- Да, это непросто, - сказал Хью все так же тихо. И добавил: - Выпью-ка и я глоточек.
   Какое уж тут просто! Не получит денег - не уйдет. А не уйдет - не видать Феликсу Энн.
   Милдред взяла себя в руки. Решение быть объективной причиняло ей физическую боль, но она сказала твердо:
   - Хью, вы рассудите здраво. Продать вашего обожаемого Тинторетто ради того, чтобы Рэндл мог порезвиться с женщиной, которая через полгода, скорее всего, ему надоест? Это смешно. И это было бы в корне неправильно. Скажите Рэндлу, пусть возьмется за ум. Если он хочет уйти от Энн, пусть получит половину того, что стоит питомник, и начинает сначала. А эта Риммер, что же, не умеет работать? Вам почему-то кажется, что они не простые смертные. Такое отношение может им только повредить.
   - Обо всем этом я уже думал, - сказал Хью. - Я думал об Энн. Думал о Саре. Думал о том, что, уж если продам картину, деньги нужно отдать в фонд по мощи голодающим. Все передумал.
   - А если так, почему же вы еще сомневаетесь?
   - Непросто это, - повторил он и подлил себе виски. - У Рэндла это очень серьезно. Он действительно любит - так, как любят только раз или два в жизни. И у такого человека, как он, именно в его возрасте любовь прочнее. - Он вздохнул. - Мне кажется, это надолго. Она, кстати сказать, очень хороша.
   - Хью, не будьте фривольны.
   - А без денег он не уйдет.
   - Ну и пусть не уходит! - вскричала Милдред, теряя терпение. Ей было обидно за Феликса, но никаких неясностей она тут не усматривала.
   - Но понимаете... - сказал Хью и умолк, словно не зная, стоит ли продолжать. - Есть еще одна сторона вопроса.
   Милдред, точно выключатель щелкнул у нее в мозгу, сразу увидела эту другую сторону, и если при виде первой картины она ахнула, то от этого видения у нее и вовсе захватило дух. Не дав ей собраться с мыслями, Хью опять заговорил:
   - Как ни пробуй это выразить, все покажется чудовищным. Разумеется, это и в самом деле чудовищно, не вмещается ни в какое серьезное намерение. Это кошмар, кошмар наяву, который преследовал меня всю ночь. И когда я вам звонил, мне нужно было сознаться в этом кому-то, сознаться вам. Просто чтобы от этого избавиться. Да, избавиться. Когда я вам скажу, вы решите, что я сошел с ума. Все, что вы сейчас говорили, совершенно верно. И, конечно, картину я продать не могу. - Он замолчал, словно уже высказался до конца.
   - Но вы мне не сказали, - напомнила Милдред, видя, что он молчит. Эта... другая сторона. Она касается Эммы?
   - Милдред... - начал Хью. Потом судорожно прикрыл лицо руками, растопырив пальцы на лысом лбу и заглушая ладонью не то вздох, не то стон.
   - Вот, значит, до чего дошло, да?
   - Вы такая чуткая, такая отзывчивая, - сказал Хью, опуская руку. - Вы все понимаете с полуслова. Помните, я недавно вас спрашивал, пойти к ней или нет? Ну так вот, я послушался вашего совета, пошел. Я думал, может быть, успокоюсь. Но нет, не успокоился, куда там.
   - А вы помните, я сказала, что вы без пяти минут влюблены. Вот вы и влюбились. - Голос ее дрожал.
   - Я влюбился, - повторил он торжественно, захваченный высоким трагизмом своей участи.
   Ошеломленная новыми требованиями, которые предъявила ей сейчас собственная прозорливость, и болью ревности, пронзившей ее как копье, Милдред не нашлась что сказать.
   А Хью, ничего не замечая, продолжал:
   - Такой умной женщине, как вы, я могу и не объяснять, в чем состоял мой кошмар. Эмма и я - тут есть кое-какие возможности. Но дело в том, что Эмма не одна. Она... каким-то образом... зависит от этой Линдзи. Нет, не поймите меня превратно. Они очень привязаны друг к другу, как-то совсем посемейному. И пока Линдзи там, для меня там нет места. Вот так и обстоит дело. - И добавил для полной ясности: - Так-то вот.
