Они — безбожники, философы, буддисты,
Ученики Золя, «толстовцы», пессимисты,
Там тысячи кружков, религий, партий, школ,
Там всякий думает, что истину нашел.
Не ведая преград, свободно ищет гений
И новой красоты, и новых откровений.
И человечеству художники свой труд
Во славу Франции дарить не устают.
Открыты все пути: не нужно лицемерить
И лгать перед толпой. Они дерзают верить
В наш прозаичный век, что святы их мечты,
Исканье истины и жажды красоты.
У них в созданиях, у них в душе — свобода:
Привет художникам великого народа!
V. САЛОН 1891 ГОДА
VI. LIBERT?, FRATERNIT?, EGALIT?
[16]
VII. ВЕНЕРА МИЛОССКАЯ
VIII. БУЛЬВАРЫ ВЕЧЕРОМ
IX. ПЕТЕРБУРГ
Х. РОДИНА
СКОВАННЫЙ ПРОМЕТЕЙ
Ученики Золя, «толстовцы», пессимисты,
Там тысячи кружков, религий, партий, школ,
Там всякий думает, что истину нашел.
Не ведая преград, свободно ищет гений
И новой красоты, и новых откровений.
И человечеству художники свой труд
Во славу Франции дарить не устают.
Открыты все пути: не нужно лицемерить
И лгать перед толпой. Они дерзают верить
В наш прозаичный век, что святы их мечты,
Исканье истины и жажды красоты.
У них в созданиях, у них в душе — свобода:
Привет художникам великого народа!
V. САЛОН 1891 ГОДА
С такими думами по выставкам брожу,
На тысячи картин, на статуи гляжу.
Чтоб в будничный мирок мы глубже заглянули,
Один, изобразив две медные кастрюли
Да пару луковиц, положенных на столь,
Hoвейший реализм до крайности довел,
А близ него другой, художник идеальный,
Стремится к прелести легенд первоначальной.
В картине сказочный туманный полусвет,
Деревья странные, каких в природе нет.
Назло теориям сухим и позитивным,
Он хочет быть простым, он хочет быть наивным.
А рядом, в золоте распущенных кудрей,
С улыбкой дерзкою Венера наших дней,
Наемница любви — перед толпой раздета,
О Фрины модные, царицы полусвета, —
В ней ваша красота и ваш апофеоз!..
На той же выставке задумчивый Христос —
В скептической толпе, в гостях у Жюль Симона,
Меж современных лиц Парижского салона,
Печально говорит в картине у Бэро
Про вечную любовь, про вечное добро.
В искусстве наших дней ты побеждаешь снова,
О Галилеянин!.. На проповедь Толстого
Сердца откликнулись: повсюду лик Христа —
В картинах, в мраморе. Пленяет красота
Его загадочной, простой и вечной книги:
Исканье жадное неведомых религий —
Опять в душе у всех. В наш скорбный, темный век,
Быть может, вновь к любви вернется человек
Для разрешения великого вопроса
О счастье на земле… На полотне Рошгросса
Твое падение, твой блеск изображен
В предсмертной оргии, о древний Вавилон!
Заря. Уж гости спят. Порой дыханье слышно
Иль бред. Разлитое вино на ткани пышной…
Курильниц гаснущих тяжелый аромат…
С холодным блеском дня багровый луч лампад
Смешался у рабынь на смуглой голой коже.
Вот пьяный жрец уснул с красавицей на ложе.
Усталость мертвая… желаний больше нет…
И эта оргия мучительна, как бред…
Не спит один лишь царь, и в ужасе на троне
Он видит там, вдали, пожар на небосклоне,
Он слышит грозные, тяжелые шаги
Мидийских воинов: «О горе нам!.. Враги!..»
Он молит, он грозит: никто ему не внемлет,
И золотой чертог в роскошной неге дремлет…
Имеющий глаза да видит! Опьянен
Величием Париж, как древний Вавилон,
О пусть войдут враги, прогонят сон похмелья,
С прекрасных тел сорвут цветы и ожерелья,
И разольют вино, и опрокинут стол!
Спи, спи, пока твой час последний не пришел!..
Безумцы, в ужасе проснетесь вы, и верьте —
Вам солнца первый луч подобен будет смерти.
Наш дряхлый век погиб. Заря и меч врагов
Разгонит оргию наложниц и рабов…
Но дух людей — велик, но гений — бесконечен;
Париж, воскреснув вновь, как солнце, будет вечен!
На тысячи картин, на статуи гляжу.
Чтоб в будничный мирок мы глубже заглянули,
Один, изобразив две медные кастрюли
Да пару луковиц, положенных на столь,
Hoвейший реализм до крайности довел,
А близ него другой, художник идеальный,
Стремится к прелести легенд первоначальной.
В картине сказочный туманный полусвет,
Деревья странные, каких в природе нет.
Назло теориям сухим и позитивным,
Он хочет быть простым, он хочет быть наивным.
А рядом, в золоте распущенных кудрей,
С улыбкой дерзкою Венера наших дней,
Наемница любви — перед толпой раздета,
О Фрины модные, царицы полусвета, —
В ней ваша красота и ваш апофеоз!..
На той же выставке задумчивый Христос —
В скептической толпе, в гостях у Жюль Симона,
Меж современных лиц Парижского салона,
Печально говорит в картине у Бэро
Про вечную любовь, про вечное добро.
В искусстве наших дней ты побеждаешь снова,
О Галилеянин!.. На проповедь Толстого
Сердца откликнулись: повсюду лик Христа —
В картинах, в мраморе. Пленяет красота
Его загадочной, простой и вечной книги:
Исканье жадное неведомых религий —
Опять в душе у всех. В наш скорбный, темный век,
Быть может, вновь к любви вернется человек
Для разрешения великого вопроса
О счастье на земле… На полотне Рошгросса
Твое падение, твой блеск изображен
В предсмертной оргии, о древний Вавилон!
Заря. Уж гости спят. Порой дыханье слышно
Иль бред. Разлитое вино на ткани пышной…
Курильниц гаснущих тяжелый аромат…
С холодным блеском дня багровый луч лампад
Смешался у рабынь на смуглой голой коже.
Вот пьяный жрец уснул с красавицей на ложе.
Усталость мертвая… желаний больше нет…
И эта оргия мучительна, как бред…
Не спит один лишь царь, и в ужасе на троне
Он видит там, вдали, пожар на небосклоне,
Он слышит грозные, тяжелые шаги
Мидийских воинов: «О горе нам!.. Враги!..»
