Мелентьев Виталий Григорьевич. Индия, любовь моя

   Ощущение общения с миром было настолько полным, что Андрей даже не поднял головы. Он только кивнул и ответил:
   – Да, но чем покрыть взрез…
   – Конечно, не бинтом. Обыкновенным антибиотическим пластырем.
   Это сказал другой голос, и Андрей понял, что он отнимает время, драгоценнейшее время у людей, собравшихся у традевала. Он поднял взгляд и в проплывающих лицах увидел и интерес и сочувствие, но словно по инерции сказал:
   – Извините, пожалуйста… Я отвлекаю вас…
   – Что вы, что вы… Мы понимаем…
   – Нет, вы действуйте.
   – Такое симпатичное существо… (Ну, это, конечно, женский голос.)
   Кто-то давал советы, но Андрей не слушал. Он поднял белку, посадил на ладонь и, осторожно придерживая, пошел к аптечке. Достал пинцет, пластырь, жидкость местной анестезии. Как обращаться со всем этим хозяйством, он знал отлично. Жизнь в тайге приучила его справляться с порезами и ушибами без посторонней помощи. Он зажег свет и хотел было приступить к операции, но новый голос с традевала посоветовал:
   – Давайте поближе. Я вас проконсультирую.
   – Андрей Николаевич, – спокойно предложил Кремнинг. – Может быть, стоило бы отложить ваш уход за домашними животными?
   Сырцов посмотрел на его спокойное лицо и ощутил прилив холодного, как кремнинговские глаза, бешенства.
   – Понимаете, Артур, это не домашнее животное. Это дикое животное. Оно живет в тайге. А в тайге начинается пурга. И животное, маленькое, беззащитное животное пришло ко мне за помощью! Я покажу вам сейчас, как живет тайга. Посмотрите, и вы поймете, почему ваши возражения, ваши споры – пусть правильные, пусть обоснованные – все-таки не самое главное.
   Левой рукой он прижимал белку к груди, а правой включал обзорные телевиды, передавая их информацию в каналы кольцевых традевалов. И все, кто был занят в кольцовке, и те, кто следил за ней у экранов своих телевизоров, увидели, чем живет в эти минуты тайга.
   И первые космы поземки, и мглистые тучи снега над качающимися вершинами, и стада коз, уходящих от ветра и снега в лощинки, и прижавшиеся друг к другу лосиные стада на фермах, и все то огромное, из чего складывалась зона Белого Одиночества в эту страшную в своей ярости весеннюю пургу. Потом он подключил звук, и в миллионах домов завыл ветер, затрещали деревья и, как вопль о спасении, пронесся далекий, всхлипывающий от ужаса и напряжений вой тундрового волка: он ушел от пурги под защиту деревьев и теперь звал своих отстающих сородичей.
   Андрей между тем подошел к традевалу, сел в кресло и помазал беличью лапку анестезирующим раствором, потом вскрыл нарыв и заговорил:
   – Вы сидите сейчас в тепле, за вашими окнами весна. У одних капель, у других цветение, третьи изнывают от жары. А здесь белое безумие. От него страдают маленькие братья. Глупые и бессловесные. И уж если они поняли, что человек может их защитить и спасти, то я надеюсь, что и вы поймете, как важно то, что мы предлагаем. А мы предлагаем совсем немногое. Всего лишь поделиться тем, чего у каждого в избытке. У нас тут холода, у вас жары. У нас снегов, у вас теплого дождя. Всего-то и требуется отдать другому толику ненужного. А когда мы поделимся, каждому станет немного легче. Вот и все. Если вы поймете это, все остальное всего лишь техника.
   Он наложил пластырь на лапку, устроился поудобней в кресле и положил белку на изгиб локтя. Она поворачивалась, несколько раз взглянула на него своими блестящими бусинками и вдруг сладко, по-детски беспомощно зевнула. Андрей погладил ее и сказал:
   – Извините эту задержку кольцовки. Но у меня, право же, нет свежих мыслей.
