Михаил Рагимов
Волхвы скрытной управы. Щит

Книга
   «Я пишу эти строки тебе, потомок! Не знаю, умеет ли ваша наука датировать документы. Если нет – подождите, такие методы обязательно появятся в будущем. И будущем не столь далеком. Какая-нибудь тысяча лет после моей смерти, и появятся. Тысяча лет – миг на фоне истории. Могут возникнуть и раньше. Но это в том случае, если наша экспедиция оказалась удачной. И мы сумели сделать, что хотели. А нашим потомкам посчастливилось не растерять полученное.
   А пока ты можешь просто прочитать мои записи. Не поверишь – хотя бы сохрани их для будущего. Когда-нибудь каракули старика сильно помогут историкам. Или, наоборот, окончательно запутают. Не знаю. И знать не хочу. Это будет уже ваша жизнь, а не наша. И не моя.
   Я слишком стар, чтобы видеть будущее. Да и в молодости не умел. И никто из наших не умел. Мы не предсказывали события, мы поворачивали историю, куда нужно нам, а не «исторической неизбежности».
   Кстати, советую сначала убедиться в древности рукописи. Убедиться до того, как продолжишь читать дальше. Иначе ты не поверишь. Боюсь, и узнав истинный возраст, не поверишь. В таком случае прошу об одном – не выбрасывай, а передай тем, кто сможет проверить. Проверить и поверить. Надеюсь, что-то из наших вещей сбереглось до ваших дней, и археологи уже сломали сотни копий, пытаясь объяснить необъяснимое. Попробую немного облегчить задачу. Всегда был добр к ученому люду.
   Время неумолимо. И бежит, без устали наматывая путь часовой стрелки… Без малого девяносто прожитых лет за спиной. И одиночество. Нет, я живу не один. Мои внуки и правнуки многочисленны, сильны, уважаемы и являются одной из опор великокняжеского престола. Так что я не отшельник и не затворник. Я – последний из русинов. Последний из тех пятидесяти двух человек, что в лето 6447-е от сотворения мира пришли на земли вятичей.
   Ваши историки, подозреваю, не раз в пылу полемики доходили почти до поножовщины, выясняя, кто мы и откуда взялись. Ученые – люди горячие. Зря они это. Нож в печень – не аргумент. Если в переносном смысле. В прямом, наоборот, самый лучший. Так было всегда. И в наше время тоже. В оба наших времени.
   Интересно, сколько экспедиций искало древнюю страну, из которой пришли князь Ярослав и воевода Серый со соратники. Ты, читающий эти записи, достучись до высоких кабинетов, скажи им, чтобы перестали разбазаривать силы и средства. Не стоит мелким бреднем проходить север Урала и просторы Сибири. Хотя у вас эти земли могут зваться другими именами. Неважно, где бы ни искали, ничего не найдут. То, что ищут, находится не там и не тогда. Главное – не тогда. Все началось в далеком тысяча девятьсот девяносто первом году от рождения Христа. Да, потомок, я не оговорился. Мы считали года не от Сотворения Мира и не от Взятия Царьграда. Мы вели счет времени от рождения Христа. Если не знаешь, кто это – больше наша слава. Мы сумели и это. Впрочем, неважно. Важнее, что все началось через тысячу пятьдесят два года после нашего появления в Кордно. Или перед? Никогда не мог добиться чеканной четкости фраз и определений…»

Кордно, лето 782 от взятия Царьграда, травень

   Высокий крепкий мужчина оторвался от чтения старинной книги. Закрыл том, затянутый в потрепанную кожу. Уперся взглядом в левый верхний угол горницы. В клуб паутины, раз за разом пропускающий мимо себя веник и ставший изрядным пылесборником. Усмехнулся, мотнул давно не стриженной головой. Как относиться к этому документу? Рукопись хранится в роду с незапамятных времен. По крайней мере именно так дед говорил. И нет никаких оснований подозревать его в дурацком розыгрыше. Не тот человек. Но…
   Хочется подозревать, и ничего с этим не поделаешь. Слишком все явно указывает на шутку. Глупую и непродуманную. Многое, очень многое не укладывается в единую картину. Язык совсем не архаичен. Очень близок к нынешней разговорной речи, хотя заметны и различия. Отдельные слова просто непонятны. Похоже на заимствования из других языков. Неизвестных, между прочим, языков. Или так «удачно» подобравшиеся слова из забытых говоров? И написание букв чуждое. Сейчас пишут иначе. И раньше тоже писали не так. Но все понятно, стоит лишь приложить немного усердия. А вот содержание…
   Читавший не увлекался фантастикой. Тем более стародавней, вышедшей из-под пера неведомого автора за много лет до его рождения. Но привыкший к аналитическому мышлению ум отказывался воспринимать книгу как художественное произведение. Слишком много мелочей, которые просто невозможно выдумать. И из мелочей выстраивалось такое…
   «Ладно, – подумал Буривой Володимиров Лютый, старший волхв[1] Скрытной Управы Великого Князя, – прочитаем, проверим подлинность. А там и решим, что делать. Вот же удружил дед напоследок. Можно подумать, у меня мало работы. И паутину надо бы убрать. Не терем, а свинарник!»
