Минаков Василий. Гневное небо Тавриды

   - Для торпедной высоковато...
   - Для начала. Наверно, попал слабачок. На следующем заходе снизятся.
   Самолет подходил к центру летного поля. Вдруг резко перешел на снижение и врезался в землю. Взрыв... Разлетающиеся во все стороны обломки - последнее, что запечатлелось в глазах...
   Несколько секунд мы стояли в оцепенении.
   - Кто был инструктором? - ухватил Николай за плечо пробегавшего мимо техника с белым, как мел, лицом.
   - Мой командир... Пустите...
   Техник Громова! Неужели Борис... Сердце сжалось от нестерпимой тоски.
   На месте катастрофы мы увидели только воронку и догорающие в ней обломки машины. Борис Громов, какой летчик! Очевидно, прежде времени доверился ученику, утратил чувство опасности...
   - Командир! До взлета двадцать минут, - тронул меня за рукав Жуковец.
   В тяжелом молчании вернулись к своему самолету. Аэродромная команда спешно засыпала воронку, трамбовала, растаскивала обломки. Впрочем, взлетная полоса повреждена не была.
   Места в кабинах заняли так же молча.
   Взлетел, не заметив ни мокрой, грязной полосы, ни груза лишних мешков. Так же машинально лег на заданный курс, выбрал удобную высоту.
   Полчаса, час... Под крылом бескрайняя водная равнина, белые полосы валов. Прямо над кабиной - густые облака. Метеообстановка - хуже некуда. Надо встряхнуться, забыть... Задание командования флота...
   - Сколько до берега, штурман?
   - Полчаса еще, командир.
   - А дальше?
   - Пробьем облака, посмотрим... Может быть, за горами почище.
   - За горами, за лесами... Думай, штурман. Слышь! Думай!
   Это больше себе. Борис был моим другом, Прилуцкий как следует и узнать его не успел. В стольких переделках побывал человек, и вот... Выбросить, выбросить из головы, забыть на время полета! Иначе...
   - Берег, командир! Поднимись на двести... Самолет входит в плотные облака. В кабине почти темно, капли сползают по остеклению...
   - Пробивай!
   Выходим за тысячу метров. Теперь облака под нами. Пересекаем береговую черту.
   - Что будем делать, командир? Под таким покрывалом...
   - Вся надежда, Николай, на твои кошачьи.
   У Прилуцкого дар - редкой остроты зрение. Как-то он увидел корабль за двадцать километров, да еще и сквозь дымку...
   Гора Чатыр-Даг. Вершина открыта. По расчету времени от нее направляемся к заданному району.
   Снижаемся, пересекаем межоблачный слой. Снова облака. Правда, чуть реже.
   - Район, командир.
   - Ищи, Коля. Искать всем!
   Сам изо всех сил напрягаю зрение, чтобы не врезаться в гору. Район-то знакомый, но видимость...
   В наушниках невнятные ругательства штурмана.
   - Все! Проскочили, командир...
   - Клади на обратный! Будем ходить, пока не найдем!
   Смотрю на бензоуказатель. Много-то не походишь: горючего взяли в обрез, чтобы побольше нагрузить мешков. Штурман об этом, должно быть, забыл...
   - Можешь чуть ниже, а, Вася?
   - Я-то, Коля, могу...
   - Метров на сто хоть. Врежемся, так я первый... Ну штурман! Нашел-таки аргумент. В самом деле его кабина впереди, я проживу на сотую долю секунды больше. Как это раньше-то в голову не пришло?
   Снижаюсь. Каждый миг жду: вот-вот надвинется черное...
   - Есть, командир! Впереди три костра... Чуть доверни... влево десять...
   - Коля, не потеряй!
   - Нет уж, черта...
   - Не поминай его, Коля! Панов, Жуковец!
   - Готовы!
   - Курс сброса, командир. Так держать!
   Держу. Черта его упущу! Тьфу, и сам тоже... Как раз с Борисом и трепались о чертях...
   Первым нажимает кнопку штурман, за ним сбрасывают груз стрелки. С неизъяснимым облегчением чувствую, как вздрагивает машина.