Он молит, он грозит: никто ему не внемлет,
И золотой чертог в роскошной неге дремлет…
Имеющий глаза да видит! Опьянен
Величием Париж, как древний Вавилон,
О пусть войдут враги, прогонят сон похмелья,
С прекрасных тел сорвут цветы и ожерелья,
И разольют вино, и опрокинут стол!
Спи, спи, пока твой час последний не пришел!..
Безумцы, в ужасе проснетесь вы, и верьте —
Вам солнца первый луч подобен будет смерти.
Наш дряхлый век погиб. Заря и меч врагов
Разгонит оргию наложниц и рабов…
Но дух людей — велик, но гений — бесконечен;
Париж, воскреснув вновь, как солнце, будет вечен!
VI. LIBERT?, FRATERNIT?, EGALIT?
[16]
В наш век практический условна даже честь:
В Gil-Blas’е, например, вы можете прочесть
Рекламы каждый день о молодой девице
Иль о скучающей вдове на той странице,
Где о наеме дач вы только что прочли:
«J’ai dix-neuf ans, je suis bien faite et tr?s jolie». [17]
Всем предлагает дар она любви свободной,
Кто заплатить готов ее портнихе модной.
Меж тысячей карет я вижу там, вдали,
На шумной улице идет старик в пыли,
С рекламой на спине, по мостовой горячей.
Он служит для толпы афишею ходячей.
На старческом лице ни мысли, ни души.
Он ходит так всю жизнь за бедные гроши,
Чтобы прочесть о том в блистательной рекламе
Известье важное удобно было даме,
Что можно в «Bon-March?» купить за пустяки
Для ножек розовых ажурные чулки.
А над красавицей и над живой афишей,
На мраморной доске, над выступом иль нишей,
Я громкие слова читаю: Libert?,
Egalit? и — звук пустой! — Fraternit?.
На сцене крохотной актер в кафешантане
Кривлялся пред толпой в бессмысленном канкане,
Плешивый, худенький, в истертый фрак одет,
Он хриплым голосом выкрикивал куплет.
Я слышал смех в толпе, но ничего смешного
Не находил в чертах лица его больного…
Бывало, в темный век, когда в России кнут
Свистел над спинами рабов, дворовый шут
Смешил господ и дам, скучающих в беседе
О сплетнях городских, на праздничном обеде:
Такой же раб толпы в наш просвещенный век
В свободном городе — свободный человек!..
Когда, подняв свой меч, склонялся гладиатор
Над раненым бойцом и ждал, чтоб император
Рукою подал знак к убийству, и нога
Стояла на груди упавшего врага,
И крови требовал народ с восторгом диким, —
Ты все же, Древний Рим, был грозным и великим.
Но к этим зрелищам мы не вернемся вновь,
И Боже нас храни пролить людскую кровь:
Нам только нравятся невинные забавы.
Мы не язычники, давно смягчились нравы…
А все-таки шутов мы любим, и у всех
Сегодняшний актер не даром вызвал смех.
В жестокости толпы уж больше нет величья, —
За то соблюдены законы и приличья!
В Gil-Blas’е, например, вы можете прочесть
Рекламы каждый день о молодой девице
Иль о скучающей вдове на той странице,
Где о наеме дач вы только что прочли:
«J’ai dix-neuf ans, je suis bien faite et tr?s jolie». [17]
Всем предлагает дар она любви свободной,
Кто заплатить готов ее портнихе модной.
Меж тысячей карет я вижу там, вдали,
На шумной улице идет старик в пыли,
С рекламой на спине, по мостовой горячей.
Он служит для толпы афишею ходячей.
На старческом лице ни мысли, ни души.
Он ходит так всю жизнь за бедные гроши,
Чтобы прочесть о том в блистательной рекламе
Известье важное удобно было даме,
Что можно в «Bon-March?» купить за пустяки
Для ножек розовых ажурные чулки.
А над красавицей и над живой афишей,
На мраморной доске, над выступом иль нишей,
Я громкие слова читаю: Libert?,
Egalit? и — звук пустой! — Fraternit?.
На сцене крохотной актер в кафешантане
Кривлялся пред толпой в бессмысленном канкане,
Плешивый, худенький, в истертый фрак одет,
Он хриплым голосом выкрикивал куплет.
Я слышал смех в толпе, но ничего смешного
Не находил в чертах лица его больного…
Бывало, в темный век, когда в России кнут
Свистел над спинами рабов, дворовый шут
Смешил господ и дам, скучающих в беседе
О сплетнях городских, на праздничном обеде:
Такой же раб толпы в наш просвещенный век
В свободном городе — свободный человек!..
Когда, подняв свой меч, склонялся гладиатор
Над раненым бойцом и ждал, чтоб император
Рукою подал знак к убийству, и нога
Стояла на груди упавшего врага,
И крови требовал народ с восторгом диким, —
Ты все же, Древний Рим, был грозным и великим.
Но к этим зрелищам мы не вернемся вновь,
И Боже нас храни пролить людскую кровь:
Нам только нравятся невинные забавы.
Мы не язычники, давно смягчились нравы…
А все-таки шутов мы любим, и у всех
Сегодняшний актер не даром вызвал смех.
В жестокости толпы уж больше нет величья, —
За то соблюдены законы и приличья!
VII. ВЕНЕРА МИЛОССКАЯ
О древний Лувр, под сень безмолвную твою
От шумной улицы я уходить люблю.
Не все ли мне равно — Мадонна иль Венера, —
Но вера в идеал — единственная вера,
От общей гибели оставшаяся нам,
Она — последний Бог, она — последний храм!
К тебе, Милосская богиня, крик народа
Порою долетал: «Да здравствует свобода!»
И марсельезою Париж был опьянен.
За волю всех рабов, за счастье всех племен,
В дыму, под градом пуль, с надеждою во взглядах
Толпа бежала смерть встречать на баррикадах.
Но с ликом мраморным богиня красоты,
Страдающих людей не видя с высоты,
Смотрела молча в даль холодными очами.
Неумолимая! как ты царишь над нами —
Царить во все века ты будешь над людьми.
О, преклони свой взор на гибнущих, пойми,
Как мы страдаем!.. Нет, не видит и не слышит,
И только вечною красой улыбка дышит.
Венера, с гибелью у ног твоих мирюсь,
Когда тебя люблю, когда тебе молюсь,
И в лике мраморном я вечность созерцаю,
Благословляю жизнь и смерть благословляю!..
Но вдруг мои мечты внезапный шум прервал,
И с говором вошла толпа туристов в зал.
