Страница:
КАК ВСЕ
Я все время чего-то опасаюсь.Все поля моего сознания заминированы страхом. И чуть что – взрыв адреналина. Не так давно я подорвался на своей среднестатистичности. В метро, в толпе. Я почувствовал себя ее частью. Частью массы. Я вдруг понял, что не вычленяюсь. Меня нетрудно перепутать с кем-нибудь другим. Да, и я порой теряюсь в самоидентификации.
Родившись в семье, принадлежавшей к среднему классу, спустя семь лет я отправился в среднюю школу, где десять лет весьма средне учился. Все дальнейшие вехи собственной биографии даже мне описывать скучно. Самое скудное воображение асфальтоукладчика с абстинентным синдромом, находящегося в профилактории на принудительном лечении, в состоянии домыслить все, что происходило со мной за отчетный период.
Меня легко привести к общему знаменателю, ввести в какую-нибудь таблицу, фокус-группу, целевую аудиторию, подвергнуть переписи, удержать в границах нормы.
В институте стандартизации для меня всегда день открытых дверей.
Во всех фотороботах, трепещущих на попутных столбах, я узнаю себя.
Моя телесная конструкция идеально вписывается в урбанистический ландшафт. Меня легко изобразить на макете будущих застроек в масштабе 1:100, безлико стоящим на остановке общественного транспорта.
Ко мне часто обращаются с фразой: «Взять, к примеру, тебя…» Потому что лучшего примера для подтверждения типичного поведения обывателя в той или иной повторяющейся ситуации трудно себе вообразить. И хочется сказать: «Возьмите! Возьмите скорее! Поместите меня в качестве экспоната под стекло в музей мер и весов. И больше никогда не трогайте. И не задавайте идиотских вопросов. Потому что все, что я могу сказать, вам уже давным-давно известно».
ТОГДА ИЛИ СЕЙЧАС?
Почти всю свою жизнь я был чем-то недоволен. То одним, то другим. А потом проходило какое-то время и казалось, что тогда, когда я ныл или ворчал, все было не так уж плохо, а все нехорошо именно сейчас. А раньше было в общем-то нормально или даже хорошо. И опять шло время, и возникали какие-то новые обстоятельства. Снова казалось, будто то, что меня так беспокоило тогда, – ничего страшного. И уж, по крайней мере, ни в какое сравнение не идет с тем, что теперь. Потому что уж сейчас-то на самом деле…АВТОПОРТРЕТ
Лицо в зеркале выглядело каким-то незащищенным, голым, как очищенное от скорлупы яйцо. Мне захотелось прикрыть его усами или бородой. Тогда бы я больше походил на Хемингуэя, больше походил на писателя. Но внешность часто бывает обманчива.Интересно, как мог бы выглядеть мой герой? У него ведь должна быть какая-то портретная характеристика. Мне надо придумать ему нос, глаза… Ведь я же не собираюсь лепить его по своему образу и подобию. Потому что лицо, которое я вижу в зеркале, не очень подходит герою моего романа. Оно и мне не очень-то подходит. Начнем с волос. Раньше они романтично вились, легкомысленно кучерявились и имели темно-каштановый цвет. Мои волосы всегда были предметом зависти женщин. Они любили запускать в них руки. Они говорили: «Зачем мужчине такие волосы?» Или: «Вы мне стали настолько дороги, что видеть вас я больше не могу». Впрочем, последнюю фразу я процитировал явно не к месту.
После тридцати моя шевелюра стала седеть и приобрела пепельный окрас. А каждый волос в отдельности решил отказаться от безрассудных юношеских метаний, а двигаться прагматично по прямой, ибо это, как известно, самый короткий путь от волосяной луковицы до ближайшей парикмахерской.
Лоб. Его украшают неандертальские, ярко выраженные надбровные дуги. Брови лишены всякой прямолинейности и обозначены пунктирно, как человеческая жизнь на карте времени.
