Монтажники находились и здесь, потому что спутник давно уже был тесноват и
места для компаний не хватало. Посадки еще не было, и Кедрин уселся с
независимым видом.
- Кто боится запаха, - говорил один монтажник, - пусть идет к Косте на
закалку. В его лаборатории трудно выдержать три минуты, но и одной
достаточно, чтобы стать невосприимчивым на всю жизнь ко всем и всяческим
запахам.
- Я бы делал скваммеры из твоей шкуры. Она такой толщины, что уж не
пропустит никакого запаха.
- Кстати, насчет шкур: у Ирвинга в каюте на полу такая шкура, что люди,
заходящие к нему впервые, пугаются и просятся скорее на Землю.
- Почему на Землю?
- Там тигры давно не кусаются и даже у носорогов прелестный характер...
- Между прочим, именно Ирвинг изобрел способ полета пятками вперед. Он
говорит, что это предохраняет голову.
- Но это лишь для тех, - сказал Ирвинг, - у кого есть голова.
Кедрин сидел и грустно улыбался. Веселые мальчики! Эти - из недавно
пришедших. Для них пока еще кругом романтика. А он, Кедрин, здесь уже почти
два месяца и знает, что к чему...
Объявили посадку. Пилот появился из раскрывшегося переходника. Его лицо
было знакомо, хотя раньше оно не было таким холодно-суровым.
- Привет, Сема! - сказал Кедрин. .
- Салют! - сказал Сема.
- Вы теперь на приземельских?
- Что же, я должен всю жизнь летать на глайнерах? - спросил Сема. - Я
на приземельских.
- А тот пилот?
-.Не летает. На Земле.
- Его тогда действительно лишили?
- Его?.. Хотел бы я... Он готовит себе экипаж.
- Ага, - сказал Кедрин. - Можно садиться?
- Сделайте ваше одолжение, - сказал Сема. Кедрин шагнул в переходник.
Гур нагнал его уже в салоне. Он протянул Кедрину маленький пакетик.
- Вот, возьми... на память; Я снял для тебя копию с записи
Холодовского.
- Зачем?
- Прочитаешь на планете, когда будет время и настроение...
- Спасиб... - рассеянно сказал Кедрин.-Ты видел Герна?
- Да.
- Он тебя не убил?
- Хотел. Но я его обезоружил: спросил, из какого пластика была защита
автоматики в реакторах "Гончего Пса". При неожиданных вопросах Герн
теряется, и я успел сбежать. Кстати, а ты не помнишь, какой пластик?
- Никогда не знал.
- Жаль. Впрочем, я узнаю. Думаю, что это был пластик "К-178"... - Он
хитро прищурился.
- Ну и что?
- Ничего. Итак, расстаемся да месяц?
- Не знаю...
- Зато знаю я. Ты попрощался?
- Что? А...
Кедрин умолк. Гур сказал:
- Ничего, грустящий друг мой... Воистину прав был кто-то, сказавший:
"Если бы бури в пространстве были столь же преходящи, как в любви, не было
бы ничего приятнее полетов..." Кто это сказал?
- Не знаю, - буркнул Кедрин.
- По-моему, опять я. Или иной классик, но это неважно...
Прозвучал сигнал окончания посадки. Кедрин поднял глаза.
- Скажи ей, что...
- Нет уж, - усмехнулся Гур. - Это ты сделай сам... Через месяц или
раньше...
Когда люк корабля вдвигался на место, Кедрину показалось, что из зала
донесся веселый голос:
- Или раньше...
Капитан Лобов - там, на орбите Трансцербера, - сидит в своем кресле за
пультом и думает. По старой привычке руки его лежат на пульте, но сейчас эта
привычка ни к чему и пульт ни к чему - управлять нечем. Нервы сохранились,
но вот ног у "Гончего Пса" нет.
Управлять нечем. Но все остальное в таком возмутительном порядке, что
ни экипажу, ни пассажирам делать нечего. Наблюдения над Ахиллесом ведутся, и
он подступает все ближе, и снова на какое-то время скорость сближения
увеличилась, а потом стала прежней, но ничего не стало от этого понятней. И
к людям все чаще приходят мысли: "Земля не успеет. Не может успеть. Земле
нужно еще больше месяца, а здесь Ахиллес догоняет, он уже наблюдается
визуально - пока как яркая точка, но скоро она обретет линейные размеры,
затем ее можно будет наблюдать и без помощи оптики, а потом..."
И люди думают о том, что будет потом... А капитан Лобов думает о том,
как бы сделать, чтобы они не думали.
Обстоятельства приходят ему на помощь. Приходят в негодность
термоустройства одного из отсеков - жилого. Морозец хорош зимой на Земле, но
не сейчас и не на орбите Трансцербера. Все люди немедленно мобилизуются на
ремонт термосистемы. Причины аварии неизвестны - еще вчера все было в
абсолютном порядке. "Но аварии всегда случаются неожиданно,- утешает капитан
Лобов.- Ничего, это не так страшно. Поработаем как следует дня два - и все
будет в порядке".
Все с этим согласны, и выражают предположение, что потом аварии,
наконец, оставят их в покое. Капитан Лобов согласен, в свою очередь, с этим
мнением. Но про себя - только про себя, разумеется, - он допускает, что
аварии могут происходить и в дальнейшем. Он даже может - вернее, мог бы -
предсказать (хотя никогда не отличался даром пророчества), где скорее всего
произойдет следующая авария. Она произойдет во флора-секции экоцикла. Это не
очень опасно, но потребует немалых усилий для ликвидации.
И авария происходит. Люди заняты, им некогда думать о том, что Ахиллес
снова придвинулся на несколько тысяч километров...
Земля начала открываться ему с высоты, и даже матросы Колумба не
приветствовали ее таким криком, какой раздался в его душе.
Корабль входил в плотные слои атмосферы. По обшивке текли огненные
реки. Чудесная планета лежала внизу, зеленая и голубая, омываемая ветрами и
океанами, летящая, смеясь и кружась, в мировом пространстве. Земля, всегда
принимавшая блудных сынов...
На космовокзале было людно. Кедрину не хотелось сразу покидать порт. Он
хотел продлить, растянуть встречу с планетой. Он зашел на связь и написал
радиограмму на спутник, чтобы она тоже почувствовала все это. Он сдал
радиограмму, потом отозвал ее и порвал бланк.
Он посидел в баре, потягивая что-то прохладительное и тонизирующее.
Затем медленный аграплан нес его над сушей и над океаном, и он все смотрел,
смотрел из окна... Да, это была Земля, не сон, и он был на Земле, и не надо
было торопиться на смену, и вообще не надо было никуда торопиться!
Он высадился на том же самом острове Отдыха.
Там, где два с лишним месяца назад стоял его коттеджик, возвышалось
теперь совсем другое здание и жили другие люди а его домик, опрысканный
деструктуратором, давно уже превратился в кучку пыли, потому что никто из
отдыхающих не хотел жить в домике, которым пользовались, как никто не стал
бы надевать поношенный костюм.