   - А если дать Рэндлу возможность купить Линдзи, вы могли бы занять пустующее место у очага. - Милдред тут же выругала себя за эти горькие речи. К глазам ее подступили слезы бессильной обиды.
   Хью покоробило от ее резкости, он склонил голову обиженно и смиренно.
   - Вы, конечно, понимаете, я тут наговорил бог весть чего, чтобы очистить голову от ядовитых испарений. Видимо, это вас возмутило. Сами вы такая открытая и простая, вам, наверно, и не понять, какие фантазии, какие выверты могут таиться в душе у... самых обыкновенных людей. Зря я только вас побеспокоил. - Он плотно сжал губы, растянул их в жесткую линию. Он был не на шутку уязвлен.
   Пока Милдред пыталась совладать с собой при помощи глубоких вздохов и глотка виски, он продолжал уже более примирительно:
   - Вы, как всегда, говорите со мной голосом реальной жизни. Потому, очевидно, я вас и позвал. Всерьез я ни минуты не думал о том, чтобы продать картину. Это было бы вопиющей несправедливостью по отношению к Энн и Саре. И очень вредно для Рэндла. Пожалуй, это важнее всего. Это развратило бы Рэндла.
   Милдред встала и отошла к окну. Поморгала от бледного, неверного света в полосах дождя. Только бы найти в себе силы подумать. Она сказала:
   - Погодите, погодите минутку.
   До того как в игру вступили ее собственные интересы, она все видела ясно. Теперь все смешалось и спуталось. С мучительным усилием она размотала этот клубок. Если Хью продаст картину, Феликс получит Энн. Если Хью не продаст картину, она, Милдред, получит Хью. Вот какая складывалась ситуация.
   Милдред не первая засомневалась в добром деле, сообразив, что оно, между прочим, сулит ей выгоду. Вернее, вообразив это, она стала горячее радеть о выгоде чужой. И еще она все отчетливее сознавала свою способность влиять на Хью и как Хью хочется, чтобы на него повлияли. Теперь ей стало ясно, что всю эту ночь Хью терзало одно - всепоглощающее желание продать картину. Однако моральные препятствия казались ему непреодолимыми. Да, так оно и было.
   Милдред понимала, что если говорить, то говорить надо поскорее и сразу попасть в точку. Но в какую точку? Она не хотела решать за Хью немедленно. Надо повременить, оставить все в неопределенности, дать себе время еще поразмыслить. Но выходило, что она уже помогла ему принять решение. Какие же достаточно тонкие доводы можно теперь привести в пользу другой стороны? Она сделала отчаянную попытку увидеть всю ситуацию глазами Хью, увидеть Рэндла его глазами. Она сказала:
   - А в общем-то вы правы - это очень непросто. Я отлично понимаю, что вам хотелось бы освободить Рэндла, вдруг взять и подарить ему полную свободу.
   - Ну да, - живо отозвался Хью, вставая с кресла, в котором он до сих пор сидел ссутулившись, недовольный и мрачный. - Да. Вероятно, и это тоже.
   - И сделать это щедрой рукой, - сказала Милдред. - Без оглядки.
   - Без оглядки. Да. - Он тоже подошел к окну и поднял глаза на туманный купол, висевший в воздухе, как купол какой-нибудь итальянской церкви на холсте Тернера. Взгляд его засветился от невысказанной мысли.
   Я задела нужную струну, подумала Милдред. Надо придумать еще парочку красивых слов. Она почувствовала, что и сама действует без оглядки.
   - Я понимаю, - продолжала она, - вам хочется сделать для Рэндла что-то неразумное, экстравагантное. Вы хотите помочь Рэндлу сделать что-то неразумное, экстравагантное.
