Мирошниченко Григорий Ильич. Юнармия

   Два молодых парня стояли на лестнице и длинными баграми гоняли в баке густой и черный, как лак, мазут. Багры скреблись о стенки бака, царапались о его дно, но ничего не зацепляли.
   Кто-то распорядился отлить из бака мазут. Принесли ведра и стали переливать мазут в соседний бак. Когда по­ловину мазута выкачали, молодой горбоносый парень с красными пятнами на лице низко перегнулся и стал ша­рить багром по всему дну. Вдруг он зацепил что-то и с си­лой потянул кверху.
   – Тянут! – закричали в толпе.
   – Погоди, может, и не вытяну, – огрызнулся парень и еще ниже перевесился через край бака. Скоро из бака прогудел его голос:
   – Тяжелый дюже!
   – Держи крепче. Уронишь! – заорал другой парень, стоявший рядом с ним.
   – Уже уронил, – сказал первый парень. – Склизкий дюже.
   Оба опять стали шарить в баке.
   Вдруг первый парень взмахнул высоко багром и по­вертел им в воздухе. С крюка багра, расплескивая в сто­роны мазут, слетел на землю черный ком, вроде вороньего гнезда.
   – Гляди, мешок! – крикнул кто-то.
   – Не мешок, а фуражка казенная, – буркнул казак, ковыряя штыком черную кучу.
   Через минуту на землю шлепнулся второй черный ком, еще больше первого. Казак и его поковырял штыком.
   – Ишь, пуговица медная торчит, – сказал он задум­чиво. – А вот еще пуговица… Ворот… Значит, это будет тужурка форменная. Ищите теперь штаны, хлопцы!
   Но парни не слышали. Они опять перегнулись через край бака и, громко сопя, тащили вдвоем тяжелый груз.
   В толпе притихли. Через железный борт бака перева­лилась огромная черная туша и рухнула на землю.
   В воздухе мелькнули четыре черные лапы.
   Толпа шарахнулась в сторону.
   Даже казак с винтовкой попятился.
   – Человек, – сказал он. – Утопленник…
   Народ опять сдвинулся.
   На земле лежал труп человека с раскинутыми руками и ногами. На шее у него была привязана толстой проволо­кой чугунная тормозная колодка. Лица нельзя было раз­глядеть, – оно было сплошная черная маска.
   Вокруг трупа широко разлилась по земле лужа густого, жирного мазута. Казак принес паклю и бак с керосином и протер лицо утопленника.
   – Сомов! – заговорили в толпе. – Сыч!
   – Телеграфист Сомов, – сказал комендант. – Его уто­пили из мести. Знаем, чья это работа.

Глава XIX


СЕНЬКА-КРАСНОАРМЕЕЦ

   Большими пушистыми хлопьями падает снег на мерз­лую землю. Ветер с Кубани подхватывает не успевшие упасть снежинки и кружит их над землей.
   За поселком по степям, по глубоким балкам, по зуб­чатой горе Бударке, гонит ветер целые тучи снежной пыли. Еще так недавно здесь было лето. Мы бегали босиком по мягкой пылюге, наперегонки переплывали Кубань. А те­перь Кубань скрыта под крепким бурым льдом.
   Давно мы не ходили к Порфирию. Андрей велел нам не показывать никуда носа, ждать, пока он сам не придет за нами. Но Андрей не приходил.
   Мы с Васькой болтались без дела на дворе.
   Почесав затылок и сдвинув на лоб лохматую шапку, Васька сказал мне:
   – А знаешь, зря мы запрятали винтовки в нашем са­рае.
   – Что же ты раньше думал? – сказал я.
   – Ничего не думал. Вы сами должны были думать. Старшие! Начальники! Надо было где-нибудь за поселком зарыть, в поле… Андрей всегда так – давай да давай… Ду­рила твой Андрей, а не командир отряда – вот что!
   – Андрея не смей ругать! – крикнул я. – При чем тут Андрей? Мы сами отряд организовать решили, сами и вин­товки крали. Небось никто тебя не заставлял. Сам первый лез.
   – Сам, сам, – буркнул Васька и опустил голову.
   – Чего же ты хочешь?
   – Чего? Винтовки не хочу чтобы у нас в сарае лежа­ли. Забирайте их, куда хотите, – и шабаш.
