Чем же отличался он от остальных учеников Иисуса?
Ответ, в свете изложенного выше, может быть только один: безграничной, безрассудной готовностью к самопожертвованию, самоуничижению, отдаче всего себя без остатка делу, в которое он горячо и искренне верил, и человеку, ради которого он готов был пожертвовать не только жизнью, но и своим добрым именем, своей честью - и в итоге заслужить вечное проклятие человечества, несмываемое клеймо "иуды".
Что это, как не высшая форма аскетизма? И кем предстаёт перед нами Иуда, как не великим мучеником?
Здесь мы подходим к очень важному моменту нашего исследования.
"Отвергнись себя и возьми крест свой"
1.
Идеями мученичества, аскетизма и жертвенности пронизано всё христианство сверху донизу: от самых его истоков, явивших нам добровольную смерть Иисуса на кресте, и до новейших времён, отмеченных страданиями и лишениями христианских подвижников и святых. Да и сама история христианства - это в значительной мере история подвижничества верных его адептов, жертвующих мирским благополучием, а порой и жизнью, во имя Христово и ради торжества его миссии.
Первые библейские мученики появились задолго до пришествия в мир Сына Человеческого. Открывает же длинную галерею мучеников, бесспорно, Авель, злодейски убитый своим братом Каином[110]. Авель - жертва, причём жертва безгрешная, чистая - он почти святой. Недаром Скоуфилд, комментатор Библии, сравнивает Авеля с Христом[111]. Оба святы и чисты, оба пали от руки злодея, на обоих лежит печать мученичества. Однако стоит лишь вникнуть в смысл их жертвы, как глубокая пропасть разверзается между этими библейскими персонажами. Иисус, гласит Писание, явился в мир, чтобы умереть - умереть во искупление грехов человеческих, во имя спасения человека. И в этом смысл его смерти на кресте. А Авель? Его жертва лишена смысла, он умер по воле слепого случая, не сознавая и не ожидая своей печальной участи. Да и во имя чего, во имя какой высокой цели принял он смерть? Авель не хотел и не собирался умирать, смерть застала его врасплох, именно в тот момент, когда он ждал её менее всего - и потому смерть его бессмысленна; однако, по христианским понятиям, безгрешный мученик, принявший смерть от руки злодея, всегда свят.
Приведём ещё один пример мученичества - на этот раз осознанного, хотя и не менее бессмысленного, чем смерть Авеля. Речь идёт о первых канонизированных православной Церковью русских святых - страстотерпцах Борисе и Глебе. Оба приняли смерть добровольно, практически не противясь своим убийцам, причём оба имели возможность предотвратить трагедию - однако ни тот, ни другой не сделали этого. Что же толкнуло братьев-князей на этот бессмысленный на первый взгляд путь? Ответ на этот вопрос даёт нам Георгий Федотов, русский мыслитель и автор книги "Святые Древней Руси": "Вольное мучение есть подражание Христу... Думается, в полном согласии с древним сказателем, мы можем выразить предсмертную мысль Глеба: всякий ученик Христов оставляется в мире для страдания, и всякое невинное и вольное страдание в мире есть страдание за имя Христово... Святые Борис и Глеб сделали то, чего не требовала от них Церковь... Но они сделали то, чего ждал от них, последних работников, Виноградарь"[112]. Примерно в том же духе отвечает и Юз Алешковский: "Истинные мученики благодарили Творца за ниспосланное им страдание, полное бесконечного смысла, животворившее личность, озарявшее тьму существования и сотрясавшее их души чувством неземного счастья"[113].
Чувство неземного счастья... Да, человеку неверующему это понять крайне сложно, скорее даже невозможно. Экзальтация, доведённая до крайней степени, умерщвление плоти, добровольные физические страдания, самоистязания и самобичевания, лишение себя всех жизненных благ, уход от мира и мирских проблем, вплоть до ухода из жизни и вольного принятия смерти - и всё это во имя Христово, ради Христа. Только истинные мученики видели в добровольном страдании бесконечный смысл - смысл, заключённый ни в чём ином как в подражании Христу.
Однако какой смысл заключён в самом подражании?
Комментируя историю смерти святых страстотерпцев Бориса и Глеба, изложенную в книге Г. Федотова, советский исследователь Владимир Торопов даёт следующую интерпретацию этого трагического события: "Борис выбрал смерть, и этот выбор был вольным. Смерть была принята им не как неизбежное зло, а как жертва, то есть такая смерть, которая несёт в себе залог воздаяния"[114].
Смерть, жертва, страдание, аскеза как залог воздаяния - вот, оказывается, в чём истинный, глубинный смысл подвижничества мучеников и святых всех времён и народов! Причём выбор этого пути должен быть вольным иначе никакого воздаяния, никакой награды не будет. Спрашивается, какого воздаяния ждёт аскет, умерщвляя свою плоть во имя Христово и в подражание Христу? монах, накладывающий на себя суровую епитимью во искупление своих грехов? или праведник, добровольно подставляющий горло под нож коварного убийцы? На первый взгляд ответ на этот вопрос как бы лежит на поверхности: райских кущ после смерти, зачисления в сонм "агнцев Божиих", "жизни вечной" в мире ином, и т.д. и т.п. Однако возможны и иные "награды": слава и авторитет подвижника ещё при жизни (если добровольная аскеза не ставит своей целью смерть); самореализация личности, не нашедшей себя ни в чём другом; удовлетворение амбициозных и эгоистических устремлений и др. - вплоть до переориентации и подавления либидозных импульсов (сублимация) и удовлетворения мазохистских (или иных психически аномальных) проявлений индивидуума.
В наши задачи не входит анализ этой проблемы. Для нас важно уяснение только одного: мученичество на религиозной почве, какие бы формы оно не принимало, всегда небескорыстно. И даже если помыслы мученика чисты, а цели святы, где-то в глубинах сознания он вынашивает мысль (или только тень её, порой неосознанную) о будущем воздаянии за своё прижизненное подвижничество. "За земные страдания во имя Христово мне сторицей воздастся в мире ином" так, или примерно так, рассуждает он[115].
Иное дело Иуда. Здесь проблема мученичества предстаёт перед нами совершенно в ином свете.
2.