   - Сбрось светящие, Николай! Фрицы в такую погоду не полетят... Как парашюты, Панов, не видел?
   - По-моему, все раскрылись. Передать на землю, командир?
   - Непременно! Задание флота!
   Захотелось запеть, закричать ура. Смотрю на бензин: хватит? Сажать самолет придется при плохой видимости...
   - Штурман, кратчайший маршрут!
   - Понимаю, командир.
   Значит, помнил и он о горючем. Снова кромешная тьма, облака. Пилотирую по приборам. Очертания берега штурману помогает распознавать Панов. Их спокойный обмен репликами вселяет уверенность: видят.
   - Слева Мысхако!
   Смотрю на бензоуказатель. Встречный ветер сменился попутным, должно хватить. И вот под крылом буруны берегового прибоя, посадочная полоса...
   На стоянке - Шевченко и Немировский.
   Начштаба гладко выбрит, подтянут, сияет ослепительно белым подворотничком.
   - Товарищ гвардии старший лейтенант, постройте экипаж!
   С недоумением смотрю на Шевченко. Тот незаметно подмигивает. Строю. Сам становлюсь на правый фланг трогательно куцей шеренги.
   - Не хватает оркестра, - скрывая смущение, бормочет Прилуцкий.
   - За боевое мастерство и самоотверженность, проявленные при оказании помощи партизанам, - как перед строем полка, чеканит начштаба, - экипажу гвардии старшего лейтенанта Минакова Военный совет Черноморского флота объявляет благодарность!
   Ответ звучит жидковато. Не столько от усталости, сколько от неожиданности церемониала.
   Немировский снисходительно качает головой, пожимает всем руки. За ним замполит.
   - А теперь в машину! - бодро командует Иван Григорьевич.- Это дело надо отметить!
   Вообще-то следовало. "Глухой" сезон, полетов из-за погоды в полку почти нет, а благодарность командования флота и в лучшие времена - редкость. Но... Сколько терял друзей и, кажется, никогда не переживал так остро. Что-то было во всем его облике, в его нелегкой судьбе...
   - Помянем Бориса Громова, - первым успел поднять кружку, когда уселись за накрытый заранее стол.
   В полутьме пустого зала повисла неожиданная тишина.
   Закусили, помолчали.
   - И правда, - первым поднялся Иван Григорьевич. - Ты извини, брат... Отложим это дело до...
   Пристально вгляделся в меня. Кажется, в самом деле начинают сдавать нервы. Вообще-то немудрено. Полтораста боевых вылетов за полтора года. Почти полтораста и почти за полтора.
    
   От Бориса Громова
   Громов прибыл к нам месяц с лишним назад. Откуда - спрашивать было не надо. Плотный и по-особому ладный в своем добротном летном облачении, он как бы вносил с собой дыхание суровых стихий. Каленая кожа лица, глубокая складка над переносьем, белесоватые лучики возле глаз - покойно сосредоточенных, равно привычных к невыносимому свету и к непроглядной, кромешной тьме. На разборах молчал, лишь изредка выдавая свое нетерпение легким постукиванием пальцев по целлулоидной крышке планшета. Скромность "новичка" озадачивала: капитан, под распахнутым комбинезоном - тесная шеренга из четырех боевых орденов...
   На вопросы о Севере лишь пожимал плечами. Со мной был не откровенней: "Везде война... Умирать, например, там полегче..." И рассмеялся, представив, должно быть, что выглядит как довоенный полярник, приехавший на курорт.
   Мы подружились сразу. Повода искать не пришлось: последние полтора года Борис прожил в моем "отчем доме". В том полку и в той эскадрилье, где должен был служить я. Как бы меня замещая там, хоть заместителем по всем меркам скорей полагалось быть мне.
   В летной биографии Громова на это имелась своя причина. В моей же... Неумолимая воля войны. Проще - случайность. Совсем просто - черт. Гоголя не забыли еще со школы - а кто другой может так ножку на каждом шагу подставлять?
   Помогают и шутки осмыслить судьбу на войне. Чаще всего - невеселые шутки.
