Попытка не пытка. Все лучше, чем мучиться от бездействия, от беспомощности. Хоть раз, да надо себя показать. Она и сама дикая, буйная, неистовая, он попробует стать достойным ее. Он сунул кинжал в один карман, а ножны в другой и тихонько открыл дверь.
   Прислушался. Дом молчал, только колотилось сердце. Интересно, Энн уже легла? Не хотелось бы ее встретить. Босиком он стал спускаться по лестнице в бледном свете, падавшем из его двери. Вот и галерея. Здесь было темно, но ему казалось, что он все видит, и он уверенно дошел до начала второй винтовой лестницы. И тут остановился.
   Ему не хотелось проходить мимо двери в комнату Рэндла, которая в его представлении куда больше связывалась со смертью, чем спальня, где умирала его бабушка. Может быть, глупо сейчас соваться к Миранде, может быть, она рассердится? Да и сумеет ли он, если застанет ее в постели, раздетую, теплую, удержаться и не раздавить ее, как орех? Она внезапно представилась ему, доступная, беззащитная, и он едва не упал на колени тут же, на лестнице. Потом телесная тоска решила дело, и он одним махом взбежал к ее двери.
   Затаив дыхание, он постучал. Сначала ничего, потом ее голос. Он вошел.
   Миранда лежала напротив него на своем диване-кровати. Опершись на подушки, отложив книгу, она смотрела на него, приподняв бледное удивленное лицо. Волосы ее растрепались, воротник пижамы торчком стоял вокруг шеи.
   В присутствии Миранды исступление Пенна разом улеглось, намерения затуманились. Перед лицом этого маленького тирана он смешался. Он поспешил сказать:
   - Привет, Миранда. Ничего, что я к тебе заявился? Вижу, у тебя еще горит свет, вот я и решил заглянуть.
   Миранда мгновенно овладела собой. Она поправила подушки, села и застегнула верхнюю пуговку пижамы. Бросила на него брезгливый взгляд, от которого он почувствовал себя Калибаном.
   - Я бы сказала, несколько необычный визит. - Тон был взрослый, немного чопорный.
   Он огляделся. Копия его комнаты, но копия-люкс. У него все было однотонное, здесь все яркое, пестрое, цветастое, в горошек, в полоску. Множество мелких предметов создавало впечатление коллекции драгоценностей, будуара маленькой королевы. Он заметил квадратные коврики, постеленные один к одному, несколько ваз с розами и встроенные, скругленные наверху книжные полки, две из которых были заняты куклами - они сидели там тесными рядами, выставив вперед ноги. Их круглые голубые глаза смотрели осудительно. Между красивыми пушистыми занавесками, задернутыми только до половины, на длинном подоконнике видны были расставленные в ряд круглые стеклянные пресс-папье. Единственная лампа лила кремовый свет на белые простыни и желто-красную голову Миранды.
   Пенн взял за спинку маленький стульчик, приподнял его, как щенка. В этой комнате он чувствовал себя Гулливером, огромным, сильным и неуклюжим. Он боялся наступить на что-нибудь бьющееся. Любой предмет здесь он мог раздавить, как яичную скорлупу. Он поставил стульчик возле кровати и сел. Позади Миранды, там, где между занавесками чернело окно, ночные бабочки, бледно-серые, с красными глазами, стукались снаружи о стекла. Миранда ждала.
   Пенн ощущал вокруг себя пустую, молчащую ночь, такую бескрайнюю, такую безвоздушную, точно они с Мирандой летели в космическом корабле. Ощущал он и новый прилив желания, он звенел им, как наполняющийся сосуд. Закинув ногу на ногу, он сказал:
   - Твоя комната красивее моей.
   Миранда молчала. Она смотрела на него, свернувшись в клубок, как котенок, и ее кошачье лицо казалось равнодушным, но такое равнодушие могло предшествовать прыжку; Пенн не удивился бы, если бы она вдруг вскарабкалась к потолку по занавеске. Он желал ее.