   - Да, - сказал Хью. - Вроде того. - И добавил: - Сам я никогда не поступал... неразумно и экстравагантно.
   Так вот оно что, подумала Милдред, как я раньше не догадалась. И, оценив всю совокупность его мотивов, мимоходом оплакав собственное поражение, решила: он продаст картину, продаст непременно.
   - Понимаете, - сказал Хью, с легкостью ложась на новый курс, после того как Милдред столь услужливо надула его паруса, - если и правда взглянуть с этой точки зрения, девочки, в общем, не пострадают, это я про Сару и Энн. Им достанется не так уж мало.
   - К тому же Энн может опять выйти замуж, - сказала Милдред и тут же спохватилась, что допустила неосторожность. Нечего смущать простую душу Хью намеками на новые осложнения.
   Но она зря всполошилась. Хью покачал головой.
   - Ну, это едва ли. Кто захочет жениться на бедной Энн...
   Милдред почувствовала, что с нее довольно. Теперь она была уверена в том, что, какое бы решение она ни приняла после дальнейших размышлений, она сумеет внушить это решение Хью. Надо уйти отсюда и поразмыслить. Она сказала отрывисто:
   - Мне пора.
   Ее перчатки и сумочка лежали на полке под картиной Тинторетто. Она бросила взгляд на эту восхитительную, бесценную вещь, источник стольких волнений. Хью шел за ней по пятам.
   - Милдред, я не могу выразить, как я вам благодарен...
   - Но я еще ничего не решила. То есть вы еще ничего не решили. Очень уж тут много разных соображений. Вначале я подошла к этому слишком прямолинейно. Ваши колебания вполне естественны. Решение это важное. Вам незачем принимать его впопыхах. Лучше еще поразмыслить, ведь правда?
   - Еще поразмыслить? Да, пожалуй, - с готовностью согласился Хью. - Но вы мне поможете поразмыслить, Милдред? Вы не сочтете меня назойливым? Вы так хорошо, так быстро все поняли. Просто удивительно, как вы мне помогаете разобраться в самом себе.
   - Если вы этого хотите, я вам помогу. Я всегда буду вам помогать, если вы захотите. - Она взяла перчатки и сумку.
   - Ах, Милдред, дорогая моя, - сказал Хью, внезапно отдавшись нежным грезам и хватаясь рукой за каминную полку. - Если б вы только знали! В моем возрасте - и так полюбить!
   У Милдред защипало глаза. Не было сил сдержать слезы. Она отвернулась и увидела, что дождь перестал и за окном посветлело. Чтобы свет не падал ей на лицо, она протянула руку и выключила бра над картиной.
   20
   - И как же Хью решит?
   - Решит так, как я ему велю.
   Феликса до крайности расстроило и то, что рассказала ему Милдред, и то, как она это рассказала. И в то же время он восхищался сестрой - так уже не раз бывало, когда он особенно ясно чувствовал, до чего они с ней не похожи. Она обрисовала положение с беспощадной честностью, которую он в ней уважал, хоть и считал чрезмерной. В сложных житейских вопросах она проявляла подлинно военный гений.
   Они стояли в гостиной в Сетон-Блейзе. Погода опять наладилась, по высокому небу были разбросаны редкие белые облачка, и сад в разгаре лета, вымытый недавними дождями, высушенный солнцем и легким западным ветром, сочетал в себе чистую, первозданную свежесть с буйством тропического леса.
   - Конечно, - сказал Феликс, - твои предсказания могут и не сбыться.
   - Ты хочешь знать будущее во всех подробностях, - сказала Милдред. Может быть, это вообще свойственно военным. Но так не бывает. - Голос ее звучал устало, она присела на диванчик в оконной нише. Солнечный свет отыскал желтые нити в растрепавшейся шапке ее пушистых седых волос. Уже близился вечер, а она все еще была в плотном шерстяном костюме, в котором примчалась из Лондона.
   - Бывает, когда дойдет до дела, - сказал Феликс. - В том-то и беда.