Кедрину коттедж был, по сути дела, не нужен, однако он все же сходил в
центр по размещению и там выбрал себе такой же стереотип, как и в прошлый
раз. Он намотал веревочку на палец и крутил стереотип объемом в кубический
дециметр, вокруг пальца, пока не разыскал подходящее местечко почти на самом
берегу. Тогда он вскрыл упаковку, установил стереотип и предоставил домику
самому расти за счет воздуха до заданных размеров. Сам он пошел на пляж,
загорая и удивляясь, до чего же здесь шумно.
Шумнее всех были люди. Они приезжали сюда отдыхать и страшно кричали и
суетились, вместо того чтобы отдаться неподвижности и благородной
углубленности созерцания красок Земли и движения океана - того, чего не было
там, в пустоте, в Звездолетном пояее.
Тут он заметил, что рассуждает все время с точки зрения жителя
Звездолетного пояса и вообще пространства. А ведь он уже не был
монтажником... Лучше было просто сидеть на берегу и наслаждаться водой и
солнцем. Собственно, он просто прервал тогда свой отпуск, а теперь может
возобновить его.
И он сидел и наслаждался. Потом, на четвертый день, когда запахи
перестали быть столь резкими, а звуки невыносимыми, он осмелился вмешаться в
неутихающее движение, царившее на дорогах острова.
Он шел, привычно раскачиваясь из стороны в сторону: такую походку
вырабатывал скваммер, и даже двух месяцев оказалось достаточно, чтобы
усвоить ее надолго. Люди узнавали походку, и в заметной уже неподвижности
лица, вынесенной оттуда, где нет погоды и где от яркого света защищают
экраны, угадывали отпечаток Пространства. Но когда Кедрин понял это, он
начал стараться ходить совершенно плавно, чтобы никто не узнал в нем
монтажника: ведь он никогда больше не вернется туда...
Он блуждал по острову, не выбирая пути. Забрел на ту самую площадку,
нависавшую над водой, и сел за свободный столик. Он не послал заказа, а
просто сидел, и смотрел, и вспоминал, и думал: куда бы он поехал и что бы с
ним стало, если в тот раз он не встретил бы ее и тех троих, одного из
которых уже нет... Он думал и вспоминал - ведь ничего другого ему не
оставалось; но это было очень мучительно: думать, когда не в твоих силах
сделать что-нибудь другое, когда тебе запрещено предаваться трудному счастью
созидания там, на монтаже Длинного корабля.
Потом он поднялся и пошел на связь со Звездолетным Поясом. Он написал
радиограмму, и снова, как и в космопорте, порвал ее, и снова до самого
вечера шатался по острову.
Тогда Кедрин вернулся на площадку. Он сидел, и все было как тогда, как
давно, - звенящая темнота (какой шум!), и горячие влажные ароматы (какая
неразбериха!), и девушка скользила между низкими столиками, и яркая ткань
кружилась вокруг ее ног.
Потом она шла между столиками, и Кедрин отвернулся - в общем-то ему
было все равно, куда она сядет. Он глядел на океан - земную модель вечно
волнующегося Пространства. Потом он услышал совсем рядом чье-то учащенное
дыхание. Он поднял голову. Девушка сидела рядом, она улыбалась.
Кедрин долго смотрел на нее. Она была красива, хотя ничем не напоминала
ту, оставшуюся в Приземелье. "Теперь все красивы", - подумал он и взглянул
наверх, туда, где были небо, спутники и корабли. Что ж, с тем порваны все
связи?
- Кто вы? - спросил он.
- Я вхожу в жизнь, - протяжно сказала она. - Я еще только вхожу, я не
знаю дорог. Возьмите меня в жизнь. Говорят, вы со Звездолетного кольца.
Возьмите меня туда. Меня зовут океанисты, но я хочу на Звездолетное кольцо,
- Звездолетный пояс, - сказал он. - Пояс, а не кольцо.
- Пояс, - согласилась она. - Вы ведь оттуда? Расскажите.
Она опустила подбородок на кулачки, приготовившись слушать. Кедрин,
нахмурившись, кивнул.
- Хорошо, - сказал он.
- Пойдемте, - попросила она.- Мне не нравится здесь.
Он положил руку на ее плечо. Они медленно шли по дорожке. Кедрин
рассказывал.
- Когда вы возвращаетесь туда?
- Не знаю... - сказал он.- Еще не знаю... Навернее, не так скоро.
- Я хочу поскорее, - сказала она. - Сейчас мне надо уйти. Но я приду
сюда через два часа. Вы приходите тоже. Да? Вы будете рассказывать мне еще.
- Хорошо, - согласился он.
Девушка растворилась в сумерках. "Что же, - подумал Кедрин, - я ее
увижу через два часа. Зачем я рассказывал ей о Поясе? Она улетит туда. Я
останусь на Земле. Зачем?"
Но ему почему-то хотелось, чтобы девушка улетела на Звездолетный пояс.
Ей нужно попасть туда. Она еще успеет принять участие в монтаже корабля. Это
будет очень хорошо. Кстати, как там продвинулись дела?
Он торопливо направился в информаторий. Только здесь, на планете, он
понял, как пристально следило человечество за монтажом, как хотелось ему
поскорее увидеть тех восьмерых человек, над которыми все еще висела угроза
на орбите Трансцербера!
Закончен монтаж конуса и испарителя, услышал он. Закончен. Значит, Ирэн
уже в пространстве... Сейчас пойдет монтаж внешнего Пояса помещений, потом
оболочка, и все. Но времени остается немного, и все еще остается угроза
запаха.
- Что такое испаритель? - спросил кто-то рядом.
Кедрин пожал плечами.
- Что-то такое, очевидно, - сказал он, - что испаряет.
- Простите, - сказал человек. - Я думал, вы знаете.
Кедрин стремительно вышел из информатория.
Он шел по дороге. Угроза запаха все еще над ними. Особое звено все еще
решает этот вопрос. Но все-таки... Все-таки, вместо того чтобы сидеть здесь,
на острове, стоит, пожалуй, съездить в свой институт. Поговорить с ребятами.
Теорию надо создавать заново, и в этом стоит помочь Особому звену. Он уже
потерял три дня здесь, на острове...
Он вошел в коттедж. Торопливо собрал то немногое, чем успел обзавестись
на острове. Запросил информацию. Глайнер уходил через четыре часа. Кедрин не
хотел ожидать целых четыре часа. Он вдруг почувствовал, что не может
оставаться на острове. Скорее, скорее туда, где работают люди! Девушка не
найдет его - и не нужно. "Если она действительно хочет на Пояс, она найдет
дорогу, - подумал Кедрин и вспомнил Седова: - "Кому суждено быть
монтажником, тот им станет". Правда. Только насчет меня ошибся капитан
"Джордано". Мне, наверное, не суждено..."
Эта мысль не давала ему покоя и тогда, когда он оказался на борту
корабля.