   Из училища нас выпустили досрочно. Младшими лейтенантами. Значит, нужда. Сразу на Тихий. Ну ясно, там и начнется, все же песни - о Дальнем Востоке. Началось в противоположном конце. Ну ладно, но и у нас фронт Дальневосточный, - неделя, другая, и... Проходят и та и другая, и... тишина. Учеба, наряды, полеты по расписанию. Месяц проходит. Хоть глохни! И фронт сам собой переименовался в Тихий. Не по океану, конечно. Вообще-то и хорошо, что тихий, в стратегическом плане, это мы понимали. Но ведь и нас должны понимать. В нашем, личном-то плане. Люди воюют там, гибнут... Может, что-нибудь есть уже в штабе? Ага, как не быть. Работа вовсю идет, простыня во весь стол, писаря над ней, пот с четырех лбов на ватман. Что это, братцы? Ну что, в самом деле, товарищи лейтенанты, будто не видно...
   Видно, за километр. Расписание занятий на следующий месяц. Всем, кроме нас, видно - влипли. Ух, пошли рапорта строчить! После отбоя только разговоров: "Ты - третий? Я завтра пятый подам. А что, черт возьми..."
   Вот тут-то бы в первый раз и заметить. И как раз к ночи. Коробочка-то не дура была. Назавтра - всем строиться на летном ноле, встречать начальство. Ну, наконец-то! Надраились, как на парад. Списки уже подготовлены, местные знатоки разъяснили, не хватало чтоб из-за какой-нибудь пуговицы несчастной...
   Начальство явилось без пуговиц вообще. В летном комбинезоне с неба свалилось на "уточке", подрулило, спрыгнув с крыла, разминаясь, направилось в центр "каре". Точь-в-точь как на ринг, по перчатке похлопывая перчаткой. Где же тут списки? Примолкли и знатоки. Решили, наверно, что на другом самолете везут. "Замкомандующего... Остряков! На "Дейчланде" снес башню главного калибра... Еще и один из котлов к чертям..."
   Ну вот, и тут. Будто и так не известно. Два Красного Знамени за Испанию... Еле ноги унес в Гибралтар этот суперлинкор фашистский...
   Так же и тут. С ходу, по-остряковски. "Будете воевать, твердо вам обещаю! Не менее твердо - за рапорта, за нытье. Вплоть до разжалования!"
   Ну и, конечно, - учиться. Вопросов не разрешил. Хоть разрешают обычно при таких встречах. Причину все те же опять знатоки разъяснили. Сам писал тоже. Еще раньше нас. И точно такое же получил обещание. И невзирая на генеральское звание, главную башню и на один из котлов.
   Так все, значит? Влип, и сиди, не чирикай? Кто-то, с отчаяния: "А что? На рядовом война держится... С воздухом распрощаться? А что толку болтаться в нем, в девяти тысячах километров от самого ближнего фронта..."
   "Несерьезно, ребята", - Попович, комэск. "Да? А как серьезно? У вас идея?" - "Идея, - не стал скромничать капитан. - Поделиться?" И поделился. Что генерал-то сказал? Учиться? И в недостатки ткнул носом. Ну вот и покажем ему: выучились, дальше некуда!
   Ребята подумали. А что? А главное - Попович. Не тот человек, чтоб на пушку брать.
   Ух, взялись! Комэск изучал все штабные сводки, тактические новинки, уловки врага, подробно разбирал "показательные" бои... Все вместе вырабатывали возможные контрприемы. Не отставать от фронтовиков, а расти быстрее их! Для этого у нас все условия. Можно воевать и в тысячах километров...
   Вот это пошла учеба! "Зигзагообразный" полет с повторением абриса береговой черты, душу вытряхивающий "волнообразный"... Рисковали, конечно. Попович больше всех. И не должностью только. Ныть стало некогда, после "настоящих" полетов дай бог ноги до койки дотащить...
   Месяц, другой... И вдруг - приказ. Восторжествовала идея! Наиболее подготовленные экипажи направить на усиление действующих флотов. Всю нашу эскадрилью! На заводе в Сибири получить новые модифицированные машины... Добились, довоевались в тылу, черт возьми!
