– Товарищ Порфирий, – сказал Андрей.
Все обернулись к нему. Андрей стоял вместе с нами около дверей и давно пытался что-то сказать, да его не слушали.
– Товарищ Порфирий, у меня брат на путях работает…
– Ну так что? – спросил Порфирий.
– Так вот я ему несколько раз инструмент на линию носил… Значит, и теперь вполне свободно могу пронести. Дело знакомое.
Порфирий посмотрел на Илью Федоровича.
– Это верно, что у него брат путейский, – сказал Илья Федорович. – Пожалуй, он дело предлагает.
– Тогда и меня возьмите, – сказал я, – мы с Андреем на линию всегда вместе ходим.
– А меня и подавно, – отозвался Сенька. – У меня на пятнадцатой версте сторож знакомый. Он меня не выдаст. Я у него и ночевал, и чай пил, когда на фронт бегал.
Порфирий улыбнулся
– Ну что ж, так и сделаем. Я пойду вперед, а ребята за мной инструмент понесут.
– Я – лом и кувалду, – сказал Андрей.
– А я – разводной ключ, – сказал Васька тихонько.
– Да тебя же не берут!
– Как не берут? – взъерепенился Васька. – Я ведь и винтовки…
– Молчи! – цыкнул на него Андрей.
– Я-то молчу, – сказал Васька. – А почему вы меня с собой брать не хотите?
– А чего же ты сам Порфирия не просишь?
Васька кивнул головой на отца и сказал мне в самое ухо:
– Если просить, так еще не пустят. Мал еще, скажут. Лучше я за вами следом побегу.
– Нет, Вася, сам лучше не бегай, – сказал я и решил посоветоваться с Порфирием, чтобы он признался и моему и Васькиному отцу, что все мы давно уже состоим в отряде и опасаться нас нечего.
Порфирий выслушал меня, глянул на Илью Федоровича и тихо сказал:
– Илья Федорович, а Илья Федорович, я тебе давно одну штуку хотел сказать, да все время не выберу.
– Какую штуку?
– Насчет ребят.
– А что такое? – удивился тот и насторожился.
– Да то, что, ребята эти в нашем отряде состоят.
– Ну что ты, шутишь?
– Никак!
– Вот это здорово! – крикнул Илья Федорович и глянул на Ваську.
– Ты тоже в отряде?
– Да! – сказал Васька и махнул рукой.
– Поздравляю! – сказал Илья Федорович. – Раз так – значит, так. Нам и такая сила нужна. Что делается, все к лучшему. Как ты думаешь. Илья Иванович? – спросил он моего отца.
– Я согласен, только чтоб они без нас ни шагу.
– За это уж разрешите мне отвечать, Илья Федорович и Илья Иванович, – сказал Порфирий и улыбнулся.
Так мы стали настоящим отрядом при особой боевой организации железнодорожников.
Когда совсем стемнело, мы собрались во дворе около Васькиной квартиры. Илья Федорович выносил инструмент и передавал нам.
– Это вот – костыли выколачивать. А этой штукой болты открутите. Да легче нажимайте, а то видите – ручка слабая, сломается.
Но мы ничего не видели.
Небо было черно. Не то что костылей, мы и домов во дворе не видели.
– Ночевать сегодня мы у Андрея будем, – сказал я Илье Федоровичу. – Отцу передайте.
– Ладно, передам.
– А мне можно с ними у Андрея переночевать? – спросил Васька тоненьким, ласковым голоском.
– А для чего тебе у Андрея ночевать? – спросил Илья Федорович.
– Да мне хочется! – протянул Васька.
– Ну, если хочется, так ничего не поделаешь. Ночуй! Мы сразу поняли, что он догадывается, куда гнет Васька.
Илья Федорович отдал нам последний гаечный ключ, попрощался с Васькой, с нами и медленно пошел к себе в дом.
А мы бегом пустились по улице. Впереди всех – Васька вприпрыжку. В кармане у него громко тарахтели гайки.
– Придержи их рукой, – сказал ему Андрей. – А то гремишь на всю улицу, как бубен.
Гайки сразу затихли, но зато на мостовую со звоном упал ключ.