Вновь призовём на помощь Борхеса. Ссылаясь на Н. Рунеберга и переработанный вариант его книги "Kristus och Judas", Борхес сообщает: "Приписывать его преступление алчности (как делали некоторые, ссылаясь на Евангелие от Иоанна 12:6) означает примириться с самым низменным стимулом. Нильс Рунеберг предлагает противоположный стимул: гипертрофированный, почти безграничный аскетизм. Аскет, ради вящей славы Божией, оскверняет и умерщвляет плоть; Иуда сделал то же со своим духом... В его поступках было грандиозное смирение, он считал недостойным быть добрым... Иуда искал ада, ибо ему было довольно того, что Господь блажен. Он полагал, что блаженство, как и добро, - это атрибут божества и люди не вправе присваивать его себе"[116].
Таким образом, Иуда, двенадцатый ученик Иисуса, в своём аскетизме превзошёл все известные нам случаи мученичества: он пошёл по пути умерщвления духа - и в результате безвозвратно погубил свою душу, что в корне противоречит самой идее традиционного мученичества. Действительно, обычно мученик истязает себя телесно, причиняет себе физические страдания с тем, чтобы укрепить свой дух, очистить его от соблазнов и зова плоти. И только достигнув в этом совершенства, он может рассчитывать на посмертное воздаяние в мире ином.
На какое воздаяние рассчитывает Иуда? Да и рассчитывает ли вообще?
Совершенно очевидно, что аскетизм Иуды - аскетизм, доведённый до логического конца - имеет своей целью не будущие награды и воздаяние, не посмертную славу святого и подвижника, не очищение от скверны земного греха, а нечто совершенно иное. Иуда пошёл на столь ужасную жертву (умерщвление духа и убийство своей души разве не жертва?) не ради собственных выгод прижизненных ли, посмертных, не столь важно, - а ради своего друга и учителя, которому безгранично верил и которого (не побоимся высказать это) горячо любил - ради Иисуса. Вряд ли он до конца сознавал (ведь он был всего лишь простым смертным) все великие, судьбоносные последствия своего деяния, вряд ли прозревал, что его помощь и участие призваны обеспечить успех великому делу спасения мира, ради которого Сын Человеческий пришёл на грешную землю. Но он знал, всеми фибрами своей души чувствовал, что жертва его необходима, - и потому не задумываясь жертвует собой, жертвует своей бессмертной душой, жертвует совершенно бескорыстно, без малейшей тени надежды на воздаяние
ибо, кто хочет душу свою сберечь, тот потеряет её; а кто потеряет душу свою ради Меня, тот сбережёт её... Кто станет сберегать душу свою, тот погубит её; а кто погубит её, тот оживит её. (Лк. 9:24, 17:23).
Если кто приходит ко Мне, и не возненавидит отца своего и матери, и жены и детей, и братьев и сестёр, а притом и самой жизни своей, тот не может быть Моим учеником; и кто не несёт креста своего и идёт за Мною, не может быть Моим учеником... Так всякий из вас, кто не отрешится от всего, что имеет, не может быть Моим учеником (Лк. 14:26-27, 33).
...всякий, возвышающий сам себя, унижен будет, а унижающий себя возвысится (Лк. 18:14).
Любящий душу свою погубит её; а ненавидящий душу свою в мире сем сохранит её в жизнь вечную. Кто Мне служит, Мне да последует, и где Я, там и слуга Мой будет; и кто Мне служит, того почтит Отец Мой (Ин. 12:25-26).
Иуда сознательно идёт на позор и унижение, доведённые до крайней степени, возможно каким-то сверхчеловеческим чутьём смутно угадывая, что от этого шага зависят судьбы мира.
И человечество "по достоинству" оценило эту беспрецедентную жертву, заклеймив Иуду позорным именем "предатель"!
3.
Обратимся к С. Н. Булгакову и приведём одно его высказывание, имеющее, на наш взгляд, непосредственное отношение к нашей проблеме: "Христианское подвижничество есть непрерывный самоконтроль, борьба с низшими, греховными сторонами своего Я, аскеза духа... Верное исполнение своего долга, несение каждым своего креста, отвергнувшись себя (т.е. не во внешнем только смысле, но и ещё более во внутреннем), с предоставлением всего остального Промыслу, - вот черты истинного подвижничества... Задача христианского подвижничества - превратить свою жизнь в незримое самоотречение, послушание, исполнять свой труд со всем напряжением, самодисциплиной, самообладанием, но видеть и в нём и в себе самом лишь орудие Промысла. Христианский святой тот, кто в наибольшей мере свою личную волю и всю свою эмпирическую личность непрерывным и неослабным подвигом преобразовал до возможно полного проникновения волею Божией. Образ полноты этого проникновения - Богочеловек, пришедший "творить не свою волю, но пославшего Его Отца" и "грядущий во имя Господне""[117].
Аскеза духа - вот оно, то краткое и наиболее точное название душевного состояния Иуды! Незримое самоотречение и незримый религиозный подвиг - вот истинное содержание и тайный, сокрытый от всего мира смысл содеянного "предателем"! Личная воля, преобразованная до полного проникновения волею Божией - вот истинное значение судьбоносных слов: "по совету Божию преданного"! А несение каждым своего креста, отвергнувшись себя - не является ли эта сакраментальная формула подвижничества почти дословным воспроизведением указания Иисуса, данного им своим ученикам: "отвергнись себя и возьми крест свой и следуй за Мною" (Лк. 9:23)?
Но не значит ли это, что Иуда, по сути, явился первым христианским подвижником, а имя его по праву должно стоять в череде имён великих христианских святых?!
Двенадцатое колесо мировой колесницы
1.
Мы уже установили, что предварительной договорённости между Иисусом и Иудой не было и быть не могло. Повторим ещё раз: Иуда действует по собственной воле, не следуя при этом ничьему приказу или указанию. Весь ход евангельской истории подтверждает этот тезис, ни один из евангелистов, ни один из отцов Церкви не упоминает об этом, не смеет даже помыслить о возможности такой договорённости. Ибо она не только кощунственна - она противоречит самому духу Евангелия и всей миссии Иисуса. Она противоречит, наконец, принципу человеческой свободы, которую даровал своим творениям Господь Бог.
Однако в художественной литературе данная версия нашла-таки своё отражение. Разумеется, творения беллетристов не могут служить ни историческими свидетельствами, ни материалом для серьёзных научных исследований. Тем не менее идеи, звучащие в произведениях мастеров слова и порой противоречащие общепринятым традициям, зачастую способны дать богатую пищу для ума и направить поиски в неожиданное русло. Поэтому не будем игнорировать их. Забегая вперёд, скажем, что интерес для нас представляет не столько сама идея договорённости между Иисусом и Иудой, сколько выводы, к которым эта идея неизбежно приводит.