   - Ты что читаешь? - спросил он.
   Миранда, нахмурившись, бросила большую книгу с цветными картинками на одеяло. Пенн взял ее в руки - это был какой-то комикс; он перевел взгляд на Миранду и понял, что ей досадно, что он не застал ее за более взрослым чтением. Потом он увидел, что книга французская: "Les aventures de Tintin. On a marche sur la lune" ["Приключения Тентена. Первые шаги на Луне" (франц.)]. Он стал разглядывать картинки.
   - Наверно, здорово интересно. Когда кончишь, дай мне почитать, ладно? Только я многого не пойму. Французский у меня хромает. Но можно следить по картинкам.
   - Без текста они ни к чему, - сказала Миранда. - Главное - слова. В них вся соль.
   "Текст" и "соль" несколько обескуражили Пенна, он опять встал и начал прохаживаться, расправляя плечи. Потом телесное кипение придало ему сил, выплеснулось какой-то почти безличной бодростью, точно он одним скачком перенесся во взрослый мир, где темп жизни медленнее и увереннее, где можно многозначительно удерживать и отпускать чужие взгляды, где слова приобретают новый вес и красоту.
   - Все говорят, что ты был ужасно невежлив с Хамфри, - сказала бледная, свернувшаяся клубком Миранда.
   - Но мне не хочется ехать в Лондон.
   - Почему?
   - Ты сама должна знать почему. - Он неожиданно сел на кончик кровати. Миранда подтянула ноги и приподнялась на подушке. Он с восторгом уловил, что она немного испугана. Он чувствовал себя богом, героем фильма. Теплая тишина полна была запаха роз.
   Миранда в упор смотрела на него, а он на нее, она удерживала его взгляд с еще небывалой силой, и он покачивался под ее взглядом, как легкий самолет на ветру.
   - Понятия не имею, - сказала она неестественно тонким голоском.
   - Я тебя люблю, Миранда.
   - Ах, это! Я думала, что-нибудь насчет Хамфри. Встань, пожалуйста, с моей кровати. Ты мнешь одеяло.
   Пенн вскочил. Теперь, когда слова были произнесены, он обезумел. Веселая комната крутилась, как водоворот, центром которого была Миранда. Только бы удержаться, чтобы не завертело, не затянуло на дно. Он отступил к книжным полкам, ухватился за них, ища опоры. Как бешеный плясал черный квадрат окна и красные глаза ночных бабочек.
   На последних словах голос Миранды зазвучал возбужденно. Сейчас она вся насторожилась, ему казалось, что лицо ее с влажными губами сияет восторгом и страхом. Он метнулся к двери, вцепился в ручку.
   - Ой, Миранда, Миранда, я люблю тебя просто ужасно!
   - Не будь идиотом, - сказала она. Но глаза смотрели на него не отрываясь и руки выжидательно теребили ворот пижамы.
   Пенн вцепился пальцами в стол. Потребность коснуться ее была мукой, от которой темнело в глазах. В наступившем молчании, едва переводя дух, он увидел, как ее рука поднялась и упала. У него не было слов, чтобы выразить "можно мне тебя коснуться?". Он подался вперед.
   - Уйди, - сказала Миранда.
   - Не уйду, - сказал он, стоя над ней.
   Водоворот захватил его и тянет, тянет в самую середину. Он стал коленом на кровать. Молчание дома окружало их, внимательное, завороженное, холодное.
   - Гадость какая! - сказала Миранда очень тихо, но с такой злобой, что на секунду он замер. Потом, как слепой раскинув руки, стал к ней склоняться.
   Дальнейшее произошло очень быстро. Миранда закинула руку назад, к подоконнику, схватила одно из стеклянных пресс-папье и с силой опустила его на пальцы Пенна, скользящие по простыне. Пресс-папье, вырвавшись из ее руки, пролетело через всю комнату и разбилось вдребезги. Пенн вскрикнул от боли, отпрянул, сжав раненую руку другой рукой, и свалился с кровати на пол. Немецкий кинжал выпал из его кармана, проехал по коврику и лег возле ножки стола. Миранда выскочила из постели, надела халат и туфли и отошла к двери. Снова наступило молчание. Холодному, бдительному дому эта сценка пришлась по вкусу.