– Раззява! – пробурчал Андрей. – Ты что – все дело загубить хочешь? Вот только звякни еще чем-нибудь, я тебя сию минуту домой откомандирую.
Васька подобрал ключ и пошел дальше так тихо, что его шагов не было слышно.
– Васька! Ты здесь? – спросил я наконец.
– Здесь, – шепотом ответил Васька.
Мы прошли мимо станции. Справа, далеко внизу, горели редкие огни поселка. Они гасли один за другим. Домишки чернели, как скирды в степи.
У высокой ограды, за которой был знакомый нам тупик, кто-то окликнул нас:
– Ребята, вы?
Это был Порфирий. Он взял у Андрея лом, а у Сеньки кувалду и молча повел нас через рельсы тупика к своей кладовой.
В тупике было еще темнее, чем на улице. Мы то и дело наталкивались на вагоны, спотыкались о шпалы.
– Ну, вот и пришли, – сказал Порфирий. – Складывайте инструмент здесь, под лестницей.
Мы тихо опустили на землю свой тяжелый груз.
– Приходите до свету, – сказал Порфирий и, крадучись, полез по лестнице к себе на чердак.
А мы налегке быстро пробрались между платформами и вагонами, загораживавшими нам путь, и пустились вскачь посреди улицы, как резвая четверка.
Дома Андрей разостлал на полу старое ватное одеяло и бросил на него три рябые подушки.
– Ложись, ребята! Не проспать бы, – буркнул он нам и улегся у самой стенки.
Мы, тоже не раздеваясь, завалились впокат рядом с ним.
Нам с Васькой на двоих досталась одна подушка. Мы долго стукались то лбами, то затылками, пока наконец Васька не заснул. Сенька с Андреем шептались. Потом Сенька положил себе под голову кулак и тоже заснул.
Андрей полежал немного молча и спросил:
– Гришка, ты спишь?
– Дремать начинаю, – сказал я.
Андрей опять помолчал, потом перегнулся через Сеньку и зашептал.
– Лежу я и думаю: вот когда настоящая работа у нас начинается. Это уж тебе не игра, а серьезная боевая операция! Если только это дело выгорит, мы тогда со своим отрядом прямо на фронт двинем… Только вот название надо придумать нашему отряду… Молодежная армия, что ли? Нет, лучше – Юная армия… Юнармия.
Не помню, кто раньше заснул – я или Андрей.
Скоро сквозь сон я услышал, как рядом завозился Васька.
Он толкнул меня в бок и полез будить Андрея:
– Вставай, приехали!
Андрей вскочил, подтянул ремень и, ухватившись за край одеяла, на котором мы спали, дернул его изо всей силы.
Мы с Сенькой очутились на полу. Пришлось волей-неволей вставать.
– Чего рано так заворочались? – сказал Сенька хриплым, сонным голосом.
– Ну, поспи, поспи, – сказал Васька. – А мы уйдем.
Андрей повел нас в холодные сени, где стояли два ведра с водой. В воде плавали куски льда.
– Мойтесь, – сказал Андрей.
Васька посмотрел в одно ведро, потом в другое, поежился и сказал:
– Что-то не хочется.
Так он и не мылся. Остальные тоже не очень-то мылись. Чуть поплескались в ледяной воде – и готово.
– Пора выступать, – сказал Андрей и дал нам по куску хлеба и по семь штук патронов.
Когда мы вышли во двор, было еще совсем серо. По всей улице хоть на коньках катайся, так обледенела мостовая.
Мы с трудом добрались до тупика, кланяясь во все стороны и размахивая руками, чтобы не упасть.
Еще труднее было взобраться по лестнице на чердак.
Мы цеплялись обеими руками за шаткие перила и еле-еле карабкались по обмерзшим бугристым ступеням.
– Порфирий, вставай! – сказал я, просовывая голову в дверь.
– Да вы что?.. Зачем в такую позарань?
– Боялись проспать.
– Ну, делать нечего, – сказал Порфирий. – Сейчас пойдем. Берите инструменты.
Мы спустились и стали собирать под лестницей оставленное с вечера имущество. Руки так и прилипали к холодному железу.
