Мерфи Уоррен. Цепная реакция

   Диета Люшена Джексона была не случайной: она была скрупулезно выверена — с тем чтобы рабочие получали минимум калорий, необходимый для поддержания работоспособности, и для того, чтобы они чувствовали, во-первых — зависимость, во-вторых — благодарность.
   Восемь человек, представляющих самые мощные международные корпорации, получили информацию обо всем происходящем в запечатанных конвертах. Их приглашал в Уэст Палм-Бич, штат Флорида, Бейсли Депау, исполнительный глава Федерального комитета по проблемам городского населения. Этот комитет вел борьбу с нищетой, падением уровня жизни и расизмом. Семейство Депау активно включилось в либеральное движение вскоре после того, как не в меру строптивые демонстранты были расстреляны из пулеметов.
   Американские школьники никогда не узнают, почему члены семьи, приказавшей открыть пулеметный огонь по безоружным забастовщикам на одном из нефтеочистительных заводов, вдруг воспылали горячей заботой о благосостоянии своих сограждан. Как только заходила речь о семействе Депау, непременно вспоминались разные комиссии по борьбе с расизмом; когда шла речь о семействе Депау, на ум приходили гневные предостережения в адрес Южной Африки, проводившей политику апартеида. Это имя было неразрывно связано с именем молодого драматурга, поставившего при спонсорской помощи Депау такие злые пьесы, как, например, «Лучший белый — это мертвый белый».
   Депау субсидировали также конференции, где лидеры американского бизнеса могли слышать, как воинственно настроенные темнокожие требуют денег на покупку оружия, чтобы убивать этих самых лидеров.
   Однако конференция в Уэст Палм-Бич устраивалась не затем, чтобы выпустить либеральный пар. Бейсли Депау лично обзвонил всю восьмерку. Разговор шел следующий.
   — Мы будем говорить о деле, о настоящем деле. И не надо присылать ко мне заместителей, которых вы держите специально для второстепенных встреч. Позволь мне сказать тебе, какое значение я придаю этой конференции.
   — Я весь внимание.
   — Тот, кто не будет на ней присутствовать, в ближайшие два года не сможет выдержать конкуренции на рынке товаропроизводителей.
   — Что ты сказал?!
   — То, что слышал.
   — Но в это невозможно поверить!
   — Ты помнишь мой небольшой проект, о котором я тебе говорил несколько лет назад?
   — Страшно секретный?
   — Да. Так вот — он уже выполняется. Что, если я смогу укомплектовать один из ваших конвейеров рабочей силой по цене менее сорока центов за день? Не за час, а за день! И что ты ответишь, если я скажу, что тебе не придется больше опасаться забастовок, что у тебя никогда больше не будет болеть голова об условиях труда и пенсиях, что рабочие будут думать лишь о надвигающейся старости, и только о ней?
   — Ты с ума сошел!
   — Если не сможешь приехать на встречу сам, замену не присылай!
   — Черт возьми! У меня назначена личная встреча с президентом США — как раз на этот день.
   — Ну что ж! Будешь два года без рынка. Выбор за тобой!
   — А ты не мог бы отложить встречу на одни день?
   — Нет. У меня строгий график.
   Все восемь приглашенных прибыли вовремя. Короли западной индустрии сидели за длинным столом в особняке Депау в Уэст Палм-Бич. Напитки не подавались — чтобы исключить присутствие слуг. Не было и секретарей. Никто, кроме восьми человек, не должен был знать, о чем договорились на встрече.
   — Бейсли, старина, к чему такие предосторожности?
   — Я затеял смелую авантюру.
   И тут хозяин дома, само воплощение изысканности и элегантности — от тронутой сединой висков до раскатистого гудзоновского акцента, — попросил своих гостей открыть розданные им буклеты. Большинство из них не поняли, что там написано. Они не привыкли заниматься этим сами — для этого есть целый штат сотрудников, специализирующихся на вопросах труда и зарплаты. Во всем цивилизованном мире рутинные вопросы решаются на низшем уровне.