Книга
   «Не знаю точно, как все это начиналось. Кто решал и о чем думали. Не знаю. Не доводили до нашего сведения. Не тот уровень допуска, как не раз говорил воевода Серый.
   Краткий курс нашей истории и политическую карту мира я к рукописи приложил. Записал все, что сумело задержать рваное решето моей памяти. Надеюсь, не зря изводил измученный старческим слабоумием мозг. Информация сохранится. Что написано пером, не выжжешь и «Шмелем». Это уже не воеводы любимая присказка, а инструктора по прозвищу Буденный. Вот и проверим очередное его утверждение. Листы укреплены специальным составом, да и не бумага это, что-то высокотехнологичное. Буденный на моей памяти не ошибся ни разу. Не умел, наверное.
   Да, если что-то останется туманным и неясным – прости, потомок. Мы были слишком малы, чтобы до последней крупинки знать и понимать, что с нами делают. Сироты, в большинстве своем. Четыре-пять лет от роду. Знали мало и понимали лишь кое-что. Но слушать умели. Как и замечать мелочи, вычленяя важное.
   Нас собрали, подготовили, продумали до последнего кольчужного колечка все детали. Мы не видели организаторов. Не знали имен. Разве что сильно позже. И далеко не всех. Впрочем, нетрудно догадаться, кем они были… Потомок, прошу тебя. Если над тобой чистое небо – помни о них. О последних солдатах погибшей страны».

Москва, год 1991 от рождества Христова, май

   Майское солнце ярким светом заливало улицы Москвы. Лето только пришло в столицу, но уже вовсю заявило о вступлении в свои права, заставило москвичей и гостей столицы сменить форму одежды. Стройные девичьи фигурки в легких открытых платьях притягивали взоры, заставляя забыть о делах, плюнуть на опостылевшую работу и бежать туда, на улицу, где лето и праздник…
   Но в кабинет на третьем этаже ничем не выделяющегося здания в одном из старых кварталов города лето не проникало. Впрочем, и зима мало касалась здешних обитателей. Препятствием служили вовсе не тройные стекла или тяжелые шторы, принимающие в себя жар лета и холод зимы. Не было штор. И окон не было. Ни одного. Кабинет находился в самом центре этажа. И вовсе не по прихоти проектировщика. И к НИИ «Гипротрансмаш», чья вывеска красовалась на облупившейся краске фасада, хозяин кабинета не имел ни малейшего отношения. Хотя, если брать во внимание только внешний вид, вполне мог сойти за начальника лаборатории или главного инженера проекта: недорогой опрятный костюм, ничем не примечательное лицо, задумчивый взгляд серых глаз.
   Впрочем, определение было не так далеко от истины. Генерал-лейтенант Кубенин техническими проектами, действительно, занимался. Правда, немного другими проектами, далекими и от «транса», и от «маша». И уж тем более от «гипро».
   Сейчас он сидел за столом, прихлебывал чай, придерживая ложечку, и временами поглядывал на гостя, профессора Артюхина. Ученый своим двухметровым ростом, размахом плеч и рельефной мускулатурой, которую даже не пыталась скрыть «ковбойка», очень выбивался из привычного образа кабинетного затворника. А перебитый нос и пара малозаметных шрамов на лице заставили бы знающих людей понимающе хмыкнуть. Мужику полтинник чуть ли не завтра, но не так много молодых найдется, кто с профессором пободаться решит. На фоне невысокого, поджарого, словно гончая, генерала Артюхин смотрелся особенно внушительно.
   Впрочем, беседа шла в научном учреждении, и содержание ее вполне соответствовало месту, разве что периодически перепрыгивая на политику. Хотя за несуществующими окнами почти все разговоры шли именно о политике. Время такое.
