К счастью, на восходе солнца Мержи почувствовал, что кровь уже не так бурлит в его жилах, предстоящая встреча не повергала его больше в смятение. Оделся он спокойно; сегодняшний его туалет отличался даже некоторой изысканностью. Он представил себе, что на месте дуэли появляется прелестная графиня и, заметив, что он легко ранен, своими руками перевязывает ему рану и уже не делает тайны из своего чувства к нему. На луврских часах пробило восемь - это вернуло Бернара к действительности, и почти в то же мгновение к нему вошел его брат. Глубокая печаль изображалась на его лице; было видно, что он тоже плохо провел эту ночь. Тем не менее, пожимая руку Бернару, он выдавил из себя улыбку и попытался показать, что он в отличном расположении духа.
- Вот рапира и кинжал с чашкой, - сказал он, - и то и другое - от Луно, из Толедо. Проверь, не слишком ли для тебя тяжела шпага.
Он бросил на кровать длинную шпагу и кинжал.
Бернар вынул шпагу из ножен, согнул ее, осмотрел кончик и остался доволен. После этого он обратил внимание на кинжал; в его чашке было много дырочек, проделанных для того, чтобы не пускать дальше неприятельскую шпагу, для того, чтобы она застряла и чтобы ее нелегко было извлечь.
- По-моему, с таким превосходным оружием мне нетрудно будет себя защитить, - проговорил он.
Затем Бернар показал висевшую у него на груди ладанку, которую ему дала г-жа де Тюржи, и, улыбаясь, прибавил:
- А вот талисман - он защищает лучше всякой кольчуги.
- Откуда у тебя эта игрушка?
- Угадай!
Честолюбивое желание показать брату, что он пользуется успехом у женщин, заставило Бернара на минуту забыть и Коменжа, и вынутую из ножен боевую шпагу, лежавшую у него перед глазами.
- Ручаюсь головой, что тебе ее дала эта сумасбродка графиня. Черт бы ее побрал вместе с ее медальоном!
- А ты знаешь, она дала мне этот талисман нарочно, чтобы я им сегодня воспользовался.
- Ненавижу я ее манеру - снимать перчатку и всем показывать свою красивую белую руку!
- Я, конечно, в папистские реликвии не верю, боже меня избави, - густо покраснев, сказал Бернар, - но если мне суждено нынче погибнуть, я все же хотел бы, чтобы она узнала, что, сраженный, я хранил на груди этот ее залог.
- Как ты о себе возомнил! - пожав плечами, заметил капитан.
- Вот письмо к матери, - сказал Бернар, и голос у него дрогнул.
Жорж молча взял его, подошел к столу, увидел маленькую Библию и, чтобы чем-нибудь себя занять, пока брат, кончая одеваться, завязывал уйму шнурков, которые тогда носили на платье, начал было читать.
На той странице, на которой он наудачу раскрыл Библию, он прочел слова, написанные рукой его матери:
"1-го мая 1547 Года у меня родился сын Бернар. Господи! Охрани его на всех путях твоих! Господи! Огради его от всякого зла!"
Капитан закусил губу и бросил книгу на стол. Заметив это, Бернар подумал, что брату пришла в голову какая-нибудь богопротивная мысль. Он со значительным видом взял Библию, снова вложил ее в вышитый футляр и благоговейно запер в шкаф.
- Это мамина Библия, - сказал он.
Капитан в это время расхаживал по комнате и ничего ему не ответил.
- Не пора ли нам? - застегивая портупею, спросил Бернар.
- Нет, мы еще успеем позавтракать.
Оба приблизились к столу; на столе стояли блюда с пирогами и большой серебряный жбан с вином. За едой они долго, делая вид, что беседа их очень занимает, обсуждали достоинства вина и сравнивали его с другими винами из капитанского погреба. Каждый старался за бессодержательным разговором скрыть от собеседника истинные свои чувства.
Капитан встал первым.
- Идем, - сказал он хрипло.
С этими словами он надвинул шляпу на глаза и сбежал по лестнице.
Они сели в лодку и переехали Сену. Лодочник, догадавшийся по их лицам, зачем они едут в Пре-о-Клер, проявил особую предупредительность и, налегая на весла, рассказал им во всех подробностях, как в прошлом месяце два господина, один из которых был граф де Коменж, оказали ему честь и наняли у него лодку, чтобы в лодке спокойно драться, не боясь, что кто-нибудь им помешает. Г-н де Коменж пронзил своего противника насквозь - вот только фамилии его он, лодочник, дескать, к сожалению, не знает, - раненый свалился в реку, и лодочник так его и не вытащил.
Как раз когда они приставали к берегу, немного ниже показалась лодка с двумя мужчинами.
- Вот и они. Побудь здесь, - сказал капитан и побежал навстречу лодке с Коменжем и де Бевилем.
- А, это ты! - воскликнул виконт. - Кого же Коменж должен убить: тебя или твоего брата?
Произнеся эти слова, он со смехом обнял капитана.
Капитан и Коменж с важным видом раскланялись.
- Милостивый государь! - высвободившись наконец из объятий Бевиля, сказал Коменжу капитан. - Я почитаю за должное сделать усилие, дабы предотвратить пагубные последствия ссоры, которая, однако, не задела ничьей чести. Я уверен, что мой друг (тут он показал на Бевиля) присоединит свои усилия к моим.
Бевиль состроил недовольную мину.
- Мой брат еще очень молод, - продолжал Жорж. - Он человек безвестный, в искусстве владения оружием не искушенный, - вот почему он принужден выказывать особую щепетильность. Вы, милостивый государь, напротив того, обладаете прочно устоявшейся репутацией, ваша честь только выиграет, если вам благоугодно будет признать в присутствии господина де Бевиля и моем, что вы нечаянно...
Коменж прервал его взрывом хохота.
- Да вы что, шутите, дорогой капитан? Неужели вы воображаете, что я стал бы так рано покидать ложе моей любовницы... чтобы я стал переезжать Сену только для того, чтобы извиниться перед каким-то сопляком?
- Вы забываете, милостивый государь, что вы говорите о моем брате и что таким образом вы оскорбляете...
- Да хоть бы это был ваш отец, мне-то что! Меня вся ваша семья весьма мало трогает.
- В таком случае, милостивый государь, вам волей-неволей придется иметь дело со всей нашей семьей. А так как я старший, то будьте любезны, начните с меня.
