– Ужасно, ведь он еще жив, еще борется, дышит, а мы с вами тут рассуждаем, как будто он уже умер, – неискренне спохватился Евгений, глядя на лысину Самойлова. Но никакого сочувствия к бригадиру в нем не пробудилось.
– Действительно, сильный организм, – согласился Никольский.
Горячо поблагодарив главврача, похвалив фикус и пообещав, что обязательно поставит такой же у себя в кабинете, начальник строительства откланялся. Утро было ясным, золотая, переливчатая кисея висела над тлеющими терриконами. Дома он основательно, с удовольствием умылся, переоделся впервые за долгое время во все чистое, побрился. По радио передавали спортивные марши. Слепко вызвал по телефону служебную пролетку и, фальшиво подпевая, соорудил себе огромный бутерброд с салом, накрошил поверх лучку и принялся со зверским, молодым аппетитом уминать все это, прихлебывая кислое молоко из стоявшей на окне, со вчерашнего еще утра, бутылки.
Примерно через месяц Слепко и Кротов докладывали на бюро райкома о ходе строительства. После заседания Климов отозвал их в сторонку и заговорщицки подмигнул Евгению.
– Ну как там, помогает тебе партком или все еще палки в колеса сует?
– В общем, помогает, товарищ секретарь райкома.
– В общем, значит, помогает, а в частности?
– А в частности, плоховато пока помогаем, – потупился Кротов. – Честно сказать, мы только сейчас во всем этом маленько разобрались.
Глава 6. Орден
– Действительно, сильный организм, – согласился Никольский.
Горячо поблагодарив главврача, похвалив фикус и пообещав, что обязательно поставит такой же у себя в кабинете, начальник строительства откланялся. Утро было ясным, золотая, переливчатая кисея висела над тлеющими терриконами. Дома он основательно, с удовольствием умылся, переоделся впервые за долгое время во все чистое, побрился. По радио передавали спортивные марши. Слепко вызвал по телефону служебную пролетку и, фальшиво подпевая, соорудил себе огромный бутерброд с салом, накрошил поверх лучку и принялся со зверским, молодым аппетитом уминать все это, прихлебывая кислое молоко из стоявшей на окне, со вчерашнего еще утра, бутылки.
Примерно через месяц Слепко и Кротов докладывали на бюро райкома о ходе строительства. После заседания Климов отозвал их в сторонку и заговорщицки подмигнул Евгению.
– Ну как там, помогает тебе партком или все еще палки в колеса сует?
– В общем, помогает, товарищ секретарь райкома.
– В общем, значит, помогает, а в частности?
– А в частности, плоховато пока помогаем, – потупился Кротов. – Честно сказать, мы только сейчас во всем этом маленько разобрались.
Глава 6. Орден
Совещание закончилось за полночь. Начальник строительства шахты № 9 Слепко и второй секретарь райкома Климов последними вышли из прокуренного зала. Старинные часы в углу райкомовского коридора как раз гулко пробили один раз. Оба были вымотаны, болезненно раздражены и старались не смотреть друг на друга.
Слепко привык уже рассматривать подобные мероприятия как неизбежную потерю времени, в лучшем случае – как возможность передохнуть несколько часиков. Началось все, кстати, вполне заурядно. По первому пункту повестки дня прошли рутинные отчеты нескольких начальников шахт о выполнении квартального плана. Почти все они план выполнили, а то и перевыполнили, хотя имелись, конечно, некоторые проблемы. Отдельные руководители, а если честно, то очень многие, никак не могли раскачаться с организацией Стахановского движения, за что и подверглись суровой, но справедливой критике со стороны присутствовавшего инструктора обкома. Донбасс, мол, гремит на всю страну, а чем они лучше нас? Хотя с такой постановкой вопроса трудно было не согласиться, никто из слушателей так и не понял, в чем тут фокус, а сознаться побоялись. У Слепко, впрочем, имелись кое-какие соображения на сей счет. Но жизнь уже немного пообтесала его, так что он не летел по любому поводу петухом на трибуну, как бывало прежде.
Далее последовал доклад Кузьмина, главного инженера треста, под жизнеутверждающим названием: «О повышении дисциплины в организации делопроизводства при работе с планово-отчетными документами по исполнению Второго пятилетнего плана развития...». Управляющий трестом отсутствовал, партийные руководители в президиуме сидели с безучастным видом, и народ расслабился, рассчитывая покойно подремать до пункта «Разное». Однако не вышло. Не успел докладчик добраться до середины, как раздались недоуменные восклицания, перешедшие вскоре в возмущенные выкрики, так что закончил ли он свое многострадальное выступление или нет, невозможно было понять. Распоясавшиеся командиры производства яростно ревели, топали ногами, некоторые, привстав, лихо свистели в два пальца, другие выкрикивали что-то донельзя обидное либо просто не находили слов от возмущения. Помимо прочего, звучали и хлесткие политические обвинения. Бледный Кузьмин отчаянно размахивал руками, но никто его уже не слушал и слушать не хотел. Ему бы очень не поздоровилось, если бы очнувшийся вдруг президиум не встал горой на его защиту.
Весь сыр-бор разгорелся вот из-за чего. По мнению докладчика, плановые документы, сформированные еще в тридцать втором году, содержали множество неточностей и вредной путаницы. В результате часть шахт выполняла план играючи, другие – бились как рыба об лед или, что называется, опустили руки, смирившись с ролью отстающих. По тресту же в целом добыча стабильно не дотягивала до намеченных показателей. Выход Кузьмин видел в том, чтобы немедленно обратиться в наркомат с предложением отделить в отчетной документации «первостепенные» показатели от «второстепенных», после чего провести тотальную проверку на всех шахтах для справедливого перераспределения этих самых «первостепенных» показателей.
«Против» оказались все. Передовики боялись потерять свое положение, если им «ни за что ни про что» увеличат план. Отстающие же, набившие руку на нахождении «объективных причин», отнюдь не уверены были в том, что проверяющие эти самые причины удостоверят. Несколько энтузиастов, в том числе и Слепко, заняли третью, наиболее радикальную позицию. Не оспаривая наличие безобразного бардака в плановых документах, они предлагали просто увеличить планы там, где они были занижены, а в случаях невыполнения не миндальничать, а гнать провинившихся к чертям собачьим, а еще лучше – отправлять их туда, куда Макар телят не гонял. После многочасовых прений президиуму удалось все же продавить нужную резолюцию. Слепко под конец не выдержал, кинулся в самую сечу, но поделать уже ничего не смог. Только ввязался в бессвязную перепалку с Климовым, занявшим почему-то сторону докладчика.