   — Оплата труда и ваша позиция в этом вопросе — главная причина того, что Япония все больше наступает нам на пятки. Уровень расходов на зарплату определяет состояние вашего бизнеса сегодня и завтра. Оно все время ухудшается. Вы платите все больше за все меньшее количество труда.
   — Так ведь и ты тоже, Бейси, — сказал председатель концерна, только что подписавший соглашение, согласно которому рабочие должны уходить на пенсию с большим выходным пособием, чем десять лет назад. Что говорить, расходы на заработную плату непомерно высоки — одно упоминание об этом выводило его из себя. Теперь, в отсутствие рабочих, он даже мог позволить себе плюнуть в сердцах, когда об этом зашла речь. Он плюнул на ковер.
   — У нас есть также проблемы с кварталами бедноты, — продолжал Депау. — Вы знаете, во что обходится содержание неимущих слоев и как их присутствие в центре города сказывается на окружающей обстановке? Я говорю об американских неграх, бывших американских рабах. Если свести воедино убытки от всего, что они вытворяют в том или ином районе, таком, как, скажем, Южный Бронкс в Нью-Йорке, это будет равнозначно бомбежке во время второй мировой войны. С той разницей, что это нам обходится еще дороже, чем бомбежка.
   Когда Депау заговорил о гетто и его темнокожих обитателях, гости забеспокоились. Их не слишком интересовала статистика оплаты труда, еще меньше беспокоили социальные проблемы, но каждого из них снимали в документальных лентах в момент вручения почетных наград за вклад в защиту гражданских прав. Все они состояли в новомодных организациях и делали миллионные взносы в пользу темнокожих. Все они осуждали расизм, подписывали обращения, призывающие покончить с ним, выступали против него в конгрессе. Словом, американские предприниматели были ярыми противниками расизма, считая, что лучше уж один раз переплатить, чтобы больше не иметь с ним ничего общего, и называли этот акт «не слишком дорогостоящей добродетелью».
   Бейсли Депау взял со стола фотографию негра.
   — Какого дьявола! — воскликнул один из присутствующих. — Если тебе нужно обсуждать социальные проблемы, то найди для этого кого-нибудь другого. У нас нет на это времени.
   — Я хочу показать вам имеющиеся ресурсы, — холодно возразил Депау. Он досконально изучил этих людей и знал, чего от них можно ожидать. Их неудовольствие не смутило хозяина встречи, оно входило в его планы. — Вот он, этот ресурс. — Депау указал на фото Люшена Джексона.
   Кто-то из гостей громко фыркнул.
   — В нем не больше ресурсов, чем в раковой опухоли, — сказал производитель компьютеров.
   Бейсли Депау позволил себе тонкую, понимающую усмешку.
   — Этот человек — полувор, полусутенер, которого уже много раз лишали пособия, отец несчетного числа детей, которых он не содержит, теперь стал прекрасным работником, который стоит хозяину всего сорок центов в день. А если у него будет потомство, мы получим еще одного прекрасного работника, такого же, как и он сам. Они будут работать лучше, чем те, которые работают у вас сейчас. И никаких профсоюзных лидеров, с которыми надо все время бороться.
   — Я не верю ни в какие социальные программы.
   — Потому я и пригласил вас к себе, джентльмены. Доказательства находятся всего в нескольких футах отсюда. Мы в корне изменим практику использования рабочей силы, сделаем ее еще более дешевой, чем в Гонконге и на Тайване. Наши города снова станут городами для богатых.
   Депау привел их в полуподвальный этаж. То, что они там увидели, повергло их в изумление. В одном конце небольшого помещения находился белый человек с кнутом; у конвейерной ленты стояло тринадцать негров. Семеро старательно обертывали деревянные шесты листовой сталью, шестеро столь же старательно ее снимали. Люди работали в едином ритме, никто не отставал. На ногах у них были кандалы.