Принял ванну и, опустив пониже морфорадер, включил его на полную
мощность.
Все же сон его был беспокоен. Длинные корабли населяли сон; они
возникали из ничего и таяли, оставляя вместо себя голубоватые, мерцающие,
быстро рассеивающиеся облачка. Потом появилась Ирэн - она шла в ярком легком
платье, в том самом, какое было на ней, когда Кедрин увидел ее впервые - не
на острове, а несколько лет назад в Новосибирске, откуда он потом так
стремительно уехал в Институт связи. Вторая женщина подошла к Ирэн, и Кедрин
узнал в ней девушку, встреченную им на острове сегодня. Они говорили о
чем-то, и Кедркн не слушал о чем, потом корабль заслонил их, а когда корабль
исчез, их уже не было. И снова корабли, не останавливаясь, шли один за
другим к орбите Трансцербера, и Кедрин удивился - зачем столько кораблей и
почему ни один из них не берет его? Тут он почувствовал в своей руке
рубчатую рукоятку экстренного выключения Элмо - ту самую, которую всегда
некстати дергал Андрей, - и понял, что надо только повернуть ее - и первый
же корабль остановится; он хотел повернуть - и не смог.
...Сон кончился. Было утро, и яркий, чуть зеленоватый свет входил через
распахнутый иллюминатор, и сильный, чудесный запах вливался вместе с ним.
Кедрин вскочил.
"Хорошо, все хорошо! - говорил себе Кедрин. - Приедешь в институт, а
там можно будет подумать. Поработать!" И еще он заставит подумать ребят.
Может быть, они все же смогут помочь Звездолетному поясу и тем восьми на
орбите Трансцербера.
На орбите Трансцербера аварии прекратились. Трансцербер, он же Ахиллес,
виден вполне ясно, но никаких деталей на его поверхности различить пока
невозможно.
Все более сомнительным становится, что Земля успеет. Так или иначе,
расстояние в среднем сокращается быстрее, чем было рассчитано и чем оно
вначале было. Странно, что влияние притяжения Трансцербера еще не начинает
сказываться. Но никто не сомневается в том, что оно скажется в самом
недалеком будущем.
У всех теперь достаточно работы по наблюдению. Даже капитан Лобов
против обыкновения очень интересуется результатами наблюдений и очень
внимательно изучает фотографии. Над одной из них он сидит очень долго,
иронически подняв брови, и, когда никто не видит, прячет фотографию в
карман, чтобы попозже, в часы отдыха, вдоволь порассматривать ее, спокойно
сидя в своем кресле.
Незнакомый человек сидел в кресле. И странным казалось, что кресло это,
за несколько лет окончательно принявшее, как казалось, форму тела Кедрина,
теперь покорно подчинялось другому человеку, а шлем Элмо, пластик которого
был уже давно вытерт висками Кедрина, теперь так же ловко сидел на чужой
голове. Впрочем, эта голова, вероятно, вполне устраивала и шлем и
лабораторию.
Кедрин не стал открывать стеклянной двери, над которой рдела табличка с
надписью: "Тихо! Здесь думают". Постояв у двери несколько минут, в
продолжение которых человек в кресле ни разу не шевельнулся и не открыл
глаз, Кедрин тихо вышел из внешней комнаты лаборатории в коридор.
"Интересно, над чем он думает? Над чем вообще работает сейчас институт?
Прошло все-таки два месяца с лишним".
Кедрин поднялся наверх. Слепцов вряд ли сейчас работает: он расходится
под вечер, а днем занимается тем, что сам называет руководством. Старик
любит руководить.
Он шагал по коридору, и запах озона, перемешанный с ощутимым ароматом
нагретой пластмассы, милый запах института, проникал, казалось, все глубже в
его тело сквозь все поры, пропитывал его и делал походку более размеренной и
дыхание - спокойным, хотя сердце все еще билось учащенно. Вот он, родной
дом, и блаженны блудные сыновья, которые возвращаются - вот что скажет
сейчас Слепцов, как только удостоверится в том, что именно Кедрин появился
на пороге его лаборатории. Блаженны возвращающиеся под отчий кров
вычислительных машин!.. Они были здесь, эти машины, они работали по
сторонам, и сверху, и снизу, за пластиковыми плоскостями стен, и пола; и
потолка - блаженны возвращающиеся! И стократ - приветствующие вернувшихся...
Кедрин растворил дверь в лабораторию Слепцова, который настолько уже
стал принадлежностью сектора остронаправленной связи, что не могло быть
сектора без него. "Нет, разумеется, не могло, - рассеянно подумал Кедрин,
смахивая пыль с ладони, которой только что держался за ручку двери. -
Разумеется, не могло..."
Старик сидел за своим столом и смотрел в бесконечность, очевидно
сосредоточиваясь для очередного сеанса работы с Элмо. Взгляд его возвращался
из бесконечности со скоростью света, и все же потребовалось какое-то время,
чтобы он уперся в стоящего на пороге Кедрина, и еще секунды - для того,
чтобы полученная зрением информация дошла до идентифицирующих центров мозга.
Наконец это произошло.
Кедрин с удовольствием наблюдал, как около рта старика обозначились
глубокие морщины, показались зубы, подбородок выдвинулся вперед, и, наконец,
веселое кряхтенье наполнило комнату.
- Кедрин, - сказал Слепцов. - Кедрин или оптический обман... - Он
замолчал, словно что-то припоминая. - Кедрин... - повторил он, потом
улыбнулся. - Что же, привет блудному сыну, который возвращается!.
- Раскрывайте ваши старые объятия, - сказал Кедрин. - Принимайте -
блудного сына.
- Ну, - сказал старик и протестующе вытянул руку, - пощади мои кости.
Объятий, не будет.
- Так... - пробормотал Кедрин. - Не очень ласково.
- У меня есть на то причины. Но об этом - позже. Хорошо, что ты
вернулся, хотя мог бы и поторопиться. Впрочем, лучше поздно... Ты совсем?
- Наверное, - сказал Кедрин, зная, что за этим последует вопрос:
абсолютно точно?
- Абсолютно точно? - спросил старик.
- Если говорить абсолютно точно, то не знаю. Но, наверное, да.
- Что ты оставил там?
- Любовь, - сказал Кедрин и покраснел. - Если откровенно - любовь.
- Можешь говорить откровенно.
- И потом... какие-то странные мысли.
- Расскажи, - вымолвил старик, и взгляд его вновь устремился вдаль.
- Я был там недолго - там, где работают, кроме мозга, и руками. И это
было хорошо! Я стал гораздо сильнее и, думается, лучше. Потрогайте мои
мускулы...
- Я не стану трогать твоих мускулов. К чему они?
- А почему умер Андрей?
- Ты понял?
- Я понял. Мне подсказали ответ там. Андрей потерял способность
бороться с неожиданностью и опасностью. И вот он умер... просто от страха. .
- Да, - сказал Слепцов. - Это логично. Даже больше - это верно. Но надо
скорее познавать. Не отвлекаться. Это препятствует концентрации энергии.