Теперь они, не глядя друг на друга, шли по длинному малоосвещенному коридору: Слепко красный и надутый, Климов еще более желтый и деревянный, чем обычно.
– Так, что, Евгений Семеныч, ты куда теперь? – как бы через силу выговаривая слова, нарушил молчание секретарь. – Время позднее, как до дома-то доберешься?
– Да ничего, – буркнул Слепко, – я тут рядом.
– А то давай ко мне, чаек погоняем, заодно и договорим.
– Неудобно как-то.
– Неудобно портки через голову натягивать! Я ж не на квартиру к себе тебя зову. Домой-то иногда лень ходить, так у меня тут все потребное имеется: и диван, и примус. Заодно и тебя покемарить пристрою.
– Тогда ладно. Мне ведь тоже дома особо делать нечего.
По гулкой мраморной лестнице, мимо белого бюста вождя, поднялись на третий этаж. В захламленной кладовочке, рядом с кабинетом Климова, стоял колченогий столик с примусом и прочей кухонной утварью. Евгений был послан с чайником в уборную за водой. Когда он вернулся, примус уже гудел, а секретарь длинным тонким ножом профессионально нарезал вареную колбасу. Заварили чай и со всем хозяйством переместились в кабинет. Климов зажег настольную лампу и устало бухнулся в глубокое кожаное кресло. Слепко с наслаждением развалился на широком диване.
С первыми стаканами расправились молча. Слепко налил себе по новой, бросил три больших куска рафинаду, размешал и принялся сооружать очередной бутерброд. Климов откинулся и закурил, задумчиво пуская в потолок тонкие струйки голубого дыма.
– Продолжим? – мягко заговорил он. – Я, знаешь ли, прекрасно тебя понимаю. Сам раньше так же думал.
– А теперь, значит, передумали?
– Значит, передумал. Ты это к тому клонишь, что трест намерен очковтирательством заниматься, планы втихаря подправлять в сторону понижения? А райком это все покрывает?
– Нет, конечно, – начал было Евгений, – а если честно, то – да! Да вы посмотрите, от кого это все идет! Они же... ну…
– Ты давай не жмись, прямо говори! Считаешь, Кузьмин – враг нашему делу? У тебя и факты конкретные есть? Или так, общие соображения по поводу соцпроисхождения?
– Прямых фактов нету. Но… Вы хоть раз слышали, чтобы эта шайка предложила что-нибудь новое, революционное?
– Так ведь революционеры-то – мы с тобой, а не они! Ты, Евгений Семеныч, послушай лучше меня. Великих прорывов от них ждать, конечно, не приходится. Но и головотяпства, провалов крупных, тоже. Того же Зощенко взять. Вот ругают его многие. А между прочим, козел этот очкастый всю свою шахту один тащит. Ты спросишь: где же начальник шахты, парторганизация?
– Вам это лучше знать.
– То-то, что знаю! Назначаешь нормального парня. Он тебе и деловой, и грамотный, главное, свой в доску. А на поверку выходит: пьяница, или дурак невозможный, или – вообще черт знает что такое!
– Молодежь выдвигайте!
– Это вроде тебя, что ли? Может, порекомендуешь кого? Тут одного комсомольского задора маловато, тут голова нужна. Тебя послушать, так надо немедленно всех начальников шахт поувольнять, потом за средний состав взяться, а там небось и рабочие вам другие потребуются. Нет, брат, шалишь! Я так скажу: если б можно было всех негодных людишек просто взять да убрать куда-нибудь, а новых, хороших, из кармана вынуть и к делу приставить, то у нас уже давно коммунизм наступил бы. Тебя самого взять, – Климов вытянул из портсигара очередную папиросу, понюхал, обмял, прикурил, затянулся, – недавно еще мы все тут чуть не поседели от твоих закидонов.
– Значит, пусть все остается как есть?
– Ты, знаешь, не передергивай! Я к тому, что с наскоку ничего не получается. Теперь про доклад этот. Мы ведь сначала тоже недопоняли. А Кузьмин, кстати, не сдрейфил, в кусты не спрятался, в отличие от некоторых. И правоту свою доказал. Я теперь так понимаю: дело это архинеобходимое!
С каждым произнесенным словом, Климов, сам того не замечая, ударял кулаком по краю столу. По пустому зданию катился гул. Лицо его вконец затвердело, зубы оскалились.
– Тебе что до пуска осталось?
– Ну, рудный двор достроить, второй квершлаг – начать и кончить. Штрек по углю. От него ходки по падению пласта, там еще выработки разные. Вентиляцию пустить, значит, вентиляционный штрек, пути проложить, кабели, разминовку…
– Ну-ка, нарисуй мне тут.
Слепко набросал схему, не забывая прихлебывать теплый сладкий чай.
– Вот тут еще два штрека, ходок, камеру под трансформатор… Наверху – лесной склад, теплотрасса, еще вот здесь – запасные пути, ветку к обогатительной фабрике, ну и сама фабрика, разумеется. Это у меня самое слабое место. Оборудование только через год начнет поступать, и то еще в лучшем случае.
– Это же, считай, конец пятилетки!
– Во-во. Они там тоже всё на конец пятилетки запланировали. Да, чуть не забыл, еще бытовку достроить, прачечную, столовую, если успеем.
– А где люди сейчас едят?
– Где-где? Кто – где.
– Ясненько. Обозначь теперь, какие тут еще узкие места, кроме фабрики.
– Второй квершлаг, – не задумываясь, поставил крестик Слепко.
– А нельзя ли как-нибудь обойтись для начала одним квершлагом?
– Я уже думал. Можно камеру под разминовку сместить вот сюда, а тут проложить два коротких штрека. Вентиляцию оставить временную, но усилить.
– А фабрика?
– Возить пока хоть на двенадцатую! Да вы не беспокойтесь, товарищ секретарь, поднажмем и как миленькие уложимся! Я это так, для страховки, на всякий случай придумал.
Климов мрачно усмехнулся.
– Поднажмешь, значит? Верю. И выйдет, что ты еле-еле план вытянешь. А как же – «пятилетка в четыре года»?
– Вы ж сами знаете, план был нереальный, мы и так...
– Ага, нереальный все-таки? Ты хоть знаешь, что по твоей шахте на уровне наркомата значится? Не интересовался? Там значится, что первая очередь должна дать уголь, и точка! Никаких твоих штреков с квершлагами не прописано.
Слепко сморщился, словно у него заболел зуб.