   Депау взошел на приподнятую над полом платформу и крикнул парню, стоявшему в начале конвейера:
   — Если бы тебя спросили, чего ты сейчас хочешь, что бы ты ответил?
   Люшен Джексон улыбнулся и сказал:
   — Я бы хотел, сэр, чтобы конвейер двигался побыстрее. Тогда я смогу выполнить свою норму.
   Депау кивнул и повернулся к своим спутникам. Потом он закрыл дверь и повел их назад, в кабинет.
   Один из них сказал:
   — Речь идет о рабстве, о порабощении людей ради получения прибыли — то есть о худшей форме угнетения человека человеком.
   Депау кивнул. Остальные участники встречи столпились вокруг них, внимательно слушая.
   — Возможно, речь идет о новой гражданской войне, — продолжал гость.
   Депау снова кивнул.
   — Речь идет о нарушении всех известных человечеству принципов, на которых зиждется цивилизованное общество.
   — Не всех, — спокойно возразил Депау. — Мы не нарушаем принципа частной собственности.
   Депау видел, как могущественные воротилы обменялись взглядами. Он знал, каким будет следующий вопрос, и нисколько в этом не сомневался, так как знал их всех с детства. Он отдавал себе отчет в том, что предлагает революцию, которая изменит жизнь людей в большей степени, чем это было в России.
   — Бейси, — спросил человек, задававший так много вопросов, — ты хоть понимаешь, насколько серьезно то, что ты затеял?
   — Понимаю, — просто сказал Депау.
   — Можешь ли ты, — продолжал этот человек, при напряженном внимании остальных, — можешь ли ты...
   — Что именно? — спросил Депау, зная наперед, о чем он спросит.
   — Сможешь ли ты... подготовить из них квалифицированных рабочих?
   — За это я ручаюсь, — сказал Депау. — Мы получим самые дешевые руки со времен Конфедерации. Мы подорвем деятельность профсоюзов с помощью самых лучших штрейкбрехеров, которых когда-либо видел мир, — с помощью рабов.
   Некоторые продолжали сомневаться. Это было слишком заманчивым, чтобы быть реальным. Но Депау доказывал, что «синие воротнички», которые больше всех пострадают от введения рабского труда, будут самыми горячими его сторонниками.
   — В моем распоряжении имеются обученные воинские части, — сказал Депау. — Однако я не думаю, что их придется задействовать. Мы обеспечим такую мощную поддержку со стороны общественного мнения, что к нашим отрядам присоединятся миллионы простых граждан. Они организуют марш на Вашингтон и вынудят правительство сделать то, что мы хотим. Мы проведем референдум и победим с перевесом один к десяти.
   — Но почему ты думаешь, что американцы согласятся голосовать за создание дешевой рабочей силы, ведь в этом случае понизится стоимость их собственного труда?
   — Я работаю над этим планом с 60-х годов. Вы думаете, почему я финансировал все эти воинственные демонстрации темнокожих и оплачивал их показ по телевидению? Вы знаете, кто смотрит эти передачи? Восемьдесят один процент зрительской аудитории составляют белые. После окончания передачи они распаляются желанием перестрелять черных. У нас есть старые фильмы, где черные угрожают расправиться с белыми. В этом году мы выделили на эти программы больше, чем когда-либо прежде. Со следующей недели мы начинаем целую серию таких пропагандистских передач. Никто не сможет включить телевизор, не увидев лицо чернокожего, заявляющего, что если на них не нападут, то они сами нападут на белых. Это будет великолепное зрелище!
   — Жалко, что нет в живых Мартина Лютера Кинга, — сказал один из гостей. — Можно было бы заказать серию передач с его участием.