   Пенн лежал ничком, прижимая руку к груди. В поле его зрения под кроватью были три пары босоножек Миранды, какая-то шкатулка и осколки пресс-папье, разбросанные там, как яркие цветы или светящиеся глаза. Он перекатился на спину и сел, прислонясь к кровати. Посмотрел на свою руку. Кожа на суставах содрана. Потом посмотрел на Миранду.
   Лицо ее преобразилось. Нервное возбуждение исчезло, и словно белый внутренний свет придал ее чертам непонятное, но пленительное выражение. Таким мог привидеться ангел. Она озаряла его сверху ярким теплым лучом, от этого захватывало дыхание. С изумлением и униженной признательностью он понял, что не прогневил ее.
   - Какой же ты глупый, - сказала Миранда. Теперь голос у нее был глубокий и мягкий. Прислонившись к двери, она смотрела на Пенна снисходительно-торжествующе, и он почувствовал, что она впервые по-настоящему его видит.
   - Прости, - сказал он, потирая руку и усаживаясь поудобнее. Острое желание исчезло, вернее, растворилось в тумане покорного счастья, в пронизанной светом атмосфере, где он качался, как на волнах, под лучом ее взгляда.
   - Ты меня удивил, - сказала она, - но я люблю сюрпризы.
   - Боюсь, сюрприз был не из приятных. - Пенн мучительно ощущал, что слова не те, но благостный свет придавал ему силы. Он стал медленно подниматься.
   - Очень больно я тебе сделала? - Спокойное удовлетворение, прозвучавшее в этих словах, так непохожее на ее обычный капризный тон, чуть не свалило его обратно на пол.
   Он сказал смиренно:
   - Ничего. Поделом мне.
   - Да, поделом. А ну-ка, дай я посмотрю.
   Он шагнул к ней, чувствуя во всем теле такую слабость, точно его долго били. Протянул к ней руку, точно готовый к тому, что руку отрубят. Она взяла ее за запястье, осмотрела, потом достала из кармана платок и бережно обмотала раненые пальцы. Пенн со стоном упал перед ней на колени. Она выпустила его руку, и он стоял покачиваясь, не прикасаясь к ней.
   - Пенн, - сказала она тихо. Последовавшее молчание стало закручиваться в большую белую раковину красноречия и понимания. Наконец Пенн поднял голову и взглянул ей в лицо.
   Но все опять изменилось. Она смотрела куда-то через его плечо, смотрела пристально, с нервной тревогой, почти со страхом. Пенн встал с колен и, снова возвышаясь над ней, оглянулся, чтобы проследить за ее взглядом. Она резко спросила:
   - Что это?
   Тогда и Пенн увидел немецкий кинжал. Он быстро поднял его.
   - Это я принес тебе. Я его нашел. Ты не сердись. Он, кажется, был тебе нужен, и я принес. - Он подал ей кинжал рукояткой вперед.
   Миранда взяла его.
   - Но это кинжал Стива. Его любимый. Тот, что ему подарил Феликс Мичем.
   - Да, я принес его тебе. Ты не сердись.
   - Но как он к тебе попал? Почему он был у тебя? - Она оторвалась от двери и обошла стол, сверля Пенна злобным взглядом и прижимая кинжал к груди. Блестящее острие проткнуло голубую шерсть ее халатика.
   - Я нашел его в комнате Стива. Мне очень жаль. Ты не сердись. Я его принес...
   - Да замолчи ты! - сказала Миранда. Она всхлипнула, лицо ее вдруг покраснело, глаза наполнились слезами. Она топнула ногой и протяжно выкрикнула: - Уходи! Убирайся отсюда!
   - Прости меня, - сказал Пенн. - Я хотел сделать тебе приятное. Энн сказала, что он тебе так нравится...
