Страница:
6
В первую очередь выступили и оказались в нужных местах, естественно, люди Подмосковья, не ближнего, давно уже оккупированного московскими разнокалиберными элитами и элитками, но дальнего, чей уровень жизни и обид был уже ближе к российскому, чем к столичному.Ехали электричками и автотранспортом, кто на велосипедах, кто и вовсе на своих двоих. Но до города не доезжали. Скорее всего потому, что никто ещё не понимал – а что, собственно, нужно там делать? Не Кремль же штурмовать! Ни драки, ни тем более крови никто не хотел; и было это похоже, скорее всего, на демонстрацию 9-го января 1905 года в Петербурге, когда народ шёл к царю с наилучшими чувствами и намерениями.
Но кому-то наверху пришло в голову – вряд ли случайно, – что ещё до того, как подойдёт разгневанная Россия, предполагаемых защитников Москвы стоило подёргать за нервы, расшатывая их моральное состояние.
И для этого была использована самая радикальная возможность показать, у кого настоящая сила: поиграть с энергией. Как говорится, вырубить свет. Пока – лишь кое-где, в качестве предупреждения. Москва почти вся ещё светилась.
Вот почему Гущев сегодня не смог добраться до Москвы на поезде.
Однако, как он надеялся, ещё совершенно не находясь в курсе событий, ему удастся сделать это на первой же машине, чей водитель остановится перед его протянутой, как семафор, рукой.
Глава пятая
1
На дороге Гущева подобрали не сразу: с полдюжины машин промчалось в направлении Москвы, даже не замедлив хода; правда, в большинстве они и без него были полны – то ли люди возвращались в город семьями, то ли их успели остановить ещё раньше: поезда-то стояли, надо полагать, по всей линии, и многие вышли на шоссе куда раньше, чем он. Но, к счастью, какая-то невзрачная вывернулась на трассу из ближнего проселка, и в ней был лишь один мужик – за баранкой. Гущев с облегчением сел, спросив только: «Вы в Москву?». Тот кивнул. «До ближайшего метро подбросите – которое будет вам по дороге?» – «Ага», согласился водитель.До метро он, однако, Гущева не довёз, как и вообще до Москвы. Потому что уже километров через восемь-девять пришлось остановиться: шоссе оказалось до последнего забитым стоящими машинами, пробка возникла не хуже чем в час пик где-нибудь на проспекте Мира или на Садовом.
Минут через пять стало понятно, что они тут в мышеловке: машины сзади продолжали прибывать. Ясным показалось и то – почему никто не ехал в обратном направлении: уже и вся встречная полоса шоссе была занята теми, кто, вероятно, пытался по ней объехать затор, но и они наткнулись на какое-то препятствие, оказавшееся непреодолимым. Из многих машин люди уже вышли – размяться, обменяться информацией, если она вообще имелась. Почти каждый вышедший тут же начинал звонить, скорее всего, в Москву – и безрезультатно: связи никакой не было. «Ничего удивительного, – так подумал Гущев, – без тока и сотовая не работает, тут рация пригодилась бы, но где же её возьмёшь? Да и с кем по ней свяжешься?»
Информация тем не менее приходила, хоть какая-то: из головы возникшего затора то и сё передавалось из уст в уста. И то, что сюда долетало – а судя по разговорам, затор начинался у самой Кольцевой, – было достаточно странным, даже неправдоподобным. Конечно, передаваясь на такое расстояние, что угодно могло исказиться до собственной противоположности, но всё же никак не могло быть чьей-то полной выдумкой, а в основе должно было оказаться верным. И вот по этим крупицам информации получалось, что дорога была просто перегорожена: то ли въезд в город закрыла милиция, то ли просто какая-то серьёзная группа людей, чтобы не сказать «толпа». И вроде бы у них с милицией, которая там действительно присутствует, идут какие-то переговоры, но какие и когда они могут закончиться и как – никто ничего сказать не может. То есть получалось, что засели тут основательно. Почти в чистом поле. И хотя время не зимнее, но провести тут ночь, хотя бы и короткую, никому не улыбалось. К тому же невольно начинало думаться: а что же в это время происходит в самой Москве? Вспоминались не столь уж давние, хотя, к счастью, и не из нашего опыта, события: толпа жжёт машины, громит магазины… Это в Европе было, культурной, а у нас если начнут, то магазинами не обойдутся, дойдёт, чего доброго, и до квартир… Зябко делалось на душе.