   — У нас есть кое-что получше: профессор социологии объясняет белым, насколько они все прогнили, а в это самое время на заднем плане мы даем документальные ленты о Гарлеме, Южном Бронксе, Уоттсе и Детройте.
   — Но общенациональный референдум о введении рабства? Это нереально!
   — Да что ты! — сказал Депау с оттенком неудовольствия. — Кто говорит, что мы назовем его именно так? Будет достаточно получить голоса в поддержку «Закона о гарантиях прав для цветных и о праве белого населения на безопасность». Мне ли не знать: американцы никогда не ведают, что творят. Мои предки прибыли в эту страну в 1789 году и с тех самых пор не переставали воровать, делая перерыв лишь для того, чтобы получить звание «Почетного гражданина США».
   В кабинете повисло неловкое молчание.
   — И все-таки, Бейси, я не уверен, что они проголосуют за это, — вздохнул один из гостей.
   — Им придется это сделать, — возразил Депау.
   — Почему?
   — Мы запланировали баснословные расходы на обработку общественного мнения.

Глава седьмая

   Об исчезновении более двенадцати человек из квартала бедняков сообщала полиция, писали газеты, криминалисты делали глубокомысленные анализы происшедшего. Журналисты выражали сомнения по поводу реального количества похищенных во время нападения на Норфолк: часть пропавших могла просто сменить место жительства, переехав в другой город.
   Чиун узнал детали происшествия от Руби, утверждавшей, что ее источники информации самые надежные.
   — Я не понимаю, почему ты рассказываешь об этом нам, — заметил Римо.
   — Я наводила справки в ЦРУ — они ничего не знают. Тогда я подумала, что, возможно, ваша тайная организация в курсе событий и вы с этим пожилым джентльменом сможете мне помочь.
   — Во-первых, я там больше не работаю, — возразил Римо. — Я ушел из той организации. А во-вторых, почему я должен заниматься освобождением Люшена?
   — Потому что я спасла тебе жизнь. Ты у меня в долгу.
   — А я освободил тебя из заключения там, на острове, — сказал на это Римо. — Так что мы квиты.
   — Нет, не квиты, — возразила Руби. — Из той тюрьмы я уж как-нибудь выбралась бы и сама. Ты только испортил дело.
   — На этот раз я не хочу портить дело. Разыскивай брата сама, — сказал Римо.
   — Я спасла тебе жизнь. Не забывай об этом.
   Чиун решил, что если дело так пойдет и дальше, то его планы касательно рождения у Руби и Римо ребенка мужского пола могут и сорваться.
   — Долги надо платить, сынок, — вмешался он. — Она спасла наши жизни, а мы должны спасти этого самого Люшена, кем бы он ни был.
   — Он — мой брат! — вставила Руби.
   — Слышишь, Римо? Не часто можно встретить такие родственные чувства у женщины. Это говорит в ее пользу — из нее может получиться прекрасная мать нашему мальчику.
   — Немедленно прекрати эти разговоры, Чиун! — вскипел Римо. — Мне не по душе роль жеребца-производителя для Дома Синанджу. — Он повернулся к девушке. — Так и быть, Руби, мы поможем тебе вернуть брата. Но мы не собираемся связываться с той организацией. Я из нее уволился, это факт.
   — Хорошо, — сказала Руби.
   Когда они вернулись в Норфолк, Чиун настоял на том, чтобы они с Римо остановились у Руби, в квартирке над магазином. Может, это соседство сделает то, чего не добьешься уговорами, думал Чиун. Его сундуки поставили на кухне. Улучив момент, когда его ученик не мог их слышать, Чиун сказал Руби, что хотел бы, чтобы они с Римо родили мальчика. Чиун возьмет его себе, если ребенок родится здоровым. А семейство Гонзалесов пусть берет себе девочек.
   Руби отвечала, что девочки предпочтительнее мальчиков, и обвиняла Чиуна в том, что его взгляды на женщин отстали от жизни.