- Простите, господин капитан, по правилам дуэли мне надлежит драться с тем, кто меня вызвал раньше. Ваш брат имеет неотъемлемое, как принято выражаться в суде, право на первоочередность. Когда я покончу с ним, я буду в вашем распоряжении.
- Совершенно верно! - воскликнул Бевиль. - Иного порядка дуэли я не допущу.
Бернар, удивленный тем, что собеседование затянулось, стал медленно приближаться. Подошел же он как раз, когда его брат принялся осыпать Коменжа градом оскорблений, вплоть до "подлеца", но Коменж на все невозмутимо отвечал:
- После брата я займусь вами.
Бернар схватил брата за руку.
- Жорж! - сказал он. - Хорошую ты мне оказываешь услугу! Ты бы хотел, чтобы я оказал тебе такую же? Милостивый государь! - обратился он к Коменжу. - Я в вашем распоряжении. Мы можем начать, когда вам угодно.
- Сию же минуту, - объявил тот.
- Ну и чудесно, мой дорогой, - сказал Бевиль и пожал руку Бернару. - Если только на меня не ляжет печальный долг похоронить тебя нынче здесь, ты далеко пойдешь, мой мальчик.
Коменж снял камзол и развязал ленты на туфлях, - этим он дал понять, что не согласится ни на какие уступки. Таков был обычай заправских дуэлистов. Бернар и Бевиль сделали то же самое. Один лишь капитан даже не сбросил плаща.
- Что с тобой, друг мой Жорж? - спросил Бевиль. - Разве ты не знаешь, что тебе предстоит схватиться со мной врукопашную? Мы с тобой не из тех секундантов, что стоят сложа руки в то время, как дерутся их друзья, мы придерживаемся андалусских обычаев.
Капитан пожал плечами.
- Ты думаешь, я шучу? Честное слово, тебе придется драться со мной. Пусть меня черт возьмет, если ты не будешь со мной драться!
- Ты сумасшедший, да к тому же еще и дурак, - холодно сказал капитан.
- Черт возьми! Или ты сейчас же передо мной извинишься, или я вынужден буду...
Он с таким видом поднял еще не вынутую из ножен шпагу, словно собирался ударить Жоржа.
- Ты хочешь драться? - спросил капитан. - Пожалуйста.
И он мигом стащил с себя камзол.
Коменжу стоило с особым изяществом один только раз взмахнуть шпагой, и ножны отлетели шагов на двадцать. Бевиль попытался сделать то же самое, однако ножны застряли у него на середине шпаги, а это считалось признаком неуклюжести и дурной приметой. Братья обнажили шпаги хотя и не столь эффектно, а все-таки ножны отбросили - они могли им помешать. Каждый стал против своего недруга с обнаженной шпагой в правой руке и с кинжалом в левой. Четыре клинка скрестились одновременно.
Жорж тем приемом, который итальянские учителя фехтования называли тогда liscio di spadae cavare alla vita [Ударить по шпаге, чтобы отвести опасный для жизни удар. Все фехтовальные термины заимствовались тогда из итальянского языка.] и который заключался в том, чтобы противопоставить слабости силу, в том, чтобы отвести оружие противника и ударить по нему, сразу же выбил шпагу из рук Бевиля и приставил острие своей шпаги к его незащищенной груди, а затем, вместо того чтобы проткнуть его, хладнокровно опустил шпагу.
- Тебе со мной не тягаться, - сказал он. - Прекратим схватку. Но смотри: не выводи меня из себя!
Увидев шпагу Жоржа так близко от своей груди, Бевиль побледнел. Слегка смущенный, он протянул ему руку, после чего оба воткнули шпаги в землю, и с этой минуты они уже были всецело поглощены наблюдением за двумя главными действующими лицами этой сцены.
Бернар был храбр и умел держать себя в руках. Фехтовальные приемы он знал прилично, а физически был гораздо сильнее Коменжа, который вдобавок, видимо, чувствовал усталость после весело проведенной ночи. Первое время Бернар, когда Коменж на него налетал, ограничивался тем, что с великой осторожностью парировал удары и всячески старался путать его карты, кинжалом прикрывая грудь, а в лицо противнику направляя острие шпаги. Это неожиданное сопротивление разозлило Коменжа. Он сильно побледнел. У человека храброго бледность является признаком дикой злобы. Он стал еще яростнее нападать. Во время одного из выпадов он с изумительной ловкостью подбросил шпагу Бернара и, стремительно нанеся ему колющий удар, неминуемо проткнул бы его насквозь, если бы не одно обстоятельство, которое может показаться почти чудом и благодаря которому удар был отведен: острие рапиры натолкнулось на ладанку из гладкого золота и, скользнув по ней, приняло несколько наклонное направление. Вместо того, чтобы вонзиться в грудь, шпага проткнула только кожу и, пройдя параллельно ребру, вышла на расстоянии двух пальцев от первой раны. Не успел Коменж извлечь свое оружие, как Бернар ударил его кинжалом в голову с такой силой, что сам потерял равновесие и полетел. Коменж упал на него. Секунданты подумали, что убиты оба.
Бернар сейчас же встал, и первым его движением было поднять шпагу, которая выпала у него из рук при падении. Коменж не шевелился. Бевиль приподнял его. Лицо у Коменжа было все в крови. Отерев кровь платком, Бевиль обнаружил, что удар кинжалом пришелся в глаз и что друг его был убит наповал, так как лезвие дошло, вне всякого сомнения, до самого мозга.
Бернар невидящим взором смотрел на труп.
- Бернар! Ты ранен? - подбежав к нему, спросил капитан.
- Ранен? - переспросил Бернар и только тут заметил, что рубашка у него намокла от крови.
- Пустяки, - сказал капитан, - шпага только скользнула.
Он вытер кровь своим платком, а затем, чтобы перевязать рану, попросил у Бевиля его платок. Бевиль поддерживал тело Коменжа, но тут он его уронил на траву и поспешил дать Жоржу свой платок, а также платок, который он нашел у Коменжа в кармане камзола.
- Фу, черт! Вот это удар! Ну и рука же у вас, дружище! Дьявольщина! Что скажут парижские записные дуэлисты, если из провинции к нам станут приезжать такие хваты, как вы? Скажите, пожалуйста, сколько раз вы дрались на дуэли?
- Сегодня - увы! - первый раз, - отвечал Бернар. - Помогите же ради бога вашему другу!