   Ну вот и опять. А чем еще объяснить? В Москве эскадрилью безжалостно разделили. Шесть экипажей на Северный флот, три - на Черноморский. Будто одни мы на' все моря. А если так, почему же нас столько мариновали...
   С начальством не спорят. Пошел попробовал все же комэск. Вернулся - лег молча на койку. Мы трое уже лежали. Прощай, любимый командир, прощайте, друзья... Повезло ребятам! Будут сражаться в полку Бориса Сафонова, прославленного североморского аса, а мы...
   А что, собственно, мы? Главное-то сражаться? И чем, в конце концов, тьфу...
   Так, так. Вообще-то, ничем и не хуже, конечно, Черное море, чем Баренцево, например. Только мы тут при чем? Попович с ребятами получают нормально маршрут на Мурманск, а мы... ближе к Волге. Ну? Теперь-то хоть ясно? На Черноморский, вчера только сказано было. А порта такого на Черном море, уж как географию ни учили, а в пятом классе не вздумали бы искать.
   В запасном утешение: "Назначаетесь командирами звеньев в формируемый 35-й авиаполк". Ничего себе, за день скачочек по службе! Но... раз формируемый, значит, будет же воевать? Хоть где-нибудь, хоть когда? Почему где-нибудь? Полк предназначен для Северного флота. Для Северного? Значит, все же к сафоновцам, черт...
   Дальше уж и рассказывать невмоготу. Сформировались. Шесть экипажей посылают за самолетами. Ясно, что наши три - среди них. На заводе, на том же, в Сибири,- ждать, когда будут готовы самолеты. Ждем, терпим. Не вытерпел, иду к начальству: "Сколько же можно..."
   Ну и, конечно, не удержался. И тут уже выяснилось, что черт - мой личный. Персональный, ребята страдали из-за меня.
   Получаем машины, летим. Погода прекрасная - как же, июнь в начале, маршрут известен, как же, не в первый раз... Ладно, ладно, все позади, в полку нас заждались, денек и - Мурманск...
   Последний бросок. К машинам привыкли, летим, песенки довоенные вспоминаем, штурман Володя Ерастов парень веселый. И вдруг... Тишина. "Что там, Володя, гитары, что ль, не хватает?" - "Сдается, горим, командир!" Так и есть. Из-под правого мотора выбивается язычок...
   Сели в Красноуфимске на куцем аэроклубовском поле, на одном моторе спасибо Поповичу, пригодились его уроки. Остальная пятерка, понятно, ушла по маршруту. Дали телеграммы, через два дня получили запчасти, за день отремонтировались, летим...
   Вот и долгожданный аэродром. Но что это? Поле пустынно, на стоянках бесформенные темные пятна.
   Встречает бедолага-техник, оставленный, видимо, за тыловые грешки. "Где полк?" - "Улетел на Север. Ваши едва успели..."
   Немая сцена. Потом - а что? Заправимся и нагоним. Зато уже точно, на Север, к ребятам, к сафоновцам! Стратегические коммуникации, интенсивные перевозки, огромные вражеские транспорты...
   Черта с два! Вот именно, кажется, прикрепили еще и второго. За ужином незнакомый майор с Золотой Звездой: "Командир тридцать шестого полка Ефремов. Поступаете в мое распоряжение. Завтра летим в Майкоп".
   Перед сном обменялись со штурманом, как по делу. "Как думаешь, Володя, что он еще нам преподнесет?" - "Сам голову ломаю, командир. Одно утешение, он, говорят, повторяться не любит". - "Так уж и нечего ему повторять!"
   Борис выслушал мою повесть серьезно.
   - Ну с твоим еще можно ладить. Помурыжил вначале, но ведь потом-то отстал?
   - Тьфу-тьфу! А что, разве...
   Он не ответил. Пощурился, повторил:
   - Увидел, ты выдержал, и отвязался. Порядочный черт.
   С недругами на первый случай разобрались. Друзей не пришлось делить и вовсе.