   - Глупый, противный болван, - сказала Миранда, и слезы закапали так быстро, что мешали ей говорить. - Я тебя ненавижу. Трогал меня своими гадостными лапами. Глупый австралийский болван. Все знают, что ты болван, и выговор у тебя вульгарный. Никто тебя здесь не любит, просто терпят, потому что нужно. Скучный дурак, урод, мы все только и ждем, когда ты уедешь. Уезжай в свою скучную, противную Австралию. Уезжай в свой жалкий дом, к своему грубому, вульгарному отцу. Уходи! Убирайся из моей комнаты. Стив бы тебя одной рукой убил. Уйди, противный, гадкий, уйди! - Голос ее перешел в крик, она отвела руку с кинжалом, словно готовая к нападению.
   Последнее, что запомнил Пенн, был занесенный кинжал, ее красное лицо, мокрое от слез и слюны, искаженное яростью. Он кое-как выбрался за порог и скатился по винтовой лестнице. Дверь за ним с треском захлопнулась. Он пробежал по черной галерее до своей лестницы, где тусклый свет от его лампы ложился на белые железные ступеньки. Поднялся к себе и закрыл дверь.
   Задыхаясь, он прислонился к ней спиной. От боли и ужаса дыхание его еще несколько минут вырывалось долгими свистящими хрипами. Он чувствовал, что его вот-вот захлестнет истерика. Чтобы успокоиться, крепче уперся спиной в дверь, вдавил пятки в пол. Комната ходила ходуном.
   Немного погодя дыхание выровнялось, тело обмякло, и он опустился на кровать. Поглядел по сторонам. Все было в порядке, словно ждало его. Все такое же, как было, когда он - сколько веков назад? - только собирался идти к Миранде, шведский нож, книга об автомобилях, растрепанный томик "Такова жизнь" говорили ему: "Привет". Но он слышал их, как банкрот слышит голоса беззаботных детей. Воображенное насилие и насилие подлинное - вещи несоизмеримые. Что-то невинное было непоправимо сломано, вспугнуто и убито. Черное пятно в глубине его мира уже расплывалось к поверхности. Он со стоном сполз на пол, уронил голову на кровать.
   Он тупо уставился на свою руку. Пальцы болели, на суставах запеклось немного крови. Халат был усыпан блестками цветного стекла. Стряхивая их, он задел что-то под кроватью. Заглянул туда - оказалось, что это солдатики Стива. Он подтянул ящик поближе. Потом открыл его, стал смотреть невидящим взглядом на мешанину из бесчисленных красно-синих оловянных фигурок. С усилием сосредоточившись, достал одну и поставил на пол. Рядом другую, третью. Шеренга все удлинялась, и тут наконец хлынули безудержные слезы.
   30
   - Ты будь поласковее с Пенни, когда он вернется, - сказала Энн.
   Пенн уже несколько дней как гостил у Хамфри в Лондоне.
   - Он не вернется, - сказала Миранда. Незанавешенное окно было распахнуто в теплый летний вечер. Последние два дня Миранде нездоровилось, и она не выходила из своей комнаты. Врач ничего не нашел, но Энн была уверена, что теперь-то девочка заболевает наконец краснухой.
   - Это почему? - спросила Энн.
   - Не вернется. Он пробудет в Лондоне до последней минуты, а потом попросит тебя прислать его вещи.
   - Но он определенно сказал, что вернется. Должен же он с нами проститься как следует.
   Миранда пожала плечами.
   - Он плохо воспитан. Чего же и ждать, раз у него такой отец!
   - Миранда!