- Какая тут к черту помощь! Вы его так угостили, что он уже ни в чем больше не нуждается. Клинок вошел в мозг, удар был нанесен такой крепкой, такой уверенной рукой, что... Взгляните на бровь и на щеку - чашка кинжала вдавилась, как печать в воск.
Бернар задрожал всем телом. Крупные слезы покатились по его щекам.
Бевиль поднял кинжал и принялся внимательно осматривать выемки - в них было полно крови.
- Этому оружию младший брат Коменжа обязан поставить хорошую свечку. Благодаря такому чудному кинжалу он сделается наследником огромного состояния.
- Пойдем... Уведи меня отсюда, - упавшим голосом сказал Бернар и взял брата за руку.
- Не горюй, - молвил Жорж, помогая Бернару надеть камзол. - В сущности говоря, этого человека жалеть особенно не за что.
- Бедный Коменж! - воскликнул Бевиль. - Подумать только: тебя убил юнец, который дрался первый раз в жизни, а ты дрался раз сто! Бедный Коменж!
Так он закончил надгробную свою речь.
Бросив последний взгляд на друга, Бевиль заметил часы, висевшие у него, по тогдашнему обычаю, на шее.
- А, черт! - воскликнул он. - Теперь тебе уже незачем знать, который час.
Он снял часы и, рассудив вслух, что брат Коменжа и так теперь разбогатеет, а ему хочется взять что-нибудь на память о друге, положил их к себе в карман.
Братья двинулись в обратный путь.
- Погодите! - поспешно надевая камзол, крикнул он. - Эй, господин де Мержи! Вы забыли кинжал! Разве можно терять такую вещь?
Он вытер клинок рубашкой убитого и побежал догонять юного дуэлянта.
- Успокойтесь, мой дорогой, - прыгнув в лодку, сказал он. - Не делайте такого печального лица. Послушайтесь моего совета: чтобы разогнать тоску, сегодня же, не заходя домой, подите к любовнице и потрудитесь на славу, так, чтобы девять месяцев спустя вы могли подарить государству нового подданного взамен того, которого оно из-за вас утратило. Таким образом, мир ничего не потеряет по вашей вине. А ну-ка, лодочник, греби веселей, получишь пистоль за усердие. К нам приближаются люди с алебардами. Это стражники из Нельской башни
[76], а мы с этими господами ничего общего иметь не желаем.
Вооруженные алебардами люди составляли отряд караульных, находившийся по соседству с Пре-о-Клер на предмет улаживания ссор, которые в большинстве случаев разрешались на этом классическом месте дуэлей. Ехали стражники в лодке, по своему обыкновению, крайне медленно, с тем чтобы прибыть и удостовериться, что все уже кончено. И то сказать: их попытки водворить мир чаще всего не встречали ни малейшего сочувствия. А сколько раз бывало так, что ярые враги прерывали смертный бой и дружно нападали на солдат, которые старались их разнять! Вот почему обязанности дозора обыкновенно ограничивались тем, что солдаты оказывали помощь раненым или уносили убитых. Сегодня стрелкам предстояло исполнить только эту вторую обязанность, и они сделали свое дело так, как это у них было принято, то есть предварительно опустошив карманы несчастного Коменжа и поделив между собой его платье.
- Дорогой друг! - обратился к Бернару Бевиль. - Даю вам благой совет: пусть вас с соблюдением строжайшей тайны доставят к мэтру Амбруазу Паре
[78]: если нужно зашить рану или вправить сломанную руку, - тут уж он мастак. По части ереси он, правда, самому Кальвину не уступит, но дело свое знает, и к нему обращаются самые ревностные католики. Одна лишь маркиза де Буасьер не захотела, чтобы ей спас жизнь гугенот, и храбро предпочла умереть. Спорю на десять пистолей, что она теперь в раю.
- Рана у тебя пустячная, - заметил Жорж, - через три дня заживет. Но у Коменжа есть в Париже родственники, - боюсь, как бы они не приняли его кончину слишком близко к сердцу.
- Ах, да! У него есть мать, и она из приличия возбудит против нашего друга преследование. Ну ничего! Хлопочите через Шатильона. Король согласится помиловать: ведь он что воск в руках адмирала.
- Мне бы хотелось, чтобы до адмирала это происшествие, если можно, не дошло, - слабым голосом молвил Бернар.
- А, собственно, почему? Вы полагаете, что старый бородач разозлится, когда узнает, с каким невиданным проворством протестант отправил на тот свет католика?
Вместо ответа Бернар глубоко вздохнул.
- Коменж хорошо известен при дворе, и его смерть не может не наделать шуму, - сказал капитан. - Но ты исполнил долг дворянина; в том, что случилось, нет ничего затрагивающего твою честь. Я давно не был у старика Шатильона - теперь мне представляется случай возобновить знакомство.
- Провести несколько часов за тюремной решеткой - удовольствие из средних, - снова заговорил Бевиль. - Я спрячу твоего брата в надежном месте - так, что никто не догадается. Он может там жить совершенно спокойно до тех пор, пока его дело не уладится. А то ведь в монастырь его как еретика вряд
ли примут.
- Я очень вам благодарен, - сказал Бернар, - но воспользоваться вашим предложением не могу, - это вам повредит.
- Ничуть, ничуть, дорогой мой. На то и дружба! Я вас помещу в доме одного из моих двоюродных братьев - его сейчас нет в Париже. Дом в полном моем распоряжении. Я пустил туда одну старушку, она за вами приглядит. Старушка предана мне всецело, для молодых людей такие старушки - клад. Она понимает толк в медицине, в магии, в астрономии. Она мастерица на все руки. Но особый дар у нее к сводничеству. Разрази меня гром, если она по моей просьбе не возьмется передать любовную записку самой королеве.
- Добро! - заключил капитан. - Мэтр Амбруаз окажет ему первую помощь, а потом мы его незамедлительно переправим в тот дом.
Разговаривая таким образом, они причалили наконец к правому берегу. Не без труда взмостив Бернара на коня, Жорж и Бевиль отвезли его сперва к прославленному хирургу, оттуда - в Сент-Антуанское предместье, в уединенный дом, и расстались с ним уже вечером, уложив его в мягкую постель и вверив попечению старухи.