   - Не говори загадками. Руководствоваться можно только вероятностью. Из вазы на столе она вытащила белую наперстянку и нервно ею помахивала.
   Феликс, до сих пор расхаживавший по комнате, остановился у окна и увидел Хамфри - тот стоял на дальнем берегу речки, неподвижный, словно вписанный в пейзаж художником, откинув голову, как человек, который с минуты на минуту ждет крика или выстрела. Его белые волосы ярко выделялись на сплошном зеленом фоне.
   - Хороши мы трое! - сказала Милдред, проследив за его взглядом. - Все влюблены. Бедный Хамфри, ему-то всегда нужно не только недозволенное, но и недосягаемое! И он хоть старается. Не сидит сложа руки.
   - Вероятность - это не главное, - сказал Феликс и опять зашагал в глубину комнаты, куда не доставал теплый вечерний свет.
   - О господи, а что же главное? Ведь ты согласился, что, если Рэндл уйдет, у тебя будет больше шансов на Энн, чем у меня на Хью, если Рэндл останется. - Она стала общипывать наперстянку.
   Феликсу эта формулировка не понравилась. Он вообще был против того, чтобы договаривать все до конца. И то, что в сложившейся ситуации Милдред видела всего лишь столкновение его и своих интересов, не только убеждало его в ее проницательности, но и пугало.
   - Я хочу сказать, - возразил он, - что мы не с той стороны к этому подходим. По-моему, самое важное - это Хью и Рэндл. И по-моему, ясно, что затея Хью непристойна, невыполнима.
   - Станет выполнимой, если Хью ее выполнит, - сказала Милдред раздраженно. - А ему этого до смерти хочется. Это пленяет его воображение. Ты забываешь, что в каком-то смысле это был бы хороший поступок. Тут дело не только в наших с тобой планах. Для Хью это было бы нечто благородное само по себе, независимо от результатов: решительный шаг за другого, символическое искупление прошлого.
   - Мне как раз и не нравится, что ты на это смотришь только с точки зрения наших с тобой планов. И мне непонятно, почему мы должны равняться на романтические идеи Хью. Шестьдесят тысяч фунтов - дорогая цена за прошлое, а духовные блага все равно ни за какие деньги не купишь. Но даже если оставить это в стороне, как же Рэндл? Для него-то это, безусловно, плохо.
   - Ты меня удивляешь, - сказала Милдред. Она оборвала со стебля все цветки и теперь раскладывала их на столе. - Во-первых, духовные блага _можно_ купить за деньги, ты сам это поймешь, если дашь себе труд подумать. Во-вторых, сейчас тебе, право же, не время радеть о моральном облике твоего соперника. Об этом он уж как-нибудь сам позаботится. Помолчав, она добавила: - Должна сознаться, что Рэндл меня восхищает. Мерзавец такого масштаба - в этом даже есть что-то возвышенное.
   В отношении Феликса к Рэндлу царила теперь полная сумятица. Перед мужем Энн он невольно чувствовал себя виноватым. Он придавал большое значение праву собственности, которым брак наделяет законного супруга, и знал, что, хотя у него не было даже поползновения нарушить седьмую заповедь, десятую-то он, несомненно, нарушил. Ревность, зависть, презрение, гнев, чувство вины и полная неспособность понять, которая была отчасти, но не совсем сродни восхищению, - все это смешалось воедино и положительно распирало его.
   - Так что, видишь, - продолжала Милдред, - картина прояснилась. И наш с тобой разговор очень этому способствовал. Теперь я все вижу. Не надо мешать Хью совершить преступление. Верно? - Она раздавила пальцами один цветок, другой, третий...
   - А мне так ничего не ясно. - Феликс опустил руку в карман и нащупал письмо Мари-Лоры, на которое он все еще не ответил. - По-моему, отвратительно, что такой важный вопрос должны решать деньги.
   - Так или иначе, его решит насилие. А деньги - один из видов насилия. Некоторые предпочитают вопли и кровопролитие - это уже дело вкуса.