Прежде, когда волосы были темными, они удачно контрастировали со светлыми серыми глазами. Кажется, Лев Толстой называл это классической красотой. Но потом волосы сошлись с глазами в цветовой гамме, а веки набрякли. Под глазами образовались темные проталины. Так я лишился классической красоты.
Нос у меня крупный и до сих пор растет, приобретая явно семитские черты. Я давно заметил, что с возрастом все люди становятся похожими на евреев.
Под носом у меня недвусмысленно располагается рот. Он полон пломб и металлокерамических коронок. Еще в эмбриональном состоянии, а то и раньше я, как активированный уголь, взял от мамы с папой все самое худшее. Например, когда у меня был выбор между замечательными, не знавшими руки стоматолога папиными зубами и мамиными, запрограммированными на самоубийство, как палестинские шахиды, я предпочел последние.
Под нижней губой расположены две симметричные припухлости. Суть их предназначения мне не ясна. Ниже на лице остается только заостренный безвольный подбородок.
Теперь о растительности. На щеках ее почти что нет. Если бы я не брился довольно продолжительное время, проросла бы хошиминовская козлиная бородка.
Да, мы совсем забыли про уши. Уши у меня идеальные. К ним нет никаких претензий. Великолепные уши! Но они, увы, не способны повлиять на выражение лица, которое, в целом практически всегда недовольное, не выспавшееся и хронически чем-то озабоченное.
ОПРЕДЕЛЕННОСТЬ
Надо бы заняться каким-нибудь спортом. Не спортом, физкультурой, конечно. Еще бы бросить или хотя бы поменьше курить. Хорошо бы пойти, наконец, на курсы английского. И обязательно влюбиться в какую-нибудь молодую, красивую девушку. Потому что сам себе уже порядком надоел. Изучил себя вдоль и поперек. Сам себе уже не интересен. А девушка, ну, эта, которая молодая и красивая, – зачем она нужна? Чтобы вернуть этот интерес к самому себе. Только для этого. В общем-то не для чего больше. Потому что в этом возрасте практически все уже про себя известно. И известно, что будет. В основном все уже понятно. Начинаешь бояться сквозняков и одиночества. И часто думаешь о том, что с кем-то из самых дорогих и близких людей придется расстаться навсегда, а с кем-то совершенно незнакомым, но очень тебе нужным, которого ждал, может быть, всю свою жизнь, так никогда и не случится встретиться.Все уже понятно. И от этого как-то нехорошо. Физически нехорошо. Потому что внутри все противится этой определенности, все ей сопротивляется.
БЕССОННИЦА
Я решил, что сегодня, пожалуй, уже ничего не напишу и надо укладываться спать. Со сном у меня тоже проблемы – не могу заснуть. Купил тут как-то снотворное, читаю аннотацию. В графе «Показания» одна строчка: принимать при бессоннице. Зато противопоказаниям отдана целая страница. В числе прочих побочных эффектов значится: «выпадение волос», «импотенция», странная фраза – «изменение сознания». Хорошо еще, что в данный момент я не был беременным и никого не кормил грудью. В противном случае неприятностей было бы не миновать. Я долго думал: пить или не пить? В конце концов, принял пилюлю и лег.Лежу и чувствую – не засну, потому что прислушиваюсь к себе, к своему сознанию, к своему либидо и время от времени пощипываю себя за волосы. Ну как тут уснуть!
А еще мне понравилась в аптеке реклама: «Новое отхаркивающее средство для всей семьи!»