Если человек убил другого и если это первое на его душе убийство, то потом в течение некоторого времени убийцу мучает, преимущественно с наступлением ночи, яркое воспоминание о предсмертной судороге. В голове полно мрачных мыслей, так что трудно, очень трудно принимать участие в разговоре, даже самом простом - он утомляет и надоедает. А между тем одиночество пугает убийцу, ибо в одиночестве гнетущие мысли приобретают особую силу. Несмотря на частые посещения брата и Бевиля, первые дни после дуэли Бернар не находил себе места от страшной тоски. По ночам он не спал: рана воспалилась, и все тело у него горело, - это были самые тяжелые для Бернара часы. Только мысль, что г-жа де Тюржи думает о нем и восхищается его бесстрашием, несколько утешала его - утешала, но не успокаивала.
Дом, где жил Бернар, находился в глубине запущенного сада, и однажды, июльской ночью, когда Бернару стало нестерпимо душно, он решил прогуляться и подышать воздухом. Он уже накинул на плечи плащ и направился к выходу, но дверь оказалась запертой снаружи. Он подумал, что старуха заперла его по рассеянности. Спала она далеко от него, в такой час сон ее должен был быть особенно крепок, и он рассудил, что ее все равно не дозовешься. Притом окно его было невысоко, земля под окном была мягкая, так как ее недавно перекапывали. Мгновение - и он в саду. Небо заволокли тучи; ни одна звездочка не высовывала кончика своего носа
[79]: редкие порывы ветра как бы пробивались сквозь толщу знойного воздуха. Было около двух часов ночи, кругом царила глубокая тишина.
Мержи прогуливался, отдавшись во власть своих мечтаний. Вдруг кто-то стукнул в калитку. В этом слабом ударе молотком было что-то таинственное; тот, кто стучал, должно быть, рассчитывал, что, едва услышав стук, ему отворят. Кому-то в такую пору понадобилось прийти в уединенный дом - это не могло не показаться странным. Мержи забился в темный угол сада, - оттуда он мог, оставаясь незамеченным, за всем наблюдать. Из дома с потайным фонарем в руке сейчас же вышла, вне всякого сомнения, старуха, - а кроме нее, и выйти-то было некому, - отворила калитку, и в сад вошел кто-то в широком черном плаще с капюшоном.
Любопытство Бернара было сильно возбуждено. Судя по фигуре и отчасти по платью, это была женщина. Старуха встретила ее низкими поклонами, а та едва кивнула ей головой. Зато она сунула старухе в руку нечто такое, отчего старуха пришла в восторг. По раздавшемуся затем чистому металлическому звуку, равно как и по той стремительности, с какой старуха нагнулась и стала что-то искать на земле, Мержи окончательно убедился, что ей дали денег. Старуха, прикрывая фонарь, пошла вперед, незнакомка - за ней. В глубине сада находилось нечто вроде зеленой беседки, - ее образовывали посаженные кругом липы и сплошная стена кустарника между ними. В беседку вели два входа, вернее сказать, две арки, посреди стоял каменный стол. Сюда-то и вошли старуха и закутанная в плащ женщина. Мержи, затаив дыхание, крался за ними и, дойдя до кустарника, стал так, чтобы ему было хорошо слышно, а видно настолько, насколько это ему позволял слабый свет, озарявший беседку.
Старуха сперва зажгла в жаровне, стоявшей на столе, нечто такое, что тотчас же вспыхнуло и осветило беседку бледно-голубым светом, точно это горел спирт с солью. Затем она то ли погасила, то ли чем-то прикрыла фонарь, и при дрожащем огне жаровни Бернару трудно было бы рассмотреть незнакомку, даже если бы она была без вуали и накидки. Старуху же он сразу узнал и по росту и по сложению. Вот только лицо у нее было вымазано темной краской, что придавало ей сходство с медной статуей в белом чепце. На столе виднелись странные предметы. Мержи не мог понять, что это такое. Разложены они были в каком-то особом порядке. Бернару показалось, что это плоды, кости животных и окровавленные лоскуты белья. Меж отвратительных тряпок стояла вылепленная, по-видимому, из воска человеческая фигурка высотою с фут, не более.
- Ну так как же, Камилла, - вполголоса произнесла дама под вуалью, - ты говоришь, ему лучше?
Услышав этот голос, Мержи вздрогнул.
- Немного лучше, сударыня, - отвечала старуха, - а все благодаря вашему искусству. Но только на этих лоскутах так мало крови, что я тут особенно помочь не могла.
- А что говорит Амбруаз Паре?
- Этот невежда? А не все ли вам равно, что он говорит? Рана глубокая, опасная, страшная, уверяю вас, ее можно залечить, только если прибегнуть к симпатической магии. Но духам земли и воздуха нужно часто приносить жертвы... а для жертв...
Дама быстро сообразила.
- Если он поправится, ты получишь вдвое больше того, что я тебе сейчас дала, - сказала она.
- Надейтесь крепко и положитесь на меня.
- Ах, Камилла! А вдруг он умрет?
- Не бойтесь. Духи милосердны, небесные светила нам благоприятствуют, черный баран - последнее наше жертвоприношение - расположил в нашу пользу того.
- Я с великим трудом раздобыла для тебя одну вещь. Я велела ее купить у одного из стрелков, которые обчистили мертвое тело.
Дама что-то достала из-под плаща, и вслед за тем Мержи увидел, как сверкнул клинок шпаги. Старуха взяла шпагу и поднесла к огню.
- Слава богу! На лезвии кровь, оно заржавело. Да, кровь у него как все равно у китайского василиска: если она попала на сталь, так уж ее потом ничем не отчистишь.
Старуха продолжала рассматривать клинок. Дама между тем обнаруживала все признаки охватившего ее чрезвычайного волнения.
- Камилла! Посмотри, как близко от рукоятки кровь. Быть может, то был удар смертельный?
- Это кровь не из сердца. Он выздоровеет.
- Выздоровеет?
- Да, и тут же заболеет болезнью неизлечимой.
- Какой болезнью?
- Любовью.
- Ах, Камилла, ты правду говоришь?
- А разве я когда-нибудь говорю неправду? Разве я когда-нибудь предсказываю неверно? Разве я вам не предсказала, что он одержит победу на поединке? Разве я вам не возвестила, что за него будут сражаться духи? Разве я не зарыла в том месте, где ему предстояло драться, черную курицу и шпагу, которую освятил священник?
- Да, правда.
- И разве вы не пронзили изображение его недруга в сердце, чтобы направить удар того человека, ради которого я применила свое искусство?
- Да, Камилла, я пронзила изображение Коменжа в сердце, но говорят, что его сразил удар в голову.