   - Не сбивай меня, Милдред. Мне просто отвратительно говорить о таких вещах в связи... с Энн. Что она-то подумает?
   - Энн об этом не узнает, - сказала Милдред невозмутимо.
   - Ну нет, узнает! Я сам ей скажу, если другие не скажут.
   - Дорогой мой, ты сможешь ей об этом сказать, только когда дело уже будет сделано.
   Феликс стал коленями на диванчик и посмотрел в сад. Доски скрипнули под его тяжестью. Хамфри был теперь еле виден - он удалялся, засунув руки в карманы, похожий на всем недовольного, истомившегося от безделья мальчишку. Феликс еле сдержался, чтобы не выругаться вслух. Не хотелось ему, чтобы все случилось именно так. А впрочем, Милдред права - как бы оно ни случилось, все будет безобразно. Противнее всего, наверно, то, что ему открыли глаза на это безобразие, заставили, пусть косвенно, в нем участвовать. Как же ему следует поступить?
   Феликс давно свыкся со своей ролью выжидающего, с ощущением, что действуют все, кроме него. Он понимал, что в такой позиции есть некий утешительный фатализм. События пусть развиваются своим ходом, без его помощи, и либо Энн тихо и неизбежно достанется ему, либо нет, и тогда ему не в чем будет себя упрекнуть. Он бы предпочел, чтобы все, что должно случиться, случилось по собственным законам, вдали от него, а он бы пришел на готовенькое. Как он теперь понимал, его все время страшила и отталкивала мысль о необходимости какого бы то ни было объяснения с Рэндлом. Он каждую минуту боялся себя выдать, боялся какого-нибудь недоразумения, после которого придется выступить в открытую, и ему было не все равно, как он при этом будет выглядеть.
   Зачем только Милдред с ним советовалась! Она насильно заставила его разглядеть колесики сложного механизма, и перспектива, которая теперь вырисовывалась - единственно возможная, как пыталась внушить ему Милдред, - была тем страшнее, что таила в себе столько привлекательного. Да, это значило связать себя обязательствами, но обязательствами, исключавшими для него всякое личное соприкосновение с Рэндлом. Если Рэндл эффектно, скандально и бесповоротно уйдет со сцены, если Рэндл будет куплен, заклеймен и изгнан, он сможет наконец подойти к Энн открыто и прямо. С помощью адской затеи, о которой рассказала ему сестра - затеи, принадлежащей, между прочим, самому Рэндлу, - это можно осуществить быстро и чисто - то, что иначе тошнотворно тянулось бы еще и еще, что в конечном счете все равно неизбежно. Просто он предпочел бы об этом не знать, и было у него почти суеверное чувство, что он может потерять то, чего достиг бы вернее, предоставив события их естественному течению.
   Милдред, поглядывавшая на него из своего угла у окна, медленно заговорила:
   - Пойми, Феликс, я могла бы тебя от этого избавить. Могла бы дать Хью любой совет по своему усмотрению, не сказавшись тебе. Но с какой стати было тебя избавлять? Почему бы и тебе не приложить к этому руку? Рэндл этого хочет. Хью этого хочет. Результат будет хороший. Ни ты, ни Энн не молодеете. А что выглядит это гадко - так все, что имеет отношение к Рэндлу, будет выглядеть гадко. Насколько я понимаю, тебе не хочется одного - быть хоть чуточку замешанным в деле, на котором ты сам же надеешься выиграть.
   Феликс бросил на нее хмурый взгляд и стал на пол. Он нашарил в кармане сигарету, скомкав при этом письмо Мари-Лоры. Спасительная мысль о чести, которую Милдред толковала как трусость, была и в самом деле скомпрометирована. Связать себя или не связать казалось сейчас одинаково скверно, и смущало, что в своем поведении он усмотрел новые, неприглядные черточки. Закуривая, он поднял голову и увидел на дороге рядом с домом свой темно-синий "мерседес" - стоит и ждет.