Стали уже возникать группы – из людей, понятно, не тех, чьи машины тут стояли (кто же бросит машину на шоссе!), а из попутчиков – или же, если то была семья, кто-то оставался при транспортном средстве, а остальные собирались в путь. И в самом деле: не за два, так за три часа до города можно было добраться и пешком – ну, а там…
«А что, собственно, там? – спросил себя Гущев. – На самом-то деле ведь никакого метро не будет – раз напряжения нет. А пешком добираться до дому, если даже сил хватит, – это дойдёшь завтра к обеду. Нет, надо как-то по-другому…»
– Вы не знаете – где это мы стоим? – спросил он того, кто довёз его сюда; тот только что вернулся после общения с какой-то группой спешенных ездоков. – Что тут поблизости?
– «Благодать», – ответил водитель. – Посёлок, платформа. Километров двух не доехали. Это так посёлок называется – Благодать.
– Да, знаю… – сказал Гущев машинально. – Спасибо…
Машинально – потому, что с этим названием вдруг прочно связалось что-то, вынырнувшее вдруг из памяти. Да конечно же!
Бывал он в этих местах, даже, кажется, два раза, потому что именно в этом посёлке была дача старика, Настиного отца. И если постучать к нему в дверь, то он, надо надеяться, и на ночь приютит, и обстановку обрисует. Как к нему пройти – помнится слабо, но адрес в памяти есть, а там – найдётся, кого спросить.
– Спасибо за помощь, – сказал он. – Пожалуй, пойду.
И стал пробираться по обочине, вышел на насыпь и зашагал по шпалам, хотя и было это достаточно неудобным.
Странно, но почти в полной темноте ему удалось добраться до намеченной цели почти сразу – лишь однажды он свернул не туда, завидев в переулке несколько освещённых окон, целый этаж. Но уже приблизившись, он понял, что ошибся: дом и правда был не бедный, но там шла какая-то гулянка с не слабой (судя по доносившимся звукам) выпивкой, а этого у старика быть никак не могло. Пришлось повернуть, снова выйти на улицу и двигаться дальше. Было темно и неуютно, даже ощущение опасности возникло – возможно, просто потому, что обстановка была для Гущева очень непривычной. Для успокоения он вновь принялся думать о том, как здорово всё сложилось в последнее время, какой лихой проект он закрутил и как в результате вырастет и авторитет его, и заработок, так что он вполне сможет оказаться если ещё и не в самой элите, то на пороге её, а уж тогда такие откроются возможности – голова закружится от перспектив. Чего доброго, пригласят даже и в Администрацию, Андрей не откажется замолвить словечко, ну, а сам Полкан станет наверняка из самых ближних, он всегда знал, хитрован, на кого работать…
И уже через четверть часа Гущев отыскал ворота, а в них и калитку. Поднялся на крыльцо, нащупал кнопку звонка, нажал – без всякого результата; усмехнулся: звонок был, естественно, электрическим и сейчас оказался лишённым всякого смысла. Пришлось стучать. Сперва вежливо, деликатно, потом – всё громче, и, наконец, уже изо всех сил, пока до него не донеслось:
– Кого там Бог принёс?
Он не придумал ничего умнее, чем:
– Простите, а Настя дома?
– Настя? Ну, входите, на себя тяните!
2
К вечеру Насте оставалось сделать ещё немало. Но если обладаешь свободой передвижения, всегда можешь найти самый лучший выход из положения.С такими мыслями она села за руль и направилась на юг. То есть без приключений выехала на Кутузовский, развернулась и покатила в общем потоке, в левые ряды не перестраиваясь надолго, а лишь по требованию обстановки, чтобы оказаться справа к повороту на Рублёвское шоссе, свернуть – и дальше прямо до одного из нередких в том краю хороших пансионатов, в одном из которых и отдыхал сейчас – так её сориентировали – некий полковник Лосев, выезжавший далеко на восток и имевший, как говорили, какую-то информацию о Котовском, какой по телефону делиться отказался. Получилось так, что кроме неё сейчас ехать было некому, да к тому же где-то в тех местах служил и другой полковник – тот, думать о котором за рулём было опасно: усиливалось сердцебиение и неодолимая истома начинала овладевать телом, как будто это с ним самим предстояла встреча.