   Энн строго посмотрела на дочь через стол, на котором теснились куклы, комиксы, приключения Тентена, дамские журналы, конфеты, банка с апельсиновым соком и остатки вишневого пирога. Потом снова принялась мерить шагами комнату. Ей было очень жаль, что Пенн уехал. Только с его отъездом она поняла, до какой степени он, если можно так выразиться, снимал с нее тягостную заботу о Миранде. Поймав себя на этой мысли, она испугалась, устыдилась. Но едва она осталась в доме вдвоем с Мирандой, как между ними возникла напряженность, обостренное сознание присутствия друг друга, неприязненное взаимное притяжение. Они все время друг за другом следили, высматривали друг друга, и все, что бы ни делала одна из них, в присутствии другой казалось бессмысленным. Болезнь Миранды только отчасти разрядила атмосферу.
   По поводу Феликса Энн все еще ничего не решила. Так по крайней мере она себе внушала, хотя относительное спокойствие, с каким она переносила отсрочку, предписанную ею им обоим, и наводило на мысль, что она, очевидно, уже решила вопрос в его пользу, что, сама того не заметив, она уже перешла черту. И однако же ничего решающего она по-прежнему не делала и не говорила. Огромная сияющая пустота, которая так властно поглотила ее в конце разговора с Дугласом Своном, теперь сжалась, померкла, заполнилась повседневными заботами. Безумное чувство к Рэндлу немного отпустило. Но она не чувствовала себя свободной, способной принимать решения. В конечном счете она была все та же робкая, старательная, вечно озабоченная Энн. Новой личности она не обрела.
   Энн никогда не руководствовалась правилом поступать как хочется. Другое правило - поступать как должно - было крепко внушено ей с детства и с тех пор настолько укрепилось, что почти уже не оставляло ей возможности хотя бы под влиянием минуты чисто эгоистически проявить свою волю. Сейчас она чувствовала, как ей недостает этого несложного, но могущественного умения. Раздирающие ее желания были до безобразия абстрактны, и она завидовала тем, для кого пожелать и схватить - одно и то же. Кроме того, она, особенно когда думала о крушении своего брака с Рэндлом и о том ущербе, который чем-то, безусловно, нанесла Рэндлу, была склонна видеть в отсутствии у себя прямых, практических желаний что-то пагубное, мертвящее. В ее открытой, бесформенной жизни трагически недоставало энергии, недоставало хоть какой-нибудь твердой поверхности, могущей послужить ей опорой. И, обвиняя себя, готовая признать все хорошее в себе дурным, она снова и снова, как эхо, откликалась на жестокие слова Рэндла. Она не обрела новой личности. Но старая, несомненно, дала трещину.
   С Мирандой у нее тоже ничего не получалось, и порой ей думалось, что Миранда сторонится ее по той же причине, что и Рэндл. Им обоим требовалось бодрящее соседство чьей-то отчетливо выраженной воли, и в том, что у Энн в этом смысле не было своего лица, они не могли не усмотреть чего-то мелкого, малодушного, даже неискреннего. Раньше у Энн иногда мелькала мысль, глубоко ей противная, что она совершенно неумышленно и бессознательно будит в них обоих чувство вины. Теперь же ей казалось более вероятным, что они реагируют на нее как бы в эстетическом плане. В ее образе жизни им видится что-то нескладное, что-то гнетущее. И теперь она сама чувствовала себя виноватой.
   В ней назрела отчаянная потребность поговорить с Мирандой о Феликсе. Не то чтобы она ожидала услышать от Миранды что-нибудь существенное, и споров никаких она не ждала. Она обрисует дочери положение лишь в общих чертах. Но ей важно знать, что этот разговор состоялся, что она хотя бы произнесла имя Феликса, а решиться на это, как Энн с удивлением убедилась, было очень трудно. Неожиданный скачок в ее отношениях с Феликсом любому наблюдателю мог показаться странным, даже неприличным. А Миранда, которая обожает отца, как она примет эти намеки? Говорить было страшно, и это порождало все усиливающуюся нервную тревогу. На разговор с дочерью о Феликсе словно был наложен запрет; но Энн знала, что, пока она не нарушит его, она не сможет дальше думать о том, как ей быть. Минутами казалось, что стоит поговорить об этом с Мирандой, пусть в самых туманных выражениях, - и станет ясно, что она и в самом деле перешла черту, и тогда она видела Миранду в благостном свете, видела в ней союзницу, которая поможет ей возвыситься в собственном мнении.