Дело человека - познавать.
Кедрин вдруг ясно ощутил - говорить с человеком, которого он считал
своим учителем, ему не о чем. Продолжать разговор можно было в одном случае
- если забыть, что он был там, в Приземелье.
- Я пойду, - сказал Кедрин. - Я, пожалуй, пойду...
- Иди. Подумай, примирись. Не возвращайся туда. Работай здесь. Элмо
найдется.
Теперь Кедрин шагал по коридору медленно. Отыскав комнату для гостей -
по счастью, пустую, - он улегся на широкий диван и долго лежал - без мыслей,
без ощущений.
Потом он поднялся. За широким окном солнце снижалось к горизонту. Было
тихо и ясно. Земля все-таки была самой прекрасной. Хотя и пространство -
тоже. Холодовский. "Но ведь я один думаю, что он... Надо прочитать его
запись".
Кедрин поискал глазами магнитофон и нашел его там, где он всегда стоял
в комнате для посетителей, - на столике, рядом с пультом климатизатора.
Голос Холодовского заставил Кедрина вздрогнуть - это был живой голос
неживого человека, уверенный, и немного отрешенный, и спокойный, как всегда.
"Так, - сказал Холодовский. - Таксор не принял запаха".
Последовала пауза, потом Холодовский пробормотал что-то сердито и
неразборчиво. Затем магнитофон загудел. Кедрин вспомнил - так отзывался
скваммер на форсаж двигателя. Несколько минут лента перематывалась бесшумно,
прозрачная лента неощутимой толщины.
"В общем, - сказал Холодовский, - моя теория, кажется, летит в архив.
Или таксор не таксор, или в пространстве нет запаха. Как же нет, когда я его
ощущаю? Но и прибор действует нормально, за это может поручиться все Особое
звено, а это чего-нибудь да стоит!.."
Холодовский говорил необычно много, и Кедрин понял: он подбадривал
себя. Значит, все-таки это было нелегко даже тогда, когда созрел замысел.
"Ну вот, - сказал Холодовский. - В общем надо установить, есть ли запах
в скваммере. Покажет ли его таксор. Если в скваммере запаха нет, как нет его
и в пространстве, это значит либо, что таксор негоден, а это, как мы знаем,
невозможно... (Кедрин сжал кулаки - таким невозмутимо-скучным был голос
монтажника в этот миг, когда в пору было кричать от ужаса перед самим
собой.) Либо все мы просто страдаем массовыми галлюцинациями. Но если запах
в скваммере есть, хотя в пространстве его нет, то он возникает именно в
скваммере, а почему - этого я не знаю, и никто не знает. Тогда его источник
надо будет искать вовсе не там, где искал я. Придется пошарить совсем по
другим диапазонам... Можно, конечно, подождать пару недель и таскать с собой
в скваммере озометр. Беда только, что прибор надо переделывать, он не
уместится. И время пройдет. Восемь больше одного, а, ребята?"
Он даже засмеялся, Холодовский, хотя не над чем было смеяться. Потом он
оборвал смех и сказал:
"Это я подумал, как обозлятся медики. Ну ладно, монтажники с
"Джордано", схема эксперимента такова: я разгерметизируюсь, держа нижними
руками озометр у дверцы. Воздух пойдет наружу, и с ним - то, что пахнет.
Озометр примет. Остальное прочтете на его ленте... - Он помолчал. - Ну, как
говорит Гур, делайте ваш шаг вперед!"
Он еще посопел, потом щелкнуло, раздался свист, и наступила тишина.
Тишина была до самого конца ленты.
- Значит, так, - сказал Кедрин и, медленно, тяжело ступая, прошел по
комнате - в угол и снова в угол. - Значит, так. Тебя не записали, Слава, но
ты записался сам... Я виноват, Слава, я просто подумал, что ты - это не ты,
а ты был ты - и дело с концом! И все-таки был ли запах в пространстве? Если
да, то твоя империя пережила тебя. Если нет - что ж, ты дал направление
другим.
Это были лишь предположения, и обе возможности были сейчас для Кедрина
равно вероятны. Но Кедрин почувствовал, что трудно будет ему жить, пока он
не узнает этого точно. Стало уже незачем оставаться здесь, в институте.
Кедринская трасса вновь зримо уходила туда, вверх. Но он еще медлил, словно
что-то держало его.
Чуть слышно жужжали машины за гладкими панелями стен. Где-то
приглушенно звучала музыка, и Кедрин подумал, что, когда человечество узнает
хотя бы об этих небольших эпизодах из жизни Звездолетного пояса, об этом
напишут музыку, ясную и проникновенную, и музыка эта будет говорить людям:
"Делайте шаг вперед!"
Жаль, что не он создаст эту музыку! Но каждому - свое. Его дело -
работать на Элмо. Мыслить. Искать и находить. Дышать запахом озона и
нагретой пластмассы.
Запах нагретой пластмассы.
Запах. Так...
Нагретой. Ага, нагретой.
Пластмассы. Ну, естественно!
Кедрин опустился прямо на пол, обхватил колени руками.
Запах. Колебания молекул и даже атомов, освобождающихся в процессе
испарения.
Нагретой. Повышение температуры усиливает испарение...
Пластмассы. Так ли?.. Пластмассы устойчивы, несмотря на всю огромность
своих молекул. После облучения гамма-радиацией и других операций некоторые
сорта ее переносят испытания всеми известными видами излучений. Они
испытывались неоднократно еще до того, как из них начали изготовлять разные
детали - например, фонари скваммеров, их прозрачные верхние оконечности. Они
очень надежны. Но речь идет об известных излучениях. А все ли они известны?
Вероятно, нет. Кстати, Гур явно неспроста интересовался тем, из какого
пластика была изготовлена защита автоматики "Гончего Пса". О, Гур ничего не
делает просто так!... Итак, если предположить существование некоторого
сильного излучения, нам до сих пор неизвестного... Ага, это уже почти точка
зрения Гура, но почему бы и нет? Да, это неизвестное излучение, как можно
предположить, вышибает из пластика радикалы, и вот они-то и пахнут, они-то и
проникают в легкие, и отравляют людей, и заставляют их терять сознание. Уж
не хотел ли Гур, чтобы я подсчитал ему количественную сторону такого
процесса? Конечно, все это нужно знать и количественно. И, кроме того, какие
могут освободиться радикалы? Чем мы, собственно говоря, там отравляемся при
атаках запаха? Нужно лечить хотя бы тех, кто болен, - того же Кристапа. И
жаль, что Холодовского уже не вылечить никогда...
Да, нужно считать. О невооруженном мозге тут нечего думать, тут нужен
Элмо и все его памяти. К счастью, все это тут есть. Где же и считать, как не
в этом институте?
Он вскочил. Кинулся к двери. Потом остановился.
Да. Но кто будет считать? Мне запрещено работать на монтаже. Косвенно
это относится к той работе. Но... о чем тут думать? Жизнь людей!