   Белка накрылась распушившимся хвостом и стала тихонько посапывать. Это был новый звук в балке. Новый и приятный. Пищал контакт, и сопела уставшая от боли, бессонницы и холода молоденькая белочка. А традевал молчал. На нем проплывали сосредоточенные и потому слегка грустные лица государственных деятелей, их консультантов, ученых, инженеров. И все они смотрели на маленькую, глупую белку, посапывающую на сгибе локтя Сырцова.
   – Собственно, коллектив нашего института, – нерешительно сказал бирманец, – в принципе и не возражал. Нас интересует лишь техника… И окончательное направление коридоров. Наши предварительные подсчеты показали, что осуществление проекта позволит нам потеснить джунгли и, следовательно, болота.
   Говорили другие, уточняли возможности и трудности, но никто, ни один человек не протестовал, собственно, против проекта. Кажется, и в самом деле начиналась техника. Но, странно, каждый, говоря и даже споря, смотрел не столько на собеседника или оппонента с экрана, не на Андрея, а на маленькую спящую белку. Она стала членом совещания, его неотъемлемой частью.

* * *

   После окончания кольцовки Андрей сидел в кресле и курил, выдувая дым на сторону. Не хотелось двигаться и, кажется, думать. Просто было хорошо. В нем свершалась какая-то незримая и ему самому непонятная деятельность, мешать которой было бы смешно и неразумно. Пусть идет так, как идет. Но тут, как назло, зазвенел телевид.
   – Поздравляю вас с успехом, – сказала дежурная. – Теперь вы не задержитесь в наших местах?
   – Нет, почему же?.. Распахать поле, засеять его, подышать запахом свежеподнятой земли… Нет, этого я, пожалуй, не уступлю никому.
   – Но ведь ваша главная работа… Она же для всех…
   – А разве сев не для всех?
   – Да, но уровень…
   – В конечном счете всякий уровень зависит от того, куда его поднимет работник. Если я вернусь сейчас, я не столько помогу в главном, сколько помешаю: нет мыслей и идей. Так пусть решаются сложные теоретические и дипломатические вопросы. Пусть окончательно договорятся. А тогда… Тогда, вероятно, появятся идеи и у меня. Ведь самые лучшие мысли приходят неожиданно, ассоциативно. И, как правило, во время физической работы. Вы этого не замечали?
   – Нет… Мне как-то не приходилось заниматься ею. Я ведь врач…
   – Жаль. Тогда вы не используете возможностей Белого Одиночества. Главное в нем – ощущение своей значимости, своей силы в борьбе со… ну, скажем старинным термином – слепыми силами природы. И если вы… Кстати, а почему вы очутились здесь? И почему вас весной не тянет вдаль?
   Она помолчала и потупилась.
   – Я спрашиваю это по праву человека, секрет которого известен. Но если вы хотите…
   – Семь лет я провела в космосе. Сейчас там муж. К нему я не долечу… Быть в космосе не могу: меня стал угнетать его лучащийся мрак.
   – Вы очень любите мужа?..
   – Да.
   – И будете ждать… хоть всю жизнь?
   – Да.
   Они помолчали, и, когда оба поняли, что думают об одном и том же, женщина сказала:
   – Она тоже будет ждать вас.
   – Вы уверены?
   – Да.
   – Может быть, вы передадите телеграмму в Мадрас?
   Она задумалась, потирая лоб пальцем с изумрудным ногтем. Потом тряхнула золотистыми волосами.
   – Не нужно. Напишите обыкновенное письмо.
   – Вы думаете, что она будет ждать?
   – Да. Ведь она женщина. У женщины главное – надежда. Если есть надежда, есть вера – она будет ждать.
   Он легонько прижал белку. Она поворочалась и вздохнула.
   – Ну, вот видите… Значит, я обязан окончить сев… А уж тогда…
   Она засмеялась. Впервые за все время их телевидного знакомства.