   Тем временем нужно было обманывать Феликса - да, иначе не скажешь. Энн жаждала его общества, но боялась слишком часто с ним видеться, чтобы не выдать своей жажды: если он заподозрит, что с ней творится, их подхватит и понесет, как щепки. Она не хотела окончательно его поработить, пока сама еще не уверена, что оставит его себе, и не хотела сойти с ума от горя, если придется его потерять. Она хотела действовать с открытыми глазами, но этого-то она и не могла, пока рядом неотступно была Миранда, зоркая, любопытная, хмурая и пока еще официально неосведомленная. Мысли ее оставались разрозненными, отказывались кристаллизоваться в программу действий. В одном браке она потерпела фиаско, так нужно ли торопиться со вторым? А вдруг она не годится в жены военному человеку? А вдруг Рэндл когда-нибудь вернется? Ее терзали сомнения по поводу святости брака, по поводу Миранды, по поводу Мари-Лоры. Она сомневалась во всем, кроме того, что они с Феликсом любят друг друга. Если б только она могла - совсем просто - увидеть в этом решение всех вопросов! Она стремилась к такой простоте как к недостижимой ступени аскетизма.
   - Что ты все ходишь, - сказала Миранда. - Я уже смотреть устала. Постой на месте или сядь. Либо уж уйди совсем.
   - Прости, маленькая, - сказала Энн и остановилась возле стола. Миранде, наверно, кажется, что она ведет себя странно. Да так оно и есть. Но за спиной у нее ждал с разинутой пастью большой темный дом, и не хватало духу выйти из комнаты дочери. Надо поговорить с ней теперь же.
   - Из-за чего ты нервничаешь? - спросила Миранда. - Ты и меня заразила.
   Они смотрели друг на друга в тишине пустого дома, словно прислушиваясь к далеким шагам. Если слушал и кто-то еще, так это могли быть только недруги. Энн пробрала дрожь. Большая белая мохнатая бабочка влетела в окно и заметалась вокруг лампы. Внизу под ними была пустая комната Рэндла.
   - Проста, пожалуйста.
   - Что ты все - прости да прости? Ты мне скажи, что случилось?
   - Ничего не случилось. - Энн опять заходила из угла в угол. Комната казалась ей обшарпанной, пыльной, неопрятной, точно их с Мирандой сунули в мешок со старьем. Убирать здесь полагалось Нэнси Боушот. Энн взяла с каминной полки увядшие розы и бросила их в корзину.
   - Миранда, - сказала она, - ты бы ничего не имела против, если бы я опять вышла замуж?
   В наступившей тишине было слышно, как трепыхается бабочка, залетевшая под абажур. Энн знала, что не нашла нужных слов. А что еще она могла сказать? Она оглянулась на дочь.
   Лицо Миранды было как деревянная маска. Она взбила подушки и подтянулась повыше.
   - Но пока ведь об этом нет речи?
   - Ну, как сказать, - ответила Энн и добавила: - Это все еще очень предположительно, не так чтобы сию минуту. - Голос ее звучал виновато. В камине поблескивал неправильной формы шарик из цветного стекла. Энн подобрала его.
   Молчание длилось так долго, что она опять оглянулась, и тогда Миранда сказала:
   - Но ты и так замужем. За папой.
   - Да. Но это, наверно, скоро кончится.
   - А я думала, брак бывает навсегда, - сказала Миранда, не сводя с матери неприязненного взгляда.
   Энн почувствовала, как в ней шевельнулось долгожданное эгоистическое упрямство. Она обрадовалась ему, как мать радуется первому движению своего будущего ребенка. Она сказала:
   - Отец твой так не считает, - и, тут же пожалев о своих словах, добавила: - Ты ведь знаешь, он просит развода. Он хочет жениться на другой женщине.
   Миранда, подумав, возразила:
   - Это он сейчас так говорит.