   — Теперь уже никто не считает, что женщины глупее мужчин, — сказала она. — Ты рассуждаешь как женоненавистник.
   — Я по-прежнему считаю, что вода — мокрая, как бы ее ни называли, — упрямо сказал старец.
   Чиуну потребовалось ровно тридцать две секунды, чтобы понять, что именно произошло в то злополучное утро. Он начал объяснять это Римо на корейском языке.
   — Что он говорит? — спросила Руби.
   — Он считает, что это был налет с целью захвата рабов, — ответил Римо.
   — Люшен — раб?! — изумилась Руби. — Да он всю жизнь ничего не делал. И все остальные, кого увезли вместе с ним, точно такие же лодыри.
   Чиун кивнул и опять заговорил по-корейски.
   — Скажи ему, чтобы он прекратил говорить на этом смешном языке, — потребовала Руби.
   — Он говорит, что ты сама смешная. Что у тебя смешной нос и глаза тоже. И ребенок у тебя будет самым безобразным на свете.
   Руби повернулась к старцу.
   — Я знаю, что ты говоришь по-английски. Почему бы тебе не объяснить все по-человечески?
   — Ты — настоящий урод, — весело сказал Чиун.
   Он не признался в том, что надеется получить от нее мальчика, более способного, чем Римо, потому, что Руби была умная, и это Чиуну нравилось. Если объединить внешность Римо и ее ум, можно надеяться на хороший результат. Он воспитает себе преемника без комплексов. Он не сказал и того, что вовсе не считает ее некрасивой. Это была своего рода игра: Чиун заметил, что, когда он обижает Руби, Римо берет ее сторону. И если обидеть ее как следует, то, может быть, удастся этим путем способствовать их сближению и рождению наследника Синанджу.
   — Это был не просто рейд для захвата рабов, — уверенно сказал Чиун, — это была демонстрация силы.
   — Вот видишь, — укорила его Руби. — Можешь ведь говорить нормально, когда захочешь.
   — Она вовсе не урод, она даже симпатичная, — сказал Римо.
   — Слишком тощая! — засмеялся Чиун.
   — А ты, наверное, предпочитаешь жирных толстух из своей деревни. — Римо всерьез обиделся за Руби.
   — Ты и сам не красавец, — сказала она Чиуну.
   — Даже с грубиянами я стараюсь поддерживать разговор, достойный цивилизованных людей, — возразил Чиун. — А ты, девочка, переходишь на личности. В устах несимпатичной особы это особенно некрасиво. Но я не опущусь до склоки. Я понимаю, что у тебя и без того хватает проблем — с такой-то внешностью.
   Римо немного придвинулся к Руби. Чиун в душе ликовал.
   — Послушай, папочка, — сказал Римо. — Не будем переходить на личности, давай ближе к делу. Почему ты считаешь, что это была демонстрация?
   Чиун удовлетворенно кивнул и повернулся к Руби.
   — Ты хорошо разбираешь английскую речь, дитя?
   — Да, а что? — спросила она, чувствуя подвох.
   — Я вот все думаю, хорошо ли ты слышишь с этими наушниками на голове.
   — У меня на голове только уши, — возразила девушка.
   — Я тоже так сначала думал, — сказал старец. — Но потом пришел к выводу, что эти штуки слишком безобразны, чтобы быть ушными раковинами.
   И уже другим тоном Чиун пояснил, что в древнее время существовал такой обычай: перед началом сражения делали набег на стан противника, чтобы захватить людей и показать, как легко они могут быть превращены в рабов. Эго деморализовывало вражеское войско.
   — Не беспокойся ни о чем. — Теперь Чиун продолжал начатый с Руби разговор. — Я уже все обдумал: у вас с Римо родится сын что надо.
   — Проклятье! — вскричала девушка. — Ведь мы говорим совсем о другом — о том, как спасти Люшена. А если тебе нужен ребенок, иди в приют. Там есть сотни детей, которых они отдают на воспитание.