места для компаний не хватало. Посадки еще не было, и Кедрин уселся с
независимым видом.
- Кто боится запаха, - говорил один монтажник, - пусть идет к Косте на
закалку. В его лаборатории трудно выдержать три минуты, но и одной
достаточно, чтобы стать невосприимчивым на всю жизнь ко всем и всяческим
запахам.
- Я бы делал скваммеры из твоей шкуры. Она такой толщины, что уж не
пропустит никакого запаха.
- Кстати, насчет шкур: у Ирвинга в каюте на полу такая шкура, что люди,
заходящие к нему впервые, пугаются и просятся скорее на Землю.
- Почему на Землю?
- Там тигры давно не кусаются и даже у носорогов прелестный характер...
- Между прочим, именно Ирвинг изобрел способ полета пятками вперед. Он
говорит, что это предохраняет голову.
- Но это лишь для тех, - сказал Ирвинг, - у кого есть голова.
Кедрин сидел и грустно улыбался. Веселые мальчики! Эти - из недавно
пришедших. Для них пока еще кругом романтика. А он, Кедрин, здесь уже почти
два месяца и знает, что к чему...
Объявили посадку. Пилот появился из раскрывшегося переходника. Его лицо
было знакомо, хотя раньше оно не было таким холодно-суровым.
- Привет, Сема! - сказал Кедрин. .
- Салют! - сказал Сема.
- Вы теперь на приземельских?
- Что же, я должен всю жизнь летать на глайнерах? - спросил Сема. - Я
на приземельских.
- А тот пилот?
-.Не летает. На Земле.
- Его тогда действительно лишили?
- Его?.. Хотел бы я... Он готовит себе экипаж.
- Ага, - сказал Кедрин. - Можно садиться?
- Сделайте ваше одолжение, - сказал Сема. Кедрин шагнул в переходник.
Гур нагнал его уже в салоне. Он протянул Кедрину маленький пакетик.
- Вот, возьми... на память; Я снял для тебя копию с записи
Холодовского.
- Зачем?
- Прочитаешь на планете, когда будет время и настроение...
- Спасиб... - рассеянно сказал Кедрин.-Ты видел Герна?
- Да.
- Он тебя не убил?
- Хотел. Но я его обезоружил: спросил, из какого пластика была защита
автоматики в реакторах "Гончего Пса". При неожиданных вопросах Герн
теряется, и я успел сбежать. Кстати, а ты не помнишь, какой пластик?
- Никогда не знал.
- Жаль. Впрочем, я узнаю. Думаю, что это был пластик "К-178"... - Он
хитро прищурился.
- Ну и что?
- Ничего. Итак, расстаемся да месяц?
- Не знаю...
- Зато знаю я. Ты попрощался?
- Что? А...
Кедрин умолк. Гур сказал:
- Ничего, грустящий друг мой... Воистину прав был кто-то, сказавший:
"Если бы бури в пространстве были столь же преходящи, как в любви, не было
бы ничего приятнее полетов..." Кто это сказал?
- Не знаю, - буркнул Кедрин.
- По-моему, опять я. Или иной классик, но это неважно...
Прозвучал сигнал окончания посадки. Кедрин поднял глаза.
- Скажи ей, что...
- Нет уж, - усмехнулся Гур. - Это ты сделай сам... Через месяц или
раньше...
Когда люк корабля вдвигался на место, Кедрину показалось, что из зала
донесся веселый голос:
- Или раньше...
Капитан Лобов - там, на орбите Трансцербера, - сидит в своем кресле за
пультом и думает. По старой привычке руки его лежат на пульте, но сейчас эта
привычка ни к чему и пульт ни к чему - управлять нечем. Нервы сохранились,
но вот ног у "Гончего Пса" нет.
Управлять нечем. Но все остальное в таком возмутительном порядке, что
ни экипажу, ни пассажирам делать нечего. Наблюдения над Ахиллесом ведутся, и
он подступает все ближе, и снова на какое-то время скорость сближения
увеличилась, а потом стала прежней, но ничего не стало от этого понятней. И
к людям все чаще приходят мысли: "Земля не успеет. Не может успеть. Земле
нужно еще больше месяца, а здесь Ахиллес догоняет, он уже наблюдается
визуально - пока как яркая точка, но скоро она обретет линейные размеры,
затем ее можно будет наблюдать и без помощи оптики, а потом..."
И люди думают о том, что будет потом... А капитан Лобов думает о том,
как бы сделать, чтобы они не думали.
Обстоятельства приходят ему на помощь. Приходят в негодность
термоустройства одного из отсеков - жилого. Морозец хорош зимой на Земле, но
не сейчас и не на орбите Трансцербера. Все люди немедленно мобилизуются на
ремонт термосистемы. Причины аварии неизвестны - еще вчера все было в
абсолютном порядке. "Но аварии всегда случаются неожиданно,- утешает капитан
Лобов.- Ничего, это не так страшно. Поработаем как следует дня два - и все
будет в порядке".
Все с этим согласны, и выражают предположение, что потом аварии,
наконец, оставят их в покое. Капитан Лобов согласен, в свою очередь, с этим
мнением. Но про себя - только про себя, разумеется, - он допускает, что
аварии могут происходить и в дальнейшем. Он даже может - вернее, мог бы -
предсказать (хотя никогда не отличался даром пророчества), где скорее всего
произойдет следующая авария. Она произойдет во флора-секции экоцикла. Это не
очень опасно, но потребует немалых усилий для ликвидации.
И авария происходит. Люди заняты, им некогда думать о том, что Ахиллес
снова придвинулся на несколько тысяч километров...
Земля начала открываться ему с высоты, и даже матросы Колумба не
приветствовали ее таким криком, какой раздался в его душе.
Корабль входил в плотные слои атмосферы. По обшивке текли огненные
реки. Чудесная планета лежала внизу, зеленая и голубая, омываемая ветрами и
океанами, летящая, смеясь и кружась, в мировом пространстве. Земля, всегда
принимавшая блудных сынов...
На космовокзале было людно. Кедрину не хотелось сразу покидать порт. Он
хотел продлить, растянуть встречу с планетой. Он зашел на связь и написал
радиограмму на спутник, чтобы она тоже почувствовала все это. Он сдал
радиограмму, потом отозвал ее и порвал бланк.
Он посидел в баре, потягивая что-то прохладительное и тонизирующее.
Затем медленный аграплан нес его над сушей и над океаном, и он все смотрел,
смотрел из окна... Да, это была Земля, не сон, и он был на Земле, и не надо
было торопиться на смену, и вообще не надо было никуда торопиться!
Он высадился на том же самом острове Отдыха.
Там, где два с лишним месяца назад стоял его коттеджик, возвышалось
теперь совсем другое здание и жили другие люди а его домик, опрысканный
деструктуратором, давно уже превратился в кучку пыли, потому что никто из
отдыхающих не хотел жить в домике, которым пользовались, как никто не стал
бы надевать поношенный костюм.