   Я обозлился и сказал Ваське шепотом:
   – Да ты что? Очумел? Только начни винтовки пере­таскивать – тебя сразу и зацапают. Трус ты, Васька, и больше ничего. Мы тебя из отряда прогоним. Выроем из земли ящик и вычеркнем тебя из протокола.
   Васька ухватил меня за рукав.
   – Постой, Гришка. Не трус я. А только страшно чего-то… Вдруг казаки к нам во двор заскочут?..
   – Ну да, заскочут! – передразнил я Ваську, а сам при­слушался.
   На улице за воротами по мерзлой земле прозвякала подковами лошадь.
   – Мимо, – сказал Васька и перевел дух.
   Мы присели на камень у ворот. От нечего делать ре­шили закурить. Вытряхнули из карманов перемешанный с хлебными крошками зеленый табак, из толстой серой бума­ги скрутили цигарки и стали пускать серовато-бурый воню­чий дым. Ветер сдувал с наших цигарок крупные искры и кружил их по двору.
   Мы курили молча. Васька то слюнявил разваливавшу­юся цигарку, то сплевывал на землю махорочные крошки.
   – А как ты думаешь, Гришка, – вдруг спросил он, когда цигарка у него потухла, – придет Андрей или не придет?.. Может, сходим к нему, а?
   В эту минуту с треском откинулась калитка, и мимо нас во двор проскочил Андрей. Он был в серой папахе и дуб­леном полушубке – по-зимнему.
   – Андрейка, куда ты? – закричали мы.
   Андрей взмахнул на бегу руками и круто повернулся.
   – А, здорово, пулеметчики! – сказал он. – Вы что тут делаете?
   – Тебя поджидаем, – сказал я.
   Васька молчал.
   – Да вы чего, ребята, нахмурились? Что, Васька, целы у тебя винтовки, не проворонил?
   – Целы, – ответил Васька и посмотрел на меня.
   Андрей похлопал Ваську по плечу.
   – Ну, молодец караульщик. Благодарность от отряда получишь. А сейчас, ребята, пойдем за Семеном. Его надо к Порфирию сводить.
   – Давно пора, – сказал Васька.
   Мы двинулись к Сенькиному бараку.
   В конце улицы, около вокзала, мы встретили верховых. Они ехали в две шеренги по краям дороги, а между ними шагали грязные, разутые, сгорбившиеся от холода масте­ровые.
   – Смотри, Гришка! – сказал Андрей. – И старика Дюбина ведут. Все за Сыча проклятого.
   Я толкнул Ваську в бок:
   – Вот если будем перетаскивать с места на место вин­товки – и нас с тобой так поведут.
   – Боялся я их!
   Казаки и мастеровые свернули направо, а мы пошли дальше.
   Семен сидел на подоконнике и смотрел на улицу. За­видев нас, он в чем был, без шапки, без полушубка, вы­бежал за ворота.
   – Чучела! Раньше не могли прийти! Сижу-сижу, жду-жду, думал, вас уже казаки постреляли. Видели, сколько они мастеровых повели?
   – Видели, – сказал Андрей. – В первый раз это, что ли? Каждый день водят. А ты собирайся, Сенька, да жи­вее. К Порфирию, к нашему красноармейцу, пойдем.
   Сенька вбежал в дом и сейчас же вернулся, натягивая на себя куртку из красноармейской шинели.
   Мы побежали в железнодорожный тупик.
   У самых ворот тупика – казачий разъезд.
   – Катай назад, а то Порфирия выдадим, – чуть слыш­но сказал Андрей.
   Мы кинулись бежать вдоль высокой серой ограды.
   За углом, у старых цементных труб, мы остановились.
   Эти трубы лежали тут на земле без толку уже четвер­тый год.
   – Васька… – сказал Андрей.
   – Что?
   – Ты меньше всех, тебя не заметят. Стой здесь и по­глядывай за угол. А как уедут казаки, дай знать. Мы в трубах запрячемся.
   У Васьки затряслись губы, но он не промолвил ни сло­ва и остался на углу, прижавшись к ограде.
   А мы забрались в цементную трубу и просидели там, не разговаривая и почти не шевелясь, с полчаса. Только изредка мы подносили ко рту сложенные лодочкой руки и тихонько дули на покрасневшие, застывшие пальцы.