Однако не тут-то было. Съезд с проспекта на Рублёвку оказался наглухо перекрытым двумя милицейскими БМВ и омоновским автобусом в придачу. Пришлось ехать дальше, в надежде свернуть на Алексея Свиридова, а когда и этот манёвр по той же причине оказался невыполнимым – дотянуть до большого перекрёстка с Аминьевским шоссе.
Перекрёсток был регулируемым, и проблема правого поворота поэтому её не волновала: дождись зелёного, и ты в своём праве. Но на сей раз светофор бездействовал, даже мигающего жёлтого не было, зато стоял военный регулировщик – лицом к центру, то есть запрещая любое движение с проспекта и пропуская с Аминьевского на Рублёвку бесконечную, похоже, колонну военных машин. Настя, как и все прочие, стояла минуту, три, пять, чувствуя, как постепенно закипает в ней гнев: в конце концов, не война же, можно хоть ненадолго прервать этот поток с юга на север, на востоке у людей тоже ведь могут быть серьёзные дела! Перед нею уже определилась пробка, и позади тоже стала выстраиваться колонна, а Настя чувствовала, что в таком вот тупом ожидании она долго не выдержит – сорвётся: нервы и так были на пределе.
Но тут чудо наконец свершилось – регулировщик повернулся, застоявшиеся рванулись вперёд, моторы ревели «Ура!». Вперёд, только вперёд! А если мне нужно направо? Никак нельзя, выезд на Рублёвку и здесь перекрыт. Левый поворот – на Аминьевское – был возможен из двух левых рядов, но она-то стояла в крайнем правом, нельзя же было заранее знать, что… Приходилось идти на риск. Известие от Артёма того стоило.
Тут сделать левый поворот, конечно, не было времени, но, уже двигаясь в прежнем направлении, теперь уже по Можайскому шоссе, она нагло расталкивала тех, кто был левее, чтобы к ближайшему развороту оказаться уже в крайнем левом ряду, развернуться, затем, двигаясь к центру, при первой возможности съехать направо, добраться до Аминьевского, там налево – и по Аминьевскому, пересекая Кутузова, попасть наконец на Рублёвское шоссе – в надежде, что полковник ещё ждёт. Хотя полной уверенности, что такой манёвр возможен, у неё не было, но надо же было что-то делать!
Разворота всё не попадалось, а до Кольцевой оставалось уже всего ничего; колонна ползла, дёргаясь, как поезд, когда с места трогает неумеха-машинист. Порой вздымался и опадал рёв десятков гудков: нервы, похоже, не выдерживали не только у неё. Потом машины и вовсе встали, продолжало двигаться одно лишь время. Впору было расплакаться от сознания своего бессилия, от вынужденной неподвижности. Стояли надёжно, словно каждую машину накрепко вбетонировали в дорогу; ни малейшего движения впереди не ощущалось. Как и обычно в таких случаях, многие стали выходить из машин, переговариваться, голоса были напряжёнными, лексика – изысканно нецензурной. Слышать это было не то чтобы непривычно, но неприятно. А сидеть становилось всё тоскливее. Потом наверху завис милицейский вертолёт, оттуда громоподобно объявили: «Граждане, вследствие непредвиденных обстоятельств движение в направлении области в ближайшие часы не возобновится. Выезд на МКАД до нового распоряжения закрыт. Рекомендуем выезжать на полосу встречного движения и, разворачиваясь, возвращаться к местам стоянки, поскольку сейчас ни один выезд из города не действует, Кольцевая дорога практически недоступна. Повторяю: граждане водители, вследствие непредвиденных обстоятельств…»
Чувствовалось, что настроение у ездоков такое – будь под руками ракетная установка, сбили бы и этот вертолёт к той матери, и вообще всё на свете. К счастью, ракет ни у кого не оказалось. Поматерились, помахали кулаками, взбивая воздух, словно сливки. Вертолёт улетел – наверное, чтобы повторить заявление над каким-нибудь другим затором. Ничего другого не осталось – стали постепенно выворачиваться, сначала – левый ряд, благо единственным препятствием тут была двойная осевая. Манёвр был безопасным: по встречным полосам со стороны МКАД машин практически не было. Значит, не только выехать из города нельзя было, но и въехать в него – такой вывод напрашивался сам собой.