На станции ни души. Только паровоз, поскрипывая на путях, лениво подталкивает вагоны к открытому пакгаузу. На стрелках горят зелено-красные фонари.
«Победа» стоит у деповских ворот, возле яркого фонаря. Она заново выкрашена и начищена. В тех местах, где ее поковыряли красноармейские снаряды, свежая краска лежит густыми темными пятнами. На буксах новые железные фартучки.
Часовой в длинном тулупе ходит по платформе. Руки у него засунуты в рукава. Приклад винтовки зажат локтем.
Мы долго стояли и смотрели на него из-за станционной кипятилки. Вот он подошел почти вплотную к нам, потом медленно повернулся и, покачиваясь, зашагал в обратную сторону.
– Смелее, ребята! – сказал Порфирий.
Мы быстро прошмыгнули перед самым носом «Победы» через пути и двинулись к семафору.
– Сворачивай вправо, к балкам. Держи вон на тот бугорок, – вполголоса сказал Сенька.
Но мы и без него знали, куда идти.
Только трудно было бежать против ветра.
Поднималась вьюга. Навстречу нам летела снежная пыль, смешанная с затвердевшим песком. Она забиралась в рукава и за шиворот, била в лицо, хлестала по глазам. А мы даже не могли заслониться от нее рукой, потому что под полами держали ключи, молотки, гайки.
Вот уж второй перевал. Сверху еще сильнее рванула метель и посыпала колючие хлопья в глаза… Мы кубарем скатились в балку и остановились перевести дух. Здесь, за косогором, было тише.
Влево от нас кривой ленточкой тянулось железнодорожное полотно с редкими телеграфными столбами. Ветер со свистом перебирал натянутые провода. Провода глухо гудели.
Мы опустили на землю свою холодную железную кладь и стали растирать носы и щеки.
– Ну, пошли скорее, а то и вовсе померзнем, – сказал нам Порфирий.
Мы опять подобрали инструмент и, пригнув головы, полезли на новый, еще более крутой откос. Шли цепью, гуськом, змейкой. Порфирий первый подставлял голову порывистому ледяному ветру. За ним карабкались Андрей, Сенька и я. Васька тащился последним.
По ребру горы метель гнала густое сплошное волокно снега и песка. Мы так и захлебывались мелкой холодной крупой. Сквозь свист и жужжанье ветра до нас еле донесся голос Порфирия:
– Стойте… А где Васька?
Мы оглянулись и увидели, как снизу почти на четвереньках ползет на бугор весь облепленный снегом Васька.
Порфирий спустился к нему и за руки втащил его на верхушку горы.
– Гайку чуть не потерял, – сказал Васька, задыхаясь.
На семнадцатой версте Порфирий остановил нас. Мы огляделись. Железнодорожный путь в этом месте был стиснут с двух сторон крутыми, почти отвесными стенами суглинка. Когда то тут была сплошная гора; ее прорезали узким коридором и проложили рельсы.
Порфирий оказал Сеньке:
– Залезай, брат, вон на ту гору да посматривай кругом. Ежели кого заметишь, свисти.
Сенька попробовал было свистнуть, но губы у него окоченели.
– Свист отмерз, – сказал он и засмеялся.
– Ну, так рукой махни.
Сенька полез на гору, а мы взялись за работу.
Порфирий ковырнул ломом землю. Стукнул несколько раз и выругался.
– Проклятая, хуже железа.
Он ударил со всего размаху и вывернул кусок мерзлой земли.
– Стукни-ка, Андрей, кувалдой, а вы, Гришка с Васькой, отвинчивайте болты.
Мы налегли на ручку ключа. Болт не поддавался. Мы навалились еще сильнее. Ни с места. Наконец болт скрипнул тихонько и пошел.
Так мы отвинтили четыре болта, а больше сил не хватило. Не поддаются болты. Порфирий вместе с нами взялся за ключ. Мы нажали изо всех сил, но гайки сидели, как мертвые.
– Рубите зубилом!
Я наставил под головку болта котельное зубило. Андрей размахнулся и ударил по нему кувалдой.