   Наконец мы увидели Васькины ноги. Васька остано­вился перед трубой, в которой мы сидели, и отрапортовал шепотом:
   – Разъезд отступил на Голопузовку… Раненых и уби­тых нет…
   – Ай да Васька! Ай да боевой разведчик! – смеялись мы, выбираясь из трубы.
   – Ну, пошли скорее, – сказал Семен.
   Мы побежали вдоль ограды к воротам. Казаков как не было. Только на том месте, где стоял их разъезд, осталась свежая куча навоза.
   Мы шмыгнули в тупик
   – Вот под этим вагоном мы и нашли Порфирия, – говорил Васька Семену, задыхаясь от бега. – А теперь Порфирий живет вон там, на чердаке.
   Мы взобрались по лестнице, заваленной снегом, и остановились на трухлявой площадке.
   Чердак мы едва узнали. Из всех щелей торчали пучки соломы Как будто она росла на двери и на стенах.
   Андрей легонько толкнул коленкой дощатую дверь. Дверь скрипнула.
   – Товарищ Порфирий… – шепотом позвал Андрей.
   – Это вы, ребята? – отозвался хриплый голос из даль­него угла.
   – Красноармеец? – спросил меня Сенька.
   – Он.
   Сенька шагнул было вперед, но Васька дернул его за куртку.
   – Постой, Сенька, я пойду первый, а то он испугается, если чужого увидит.
   И Васька первым вошел на чердак.
   За ним двинулся Андрей, потом я, а сзади всех Сенька.
   Порфирий сидел в углу чердака, съежившись, нахло­бучив капюшон на голову.
   – Что за парень? – тихо спросил он, мотнув головой в сторону Сеньки.
   – Это тоже красноармеец, – сказал Васька. – Это Сенька, тот самый, про которого мы тебе говорили. Ты его еще в отряд записал. «Семен В.» – помнишь?
   – Сенька? Ну, здорово, ежели ты Сенька. Да ты в са­мом деле красноармеец хоть куда – в сапогах! Ого, брат, какой ты!
   – Он и фуфайку получил, – сказал Васька. – А махор­ки ему по две пачки в день выдавали.
   – Ну? Неужели по две? – с завистью спросил Порфирий.
   – Ей-богу, – забожился Васька. – Ему и шаровары выдали. Ватные. Смотри. – И Васька ухватился за Сенькины штаны.
   – Да отстань ты! – толкнул его Сенька.
   – Так, – усмехнувшись, сказал Порфирий. – Ну, док­ладывай, где ты побывал?
   – На фронте.
   – Во как! На фронте! Ну, садись, рассказывай нам, как там товарищи справляются.
   – Ой и тяжело нашим, товарищ красноармеец, ой и тяжело! Снарядов никаких нет. В «Победу» последние че­тыре влепили. Саббутин – командир батареи – говорил: больше двух ни за что нельзя на нее тратить, а то, мол, запасов нет. Ну, а командир взвода не удержался. «На удар, – кричит, – трубка ноль!» Отчаянный парень! Да снаряды – это еще не все… А вот тиф там… Сыпняк. Боль­ные в окопах лежат, на станциях вповалку валяются, в вагонах, кругом…
   – А нам чего же ты про тиф не рассказывал? – спро­сил Васька.
   – Не мешай, Васька, не суйся, – толкнул его Андрей.
   – Народу видимо-невидимо помирает… – сказал Сень­ка, промолчав. – В прошлый вторник человек сорок хоро­нили. Я тоже ходил копать братскую. Страшно! Теперь отступать решили. Говорят, за Куму-реку отступят. Дер­жаться нечем. Снаряды доставать неоткуда. А главное, сыпняк косит людей…
   Я слушал Сеньку и думал: как же так? Сколько крас­ноармейцев было. Ведь сам же я видел, когда эшелоны отправляли… И теплушки набиты были, и на лошадях, и на автомобилях ехали, и пешие шли… А он говорит – лю­дей нет.
   И мне представилось вдруг, что там, за семафором, в стороне Курсавки, одни мертвецы лежат. И среди мертве­цов ходит дядя Саббутин, высокий, в полушубке, с тяже­лой артиллерийской шашкой на боку.