   — Но он не будет сыном Римо. Римо должен дать мне своего ребенка. Мальчика.
   — Если ты хочешь договориться об этом со мной, сначала помоги освободить Люшена. Где его можно найти?
   — Ты говорила, что у тебя много знакомых в этой части страны.
   — Да.
   Чиун остановился у висящей на стене карты Соединенных Штатов. Закрывавшее ее стекло пожелтело от дыма трубки миссис Гонзалес.
   — Покажи мне места, где ты никого не знаешь, — потребовал Чиун.
   — Вряд ли такие найдутся, — произнесла Руби, слегка поразмыслив.
   — Подумай как следует.
   — Но это глупо!
   — Думай, тебе говорят! — прикрикнул Чиун.
   Девушка начала водить пальцем по карте, показывая места, где жили ее знакомые, пока не наткнулась на территорию, где у нее не могло быть ни друзей, ни знакомых, ни просто людей, которые могли бы оказать ей услугу. От Чиуна не укрылись сомнения девушки.
   — Что ты скажешь об этих местах? — спросил он.
   — Пустой номер, — сказала Руби. — Сплошные сосновые леса. Там никто не живет, туда нет дороги.
   Римо бросил на Чиуна многозначительный взгляд.
   — Там ничего нет, — повторила Руби.
   — Даже Римо и тот меня понял, — сказал Чиун.
   — Мне нравятся твои оценки моего интеллекта, — насупился Римо. — Не исключено, что я — единственный здравомыслящий человек из нас троих и, может быть, именно поэтому кажусь вам безголовым чурбаном. Но я не намерен больше терпеть — всему есть предел.
   Руби смутилась, а Чиун почувствовал себя задетым. Что он такого сделал? Он все время старается молчать, хотя его окружают далеко не идеальные люди: одни из них — туповатый белый, другая — мулатка, с кожей бледно-коричневого цвета и двумя кочанами брюссельской капусты вместо ушей.
   Чиун высказал эти мысли вслух и на протяжении всего пути не переставал недовольно ворчать.
   — И зачем было забираться в такую глушь? Нормальные цивилизованные наемные убийцы работают в городах, а эти шастают, словно стадо диких зверей, по лесу.
   В лесу были ясно видны пешеходные тропы. То, что их проложили военные, не оставляло никаких сомнений: земля бывает так плотно утоптана тогда, когда по ней проходят сотни человек строем в одном направлении.
   Римо и Чиуну эти признаки говорили яснее ясного: где-то поблизости находится военный лагерь.
   Чиун решил объясниться со своим учеником. Он, Чиун, вовсе не считает Римо глупым. Но наемные убийцы бывают разными. Одни занимаются своим прямым делом, другие идут работать на телевидение. Он, Чиун, не берется судить, что лучше: бессмысленная, бесполезная работа или слава, деньги, почет. Он не собирался этого говорить... А почему, собственно, и не сказать?
   — Хватит! — вскипел Римо. — Мы будем дело делать или разговоры разговаривать?
   Лагерь был уже близко — они поняли это по тому, что дорог стало больше. Инспектора страховых компаний знают эту закономерность: количество дорожных происшествий возрастает в радиусе двадцать пять миль от дома. Не потому, что люди ближе к дому ведут машины с меньшей осторожностью, а потому, что ездят здесь чаще.
   — Так ведь я ничего не сказал, — искренне удивился Чиун.
   — Вот и хорошо, — буркнул Римо.
   И тут они увидели первый сторожевой пост. Два охранника сидели в секрете, в нескольких шагах от дороги. Многочасовое наблюдение утомило их глаза. Не ожидая никого увидеть на глухой лесной тропе в этот знойный день, они не заметили чужаков — Мастера Синанджу и американца, который тоже принадлежал теперь к Дому Синанджу (хотя и не происходил из него), почти ничем не отличаясь от того, самого первого, наемного убийцы-ассасина, который много столетий назад ушел из бедной корейской деревушки, чтобы своим искусством добыть средства к существованию для своих земляков.