Обратимся к Никосу Казандзакису и его скандально знаменитому роману "Последнее искушение Христа". Приведём два фрагмента, которые, на наш взгляд, очень верно отражают идею (хотя, повторяем, и не разделяемую нами) о совместно разработанном Иисусом и Иудой плане "предательства":
- Брат мой, час настал, - кивнул Иисус Иуде, не отходившему от него. - Готов ли ты?
- Я снова спрашиваю тебя, равви: почему ты выбрал меня?
- Ты же знаешь, что сильнее тебя никого нет. Остальные не вынесут... Ты ходил к первосвященнику Каиафе?
- Да. Он говорит, что ему нужно знать, где и когда.
- Скажи ему - в канун Пасхи, после праздничной трапезы в Гефсиманском саду. Мужайся, Иуда, брат мой. Я тоже стараюсь не падать духом[118].
И далее:
- Прости меня, Иуда, брат мой, - промолвил Иисус, - но это необходимо.
- Я же уже спрашивал тебя, равви, нет ли другого пути?
- Нет, Иуда, брат мой. Я бы тоже предпочёл другой путь; до сегодняшнего дня я ждал и надеялся, но - напрасно. Нет, другого пути нет. Настал конец света - конец мира. Этот мир - царство дьявола - будет уничтожен, только когда наступит Царствие Небесное. Я принесу его. Как? Своей смертью. Другого пути нет. Не дрожи, Иуда, брат мой. Через три дня я восстану из гроба.
- Ты говоришь это только для того, чтобы успокоить меня, чтобы я предал тебя, и сердце моё не разорвалось. Ты говоришь - я выдержу, ты хочешь придать мне сил. Нет, чем ближе час... нет, Иисус, я не вынесу этого!
- Вынесешь, Иуда, брат мой. Господь придаст тебе сил столько, сколько потребуется. Это необходимо, необходимо, чтобы я был казнён, а ты предал меня. Мы оба должны спасти мир. Помоги мне.
Иуда опустил голову.
- А ты бы предал своего учителя?
Иисус надолго задумался.
- Нет, боюсь, я не смог бы. Потому Господь и сжалился надо мной и поручил мне более лёгкое дело - быть распятым, - и, взяв Иуду под руку, он продолжал уговоры: - Не бросай меня. Помоги мне. Разве ты не говорил с первосвященником Каиафой? Ведь служители Храма уже готовы и вооружены, чтобы схватить меня? Ведь всё устроилось, как мы и договаривались, Иуда. Так отпразднуем же сегодня вместе Пасху, а потом я дам тебе знак, и ты приведёшь их. Впереди лишь три тёмных дня - они промелькнут, как молния, а на третий день, в воскресение, мы возликуем и обнимемся снова![119]
"Всё устроилось, как мы и договаривались" - смысл этих слов ясен и без комментариев. Согласно версии автора, именно ими обоими, а не одним только Иисусом, был разработан тайный план "предательства", блестяще осуществлённый Иудой. Примечательно, что в приведённых отрывках Иисус предстаёт испытывающим неуверенность, даже страх перед тем решительным шагом, который ему предстоит сделать. И именно Иуду он выбирает в качестве верного и надёжного помощника, на плечо которого он может опереться и которому может безоговорочно вверить свою судьбу и судьбу своей великой миссии. "Почему ты выбрал меня?" - спрашивает Иуда. И получает откровенный ответ: "Сильнее тебя никого нет. Остальные не вынесут".
"Мы оба должны спасти мир. Помоги мне" - разве не слышен в этих словах Иисуса откровенный призыв о помощи? "Одному мне не справиться, - как бы говорит он, - без твоей помощи, без твоей поддержки, без твоей жертвы моя миссия обречена на неудачу". Однако эти слова имеют и другой, куда более глубокий смысл: Иисус возлагает миссию спасения мира не на себя одного, а на обоих - на себя и Иуду одновременно.
Здесь мы подходим к очень важному моменту в евангельской истории и во всей истории христианства. Речь идёт ни много ни мало о миссии Иуды как одного из спасителей мира.
2.
Вновь обратимся к Борхесу: "Рунеберг... предлагает оправдание Иуды метафизического свойства. Весьма искусно он начинает с убедительной мысли о том, что поступок Иуды был излишним. Он указывает, что для опознания Учителя, который ежедневно проповедовал в синагоге и совершал чудеса при тысячном стечении народа, не требовалось предательства кого-либо из апостолов. Однако оно совершилось. Предполагать в Писании ошибку недозволительно; не менее недозволительно допускать случайный эпизод в самом знаменательном событии истории человечества. Ergo, предательство Иуды не было случайным; оно было деянием предопределённым, занимающим своё таинственное место в деле искупления... Иуда, единственный из апостолов, угадал тайную божественность и ужасную цель Иисуса..."[120]
Итак, по Борхесу, деяние Иуды занимает "своё таинственное место в деле искупления". Мы уже знаем, что Иуда имел свою собственную миссию, неразрывно связанную с миссией Иисуса. Иуда жертвует всем, что у него есть - добрым именем, честью, жизнью, наконец, - ради успешного осуществления того великого дела, которое призван был совершить Иисус, ради торжества новой веры, ради искупление грехов человеческих и спасения мира. Нет, не позорным словом "предатель" следует клеймить несчастного - а восславить как героя, истинного подвижника, до самозабвения преданного Иисусу, своему другу и учителю. И крест его (может быть, прав Казандзакис?) не тяжелее ли креста Иисуса, которому Отец "поручил более лёгкое дело - быть распятым"?
Приведём ещё две цитаты. Первая принадлежит Генрику Ибсену, вторая Герману Гессе.
ЮЛИАН. Чем ты был при жизни?
ГОЛОС. Двенадцатым колесом мировой колесницы.
ЮЛИАН. Двенадцатым? И пятое уже считается лишним.
ГОЛОС. Куда бы покатилась колесница без меня?
ЮЛИАН. Куда же покатилась она с твоей помощью?
ГОЛОС. К славе.
ЮЛИАН. Кто избрал тебя?
ГОЛОС. Хозяин.
ЮЛИАН. Избрал ли тебя Хозяин в провидении будущего?