Я лег и стал думать о романе. Не о романе, как о литературной форме, а о любовном романе моего героя. В романе должен быть роман! Без этого никак не обойтись. Может, даже нужна не одна любовь, а несколько. Произведение должно быть в меру сентиментальным. Кто-то должен кого-то непременно любить, страстно желать. Но любовь не может даваться легко. Необходима какая-то интрига. Что-то должно постоянно мешать этой любви. Читателю надлежит все это болезненно переживать и, листая страницу за страницей, сгорая от нетерпения, ждать: когда же у них, наконец, все наладится, когда они помирятся, воссоединятся после долгой разлуки, выйдут из плена, летаргического сна, комы, вернутся с войны, из длительной загранкомандировки, с того света (нужное подчеркнуть), обменяются кольцами, расцелуются и умрут в один день.
Но это если и случится, то лишь в самом финале. А на протяжении всего романа они будут стремиться друг к другу, преодолевая различные препятствия, мучаясь и страдая. Не только морально, но, возможно, даже физически.
А что я знаю про любовь?
ДИРИЖАБЛИ
В темноте надо мной барражировал комар. Он пищал на одной нестерпимо тоскливой ноте.Я вспомнил своего друга – доктора Вадика Соломонова. Вот уже десять лет, как он живет в Германии, в замечательном, уютном, сплошь выложенном брусчаткой, городке Ратинген под Дюссельдорфом. Я всегда заезжаю к нему, когда навещаю родителей. В последнюю встречу он с полчаса сетовал на дирижабли.
– Они как будто специально летают над моим домом, – говорил он. – Грохот от них несусветный. Ну, просто зае…ли!
Я слушал и думал: «До чего же счастливый человек! Жалуется на дирижабли!»
Хороший дом, любимая жена, две милые дочки, высокооплачиваемая работа… Вот только дирижабли… Хорошо.
Вадик вообще образец для подражания. Он не пьет, не курит, жене не изменяет, на зиму улетает с птицами в теплые края.
ЛЮБОВЬ
Так вот, про любовь.Что я могу добавить к многотомным исследованиям на эту тему? Только жалкую щепотку собственного опыта. Так и его нет. За сорок лет не случилось ни разу! Правда, я обнадеживающе стартовал где-то в четвертом классе. Однако безответно. Зато страстно. Господи, я плакал от любви! Как я страдал! Бедный мальчик. Она была гречанкой из параллельного класса. Лена Николаис. Похоже, я выложился без остатка. Кажется, Михаилу Светлову принадлежит теория о том, что каждому мужчине на жизнь отмеряется ведро спермы. «Я уже начинаю соскребывать со стенок», – жаловался Светлов. Может, такая же история и с любовью. И я выплеснул на бедную девочку все, что было отпущено мне до гробовой доски? Целое ведро чистого любовного концентрата! Может, что-то еще осталось на стеночках?
Удивительно! Куда ни плюнь, всюду шатаются любовные парочки, целуются в подъездах, на лавочках, в метро, на задних рядах кинотеатров… Заглядывают друг другу в глаза, шепчутся, держатся за ручки, обнимаются…
Это блюдо есть в любом меню. Но на мне почему-то всегда заканчивается. Даже там, где работают до последнего посетителя. Что я могу написать о любви?
Где-то над ухом по-прежнему гундосил комар. Бывало, правда, мне казалось, что она где-то совсем рядом. Как, например, в случае с Машей.
ВЫСОКАЯ МОДА
Однажды меня пригласили на показ высокой моды две дизайнерши из Кельна. Эти дизайнерши – близнецы. Абсолютно одинаковые. Разговаривают на предельной громкости. Такое впечатление, что в детстве, по недосмотру родителей, обе проглотили по транзистору. Прилетели в Москву демонстрировать свои авангардистские шмотки. Я ничего не понимаю в высокой моде. По мне, так все это гадания на кофейной Гуччи.В общем, некуда было деваться – пришлось пойти. Надел самые старые джинсы, какую-то майку и пошел. На показ высокой моды. В Кремль. Публика как на подбор. Мужчины все до одного педерасты. Женщины не лучше – любимое развлечение на досуге перебирать брильянты.