- Да, конечно, его ударили кинжалом в голову, но раз он умер, не значит ли это, что в сердце у него свернулась кровь?
Это последнее доказательство, видимо, заставило даму сдаться. Она умолкла. Старуха, смазав клинок шпаги елеем и бальзамом, с крайним тщанием завернула его в тряпки.
- Вот рапира и кинжал с чашкой, - сказал он, - и то и другое - от Луно, из Толедо. Проверь, не слишком ли для тебя тяжела шпага.
Он бросил на кровать длинную шпагу и кинжал.
Бернар вынул шпагу из ножен, согнул ее, осмотрел кончик и остался доволен. После этого он обратил внимание на кинжал; в его чашке было много дырочек, проделанных для того, чтобы не пускать дальше неприятельскую шпагу, для того, чтобы она застряла и чтобы ее нелегко было извлечь.
- По-моему, с таким превосходным оружием мне нетрудно будет себя защитить, - проговорил он.
Затем Бернар показал висевшую у него на груди ладанку, которую ему дала г-жа де Тюржи, и, улыбаясь, прибавил:
- А вот талисман - он защищает лучше всякой кольчуги.
- Откуда у тебя эта игрушка?
- Угадай!
Честолюбивое желание показать брату, что он пользуется успехом у женщин, заставило Бернара на минуту забыть и Коменжа, и вынутую из ножен боевую шпагу, лежавшую у него перед глазами.
- Ручаюсь головой, что тебе ее дала эта сумасбродка графиня. Черт бы ее побрал вместе с ее медальоном!
- А ты знаешь, она дала мне этот талисман нарочно, чтобы я им сегодня воспользовался.
- Ненавижу я ее манеру - снимать перчатку и всем показывать свою красивую белую руку!
- Я, конечно, в папистские реликвии не верю, боже меня избави, - густо покраснев, сказал Бернар, - но если мне суждено нынче погибнуть, я все же хотел бы, чтобы она узнала, что, сраженный, я хранил на груди этот ее залог.
- Как ты о себе возомнил! - пожав плечами, заметил капитан.
- Вот письмо к матери, - сказал Бернар, и голос у него дрогнул.
Жорж молча взял его, подошел к столу, увидел маленькую Библию и, чтобы чем-нибудь себя занять, пока брат, кончая одеваться, завязывал уйму шнурков, которые тогда носили на платье, начал было читать.
На той странице, на которой он наудачу раскрыл Библию, он прочел слова, написанные рукой его матери:
"1-го мая 1547 Года у меня родился сын Бернар. Господи! Охрани его на всех путях твоих! Господи! Огради его от всякого зла!"
Капитан закусил губу и бросил книгу на стол. Заметив это, Бернар подумал, что брату пришла в голову какая-нибудь богопротивная мысль. Он со значительным видом взял Библию, снова вложил ее в вышитый футляр и благоговейно запер в шкаф.
- Это мамина Библия, - сказал он.
Капитан в это время расхаживал по комнате и ничего ему не ответил.
- Не пора ли нам? - застегивая портупею, спросил Бернар.
- Нет, мы еще успеем позавтракать.
Оба приблизились к столу; на столе стояли блюда с пирогами и большой серебряный жбан с вином. За едой они долго, делая вид, что беседа их очень занимает, обсуждали достоинства вина и сравнивали его с другими винами из капитанского погреба. Каждый старался за бессодержательным разговором скрыть от собеседника истинные свои чувства.
Капитан встал первым.
- Идем, - сказал он хрипло.
С этими словами он надвинул шляпу на глаза и сбежал по лестнице.
Они сели в лодку и переехали Сену. Лодочник, догадавшийся по их лицам, зачем они едут в Пре-о-Клер, проявил особую предупредительность и, налегая на весла, рассказал им во всех подробностях, как в прошлом месяце два господина, один из которых был граф де Коменж, оказали ему честь и наняли у него лодку, чтобы в лодке спокойно драться, не боясь, что кто-нибудь им помешает. Г-н де Коменж пронзил своего противника насквозь - вот только фамилии его он, лодочник, дескать, к сожалению, не знает, - раненый свалился в реку, и лодочник так его и не вытащил.
Как раз когда они приставали к берегу, немного ниже показалась лодка с двумя мужчинами.
- Вот и они. Побудь здесь, - сказал капитан и побежал навстречу лодке с Коменжем и де Бевилем.
- А, это ты! - воскликнул виконт. - Кого же Коменж должен убить: тебя или твоего брата?
Произнеся эти слова, он со смехом обнял капитана.
Капитан и Коменж с важным видом раскланялись.
- Милостивый государь! - высвободившись наконец из объятий Бевиля, сказал Коменжу капитан. - Я почитаю за должное сделать усилие, дабы предотвратить пагубные последствия ссоры, которая, однако, не задела ничьей чести. Я уверен, что мой друг (тут он показал на Бевиля) присоединит свои усилия к моим.
Бевиль состроил недовольную мину.
- Мой брат еще очень молод, - продолжал Жорж. - Он человек безвестный, в искусстве владения оружием не искушенный, - вот почему он принужден выказывать особую щепетильность. Вы, милостивый государь, напротив того, обладаете прочно устоявшейся репутацией, ваша честь только выиграет, если вам благоугодно будет признать в присутствии господина де Бевиля и моем, что вы нечаянно...
Коменж прервал его взрывом хохота.
- Да вы что, шутите, дорогой капитан? Неужели вы воображаете, что я стал бы так рано покидать ложе моей любовницы... чтобы я стал переезжать Сену только для того, чтобы извиниться перед каким-то сопляком?
- Вы забываете, милостивый государь, что вы говорите о моем брате и что таким образом вы оскорбляете...
- Да хоть бы это был ваш отец, мне-то что! Меня вся ваша семья весьма мало трогает.
- В таком случае, милостивый государь, вам волей-неволей придется иметь дело со всей нашей семьей. А так как я старший, то будьте любезны, начните с меня.
- Простите, господин капитан, по правилам дуэли мне надлежит драться с тем, кто меня вызвал раньше. Ваш брат имеет неотъемлемое, как принято выражаться в суде, право на первоочередность. Когда я покончу с ним, я буду в вашем распоряжении.
- Совершенно верно! - воскликнул Бевиль. - Иного порядка дуэли я не допущу.
Бернар, удивленный тем, что собеседование затянулось, стал медленно приближаться. Подошел же он как раз, когда его брат принялся осыпать Коменжа градом оскорблений, вплоть до "подлеца", но Коменж на все невозмутимо отвечал:
- После брата я займусь вами.