ГОЛОС. Да, вот - загадка!..[121]
...разве предательство Иуды, искупительная жертва и гибель Спасителя не были необходимы, священны, предопределены и предречены в древнейшие времена? Разве была бы польза... была бы хоть крохотная польза, если бы изменилось хоть на йоту божественное предначертание и не совершилось бы дело спасения, если бы уклонился этот самый Иуда по соображениям морали или рассудка от назначенной ему роли и не пошёл на предательство?[122]
Да, Иуда оказался тем самым "двенадцатым колесом мировой колесницы", без которого историческая миссия Иисуса была бы обречена на неудачу. Не соверши Иуда "предательства", не был бы распят на кресте мученик-Иисус во имя спасения человечества, и не совершилось бы в третий день чуда воскресения. Не увенчалось бы успехом начатое Иисусом дело, и новая религия - христианство - не пустила бы корни в древней земле иудейской. Да, без жертвы Иуды невозможна была бы и жертва Иисуса. Отсюда миссия Иисуса как Искупителя и миссия Иуды как Предателя есть единая миссия Иисуса-Иуды, имеющая своей целью торжество новой веры и спасение мира от греха, в котором он погряз и очистить от которого послан был на землю Иисус самим Богом-Отцом. В этом, собственно говоря, заключается исторический смысл миссии Иуды: совершённое "предательство" явилось мощным катализатором и необходимой составляющей религиозно-исторической миссии Иисуса.
3.
Таким образом, мы вплотную приблизились к мысли, что Иисус и Иуда - это как бы две ипостаси единого лица - Сына Человеческого, две антогонистические сущности, составляющую цельную личность пришедшего в мир Мессии[123]. "Иуда, неким таинственным образом, - отражение Иисуса, - пишет Борхес, снова ссылаясь на Рунеберга. - Отсюда тридцать сребреников и поцелуй, отсюда добровольная смерть, чтобы ещё верней заслужить Проклятие. Так разъяснил Нильс Рунеберг загадку Иуды"[124].
Согласимся с Борхесом: ничтожность мзды за "предательство" (30 серебренников), поцелуй Иуды, его работа казначеем в общине Иисуса (отсюда клеймо: вор), самоубийство - что ещё более могло оттенить чистоту и безгрешность Иисуса на фоне той мерзости, порока и грязи, которые олицетворяет собой апостол-предатель, ещё больше очернить "преступника" в глазах современников и потомков и тем самым создать ещё больший контраст между ним и Иисусом! Да, бесспорно: Иуда - отражение Иисуса, но отражение перевёрнутое, негативное. По крайней мере, таковым его увидело человечество - и продолжает видеть уже две тысячи лет.
Ссылаясь на другую книгу скандинавского исследователя ("Den hemlige Flarsaren", 1909), Борхес далее продолжает: "Бог стал человеком полностью, но стал человеком вплоть до его низости, человеком вплоть до его мерзости и бездны. Чтобы спасти нас, он мог избрать любую судьбу из тех, что плетут сложную сеть истории; он мог стать Александром, или Пифагором, или Рюриком, или Иисусом; он избрал самую презренную судьбу: он стал Иудой... Бог не желал, чтобы на земле стала известна Его ужасающая тайна"[125].
Бог стал Иудой... Странная мысль, кощунственная, святотатственная, вопиющая о своей кажущейся абсурдности. Однако как она верно отображает истинный смысл событий двухтысячелетней давности! Вся история пришествия в мир Сына Человеческого сразу же обретает стройность, чёткость, однозначность, все её действующие лица и персонажи становятся нужными, а их действия и поступки - осмысленными, отвечающими единому божественному плану.
Отсюда становится ясен метафизический смысл "преступления" Иуды, который основывается на "антиномистически-монодуалистической"[126] сущности Сына Человеческого, посланного Богом на землю во искупление земных грехов. Означенный дуализм, который может быть выражен формулой "един в двух лицах", указывает на нерасторжимое, нечленимое и в то же время антиномистическое единство двух ипостасей Сына Человеческого - Иисуса и Иуды. Антиномия и единство - вот два цементирующих начала, которые и определяют глубокий метафизический смысл миссии "двуличного" Иисуса-Иуды. Яркий контраст между обоими лицами, обеими ипостасями, визуализированный и воплощённый для всего человечества в образах двух полярно противоположных символических личностей, создаёт чёткую грань между обоими началами - светлым и тёмным, оттеняет всё самое чистое, высокое, безгрешное, божественное, идеальное от всего самого мерзкого, низкого, порочного, преступного, греховного, презренного. Поистине, "Бог стал человеком полностью, но стал человеком вплоть до его низости, человеком вплоть до его мерзости и бездны. Чтобы спасти нас... он стал Иудой..." "Бог не желал, чтобы на земле стала известна Его ужасающая тайна" - и потому скрыл от мира свою вторую - тёмную, или человеческую ипостась (Иуда), противопоставив её светлой, или божественной (Иисус).
Совершенно очевидно, что рассмотренные смысловые составляющие совершённого Иудой "предательства" - историческую и метафизическую - следует рассматривать не изолированно одну от другой, не как альтернативные варианты, взаимоисключающие друг друга, а в неразрывном единстве, именно как необходимые, взаимно дополняющие и взаимно обуславливающие составляющие одного единого смысла - смысла миссии Иуды.
4.
Да, в целом идея метафизического единства двух личностей, Иисуса и Иуды, вполне приемлема и может быть принята нами как базовая. Тем более, что эта идея прекрасно согласуется с нашими выводами о тесной взаимосвязи двух миссий и слиянии их в единую, неразрывную, нерасторжимую миссию Иисуса-Иуды. Однако, поднявшись на уровень самых "высоких материй", мы забыли о главном о самом Иуде. О человеке Иуде, который вряд ли понимал, что на него возложена (самим Богом!) какая-то миссия и что от него ждут совершения тех или иных поступков. Этот обыкновенный смертный действовал по наитию, по зову сердца, любящего, верного, храброго, самоотверженного сердца. Думал ли он о значении своего поступка для грядущих поколений? о той роли, которую призван сыграть в становлении зарождающейся религии? об историческом смысле совершаемого "предательства"? Тысячу раз нет! Он знал только одно: Иисус нуждается в нём - всё остальное для него не имело ровно никакого значения. Истинная вера в святое дело Иисуса, бескорыстное, без тени эгоизма и надежды на воздаяние самопожертвование, беззаветная преданность другу и учителю, и всё это вкупе с крайне экзальтированным аскетизмом, доведённым до умерщвления собственной души и духовного самоубийства, - вот движущая сила, квинтэссенция, глубинный смысл всей его жизни, погубленной, униженной, истерзанной, но чистой и поистине прекрасной.
Смысл слова "предать"
Настоящая глава является дополнительной, так как она не вписывается в общую схему предлагаемого анализа, однако, в силу важности рассматриваемой в ней проблемы, мы сочли необходимым включить её в наше исследование. Речь здесь пойдёт о значении слова "предать" и о тех смысловых нюансах, которое оно обретает в новозаветных свидетельствах.