– Я считаю, что «дать уголь» – это…
– Дать уголь – это дать первый уголь, все остальное ты, брат, сам себе накрутил. А теперь встаешь, понимаешь, в позу и заявляешь: планы были нереальные! Нет уж, товарищ Слепко, планы-то как раз реальные были, это ты сам их нереальными делаешь!
Евгений опешил. Такое ему в голову не приходило.
– Вы, значит, считаете... – нерешительно начал он.
– Считаю? Ты за кого меня держишь? На то вы и инженера́, чтобы считать. У меня за спиной четыре класса церковно-приходской да курсы по повышению. Я, парень, до войны на Каме рыбачил, а потом, почитай, четырнадцать лет с коня не слазил. Демобилизовался, сейчас на курсы и сюда, в этот вот кабинет. Это уж вы с Кузьминым считайте, а мы потом раскумекаем как-нибудь.
Секретарь глубоко затянулся.
– Так, что нужно, чтобы у тебя первый уголь на-гора пошел?
– Ничего почти не нужно, вот тут короткий штрек и ходок рядом. Здесь пути переложить, перегрузку смонтировать, это мы уже начали, собственно. Ну, и на поверхности – ветку. Всё. Остальное можно будет по ходу дела наращивать. Только, Никифор Петрович, как-то не нравится это мне.
– Давай начистоту, Евгений Семеныч! Работаешь ты неплохо. Прямо скажу: лучше всех и с большим отрывом. Но если мы позволим тебе сделать, как тебе хочется, может быть, ты и пятилетку провалишь! А если так, как сейчас говорили, план строительства будет выполнен за четыре года! Ну? Чего голову повесил? Если все грамотно уточнить… Уточнить, а не смухлевать! По всему тресту пятилетку досрочно выполним! И это справедливо! Потому что люди, по большей части, работают как проклятые. Думаешь, в прежнее время так вкалывали?
– Но почему тогда сразу план правильно не составили? Где тогда этот Кузьмин был?
– Кузьмин? Да вот на двенадцатой, как раз, и был. А что до тех, кто эти самые планы составлял, сам небось знаешь: иных уж нет, а те – далече. Не спросишь с них теперь.
– Что же, в таком случае месяцев через пять первый уголь дать можно, – промямлил Евгений.
– Через четыре. И чтобы бытовку со столовкой тоже закончил. Да, Кротов на тебя жалуется, говорит: постройку жилья упорно саботируешь.
– С этой гирей мы и за десять лет не управимся!
– Управишься! Я знаю. Как человека прошу тебя, Евгений Семеныч, серьезно отнесись к этому вопросу. Чтобы передовики производства, кто там еще у тебя в землянках ютится, жилье получили. И с бараком вашим знаменитым разберись. Надо! Если какая помощь нужна, материалы – поможем!
– Да уж, без вас мне цемент не выбить!
– Вот и договорились, – зевнул Климов, – давай, друже, укладываться, утро на дворе. Бери там раскладушку. Подушку эту вот тебе выделяю. Чем укрыться – найдешь. А на той недельке, да… во вторник, с утречка, в трест наведаемся, обсудим там, чего мы тут насочиняли. В целом-то они уже в курсе, конечно.
– Я почему-то так и думал, – проворчал сквозь зубы Слепко, выдирая раскладушку из угла кладовки.
Явившись часикам к десяти на шахту, он вызвал своего зама Карасева.
– Такое дело, Павел Афанасьевич, я вчера имел очень интересный разговор в райкоме…
Он подробно пересказал доклад Кузьмина и в самых общих чертах беседу с Климовым. Карасев сразу вник в суть дела. Задумчиво протирая очки, он произнес:
– По сути никаких возражений у меня, конечно, нет. Хотя в итоге у нас с вами, Евгений Семеныч, появится план по добыче несколько раньше, чем мы рассчитывали.
– Черт возьми!
– Но, с другой стороны, нет худа без добра. Один только снос проклятого барака оправдает любые издержки.
– Честно говоря, барак-то я как раз предполагал оставить. Расселить, отремонтировать там все и устроить общежитие для молодых рабочих. Зато все землянки свести под корень!
– А вы, что, никогда не бывали в этом бараке?
– Не довелось как-то.
– Тогда понятно. Это самая настоящая клоака, никаким ремонтом там ничего не исправишь. А что до землянок, то доложу вам, землянки разные бывают. Боюсь, кое-кто добровольно оттуда не съедет.
– Даже так? Кстати, а вы-то сами где живете, Павел Афанасьевич? Вам новое жилье не требуется?
Карасев не сумел скрыть удивления, и эта, в общем-то, мелочь неожиданно больно уколола Евгения. «За кого он меня держит?» – подумал он.
– Спасибо, у нас с супругой все обстоит нормально. Квартирка вполне сносная. Комната с террасой и вход отдельный. Есть сарай во дворе, жена там кур держит. После того как сын от нас съехал, мы с ней как короли зажили.
– А чем ваш сын занимается? – осторожно поинтересовался начальник.
– Он служит хирургом в горбольнице, ну и комнату там рядом получил. Понимаете, работа такая, что...
Евгений кивнул.
– Жена моя химию преподает в нашей школе. Кстати, Евгений Семеныч, вы бы как-нибудь зашли к нам, а то она меня просто замучила, чтобы я вас пригласил.
– Обязательно приду. В воскресенье с утра устроит вас?
Евгения приятно заинтриговало приглашение. Он уже очень давно не бывал в гостях. Поручив Карасеву подготовку необходимой документации, он вызвал парторга с профоргом и попросил также зайти своего завхоза Фоменко, кабинет которого находился по соседству. Пока все трое церемонно рассаживались, начальник шахты нетерпеливо обгрызал ноготь. Он решил особо в подробности не вдаваться.
– Должен вас известить, – начал он, – после вчерашнего совещания в райкоме... вот и товарищ Кротов присутствовал, я имел длительную беседу с секретарем по промышленности. Так вот, мне было указано, что мы с вами имеем отставание в бытовой части. Особенно что касается строительства жилья.
– Ага! – воскликнул Кротов, как будто получил долгожданный ответ на некий вопрос. Поскольку он ничего больше не сказал, Слепко продолжил:
– Я, признаться, совершенно упустил из виду это направление, может быть, за исключением больницы и детсада. Так что, товарищ Фоменко, доложите нам, кратенько, как там обстоят дела.