Кедрину коттедж был, по сути дела, не нужен, однако он все же сходил в
центр по размещению и там выбрал себе такой же стереотип, как и в прошлый
раз. Он намотал веревочку на палец и крутил стереотип объемом в кубический
дециметр, вокруг пальца, пока не разыскал подходящее местечко почти на самом
берегу. Тогда он вскрыл упаковку, установил стереотип и предоставил домику
самому расти за счет воздуха до заданных размеров. Сам он пошел на пляж,
загорая и удивляясь, до чего же здесь шумно.
Шумнее всех были люди. Они приезжали сюда отдыхать и страшно кричали и
суетились, вместо того чтобы отдаться неподвижности и благородной
углубленности созерцания красок Земли и движения океана - того, чего не было
там, в пустоте, в Звездолетном пояее.
Тут он заметил, что рассуждает все время с точки зрения жителя
Звездолетного пояса и вообще пространства. А ведь он уже не был
монтажником... Лучше было просто сидеть на берегу и наслаждаться водой и
солнцем. Собственно, он просто прервал тогда свой отпуск, а теперь может
возобновить его.
И он сидел и наслаждался. Потом, на четвертый день, когда запахи
перестали быть столь резкими, а звуки невыносимыми, он осмелился вмешаться в
неутихающее движение, царившее на дорогах острова.
Он шел, привычно раскачиваясь из стороны в сторону: такую походку
вырабатывал скваммер, и даже двух месяцев оказалось достаточно, чтобы
усвоить ее надолго. Люди узнавали походку, и в заметной уже неподвижности
лица, вынесенной оттуда, где нет погоды и где от яркого света защищают
экраны, угадывали отпечаток Пространства. Но когда Кедрин понял это, он
начал стараться ходить совершенно плавно, чтобы никто не узнал в нем
монтажника: ведь он никогда больше не вернется туда...
Он блуждал по острову, не выбирая пути. Забрел на ту самую площадку,
нависавшую над водой, и сел за свободный столик. Он не послал заказа, а
просто сидел, и смотрел, и вспоминал, и думал: куда бы он поехал и что бы с
ним стало, если в тот раз он не встретил бы ее и тех троих, одного из
которых уже нет... Он думал и вспоминал - ведь ничего другого ему не
оставалось; но это было очень мучительно: думать, когда не в твоих силах
сделать что-нибудь другое, когда тебе запрещено предаваться трудному счастью
созидания там, на монтаже Длинного корабля.
Потом он поднялся и пошел на связь со Звездолетным Поясом. Он написал
радиограмму, и снова, как и в космопорте, порвал ее, и снова до самого
вечера шатался по острову.
Тогда Кедрин вернулся на площадку. Он сидел, и все было как тогда, как
давно, - звенящая темнота (какой шум!), и горячие влажные ароматы (какая
неразбериха!), и девушка скользила между низкими столиками, и яркая ткань
кружилась вокруг ее ног.
Потом она шла между столиками, и Кедрин отвернулся - в общем-то ему
было все равно, куда она сядет. Он глядел на океан - земную модель вечно
волнующегося Пространства. Потом он услышал совсем рядом чье-то учащенное
дыхание. Он поднял голову. Девушка сидела рядом, она улыбалась.
Кедрин долго смотрел на нее. Она была красива, хотя ничем не напоминала
ту, оставшуюся в Приземелье. "Теперь все красивы", - подумал он и взглянул
наверх, туда, где были небо, спутники и корабли. Что ж, с тем порваны все
связи?
- Кто вы? - спросил он.
- Я вхожу в жизнь, - протяжно сказала она. - Я еще только вхожу, я не
знаю дорог. Возьмите меня в жизнь. Говорят, вы со Звездолетного кольца.
Возьмите меня туда. Меня зовут океанисты, но я хочу на Звездолетное кольцо,
- Звездолетный пояс, - сказал он. - Пояс, а не кольцо.
- Пояс, - согласилась она. - Вы ведь оттуда? Расскажите.
Она опустила подбородок на кулачки, приготовившись слушать. Кедрин,
нахмурившись, кивнул.
- Хорошо, - сказал он.
- Пойдемте, - попросила она.- Мне не нравится здесь.
Он положил руку на ее плечо. Они медленно шли по дорожке. Кедрин
рассказывал.
- Когда вы возвращаетесь туда?
- Не знаю... - сказал он.- Еще не знаю... Навернее, не так скоро.
- Я хочу поскорее, - сказала она. - Сейчас мне надо уйти. Но я приду
сюда через два часа. Вы приходите тоже. Да? Вы будете рассказывать мне еще.
- Хорошо, - согласился он.
Девушка растворилась в сумерках. "Что же, - подумал Кедрин, - я ее
увижу через два часа. Зачем я рассказывал ей о Поясе? Она улетит туда. Я
останусь на Земле. Зачем?"
Но ему почему-то хотелось, чтобы девушка улетела на Звездолетный пояс.
Ей нужно попасть туда. Она еще успеет принять участие в монтаже корабля. Это
будет очень хорошо. Кстати, как там продвинулись дела?
Он торопливо направился в информаторий. Только здесь, на планете, он
понял, как пристально следило человечество за монтажом, как хотелось ему
поскорее увидеть тех восьмерых человек, над которыми все еще висела угроза
на орбите Трансцербера!
Закончен монтаж конуса и испарителя, услышал он. Закончен. Значит, Ирэн
уже в пространстве... Сейчас пойдет монтаж внешнего Пояса помещений, потом
оболочка, и все. Но времени остается немного, и все еще остается угроза
запаха.
- Что такое испаритель? - спросил кто-то рядом.
Кедрин пожал плечами.
- Что-то такое, очевидно, - сказал он, - что испаряет.
- Простите, - сказал человек. - Я думал, вы знаете.
Кедрин стремительно вышел из информатория.
Он шел по дороге. Угроза запаха все еще над ними. Особое звено все еще
решает этот вопрос. Но все-таки... Все-таки, вместо того чтобы сидеть здесь,
на острове, стоит, пожалуй, съездить в свой институт. Поговорить с ребятами.
Теорию надо создавать заново, и в этом стоит помочь Особому звену. Он уже
потерял три дня здесь, на острове...
Он вошел в коттедж. Торопливо собрал то немногое, чем успел обзавестись
на острове. Запросил информацию. Глайнер уходил через четыре часа. Кедрин не
хотел ожидать целых четыре часа. Он вдруг почувствовал, что не может
оставаться на острове. Скорее, скорее туда, где работают люди! Девушка не
найдет его - и не нужно. "Если она действительно хочет на Пояс, она найдет
дорогу, - подумал Кедрин и вспомнил Седова: - "Кому суждено быть
монтажником, тот им станет". Правда. Только насчет меня ошибся капитан
"Джордано". Мне, наверное, не суждено..."
Эта мысль не давала ему покоя и тогда, когда он оказался на борту
корабля.