Я стоял у стеночки с банкой колы – наблюдал за всей этой вакханалией и тут заметил у входа Машу. Я, конечно, не знал тогда, что ее так зовут. Но догадаться было бы не сложно. Меня просто тянет к Машам. Это какой-то рок, честное слово. Или просто в стране перепроизводство женщин с таким именем?
Короче, я ее увидел. Красивую. Не такую, знаете, журнально-глянцевую, многотиражную, как Барби. По-другому красивую: с тонким длинным еврейским носом, томно-припущенными веками и очень живописным ртом. Когда верхняя губа толще нижней – это очень сексуально. По крайней мере, мне так кажется. Что еще: пепельного цвета волосы до голых тонких плеч, трогательные ключицы. Все остальное задрапировано длинным черным облегающим платьем.
Девушка стояла у дверей, и каждый второй из входящих здоровался с ней, а каждый третий – целовался. Мне тоже захотелось снова зайти и поцеловаться с этой очаровательной девушкой. Но я не отважился. Я смотрел на нее из-под стены и думал: до чего же бывают непохожие на меня люди. Их все знают, и они знают всех. Мой же круг знакомых… Не уверен даже, можно ли из такого количества знакомых составить круг или какую-то другую геометрическую композицию. Хотя и прожил я на свете лет на десять дольше Маши. Правда, в другом городе. Но и в том городе я никогда не был настолько популярен. Можно себе представить, сколько вокруг нее увивается разных типов. Так что я сразу вычеркнул себя из этого списка – не люблю стоять в очередях. Но тут же отступил и подумал: «А вдруг меня-то как раз ей и не хватает?» Да только как она об этом узнает? Это разве что, если я подойду к ней и скажу: «Здрасьте! Я вам нужен. Вы просто еще не знаете, что это именно я. Может, даже не знаете, что нужен. Но поверьте, это я. И я вам нужен».
СВЕТСКАЯ МАША
На следующий день ко мне пришли близнецы и стали галдеть в две свои иерихонские трубы про показ, про успех, про прессу… (Ну, я уже говорил, что у барышень не работают регуляторы громкости.)И спрашивают о моих впечатлениях. Я говорю:
– Там, у входа, стояла девушка. Очень симпатичная.
Они:
– Какая девушка? Опишите.
Я описываю. И они тогда орут:
– Так это же Маша! Это она нас сюда, на показ, и вытащила. Мы же у нее и живем!
И тут я понимаю, что раз они живут у Маши, значит, у меня есть ее номер телефона. Потому что близнецы давали мне свой телефон в Москве.
– А она замужем? – интересуюсь.
– Нет, – говорят. – Но Маша девушка очень светская. Надо соответствовать.
Как-то с сомнением они это сказали. Мне даже обидно немного стало. Наверное, всем очевидно, что я – человек совсем не светский. Я и правда редко выхожу в социум. Живу «анахоретом», как писал Пушкин про Онегина. Редко тусуюсь. Потому что чувствую там себя не в своей тарелке. А для тусовки крайне важен принцип подобия. Если хочешь быть своим, к примеру, среди сивучей, будь таким же толстым, лежи, толкайся, фыркай, кричи дурным голосом, как другие сивучи. Скоро они к тебе привыкнут и будут держать за своего. Хотя ты и отличаешься от них.
Через несколько дней звоню Маше. Знаю, что близнецы уже уехали и, стало быть, она сможет поговорить со мной спокойно, а не под канонаду из двух крупнокалиберных орудий. Но не тут-то было – автоответчик. Я не нашелся, что сказать, и положил трубку. Перезвоню, думаю, завтра. Но и на следующий день, и через неделю все повторилось.
Я простирался своим энергоинформационным полем, я тянулся к ней мысленной волной. Я пытался понять, ощутить родство наших полей, наших душ. Я напрягал мыслительные центры и чувственные рецепторы. Ах, Маша-Маша! А я так надеялся, так надеялся…
РАНДЕВУ
Короче, застал ее через месяц. Обрадовался, что услышал живой человеческий голос! Даже сразу не сообразил, что сказать. А на том конце провода радости не было. Только какое-то невозмутимое спокойствие.– Я, – говорит, – на месяц уезжала в Нью-Йорк.