Настя развернулась, как и все, но вместо того, чтобы возвращаться к центру, остановилась у тротуара, пренебрегая знаком, запрещавшим остановку: решила, что милиции сейчас не до того, чтобы доить мелких нарушителей. И в самом деле, ни одной форменной фуражки в пределах видимости не замечалось. Остановилась же она, чтобы по возможности спокойно обдумать: что теперь? Пешком до нужного места добраться можно, но ко времени ей никак не успеть. Назначенный час придёт и пройдёт, а она будет всё ещё неизвестно где. Теперь уже делалось ясно, что всякие хитрости с маневрированием не помогут: Рублёвку закрыли основательно с любой стороны. Что же – возвращаться домой? И что там – ходить из угла в угол, сжав кулаки, или биться головой об стенку? Или рискнуть всё-таки – просочиться сквозь какую-нибудь щёлку?
Огляделась. Её внимание привлекли теперь не ездоки, но пешеходы, те, что двигались по тротуару в том направлении, в каком автомобилям проехать не удалось. Привлекли и тем, что их было, как Настя подумала, больше, чем в такой час в этом районе города – одном из «спальных», где ни предприятий, ни контор почти не было, а единственный серьёзный магазин располагался уже за Кольцевой. И не только числом, но и своей походкой – не прогулочной, а деловой, как для себя определила Настя – целеустремлённой, и тем, что шли они – больше всего среди них было мужчин рабочего возраста, – редко поодиночке, а в большинстве – группами, словно знали друг друга и оказались тут одновременно вовсе не случайно. В этом угадывался какой-то смысл.
Настя вышла из машины, ступила на тротуар и тронула за руку первого же, поравнявшегося с нею, – рослого, в джинсах и такой же рубашке:
– Куда это вы все так? На распродажу, что ли?
Остановленный смерил её взглядом; сперва показалось, что сейчас пошлёт куда подальше, но, похоже, впечатление оказалось в её пользу. Он усмехнулся:
– Угадала. На неё.
– Что же продают такое?
На этот раз его голос стал серьёзным:
– Нас с тобой. Да уже продали.
Теперь улыбнулась она:
– Чего же тогда спешить?
Он за словом не полез в карман:
– А выручку делить.
– А если серьёзно?
– Если серьёзно – защищать Москву.
– Да от кого?
– Похоже, – сказал он, – от всей России.
– Как это?
– Хрен его знает, – сказал мужик откровенно, – я и сам не очень врубаюсь. Ладно, базарить сейчас некогда. Будь здорова.
– Постой! – она удержала его за руку.
– Ну, чего ещё?
Но решение у неё уже возникло.
– Пойду с тобой. Только тачку запру. Тебя как зовут?
Он покрутил головой:
– Глеб я. Ну, ты даёшь…
– Это смотря что и кому, – ответила она очень серьёзно. Подняла капот, на всякий случай – для очистки совести – вытащила пучок проводов, что шёл от катушки на свечи, запихала в сумку, захлопнула.
– Пошли, – сказал парень, нетерпеливо переминавшийся, словно выполнявший «шаг на месте». Подхватил под локоток. – Давай сумку понесу, пока ещё до места доберёмся. Саму-то как зовут?
– А где место? – спросила она почти машинально. – Зовут? Настасьей.
– А сразу за Кольцевой, Настюха. Там определимся подробнее.
В этом было что-то не то чтобы новое, но неожиданно масштабное: Москва против всей России? Историей пахло от таких слов.
Она высвободила руку.
– Не больная – сама донесу.
Кольцевая действительно оказалась непривычно пустынной, как бы неживой. От большого магазина на областной стороне дороги отъезжали последние машины. Мысль – попроситься в одну из них, чтобы подбросили до Рублёвки, а там, может быть… – эта идея пришла слишком поздно, когда никаких колёс вблизи уже не оставалось. Настасья взглянула на часы. Ничего себе! Как-то быстро день пролетел. По ту сторону дороги уже кучковались люди, немного – десятка два с лишним. Один из них – видно, старшина местной самообороны – махнул рукой:
– Давайте сюда, присоединяйтесь.
Чуть позже он объяснил задачу. Образовавшейся таким образом группе предстояло контролировать пересечение Молодогвардейской улицы с МКАД. Глеб тут же возразил:
– Там же за кольцом нет продолжения – откуда же там кто возьмётся?