Принял ванну и, опустив пониже морфорадер, включил его на полную
мощность.
Все же сон его был беспокоен. Длинные корабли населяли сон; они
возникали из ничего и таяли, оставляя вместо себя голубоватые, мерцающие,
быстро рассеивающиеся облачка. Потом появилась Ирэн - она шла в ярком легком
платье, в том самом, какое было на ней, когда Кедрин увидел ее впервые - не
на острове, а несколько лет назад в Новосибирске, откуда он потом так
стремительно уехал в Институт связи. Вторая женщина подошла к Ирэн, и Кедрин
узнал в ней девушку, встреченную им на острове сегодня. Они говорили о
чем-то, и Кедркн не слушал о чем, потом корабль заслонил их, а когда корабль
исчез, их уже не было. И снова корабли, не останавливаясь, шли один за
другим к орбите Трансцербера, и Кедрин удивился - зачем столько кораблей и
почему ни один из них не берет его? Тут он почувствовал в своей руке
рубчатую рукоятку экстренного выключения Элмо - ту самую, которую всегда
некстати дергал Андрей, - и понял, что надо только повернуть ее - и первый
же корабль остановится; он хотел повернуть - и не смог.
...Сон кончился. Было утро, и яркий, чуть зеленоватый свет входил через
распахнутый иллюминатор, и сильный, чудесный запах вливался вместе с ним.
Кедрин вскочил.
"Хорошо, все хорошо! - говорил себе Кедрин. - Приедешь в институт, а
там можно будет подумать. Поработать!" И еще он заставит подумать ребят.
Может быть, они все же смогут помочь Звездолетному поясу и тем восьми на
орбите Трансцербера.
На орбите Трансцербера аварии прекратились. Трансцербер, он же Ахиллес,
виден вполне ясно, но никаких деталей на его поверхности различить пока
невозможно.
Все более сомнительным становится, что Земля успеет. Так или иначе,
расстояние в среднем сокращается быстрее, чем было рассчитано и чем оно
вначале было. Странно, что влияние притяжения Трансцербера еще не начинает
сказываться. Но никто не сомневается в том, что оно скажется в самом
недалеком будущем.
У всех теперь достаточно работы по наблюдению. Даже капитан Лобов
против обыкновения очень интересуется результатами наблюдений и очень
внимательно изучает фотографии. Над одной из них он сидит очень долго,
иронически подняв брови, и, когда никто не видит, прячет фотографию в
карман, чтобы попозже, в часы отдыха, вдоволь порассматривать ее, спокойно
сидя в своем кресле.
Незнакомый человек сидел в кресле. И странным казалось, что кресло это,
за несколько лет окончательно принявшее, как казалось, форму тела Кедрина,
теперь покорно подчинялось другому человеку, а шлем Элмо, пластик которого
был уже давно вытерт висками Кедрина, теперь так же ловко сидел на чужой
голове. Впрочем, эта голова, вероятно, вполне устраивала и шлем и
лабораторию.
Кедрин не стал открывать стеклянной двери, над которой рдела табличка с
надписью: "Тихо! Здесь думают". Постояв у двери несколько минут, в
продолжение которых человек в кресле ни разу не шевельнулся и не открыл
глаз, Кедрин тихо вышел из внешней комнаты лаборатории в коридор.
"Интересно, над чем он думает? Над чем вообще работает сейчас институт?
Прошло все-таки два месяца с лишним".
Кедрин поднялся наверх. Слепцов вряд ли сейчас работает: он расходится
под вечер, а днем занимается тем, что сам называет руководством. Старик
любит руководить.
Он шагал по коридору, и запах озона, перемешанный с ощутимым ароматом
нагретой пластмассы, милый запах института, проникал, казалось, все глубже в
его тело сквозь все поры, пропитывал его и делал походку более размеренной и
дыхание - спокойным, хотя сердце все еще билось учащенно. Вот он, родной
дом, и блаженны блудные сыновья, которые возвращаются - вот что скажет
сейчас Слепцов, как только удостоверится в том, что именно Кедрин появился
на пороге его лаборатории. Блаженны возвращающиеся под отчий кров
вычислительных машин!.. Они были здесь, эти машины, они работали по
сторонам, и сверху, и снизу, за пластиковыми плоскостями стен, и пола; и
потолка - блаженны возвращающиеся! И стократ - приветствующие вернувшихся...
Кедрин растворил дверь в лабораторию Слепцова, который настолько уже
стал принадлежностью сектора остронаправленной связи, что не могло быть
сектора без него. "Нет, разумеется, не могло, - рассеянно подумал Кедрин,
смахивая пыль с ладони, которой только что держался за ручку двери. -
Разумеется, не могло..."
Старик сидел за своим столом и смотрел в бесконечность, очевидно
сосредоточиваясь для очередного сеанса работы с Элмо. Взгляд его возвращался
из бесконечности со скоростью света, и все же потребовалось какое-то время,
чтобы он уперся в стоящего на пороге Кедрина, и еще секунды - для того,
чтобы полученная зрением информация дошла до идентифицирующих центров мозга.
Наконец это произошло.
Кедрин с удовольствием наблюдал, как около рта старика обозначились
глубокие морщины, показались зубы, подбородок выдвинулся вперед, и, наконец,
веселое кряхтенье наполнило комнату.
- Кедрин, - сказал Слепцов. - Кедрин или оптический обман... - Он
замолчал, словно что-то припоминая. - Кедрин... - повторил он, потом
улыбнулся. - Что же, привет блудному сыну, который возвращается!.
- Раскрывайте ваши старые объятия, - сказал Кедрин. - Принимайте -
блудного сына.
- Ну, - сказал старик и протестующе вытянул руку, - пощади мои кости.
Объятий, не будет.
- Так... - пробормотал Кедрин. - Не очень ласково.
- У меня есть на то причины. Но об этом - позже. Хорошо, что ты
вернулся, хотя мог бы и поторопиться. Впрочем, лучше поздно... Ты совсем?
- Наверное, - сказал Кедрин, зная, что за этим последует вопрос:
абсолютно точно?
- Абсолютно точно? - спросил старик.
- Если говорить абсолютно точно, то не знаю. Но, наверное, да.
- Что ты оставил там?
- Любовь, - сказал Кедрин и покраснел. - Если откровенно - любовь.
- Можешь говорить откровенно.
- И потом... какие-то странные мысли.
- Расскажи, - вымолвил старик, и взгляд его вновь устремился вдаль.
- Я был там недолго - там, где работают, кроме мозга, и руками. И это
было хорошо! Я стал гораздо сильнее и, думается, лучше. Потрогайте мои
мускулы...
- Я не стану трогать твоих мускулов. К чему они?
- А почему умер Андрей?
- Ты понял?
- Я понял. Мне подсказали ответ там. Андрей потерял способность
бороться с неожиданностью и опасностью. И вот он умер... просто от страха. .
- Да, - сказал Слепцов. - Это логично. Даже больше - это верно. Но надо
скорее познавать. Не отвлекаться. Это препятствует концентрации энергии.