В общем, уговорил ее встретиться в кофейне. Пришла. Вблизи она мне понравилась чуть меньше. Но все равно – симпатичная. Я заказал эспрессо, а она – капучино. А капучино был присыпан сверху корицей. И эта корица прилипла к ее верхней губе, которая, как я уже говорил, у нее толще, чем нижняя. Что, собственно, меня особенно привлекает в женщинах, но об этом я тоже, кажется, уже говорил. И я так умилительно наблюдал за этой корицей, потому что Маша сразу стала похожа на девочку, измазавшуюся в шоколаде. Помолодела моментально лет на двадцать.
Сидим, разговариваем, пьем: я – эспрессо, она – капучино. Она мне про Нью-Йорк, я ей про Ростов-на-Дону. Вроде все нормально, но я ощущаю, что напрягаюсь как-то внутренне. Никак не могу расслабиться.
И тут понимаю, что все, что я рассказываю, и все, что только могу рассказать, ей не интересно. И то, что я чувствую, и только то, что еще могу почувствовать к ней, ее не волнует. Не знаю почему. Такое ощущение, что все ее эмоции находятся в сплошной новокаиновой блокаде. И еще замечаю, как меня начинает раздражать эта корица на верхней губе, пусть даже она и толще нижней, а все равно раздражает. «Как же, – думаю, – можно не чувствовать, что у тебя корица прилипла к верхней губе?»
На прощанье я сообщил ей, что должен на недельку улететь по делам в Венецию. И еще зачем-то сказал:
– Вы меня, Маша, дождитесь, хорошо? И новых романов не заводите.
И она первый раз, наверное, улыбнулась и спрашивает:
– А что со старыми делать?
ПРОТИВОПОКАЗАНИЯ
Интересно, если бы она сейчас была рядом со мной – в постели, смог бы я уснуть без снотворного? А может, лежал бы и напрягался – боялся разочаровать ее своим храпом? Или еще чем-нибудь?Я думаю, у этой Маши тоже полно противопоказаний, как у моего снотворного. Так что не известно еще, что лучше: с Машей или без Маши. Не зря говорят: одно лечишь – другое калечишь.
Хотя иногда бывает очень приятно обнять перед самым сном какую-нибудь барышню, уткнуться носом ей в плечо. Но если сразу не уснешь, а будешь так лежать какое-то время, то почувствуешь, как теплеет под твоей рукой ее тело, а еще чуть позже становится влажным и даже липким. И тогда передвигаешь руку на какой-нибудь другой, более прохладный участок. Но тут уже ее волосы начинают щекотать тебе нос, и ты понимаешь, что надо бы отодвинуться, перевернуться на другой бок и спокойно заснуть одному.
Я привык спать один. Храпи себе на здоровье – никто тебе слова не скажет. А то спал я недавно с одной девушкой, так она меня раз десять за ночь будила только за тем, чтобы сообщить: «Миша, ты храпишь». Она всю ночь это твердила, как сумасшедшая. Как будто я сам не знаю. Вроде она мне какую-то важную информацию хочет донести. Главное, одну и ту же фразу талдычит и талдычит: «Миша, ты храпишь. Миша, ты храпишь…» Не удосужилась даже слова местами поменять, чтобы не так однообразно звучало.
Утром уехала, даже не позавтракав. Хотя я предлагал. Даже кофе не выпила. Убежала. С тех пор я ее не видел. Да я и сам не искал с ней встречи после всего случившегося.
РУАНДА
Все говорят: надо найти свою вторую половинку.А где ее искать, не говорят.
Моя вторая половинка живет в Руанде.
И поэтому я один.