   – С учетом того, что сейчас творится в стране, – говорил генерал, – рассмотрение вопроса сугубо в кругу нашей конторы было не правильным, а очень правильным. А сегодня о секретности придется думать еще серьезней. Власть может в любой момент смениться. Думаю, развал страны – дело времени. И тут же «власовцы» полезут с прочими «бандеровцами».
   – Считаешь, референдум сохранению не поможет? – грустно усмехнулся ученый.
   – А ты?
   Артюхин усмехнулся еще раз. Кубенин продолжил:
   – Очень сомневаюсь. Танки на площади помогли бы. Или Наполеон с артдивизионом, не боящийся рубануть картечью. Танки будут. И пушки будут. Наполеона не будет. Язов мог бы, но не решится. Он мужик умный, но не хочет второй Гражданской войны. Дальше пойдет только хуже. Болтуны у власти, желание большинства населения богато жить и не работать, полный коллапс экономики. А следом уничтожение армии и силового аппарата. Целостность России сохранить, надеюсь, удастся. Всякие Сибирские республики – похмельный бред отдельных придурков, не умнее баек о введении ооновских войск. Но все остальное – безнадежно. Прибалты радостно убегут, среднеазиаты вернутся в ранний феодализм. Не столь радостно, но не могут они без плетки жить. Наш отдел скорее всего тоже медной посудой прихлопнется. И дураку понятно, что такое развитие событий нас совершенно не устраивает. Но противопоставить ему ничего не можем. Единственный вариант – залить страну кровью. Чего я тоже не хочу. И тут твоя авантюра выходит на первый план. По сути – единственный шанс.
   – Угу. Только до ближайшей «точки» шестнадцать лет, – Артюхин совершенно не по-профессорски цыкнул зубом. – А это срок, как ни крути. Их еще продержаться надо! Особенно, как сам говоришь, если «контору» накроют тазиком и кувалдой сверху треснут. Для звона. И не забывай, не просто продержаться надо, работы непочатый край. А идейность и вера в свою нужность ресурсы заменяет плохо. Отвратительно заменяет, если между нами.
   – Не замполитствуй, – поморщился Кубенин. – Мы тут тоже не ширинкой щи хлебаем. Провели «пионерлагерь» как зону для особо опасных. Притом якобы для бывших «оборотней в погонах». Местечко подобрали соответствующее. Чуть ли не десяток пересадок, если из столицы. Или вертолетом. А зимой – только на белых медведях. Ни один «демократ» не согласится столько задницу квадратить. Подобное заведение быстро не прикроют. Сажать «гуманисты» будут куда больше, чем сейчас, так что сокращений пенитенциарных заведений ждать не приходится. А если и начнут урезать, то с больших зон, они средств побольше жрут. И на твое место уж точно никто не позарится.
   – Угу, – буркнул Артюхин, явно не разделявший энтузиазм собеседника, – плохо ты наших «кривозащитников» знаешь. В любую дыру пролезут. Да и быть такого не может, чтобы все проверки мимо шли!
   – Батенька, – снова скривился генерал. – Не учите папу любить маму. Все вам не так, геноссе прохффесор. Не будет ни проверок, ни зэков. И по бумагам все чисто будет. Если все пойдет даже по минимальному сценарию, то заводы бесследно пропадать будут. С авианесущими крейсерами в придачу. А ты все паникуешь. Любой ученый должен быть немного сумасшедшим! И бояться только куратора!
   – Ладно, – согласился профессор, – все равно по прикрытиям лучшие спецы у тебя. Там хоть какая-то инфраструктура есть? Или по вашему чекистскому обычаю, землянка в три наката посреди заснеженного поля, да и ту самому рыть надо?
   – Землянка в три наката существует только в песнях. Это тебе не блиндаж. Юрки Веремеева на тебя нет, шкура гражданская, – Кубенин улыбался и тихонько барабанил пальцами по столу незнакомый Артюхину ритм. Судя по всему – марш. – «Огонька» перечитал на ночь? Про кровавых последышей Лаврентия Палыча? Нормальная там инфраструктура. Своя электростанция. Теплицы. У жилых помещений стены в метр толщиной, сортиры теплые. С кафелем и финскими унитазами. А чего не хватает – завезем. Не так много надо. Икры не обещаю – сами наловите. По существу вопросы какие остались? Персонал, насколько знаю, подобрали?