Дело человека - познавать.
Кедрин вдруг ясно ощутил - говорить с человеком, которого он считал
своим учителем, ему не о чем. Продолжать разговор можно было в одном случае
- если забыть, что он был там, в Приземелье.
- Я пойду, - сказал Кедрин. - Я, пожалуй, пойду...
- Иди. Подумай, примирись. Не возвращайся туда. Работай здесь. Элмо
найдется.
Теперь Кедрин шагал по коридору медленно. Отыскав комнату для гостей -
по счастью, пустую, - он улегся на широкий диван и долго лежал - без мыслей,
без ощущений.
Потом он поднялся. За широким окном солнце снижалось к горизонту. Было
тихо и ясно. Земля все-таки была самой прекрасной. Хотя и пространство -
тоже. Холодовский. "Но ведь я один думаю, что он... Надо прочитать его
запись".
Кедрин поискал глазами магнитофон и нашел его там, где он всегда стоял
в комнате для посетителей, - на столике, рядом с пультом климатизатора.
Голос Холодовского заставил Кедрина вздрогнуть - это был живой голос
неживого человека, уверенный, и немного отрешенный, и спокойный, как всегда.
"Так, - сказал Холодовский. - Таксор не принял запаха".
Последовала пауза, потом Холодовский пробормотал что-то сердито и
неразборчиво. Затем магнитофон загудел. Кедрин вспомнил - так отзывался
скваммер на форсаж двигателя. Несколько минут лента перематывалась бесшумно,
прозрачная лента неощутимой толщины.
"В общем, - сказал Холодовский, - моя теория, кажется, летит в архив.
Или таксор не таксор, или в пространстве нет запаха. Как же нет, когда я его
ощущаю? Но и прибор действует нормально, за это может поручиться все Особое
звено, а это чего-нибудь да стоит!.."
Холодовский говорил необычно много, и Кедрин понял: он подбадривал
себя. Значит, все-таки это было нелегко даже тогда, когда созрел замысел.
"Ну вот, - сказал Холодовский. - В общем надо установить, есть ли запах
в скваммере. Покажет ли его таксор. Если в скваммере запаха нет, как нет его
и в пространстве, это значит либо, что таксор негоден, а это, как мы знаем,
невозможно... (Кедрин сжал кулаки - таким невозмутимо-скучным был голос
монтажника в этот миг, когда в пору было кричать от ужаса перед самим
собой.) Либо все мы просто страдаем массовыми галлюцинациями. Но если запах
в скваммере есть, хотя в пространстве его нет, то он возникает именно в
скваммере, а почему - этого я не знаю, и никто не знает. Тогда его источник
надо будет искать вовсе не там, где искал я. Придется пошарить совсем по
другим диапазонам... Можно, конечно, подождать пару недель и таскать с собой
в скваммере озометр. Беда только, что прибор надо переделывать, он не
уместится. И время пройдет. Восемь больше одного, а, ребята?"
Он даже засмеялся, Холодовский, хотя не над чем было смеяться. Потом он
оборвал смех и сказал:
"Это я подумал, как обозлятся медики. Ну ладно, монтажники с
"Джордано", схема эксперимента такова: я разгерметизируюсь, держа нижними
руками озометр у дверцы. Воздух пойдет наружу, и с ним - то, что пахнет.
Озометр примет. Остальное прочтете на его ленте... - Он помолчал. - Ну, как
говорит Гур, делайте ваш шаг вперед!"
Он еще посопел, потом щелкнуло, раздался свист, и наступила тишина.
Тишина была до самого конца ленты.
- Значит, так, - сказал Кедрин и, медленно, тяжело ступая, прошел по
комнате - в угол и снова в угол. - Значит, так. Тебя не записали, Слава, но
ты записался сам... Я виноват, Слава, я просто подумал, что ты - это не ты,
а ты был ты - и дело с концом! И все-таки был ли запах в пространстве? Если
да, то твоя империя пережила тебя. Если нет - что ж, ты дал направление
другим.
Это были лишь предположения, и обе возможности были сейчас для Кедрина
равно вероятны. Но Кедрин почувствовал, что трудно будет ему жить, пока он
не узнает этого точно. Стало уже незачем оставаться здесь, в институте.
Кедринская трасса вновь зримо уходила туда, вверх. Но он еще медлил, словно
что-то держало его.
Чуть слышно жужжали машины за гладкими панелями стен. Где-то
приглушенно звучала музыка, и Кедрин подумал, что, когда человечество узнает
хотя бы об этих небольших эпизодах из жизни Звездолетного пояса, об этом
напишут музыку, ясную и проникновенную, и музыка эта будет говорить людям:
"Делайте шаг вперед!"
Жаль, что не он создаст эту музыку! Но каждому - свое. Его дело -
работать на Элмо. Мыслить. Искать и находить. Дышать запахом озона и
нагретой пластмассы.
Запах нагретой пластмассы.
Запах. Так...
Нагретой. Ага, нагретой.
Пластмассы. Ну, естественно!
Кедрин опустился прямо на пол, обхватил колени руками.
Запах. Колебания молекул и даже атомов, освобождающихся в процессе
испарения.
Нагретой. Повышение температуры усиливает испарение...
Пластмассы. Так ли?.. Пластмассы устойчивы, несмотря на всю огромность
своих молекул. После облучения гамма-радиацией и других операций некоторые
сорта ее переносят испытания всеми известными видами излучений. Они
испытывались неоднократно еще до того, как из них начали изготовлять разные
детали - например, фонари скваммеров, их прозрачные верхние оконечности. Они
очень надежны. Но речь идет об известных излучениях. А все ли они известны?
Вероятно, нет. Кстати, Гур явно неспроста интересовался тем, из какого
пластика была изготовлена защита автоматики "Гончего Пса". О, Гур ничего не
делает просто так!... Итак, если предположить существование некоторого
сильного излучения, нам до сих пор неизвестного... Ага, это уже почти точка
зрения Гура, но почему бы и нет? Да, это неизвестное излучение, как можно
предположить, вышибает из пластика радикалы, и вот они-то и пахнут, они-то и
проникают в легкие, и отравляют людей, и заставляют их терять сознание. Уж
не хотел ли Гур, чтобы я подсчитал ему количественную сторону такого
процесса? Конечно, все это нужно знать и количественно. И, кроме того, какие
могут освободиться радикалы? Чем мы, собственно говоря, там отравляемся при
атаках запаха? Нужно лечить хотя бы тех, кто болен, - того же Кристапа. И
жаль, что Холодовского уже не вылечить никогда...
Да, нужно считать. О невооруженном мозге тут нечего думать, тут нужен
Элмо и все его памяти. К счастью, все это тут есть. Где же и считать, как не
в этом институте?
Он вскочил. Кинулся к двери. Потом остановился.
Да. Но кто будет считать? Мне запрещено работать на монтаже. Косвенно
это относится к той работе. Но... о чем тут думать? Жизнь людей!