Головка слетела прочь и запрыгала по шпалам. Одна, другая, третья… А на четвертой опять заело.
– Руби! – подгонял нас Порфирий, а сам что есть силы ворочал ломом подошву рельса.
Время шло быстро, а работа подвигалась медленно. Уже и солнце выползло из-за вершины, а рельс не поддавался.
Сенька совсем замерз на горе. Он дул на руки и прыгал с ноги на ногу, как заводной.
– Семнадцатая… Вот тебе и семнадцатая, – ворчал Порфирий, наваливаясь грудью на лом. – Нашли местечко. Камень на камне. А тут еще мороз чертов… И гайки крепкие попались.
– Стой, ребята! Дальше дело не пойдет, – сказал он после того, как у меня сломалось зубило, а у Андрея из ключа выскочила ручка. – Крой на станцию!
– Зачем на станцию? – спросили мы.
– Может, там чего придумаем.
Ветер рвал полы наших полушубков, свистел у нас в ушах. Целых два часа шли мы до ближайшей станции Киан.
Станция эта находилась в межфронтовой полосе и была брошена на произвол судьбы. Кругом станционной постройки валялись кучи соломы, разбитые лампы, ломаные столы, стулья.
– Броневик, наверное, уже вышел. Не успеем, – сказал Сенька.
– Что же делать? – спросил Васька.
Порфирий ничего не ответил и побежал к пакгаузу. Мы стояли на платформе, как примерзшие.
Наконец Порфирий вернулся.
– Нашел! – сказал он и махнул нам рукой.
Мы побежали за ним к пакгаузу.
Там на втором пути стояла платформа, груженная булыжником.
– Кати платформу! – крикнул Порфирий. – Переведем ее на главный путь, а оттуда – внизю Пускай раскатится и сковырнет броневик.
Мы все разом уперлись в платформу – кто грудью, кто плечом.
– Навались! Навались! – командовал Порфирий.
Но платформа стояла на месте.
– Вот, подлая, примерзла как! Ну-ка еще! Навались!.. Навались… Пустите-ка меня в середину, ребята. Раз!..
Платформа даже не дрогнула.
– А броневик, верно, уже вовсю наворачивает, – сказал Васька уныло.
Мы только цыкнули на него и опять нажали изо всех сил.
– Ни черта не берет!
– Давай бревно, – сказал Порфирий. – Вставляй лом в колеса!
Андрей просунул между спицами лом, Сенька подложил под колесо бревно.
– Ну-ка еще… Раз, два, дружно!..
Мы перевели дух и опять налегли.
Колеса заскрипели.
– Ну-ка еще… Раз, два, дружно!..
Платформа пошла.
– Колеса бы ей подмазать! – закричал Васька. – Она бы тогда у нас экспрессом покатила!
– Пойдет и так, курьерским пойдет, – сказал Сенька, еле поспевая за платформой.
А платформа все прибавляла ходу, ровно постукивая на рельсах.
Мы уже бежали бегом, держась за буфера. Мороза будто бы и не было. Нам стало жарко.
– Переводи стрелку! – закричал Андрей, когда платформа миновала контрольный столбик.
Сенька оторвался от буфера и быстро перекинул баланс стрелки.
Платформа перешла на главный путь.
– Ну, ребята, поддай ей жару! – крикнул Порфирий.
Мы отпустили платформу, а потом с разбегу догнали ее и одним толчком пустили вперед, под уклон.
Катит платформа… Выстукивают колеса… Вот уже ее не видно, только снизу доносится до нас глухой шум. Колеса идут с подсвистом, как будто где-то ножовкой режут сталь.
– Ну, товарищ красноармеец, – протягивая Сеньке руку, сказал Порфирий, – может, теперь доконаем «Победу»?
– Доконаем, товарищ командир! – весело ответил Семен. – Ей с нашим булыжным экспрессом не разойтись – путь один.
Мы долго стояли и слушали гул убегающей платформы.
– А не остановится она по дороге? – тревожно спросил Васька.
– Нет, уже теперь ее никакими силами не удержишь. Пока на «Победу» не наскочит, до тех пор не остановится.