Бернар схватил брата за руку.
- Жорж! - сказал он. - Хорошую ты мне оказываешь услугу! Ты бы хотел, чтобы я оказал тебе такую же? Милостивый государь! - обратился он к Коменжу. - Я в вашем распоряжении. Мы можем начать, когда вам угодно.
- Сию же минуту, - объявил тот.
- Ну и чудесно, мой дорогой, - сказал Бевиль и пожал руку Бернару. - Если только на меня не ляжет печальный долг похоронить тебя нынче здесь, ты далеко пойдешь, мой мальчик.
Коменж снял камзол и развязал ленты на туфлях, - этим он дал понять, что не согласится ни на какие уступки. Таков был обычай заправских дуэлистов. Бернар и Бевиль сделали то же самое. Один лишь капитан даже не сбросил плаща.
- Что с тобой, друг мой Жорж? - спросил Бевиль. - Разве ты не знаешь, что тебе предстоит схватиться со мной врукопашную? Мы с тобой не из тех секундантов, что стоят сложа руки в то время, как дерутся их друзья, мы придерживаемся андалусских обычаев.
Капитан пожал плечами.
- Ты думаешь, я шучу? Честное слово, тебе придется драться со мной. Пусть меня черт возьмет, если ты не будешь со мной драться!
- Ты сумасшедший, да к тому же еще и дурак, - холодно сказал капитан.
- Черт возьми! Или ты сейчас же передо мной извинишься, или я вынужден буду...
Он с таким видом поднял еще не вынутую из ножен шпагу, словно собирался ударить Жоржа.
- Ты хочешь драться? - спросил капитан. - Пожалуйста.
И он мигом стащил с себя камзол.
Коменжу стоило с особым изяществом один только раз взмахнуть шпагой, и ножны отлетели шагов на двадцать. Бевиль попытался сделать то же самое, однако ножны застряли у него на середине шпаги, а это считалось признаком неуклюжести и дурной приметой. Братья обнажили шпаги хотя и не столь эффектно, а все-таки ножны отбросили - они могли им помешать. Каждый стал против своего недруга с обнаженной шпагой в правой руке и с кинжалом в левой. Четыре клинка скрестились одновременно.
Жорж тем приемом, который итальянские учителя фехтования называли тогда liscio di spadae cavare alla vita [Ударить по шпаге, чтобы отвести опасный для жизни удар. Все фехтовальные термины заимствовались тогда из итальянского языка.] и который заключался в том, чтобы противопоставить слабости силу, в том, чтобы отвести оружие противника и ударить по нему, сразу же выбил шпагу из рук Бевиля и приставил острие своей шпаги к его незащищенной груди, а затем, вместо того чтобы проткнуть его, хладнокровно опустил шпагу.
- Тебе со мной не тягаться, - сказал он. - Прекратим схватку. Но смотри: не выводи меня из себя!
Увидев шпагу Жоржа так близко от своей груди, Бевиль побледнел. Слегка смущенный, он протянул ему руку, после чего оба воткнули шпаги в землю, и с этой минуты они уже были всецело поглощены наблюдением за двумя главными действующими лицами этой сцены.
Бернар был храбр и умел держать себя в руках. Фехтовальные приемы он знал прилично, а физически был гораздо сильнее Коменжа, который вдобавок, видимо, чувствовал усталость после весело проведенной ночи. Первое время Бернар, когда Коменж на него налетал, ограничивался тем, что с великой осторожностью парировал удары и всячески старался путать его карты, кинжалом прикрывая грудь, а в лицо противнику направляя острие шпаги. Это неожиданное сопротивление разозлило Коменжа. Он сильно побледнел. У человека храброго бледность является признаком дикой злобы. Он стал еще яростнее нападать. Во время одного из выпадов он с изумительной ловкостью подбросил шпагу Бернара и, стремительно нанеся ему колющий удар, неминуемо проткнул бы его насквозь, если бы не одно обстоятельство, которое может показаться почти чудом и благодаря которому удар был отведен: острие рапиры натолкнулось на ладанку из гладкого золота и, скользнув по ней, приняло несколько наклонное направление. Вместо того, чтобы вонзиться в грудь, шпага проткнула только кожу и, пройдя параллельно ребру, вышла на расстоянии двух пальцев от первой раны. Не успел Коменж извлечь свое оружие, как Бернар ударил его кинжалом в голову с такой силой, что сам потерял равновесие и полетел. Коменж упал на него. Секунданты подумали, что убиты оба.
Бернар сейчас же встал, и первым его движением было поднять шпагу, которая выпала у него из рук при падении. Коменж не шевелился. Бевиль приподнял его. Лицо у Коменжа было все в крови. Отерев кровь платком, Бевиль обнаружил, что удар кинжалом пришелся в глаз и что друг его был убит наповал, так как лезвие дошло, вне всякого сомнения, до самого мозга.
Бернар невидящим взором смотрел на труп.
- Бернар! Ты ранен? - подбежав к нему, спросил капитан.
- Ранен? - переспросил Бернар и только тут заметил, что рубашка у него намокла от крови.
- Пустяки, - сказал капитан, - шпага только скользнула.
Он вытер кровь своим платком, а затем, чтобы перевязать рану, попросил у Бевиля его платок. Бевиль поддерживал тело Коменжа, но тут он его уронил на траву и поспешил дать Жоржу свой платок, а также платок, который он нашел у Коменжа в кармане камзола.
- Фу, черт! Вот это удар! Ну и рука же у вас, дружище! Дьявольщина! Что скажут парижские записные дуэлисты, если из провинции к нам станут приезжать такие хваты, как вы? Скажите, пожалуйста, сколько раз вы дрались на дуэли?
- Сегодня - увы! - первый раз, - отвечал Бернар. - Помогите же ради бога вашему другу!
- Какая тут к черту помощь! Вы его так угостили, что он уже ни в чем больше не нуждается. Клинок вошел в мозг, удар был нанесен такой крепкой, такой уверенной рукой, что... Взгляните на бровь и на щеку - чашка кинжала вдавилась, как печать в воск.
Бернар задрожал всем телом. Крупные слезы покатились по его щекам.
Бевиль поднял кинжал и принялся внимательно осматривать выемки - в них было полно крови.
- Этому оружию младший брат Коменжа обязан поставить хорошую свечку. Благодаря такому чудному кинжалу он сделается наследником огромного состояния.