   Это был обычный лагерь, построенный по образцу римских лагерей: в виде прямоугольника, с командным пунктом, расположенным сбоку площадки. Это делалось для того, чтобы можно было использовать свободный центр для перегруппировки рядов защитников крепости — в случае если ее стены будут взяты приступом. Римляне умели делать это, как никто другой, но теперь, спустя века, когда уже никто не пользуется копьями, щитами и мечами, такое расположение лагеря — с открытой площадкой в центре — потеряло всякий смысл. Мастер Синанджу знал: в бою солдаты выполняют то, чего не понимают. Оттого они и воюют плохо.
   Римо и Чиуну не составило труда проникнуть на территорию лагеря и вступить в беседу с дежурным офицером. Лагерь казался покинутым. На столе у офицера лежала копия нью-гемпширского номерного знака с девизом: «Свобода или смерть!» Было, однако, не похоже, чтобы дежурный офицер неукоснительно следовал этому девизу. Здравомыслящие люди склонны к компромиссам, особенно тогда, когда ощущают, что их руки вот-вот отделятся от плеч и что они могут запросто расстаться с жизнью, а если и уцелеют, то, по меньшей мере, лишатся пальцев. Офицер увлекался игрой на фортепиано, что и решило исход дела: он начал говорить, не ожидая приказаний.
   — Это — специальная часть, с особыми задачами и строгой дисциплиной. Командует ею полковник Блич. Пароль на сегодня...
   — Я не спрашиваю у вас пароль, капитан. Меня не интересует имя вашего командира. Я ищу здесь одного никому не нужного лодыря.
   — Здесь никого нет. Наша часть ушла с полковником в неизвестном мне направлении.
   — Тот, кого мы ищем, не служит в вашей части. Его зовут Люшен Джексон.
   Прежде чем капитан успел ответить, Чиун его остановил.
   — Это не здесь, — сказал он Римо по-корейски. Они держат рабов в другом месте.

Глава восьмая

   Скорее всего, это военная операция, думал Харолд Смит, покупая подержанный мяч для гольфа в фирменном магазине гольф-клуба близ Фолкрофта. Он потратил не менее трех минут, роясь в ящике с двадцатицентовыми мячами в поисках настоящего «Титлейста». Смит не любил играть плохими мячами. Наконец ему попался мяч без порезов, хотя и с «оспинами» и с глубокой полукруглой царапиной, напоминающей улыбающуюся рожицу.
   Отмывая его под краном на первой площадке, он не переставал думать над тем, как и откуда боевики произвели этот марш-бросок. То, что нападение на Норфолк произведено не регулярными частями, сомнению не подлежало: все перемещения войск можно было наблюдать на мониторе его компьютера. И все таки где-то находилась большая группа людей в военной форме, не попавшая в базу данных компьютера. Наличие, такой большой единицы предполагало воинскую подготовку, а это, в свою очередь, указывало на существование лагеря.
   Помогавший ему мальчик наблюдал за действиями Смита с плохо скрытым неодобрением. Ему случалось и раньше обслуживать этого игрока, и, честно говоря, он не считал, что пятьдесят центов — хорошие чаевые за четыре часа работы. Когда другие подносчики клюшек увидели, что Смит направляется к первой площадке, их как ветром сдуло. А этот оказался не таким догадливым и теперь казнил себя за нерасторопность. Его товарищи подцепили более щедрых игроков — кинозвезд, известных политических деятелей, видных антрепренеров, а у него этот сквалыга. Парень не мог знать, что ему выпала честь носить клюшки для человека, входящего в первую тройку или четверку самых могущественных людей мира, если даже он и давал на чай всего лишь пятьдесят центов.