займусь форелью.
— А когда кончишь помогать Лиганор, иди сюда, — подает голос Лугхад. — Продолжим занятия…
…РЕШАЮЩИЙ СРОК,
РЕШАЮЩИЙ ЧАС…
…Солнце перевалило за полдень. Давно съедены и грибы, и часть Лотиных припасов. Форель, обмазанная глиной и замысловато начиненная, томится на углях. Сказать по правде, я ни разу в жизни не готовила ничего подобного — только слыхала от Сиомбар, и потому немного беспокоюсь за результат своих кулинарных изысканий. Впрочем, на травке, да под вино из погребов лорда Ниххата, да жителями Кармэля, не избалованными подобной роскошью…
Лоти, как солнцелюбивая ящерица, взобралась на нагретый камень и теперь, полулежа, наигрывает некую Волчью песенку про изъян, который невозможно прикрыть алым камзолом Рыцаря Залов, и лучше надеть кольчугу и всласть погулять в степи — тогда тебя будут считать настоящим мужчиной… А я сижу в тени камня и плету венок из кленовых листьев с тайным намерением надеть его на голову Лугхада.
Он появляется меж березовыми стволами неожиданно и чарующе, как и положено Нездешнему. Мы, смертные, привыкаем к ним в городах, почитая за равных себе, но поистине лишь в лесу можно осознать глубину пропасти между нами и ними. Медленная величавая поступь, серо-бирюзовые глаза, словно раскрытые в изумлении красотой мира, темное пламя волос… а плащ Его, эта темно-серая с прозеленью старая тряпка, неожиданно оказался точно такого же цвета, как мрачноватая хвоя одинокой ели, привольно раскинувшей лапы у края поляны. Король лесов, под чьими ногами опавшая листва превращается в златотканый ковер…
Райнэя убила в Нем Камень! — приходит внезапное осознание. Убила, потому что не могла позволить Ему стать соперником во власти! Но свято место пусто не бывает, а на место Камня может прийти только Огонь. И Он научился творить этим Огнем ничуть не хуже меня или моего Лорда! А значит, пора, что стоит сейчас, принадлежит не только мне, но и Ему…
В сложенных ладонях Он что-то несет и тихо шепчет над своей драгоценностью на незнакомом мне языке — не понимаю слов, а считывать не смею. Он подходит ко мне — я невольно встаю, словно приветствуя Его, и вижу, что в Его ладонях лежит маленькая гроздь рябины, несколько ягод и тонко вырезанный розоватый листок, и еще два совсем крошечных кленовых листика, светящихся, как два солнышка…
— Лотиа-Изар сказала — на день рождения положено дарить подарки, — говорит Он тихо, и я поражаюсь — никогда раньше не звучал Его голос ТАК. Медленно Он смыкает ладони и простирает руки перед собой…
Творящая торжественный обряд,
Как Жизнь желанна, как Огонь опасна,
Вплетаешь ты в свой праздничный наряд
Зеленый, золотой, багряно-красный.
Что это? Это — обо мне? Зеленый, золотой… Ему бы такой наряд, не мне — все краски осени! В сочетании с Его темно-рыжими волосами это смотрелось бы просто не знаю как!
Как свечи, эти листья догорят,
Но верю — гибель будет не напрасной.
Смотрел я — и нашел тебя прекрасной,
Сестра моя, я твой безумный брат.
Дыхание мое замирает… Сонет. Когда-то ходили легенды о сонетах-Сплетениях Безумца…
Огонь и Жизнь, как лист и гроздь рябины!
За танец твой, что силу излучает,
Лишь малым одарить тебя дано…
Ладони Его раскрываются неотвратимо, как бутон розы…
Так пусть не золото тебя венчает,
Но камень, в коем слиты воедино
И лета мед, и осени вино!
Вместо даров леса в Его ладонях — двойной гребень, по форме совсем такой, как тот, что я бросила в «Багровой луне» — но не золотой, а из чего-то, похожего на янтарь, одновременно рубиновый, медово-золотой и коричневый. Спинка его выточена в форме кленового листа, а широкие изогнутые зубья так похожи на пальцы листа рябины…
Я смотрю на это чудо, ошеломленная, не в силах поверить — и Он касается моих волос, легко закручивает, словно делал это не раз, и прихватывает гребнем, как венцом.
— Хиара хо танн, Лиганор…
Снова Высокая Речь. Как только Он умудрился не забыть ее?
Улыбка сверкает на Его лице — совсем не похожая на хорошо знакомое мне дрожание губ. Я, не отрываясь, смотрю в огромные светлые глаза и всей кожей ощущаю, как что-то сдвигается на земле и в небесах, и откуда-то из глубин неотвратимо надвигается знание…
— Господин мой, — говорю и не узнаю своего голоса, — такие подарки требуют ответного дара.
Лихорадочный вдох, как перед прыжком в воду, — я еще не знаю, что это будет, но оно уже здесь, у порога!
Не зная времени ветра,
Не веря в огонь весны,
Сжимать в руке до рассвета
Клинок холодной войны,
И взглядом лаская небо,
Угадывать на земле
Твой Город Огня и Снега
В летящем встречном стекле,
Надеть любимое платье
И молча шептать домам
Рождественское заклятье,
Где город, ночь и зима,
Забрать свою долю сказки,
Уйти, убежать, не быть —
Но след серебряной краски
На веках уже не смыть,
И снова взор мой усталый
Измерит звездную высь…
Безумие в черном и алом,
Помедли! Остановись!
Слова слетают с языка раньше, чем рождаются в сознании. Я не знаю, о чем это, но есть что-то, что знает лучше меня, и это тоже — я, и голос мой отчаянно дрожит, но так же властно звонок и чист, как и у Него…
…Лавина волос в цвет меди
И пальцы, сбитые в кровь.
«Сегодня мы с моей леди
Поем в переходе метро».
Миг тишины грозит убить всех троих, он как перетянутая струна, как хрустальная чаша — и тогда приходит Имя. Коснувшийся янтаря… нет, не так — Янтарное касание! Дарующий жизнь прикосновением…
Рука моя ложится на Его плечо, как королевский меч.
— Встань с колен, Гитранн Лугнэал, Магистр на Пути Ткущих Узор! Властью, данной мне Той, что превыше безумия и тьмы, приказываю тебе вспомнить все! Будь тем, кем ты должен быть!
Секунда, другая… и вдруг лицо Его неуловимо дрогнуло. На меня взглянули пронзительно-яркие глаза без белков.
— Ты хорошо обученный Мастер моего Пути. И ты очень ловко скрывала это все время — но почему?!
…И словно выпал стержень, державший меня последние пять минут. Я снова стала только Эленд.
— Я не Мастер, — шепчу я как во сне. — Я не получила Мастерский Символ с третьей попытки.
— А это, по-твоему, что такое? — Он довольно непочтительно рванул меня за мое любимое серебряное ожерелье, и подвески прозвенели тонко и жалобно. — Зачем ты притворяешься даже сейчас?