- Пойдем... Уведи меня отсюда, - упавшим голосом сказал Бернар и взял брата за руку.
- Не горюй, - молвил Жорж, помогая Бернару надеть камзол. - В сущности говоря, этого человека жалеть особенно не за что.
- Бедный Коменж! - воскликнул Бевиль. - Подумать только: тебя убил юнец, который дрался первый раз в жизни, а ты дрался раз сто! Бедный Коменж!
Так он закончил надгробную свою речь.
Бросив последний взгляд на друга, Бевиль заметил часы, висевшие у него, по тогдашнему обычаю, на шее.
- А, черт! - воскликнул он. - Теперь тебе уже незачем знать, который час.
Он снял часы и, рассудив вслух, что брат Коменжа и так теперь разбогатеет, а ему хочется взять что-нибудь на память о друге, положил их к себе в карман.
Братья двинулись в обратный путь.
- Погодите! - поспешно надевая камзол, крикнул он. - Эй, господин де Мержи! Вы забыли кинжал! Разве можно терять такую вещь?
Он вытер клинок рубашкой убитого и побежал догонять юного дуэлянта.
- Успокойтесь, мой дорогой, - прыгнув в лодку, сказал он. - Не делайте такого печального лица. Послушайтесь моего совета: чтобы разогнать тоску, сегодня же, не заходя домой, подите к любовнице и потрудитесь на славу, так, чтобы девять месяцев спустя вы могли подарить государству нового подданного взамен того, которого оно из-за вас утратило. Таким образом, мир ничего не потеряет по вашей вине. А ну-ка, лодочник, греби веселей, получишь пистоль за усердие. К нам приближаются люди с алебардами. Это стражники из Нельской башни
[76], а мы с этими господами ничего общего иметь не желаем.
Ночью мне снились дохлая рыба и разбитые яйца, а господин Анаксарх мне сказал, что разбитые яйца и дохлая рыба - это к несчастью.
Мольер. Блистательные любовники
[77]
Вооруженные алебардами люди составляли отряд караульных, находившийся по соседству с Пре-о-Клер на предмет улаживания ссор, которые в большинстве случаев разрешались на этом классическом месте дуэлей. Ехали стражники в лодке, по своему обыкновению, крайне медленно, с тем чтобы прибыть и удостовериться, что все уже кончено. И то сказать: их попытки водворить мир чаще всего не встречали ни малейшего сочувствия. А сколько раз бывало так, что ярые враги прерывали смертный бой и дружно нападали на солдат, которые старались их разнять! Вот почему обязанности дозора обыкновенно ограничивались тем, что солдаты оказывали помощь раненым или уносили убитых. Сегодня стрелкам предстояло исполнить только эту вторую обязанность, и они сделали свое дело так, как это у них было принято, то есть предварительно опустошив карманы несчастного Коменжа и поделив между собой его платье.
- Дорогой друг! - обратился к Бернару Бевиль. - Даю вам благой совет: пусть вас с соблюдением строжайшей тайны доставят к мэтру Амбруазу Паре
[78]: если нужно зашить рану или вправить сломанную руку, - тут уж он мастак. По части ереси он, правда, самому Кальвину не уступит, но дело свое знает, и к нему обращаются самые ревностные католики. Одна лишь маркиза де Буасьер не захотела, чтобы ей спас жизнь гугенот, и храбро предпочла умереть. Спорю на десять пистолей, что она теперь в раю.
- Рана у тебя пустячная, - заметил Жорж, - через три дня заживет. Но у Коменжа есть в Париже родственники, - боюсь, как бы они не приняли его кончину слишком близко к сердцу.
- Ах, да! У него есть мать, и она из приличия возбудит против нашего друга преследование. Ну ничего! Хлопочите через Шатильона. Король согласится помиловать: ведь он что воск в руках адмирала.
- Мне бы хотелось, чтобы до адмирала это происшествие, если можно, не дошло, - слабым голосом молвил Бернар.
- А, собственно, почему? Вы полагаете, что старый бородач разозлится, когда узнает, с каким невиданным проворством протестант отправил на тот свет католика?
Вместо ответа Бернар глубоко вздохнул.
- Коменж хорошо известен при дворе, и его смерть не может не наделать шуму, - сказал капитан. - Но ты исполнил долг дворянина; в том, что случилось, нет ничего затрагивающего твою честь. Я давно не был у старика Шатильона - теперь мне представляется случай возобновить знакомство.
- Провести несколько часов за тюремной решеткой - удовольствие из средних, - снова заговорил Бевиль. - Я спрячу твоего брата в надежном месте - так, что никто не догадается. Он может там жить совершенно спокойно до тех пор, пока его дело не уладится. А то ведь в монастырь его как еретика вряд
ли примут.
- Я очень вам благодарен, - сказал Бернар, - но воспользоваться вашим предложением не могу, - это вам повредит.
- Ничуть, ничуть, дорогой мой. На то и дружба! Я вас помещу в доме одного из моих двоюродных братьев - его сейчас нет в Париже. Дом в полном моем распоряжении. Я пустил туда одну старушку, она за вами приглядит. Старушка предана мне всецело, для молодых людей такие старушки - клад. Она понимает толк в медицине, в магии, в астрономии. Она мастерица на все руки. Но особый дар у нее к сводничеству. Разрази меня гром, если она по моей просьбе не возьмется передать любовную записку самой королеве.
- Добро! - заключил капитан. - Мэтр Амбруаз окажет ему первую помощь, а потом мы его незамедлительно переправим в тот дом.
Разговаривая таким образом, они причалили наконец к правому берегу. Не без труда взмостив Бернара на коня, Жорж и Бевиль отвезли его сперва к прославленному хирургу, оттуда - в Сент-Антуанское предместье, в уединенный дом, и расстались с ним уже вечером, уложив его в мягкую постель и вверив попечению старухи.
Если человек убил другого и если это первое на его душе убийство, то потом в течение некоторого времени убийцу мучает, преимущественно с наступлением ночи, яркое воспоминание о предсмертной судороге. В голове полно мрачных мыслей, так что трудно, очень трудно принимать участие в разговоре, даже самом простом - он утомляет и надоедает. А между тем одиночество пугает убийцу, ибо в одиночестве гнетущие мысли приобретают особую силу. Несмотря на частые посещения брата и Бевиля, первые дни после дуэли Бернар не находил себе места от страшной тоски. По ночам он не спал: рана воспалилась, и все тело у него горело, - это были самые тяжелые для Бернара часы. Только мысль, что г-жа де Тюржи думает о нем и восхищается его бесстрашием, несколько утешала его - утешала, но не успокаивала.