Заместитель начальника шахты по хозяйственным вопросам Фоменко, высокий, бравый, хотя и несколько тучный мужчина, своей рыжеватой окладистой бородой и степенными манерами определенно напоминал государя-императора Александра III. Не выказав ни малейшей неловкости от неожиданного приказа, даже не задумавшись ни на минуту, только зычно кашлянув в кулак, Фоменко раскрыл принесенную с собой пухлую папку и начал докладывать. Говорил он медленно, но исключительно по делу, так что через двадцать минут картина в основном прояснилась.
Всего в поселке проживало примерно шесть с половиной тысяч человек. Где-то около тысячи ютилось в землянках, часть которых мало отличалось от обычных домов, но некоторые больше смахивали на звериные норы. Что до пресловутого барака, его построили еще в конце минувшего века как времянку для тогдашних строителей. По мнению Фоменко, там проживало около ста семей, но Лысаковский мрачно заявил, что все двести. Евгений был поражен. Он ежедневно проходил мимо этого длинного одноэтажного строения из почерневшего, но все еще крепкого бруса. Как там могло помещаться сто или даже двести семей, он не мог себе представить. После длительных споров, прикидок и уточнений, выяснилось, что в первую очередь следовало переселить никак не меньше тысячи человек.
Пока расстроенный начальник шахты размышлял, постукивая карандашом по пепельнице, подчиненные почтительно молчали. Наконец, не в силах принять никакого определенного решения, он приказал составить список остро нуждающихся и вывесить его у входа в контору. Фоменко поморщился. Заметив это, Слепко посуровел и дал ему на составление две шестидневки и ни дня больше. Кроме того, он по-товарищески попросил Лысаковского проследить, чтобы все там было справедливо, а об этой его роли написать крупными буквами в конце объявления. Лысаковский затосковал и начал почему-то поглядывать умоляющими глазами на завхоза. Кротов пихнул его в бок, профорг икнул и потупился. Заговорили о месте строительства. Слепко предложил использовать нелепый, заросший исполинским бурьяном пустырь в самом центре поселка. Тогда ему поведали, что в Первую пятилетку уже затевалось строительство новых жилых домов. Вывешивались, кстати, и списки. Тогда под это дело сгоряча сломали крепкие частные дома вдоль главной улицы, а потом как-то спустили всё на тормозах. Парторг предложил пригласить районного архитектора, кстати, автора тогдашнего проекта. На том и порешили. На прощанье Евгений попросил всех троих наведаться вместе с ним в общий выходной часика в два пополудни в барак, поглядеть, как там и что. Они, без особого восторга, согласились, форма приглашения не предполагала возможности отказа.
Оставшись в одиночестве, Слепко долго еще сидел один, подавленно разглядывая разбросанные по столу исчирканные листочки. Из разговора он узнал много нового, гораздо больше, чем хотел. Самым неприятным было то, что Фоменко, у которого всегда можно было по-соседски разжиться парой кусочков рафинада или опрятно заточенным карандашом и которого он считал приятным, но незначительным человеком, обладал, оказывается, какой-то непонятной властью.
Во вторник, в десять утра Слепко встретился с Климовым перед входом в только что построенное, помпезное здание треста. Пожав друг другу руки, они прошли через вестибюль и поднялись на второй этаж, где в нише возвышалась трехметровая фигура Сталина на фоне художественной композиции из копров, отбойных молотков, знамен и паровозов. Красная ковровая дорожка привела их к монументальным, обитым черным стеганым дерматином, дверям, высотой почти в два человеческих роста. Их вычурные бронзовые ручки вполне сгодились бы для ворот какой-нибудь крепости эпохи Возрождения. Евгений настроился на сатирический лад, Климов же в своем потертом сереньком пиджачке выглядел, как всегда, непроницаемым.
Вошли в просторную приемную. Народ чинно располагался на стульях вдоль стен и, как положено, безмолвствовал. Слышался только мерный стук часов, висевших над следующими дверями, не менее монументальными, чем первые. На сей раз это был вход непосредственно в святая святых – кабинет управляющего трестом товарища Рубакина Ф. А., о чем свидетельствовала массивная бронзовая доска на стене. Рядом, за изящным столиком на гнутых ножках, сидела полноватая, но необыкновенно изысканная секретарша. Она резко, как хищная птица, вскинулась на вольно вошедших посетителей, но, узнав в одном из них второго секретаря райкома, мигом состроила губки бантиком. Климов неспешно оглядел посетителей, кое с кем поздоровался за руку и спросил ее:
– На месте? Кто там у него?
– Очень занят. У него важное совещание, товарищ Климов.
– Совещание? Какое еще совещание? С кем?
– Одну минуточку… Вот. Телефонное, с райкомом... – секретарша поперхнулась.
– С кем, с кем?
– То есть я хотела сказать – с обкомом. С обкомом совещание.
– Так. А ну-ка, пойдем, Евгений Семеныч, и мы с тобой тоже поучаствуем.
Протиснувшись, мимо замешкавшегося в дверях Климова, Евгений узрел нечто поразительное. Посреди кабинета, прямо на ворсистом ковре стояла огромная, полная воды чугунная ванна с фигурными ножками в виде василисков, перед нею – могучий, хотя довольно-таки жирный человек, совершенно голый. Видимо, он занимался физзарядкой, поскольку, широко разведя руки, подбрасывал поочередно вверх розовые, в ямочках, ноги. Это был управляющий трестом Рубакин Федот Антипович, собственною персоной. Евгений обалдел. При виде вошедших Федот Антипович произвел неопределенно-приглашающее мановение и шумно плюхнулся в воду.
– Физкультурой, Федот, занимаешься или как? – скрипучим голосом поинтересовался Климов.
– Тренируемся, Никифор! – бодро ответил тот. – Мы тут с Кузькой эксперимент один проводим. А эксперимент вот какой, значит. Проверяем, сколько человеческая натура может без воздуха выдержать, ежели, конечно, ее натренировать. Например, авария или пожар в шахте, люди тогда от дыма мрут как мухи. А если натренировать их? Могу доложить, что сам начал с тридцати девяти секунд, а сейчас уже минута сорок девять! Я вас долго не задержу, сейчас Кузька придет, я мырну, а потом и поговорим.
– Кузьмин-то тебе зачем?
– А он время засекать будет.
– Понятно. И давно вы с ним этим делом занимаетесь?
– Полтора месяца уже. Так что через полгода рассчитываю до пяти минут дойти.
– Вы, что, серьезно думаете, что человек может пять минут без воздуха выдержать? – не утерпел Евгений.
– Без тренировки – нет, конечно. А тренированный человек и больше выдержать сможет! Тем более наш человек, советский!
– Чепуха!
– Не чепуха, а марксизм! – раздался из-за двери веселый голос.