   Может быть, это Милдред так подействовала на него своей хитростью, но теперь ему было как-то все равно, связать себя или не связывать. А раз так, почему не поступить как хочется, и с этой мыслью он сразу ощутил себя активным, способным сделать наконец что-то не таясь, не виляя, не поступаясь честью. А потом, затмив все остальное, возник образ Энн: Энн близкая, достижимая, его собственная. Милая, милая, милая Энн.
   Он швырнул сигарету в камин и сказал сестре:
   - Ладно.
   - Что значит "ладно"?
   - Советуй Хью, как найдешь нужным, и считай, что я вошел в игру.
   Милдред вздохнула и встала.
   - Спасибо, Феликс. - И смахнула ошметки белых цветов в корзину.
   Она приняла его капитуляцию до странности вяло, и он только тут сообразил, что это означает для нее самой, - он как-то успел позабыть о столкновении их интересов. Он сказал:
   - Это, конечно, эгоизм с моей стороны.
   - Да-да, - сказала она тихо, - будь эгоистом, мальчик, будь эгоистом. Ведь это твое право - ты моложе, и ты мужчина. Для тебя вся эта чертова канитель еще впереди.
   - Одному богу известно, как будет лучше.
   - Безусловно. Но теперь что-то по крайней мере сдвинется с места. Откинув голову, она смотрела вверх на своего высоченного брата, приглаживая пушистые волосы, растирая дряблую кожу под глазами. После возбуждения, вызванного спором, она сразу устала и сникла, казалась слабенькой, берегущей себя старушкой.
   Ему стало жаль ее. Но он уже дышал более вольным воздухом. Нынче вечером он простится с Мари-Лорой. Он сказал насколько мог суше, чтобы не обидеть ее:
   - Прости, Милдред.
   - А я рискну. Посмотрим, что получится.
   - Правильно. - Он взял ее за руки, снова усадил и сам сел рядом. Теперь, когда он был полон решимости, Милдред словно стушевалась, и он сам завладел разговором. - Прежде всего Хью может и не последовать твоему совету.
   - Последует.
   - И даже если он последует твоему совету, с Эммой у него может не получиться.
   - Путь для него будет свободен. А уж он так старается!
   - Рэндл может и не убраться. И даже если он уберется, Энн, может быть, не захочет выйти за меня замуж.
   - Ну, опять все сначала!
   - И даже если Энн захочет за меня выйти, она может решить, что не должна, хотя бы по религиозным соображениям.
   - И даже если?..
   - И даже если она не решит, что не должна по религиозным соображениям, она может решить, что не должна из-за... Миранды.
   - К черту Миранду, - сказала Милдред. - У тебя это какой-то пунктик. Не обращай ты на девчонку внимания.
   - Она меня тревожит. Как знать, что скрыто в душе ребенка, да еще такого, как она? Вполне возможно, что она этому страстно воспротивится. И что не отпустит отца.
   Милдред сказала устало:
   - Если ты хочешь Энн достаточно сильно, ты ее добьешься. Ты получишь, что тебе причитается, Феликс, получишь. И тогда не пеняй на свою судьбу. Это, наверно, мой последний тебе совет до того, как ты пойдешь в атаку. А теперь мне нужно заняться Хамфри.
   Она вышла в темнеющий сад, и чуть попозже Феликс увидел, что они неспешно прохаживаются взад-вперед по лужайке - пожилая супружеская пара. Куря сигарету за сигаретой в неосвещенной гостиной, он смутно слышал вдали их голоса. Они звучали непрерывно в долгих летних сумерках, а потом и в полной темноте.
   21
   Рэндл протянул чек через барьер. Бухгалтер, человек натренированный, не выказал ни удивления, ни интереса. Как-никак клиенты его были в большинстве люди состоятельные. Рэндл, не столь натренированный, не мог совладать со своим лицом, оно то и дело расплывалось в нервную улыбку, точно его за веревочку дергали.