– А мы отсюда услышим, как они грохнутся? – опять спросил Васька.
– А мы и слушать не будем, – сказал Порфирий. – Мы домой пойдем, да еще самой окольной дорогой, чтобы нас дозоры не зацапали.
– Эх, жалко! – покачал головой Васька. – Хоть бы одни раз посмотреть, как платформа с броневиком сшибается.
Темнело, когда мы подходили к поселку. В крайних избах зажигали огни. У тупика Порфирий кивнул нам головой и исчез в воротах.
А мы побежали на вокзал разузнать, что слышно.
На перроне суетились казаки, взад и вперед бегали дроздовцы, толпились мастеровые.
– Видно, удалось, – прошептал Васька.
– Да уж не зря народу так много. Ясно, что удалось.
Мы затесались в самую гущу толпы. Какой-то молодой парень из иногородних сказал над самым моим ухом:
– Понимаешь, в щепки! Молодцы большевики!
Андрей глянул на меня. Мы перемигнулись.
Парень заметил это и оборвал разговор:
– Ты что?
– А ничего.
– То-то, ничего, – сказал парень.
Мы с Андреем юркнули в подъезд. Там на ступеньках сидели железнодорожники. Один из них, стрелочник рассказывал:
– Только-только «Победа» проскочила стрелку, а издали грохот. «Победа» полным ходом назад за стрелку. Командир высунулся и кричит: «Делай стрелку, а не то пулю в лоб!». Ну, сделали стрелку. Пошла платформа с булыжником на запасный путь, а там стоит состав, товарняк… Ну, и наломала же она дров! Булыжник по всему пути валяется, а от платформы одни щепочки. Ох и досталось бы «Победе», кабы она на две минуты раньше вышла. Валялась бы теперь где-нибудь под откосом, как ведро дырявое… Ай да ловкачи! Ай да молодцы большевики.
Три дня простояла «Победа» у нас на станции. Боялась, видно, на фронт идти, ждала подкрепления. И только когда пришли новые силы – пехота и кавалерия, броневик снова двинулся на фронт.
Вперед он выслал усиленный дозор – слева конный взвод и справа конный взвод.
Нагнал на него страху наш булыжный экспресс…
Все обернулись к нему. Андрей стоял вместе с нами около дверей и давно пытался что-то сказать, да его не слушали.
– Товарищ Порфирий, у меня брат на путях работает…
– Ну так что? – спросил Порфирий.
– Так вот я ему несколько раз инструмент на линию носил… Значит, и теперь вполне свободно могу пронести. Дело знакомое.
Порфирий посмотрел на Илью Федоровича.
– Это верно, что у него брат путейский, – сказал Илья Федорович. – Пожалуй, он дело предлагает.
– Тогда и меня возьмите, – сказал я, – мы с Андреем на линию всегда вместе ходим.
– А меня и подавно, – отозвался Сенька. – У меня на пятнадцатой версте сторож знакомый. Он меня не выдаст. Я у него и ночевал, и чай пил, когда на фронт бегал.
Порфирий улыбнулся
– Ну что ж, так и сделаем. Я пойду вперед, а ребята за мной инструмент понесут.
– Я – лом и кувалду, – сказал Андрей.
– А я – разводной ключ, – сказал Васька тихонько.
– Да тебя же не берут!
– Как не берут? – взъерепенился Васька. – Я ведь и винтовки…
– Молчи! – цыкнул на него Андрей.
– Я-то молчу, – сказал Васька. – А почему вы меня с собой брать не хотите?
– А чего же ты сам Порфирия не просишь?
Васька кивнул головой на отца и сказал мне в самое ухо:
– Если просить, так еще не пустят. Мал еще, скажут. Лучше я за вами следом побегу.
– Нет, Вася, сам лучше не бегай, – сказал я и решил посоветоваться с Порфирием, чтобы он признался и моему и Васькиному отцу, что все мы давно уже состоим в отряде и опасаться нас нечего.
Порфирий выслушал меня, глянул на Илью Федоровича и тихо сказал:
– Илья Федорович, а Илья Федорович, я тебе давно одну штуку хотел сказать, да все время не выберу.