Вошел Кузьмин с судейским секундомером. Он немного запыхался, видимо, спешил.
– Здравствуйте, товарищи! Вы, товарищ Слепко, не думайте, что я вас на незнании классиков подлавливаю. Просто многие еще не верят. А дело-то – архиполезное! Мы вот на днях получили отзыв от академика ВАСХНиЛ товарища Завьяловой. Она пишет, что опыт наш чрезвычайно важен для всей советской науки в целом!
– А идея-то – моя, между прочим! – гордо объявил Рубакин из ванны. – В инженерном плане Кузька меня, может, и обходит, но уж тут я его уделал. Ну, начнем, пожалуй. Готов? Кузька, секи!
Управляющий зажал пальцами нос и погрузился с головой. Кузька деловито засек. Чтобы не лопнуть от возмущения, Евгений отвернулся и принялся смотреть в окно. Долгое, как ему показалось, время ничего не происходило. Потом Рубакин с шумом вынырнул, расплескав полванны на ковер и белые парусиновые брюки Евгения.
– Ну что, Кузька, сколько?
– Рекорд, Федот Антипович, минута пятьдесят три!
– Отлично! – Рубакин бодро вылез, совершенно не стесняясь своей наготы. Кузьмин подал ему махровое полотенце. Пока начальник, пыхтя, энергично вытирался, главный инженер треста предупредительно держал на вытянутых руках шикарный атласный халат с кистями, после чего помог его надеть.
– Таким, значит, манером! А ты, Слепко, не верил! Вы с чем пришли-то?
Слепко привык уже рассматривать подобные мероприятия как неизбежную потерю времени, в лучшем случае – как возможность передохнуть несколько часиков. Началось все, кстати, вполне заурядно. По первому пункту повестки дня прошли рутинные отчеты нескольких начальников шахт о выполнении квартального плана. Почти все они план выполнили, а то и перевыполнили, хотя имелись, конечно, некоторые проблемы. Отдельные руководители, а если честно, то очень многие, никак не могли раскачаться с организацией Стахановского движения, за что и подверглись суровой, но справедливой критике со стороны присутствовавшего инструктора обкома. Донбасс, мол, гремит на всю страну, а чем они лучше нас? Хотя с такой постановкой вопроса трудно было не согласиться, никто из слушателей так и не понял, в чем тут фокус, а сознаться побоялись. У Слепко, впрочем, имелись кое-какие соображения на сей счет. Но жизнь уже немного пообтесала его, так что он не летел по любому поводу петухом на трибуну, как бывало прежде.
Далее последовал доклад Кузьмина, главного инженера треста, под жизнеутверждающим названием: «О повышении дисциплины в организации делопроизводства при работе с планово-отчетными документами по исполнению Второго пятилетнего плана развития...». Управляющий трестом отсутствовал, партийные руководители в президиуме сидели с безучастным видом, и народ расслабился, рассчитывая покойно подремать до пункта «Разное». Однако не вышло. Не успел докладчик добраться до середины, как раздались недоуменные восклицания, перешедшие вскоре в возмущенные выкрики, так что закончил ли он свое многострадальное выступление или нет, невозможно было понять. Распоясавшиеся командиры производства яростно ревели, топали ногами, некоторые, привстав, лихо свистели в два пальца, другие выкрикивали что-то донельзя обидное либо просто не находили слов от возмущения. Помимо прочего, звучали и хлесткие политические обвинения. Бледный Кузьмин отчаянно размахивал руками, но никто его уже не слушал и слушать не хотел. Ему бы очень не поздоровилось, если бы очнувшийся вдруг президиум не встал горой на его защиту.
Весь сыр-бор разгорелся вот из-за чего. По мнению докладчика, плановые документы, сформированные еще в тридцать втором году, содержали множество неточностей и вредной путаницы. В результате часть шахт выполняла план играючи, другие – бились как рыба об лед или, что называется, опустили руки, смирившись с ролью отстающих. По тресту же в целом добыча стабильно не дотягивала до намеченных показателей. Выход Кузьмин видел в том, чтобы немедленно обратиться в наркомат с предложением отделить в отчетной документации «первостепенные» показатели от «второстепенных», после чего провести тотальную проверку на всех шахтах для справедливого перераспределения этих самых «первостепенных» показателей.
«Против» оказались все. Передовики боялись потерять свое положение, если им «ни за что ни про что» увеличат план. Отстающие же, набившие руку на нахождении «объективных причин», отнюдь не уверены были в том, что проверяющие эти самые причины удостоверят. Несколько энтузиастов, в том числе и Слепко, заняли третью, наиболее радикальную позицию. Не оспаривая наличие безобразного бардака в плановых документах, они предлагали просто увеличить планы там, где они были занижены, а в случаях невыполнения не миндальничать, а гнать провинившихся к чертям собачьим, а еще лучше – отправлять их туда, куда Макар телят не гонял. После многочасовых прений президиуму удалось все же продавить нужную резолюцию. Слепко под конец не выдержал, кинулся в самую сечу, но поделать уже ничего не смог. Только ввязался в бессвязную перепалку с Климовым, занявшим почему-то сторону докладчика.
Теперь они, не глядя друг на друга, шли по длинному малоосвещенному коридору: Слепко красный и надутый, Климов еще более желтый и деревянный, чем обычно.
– Так, что, Евгений Семеныч, ты куда теперь? – как бы через силу выговаривая слова, нарушил молчание секретарь. – Время позднее, как до дома-то доберешься?
– Да ничего, – буркнул Слепко, – я тут рядом.
– А то давай ко мне, чаек погоняем, заодно и договорим.
– Неудобно как-то.
– Неудобно портки через голову натягивать! Я ж не на квартиру к себе тебя зову. Домой-то иногда лень ходить, так у меня тут все потребное имеется: и диван, и примус. Заодно и тебя покемарить пристрою.
– Тогда ладно. Мне ведь тоже дома особо делать нечего.
По гулкой мраморной лестнице, мимо белого бюста вождя, поднялись на третий этаж. В захламленной кладовочке, рядом с кабинетом Климова, стоял колченогий столик с примусом и прочей кухонной утварью. Евгений был послан с чайником в уборную за водой. Когда он вернулся, примус уже гудел, а секретарь длинным тонким ножом профессионально нарезал вареную колбасу. Заварили чай и со всем хозяйством переместились в кабинет. Климов зажег настольную лампу и устало бухнулся в глубокое кожаное кресло. Слепко с наслаждением развалился на широком диване.