   Я посмотрел на ребят. Они сидели насупившись.
   На чердаке было тихо, неуютно, сыро.
   – А ты что ж про Сорокина не говоришь? – сказал на­конец Васька.
   – А что Сорокин? – насторожился Порфирий.
   – Изменил нашим. Продал Красную Армию. Сволочь, офицер белогвардейский вот он кто оказался.
   – Изменил? – переспросил Порфирий. – Так и надо было ожидать. Красноармейцы давно про него говорили, будто он снаряды с флангов белым передает.
   – Кто же теперь командовать будет? – спросил Вась­ка и вздохнул.
   – Тебе, видно, придется. Больше некому, – сказал Андрей.
   – Да ты брось шутить, не до шуток теперь, – огрыз­нулся Васька. – Вы лучше нам, товарищ красноармеец, скажите, – обратился он к Порфирию, – что мы теперь де­лать будем?
   – Воевать будем, – сказал Порфирий.
   – А чем же воевать, когда патронов у наших нет?
   – Ни к чему, выходит, мы отряд свой строили, – тихо сказал Андрей. – Все равно – пропадать теперь.
   Мы совсем опустили головы. Уж если Андрей говорит «пропадать», – значит, верно, пропадать. Не придут крас­ные к нам. Всегда у нас шкуринцы стоять будут. Заберут всех по одному деповских и в станице постреляют…
   – Ребята, – вдруг громко сказал Порфирий.
   Мы все повернулись к нему.
   – Расскажу я вам такой случай. Товарищ у меня был, первый друг. Степаном его звали. Вот лежим мы раз в окопе под Беломечеткой. Окружили нас шкуринцы со всех сторон. Прорваться нет возможности. А дело это летом было. Ветром так и колышет траву. Впереди орешник. Неприятелю из-за кустов хорошо видать нас, а нам ниче­го не видно. Послали мы троих в разведку. Ползут они по траве вперед. Только до леска добрались – затрещали пу­леметы. Так они и не воротились Послали еще троих – вправо, дорогу искать. Тихо было, вот как сейчас. Ждали мы их, ждали, и тоже не дождались, хоть выстрелов и не было. Видно, их живьем захватили. Послали мы троих влево. Только они отползли шагов сорок, как их пулями на месте уложили.
   Тогда мы решили послать шесть человек зараз. И все равно никто из них назад не пришел.
   Напирали на нас белые в три цепи. Такого огня ни­когда я не видал. Кругом нас землю глыбами поднимало и сыпало мелким дождем.
   «Ну как, прорвемся или сдаваться будем? – спраши­вает у меня Степан.
   «А ты думаешь – живым тебя оставят, если сдашься? – говорю я ему. – Все равно – конец».
   «Ну тогда, значит, прорываться надо. Вставай!»
   Поднялся Степан – в одной руке граната, а в другой винтовка.
   Идет во весь рост, не пригибаясь…
   – Дядя Порфирий, он один пошел? – спросил Васька.
   – В том-то и дело, Вася, что один. Все лежали в око­пах. Ждали чего-то. Даже обозлились на Степку, когда он пошел на верную смерть: «Вот, – говорят, – и сам пропа­дет, и нам теперь конец – откроют всех и перебьют».
   Вдруг, глядим, Степка наш упал на левую ногу. Потом поднялся, повернулся к нам и махнул бомбой. «Выле­зай!» – кричит. И выкинул бомбу вперед. А сам будто споткнулся, сел. Тут у нас на правом фланге как закричат: «Бей шкуринцев! Забегай с левого фланга!»
   И побежали мы все. Добежал я до Степана, а он еще дергается, головой мотает.
   Больше его я не видал. Сбили мы у опушки огневые точки противника, а потом, не давая осесть, гнали шкуринцев до самой реки. Назад ворочаться, конечно, смысла не было. Так я и не знаю, кто подобрал моего товарища и где его зарыли. Ясно только – в живых его нет, а то бы где-нибудь объявился.
   – Дядя Порфирий, – сказал Васька, – а он, товарищ ваш, который первый поднялся, он здоровый, наверно, высокий такой был, да?