– Вот потому и возьмутся, – ответил старший. – Пересекут кольцо, и – по прямой до Рублёвского.
– А что – у начальства там охраны не хватает?
– Скорее всего, они там будут только отвлекать, а к центру прорываться станут совсем с другой стороны.
– Ну, придут они – мы что, с кулаками на них полезем?
– А что, – спросил старший, – ты так это совсем без оружия и пришёл?
Глеб ответил не сразу:
– Ну, не то чтобы совсем с пустыми руками… – и дёрнул плечом, на котором висел рюкзак.
– Вот и мы такие же умные, – заключил старший. – Значит, расположимся вон там – в зелени, дежурить у перекрёстка будем по четыре человека, остальным – отдыхать.
– И надолго это мы сюда? – поинтересовался один.
– Думаю, здешние, подмосковные, уже к ночи подойдут, но дотемна не полезут, выждут, пока всё стихнет. Главное – вовремя их заметить.
– Для этого, – сказал Глеб, – лучше дозор выставить за дорогой, на их стороне. Человек двух, больше не надо. Часа через два менять. Мы вот с Настюхой можем в первую смену засесть.
Кто-то ухмыльнулся, кто-то пожал плечами: хочешь лишней работы – давай, дело твоё…
– Дело полезное, – кивнул старшой. – Ладно, через два часа сменим. А если что заметите – в драку не лезьте, бегом сюда.
– Обязательно. Шагаем, Настя.
Настя подхватила сумку, и они пошли – не переходя на городскую территорию. Лишь метров через тридцать вышли на дорогу. Настя оглянулась: где-то там, в области, уже перебегали, приближаясь, люди.
– Ну, счастливо, Глеб, – сказала она весело. Он не очень удивился.
– Подколенки задрожали?
– Да нет. Свидание.
Она спустилась с Кольцевой, дошла до железной дороги и пошла вдоль неё, в полосе отчуждения, зная, что до Рублёвки дойдёт – а там кто-нибудь да подвезёт до искомого места.
Достала из сумки сотовый. Но трубка как умерла: ни слова, ни вздоха.
Смеркалось уже, а окна на московской стороне всё не загорались. Опять, значит, отключение?
Не везёт так не везёт.
3
Если бы можно было заранее представить, как обернётся первая демонстрация вместе с антидемонстрацией, Лаптев, пожалуй, ещё сто раз подумал бы, прежде чем организовать выход своих сторонников на улицу. Но что сделано, то сделано, и теперь надо было быстро и продуктивно думать о том, как остановить начавшийся процесс – и так остановить, чтобы это никоим образом не походило на отступление, не говоря уже о капитуляции, но привело бы, напротив, к усилению его позиции. Что-то нужно было предпринять немедленно – что-то такое, что сразу показало бы всем, на чьей стороне сила и кто именно владеет будущим.Сделать это следовало немедленно потому, что в ином случае уже и сама столица вышла бы из-под его контроля. Положение в главном городе страны ухудшалось с каждым часом. В Москву подавалось всё меньше энергии, район отключался за районом – якобы из-за выхода из строя очередной подстанции по причине крайнего износа оборудования и перегрузок. На самом же деле (как исправно доносили люди с мест) по большей части станции просто отключались по чьей-то команде – и это уже походило на самую настоящую блокаду. Не зря ведь большинство подстанций находилось не в городе, а на периферии. Срочные переговоры с руководителями Московской области ничего не дали: там лишь пожимали плечами, объясняя, что и сама область страдает от обесточивания не меньше города, а также напоминали о давних предупреждениях со стороны того же Чубайса, не к ночи будь помянут. Лаптев же сильно подозревал, что областное руководство не забыло столичных поползновений к объединению области со столицей и теперь отыгрывалось за тогдашнее волнение – или, во всяком случае, не мешало отыгрываться другим. Было ясно, что следующим этапом станет отсутствие воды: насосные станции останавливались, как только из сети исчезало промышленное напряжение. Нет воды – нет и канализации, и это означало, что город через считанные часы начнёт захлёбываться в собственных фекалиях. Городской транспорт уже замирал, угроза остановки метрополитена нависла уже над самой головой, и хотя бензин пока ещё был, но и его хватило бы на считанные дни, если не часы – как только прекратится подвоз, город можно будет считать парализованным. Ведь и продуктов на складах имелось – чего-то побольше, чего-то поменьше, но в общем и здесь счёт шёл на, в лучшем случае, неполную неделю. Оказавшись в таком положении, большинство москвичей вряд ли обратит свой праведный гнев на Кремль: в конце концов, Москвой правили мэр-губернатор и его люди. И в результате и те, кто осадил Москву, и те, кто оказался в ней осаждённым, объединят свои усилия – и пойдут на приступ мэрии. И предотвратить это можно будет лишь одним способом: снять блокаду, возобновить подачу энергии, восстановить подвоз продуктов – и тем самым вернуть столицу к нормальной жизни. И одновременно объяснять, говорить, кричать о том – кто на самом деле виноват в происходящем, кто стремится удушить столицу и ради чего. Если это удастся, замысел Кремля обернётся против него же и приведёт к полному проигрышу Ладкова в борьбе за высший пост в стране. И наоборот – покажет всем, всему миру, что именно он, Лаптев, способен успешно справляться даже и с самыми сложными ситуациями.