С первыми стаканами расправились молча. Слепко налил себе по новой, бросил три больших куска рафинаду, размешал и принялся сооружать очередной бутерброд. Климов откинулся и закурил, задумчиво пуская в потолок тонкие струйки голубого дыма.
– Продолжим? – мягко заговорил он. – Я, знаешь ли, прекрасно тебя понимаю. Сам раньше так же думал.
– А теперь, значит, передумали?
– Значит, передумал. Ты это к тому клонишь, что трест намерен очковтирательством заниматься, планы втихаря подправлять в сторону понижения? А райком это все покрывает?
– Нет, конечно, – начал было Евгений, – а если честно, то – да! Да вы посмотрите, от кого это все идет! Они же... ну…
– Ты давай не жмись, прямо говори! Считаешь, Кузьмин – враг нашему делу? У тебя и факты конкретные есть? Или так, общие соображения по поводу соцпроисхождения?
– Прямых фактов нету. Но… Вы хоть раз слышали, чтобы эта шайка предложила что-нибудь новое, революционное?
– Так ведь революционеры-то – мы с тобой, а не они! Ты, Евгений Семеныч, послушай лучше меня. Великих прорывов от них ждать, конечно, не приходится. Но и головотяпства, провалов крупных, тоже. Того же Зощенко взять. Вот ругают его многие. А между прочим, козел этот очкастый всю свою шахту один тащит. Ты спросишь: где же начальник шахты, парторганизация?
– Вам это лучше знать.
– То-то, что знаю! Назначаешь нормального парня. Он тебе и деловой, и грамотный, главное, свой в доску. А на поверку выходит: пьяница, или дурак невозможный, или – вообще черт знает что такое!
– Молодежь выдвигайте!
– Это вроде тебя, что ли? Может, порекомендуешь кого? Тут одного комсомольского задора маловато, тут голова нужна. Тебя послушать, так надо немедленно всех начальников шахт поувольнять, потом за средний состав взяться, а там небось и рабочие вам другие потребуются. Нет, брат, шалишь! Я так скажу: если б можно было всех негодных людишек просто взять да убрать куда-нибудь, а новых, хороших, из кармана вынуть и к делу приставить, то у нас уже давно коммунизм наступил бы. Тебя самого взять, – Климов вытянул из портсигара очередную папиросу, понюхал, обмял, прикурил, затянулся, – недавно еще мы все тут чуть не поседели от твоих закидонов.
– Значит, пусть все остается как есть?
– Ты, знаешь, не передергивай! Я к тому, что с наскоку ничего не получается. Теперь про доклад этот. Мы ведь сначала тоже недопоняли. А Кузьмин, кстати, не сдрейфил, в кусты не спрятался, в отличие от некоторых. И правоту свою доказал. Я теперь так понимаю: дело это архинеобходимое!
С каждым произнесенным словом, Климов, сам того не замечая, ударял кулаком по краю столу. По пустому зданию катился гул. Лицо его вконец затвердело, зубы оскалились.
– Тебе что до пуска осталось?
– Ну, рудный двор достроить, второй квершлаг – начать и кончить. Штрек по углю. От него ходки по падению пласта, там еще выработки разные. Вентиляцию пустить, значит, вентиляционный штрек, пути проложить, кабели, разминовку…
– Ну-ка, нарисуй мне тут.
Слепко набросал схему, не забывая прихлебывать теплый сладкий чай.
– Вот тут еще два штрека, ходок, камеру под трансформатор… Наверху – лесной склад, теплотрасса, еще вот здесь – запасные пути, ветку к обогатительной фабрике, ну и сама фабрика, разумеется. Это у меня самое слабое место. Оборудование только через год начнет поступать, и то еще в лучшем случае.
– Это же, считай, конец пятилетки!
– Во-во. Они там тоже всё на конец пятилетки запланировали. Да, чуть не забыл, еще бытовку достроить, прачечную, столовую, если успеем.
– А где люди сейчас едят?
– Где-где? Кто – где.
– Ясненько. Обозначь теперь, какие тут еще узкие места, кроме фабрики.
– Второй квершлаг, – не задумываясь, поставил крестик Слепко.
– А нельзя ли как-нибудь обойтись для начала одним квершлагом?
– Я уже думал. Можно камеру под разминовку сместить вот сюда, а тут проложить два коротких штрека. Вентиляцию оставить временную, но усилить.
– А фабрика?
– Возить пока хоть на двенадцатую! Да вы не беспокойтесь, товарищ секретарь, поднажмем и как миленькие уложимся! Я это так, для страховки, на всякий случай придумал.
Климов мрачно усмехнулся.
– Поднажмешь, значит? Верю. И выйдет, что ты еле-еле план вытянешь. А как же – «пятилетка в четыре года»?
– Вы ж сами знаете, план был нереальный, мы и так...
– Ага, нереальный все-таки? Ты хоть знаешь, что по твоей шахте на уровне наркомата значится? Не интересовался? Там значится, что первая очередь должна дать уголь, и точка! Никаких твоих штреков с квершлагами не прописано.
Слепко сморщился, словно у него заболел зуб.
– Я считаю, что «дать уголь» – это…
– Дать уголь – это дать первый уголь, все остальное ты, брат, сам себе накрутил. А теперь встаешь, понимаешь, в позу и заявляешь: планы были нереальные! Нет уж, товарищ Слепко, планы-то как раз реальные были, это ты сам их нереальными делаешь!
Евгений опешил. Такое ему в голову не приходило.
– Вы, значит, считаете... – нерешительно начал он.
– Считаю? Ты за кого меня держишь? На то вы и инженера́, чтобы считать. У меня за спиной четыре класса церковно-приходской да курсы по повышению. Я, парень, до войны на Каме рыбачил, а потом, почитай, четырнадцать лет с коня не слазил. Демобилизовался, сейчас на курсы и сюда, в этот вот кабинет. Это уж вы с Кузьминым считайте, а мы потом раскумекаем как-нибудь.
Секретарь глубоко затянулся.
– Так, что нужно, чтобы у тебя первый уголь на-гора пошел?
– Ничего почти не нужно, вот тут короткий штрек и ходок рядом. Здесь пути переложить, перегрузку смонтировать, это мы уже начали, собственно. Ну, и на поверхности – ветку. Всё. Остальное можно будет по ходу дела наращивать. Только, Никифор Петрович, как-то не нравится это мне.