– Какую штуку?
– Насчет ребят.
– А что такое? – удивился тот и насторожился.
– Да то, что, ребята эти в нашем отряде состоят.
– Ну что ты, шутишь?
– Никак!
– Вот это здорово! – крикнул Илья Федорович и глянул на Ваську.
– Ты тоже в отряде?
– Да! – сказал Васька и махнул рукой.
– Поздравляю! – сказал Илья Федорович. – Раз так – значит, так. Нам и такая сила нужна. Что делается, все к лучшему. Как ты думаешь. Илья Иванович? – спросил он моего отца.
– Я согласен, только чтоб они без нас ни шагу.
– За это уж разрешите мне отвечать, Илья Федорович и Илья Иванович, – сказал Порфирий и улыбнулся.
Так мы стали настоящим отрядом при особой боевой организации железнодорожников.
Когда совсем стемнело, мы собрались во дворе около Васькиной квартиры. Илья Федорович выносил инструмент и передавал нам.
– Это вот – костыли выколачивать. А этой штукой болты открутите. Да легче нажимайте, а то видите – ручка слабая, сломается.
Но мы ничего не видели.
Небо было черно. Не то что костылей, мы и домов во дворе не видели.
– Ночевать сегодня мы у Андрея будем, – сказал я Илье Федоровичу. – Отцу передайте.
– Ладно, передам.
– А мне можно с ними у Андрея переночевать? – спросил Васька тоненьким, ласковым голоском.
– А для чего тебе у Андрея ночевать? – спросил Илья Федорович.
– Да мне хочется! – протянул Васька.
– Ну, если хочется, так ничего не поделаешь. Ночуй! Мы сразу поняли, что он догадывается, куда гнет Васька.
Илья Федорович отдал нам последний гаечный ключ, попрощался с Васькой, с нами и медленно пошел к себе в дом.
А мы бегом пустились по улице. Впереди всех – Васька вприпрыжку. В кармане у него громко тарахтели гайки.
– Придержи их рукой, – сказал ему Андрей. – А то гремишь на всю улицу, как бубен.
Гайки сразу затихли, но зато на мостовую со звоном упал ключ.
– Раззява! – пробурчал Андрей. – Ты что – все дело загубить хочешь? Вот только звякни еще чем-нибудь, я тебя сию минуту домой откомандирую.
Васька подобрал ключ и пошел дальше так тихо, что его шагов не было слышно.
– Васька! Ты здесь? – спросил я наконец.
– Здесь, – шепотом ответил Васька.
Мы прошли мимо станции. Справа, далеко внизу, горели редкие огни поселка. Они гасли один за другим. Домишки чернели, как скирды в степи.
У высокой ограды, за которой был знакомый нам тупик, кто-то окликнул нас:
– Ребята, вы?
Это был Порфирий. Он взял у Андрея лом, а у Сеньки кувалду и молча повел нас через рельсы тупика к своей кладовой.
В тупике было еще темнее, чем на улице. Мы то и дело наталкивались на вагоны, спотыкались о шпалы.
– Ну, вот и пришли, – сказал Порфирий. – Складывайте инструмент здесь, под лестницей.
Мы тихо опустили на землю свой тяжелый груз.
– Приходите до свету, – сказал Порфирий и, крадучись, полез по лестнице к себе на чердак.
А мы налегке быстро пробрались между платформами и вагонами, загораживавшими нам путь, и пустились вскачь посреди улицы, как резвая четверка.
Дома Андрей разостлал на полу старое ватное одеяло и бросил на него три рябые подушки.
– Ложись, ребята! Не проспать бы, – буркнул он нам и улегся у самой стенки.
Мы, тоже не раздеваясь, завалились впокат рядом с ним.
Нам с Васькой на двоих досталась одна подушка. Мы долго стукались то лбами, то затылками, пока наконец Васька не заснул. Сенька с Андреем шептались. Потом Сенька положил себе под голову кулак и тоже заснул.
Андрей полежал немного молча и спросил:
– Гришка, ты спишь?
– Дремать начинаю, – сказал я.
Андрей опять помолчал, потом перегнулся через Сеньку и зашептал.