И хожу в неподшитых штанах.
И нервы мои расшатаны, разношены, как башмаки в прихожей, и чуть что – истошно скрипят.
И в зубе у меня дырка.
Кариес, а может, и пульпит.
И в душе ощущаю какую-то полость.
Ничем не заполненную пустоту.
А все потому, что я здесь, а она – там.
В Руанде.
Она меня не знает.
Не знает, что я тут.
Даже не догадывается.
Я тоже не догадывался.
И вдруг так отчетливо понял.
Прозрел, как будто.
Провел рукой по холодной простыне рядом…
И сразу же понял.
Она там.
В Руанде.
Она бредет по саванне, по острой траве.
В небе над ней – огненный ком солнца.
Она бредет по саванне и плачет, но слезы не успевают скатиться в траву.
Они испаряются на ее смуглых щеках, превращаясь в соль.
Эта соль по мне, такому далекому, такому родному, в неподшитых штанах…
И я, подпирая глазами потолок, лежу, пронзенный этой мыслью.
И потолок выкрашен в стерильный цвет одиночества.
Языком ощупываю дырку в зубе.
Лежу и чувствую себя упавшим на спину жуком с беззащитно оголенным брюшком, тщетно силящимся перевернуться.
Как же это я раньше не догадался, что она там?
В Руанде.
Отчего же так устроена наша жизнь: к нам тянутся одни, а мы – к другим.
И все несчастливы.
Только одни здесь, а другие где-нибудь там…
В Руанде…
Мучительно засыпая без снотворного и Маши, мое затуманенное сознание силилось строить планы на завтрашний день. Оно намеревалось протиснуться к вокзальному окошку с надписью «Касса» и приобрести билет до Руанды. Потом, опомнившись, приняло решение лететь самолетом. Отчаянно сражаясь со сном, оно пыталось соотнести имеющуюся в наличии сумму с гипотетической ценой билета до Руанды. Затем, спотыкаясь и едва волоча ноги вдоль извилистых дорог головного мозга, выясняло невесть у кого: нужна ли виза в Руанду? Есть ли у нас с Руандой дипломатические отношения? В результате обессиленное рухнуло и заснуло где-то в мягких складках серого вещества.
АВТООТВЕТЧИК
Утром меня разбудил телефон. Я не нашел в себе сил снять трубку. Включился автоответчик. Мой противный голос произнес:– Здравствуйте, с вами говорит автоответчик. Вам представилась редкая возможность быть услышанным. Сконцентрируйтесь. Отдышитесь. Из всего того, о чем вы хотели бы сообщить, постарайтесь вычленить самое главное. Не надо прыгать с темы на тему. Избегайте деепричастных оборотов. Будьте лаконичны. Начинайте сразу после длинного гудка. После того как выскажетесь, можете принять душ, выпить стакан горячего чаю с вареньем и с чувством исполненного долга лечь в постель. Спасибо. Спокойной ночи.
После непродолжительной паузы раздался уже до боли знакомый густой бас:
– Пошел в жопу.
Это уже было похоже на диалог. Я пытался снова заснуть, но меня стали тормошить различные предположения относительно этого странного абонента. «Может быть, – думал я, – ему просто не нравится запись на автоответчике? Мне она тоже не понравилась». Я лежал и вспоминал предыдущие. Все они были какими-то хамскими, с претензией на оригинальность.
Например, такое:
«Здравствуйте. Если вы сознательно набрали мой номер, то это означает, что вы на правильном пути. Постарайтесь никуда не сворачивать. Особенно после длинного гудка паровоза. Закройте глаза и прислушайтесь к внутреннему голосу. Повторяйте за ним все – слово в слово, после чего вежливо попрощайтесь с родными и близкими и больше никуда не звоните».Или вот:
«Здравствуйте. Сейчас с вами никто не может поговорить. Собственно, с вами давно уже никто не может разговаривать. Но не отчаивайтесь, – у вас есть возможность поговорить с автоответчиком. Постарайтесь сделать это корректно, чтобы хоть он выслушал вас до конца».Помню, было еще такое:
«Здравствуйте. С вами говорит автоответчик. Если у вас уже есть резиновая женщина и безалкогольное пиво, то вас это не должно смущать».Откуда во мне столько пренебрежения к людям? Странно, что меня не посылали до сих пор. Я вполне этого заслуживаю.