Рыжеволосая, худая, в пестром пледе,
Свой красный Бэдекер под мышкой держит леди.
Бог ведает, зачем они сюда пришли.
Чрез горы и моря во все концы земли
Из Англии родной туристов гонит скука.
За двести шиллингов везут агенты Кука
Показывать по всем столичным городам
Им каждый памятник, развалину иль храм.
От этих англичан, кочующих и праздных,
Сидельцев лондонских и леди безобразных, —
Нигде спасенья нет! И здесь у ног твоих,
Киприда вечная, гляжу с тоской на них…
Вы цените красу и гений безграничный
На фунты стерлингов в наш век демократичный,
Работать, к вечному стремиться?.. Но зачем?..
Он все-таки придет и овладеет всем,
Не зная наших жертв, не помня наших стонов,
Банкир или купец, владыка миллионов…
Так думал я в тоске мучительной… Но ты,
Ты все по-прежнему богиня красоты,
Смотрела, молча, вдаль, не видя нас, над нами,
Как небо ясными, холодными очами…
Быть может, видела ты новый лучший век,
Те дни, когда к тебе вернется человек,
Когда ты будешь вновь царицею вселенной,
Красой подобная природе неизменной!
От шумной улицы я уходить люблю.
Не все ли мне равно — Мадонна иль Венера, —
Но вера в идеал — единственная вера,
От общей гибели оставшаяся нам,
Она — последний Бог, она — последний храм!
К тебе, Милосская богиня, крик народа
Порою долетал: «Да здравствует свобода!»
И марсельезою Париж был опьянен.
За волю всех рабов, за счастье всех племен,
В дыму, под градом пуль, с надеждою во взглядах
Толпа бежала смерть встречать на баррикадах.
Но с ликом мраморным богиня красоты,
Страдающих людей не видя с высоты,
Смотрела молча в даль холодными очами.
Неумолимая! как ты царишь над нами —
Царить во все века ты будешь над людьми.
О, преклони свой взор на гибнущих, пойми,
Как мы страдаем!.. Нет, не видит и не слышит,
И только вечною красой улыбка дышит.
Венера, с гибелью у ног твоих мирюсь,
Когда тебя люблю, когда тебе молюсь,
И в лике мраморном я вечность созерцаю,
Благословляю жизнь и смерть благословляю!..
Но вдруг мои мечты внезапный шум прервал,
И с говором вошла толпа туристов в зал.
Рыжеволосая, худая, в пестром пледе,
Свой красный Бэдекер под мышкой держит леди.
Бог ведает, зачем они сюда пришли.
Чрез горы и моря во все концы земли
Из Англии родной туристов гонит скука.
За двести шиллингов везут агенты Кука
Показывать по всем столичным городам
Им каждый памятник, развалину иль храм.
От этих англичан, кочующих и праздных,
Сидельцев лондонских и леди безобразных, —
Нигде спасенья нет! И здесь у ног твоих,
Киприда вечная, гляжу с тоской на них…
Вы цените красу и гений безграничный
На фунты стерлингов в наш век демократичный,
Работать, к вечному стремиться?.. Но зачем?..
Он все-таки придет и овладеет всем,
Не зная наших жертв, не помня наших стонов,
Банкир или купец, владыка миллионов…
Так думал я в тоске мучительной… Но ты,
Ты все по-прежнему богиня красоты,
Смотрела, молча, вдаль, не видя нас, над нами,
Как небо ясными, холодными очами…
Быть может, видела ты новый лучший век,
Те дни, когда к тебе вернется человек,
Когда ты будешь вновь царицею вселенной,
Красой подобная природе неизменной!
VIII. БУЛЬВАРЫ ВЕЧЕРОМ
По душным улицам я вечером иду,
Смотрю на первую далекую звезду,
Мою любимую, в темнеющей лазури.
Кричат газетчики: «Le Soir!» * Подобен буре
Парижа вечный гул… В театрах на крыльцо
Выходят подышать прохладой, но в лицо
Прохожим веет зной… Еще асфальт бульвара
Во мраке не остыл от солнечного жара.
Волною мягкою струится бледный свет
От электричества на тысячи карет,
На темную листву, на пестрые рекламы.
И как чертоги фей, как сказочные храмы,
Блестят кафе, где пьют и смотрят на бульвар,
И столиками весь широкий тротуар
Уставлен… С фонарем зеленым, в туче пыли,
Со скачек праздничных на приз в Арменонвилле,
Как целый дом, толпой разряженной набит,
Огромный омнибус по улице гремит.
В «Caf? Ambassadeurs», в пылающей рекламе
Из газовых рожков, начертано огнями
Над морем черных шляп и любопытных лиц
«Yvette Guilbert» — одной из уличных певиц
Названье модное. За Аркой Триумфальной,
Над Елисейскими Полями свет печальный
Зари давно померк, и лишь последний луч
Чуть брезжит вдалеке из-за ненастных туч;
Над потемневшими громадами столицы
Сверкают и дрожат вечерние зарницы.
Как башня Эйфеля воздушна и легка!
Я вижу, сквозь нее мелькают облака,
И светит бедный луч на горизонте мрачном,
В узоре проволок туманном и прозрачном,
Как будто там, вдали, вдали меж облаков
Уже глядит на нас, печален и суров,
Двадцатый век… Чего он хочет, что он скажет,
Какую веру даст, какой нам путь укажет?
Не знаю почему, но в этот душный зной,
Во мраке, окружен бесчисленной толпой,
Бегущей, как поток, волною говорливой
За наслажденьями, за властью и наживой,
Я вспомнил о тебе, родимая земля,
Я вспомнил тихие унылые поля
И с белой церковью убогое селенье,
Прохладу на заре и жаворонков пенье.
Я вспомнил пахаря знакомые черты,
Смиренья полные и детской доброты.
Играет ветерок седыми волосами.
Как древний патриарх, один под небесами,
За плугом он идет с лошадкою своей,
Потерянный в немой безбрежности полей.
Какая дума в нем, какая сила дремлет?
Меня предчувствие великого объемлет
В столице мира, здесь, где скорбный дряхлый век
Кончает дни свои среди роскошных нег…
Когда проснешься ты, о труженик суровый,
………………………………………………..
Кто снимет с уст твоих безмолвия печать?..
………………………………………………..
Смотрю на первую далекую звезду,
Мою любимую, в темнеющей лазури.
Кричат газетчики: «Le Soir!» * Подобен буре
Парижа вечный гул… В театрах на крыльцо
Выходят подышать прохладой, но в лицо
Прохожим веет зной… Еще асфальт бульвара
Во мраке не остыл от солнечного жара.