– Давай начистоту, Евгений Семеныч! Работаешь ты неплохо. Прямо скажу: лучше всех и с большим отрывом. Но если мы позволим тебе сделать, как тебе хочется, может быть, ты и пятилетку провалишь! А если так, как сейчас говорили, план строительства будет выполнен за четыре года! Ну? Чего голову повесил? Если все грамотно уточнить… Уточнить, а не смухлевать! По всему тресту пятилетку досрочно выполним! И это справедливо! Потому что люди, по большей части, работают как проклятые. Думаешь, в прежнее время так вкалывали?
– Но почему тогда сразу план правильно не составили? Где тогда этот Кузьмин был?
– Кузьмин? Да вот на двенадцатой, как раз, и был. А что до тех, кто эти самые планы составлял, сам небось знаешь: иных уж нет, а те – далече. Не спросишь с них теперь.
– Что же, в таком случае месяцев через пять первый уголь дать можно, – промямлил Евгений.
– Через четыре. И чтобы бытовку со столовкой тоже закончил. Да, Кротов на тебя жалуется, говорит: постройку жилья упорно саботируешь.
– С этой гирей мы и за десять лет не управимся!
– Управишься! Я знаю. Как человека прошу тебя, Евгений Семеныч, серьезно отнесись к этому вопросу. Чтобы передовики производства, кто там еще у тебя в землянках ютится, жилье получили. И с бараком вашим знаменитым разберись. Надо! Если какая помощь нужна, материалы – поможем!
– Да уж, без вас мне цемент не выбить!
– Вот и договорились, – зевнул Климов, – давай, друже, укладываться, утро на дворе. Бери там раскладушку. Подушку эту вот тебе выделяю. Чем укрыться – найдешь. А на той недельке, да… во вторник, с утречка, в трест наведаемся, обсудим там, чего мы тут насочиняли. В целом-то они уже в курсе, конечно.
– Я почему-то так и думал, – проворчал сквозь зубы Слепко, выдирая раскладушку из угла кладовки.
Явившись часикам к десяти на шахту, он вызвал своего зама Карасева.
– Такое дело, Павел Афанасьевич, я вчера имел очень интересный разговор в райкоме…
Он подробно пересказал доклад Кузьмина и в самых общих чертах беседу с Климовым. Карасев сразу вник в суть дела. Задумчиво протирая очки, он произнес:
– По сути никаких возражений у меня, конечно, нет. Хотя в итоге у нас с вами, Евгений Семеныч, появится план по добыче несколько раньше, чем мы рассчитывали.
– Черт возьми!
– Но, с другой стороны, нет худа без добра. Один только снос проклятого барака оправдает любые издержки.
– Честно говоря, барак-то я как раз предполагал оставить. Расселить, отремонтировать там все и устроить общежитие для молодых рабочих. Зато все землянки свести под корень!
– А вы, что, никогда не бывали в этом бараке?
– Не довелось как-то.
– Тогда понятно. Это самая настоящая клоака, никаким ремонтом там ничего не исправишь. А что до землянок, то доложу вам, землянки разные бывают. Боюсь, кое-кто добровольно оттуда не съедет.
– Даже так? Кстати, а вы-то сами где живете, Павел Афанасьевич? Вам новое жилье не требуется?
Карасев не сумел скрыть удивления, и эта, в общем-то, мелочь неожиданно больно уколола Евгения. «За кого он меня держит?» – подумал он.
– Спасибо, у нас с супругой все обстоит нормально. Квартирка вполне сносная. Комната с террасой и вход отдельный. Есть сарай во дворе, жена там кур держит. После того как сын от нас съехал, мы с ней как короли зажили.
– А чем ваш сын занимается? – осторожно поинтересовался начальник.
– Он служит хирургом в горбольнице, ну и комнату там рядом получил. Понимаете, работа такая, что...
Евгений кивнул.
– Жена моя химию преподает в нашей школе. Кстати, Евгений Семеныч, вы бы как-нибудь зашли к нам, а то она меня просто замучила, чтобы я вас пригласил.
– Обязательно приду. В воскресенье с утра устроит вас?
Евгения приятно заинтриговало приглашение. Он уже очень давно не бывал в гостях. Поручив Карасеву подготовку необходимой документации, он вызвал парторга с профоргом и попросил также зайти своего завхоза Фоменко, кабинет которого находился по соседству. Пока все трое церемонно рассаживались, начальник шахты нетерпеливо обгрызал ноготь. Он решил особо в подробности не вдаваться.
– Должен вас известить, – начал он, – после вчерашнего совещания в райкоме... вот и товарищ Кротов присутствовал, я имел длительную беседу с секретарем по промышленности. Так вот, мне было указано, что мы с вами имеем отставание в бытовой части. Особенно что касается строительства жилья.
– Ага! – воскликнул Кротов, как будто получил долгожданный ответ на некий вопрос. Поскольку он ничего больше не сказал, Слепко продолжил:
– Я, признаться, совершенно упустил из виду это направление, может быть, за исключением больницы и детсада. Так что, товарищ Фоменко, доложите нам, кратенько, как там обстоят дела.
Заместитель начальника шахты по хозяйственным вопросам Фоменко, высокий, бравый, хотя и несколько тучный мужчина, своей рыжеватой окладистой бородой и степенными манерами определенно напоминал государя-императора Александра III. Не выказав ни малейшей неловкости от неожиданного приказа, даже не задумавшись ни на минуту, только зычно кашлянув в кулак, Фоменко раскрыл принесенную с собой пухлую папку и начал докладывать. Говорил он медленно, но исключительно по делу, так что через двадцать минут картина в основном прояснилась.
Всего в поселке проживало примерно шесть с половиной тысяч человек. Где-то около тысячи ютилось в землянках, часть которых мало отличалось от обычных домов, но некоторые больше смахивали на звериные норы. Что до пресловутого барака, его построили еще в конце минувшего века как времянку для тогдашних строителей. По мнению Фоменко, там проживало около ста семей, но Лысаковский мрачно заявил, что все двести. Евгений был поражен. Он ежедневно проходил мимо этого длинного одноэтажного строения из почерневшего, но все еще крепкого бруса. Как там могло помещаться сто или даже двести семей, он не мог себе представить. После длительных споров, прикидок и уточнений, выяснилось, что в первую очередь следовало переселить никак не меньше тысячи человек.