Ответ, в свете изложенного выше, может быть только один: безграничной, безрассудной готовностью к самопожертвованию, самоуничижению, отдаче всего себя без остатка делу, в которое он горячо и искренне верил, и человеку, ради которого он готов был пожертвовать не только жизнью, но и своим добрым именем, своей честью - и в итоге заслужить вечное проклятие человечества, несмываемое клеймо "иуды".
Что это, как не высшая форма аскетизма? И кем предстаёт перед нами Иуда, как не великим мучеником?
Здесь мы подходим к очень важному моменту нашего исследования.
"Отвергнись себя и возьми крест свой"
1.
Идеями мученичества, аскетизма и жертвенности пронизано всё христианство сверху донизу: от самых его истоков, явивших нам добровольную смерть Иисуса на кресте, и до новейших времён, отмеченных страданиями и лишениями христианских подвижников и святых. Да и сама история христианства - это в значительной мере история подвижничества верных его адептов, жертвующих мирским благополучием, а порой и жизнью, во имя Христово и ради торжества его миссии.
Первые библейские мученики появились задолго до пришествия в мир Сына Человеческого. Открывает же длинную галерею мучеников, бесспорно, Авель, злодейски убитый своим братом Каином[110]. Авель - жертва, причём жертва безгрешная, чистая - он почти святой. Недаром Скоуфилд, комментатор Библии, сравнивает Авеля с Христом[111]. Оба святы и чисты, оба пали от руки злодея, на обоих лежит печать мученичества. Однако стоит лишь вникнуть в смысл их жертвы, как глубокая пропасть разверзается между этими библейскими персонажами. Иисус, гласит Писание, явился в мир, чтобы умереть - умереть во искупление грехов человеческих, во имя спасения человека. И в этом смысл его смерти на кресте. А Авель? Его жертва лишена смысла, он умер по воле слепого случая, не сознавая и не ожидая своей печальной участи. Да и во имя чего, во имя какой высокой цели принял он смерть? Авель не хотел и не собирался умирать, смерть застала его врасплох, именно в тот момент, когда он ждал её менее всего - и потому смерть его бессмысленна; однако, по христианским понятиям, безгрешный мученик, принявший смерть от руки злодея, всегда свят.
Приведём ещё один пример мученичества - на этот раз осознанного, хотя и не менее бессмысленного, чем смерть Авеля. Речь идёт о первых канонизированных православной Церковью русских святых - страстотерпцах Борисе и Глебе. Оба приняли смерть добровольно, практически не противясь своим убийцам, причём оба имели возможность предотвратить трагедию - однако ни тот, ни другой не сделали этого. Что же толкнуло братьев-князей на этот бессмысленный на первый взгляд путь? Ответ на этот вопрос даёт нам Георгий Федотов, русский мыслитель и автор книги "Святые Древней Руси": "Вольное мучение есть подражание Христу... Думается, в полном согласии с древним сказателем, мы можем выразить предсмертную мысль Глеба: всякий ученик Христов оставляется в мире для страдания, и всякое невинное и вольное страдание в мире есть страдание за имя Христово... Святые Борис и Глеб сделали то, чего не требовала от них Церковь... Но они сделали то, чего ждал от них, последних работников, Виноградарь"[112]. Примерно в том же духе отвечает и Юз Алешковский: "Истинные мученики благодарили Творца за ниспосланное им страдание, полное бесконечного смысла, животворившее личность, озарявшее тьму существования и сотрясавшее их души чувством неземного счастья"[113].
Чувство неземного счастья... Да, человеку неверующему это понять крайне сложно, скорее даже невозможно. Экзальтация, доведённая до крайней степени, умерщвление плоти, добровольные физические страдания, самоистязания и самобичевания, лишение себя всех жизненных благ, уход от мира и мирских проблем, вплоть до ухода из жизни и вольного принятия смерти - и всё это во имя Христово, ради Христа. Только истинные мученики видели в добровольном страдании бесконечный смысл - смысл, заключённый ни в чём ином как в подражании Христу.
Однако какой смысл заключён в самом подражании?
Комментируя историю смерти святых страстотерпцев Бориса и Глеба, изложенную в книге Г. Федотова, советский исследователь Владимир Торопов даёт следующую интерпретацию этого трагического события: "Борис выбрал смерть, и этот выбор был вольным. Смерть была принята им не как неизбежное зло, а как жертва, то есть такая смерть, которая несёт в себе залог воздаяния"[114].
Смерть, жертва, страдание, аскеза как залог воздаяния - вот, оказывается, в чём истинный, глубинный смысл подвижничества мучеников и святых всех времён и народов! Причём выбор этого пути должен быть вольным иначе никакого воздаяния, никакой награды не будет. Спрашивается, какого воздаяния ждёт аскет, умерщвляя свою плоть во имя Христово и в подражание Христу? монах, накладывающий на себя суровую епитимью во искупление своих грехов? или праведник, добровольно подставляющий горло под нож коварного убийцы? На первый взгляд ответ на этот вопрос как бы лежит на поверхности: райских кущ после смерти, зачисления в сонм "агнцев Божиих", "жизни вечной" в мире ином, и т.д. и т.п. Однако возможны и иные "награды": слава и авторитет подвижника ещё при жизни (если добровольная аскеза не ставит своей целью смерть); самореализация личности, не нашедшей себя ни в чём другом; удовлетворение амбициозных и эгоистических устремлений и др. - вплоть до переориентации и подавления либидозных импульсов (сублимация) и удовлетворения мазохистских (или иных психически аномальных) проявлений индивидуума.
В наши задачи не входит анализ этой проблемы. Для нас важно уяснение только одного: мученичество на религиозной почве, какие бы формы оно не принимало, всегда небескорыстно. И даже если помыслы мученика чисты, а цели святы, где-то в глубинах сознания он вынашивает мысль (или только тень её, порой неосознанную) о будущем воздаянии за своё прижизненное подвижничество. "За земные страдания во имя Христово мне сторицей воздастся в мире ином" так, или примерно так, рассуждает он[115].
Иное дело Иуда. Здесь проблема мученичества предстаёт перед нами совершенно в ином свете.
2.