   - Ваши ребята - что надо! Володя Агафонов, Слава Балашов, Ткачев... Попович Григорий Данилович и там новую тактику разработал. На весь флот прогремел! Кой-кого уже нет, чай, знаешь... Зубков из ваших? Отличный был парень! Обеспечил выход группе на вражеский аэродром... Иошкин, Сидоров еще раньше...
   О ребятах я знал. Хотелось узнать о нем. Гарбуз и Громов - фамилии эти мне были известны давно, и не только по письмам друзей.
   Но о себе он молчал.
   Все, что мне удалось узнать об этом замечательном летчике, я узнал не от него. Дружба наша еще не успела войти в привычные формы и поначалу, как это бывает, сильно походила на влюбленность. По крайней мере с моей стороны. А влюбленность робка. Да и не очень-то все мы тогда были склонны к воспоминаниям. И дело тут не в опаске прослыть хвастуном, просто рано еще было предаваться лирике. Неизвестно, что будет с тобою завтра...
   В Заполярье он попал с Балтики, уже бывалым воздушным бойцом. Воевал с первого дня, бомбил вражеские колонны на подступах к Ленинграду, аэродромы, скопления войск. Участвовал и в торпедных атаках, в бомбоударах по вражеским кораблям, в минировании фарватеров Финского залива.
   На третий день после прилета на Север балтийцы получили первое боевое задание: подавить дальнобойную батарею в районе Западная Лица. Командир прибывшего звена старший лейтенант Гарбуз был здесь известен по слухам, по послужному списку: участник советско-финляндской войны, заслужил на ней орден Красной Звезды. Гарбуз, Громов и Хорев быстро обнаружили батарею, метко ударили пятисотками. Больше она ни войскам, ни железной дороге не досаждала.
   Положение на мурманском направлении вскоре стабилизировалось, морская авиация стала использоваться по назначению. У северян опыт низких торпедных атак был невелик, первое время их преследовали неудачи. Звено балтийцев отличилось и тут.
   В один из последних дней июня сорок второго Гарбуз и Громов вылетели на сильный конвой. В районе Порсангер-фьорда в сопровождении эсминца и десятка сторожевиков шли три больших транспорта. Выбрали наибольший - пятнадцать тысяч тонн. Прорвались сквозь адский огонь, сблизились, отцепили торпеды. Фотокамеры зафиксировали два взрыва одновременно. Огромная стальная посудина раскололась и сразу пошла ко дну...
   Дальше - в отрывках.
   ...Середина декабря, раннее утро. Два торпедоносца ведут поиск далеко от родных берегов, в районе Берлевог-Нордкин. Снежные заряды, почти ураганный ветер. На протяжении часов приходится ходить на бреющем. Утомление достигает предела, однако ведущий - летчик Громов - упорно преодолевает галс за галсом. И вот на прояснившемся горизонте вырисовываются силуэты кораблей. Над ними хищной стаей барражируют Me-110 Сближение. Громадина транспорта увеличивается с каждой секундой. С каждой секундой густеют разрывы вокруг смельчаков. "Сброс!" - кричит штурман Сидоровский Громову. Стальная сигара отрывается и от машины ведомого. Торпедоносцы проносятся сквозь строй вражеских кораблей, бьют по их палубам из всех пулеметов. С палуб неистово лупят по ним. Взрыв! Торпеда Громова разрывается в чреве транспорта - шесть тысяч тонн...
   Но бой не кончился. На пару торпедоносцев остервенело набрасываются шесть "мессеров". В мотор машины Громова попадает снаряд, за капотом взвихривается зловещий шлейф дыма. Летчик направляет самолет к берегу, экипаж ведет бой. Ведомый самоотверженно прикрывает Громова. Его стрелок-радист пулеметной очередью поражает один из "мессеров", остальные отворачивают, уходят...
   Вскоре самому Громову приходится выручать товарища. Подбитым оказался самолет Володи Агафонова, одного из моих друзей-тихоокеанцев. Оставив в покое две другие машины, "мессеры" сосредоточили все атаки на нем, Громов с Ткачевым договорились без слов. Сбросили скорость, дали Агафонову пройти вперед. Самоотверженно приняли бой с истребителями...