Пока расстроенный начальник шахты размышлял, постукивая карандашом по пепельнице, подчиненные почтительно молчали. Наконец, не в силах принять никакого определенного решения, он приказал составить список остро нуждающихся и вывесить его у входа в контору. Фоменко поморщился. Заметив это, Слепко посуровел и дал ему на составление две шестидневки и ни дня больше. Кроме того, он по-товарищески попросил Лысаковского проследить, чтобы все там было справедливо, а об этой его роли написать крупными буквами в конце объявления. Лысаковский затосковал и начал почему-то поглядывать умоляющими глазами на завхоза. Кротов пихнул его в бок, профорг икнул и потупился. Заговорили о месте строительства. Слепко предложил использовать нелепый, заросший исполинским бурьяном пустырь в самом центре поселка. Тогда ему поведали, что в Первую пятилетку уже затевалось строительство новых жилых домов. Вывешивались, кстати, и списки. Тогда под это дело сгоряча сломали крепкие частные дома вдоль главной улицы, а потом как-то спустили всё на тормозах. Парторг предложил пригласить районного архитектора, кстати, автора тогдашнего проекта. На том и порешили. На прощанье Евгений попросил всех троих наведаться вместе с ним в общий выходной часика в два пополудни в барак, поглядеть, как там и что. Они, без особого восторга, согласились, форма приглашения не предполагала возможности отказа.
Оставшись в одиночестве, Слепко долго еще сидел один, подавленно разглядывая разбросанные по столу исчирканные листочки. Из разговора он узнал много нового, гораздо больше, чем хотел. Самым неприятным было то, что Фоменко, у которого всегда можно было по-соседски разжиться парой кусочков рафинада или опрятно заточенным карандашом и которого он считал приятным, но незначительным человеком, обладал, оказывается, какой-то непонятной властью.
Во вторник, в десять утра Слепко встретился с Климовым перед входом в только что построенное, помпезное здание треста. Пожав друг другу руки, они прошли через вестибюль и поднялись на второй этаж, где в нише возвышалась трехметровая фигура Сталина на фоне художественной композиции из копров, отбойных молотков, знамен и паровозов. Красная ковровая дорожка привела их к монументальным, обитым черным стеганым дерматином, дверям, высотой почти в два человеческих роста. Их вычурные бронзовые ручки вполне сгодились бы для ворот какой-нибудь крепости эпохи Возрождения. Евгений настроился на сатирический лад, Климов же в своем потертом сереньком пиджачке выглядел, как всегда, непроницаемым.
Вошли в просторную приемную. Народ чинно располагался на стульях вдоль стен и, как положено, безмолвствовал. Слышался только мерный стук часов, висевших над следующими дверями, не менее монументальными, чем первые. На сей раз это был вход непосредственно в святая святых – кабинет управляющего трестом товарища Рубакина Ф. А., о чем свидетельствовала массивная бронзовая доска на стене. Рядом, за изящным столиком на гнутых ножках, сидела полноватая, но необыкновенно изысканная секретарша. Она резко, как хищная птица, вскинулась на вольно вошедших посетителей, но, узнав в одном из них второго секретаря райкома, мигом состроила губки бантиком. Климов неспешно оглядел посетителей, кое с кем поздоровался за руку и спросил ее:
– На месте? Кто там у него?
– Очень занят. У него важное совещание, товарищ Климов.
– Совещание? Какое еще совещание? С кем?
– Одну минуточку… Вот. Телефонное, с райкомом... – секретарша поперхнулась.
– С кем, с кем?
– То есть я хотела сказать – с обкомом. С обкомом совещание.
– Так. А ну-ка, пойдем, Евгений Семеныч, и мы с тобой тоже поучаствуем.
Протиснувшись, мимо замешкавшегося в дверях Климова, Евгений узрел нечто поразительное. Посреди кабинета, прямо на ворсистом ковре стояла огромная, полная воды чугунная ванна с фигурными ножками в виде василисков, перед нею – могучий, хотя довольно-таки жирный человек, совершенно голый. Видимо, он занимался физзарядкой, поскольку, широко разведя руки, подбрасывал поочередно вверх розовые, в ямочках, ноги. Это был управляющий трестом Рубакин Федот Антипович, собственною персоной. Евгений обалдел. При виде вошедших Федот Антипович произвел неопределенно-приглашающее мановение и шумно плюхнулся в воду.
– Физкультурой, Федот, занимаешься или как? – скрипучим голосом поинтересовался Климов.
– Тренируемся, Никифор! – бодро ответил тот. – Мы тут с Кузькой эксперимент один проводим. А эксперимент вот какой, значит. Проверяем, сколько человеческая натура может без воздуха выдержать, ежели, конечно, ее натренировать. Например, авария или пожар в шахте, люди тогда от дыма мрут как мухи. А если натренировать их? Могу доложить, что сам начал с тридцати девяти секунд, а сейчас уже минута сорок девять! Я вас долго не задержу, сейчас Кузька придет, я мырну, а потом и поговорим.
– Кузьмин-то тебе зачем?
– А он время засекать будет.
– Понятно. И давно вы с ним этим делом занимаетесь?
– Полтора месяца уже. Так что через полгода рассчитываю до пяти минут дойти.
– Вы, что, серьезно думаете, что человек может пять минут без воздуха выдержать? – не утерпел Евгений.
– Без тренировки – нет, конечно. А тренированный человек и больше выдержать сможет! Тем более наш человек, советский!
– Чепуха!
– Не чепуха, а марксизм! – раздался из-за двери веселый голос.
Вошел Кузьмин с судейским секундомером. Он немного запыхался, видимо, спешил.
– Здравствуйте, товарищи! Вы, товарищ Слепко, не думайте, что я вас на незнании классиков подлавливаю. Просто многие еще не верят. А дело-то – архиполезное! Мы вот на днях получили отзыв от академика ВАСХНиЛ товарища Завьяловой. Она пишет, что опыт наш чрезвычайно важен для всей советской науки в целом!
– А идея-то – моя, между прочим! – гордо объявил Рубакин из ванны. – В инженерном плане Кузька меня, может, и обходит, но уж тут я его уделал. Ну, начнем, пожалуй. Готов? Кузька, секи!
Управляющий зажал пальцами нос и погрузился с головой. Кузька деловито засек. Чтобы не лопнуть от возмущения, Евгений отвернулся и принялся смотреть в окно. Долгое, как ему показалось, время ничего не происходило. Потом Рубакин с шумом вынырнул, расплескав полванны на ковер и белые парусиновые брюки Евгения.
– Ну что, Кузька, сколько?
– Рекорд, Федот Антипович, минута пятьдесят три!
– Отлично! – Рубакин бодро вылез, совершенно не стесняясь своей наготы. Кузьмин подал ему махровое полотенце. Пока начальник, пыхтя, энергично вытирался, главный инженер треста предупредительно держал на вытянутых руках шикарный атласный халат с кистями, после чего помог его надеть.
– Таким, значит, манером! А ты, Слепко, не верил! Вы с чем пришли-то?