Волною мягкою струится бледный свет
От электричества на тысячи карет,
На темную листву, на пестрые рекламы.
И как чертоги фей, как сказочные храмы,
Блестят кафе, где пьют и смотрят на бульвар,
И столиками весь широкий тротуар
Уставлен… С фонарем зеленым, в туче пыли,
Со скачек праздничных на приз в Арменонвилле,
Как целый дом, толпой разряженной набит,
Огромный омнибус по улице гремит.
В «Caf? Ambassadeurs», в пылающей рекламе
Из газовых рожков, начертано огнями
Над морем черных шляп и любопытных лиц
«Yvette Guilbert» — одной из уличных певиц
Названье модное. За Аркой Триумфальной,
Над Елисейскими Полями свет печальный
Зари давно померк, и лишь последний луч
Чуть брезжит вдалеке из-за ненастных туч;
Над потемневшими громадами столицы
Сверкают и дрожат вечерние зарницы.
Как башня Эйфеля воздушна и легка!
Я вижу, сквозь нее мелькают облака,
И светит бедный луч на горизонте мрачном,
В узоре проволок туманном и прозрачном,
Как будто там, вдали, вдали меж облаков
Уже глядит на нас, печален и суров,
Двадцатый век… Чего он хочет, что он скажет,
Какую веру даст, какой нам путь укажет?
Не знаю почему, но в этот душный зной,
Во мраке, окружен бесчисленной толпой,
Бегущей, как поток, волною говорливой
За наслажденьями, за властью и наживой,
Я вспомнил о тебе, родимая земля,
Я вспомнил тихие унылые поля
И с белой церковью убогое селенье,
Прохладу на заре и жаворонков пенье.
Я вспомнил пахаря знакомые черты,
Смиренья полные и детской доброты.
Играет ветерок седыми волосами.
Как древний патриарх, один под небесами,
За плугом он идет с лошадкою своей,
Потерянный в немой безбрежности полей.
Какая дума в нем, какая сила дремлет?
Меня предчувствие великого объемлет
В столице мира, здесь, где скорбный дряхлый век
Кончает дни свои среди роскошных нег…
Когда проснешься ты, о труженик суровый,
………………………………………………..
Кто снимет с уст твоих безмолвия печать?..
………………………………………………..
IX. ПЕТЕРБУРГ
Но как ни тяжело, мы все-таки в Париже —
К чему-то светлому и радостному ближе:
Здесь легче дышится, здесь люди ценят труд.
Участвуют в борьбе, страдают и живут.
А там, у нас… Ужель я возвращусь в холодный,
Туманный Петербург, где в болтовне бесплодной
И консерваторы, и либералы — все
Мы только кружимся, как белка в колесе?
Журфикс чиновников, томительный и длинный,
О симфоническом собрании в гостиной
За чаем разговор интеллигентных дам,
С бесцельной клеветой и сплетней пополам:
Бежал в Америку кассир провинциальный…
Известье, что один профессор либеральный,
Почтенный старичок со службы удален,
Потом история двух разведенных жен, —
И гости наконец все темы истощили…
Что делать?.. Тишина немая, — как в могиле…
Но слава Богу: вот — желанный миг, — повел
Хозяин в кабинет, где ожидает стол
С колодой карт, и все опять — в родной стихии:
Винт — современный бог скучающей России!
Какой огонь в очах, какой восторг у всех,
Как вспыхнул разговор, и шуточки, и смех!..
И старый генерал, и робкая девица,
Все полы, возрасты, характеры и лица,
Все убеждения сливаются в одном
Порыве искреннем за карточным столом.
В игре убита ночь, а на рассвете нужен
Усталым игрокам для подкрепленья ужин.
Теперь у них в душе — такая пустота,
Что, право, ни одна греховная мечта
Вольнолюбивая к ним залететь не может:
Печаль за родину их сна не потревожит.
И мнится, в городе все вымерло навек,
И только падает в тумане мокрый снег.
По грязным улицам, по мертвому безлюдью
Порой со шпорами и с выпяченной грудью
На Охтинский пожар промчится брандмайор,
Вперив в немую даль начальнический взор…
Тоска!.. Ужель опять вернусь в твое болото,
О, Петербург, о, жизнь, объятая дремотой,
Как в лужах мертвая стоячая вода, —
Без воли, без любви, без мысли, без труда!
К чему-то светлому и радостному ближе:
Здесь легче дышится, здесь люди ценят труд.
Участвуют в борьбе, страдают и живут.
А там, у нас… Ужель я возвращусь в холодный,
Туманный Петербург, где в болтовне бесплодной
И консерваторы, и либералы — все
Мы только кружимся, как белка в колесе?
Журфикс чиновников, томительный и длинный,
О симфоническом собрании в гостиной
За чаем разговор интеллигентных дам,
С бесцельной клеветой и сплетней пополам:
Бежал в Америку кассир провинциальный…
Известье, что один профессор либеральный,
Почтенный старичок со службы удален,
Потом история двух разведенных жен, —
И гости наконец все темы истощили…
Что делать?.. Тишина немая, — как в могиле…
Но слава Богу: вот — желанный миг, — повел
Хозяин в кабинет, где ожидает стол
С колодой карт, и все опять — в родной стихии:
Винт — современный бог скучающей России!
Какой огонь в очах, какой восторг у всех,
Как вспыхнул разговор, и шуточки, и смех!..
И старый генерал, и робкая девица,
Все полы, возрасты, характеры и лица,
Все убеждения сливаются в одном
Порыве искреннем за карточным столом.
В игре убита ночь, а на рассвете нужен
Усталым игрокам для подкрепленья ужин.
Теперь у них в душе — такая пустота,
Что, право, ни одна греховная мечта
Вольнолюбивая к ним залететь не может:
Печаль за родину их сна не потревожит.
И мнится, в городе все вымерло навек,
И только падает в тумане мокрый снег.
По грязным улицам, по мертвому безлюдью
Порой со шпорами и с выпяченной грудью
На Охтинский пожар промчится брандмайор,
Вперив в немую даль начальнический взор…
Тоска!.. Ужель опять вернусь в твое болото,
О, Петербург, о, жизнь, объятая дремотой,
Как в лужах мертвая стоячая вода, —
Без воли, без любви, без мысли, без труда!
Х. РОДИНА
.……………………………………….
.……………………………………….
………………………………………..
………………………………………..
И все-таки тебя, родная, на чужбине
Люблю, как никогда я не любил доныне.