   В короткий срок экипаж Бориса Громова стал известен всему Северному флоту. От его метких ударов шли ко дну вражеские транспорты и корабли, горели самолеты на аэродромах, смешивались с землей артиллерийские и минометные батареи. За мужество и мастерство Громов был награжден вторым орденом Красного Знамени. К тому времени он уже стал командиром звена.
   Громов всегда искал боя. Находил и поражал цель тогда, когда другой бы счел это невозможным.
   14 января 1943 года разведка обнаружила большой конвой: четыре транспорта в охранении двух десятков боевых кораблей. Первая пара торпедоносцев, посланная на удар, вынуждена была вернуться - на пути ураганный ветер, сплошные снежные заряды. Как только стало стихать, командир полка послал опытнейшую тройку: ведущий - капитан Киселев, ведомые - капитаны Баштырков и Громов.
   Когда первые два торпедоносца ушли в воздух, налетел плотный снежный заряд. Громов задержался на старте. Хлопья еще неслись над кабиной, когда он взмыл вдогонку. И сразу машина утонула в облаках. Найти товарищей нечего было и думать. Громов самостоятельно лег на заданный курс. Минут сорок летел вслепую. Затем в облаках прорезались окна, под крылом свинцово блеснули воды Баренцева моря. Еще посветлело, и сразу на горизонте означились силуэты судов. Над ними висели темные шапки зенитных разрывов: товарищи уже завершили свою атаку.
   Громов выбрал один из двух транспортов что покрупнее. Враг открыл ураганный заградительный огонь. Снаряды рвались над самой кабиной. Посыпались осколки от остекления фонаря, отказала часть приборов...
   Но вот торпеда сброшена.
   Пенящийся след потянулся к транспорту. Взрыв... Груженое судно водоизмещением в десять тысяч тонн накренилось и стало погружаться в воду. Громов выждал, пока над ним не сомкнулись волны...
   На земле его ждала печальная весть: Андрей Баштырков с задания не вернулся. Киселев рассказал: машина его ведомого загорелась от попадания снаряда в тот момент, когда выходила на боевой курс. Летчик, не колеблясь, направил объятый пламенем самолет на цель, врезался в нее с боевым грузом. Транспорт водоизмещением около семи тысяч тонн был взорван и потонул,
   Сам Киселев в этой атаке потопил транспорт в шесть тысяч тонн.
   Все члены героического экипажа - летчик капитан Андрей Андреевич Баштырков, штурман сержант Владимир Николаевич Гаврилов, стрелок-радист старшина Михаил Васильевич Кузьмин и воздушный стрелок краснофлотец Николай Артемьевич Шунтов были посмертно награждены орденом Отечественной войны I степени. В феврале 1943 года капитану Баштыркову и сержанту Гаврилову посмертно присвоено звание Героя Советского Союза.
   Летчики полка поклялись отомстить за погибших друзей.
   На следующий день группой торпедоносцев было потоплено четыре транспорта противника и сбит один Me-109.
   Все участники этих двух боевых вылетов были награждены орденами и медалями. Нарком ВМФ СССР адмирал Николай Герасимович Кузнецов прислал летчикам-северянам приветственную телеграмму: "Поздравляю командование и весь личный состав особо отличившихся экипажей Балашова, Трунова, Агафонова, Макаревича, Киселева, Громова с достигнутым боевым успехом. Уверен, что в дальнейшем добьетесь еще больших результатов в своей боевой работе".
   ...19 февраля экипажи капитана Громова и лейтенанта Агафонова вылетели на "свободную охоту". Метеорологические условия были сложными: низкая облачность, снежные заряды. Снег залеплял козырьки кабин, самолеты то и дело приходилось вести вслепую. Прошли вдоль вражеского берега, завернули в один из фиордов. Там их встретил такой снежный заряд, что решили разворачиваться на обратный курс. И вдруг штурман Сидоровский заметил два корабля.