Вновь призовём на помощь Борхеса. Ссылаясь на Н. Рунеберга и переработанный вариант его книги "Kristus och Judas", Борхес сообщает: "Приписывать его преступление алчности (как делали некоторые, ссылаясь на Евангелие от Иоанна 12:6) означает примириться с самым низменным стимулом. Нильс Рунеберг предлагает противоположный стимул: гипертрофированный, почти безграничный аскетизм. Аскет, ради вящей славы Божией, оскверняет и умерщвляет плоть; Иуда сделал то же со своим духом... В его поступках было грандиозное смирение, он считал недостойным быть добрым... Иуда искал ада, ибо ему было довольно того, что Господь блажен. Он полагал, что блаженство, как и добро, - это атрибут божества и люди не вправе присваивать его себе"[116].
Таким образом, Иуда, двенадцатый ученик Иисуса, в своём аскетизме превзошёл все известные нам случаи мученичества: он пошёл по пути умерщвления духа - и в результате безвозвратно погубил свою душу, что в корне противоречит самой идее традиционного мученичества. Действительно, обычно мученик истязает себя телесно, причиняет себе физические страдания с тем, чтобы укрепить свой дух, очистить его от соблазнов и зова плоти. И только достигнув в этом совершенства, он может рассчитывать на посмертное воздаяние в мире ином.
На какое воздаяние рассчитывает Иуда? Да и рассчитывает ли вообще?
Совершенно очевидно, что аскетизм Иуды - аскетизм, доведённый до логического конца - имеет своей целью не будущие награды и воздаяние, не посмертную славу святого и подвижника, не очищение от скверны земного греха, а нечто совершенно иное. Иуда пошёл на столь ужасную жертву (умерщвление духа и убийство своей души разве не жертва?) не ради собственных выгод прижизненных ли, посмертных, не столь важно, - а ради своего друга и учителя, которому безгранично верил и которого (не побоимся высказать это) горячо любил - ради Иисуса. Вряд ли он до конца сознавал (ведь он был всего лишь простым смертным) все великие, судьбоносные последствия своего деяния, вряд ли прозревал, что его помощь и участие призваны обеспечить успех великому делу спасения мира, ради которого Сын Человеческий пришёл на грешную землю. Но он знал, всеми фибрами своей души чувствовал, что жертва его необходима, - и потому не задумываясь жертвует собой, жертвует своей бессмертной душой, жертвует совершенно бескорыстно, без малейшей тени надежды на воздаяние
ибо, кто хочет душу свою сберечь, тот потеряет её; а кто потеряет душу свою ради Меня, тот сбережёт её... Кто станет сберегать душу свою, тот погубит её; а кто погубит её, тот оживит её. (Лк. 9:24, 17:23).
Если кто приходит ко Мне, и не возненавидит отца своего и матери, и жены и детей, и братьев и сестёр, а притом и самой жизни своей, тот не может быть Моим учеником; и кто не несёт креста своего и идёт за Мною, не может быть Моим учеником... Так всякий из вас, кто не отрешится от всего, что имеет, не может быть Моим учеником (Лк. 14:26-27, 33).
...всякий, возвышающий сам себя, унижен будет, а унижающий себя возвысится (Лк. 18:14).
Любящий душу свою погубит её; а ненавидящий душу свою в мире сем сохранит её в жизнь вечную. Кто Мне служит, Мне да последует, и где Я, там и слуга Мой будет; и кто Мне служит, того почтит Отец Мой (Ин. 12:25-26).
Иуда сознательно идёт на позор и унижение, доведённые до крайней степени, возможно каким-то сверхчеловеческим чутьём смутно угадывая, что от этого шага зависят судьбы мира.
И человечество "по достоинству" оценило эту беспрецедентную жертву, заклеймив Иуду позорным именем "предатель"!
3.
Обратимся к С. Н. Булгакову и приведём одно его высказывание, имеющее, на наш взгляд, непосредственное отношение к нашей проблеме: "Христианское подвижничество есть непрерывный самоконтроль, борьба с низшими, греховными сторонами своего Я, аскеза духа... Верное исполнение своего долга, несение каждым своего креста, отвергнувшись себя (т.е. не во внешнем только смысле, но и ещё более во внутреннем), с предоставлением всего остального Промыслу, - вот черты истинного подвижничества... Задача христианского подвижничества - превратить свою жизнь в незримое самоотречение, послушание, исполнять свой труд со всем напряжением, самодисциплиной, самообладанием, но видеть и в нём и в себе самом лишь орудие Промысла. Христианский святой тот, кто в наибольшей мере свою личную волю и всю свою эмпирическую личность непрерывным и неослабным подвигом преобразовал до возможно полного проникновения волею Божией. Образ полноты этого проникновения - Богочеловек, пришедший "творить не свою волю, но пославшего Его Отца" и "грядущий во имя Господне""[117].
Аскеза духа - вот оно, то краткое и наиболее точное название душевного состояния Иуды! Незримое самоотречение и незримый религиозный подвиг - вот истинное содержание и тайный, сокрытый от всего мира смысл содеянного "предателем"! Личная воля, преобразованная до полного проникновения волею Божией - вот истинное значение судьбоносных слов: "по совету Божию преданного"! А несение каждым своего креста, отвергнувшись себя - не является ли эта сакраментальная формула подвижничества почти дословным воспроизведением указания Иисуса, данного им своим ученикам: "отвергнись себя и возьми крест свой и следуй за Мною" (Лк. 9:23)?
Но не значит ли это, что Иуда, по сути, явился первым христианским подвижником, а имя его по праву должно стоять в череде имён великих христианских святых?!
Двенадцатое колесо мировой колесницы
1.
Мы уже установили, что предварительной договорённости между Иисусом и Иудой не было и быть не могло. Повторим ещё раз: Иуда действует по собственной воле, не следуя при этом ничьему приказу или указанию. Весь ход евангельской истории подтверждает этот тезис, ни один из евангелистов, ни один из отцов Церкви не упоминает об этом, не смеет даже помыслить о возможности такой договорённости. Ибо она не только кощунственна - она противоречит самому духу Евангелия и всей миссии Иисуса. Она противоречит, наконец, принципу человеческой свободы, которую даровал своим творениям Господь Бог.
Однако в художественной литературе данная версия нашла-таки своё отражение. Разумеется, творения беллетристов не могут служить ни историческими свидетельствами, ни материалом для серьёзных научных исследований. Тем не менее идеи, звучащие в произведениях мастеров слова и порой противоречащие общепринятым традициям, зачастую способны дать богатую пищу для ума и направить поиски в неожиданное русло. Поэтому не будем игнорировать их. Забегая вперёд, скажем, что интерес для нас представляет не столько сама идея договорённости между Иисусом и Иудой, сколько выводы, к которым эта идея неизбежно приводит.