Я только здесь, народ, в чужой земле, постиг,
Как, несмотря на все, ты — молод и велик, —
Когда припоминал я Волгу, степь немую
И песен Пушкина мелодию родную,
И вековых лесов величественный шум,
И тихую печаль малороссийских дум.
Я перед будущим твоим благоговею,
И все-таки горжусь я родиной моею.
За все страдания еще сильней любя,
Что б ни было, о Русь, я верую в тебя!
1891
Париж
.……………………………………….
………………………………………..
………………………………………..
И все-таки тебя, родная, на чужбине
Люблю, как никогда я не любил доныне.
Я только здесь, народ, в чужой земле, постиг,
Как, несмотря на все, ты — молод и велик, —
Когда припоминал я Волгу, степь немую
И песен Пушкина мелодию родную,
И вековых лесов величественный шум,
И тихую печаль малороссийских дум.
Я перед будущим твоим благоговею,
И все-таки горжусь я родиной моею.
За все страдания еще сильней любя,
Что б ни было, о Русь, я верую в тебя!
1891
Париж
СКОВАННЫЙ ПРОМЕТЕЙ
Трагедия Эсхила
Власть.
Сила — немое лицо.
Прометей.
Гефест.
Хор нимф-океанид.
Океан.
Ио — дочь Инаха.
Гермес.
В ГОРАХ СКИФИИ
Входят Власть и Сила, две богини; они ведут узника Прометея. За ними Гефест с молотом и цепями.
Власть
Мы в Скифии, мы на краю земли, —
Достигли мы пустынь непроходимых.
Теперь, Гефест, исполни приговор
Царя богов: к вершине скал гранитных
Железными цепями ты прикуй
Преступника. Венец твой лучезарный, —
Огонь украв, — он людям в дар принес.
За тяжкий грех его накажут боги,
Чтоб, власть Отца Крониона признав,
Он разлюбил навеки племя смертных.
Гефест
О, Власть! и ты, о, Сила! до конца
Исполнили вы приговор Зевеса.
А я… увы! дерзну ли приковать
К нагим скалам возлюбленного брата?..
Что делать? Рок велит послушным быть.
Беда тому, кто пренебрег веленьем
Всевышнего… Фемиды мудрый сын!
Наперекор моей свободной воле,
Тебя к скалам я цепью прикую, —
К пустынному, печальному граниту,
Где голоса людского никогда
Ты не услышишь, где, лучами солнца
Сожженное, твое иссохнет тело
И почернеет. Темная ли ночь
Отнимет свет у жаждущего света,
Иль высушит заря росу полей,
Твоя душа томиться будет вечно —
И не рождался тот, кому дано
Тебя спасти. Несчастный, вот — награда
Твоей любви и состраданья к людям!
Ты сам был бог, и, не боясь богов,
Вознес людей ты к почестям безмерным.
За то теперь, прикованный к скале,
Один, без сна, согнуть колен не в силах,
Беспомощно стонать ты обречен,
Взывать, молить, — но непреклонно сердце
Царя богов: так новый властелин
Всегда жесток!
Власть
К чему же медлишь ты
И сетуешь бесплодно? Враг Олимпа,
Похитивший твой собственный огонь,
И для тебя не враг ли ненавистный?
Гефест
Священны узы дружбы и родства!
Власть
Священнее веления Зевеса.
Для дружбы ли нарушить их дерзнешь?
Гефест
Ты жалости не ведаешь, богиня!
Власть
Его жалеть — напрасный труд. Поверь,
Участием ему ты не поможешь!
Гефест
О, ремесло проклятое мое!..
Власть
Но ремесло ни в чем тут не виновно.
Зачем его безумно проклинать?
Гефест
Пусть кто-нибудь другой бы им владел!..
Власть
Ты выбрал сам его. Свободны боги
Во всем: один лишь Зевс царит над ними.
Гефест
Да, он царит, — я вижу по всему!
Власть
Спеши надеть преступнику оковы,
Чтоб медлящим тебя не видел Зевс.
Гефест
Смотри — для рук уже готовы кольца.
Власть
Возьми скорей, и руки в них вложи,
И молотом прикуй к скале гранитной.
Гефест
Исполнены веления твои.
Власть
Еще ударь, еще! Вот так, покрепче,
Чтоб хитростью не мог он убежать.
Гефест
Одна рука прикована к утесу.
Власть
Прикуй теперь другую руку… Пусть
Титан могуч, но Зевс еще сильнее!
Гефест
Я сделал все, чтоб угодить богам!
Власть
Теперь обломком стали заостренной
Ему насквозь пронзи скорее грудь!
Гефест
О, Прометей, я плачу, горько плачу!
Власть
Ты плачешь над врагом богов: смотри,
Чтоб не пришлось и над собой поплакать!
Гефест
Ужасное ты зришь перед собой!
Власть
Я зрю богов лишь праведную кару…
Но возложи ему на чресла цепь.
Гефест
Я знаю сам — повелевать не нужно.
Власть
Повелевать я буду! Ну, скорей
Спустись к ногам. Продень сначала в кольца.
Гефест
Смотри, готово. Труд мой невелик.
Власть
Вот так. Теперь прикуй гвоздями ноги,
И знай — отчет придется дать во всем.
Гефест
Твои слова чертам твоим подобны!
Власть
Ты можешь сам мягкосердечным быть,
Не осуждай других за твердость духа.
Гефест
Он из оков не вырвется. Уйдем!
Власть
(к Прометею)
Ну что ж? Теперь глумись над волей Зевса!
Воруй огонь богов, чтоб в дар нести
Ничтожным людям! Разве люди могут
Тебе помочь? А некогда ты слыл
Среди богов Провидцем. Где же ныне
Твой прежний дар?.. Пускай научит он,
Как вырваться из плена Прометею.
(Власть, Сила и Гефест уходят.)
Прометей
(один)
Тебя, эфир небесный, вас, о, ветры
Крылатые, и реки, и земля,
Всеобщая Праматерь, и валов
Подобный смеху шум многоголосый, —
Я всех вас, всех в свидетели зову:
Смотрите — вот, что терпит бог от бога!..
Видите: тысячелетья,
Пыткой истерзанный,
Буду страдать.
Царь небожителей,
Зевс, возложил на меня
Цепи позорные…
О, я страдаю от мук
Нынешних, будущих. Скоро ли
Скорби наступит конец?..
Что я сказал?! Не сам ли я предвижу
Грядущее? Нежданная печаль
Не посетит меня. Нет, терпеливо
Перенести я должен все, что Рок
Назначил мне. Судьба неотвратима.