Ему было, однако, ясно, что теперь уже Москве своими силами не справиться. Кольцо, обхватившее город, перекрывшее если пока ещё не совершенно все, то, во всяком случае, все основные пути подвоза, можно было взломать лишь двойным ударом: изнутри – и извне. Одновременно, по общему плану.
И в принципе это было возможно. В том случае, что губернаторы прилегающих регионов поддержат Москву и примут его, Лаптева, предложение.
А у них есть основания принять его: люди понимают, что, по сути, идёт борьба не за столицу, а за Кремль. А им, Лаптевым, уже обещано губерниям то, чего они давно уже хотели. И обещано без малого по максимуму. Они поверят, в хорошее всегда легко поверить.
Правда, пока могло показаться, что губернаторы поддерживают Третьего с его Ладковым: они ведь по указанию верховной власти прислали людей, тех самых, что и образовывали сейчас петлю, накинутую на шею столицы. Но и это было игрой. Потому что прислали они тех, кто мог показаться силой лишь глупцу: неорганизованную толпу. Которая может считаться пассивной силой, но уж активной – никак. А ведь подлинная, активная сила была у каждого губернатора. Но её он не включал. И Кремль её не просил, кстати. Потому что та сила – ОМОН, внутренние войска – уже показала, что она в общении с Москвой крови не побоится. А кровопролитие сейчас Третьему ну совершенно ни к чему – перед выборами, на глазах у всего мира! Потому что сейчас именно он является нападающей стороной. Агрессором. Ну, а мы (думал дальше Лаптев) всего лишь находимся в состоянии необходимой самообороны.
Вывод был более чем ясен: просить коллег помочь серьёзной силой. На то кольцо ответить своим. Серьёзным. А из Москвы только подпирать. Стать той наковальней, на которой молот извне будет плющить рыхлое колечко.
Правда, губернаторы, формально, внутренними войсками в своих областях не командуют. Да и у ОМОНа свои линии подчинения.
Но и части ВВ, и ОМОН живут не на Красной площади, а там, в областях. И не формально, но практически очень многое в их повседневном житье-бытье, да и не только повседневном, зависит не от верховной, далёкой власти, но от здешней, что совсем рядом. В чьих возможностях – сделать твою службу то ли мёдом, то ли горькой редькой. И поскольку им не раз уже приходилось слать своих молодцов на помощь столичным властям, то…
К каждому есть свой подход. С одними достаточно переговорить по закрытой связи. К другим придётся посылать эмиссаров – в знак глубокого уважения. Надо полагать, четверть из намеченных откажется; самые слабые, привыкшие есть из властной руки. Которую, кстати, наполняют другие регионы. Москва в первую очередь. Но остальные три четверти скорее всего пойдут на риск. Потому что в случае успеха они в своих уделах станут, по сути, несменяемыми. А кому из них этого не хочется? Ну, одному-другому и мерещится нечто более высокое. Но это можно и пообещать.
Начать немедленно. Где там хитроумный Полкан?
Вот уж правда – хитроумный. Как ему удаётся придумывать такие штуки?
А может, и не ему вовсе?
Собственно, а какая разница?
Никакой.