– Лежу я и думаю: вот когда настоящая работа у нас начинается. Это уж тебе не игра, а серьезная боевая операция! Если только это дело выгорит, мы тогда со своим отрядом прямо на фронт двинем… Только вот название надо придумать нашему отряду… Молодежная армия, что ли? Нет, лучше – Юная армия… Юнармия.
Не помню, кто раньше заснул – я или Андрей.
Скоро сквозь сон я услышал, как рядом завозился Васька.
Он толкнул меня в бок и полез будить Андрея:
– Вставай, приехали!
Андрей вскочил, подтянул ремень и, ухватившись за край одеяла, на котором мы спали, дернул его изо всей силы.
Мы с Сенькой очутились на полу. Пришлось волей-неволей вставать.
– Чего рано так заворочались? – сказал Сенька хриплым, сонным голосом.
– Ну, поспи, поспи, – сказал Васька. – А мы уйдем.
Андрей повел нас в холодные сени, где стояли два ведра с водой. В воде плавали куски льда.
– Мойтесь, – сказал Андрей.
Васька посмотрел в одно ведро, потом в другое, поежился и сказал:
– Что-то не хочется.
Так он и не мылся. Остальные тоже не очень-то мылись. Чуть поплескались в ледяной воде – и готово.
– Пора выступать, – сказал Андрей и дал нам по куску хлеба и по семь штук патронов.
Когда мы вышли во двор, было еще совсем серо. По всей улице хоть на коньках катайся, так обледенела мостовая.
Мы с трудом добрались до тупика, кланяясь во все стороны и размахивая руками, чтобы не упасть.
Еще труднее было взобраться по лестнице на чердак.
Мы цеплялись обеими руками за шаткие перила и еле-еле карабкались по обмерзшим бугристым ступеням.
– Порфирий, вставай! – сказал я, просовывая голову в дверь.
– Да вы что?.. Зачем в такую позарань?
– Боялись проспать.
– Ну, делать нечего, – сказал Порфирий. – Сейчас пойдем. Берите инструменты.
Мы спустились и стали собирать под лестницей оставленное с вечера имущество. Руки так и прилипали к холодному железу.
На станции ни души. Только паровоз, поскрипывая на путях, лениво подталкивает вагоны к открытому пакгаузу. На стрелках горят зелено-красные фонари.
«Победа» стоит у деповских ворот, возле яркого фонаря. Она заново выкрашена и начищена. В тех местах, где ее поковыряли красноармейские снаряды, свежая краска лежит густыми темными пятнами. На буксах новые железные фартучки.
Часовой в длинном тулупе ходит по платформе. Руки у него засунуты в рукава. Приклад винтовки зажат локтем.
Мы долго стояли и смотрели на него из-за станционной кипятилки. Вот он подошел почти вплотную к нам, потом медленно повернулся и, покачиваясь, зашагал в обратную сторону.
– Смелее, ребята! – сказал Порфирий.
Мы быстро прошмыгнули перед самым носом «Победы» через пути и двинулись к семафору.
– Сворачивай вправо, к балкам. Держи вон на тот бугорок, – вполголоса сказал Сенька.
Но мы и без него знали, куда идти.
Только трудно было бежать против ветра.
Поднималась вьюга. Навстречу нам летела снежная пыль, смешанная с затвердевшим песком. Она забиралась в рукава и за шиворот, била в лицо, хлестала по глазам. А мы даже не могли заслониться от нее рукой, потому что под полами держали ключи, молотки, гайки.
Вот уж второй перевал. Сверху еще сильнее рванула метель и посыпала колючие хлопья в глаза… Мы кубарем скатились в балку и остановились перевести дух. Здесь, за косогором, было тише.
Влево от нас кривой ленточкой тянулось железнодорожное полотно с редкими телеграфными столбами. Ветер со свистом перебирал натянутые провода. Провода глухо гудели.
Мы опустили на землю свою холодную железную кладь и стали растирать носы и щеки.
– Ну, пошли скорее, а то и вовсе померзнем, – сказал нам Порфирий.