Но не могу молчать — и рассказать
Свою печаль я не могу. Огонь
Я смертным дал, и вот за что наказан.
Похитил я божественную искру,
Сокрыл в стволе сухого тростника,
И людям стал с тех пор огонь собратом,
Помощником, учителем во всем.
Теперь плачу богам за преступленье,
На воздухе привешенный к скале!
Увы, увы!..
Что за звук, что за шелест ко мне долетел?
Это голос земной иль небесный?
Кто-нибудь не пришел ли к далеким горам,
Чтоб взглянуть на позор мой и муки?
Что ж, смотрите: я — жалкий, закованный бог,
Олимпийцам за то ненавистный,
Что безмерно людей я люблю… Но опять
Этот шум… Словно птицы порхают,
Словно воздух от бьющихся крылий звенит…
Ныне всё мне бедой угрожает…
(На крылатой колеснице появляется Хор нимф-океанид.)
Хор
(Строфа первая)
Нет, не бойся! Мы с любовью
Прилетели к этим скалам.
Мы едва мольбой склонили
Сердце строгого отца.
К нам донесся гром железа
В глубину подводных гротов,
И, стыдливость позабыв,
Не успев надеть сандалий,
Мы примчались в колеснице
С дуновеньем ветерка.
Прометей
Посмотрите, о, дщери
Многодетной Тефии
И отца Океана,
Что шумящим потоком
Обтекает всю землю —
Посмотрите: я здесь,
На позор пригвожденный,
Сторожить буду вечно
Острие этих скал!..
Хор
(Антистрофа первая)
Видим, видим!.. Страх, как туча,
Застилает наши очи,
Отягченные слезами;
Видим, сохнет на скале
Изнывающее тело
Под железными цепями.
Новый кормчий правит небом:
На Олимпе Зевс насильем
Стародавние законы
Святотатственно попрал!
Прометей
Пусть бы лучше под землю меня он низверг,
В черный Тартар, приемлющий мертвых,
Или ниже, под своды Аида, и там
Задушил бы в оковах железных,
Чтоб ни смертный, ни бог не видали меня
И над мукой моей не глумились.
А теперь я повешен на радость врагам
В высоте, как игрушка для вихрей!..
Хор
(Строфа вторая)
Разве есть такой жестокий
Из блаженных, кто б над мукой
Прометея насмеялся?
Кто тебе не сострадает,
Кроме Зевса?.. Он один,
Дерзкий, гневный, непреклонный,
Всех богов порабощает
И достигнет самовластья,
Если кто-нибудь насильем
Скиптр не вырвет у него.
Прометей
Пусть я ныне в оковах томлюсь,
Пусть меня оскорбляют: еще
Будет Зевсу нужда до меня,
Чтобы заговор новый открыть,
Что владыку низвергнет с небес.
Но тогда ни медовая речь,
Ни угрозы меня не смутят
И не выдам я тайны, пока
Он не снимет с меня эту цепь,
Не заплатит за весь мой позор!
Хор
(Антистрофа вторая)
Ты могуч и дерзновенен,
Не уступишь лютой скорби
Никогда, — но берегись:
Слишком речь твоя свободна,
За тебя во мне трепещет
Сердце страхом и тоской.
Где конец твоим страданьям,
Где прибежище от бури?..
Ведь у Кроносова чада —
Непреклонная душа.
Прометей
Знаю: Зевс непреклонен и горд.
Он закон презирает. Но все ж
Будет сломана гордость его.
Он упрямую злобу смягчит:
Как союзник к союзнику, сам
Выйдет первый навстречу ко мне!
Хор
Разоблачи мне все: открой, за что же
Зевес тебя, невинного, дерзнул
Предать таким мучениям позорным?
Скажи мне, если можешь…
Прометей
Тяжело
Мне говорить о скорби безнадежной
И тяжело молчать. И всюду — мука!
Когда в семье богов возник мятеж
И запылал раздор непримиримый, —
Одни желали, чтобы Зевс царил,
Чтоб Кронос был низринут, а другие —
Чтоб никогда не правил ими Зевс.
Я был в те дни сообщником титанов,
Но к мудрости не мог склонить детей
Земли и Неба. В гордом диком сердце
Все хитрости лукавые презрев,
Они врагов смирить мечтали силой.
Но мать моя, Земля, или Фемида
(Единая под множеством имен),
Мне предрекла, что должно не насильем,
А ковами могучих победить.
И я открыл пророчество титанам.
Но, дерзкие, не внемля, мой совет
Отринули. Тогда решил я Зевсу
Помочь в борьбе, и с матерью к нему
Я перешел, к свободному — свободный.
Лишь с помощью моею он низверг
И скрыл навек их в пропастях подземных
С союзниками древнего Кроноса.
И вот каким предательством за все
Мне отплатил владыка олимпийцев!
Не доверять ни близким, ни друзьям —
Таков недуг тиранов всемогущих!
Но вы хотели знать, за что Зевес
Казнит меня. Я вам скажу, — внимайте:
На отчий трон воссев, он разделил
Дары земли и неба меж богами
И утвердил незыблемую власть.
Но в дележе обидел жалких смертных:
Он ничего им не дал — и хотел,
Их истребив, создать иное племя.
И не дерзал никто среди богов
Спасти людей. Убиты божьим громом,
Они бы все погибли без меня,
Но я один их защитил и принял
Такую казнь, что страшно тем, кто смотрит,
Страшней тому, кто терпит. Я жалел,
Но жалости не заслужил от бога.
Да будут же страдания мои
Уликою, позорящею Зевса!..
Хор
Нет, у того в груди не сердце — камень,
Кто над тобой не плачет, Прометей!
О, лучше б мук твоих мы не видали, —
Но, увидав, не можем не скорбеть!
Прометей
Мой вид, увы! не радостен для друга.
Хор
Ты что-нибудь не сделал ли еще?
Прометей
Еще я смертным дал забвенье смерти.
Хор
Но как могли про смерть они забыть?
Прометей
Я поселил надежды в них слепые.
Хор
То не был ли твой величайший дар?
Прометей
Нет! я им дал еще огонь небесный…
Хор
Огонь — в руках таких созданий жалких!..
Прометей
И многому научит он людей!
Хор
Так вот за что разгневанный Кронион
Тебя на казнь обрек и не щадит!
Ужели нет конца твоим страданьям?
Прометей
Конец один — Зевесов приговор.