   – Все-таки настоящие мужчины очень похожи друг на друга. Как только они обретают веру, так немедленно отходят от того, в кого верят. Мой такой же: «Если бы я тебе не верил, я не согласился бы на экспедицию».
   – Настоящие мужчины бывают только тогда, когда они встречают настоящих женщин.
   Андрей сказал это так назидательно, что сам рассмеялся. Она удивленно спросила:
   – Чему вы смеетесь?
   – Я изрекаю истины.
   – Над добрыми истинами не смеются.
   – А, полно! Смеяться можно над всем, если… если тебе радостно.
   – Ах вот как… Ну что ж… Кончайте сев и занимайтесь земными делами.
   – А вы все еще в космосе?
   – Да. Пока его нет на Земле, я все еще в космосе.
   Они распрощались, но сейчас же включился Борис:
   – Старина, ты здорово использовал форсаж.
   – Не понимаю…
   – Белка сыграла великолепно. Ты ее долго дрессировал?
   Что-то в настрое этого вечера нарушилось. Внутренняя деятельность прекратилась. Стало грустно, и Андрей поморщился.
   – Значит, и в самом деле… – растерялся Борис.
   Андрей пожал плечами.
   – Ладно, старина, не сердись. Все равно здорово. Я рад за тебя, – Борис вздохнул, но добавил радостно, правда, несколько неестественно радостно: – А мы с Эстой решили возвращаться.
   – Сеять не хочется?
   – Оно бы… Но, понимаешь, Эста… Ну, словом… в городе это как-то легче… спокойней. Да и мне уж хочется настоящих рейсов. А то родится наследник, а батя потерял профессию.
   – Ну ты даешь, – засмеялся Андрей, и все, что было хорошего и важного в этот вечер, стало возвращаться и становиться на свои места. Даже нарушенная было внутренняя деятельность опять возобновилась. – Доволен?
   Борис яростно поворошил свои густые, иссиня-черные волосы.
   – Не то слово. Обалдеваю…
   – Давай-давай. Дом закроете?
   – Что ты!.. Столько желающих. Сегодня мы связались, по крайней мере, с полусотней пар. Одна нам понравилась. Какая-то Нора с мужем. Так и рвутся сюда.
   – Она, эта Нора, какая из себя?
   – Красивая. Чуть хуже Эсты. Такая, знаешь… шатенка. Строгий взгляд – наверно, математик или инженер. Ну, только сильна! А муж у нее веселый парень – сразу предложил сыграть партию в шахматы.
   Андрей помолчал. Кажется, это и в самом деле Нора. Вот почему на ее столике не было цветов. Она ушла от цветов. Она решила уйти в зону Белого Одиночества, чтоб раз и навсегда разорвать с прошлым и с ним. Ну что ж… Она права – ждать его бесполезно. У него есть одна мечта – далекая Индия. А жизнь идет.
   Все было правильно. Все логично. И все-таки грустно. Он вздохнул.
   – Слушай, Борис, я тоже хочу быть веселым парнем. Сыграем партийку?
   – А что? Все равно эта чертова пурга не даст ничего делать. Прошлый раз, помнится, ты играл белыми?
   Они играли в шахматы, курили и растянуто обсуждали события дня.
   – Ты явно тянешь на ничью, – сказал Борис, делая ход ладьей.
   – Молодых, начинающих отцов нужно беречь.
   – А ты что ж?
   – Вот я и показываю пример, как нужно будет обращаться со мной в будущем. В свой срок.
   Они рассмеялись, и Борис потянулся так, что хрустнули кости.
   – А мне и в самом деле хочется перегрузок, полетов и вообще всяческой чертовщины. Ну, давай спать?
   – Давай, старина. Спокойной ночи.
   Андрей выключил аппарат, проверил, как чувствуют себя лоси, и начал устраивать постель белке. Но потом раздумал – просто сделал вмятину на второй подушке, положил белку и прикрыл ее своим шарфом. Несколько минут он слушал, как она посапывает под ухом, потянулся, как это сделал Борис, и вскоре уснул.