   – Нет, не высокий – сказал Порфирий, – а совсем ко­ротенький, такой вот, как ты, Вася, только пошире в пле­чах… Так вот видите, ребята, нам уж совсем казалось тогда, что конец пришел, а смотрите – вылезли. Значит, и теперь вылезем. Только духом не падай да помни, что ты не один…
   – Дядя Порфирий, – сказал опять Васька, – отчего же он один пошел?
   – Кто он?
   – Да товарищ ваш, Степка.
   – А потому, что мы вначале, как тебе сказать… струсили малость. Если бы все пошли разом, то пожалуй, и он бы живой остался, и с неприятелем бы мы скорее по­кончили. В бою ведь каждая минута дорога. Вот и теперь дремать не надо. Ничего, что армия отступает. Она вер­нется еще да так погонит белых, как мы их гнали под Беломечеткой. А нам здесь надо встречу готовить, деповских да станичных собирать в одну шеренгу.
   Я сразу представил себе, как мы идем длинной-длинной шеренгой, потом строимся по два, по четыре. Мы уже не ребята, а боевые красноармейцы. Большевики. Плечо мое режет тяжелая винтовка. Я поправляю ее и подтягиваю ремень.
   Мы идем по дороге на Кубань.
   Земля ухает под ровным шагом крепких сапог. Звяка­ют котелки, привязанные к нашим поясам.
   Подходим к реке. Летний ветер несет сырой запах ка­мышника. Летний!.. Какой черт – летний!.. Снег по-преж­нему тарахтит сухими крупинками по крыше чердака и залетает мелкой пылью во все щели. Наш красноармеец сидит согнувшись, засунув озябшие руки в рукава, а перед ним Сенька, Андрей, Васька и я.

Глава XX


БУЛЫЖНЫЙ ЭКСПРЕСС

   Зима пришла настоящая – с ветром, с метелью. Как идешь через выгон в станичную школу, ветер дерет на те­бе полушубок, вырывает из рук сумку. Идешь-идешь и обернешься назад, чтобы дух перевести.
   Правда, в школу мы не часто ходили – в две недели раз, а то и реже.
   Да и какое могло быть ученье, когда напротив школы, рядом со станичной церковью и атаманским правлением, болтались между черными, вымазанными дегтем столбами покойники – иной раз один, а то и пятеро.
   Из окон моего класса хорошо была видна виселица. Когда дул сильный ветер, покойников раскачивало, как на качелях. Страшно было смотреть на них. А один раз, во время урока арифметики, мы видели самую казнь. Боро­датые казаки пригнали с атаманского двора человек де­сять иногородних и одного за другим стали раздевать до­гола. Мы все, не слушая окриков Александра Ивановича, нашего учителя, полезли на широкие подоконники и отту­да смотрели, как ловко и проворно вешали, снимали и кла­ли на подводы людей.
   Дома мы рассказали все родителям. Мать даже не до­слушала, только с того дня перестала посылать меня в школу.
   Мне, конечно, это было только на руку. Мы с Васькой целыми днями околачивались во дворе, били из рогаток ворон или съезжали на санках с крыши погреба до самой бани.
   Как-то раз лепили мы снежную бабу. Сперва сваляли из снега огромный бугристый шар – туловище. К туло­вищу пристроили плоскую голову. На голову надели рва­ную черную папаху – в мусорной яме нашли. Из-под па­пахи свисала на лоб белая лента. Вместо глаз торчали угольки. На плечах погоны из дощечек. Во рту – цигарка.
   Словом, белогвардеец вышел настоящий, вроде того толстого есаула, который часто проезжал по нашей улице. Когда есаул был готов, Васька сразу решил его расстре­лять, но я не дал.
   – Он еще мягкий, – сказал я. – Не тронь. Успеем рас­стрелять. Пусть промерзнет как следует.
   На следующий день, когда наш есаул сделался от мо­роза твердым и звонким, мы натаскали камней и присту­пили к делу.
   – Вот я его сейчас по носу! – крикнул Васька.
   Он отступил, прищурив глаз, и, замахнувшись, пустил кирпичину есаулу в голову.
   – Перелет, – сказал он. – Не так замахнулся. Ну, да­вай я еще три камня кину, потом ты три камня, потом я три… потом ты три…
   Первыми двумя камнями Васька поцарапал плечо и сбил папиросу. Я сбил погон и обе руки. Только голова никак не падала. Крепко примерзла к туловищу.