Обратимся к Никосу Казандзакису и его скандально знаменитому роману "Последнее искушение Христа". Приведём два фрагмента, которые, на наш взгляд, очень верно отражают идею (хотя, повторяем, и не разделяемую нами) о совместно разработанном Иисусом и Иудой плане "предательства":
- Брат мой, час настал, - кивнул Иисус Иуде, не отходившему от него. - Готов ли ты?
- Я снова спрашиваю тебя, равви: почему ты выбрал меня?
- Ты же знаешь, что сильнее тебя никого нет. Остальные не вынесут... Ты ходил к первосвященнику Каиафе?
- Да. Он говорит, что ему нужно знать, где и когда.
- Скажи ему - в канун Пасхи, после праздничной трапезы в Гефсиманском саду. Мужайся, Иуда, брат мой. Я тоже стараюсь не падать духом[118].
И далее:
- Прости меня, Иуда, брат мой, - промолвил Иисус, - но это необходимо.
- Я же уже спрашивал тебя, равви, нет ли другого пути?
- Нет, Иуда, брат мой. Я бы тоже предпочёл другой путь; до сегодняшнего дня я ждал и надеялся, но - напрасно. Нет, другого пути нет. Настал конец света - конец мира. Этот мир - царство дьявола - будет уничтожен, только когда наступит Царствие Небесное. Я принесу его. Как? Своей смертью. Другого пути нет. Не дрожи, Иуда, брат мой. Через три дня я восстану из гроба.
- Ты говоришь это только для того, чтобы успокоить меня, чтобы я предал тебя, и сердце моё не разорвалось. Ты говоришь - я выдержу, ты хочешь придать мне сил. Нет, чем ближе час... нет, Иисус, я не вынесу этого!
- Вынесешь, Иуда, брат мой. Господь придаст тебе сил столько, сколько потребуется. Это необходимо, необходимо, чтобы я был казнён, а ты предал меня. Мы оба должны спасти мир. Помоги мне.
Иуда опустил голову.
- А ты бы предал своего учителя?
Иисус надолго задумался.
- Нет, боюсь, я не смог бы. Потому Господь и сжалился надо мной и поручил мне более лёгкое дело - быть распятым, - и, взяв Иуду под руку, он продолжал уговоры: - Не бросай меня. Помоги мне. Разве ты не говорил с первосвященником Каиафой? Ведь служители Храма уже готовы и вооружены, чтобы схватить меня? Ведь всё устроилось, как мы и договаривались, Иуда. Так отпразднуем же сегодня вместе Пасху, а потом я дам тебе знак, и ты приведёшь их. Впереди лишь три тёмных дня - они промелькнут, как молния, а на третий день, в воскресение, мы возликуем и обнимемся снова![119]
"Всё устроилось, как мы и договаривались" - смысл этих слов ясен и без комментариев. Согласно версии автора, именно ими обоими, а не одним только Иисусом, был разработан тайный план "предательства", блестяще осуществлённый Иудой. Примечательно, что в приведённых отрывках Иисус предстаёт испытывающим неуверенность, даже страх перед тем решительным шагом, который ему предстоит сделать. И именно Иуду он выбирает в качестве верного и надёжного помощника, на плечо которого он может опереться и которому может безоговорочно вверить свою судьбу и судьбу своей великой миссии. "Почему ты выбрал меня?" - спрашивает Иуда. И получает откровенный ответ: "Сильнее тебя никого нет. Остальные не вынесут".
"Мы оба должны спасти мир. Помоги мне" - разве не слышен в этих словах Иисуса откровенный призыв о помощи? "Одному мне не справиться, - как бы говорит он, - без твоей помощи, без твоей поддержки, без твоей жертвы моя миссия обречена на неудачу". Однако эти слова имеют и другой, куда более глубокий смысл: Иисус возлагает миссию спасения мира не на себя одного, а на обоих - на себя и Иуду одновременно.
Здесь мы подходим к очень важному моменту в евангельской истории и во всей истории христианства. Речь идёт ни много ни мало о миссии Иуды как одного из спасителей мира.
2.
Вновь обратимся к Борхесу: "Рунеберг... предлагает оправдание Иуды метафизического свойства. Весьма искусно он начинает с убедительной мысли о том, что поступок Иуды был излишним. Он указывает, что для опознания Учителя, который ежедневно проповедовал в синагоге и совершал чудеса при тысячном стечении народа, не требовалось предательства кого-либо из апостолов. Однако оно совершилось. Предполагать в Писании ошибку недозволительно; не менее недозволительно допускать случайный эпизод в самом знаменательном событии истории человечества. Ergo, предательство Иуды не было случайным; оно было деянием предопределённым, занимающим своё таинственное место в деле искупления... Иуда, единственный из апостолов, угадал тайную божественность и ужасную цель Иисуса..."[120]
Итак, по Борхесу, деяние Иуды занимает "своё таинственное место в деле искупления". Мы уже знаем, что Иуда имел свою собственную миссию, неразрывно связанную с миссией Иисуса. Иуда жертвует всем, что у него есть - добрым именем, честью, жизнью, наконец, - ради успешного осуществления того великого дела, которое призван был совершить Иисус, ради торжества новой веры, ради искупление грехов человеческих и спасения мира. Нет, не позорным словом "предатель" следует клеймить несчастного - а восславить как героя, истинного подвижника, до самозабвения преданного Иисусу, своему другу и учителю. И крест его (может быть, прав Казандзакис?) не тяжелее ли креста Иисуса, которому Отец "поручил более лёгкое дело - быть распятым"?
Приведём ещё две цитаты. Первая принадлежит Генрику Ибсену, вторая Герману Гессе.
ЮЛИАН. Чем ты был при жизни?
ГОЛОС. Двенадцатым колесом мировой колесницы.
ЮЛИАН. Двенадцатым? И пятое уже считается лишним.
ГОЛОС. Куда бы покатилась колесница без меня?
ЮЛИАН. Куда же покатилась она с твоей помощью?
ГОЛОС. К славе.
ЮЛИАН. Кто избрал тебя?
ГОЛОС. Хозяин.
ЮЛИАН. Избрал ли тебя Хозяин в провидении будущего?