Хор
О, если так — надежды мало. Видишь,
Ты был неправ. Сказать, что ты неправ,
Мне тягостно… тебе услышать горько…
Оставим же… подумаем, как быть…
Прометей
Тому, чей дух не удручен страданьем,
Давать советы мудрые легко.
Ведь это все я знал и все предвидел,
Но сам того хотел и сам избрал
Мою судьбу, чтоб быть полезным людям.
А все ж не думал я, что, так жестоко
Истерзанный, я буду пригвожден
К нагой скале, пустынной, безнадежной.
Но нет!.. Пока не плачьте надо мной!..
Приблизьтесь же, сойдите с колесницы,
И лишь тогда услышите про муки
Сила — немое лицо.
Прометей.
Гефест.
Хор нимф-океанид.
Океан.
Ио — дочь Инаха.
Гермес.
В ГОРАХ СКИФИИ
Входят Власть и Сила, две богини; они ведут узника Прометея. За ними Гефест с молотом и цепями.
Власть
Мы в Скифии, мы на краю земли, —
Достигли мы пустынь непроходимых.
Теперь, Гефест, исполни приговор
Царя богов: к вершине скал гранитных
Железными цепями ты прикуй
Преступника. Венец твой лучезарный, —
Огонь украв, — он людям в дар принес.
За тяжкий грех его накажут боги,
Чтоб, власть Отца Крониона признав,
Он разлюбил навеки племя смертных.
Гефест
О, Власть! и ты, о, Сила! до конца
Исполнили вы приговор Зевеса.
А я… увы! дерзну ли приковать
К нагим скалам возлюбленного брата?..
Что делать? Рок велит послушным быть.
Беда тому, кто пренебрег веленьем
Всевышнего… Фемиды мудрый сын!
Наперекор моей свободной воле,
Тебя к скалам я цепью прикую, —
К пустынному, печальному граниту,
Где голоса людского никогда
Ты не услышишь, где, лучами солнца
Сожженное, твое иссохнет тело
И почернеет. Темная ли ночь
Отнимет свет у жаждущего света,
Иль высушит заря росу полей,
Твоя душа томиться будет вечно —
И не рождался тот, кому дано
Тебя спасти. Несчастный, вот — награда
Твоей любви и состраданья к людям!
Ты сам был бог, и, не боясь богов,
Вознес людей ты к почестям безмерным.
За то теперь, прикованный к скале,
Один, без сна, согнуть колен не в силах,
Беспомощно стонать ты обречен,
Взывать, молить, — но непреклонно сердце
Царя богов: так новый властелин
Всегда жесток!
Власть
К чему же медлишь ты
И сетуешь бесплодно? Враг Олимпа,
Похитивший твой собственный огонь,
И для тебя не враг ли ненавистный?
Гефест
Священны узы дружбы и родства!
Власть
Священнее веления Зевеса.
Для дружбы ли нарушить их дерзнешь?
Гефест
Ты жалости не ведаешь, богиня!
Власть
Его жалеть — напрасный труд. Поверь,
Участием ему ты не поможешь!
Гефест
О, ремесло проклятое мое!..
Власть
Но ремесло ни в чем тут не виновно.
Зачем его безумно проклинать?
Гефест
Пусть кто-нибудь другой бы им владел!..
Власть
Ты выбрал сам его. Свободны боги
Во всем: один лишь Зевс царит над ними.
Гефест
Да, он царит, — я вижу по всему!
Власть
Спеши надеть преступнику оковы,
Чтоб медлящим тебя не видел Зевс.
Гефест
Смотри — для рук уже готовы кольца.
Власть
Возьми скорей, и руки в них вложи,
И молотом прикуй к скале гранитной.
Гефест
Исполнены веления твои.
Власть
Еще ударь, еще! Вот так, покрепче,
Чтоб хитростью не мог он убежать.
Гефест
Одна рука прикована к утесу.
Власть
Прикуй теперь другую руку… Пусть
Титан могуч, но Зевс еще сильнее!
Гефест
Я сделал все, чтоб угодить богам!
Власть
Теперь обломком стали заостренной
Ему насквозь пронзи скорее грудь!
Гефест
О, Прометей, я плачу, горько плачу!
Власть
Ты плачешь над врагом богов: смотри,
Чтоб не пришлось и над собой поплакать!
Гефест
Ужасное ты зришь перед собой!
Власть
Я зрю богов лишь праведную кару…
Но возложи ему на чресла цепь.
Гефест
Я знаю сам — повелевать не нужно.
Власть
Повелевать я буду! Ну, скорей
Спустись к ногам. Продень сначала в кольца.
Гефест
Смотри, готово. Труд мой невелик.
Власть
Вот так. Теперь прикуй гвоздями ноги,
И знай — отчет придется дать во всем.
Гефест
Твои слова чертам твоим подобны!
Власть
Ты можешь сам мягкосердечным быть,
Не осуждай других за твердость духа.
Гефест
Он из оков не вырвется. Уйдем!
Власть
(к Прометею)
Ну что ж? Теперь глумись над волей Зевса!
Воруй огонь богов, чтоб в дар нести
Ничтожным людям! Разве люди могут
Тебе помочь? А некогда ты слыл
Среди богов Провидцем. Где же ныне
Твой прежний дар?.. Пускай научит он,
Как вырваться из плена Прометею.
(Власть, Сила и Гефест уходят.)
Прометей
(один)
Тебя, эфир небесный, вас, о, ветры
Крылатые, и реки, и земля,
Всеобщая Праматерь, и валов
Подобный смеху шум многоголосый, —
Я всех вас, всех в свидетели зову:
Смотрите — вот, что терпит бог от бога!..
Видите: тысячелетья,
Пыткой истерзанный,
Буду страдать.
Царь небожителей,
Зевс, возложил на меня
Цепи позорные…
О, я страдаю от мук
Нынешних, будущих. Скоро ли
Скорби наступит конец?..
Что я сказал?! Не сам ли я предвижу
Грядущее? Нежданная печаль
Не посетит меня. Нет, терпеливо
Перенести я должен все, что Рок
Назначил мне. Судьба неотвратима.
Но не могу молчать — и рассказать
Свою печаль я не могу. Огонь
Я смертным дал, и вот за что наказан.
Похитил я божественную искру,
Сокрыл в стволе сухого тростника,
И людям стал с тех пор огонь собратом,
Помощником, учителем во всем.
Теперь плачу богам за преступленье,
На воздухе привешенный к скале!
Увы, увы!..
Что за звук, что за шелест ко мне долетел?
Это голос земной иль небесный?
Кто-нибудь не пришел ли к далеким горам,
Чтоб взглянуть на позор мой и муки?