   – В основном, да. Хотя кое-какие пробелы еще есть. Тут твои осведомители правы, – не сумел удержаться от подколки профессор. – В первую очередь подобрали детей. Беда с другой стороны подкралась. С главным педагогом проблемы. Нужен директор «пионерлагеря с соответствующим уклоном».
   – Ты будешь удивлен, Коль, – ответил генерал, – но кровавая гэбня умеет не только интеллигентов баржами топить. Вот, посмотри.
   Кубенин наклонился, пошуршал в ящике стола и протянул собеседнику увесистую папку сантиметров двадцать толщиной. Артюхин взвесил ее на ладони и скептически глянул на собеседника.
   – Тут не один час читать надо. Может, вкратце обрадуешь? Тезисно, так сказать.
   – Можно и вкратце, – не стал противиться генерал. – Наш будущий директор «детского сада особого назначения», старший лейтенант Волошин Сергей Иванович. Шестьдесят пятого года рождения. Что отец, что мать – наши «штатники». Погибли при исполнении, как раз парню пять лет было. Воспитывался… ну, ты понимаешь, где. Под погоном с восемьдесят восьмого, хотя разовые задания выполнял и раньше. Парень помешан на «холодняке». Притом не только ножи, но в сферу интересов входит и длинное. Мастер спорта по современному пятиборью и стрельбе из лука. Кандидат в мастера по лыжам и спортивному ориентированию. И еще кое-что по мелочи. Ну как?
   – Заманчиво. Не жалко такого кадра отдавать?
   – Жалко. Но придется. Любая жадность имеет рамки. А у Волошина сын, четыре года. Оставлять не с кем. С собой таскать не будешь. А бабушек-дедушек нет. Не сложилось. А у тебя – можно. Даже желательно.
   – А жена? – тут же уточнил, почуявший недоговоренность Артюхин.
   – А вот тут второй момент. Нет жены. Погибла. Вернее, убили. С полгода назад. Может слышал, была такая ОПГ: «филевские»?
   – Помню такую, в газетах даже писали.
   – Забудь. Нет ее больше. Захватили бабу красивую на улице. Увезли и покуражились по полной. Это и была Серегина жена. Менты даже искать отказались, сам знаешь, как они теперь работают. Серега сам нашел.
   – Несмотря на приказ? – недоверчиво крутанул головой профессор.
   – А не было приказа. Не отдавал я его. Можешь даже считать, что не посмел. Шума большого после того не было, милиции намекнули, что надо было раньше рвение проявлять. Да и сам знаешь, что в МВД творится. Но Серега засвечен, немало найдется людей, что прикинут хвост к носу. И сделают соответствующие выводы. А поскольку сейчас время смутное, то вытащить историю могут в любой момент. Или подсказать тем, кто будет рыть. Так что ему лучше с концами исчезнуть. Вместе с сыном. Думаю, даже несчастный случай организуем.
   – Он адекватен?
   – Вполне. Можно подумать, ты в такой ситуации повел бы себя иначе. А, профессор?
   – Пожалуй, нет, – согласился Артюхин. – Точно так же, разве у твоего парня возможностей больше. И умений.
   – Не прибедняйся. Изучи дело подробно, там много интересного есть. И про возможности, и про умения.
   – Ладно, просмотрю. Про личные впечатления не спрашиваю: раз рекомендуешь, значит, не сомневаешься.
   – Не сомневаюсь. А что не спрашиваешь, зря. В деле не все есть. Самое главное: Волошин своих не бросает. Никогда. Старая школа. У него прадед еще с Феликсом Эдмундовичем ЧК поднимал. Когда закончится проект, пацанам будет лет по двадцать. А старлею только сорок два.
   – Думаешь, пойдет с ними? Тогда, минимум, майору!
   – Уверен. Причем сам пойдет, не по приказу. А насчет званий, сам присвоишь. За шестнадцать лет дослужится. Читай, выносить дело из кабинета не дам.
   Артюхин покрутил головой и углубился в чтение, переворачивая листы, слюнявя палец. Не отучили в детстве от дурацкой привычки…

Кордно, лето 782 от взятия Царьграда, травень

   – Ярослав? Здрав будь, дружище!
   – И тебе хворями не одолету бысть, волхв. О своих летописях интересуешься?
   – А то!
   – Готово все. Держи, – начальник управы знатцев, ехидно усмехаясь, выложил на стол внушительную стопку бересовых листов.
   Буривой оценил толщину стопки, задумчиво почесал затылок:
   – А если в трех словах?