   - Ты думаешь, он... расхочет?
   - Может и расхотеть, разве нет?
   Энн подкинула на ладони цветную стекляшку. Комната сжимала ее со всех сторон мягко, как вата. Хотелось передернуть плечами, чтобы стряхнуть ее. Она сказала:
   - Ты ведь виделась с папой, когда он сюда приезжал... незадолго до того, как... написать мне письмо.
   - Да.
   - Он тогда говорил что-нибудь такое, что... ну, о том, что уезжает навсегда? Наверно, он тебе это сказал. - Энн запыхалась. Она чувствовала, что задает не те вопросы. Чувствовала, что Миранда держит ее под контролем своей воли. Она ходила взад-вперед, точно зверь на короткой привязи, чувствуя, как дергает веревка.
   - Я точно не помню, что он говорил, - сказала Миранда, - но, по-моему, он думал, что ему, может быть, захочется вернуться. Уверенности у него, по-моему, не было. Ты ведь знаешь, что такое папа.
   - Нет, ты вспомни! - сказала Энн. - Что он в точности сказал? Постарайся вспомнить.
   - Как я могу вспомнить? Мне было так тяжело. Мне и сейчас так тяжело. В голосе ее дрожали слезы.
   - Ну, прости меня, маленькая, - сказала Энн. Она взглянула на скривившееся неласковое личико и захлебнулась от жалости и чувства вины. Слишком легко она отнеслась к тому, как будет страдать Миранда.
   Затихшая было бабочка упала из-под абажура с обожженными крыльями и затрепыхалась на полу.
   Миранда посмотрела на нее, перегнувшись через край кровати.
   - Ты ее лучше убей. Летать она больше не будет. То, что не может летать, лучше убить. Лучше быть мертвым, чем ползать. Она сожгла себе крылья.
   Энн придавила бабочку ногой - какая толстая - и опять устремила все внимание на Миранду. Та как будто оживилась немного и была сейчас удивительно похожа на отца.
   Энн тоже заговорила спокойнее:
   - Но тебе показалось, что он хотя бы допускал возможность, что когда-нибудь вернется?
   - Да, конечно, - сказала Миранда. - Он говорил что-то в этом роде. Она стала с беззаботным видом оправлять постель, смахнула на пол двух кукол.
   Энн подошла к окну. Ночь душила ее. Она выглянула в темноту. Вдалеке ухала сова, набрасывая одно за другим звуковые кольца на уснувших болотных птиц. Безмолвный мир за окном ждал окончания их разговора. Ни одного огонька не было видно, даже звезды словно задохнулись в темном бархатном небе. Энн смотрела в душную черную пустоту, и сердце ее было как птица, готовая вырваться из ее груди и лететь над тихим болотом к мысу Данджнесс, к морю.
   Веревка дернула. Она обернулась к тесной комнатке, к настороженной Миранде. Сказала:
   - А если он не вернется и мы разведемся? Что ж, тогда я могла бы подумать о новом замужестве. Я решила, что должна тебе это сказать, хотя все это еще так смутно и маловероятно. - Слова были сбивчивые, неискусные.
   - Выражайся яснее, - сказала Миранда. - Ты уже сейчас думаешь о том, чтобы выйти замуж за кого-то определенного?
   - Да.
   - Кто он?
   - Феликс Мичем.
   - Понятно. - Она как будто не удивилась. - Что это тебе вдруг понадобился Феликс?
   - Не вдруг. Мы с Феликсом много лет были друзьями.
   - А папа это знал?
   - Знать тут было нечего! - сказала Энн, проклиная себя за то, как бездарно провела эту сцену.
   Миранда молчала, поджав губы, подбрасывая куклу на коленях.
   Верит она мне? - думала Энн. Этого я не могу спросить. На нее навалилась новая боль - Миранда, чего доброго, вообразит бог знает что.
   Помолчав, Миранда сказала:
   - Конечно, поступай как знаешь. Ведь это касается тебя.