Что ж, смотрите: я — жалкий, закованный бог,
Олимпийцам за то ненавистный,
Что безмерно людей я люблю… Но опять
Этот шум… Словно птицы порхают,
Словно воздух от бьющихся крылий звенит…
Ныне всё мне бедой угрожает…
(На крылатой колеснице появляется Хор нимф-океанид.)
Хор
(Строфа первая)
Нет, не бойся! Мы с любовью
Прилетели к этим скалам.
Мы едва мольбой склонили
Сердце строгого отца.
К нам донесся гром железа
В глубину подводных гротов,
И, стыдливость позабыв,
Не успев надеть сандалий,
Мы примчались в колеснице
С дуновеньем ветерка.
Прометей
Посмотрите, о, дщери
Многодетной Тефии
И отца Океана,
Что шумящим потоком
Обтекает всю землю —
Посмотрите: я здесь,
На позор пригвожденный,
Сторожить буду вечно
Острие этих скал!..
Хор
(Антистрофа первая)
Видим, видим!.. Страх, как туча,
Застилает наши очи,
Отягченные слезами;
Видим, сохнет на скале
Изнывающее тело
Под железными цепями.
Новый кормчий правит небом:
На Олимпе Зевс насильем
Стародавние законы
Святотатственно попрал!
Прометей
Пусть бы лучше под землю меня он низверг,
В черный Тартар, приемлющий мертвых,
Или ниже, под своды Аида, и там
Задушил бы в оковах железных,
Чтоб ни смертный, ни бог не видали меня
И над мукой моей не глумились.
А теперь я повешен на радость врагам
В высоте, как игрушка для вихрей!..
Хор
(Строфа вторая)
Разве есть такой жестокий
Из блаженных, кто б над мукой
Прометея насмеялся?
Кто тебе не сострадает,
Кроме Зевса?.. Он один,
Дерзкий, гневный, непреклонный,
Всех богов порабощает
И достигнет самовластья,
Если кто-нибудь насильем
Скиптр не вырвет у него.
Прометей
Пусть я ныне в оковах томлюсь,
Пусть меня оскорбляют: еще
Будет Зевсу нужда до меня,
Чтобы заговор новый открыть,
Что владыку низвергнет с небес.
Но тогда ни медовая речь,
Ни угрозы меня не смутят
И не выдам я тайны, пока
Он не снимет с меня эту цепь,
Не заплатит за весь мой позор!
Хор
(Антистрофа вторая)
Ты могуч и дерзновенен,
Не уступишь лютой скорби
Никогда, — но берегись:
Слишком речь твоя свободна,
За тебя во мне трепещет
Сердце страхом и тоской.
Где конец твоим страданьям,
Где прибежище от бури?..
Ведь у Кроносова чада —
Непреклонная душа.
Прометей
Знаю: Зевс непреклонен и горд.
Он закон презирает. Но все ж
Будет сломана гордость его.
Он упрямую злобу смягчит:
Как союзник к союзнику, сам
Выйдет первый навстречу ко мне!
Хор
Разоблачи мне все: открой, за что же
Зевес тебя, невинного, дерзнул
Предать таким мучениям позорным?
Скажи мне, если можешь…
Прометей
Тяжело
Мне говорить о скорби безнадежной
И тяжело молчать. И всюду — мука!
Когда в семье богов возник мятеж
И запылал раздор непримиримый, —
Одни желали, чтобы Зевс царил,
Чтоб Кронос был низринут, а другие —
Чтоб никогда не правил ими Зевс.
Я был в те дни сообщником титанов,
Но к мудрости не мог склонить детей
Земли и Неба. В гордом диком сердце
Все хитрости лукавые презрев,
Они врагов смирить мечтали силой.
Но мать моя, Земля, или Фемида
(Единая под множеством имен),
Мне предрекла, что должно не насильем,
А ковами могучих победить.
И я открыл пророчество титанам.
Но, дерзкие, не внемля, мой совет
Отринули. Тогда решил я Зевсу
Помочь в борьбе, и с матерью к нему
Я перешел, к свободному — свободный.
Лишь с помощью моею он низверг
И скрыл навек их в пропастях подземных
С союзниками древнего Кроноса.
И вот каким предательством за все
Мне отплатил владыка олимпийцев!
Не доверять ни близким, ни друзьям —
Таков недуг тиранов всемогущих!
Но вы хотели знать, за что Зевес
Казнит меня. Я вам скажу, — внимайте:
На отчий трон воссев, он разделил
Дары земли и неба меж богами
И утвердил незыблемую власть.
Но в дележе обидел жалких смертных:
Он ничего им не дал — и хотел,
Их истребив, создать иное племя.
И не дерзал никто среди богов
Спасти людей. Убиты божьим громом,
Они бы все погибли без меня,
Но я один их защитил и принял
Такую казнь, что страшно тем, кто смотрит,
Страшней тому, кто терпит. Я жалел,
Но жалости не заслужил от бога.
Да будут же страдания мои
Уликою, позорящею Зевса!..
Хор
Нет, у того в груди не сердце — камень,
Кто над тобой не плачет, Прометей!
О, лучше б мук твоих мы не видали, —
Но, увидав, не можем не скорбеть!
Прометей
Мой вид, увы! не радостен для друга.
Хор
Ты что-нибудь не сделал ли еще?
Прометей
Еще я смертным дал забвенье смерти.
Хор
Но как могли про смерть они забыть?
Прометей
Я поселил надежды в них слепые.
Хор
То не был ли твой величайший дар?
Прометей
Нет! я им дал еще огонь небесный…
Хор
Огонь — в руках таких созданий жалких!..
Прометей
И многому научит он людей!
Хор
Так вот за что разгневанный Кронион
Тебя на казнь обрек и не щадит!
Ужели нет конца твоим страданьям?
Прометей
Конец один — Зевесов приговор.
Хор
О, если так — надежды мало. Видишь,
Ты был неправ. Сказать, что ты неправ,
Мне тягостно… тебе услышать горько…
Оставим же… подумаем, как быть…
Прометей
Тому, чей дух не удручен страданьем,
Давать советы мудрые легко.
Ведь это все я знал и все предвидел,
Но сам того хотел и сам избрал
Мою судьбу, чтоб быть полезным людям.
А все ж не думал я, что, так жестоко
Истерзанный, я буду пригвожден
К нагой скале, пустынной, безнадежной.
Но нет!.. Пока не плачьте надо мной!..
Приблизьтесь же, сойдите с колесницы,
И лишь тогда услышите про муки