   – Можно и в трех, что уж! Русь, русские, князь, – не скрываясь, засмеялся знатец. – А если без смеху, а всерьез, то слушай меня сюда, говорить буду здесь. Все, что ты принес, – очень древнее. Времен князя Игоря. Или Рюрика. Но есть много непонятого. Материал, на котором сделаны записи, нам неизвестен. Это береса[2], но состав несколько отличается от современного. Хотя уровень изготовления – современный. Понимаешь, в чем бред? Эту бересу могли сделать только через семьсот лет после написания! То есть соответствует содержанию. В заключениях все есть. Мой ученый люд, пока твою книгу изучал, чуть друг друга не поубивал. Правда там про поножовщину написана, ой правда.
   Буривой быстро пробежал глазами по выдернутому наугад листку, тут же утонул в мудреных терминах и засунул бересу обратно.
   – Сам-то хоть прочитал? Или, как обычно, на младших по званию и выслуге лет скинул?
   – Прочитал, обижаешь! Люблю фантастику. Где ты раздобыл это чудо?
   – Не поверишь. Дед вручил перед смертью. Хранится в нашем роду чуть ли не со времен основателя. И не знаю, как относиться. Деду верю, но…
   – Да, твой дед не был любителем розыгрышей. Откроешь расследование? Да, чуть не забыл. Там самая нижняя – запрос на открытие дела… Чтобы ты в документах утонул, сволочь! – старое дело, еще годов десять назад произошедшее, до сих пор служило любимой темой, когда требовалось почесать языки.
   – Сам такой. Кто винен, что Любаве скрытни[3] более нравятся, нежели знатцы[4]? А что насчет дела, так считай, уже. Для обоснования твоего изыска хватит.
   – Кто бы сомневался, мы, чай, не тевтоны дикие. У нас все по запросу сугубо. Без запроса даже до ветра не сходишь! – недовольно буркнул Ярослав.
   – И тебе Даждьбог в помощь!
   Вернувшись в свою служебную горницу, Лютый выложил на стол пустую папку с типографской надписью «Дело №____», вписал номер и подшил свежее, только написанное постановление на расследование и документы, выданные знатцами. Изучение странной рукописи, испокон веку хранившейся в роду Лютых, приобрело официальный статус.
Книга
   «Я плохо помню жизнь до Проекта. Родителей мы не знали. В наших делах записано, что мать умерла родами, не выдержав нас троих. Странно, в те годы медицина достигла приличного уровня, и подобная смерть была редкостью. Возможно, нам просто не повезло. Отец отказался от детей, не решившись взвалить на себя такую обузу. Нам была уготована жизнь бездомных сирот, если бы не прадед. Как он в семьдесят с лишним решился взяться за воспитание троих младенцев? Как удалось добиться разрешения? Загадка, ответа на которую я не знаю. Но дед сумел, подарив нам четыре года нормальной жизни до своего инфаркта. Очень важных года, первых в нашей жизни.
   Моя память сохранила образ крепкого сухонького старика с неизменной доброй улыбкой на губах. Его биографию я узнал незадолго до Выхода. Фронтовик старой и страшной войны, мы знали ее как Великую Отечественную, а вам лучше не знать вовсе, дед трижды терял семью. Родителей и братьев во времена лихолетья. Жену, двух сыновей и невестку в автокатастрофе. И внучку. Из-за нас, правнуков. Или врачей. Прадед не разбирался и не искал виноватых. Наверное, он знал, что осталось недолго, и спешил подготовить несмышленышей к жизни в жестоком окружающем мире. Мы постоянно куда-то бежали, где-то прыгали, лазали по каким-то развалинам, стучали кулаками по мешкам… Прадед всегда был рядом. Пока изношенное сердце выдерживало заданный детям темп. Всего четыре года.
   Не знаю, что было бы, попади мы в детдом сразу после рождения. Наверное, очень тяжело. Дети слишком жестоки, чтобы щадить друг друга, и только очень сильные способны выжить в этой стае. Но мы попали туда четырехлетними. Втроем. И после школы прадеда. Нас немедленно решили проверить на прочность. Их было больше. Они были старше. Но не умели ни драться, ни, что еще важнее, терпеть боль. И поле боя осталось за нами. Достаточно убедительно, с тех пор не лезли. А нам никто не был нужен. Мы хотели назад, к деду. И, не желая принимать факт его смерти, все крепче и крепче держались друг за друга.