   Сначала мы с Васькой соблюдали очередь, а потом в такой раж вошли, что открыли по есаулу беглый огонь: били оба по чему попало. Есаул звенел, как чугунок.
   В самый разгар артиллерийского боя во двор зашли Сенька и Андрей.
   – Эй, вы, своих не заденьте! – закричал Андрей, увер­тываясь от Васькиного булыжника. – Будет вам зря ка­мешки кидать! У меня есть дело поважнее. Идем за пог­реб!
   Мы оставили есаула и пошли за Андреем. По дороге Васька все-таки не утерпел, размахнулся и сбил есаулу голову.
   – Ну, в чем дело, говори, – сказал я Андрею, когда мы присели на покатую крышу погреба.
   – Вот в чем, – сказал Андрей. – Я на вокзале был, слышал – «Победа» из ремонта выходит. Догонять крас­ных отправляется.
   – Ну и что? – спросил Васька.
   – А то, что наши и так отступают, а тут еще броневик им вдогонку посылают.
   – Бежим к Порфирию, – сказал Васька. – Может, он что придумает…
   – Да что он придумает? – перебил его Сенька. – Что у него – снаряды есть или броневики? Ведь «Победу» го­лыми руками не возьмешь.
   В это время калитка хлопнула, и к нам во двор вбежал токарь Корнелюк. Он огляделся по сторонам, сунулся бы­ло к сараю, а потом повернул налево, к Васькиной квар­тире.
   – Ой, чего это с ним? – зашептал Сенька. – В мазуте весь. Без шапки… Может, случилось что…
   – Опять в депо, верно, кого-нибудь застукали… – ска­зал Андрей.
   Следом за Корнелюком во двор вошли Репко и Илья Федорович. На ходу они разговаривали. Илья Федорович говорил тихо, одними губами, а Репко каждое слово вы­крикивал. Только слов его нельзя было понять.
   – Пойдем узнаем, что там случилось, – сказал Андрей.
   У Васьки в коридоре было темно. Мы приоткрыли дверь и осторожно, один за другим, пролезли в комнату. Корнелюк стоял около стола и разматывал толстую про­волоку. Репко, примостившись у подоконника, разворачи­вал какой-то чертеж.
   – Гляди сюда, – сказал он Илье Федоровичу. – Вот Бондаренкова будка, а тут откос…
   – Вижу, – сказал Илья Федорович. – Только погоди. Зачем это ребята сюда набились?
   Мы все попятились к дверям. Только Андрей вышел вперед и сказал:
   – Дядя Илья, а ты знаешь, что «Победа» на Курсавку выходит?
   – Вот черти! – засмеялся Илья Федорович. – Прежде нас все узнают… Ну ладно, оставайтесь. Все равно от вас никуда не скроешься. А ты, Гришка, слетай за отцом. Чего он там в канаве копается?
   – В какой канаве?
   – А в депо.
   Я пулей понесся в мастерскую. Отец сидел, скрючив­шись, под вагоном и колотил по рессоре молотком.
   Я полез к нему под колеса.
   – Отец, – зашептал я, – тебя Илья Федорович зовет, иди скорее.
   Отец стукнул еще несколько раз молотком и осторож­но вылез из-под вагона.
   – И чего суматоху подымают? Все экстренности…
   Он неторопливо собрал инструмент и пошел за мной. Когда мы вошли во двор, Илья Федорович выносил из са­рая десяток болтов.
   – Долго ждать себя заставляешь, – сказал он моему отцу.
   – Скорее не мог, – ответил отец угрюмо. – Надо было непременно рессору переменить. Да нескладная попалась, не отвинчивается. Я и так и этак… И молотком пробовал, и зубилом. Не идет окаянная!
   – А ты бросил бы. Чего ради старался?
   – Я и бросил, – сказал отец.
   В комнате у Ильи Федоровича было навалено всякого инструмента: разводные ключи, ломы, болты, гайки.
   Васька сидел на корточках и отвинчивал гайки от болтов.
   – А где Андрей и Сенька? – спросил я.
   – За Порфирием пошли, – шепнул Васька. – Сейчас приведут его. Ну и дела тут делаются! Взрывать дорогу хотят…
   – А чем взрывать будут?