ГОЛОС. Да, вот - загадка!..[121]
...разве предательство Иуды, искупительная жертва и гибель Спасителя не были необходимы, священны, предопределены и предречены в древнейшие времена? Разве была бы польза... была бы хоть крохотная польза, если бы изменилось хоть на йоту божественное предначертание и не совершилось бы дело спасения, если бы уклонился этот самый Иуда по соображениям морали или рассудка от назначенной ему роли и не пошёл на предательство?[122]
Да, Иуда оказался тем самым "двенадцатым колесом мировой колесницы", без которого историческая миссия Иисуса была бы обречена на неудачу. Не соверши Иуда "предательства", не был бы распят на кресте мученик-Иисус во имя спасения человечества, и не совершилось бы в третий день чуда воскресения. Не увенчалось бы успехом начатое Иисусом дело, и новая религия - христианство - не пустила бы корни в древней земле иудейской. Да, без жертвы Иуды невозможна была бы и жертва Иисуса. Отсюда миссия Иисуса как Искупителя и миссия Иуды как Предателя есть единая миссия Иисуса-Иуды, имеющая своей целью торжество новой веры и спасение мира от греха, в котором он погряз и очистить от которого послан был на землю Иисус самим Богом-Отцом. В этом, собственно говоря, заключается исторический смысл миссии Иуды: совершённое "предательство" явилось мощным катализатором и необходимой составляющей религиозно-исторической миссии Иисуса.
3.
Таким образом, мы вплотную приблизились к мысли, что Иисус и Иуда - это как бы две ипостаси единого лица - Сына Человеческого, две антогонистические сущности, составляющую цельную личность пришедшего в мир Мессии[123]. "Иуда, неким таинственным образом, - отражение Иисуса, - пишет Борхес, снова ссылаясь на Рунеберга. - Отсюда тридцать сребреников и поцелуй, отсюда добровольная смерть, чтобы ещё верней заслужить Проклятие. Так разъяснил Нильс Рунеберг загадку Иуды"[124].
Согласимся с Борхесом: ничтожность мзды за "предательство" (30 серебренников), поцелуй Иуды, его работа казначеем в общине Иисуса (отсюда клеймо: вор), самоубийство - что ещё более могло оттенить чистоту и безгрешность Иисуса на фоне той мерзости, порока и грязи, которые олицетворяет собой апостол-предатель, ещё больше очернить "преступника" в глазах современников и потомков и тем самым создать ещё больший контраст между ним и Иисусом! Да, бесспорно: Иуда - отражение Иисуса, но отражение перевёрнутое, негативное. По крайней мере, таковым его увидело человечество - и продолжает видеть уже две тысячи лет.
Ссылаясь на другую книгу скандинавского исследователя ("Den hemlige Flarsaren", 1909), Борхес далее продолжает: "Бог стал человеком полностью, но стал человеком вплоть до его низости, человеком вплоть до его мерзости и бездны. Чтобы спасти нас, он мог избрать любую судьбу из тех, что плетут сложную сеть истории; он мог стать Александром, или Пифагором, или Рюриком, или Иисусом; он избрал самую презренную судьбу: он стал Иудой... Бог не желал, чтобы на земле стала известна Его ужасающая тайна"[125].
Бог стал Иудой... Странная мысль, кощунственная, святотатственная, вопиющая о своей кажущейся абсурдности. Однако как она верно отображает истинный смысл событий двухтысячелетней давности! Вся история пришествия в мир Сына Человеческого сразу же обретает стройность, чёткость, однозначность, все её действующие лица и персонажи становятся нужными, а их действия и поступки - осмысленными, отвечающими единому божественному плану.
Отсюда становится ясен метафизический смысл "преступления" Иуды, который основывается на "антиномистически-монодуалистической"[126] сущности Сына Человеческого, посланного Богом на землю во искупление земных грехов. Означенный дуализм, который может быть выражен формулой "един в двух лицах", указывает на нерасторжимое, нечленимое и в то же время антиномистическое единство двух ипостасей Сына Человеческого - Иисуса и Иуды. Антиномия и единство - вот два цементирующих начала, которые и определяют глубокий метафизический смысл миссии "двуличного" Иисуса-Иуды. Яркий контраст между обоими лицами, обеими ипостасями, визуализированный и воплощённый для всего человечества в образах двух полярно противоположных символических личностей, создаёт чёткую грань между обоими началами - светлым и тёмным, оттеняет всё самое чистое, высокое, безгрешное, божественное, идеальное от всего самого мерзкого, низкого, порочного, преступного, греховного, презренного. Поистине, "Бог стал человеком полностью, но стал человеком вплоть до его низости, человеком вплоть до его мерзости и бездны. Чтобы спасти нас... он стал Иудой..." "Бог не желал, чтобы на земле стала известна Его ужасающая тайна" - и потому скрыл от мира свою вторую - тёмную, или человеческую ипостась (Иуда), противопоставив её светлой, или божественной (Иисус).
Совершенно очевидно, что рассмотренные смысловые составляющие совершённого Иудой "предательства" - историческую и метафизическую - следует рассматривать не изолированно одну от другой, не как альтернативные варианты, взаимоисключающие друг друга, а в неразрывном единстве, именно как необходимые, взаимно дополняющие и взаимно обуславливающие составляющие одного единого смысла - смысла миссии Иуды.
4.
Да, в целом идея метафизического единства двух личностей, Иисуса и Иуды, вполне приемлема и может быть принята нами как базовая. Тем более, что эта идея прекрасно согласуется с нашими выводами о тесной взаимосвязи двух миссий и слиянии их в единую, неразрывную, нерасторжимую миссию Иисуса-Иуды. Однако, поднявшись на уровень самых "высоких материй", мы забыли о главном о самом Иуде. О человеке Иуде, который вряд ли понимал, что на него возложена (самим Богом!) какая-то миссия и что от него ждут совершения тех или иных поступков. Этот обыкновенный смертный действовал по наитию, по зову сердца, любящего, верного, храброго, самоотверженного сердца. Думал ли он о значении своего поступка для грядущих поколений? о той роли, которую призван сыграть в становлении зарождающейся религии? об историческом смысле совершаемого "предательства"? Тысячу раз нет! Он знал только одно: Иисус нуждается в нём - всё остальное для него не имело ровно никакого значения. Истинная вера в святое дело Иисуса, бескорыстное, без тени эгоизма и надежды на воздаяние самопожертвование, беззаветная преданность другу и учителю, и всё это вкупе с крайне экзальтированным аскетизмом, доведённым до умерщвления собственной души и духовного самоубийства, - вот движущая сила, квинтэссенция, глубинный смысл всей его жизни, погубленной, униженной, истерзанной, но чистой и поистине прекрасной.
Смысл слова "предать"
Настоящая глава является дополнительной, так как она не вписывается в общую схему предлагаемого анализа, однако, в силу важности рассматриваемой в ней проблемы, мы сочли необходимым включить её в наше исследование. Речь здесь пойдёт о значении слова "предать" и о тех смысловых нюансах, которое оно обретает в новозаветных свидетельствах.