   Картину Тинторетто, без промедления отправленную на аукцион к Сотби, купила Национальная галерея, оставив с носом нескольких американских покупателей, к великому удовольствию культурной публики. Цену удалось поднять достаточно высоко. На следующий день Рэндл получил от отца чек.
   Выйдя из банка, Рэндл шел по улице как слепой, нащупывая в кармане новенькую чековую книжку. Чувство освобождения владело им так полно, что он еле держался на ногах. Словно он раздулся до невероятных размеров и в то же время весь костяк, все прочные части были из него вынуты. Он плыл по воздуху, как огромный неуправляемый аэростат. У него не было никаких желаний.
   У него даже не было желания увидеть Линдзи. Было роскошное, прямо-таки восточное ощущение, что она к его услугам, но видеть ее не хотелось. Да она и сама из некой стыдливости устроилась так, чтобы в день преступления не быть в Лондоне - словно знатная дама, что надменно и брезгливо сторонится места, где по ее приказу совершается насилие. Да, это было насилие, и Рэндл им упивался.
   После того разговора с отцом ему казалось, что он провел весь разговор во сне, склонил чашу весов в нужную сторону, сам того не сознавая, и, решив "будь что будет", чувствуя, что им распоряжается неподвластная ему сила, даже не тревожился о том, как воспринята его затея и будет ли она осуществлена. Благая весть дошла до него в немногих словах, чек сопровождала лаконичная записка аккуратным почерком Хью: "Милый Рэндл, при сем прилагаю..." Но истинные чувства и мнение отца по этому поводу уже не интересовали Рэндла. У него было ощущение, что он убил отца, ощущение, не лишенное приятности. Ведь этим он самому себе прибавил жизни.
   Он вскочил в такси и дал шоферу адрес. День еще только начинался. На Джермин-стрит он вошел в магазин и заказал себе полдюжины рубашек из лучшей полосатой фланели. Приказчики обращались с ним почтительно, почти что любовно. Они как будто знали. Теперь все пойдет по-новому, думал Рэндл, теперь до конца моей жизни все будет по-другому. Он вышел из магазина в каком-то экстазе. Даже образ Линдзи растворился в огромном золотом сиянии, испепеляющем, как видение божества.
   Неудержимо улыбаясь, он вошел в бар и влил в свое парящее, туманное существо две порции виски, обращая на внешний мир не больше внимания, чем амеба, заглатывающая добычу. Тут у него наконец шевельнулась мысль, где бы позавтракать, и перед глазами мелькнули заманчивые вывески Прюнье и Булстэн. Он выбрал Булстэна и без всякого ощутимого перехода очутился в полумраке этого изысканного ресторана перед тарелкой с сочным бифштексом. Кларет, как по волшебству появившийся вместе с бифштексом, был самого высокого качества. Официанты говорили тихими голосами, как херувимы подле восставшего из гроба Христа.
   После завтрака он каким-то образом перенесся в пейзаж Ренуара небесный вариант Хайд-парка, - и тут ему взбрело на ум навестить Эмму Сэндс. Эта мысль разом сбросила его с облаков на землю. Но на земле он стоял гордо, как великан. Он придет к Эмме, придет и отпразднует победу над Эммой, и тяжесть свалится с плеч, цепь будет разбита. Только это ему и требовалось еще для полного счастья.
   После того как Рэндл дал толчок событиям, которые столь блистательно оправдали полученный им от Линдзи наказ "подумать практически", между любовниками воцарилось странное молчание. Словно они затаили дыхание, пока на старте отсчитывали - пять... четыре... три... И когда Линдзи объявила ему, что едет в Лестер, как всегда в это время года, повидаться с матерью, они не обменялись многозначительными взглядами, хотя оба знали, что вступают в священную и опасную пору. Рэндл не посвятил ее в свои планы, хотя понимал, что своим пророческим тоном и скромно-победным блеском в глазах дал понять, что планы у него имеются. С тех пор он получил от нее только открытку и не знал, прочла ли она в газетах новость о Тинторетто, а если прочла, то поняла ли ее значение. Главное же, он не знал, говорила ли она с Эммой.