   Пошли на сближение. Громов пробивался сквозь поредевший снежный заряд, за ним, метрах в ста, - Агафонов. Штурманы развернули прицелы, включили сбрасыватели. Все ясней проступали контуры судна с вынесенной к корме трубой танкер водоизмещением примерно в три тысячи тонн. Судя по посадке, до отказа заполнен горючим.
   Громов скомандовал атаку, на палубе засуетились гитлеровцы, расчехляя орудия...
   Залп, взрывы...
   Горящий танкер пошел ко дну...
   ...16 марта радиостанция штаба военно-воздушных сил приняла донесение самолета-разведчика: у мыса Маккаур обнаружен конвой противника. Через несколько минут торпедоносцы были в воздухе. Экипажи командира 24-го авиаполка подполковника Ведмеденко, заместителя командира эскадрильи капитана Громова и командира звена старшего лейтенанта Шкарубы взяли курс к вражеским берегам., За ними шли шесть самолетов Пе-3 - они выполняли обязанности истребителей прикрытия.
   Более часа летели над беспокойным Баренцевым морем. Хмурое небо, снежные заряды... Однако опытный Николай Никитович Ведмеденко (бывший наш командир полка на "тихом" Дальневосточном фронте) уверенно вывел группу в район поиска и первым обнаружил цель. Два транспорта гитлеровцев крались вдоль берега, тщательно маскируясь фоном заснеженных скал. Со стороны моря их прикрывало восемь боевых кораблей...
   Ведмеденко подал сигнал "Атака" и устремился на сближение. Ведомые моментально заняли места в боевом строю "фронт". Сторожевики и береговая артиллерия немцев открыли ураганный огонь. Сплошная завеса из черных разрывов закрыла видимость торпедоносцам. Мужественные экипажи упорно пробивались к цели. Истребители сопровождения обрушили огонь на палубы кораблей. Свинцовый ливень хлестал по зениткам, разгоняя и расстреливая прислугу...
   Торпедоносцы выдерживали боевой курс. Поврежден мотор и отбита часть киля на самолете Громова. Прострочены пулеметным огнем крылья машины Ведмеденко. Выбито из-под моторной гондолы шасси у Шкарубы...
   Ведмеденко с Громовым шли на крупный головной транспорт. Штурман ведущего Ларин впился взглядом в прицел...
   Залп!
   Тут же сбросил торпеду и Сидоровский. Опытные летчики пронеслись у самого форштевня, на высоте борта транспорта, ошеломленные гитлеровцы не смогли их достать пулеметным огнем. Выполняя противозенитный маневр, оглянулись: два взрыва!
   Транспорт переломился, стал быстро оседать. Через несколько минут на его месте осталось лишь облако дыма и пара.
   Транспорту, атакованному Шкарубой, удалось уклониться. На торпедоносце были повреждены рули, и он не смог вовремя довернуть на уходящий из прицела борт.
   Израненные самолеты тянули к своему берегу. Грозное море клокотало внизу, лохмотья туч проносились над гребнями волн. При входе в Кольский залив окунулись в сплошную пелену снежного заряда. Потеряли из виду летящие впереди Пе-3. Чтобы не столкнуться друг с другом, разошлись по сторонам. Громов на мгновение увидел клочок родной земли, сориентировался. Почти вслепую пришел на свой аэродром, искусно произвел посадку под снегом и ветром. Следом приземлился Шкаруба, затем истребители...
   Ведмеденко чуть запоздал. Поле закрыл большой снежный заряд. Машина кружилась над ним более часа, не видя даже огней прожекторов. Выжидать дальше было бессмысленно. В таких случаях экипаж имеет право покинуть самолет на парашютах. Но на это Ведмеденко пойти не мог...
   Он взял курс на остров Кильдин. Привел избитый самолет к маленькой площадке, вовсе не предназначенной для посадки таких машин. В конце пробега самолет вкатился в глубокий снег и скапотировал. Кабину летчика плотно придавило к земле, Ведмеденко повис на привязных ремнях головой вниз. Тяжелую машину быстро поднять не удалось, Николай Никитович от кровоизлияния в мозг умер...