Приступ самоуничижения длился достаточно долго – все время, пока я лежал в постели. Я представлял себя маленьким, злым и одновременно трусливым тойтерьером с выпученными глазками, бросающимся на прохожих из-за угла и тут же скрывающимся за длинным гудком автоответчика. Такие гадкие собачонки обычно заводятся у вредных, жилистых старух. И моя старуха где-то здесь. Взяла свою клюку и потащилась в магазин или аптеку. Скоро она вернется. Скоро я услышу ее шаркающие шаги. Вот на подушке ее седые волосы. У нее лезут волосы. Иногда я достаю из водостока в ванной целые пряди седых волос.
СОЛНЦЕ ВЕНЕЦИИ
Сорокалетие поджидало меня в Италии. Встретились мы холодно, несмотря на тридцать четыре градуса в тени. Оно приветствовало меня невнятными итогами, сомнительными перспективами и первыми признаками облысения.В последнее время я стал обращать внимание на лысеющих мужчин, присматриваться к различным фасонам лысин – примерять их на себя. Вариантов множество. Мне не нравится ни один.
Первый раз встречал свой день рождения не в Ростове-на-Дону, а в Венеции. Вообще, это чудо, когда человек из Ростова-на-Дону попадает в Венецию… Да хоть бы и из Москвы. И первое желание, которое тобой овладевает, – порвать на мелкие кусочки и выбросить обратный билет.
Кажется, что сорок лет прожиты не в том ландшафте, не в той окружающей среде, не в тех декорациях. Не так. Понимаешь, ЧЕГО тебе так не хватало все эти годы.
Но когда приносят счет за пару чашек кофе, выпитых на Сан-Марко среди голубей, музыкантов и озирающихся туристов, решаешь все-таки подобрать и тщательно склеить обрывки.
Нет, здесь нельзя жить постоянно. Потому что – куда тогда выезжать? Ведь иногда куда-то надо выезжать. Даже из Венеции.
Город на воде – это сказка. Можно ловить рыбу из окна собственной квартиры. А еще лучше – из офиса, на вечерней зорьке, к концу рабочего дня, когда особенно клюет. Сесть на подоконник, свесив ноги над водой, и смотреть на поплавок, на разукрашенные гондолы, похожие на детские игрушки в ванной, когда купается мой сын. И слушать, как плещется по воде, по каналам, переливаясь на солнце, итальянская речь. «Буона сьера, синьорина. Буона сьера».
Недвижимость на ускользающей воде. Будь я мэром Венеции, непременно бы ввел государственную монополию на борьбу с домовым грибком. Крыши домов и стены покрыты благородной патиной, как фамильное столовое серебро.
Город на воде. Переплюнуть этот замысел можно, только построив город на небесах. Может, и есть такие в раю, и мы отправимся туда когда-нибудь. Вот уж точно – без обратного билета. Надеюсь, кофе там не очень дорог.
Венеция слишком красива для одного. Ее хочется непременно с кем-то разделить. Или хотя бы позвонить какому-нибудь знакомому или знакомой и сказать:
– Я сейчас в Венеции, сижу на Сан-Марко. – И чтобы это не выглядело хвастовством, добавить: – Ты не могла бы положить пятьдесят долларов на мой телефон?
– Почему ты звонишь, только когда тебе что-нибудь надо?
– Не волнуйся, – успокаиваю, – я даже к Богу обращаюсь исключительно в этом случае.