   Собственно, та первая драка – единственное четкое воспоминание о детдоме. Кроме того момента, как нас забрали в Проект. Тогда нас впервые попробовали разлучить…»

Подмосковье, год 1991 от рождества Христова, июль

   Старенький «пазик», нещадно пыля и подпрыгивая на ухабах, пробирался по дороге, которую и проселочной назвать не поднималась рука. Так, направление, на котором деревья не так густо растут. Волошин нехорошими словами поминал про себя матерей строителей и районного начальства. Могли бы и получше тропку проложить. К детдому ведь идет, а не к садовому товариществу учителей и медработников. За каким хреном его вообще засунули в такую глушь? Ясно, что никто из нормальных преподавателей сюда не поедет. Особенно если учесть размер педагогических зарплат. Разве что совсем бездари и неучи. Вот и поналезло всякое охвостье… Неудивительно, что там творится такой бардак…
   Да и ладно. Пусть Министерство образования думает. Его задача совсем другая, уже почти выполненная. Полтора десятка детей трясутся в салоне автобуса. Почти всех собрал. Остальные или уже на месте, или подвезут в течение ближайших дней. Самолет сегодня ночью. Дальнейшие сборы осуществляться будут уже без него. Его дело теперь – с детьми работать. И сын рядом. Хоть и погибли мы с ним официальным образом. Неутешные сотрудники провели опознание Волошина Сергея Ивановича. С чем Андреева Сергея Петровича несколько позднее и поздравили…
   Сергей покосился вглубь салона. На задних сиденьях плотной кучкой сидела причина, по которой бедному автобусику приходится кряхтеть полумертвым мотором на этой «терке». Близнецы Холаневы. Два брата и сестра.
   Пока забрал, чуть директрису не убил. Никогда на женщин руку не поднимал, а тут прямо взъелся. Да и сама виновата. Не стоит детей бандитами называть. И воспитатели должны быть приятными людьми с добрыми глазами, а не громилами нерусской наружности… И с малыми общаться уметь.
   Сергей же мигом договорился с близнятами, хоть и не педагог ни разу. Просто по-человечески спросил, из-за чего сыр-бор разгорелся. По-человечески! Ключевое слово.
   А если ты вместо нормального разговора предпочитаешь применять силу, то не удивляйся, если в твою голову прилетает цветочный горшок. Хоть и брошенный слабой детской ручкой, зато большой и из окна второго этажа.
   Да и не такие уж слабые у Холаневых ручки. Швабра в руках малой внушала уважение. Особенно ребрам «воспитателя».
   Сергей вдруг понял, что улыбается. Тот, кто выполнял первоначальный отбор, в детях не ошибся. Четырехлетки вчистую переиграли взрослого мужика. Да, втроем. Да, максимально использовав эффект неожиданности. Но ведь переиграли. А насчет неожиданности – это ведь еще догадаться надо. И слаженность действий какая! Но главное даже не слаженность. Главное – решимость, с которой дети бросились в совершенно безнадежную схватку. Очень нужны люди, которые друг за друга готовы до конца. Так, как эти мелкие… Либо втроем едем, либо втроем остаемся. И не прошибить. К любым подвигам готовы. Второй раунд вряд ли закончился бы в их пользу, а все равно…
   Впрочем, второго раунда Сергей не допустил. Наорал на воспитателей, поговорил с детьми, разобрался в ситуации и принял волевое решение. Нагорит, конечно, от генерала, не было девчонок в плане. Плевать, Холаневу он не отдаст. Нелегкая ожидается у малышки жизнь. Но здесь и такой не было бы.
   Так что пусть та лярва сама разбирается, как ей документы проводить. По морде видно – справится. Та еще «пергидрольная барышня», в роновских интригах искушена по самое не хочу.
   А школа у малышни видна, не отнять. Ай да прадед! Умели в Красной Армии бойцов готовить…
Книга
   «Никто не объяснял, зачем нас забрали в Проект. Но там было гораздо лучше, чем в детдоме. Постоянные тренировки напоминали старую жизнь. Да! Нам поменяли имена. Сестра из Наташки стала Нежданой, Борька – Бурым и только я остался Мстишей. Впрочем, не исключено, что и меня звали как-то иначе. По странному выверту психологии детские имена брата и сестры запомнились, а собственное – нет. Неважно. Нас учили постоянно. Гоняли без остановки. Благо, наш родной полигон был виден из окон, а организовать «борт» в пустыню проблемы не составляло. И прикрывали очень хорошо, несмотря ни на что. Учили бегать, плавать, ходить под парусом и на веслах. Драться с оружием и без, стрелять из лука и арбалета, ездить на лошади…