   – Чем-нибудь да взорвут, – сказал Васька.
   – А инструмент зачем?
   – Подкоп делать.
   – Подкоп? – спросил я. – А к чему же тогда болты?
   Васька ничего не ответил. В эго время дверь отвори­лась и вошли Порфирий с Андреем и Сенькой.
   – Здравствуй, дядя Порфирий, – обрадовался Васька.
   – И ты тут? – спросил мимоходом Порфирий.
   Сразу же Порфирия обступили Илья Федорович, Репко, Корнелюк, мой отец. Заговорили вполголоса. Репко дер­жал перед собой развернутый планчик и тыкал в него пальцем.
   – Вот тут подъем, – говорил он. – Значит, надо ре­шить, в каком месте разбирать.
   – Ясно, у Бондаренковой будки, – сказал Корнелюк. – Сегодня же ночью и пойдем.
   – У Бондаренковой будки ничего не выйдет, – сказал Репко. – Смотри, какой тут большой подъем. Паровоз толь­ко ткнется носом и сразу же остановится. А если и залезет на щебень бегунками, так долго ли рабочих вызвать из Невинки? Поднимут его домкратами, дернут сзади – и все в порядке.
   – Ну, а если пониже – вот тут разобрать?
   – Ниже – уклон мал. Скорости не наберет. Нужен та­кой угол вниз, чтобы он летел ко всем чертям верст семь­десят без передыху.
   – А ниже еще хуже, – сказал Корнелюк.
   – Ты думаешь? – спросил Илья Федорович. – Понял, видать! А еще железнодорожник! Ну, смотри сюда. Вот станция Киан, а вот семнадцатая верста. Что – есть тут уклон или нет? Ну, то-то ж… Вот здесь и разбирать надо.
   – Верно, – обрадовался Репко. – Здесь совсем просто его под откос спустить. Только один рельс вывернуть.
   – Значит, порешили? – спросил Порфирий. – На сем­надцатой. Ну что ж, так и сделаем…
   В это время в коридоре хлопнула дверь.
   Все насторожились. Репко сунул планчик в карман.
   Дверь хлопнула еще раз.
   – Это ветром, – сказал Илья Федорович.
   Репко вынул планчик из кармана.
   – Ну, кто же на семнадцатую идет? – спросил Порфи­рий.
   – Я, – вызвался Репко. – Да и все пойдут.
   – Нет, – сказал Порфирий. – Всем нельзя. За вами, деповскими, тут в четыре глаза глядят.
   – Во все восемь, – сказал Корнелюк. – Меня каждый день от водокачки до самой квартиры провожают. Одного лохматого я в лицо знаю. Даже здороваюсь, когда встре­чаемся.
   – Ну вот, значит, тебе идти нельзя. А другие как?
   – Другие? – переспросил мой отец. – Да и за другими смотрят. Тем более если деповские по путям с инструмен­том шататься будут. Каждый сторож поинтересуется: чего, мол, деповских по путям черти носят? Там ведь свои рабочие есть, путейские.
   – Так, – сказал Илья Федорович, – значит, как до де­ла дошло, так, выходит, и идти некому…
   – Да черт их дери! – крикнул сорвавшимся голосом Репко. – Пусть следят, все равно путь разберем. Я хоть сейчас готов… Да и ты, Илья Федорович, дома не уси­дишь.
   – Не торопись, – перебил его Порфирий. – Ты-то уж первый у них на заметке. Все дело только провалишь. А мы сделаем вот что. Я пойду один. Меня тут ни одна со­бака не знает. Это раз. Пропадать мне все одно, что на чердаке, что на путях, – это два. А вернее всего, мне к пропадать не придется.
   – А ежели тебя на путях кто зацепит, ты что ска­жешь? – спросил Корнелюк.
   – Инструмент покажу – вот и все. Путейский, мол, чернорабочий, из Калуги нонче приехал.
   – Да тебе одному разве справиться? – сказал Репко. – Ты и инструмента не донесешь. А ведь тебе и лом нужен, и ключ разводной, и кувалда, и болты с гайками. А нести все это целых семнадцать верст с горы на гору. Да и на месте помощь нужна – то отвинтить, то придержать, то ломом поддеть, то кувалдой ударить…