Дом, где жил Бернар, находился в глубине запущенного сада, и однажды, июльской ночью, когда Бернару стало нестерпимо душно, он решил прогуляться и подышать воздухом. Он уже накинул на плечи плащ и направился к выходу, но дверь оказалась запертой снаружи. Он подумал, что старуха заперла его по рассеянности. Спала она далеко от него, в такой час сон ее должен был быть особенно крепок, и он рассудил, что ее все равно не дозовешься. Притом окно его было невысоко, земля под окном была мягкая, так как ее недавно перекапывали. Мгновение - и он в саду. Небо заволокли тучи; ни одна звездочка не высовывала кончика своего носа
[79]: редкие порывы ветра как бы пробивались сквозь толщу знойного воздуха. Было около двух часов ночи, кругом царила глубокая тишина.
Мержи прогуливался, отдавшись во власть своих мечтаний. Вдруг кто-то стукнул в калитку. В этом слабом ударе молотком было что-то таинственное; тот, кто стучал, должно быть, рассчитывал, что, едва услышав стук, ему отворят. Кому-то в такую пору понадобилось прийти в уединенный дом - это не могло не показаться странным. Мержи забился в темный угол сада, - оттуда он мог, оставаясь незамеченным, за всем наблюдать. Из дома с потайным фонарем в руке сейчас же вышла, вне всякого сомнения, старуха, - а кроме нее, и выйти-то было некому, - отворила калитку, и в сад вошел кто-то в широком черном плаще с капюшоном.
Любопытство Бернара было сильно возбуждено. Судя по фигуре и отчасти по платью, это была женщина. Старуха встретила ее низкими поклонами, а та едва кивнула ей головой. Зато она сунула старухе в руку нечто такое, отчего старуха пришла в восторг. По раздавшемуся затем чистому металлическому звуку, равно как и по той стремительности, с какой старуха нагнулась и стала что-то искать на земле, Мержи окончательно убедился, что ей дали денег. Старуха, прикрывая фонарь, пошла вперед, незнакомка - за ней. В глубине сада находилось нечто вроде зеленой беседки, - ее образовывали посаженные кругом липы и сплошная стена кустарника между ними. В беседку вели два входа, вернее сказать, две арки, посреди стоял каменный стол. Сюда-то и вошли старуха и закутанная в плащ женщина. Мержи, затаив дыхание, крался за ними и, дойдя до кустарника, стал так, чтобы ему было хорошо слышно, а видно настолько, насколько это ему позволял слабый свет, озарявший беседку.
Старуха сперва зажгла в жаровне, стоявшей на столе, нечто такое, что тотчас же вспыхнуло и осветило беседку бледно-голубым светом, точно это горел спирт с солью. Затем она то ли погасила, то ли чем-то прикрыла фонарь, и при дрожащем огне жаровни Бернару трудно было бы рассмотреть незнакомку, даже если бы она была без вуали и накидки. Старуху же он сразу узнал и по росту и по сложению. Вот только лицо у нее было вымазано темной краской, что придавало ей сходство с медной статуей в белом чепце. На столе виднелись странные предметы. Мержи не мог понять, что это такое. Разложены они были в каком-то особом порядке. Бернару показалось, что это плоды, кости животных и окровавленные лоскуты белья. Меж отвратительных тряпок стояла вылепленная, по-видимому, из воска человеческая фигурка высотою с фут, не более.
- Ну так как же, Камилла, - вполголоса произнесла дама под вуалью, - ты говоришь, ему лучше?
Услышав этот голос, Мержи вздрогнул.
- Немного лучше, сударыня, - отвечала старуха, - а все благодаря вашему искусству. Но только на этих лоскутах так мало крови, что я тут особенно помочь не могла.
- А что говорит Амбруаз Паре?
- Этот невежда? А не все ли вам равно, что он говорит? Рана глубокая, опасная, страшная, уверяю вас, ее можно залечить, только если прибегнуть к симпатической магии. Но духам земли и воздуха нужно часто приносить жертвы... а для жертв...
Дама быстро сообразила.
- Если он поправится, ты получишь вдвое больше того, что я тебе сейчас дала, - сказала она.
- Надейтесь крепко и положитесь на меня.
- Ах, Камилла! А вдруг он умрет?
- Не бойтесь. Духи милосердны, небесные светила нам благоприятствуют, черный баран - последнее наше жертвоприношение - расположил в нашу пользу того.
- Я с великим трудом раздобыла для тебя одну вещь. Я велела ее купить у одного из стрелков, которые обчистили мертвое тело.
Дама что-то достала из-под плаща, и вслед за тем Мержи увидел, как сверкнул клинок шпаги. Старуха взяла шпагу и поднесла к огню.
- Слава богу! На лезвии кровь, оно заржавело. Да, кровь у него как все равно у китайского василиска: если она попала на сталь, так уж ее потом ничем не отчистишь.
Старуха продолжала рассматривать клинок. Дама между тем обнаруживала все признаки охватившего ее чрезвычайного волнения.
- Камилла! Посмотри, как близко от рукоятки кровь. Быть может, то был удар смертельный?
- Это кровь не из сердца. Он выздоровеет.
- Выздоровеет?
- Да, и тут же заболеет болезнью неизлечимой.
- Какой болезнью?
- Любовью.
- Ах, Камилла, ты правду говоришь?
- А разве я когда-нибудь говорю неправду? Разве я когда-нибудь предсказываю неверно? Разве я вам не предсказала, что он одержит победу на поединке? Разве я вам не возвестила, что за него будут сражаться духи? Разве я не зарыла в том месте, где ему предстояло драться, черную курицу и шпагу, которую освятил священник?
- Да, правда.
- И разве вы не пронзили изображение его недруга в сердце, чтобы направить удар того человека, ради которого я применила свое искусство?
- Да, Камилла, я пронзила изображение Коменжа в сердце, но говорят, что его сразил удар в голову.
- Да, конечно, его ударили кинжалом в голову, но раз он умер, не значит ли это, что в сердце у него свернулась кровь?
Это последнее доказательство, видимо, заставило даму сдаться. Она умолкла. Старуха, смазав клинок шпаги елеем и бальзамом, с крайним тщанием завернула его в тряпки.