Мы опять подобрали инструмент и, пригнув головы, полезли на новый, еще более крутой откос. Шли цепью, гуськом, змейкой. Порфирий первый подставлял голову порывистому ледяному ветру. За ним карабкались Андрей, Сенька и я. Васька тащился последним.
По ребру горы метель гнала густое сплошное волокно снега и песка. Мы так и захлебывались мелкой холодной крупой. Сквозь свист и жужжанье ветра до нас еле донесся голос Порфирия:
– Стойте… А где Васька?
Мы оглянулись и увидели, как снизу почти на четвереньках ползет на бугор весь облепленный снегом Васька.
Порфирий спустился к нему и за руки втащил его на верхушку горы.
– Гайку чуть не потерял, – сказал Васька, задыхаясь.
На семнадцатой версте Порфирий остановил нас. Мы огляделись. Железнодорожный путь в этом месте был стиснут с двух сторон крутыми, почти отвесными стенами суглинка. Когда то тут была сплошная гора; ее прорезали узким коридором и проложили рельсы.
Порфирий оказал Сеньке:
– Залезай, брат, вон на ту гору да посматривай кругом. Ежели кого заметишь, свисти.
Сенька попробовал было свистнуть, но губы у него окоченели.
– Свист отмерз, – сказал он и засмеялся.
– Ну, так рукой махни.
Сенька полез на гору, а мы взялись за работу.
Порфирий ковырнул ломом землю. Стукнул несколько раз и выругался.
– Проклятая, хуже железа.
Он ударил со всего размаху и вывернул кусок мерзлой земли.
– Стукни-ка, Андрей, кувалдой, а вы, Гришка с Васькой, отвинчивайте болты.
Мы налегли на ручку ключа. Болт не поддавался. Мы навалились еще сильнее. Ни с места. Наконец болт скрипнул тихонько и пошел.
Так мы отвинтили четыре болта, а больше сил не хватило. Не поддаются болты. Порфирий вместе с нами взялся за ключ. Мы нажали изо всех сил, но гайки сидели, как мертвые.
– Рубите зубилом!
Я наставил под головку болта котельное зубило. Андрей размахнулся и ударил по нему кувалдой.
Головка слетела прочь и запрыгала по шпалам. Одна, другая, третья… А на четвертой опять заело.
– Руби! – подгонял нас Порфирий, а сам что есть силы ворочал ломом подошву рельса.
Время шло быстро, а работа подвигалась медленно. Уже и солнце выползло из-за вершины, а рельс не поддавался.
Сенька совсем замерз на горе. Он дул на руки и прыгал с ноги на ногу, как заводной.
– Семнадцатая… Вот тебе и семнадцатая, – ворчал Порфирий, наваливаясь грудью на лом. – Нашли местечко. Камень на камне. А тут еще мороз чертов… И гайки крепкие попались.
– Стой, ребята! Дальше дело не пойдет, – сказал он после того, как у меня сломалось зубило, а у Андрея из ключа выскочила ручка. – Крой на станцию!
– Зачем на станцию? – спросили мы.
– Может, там чего придумаем.
Ветер рвал полы наших полушубков, свистел у нас в ушах. Целых два часа шли мы до ближайшей станции Киан.
Станция эта находилась в межфронтовой полосе и была брошена на произвол судьбы. Кругом станционной постройки валялись кучи соломы, разбитые лампы, ломаные столы, стулья.
– Броневик, наверное, уже вышел. Не успеем, – сказал Сенька.
– Что же делать? – спросил Васька.
Порфирий ничего не ответил и побежал к пакгаузу. Мы стояли на платформе, как примерзшие.
Наконец Порфирий вернулся.
– Нашел! – сказал он и махнул нам рукой.
Мы побежали за ним к пакгаузу.
Там на втором пути стояла платформа, груженная булыжником.
– Кати платформу! – крикнул Порфирий. – Переведем ее на главный путь, а оттуда – внизю Пускай раскатится и сковырнет броневик.
Мы все разом уперлись в платформу – кто грудью, кто плечом.
– Навались! Навались! – командовал Порфирий.
Но платформа стояла на месте.
– Вот, подлая, примерзла как! Ну-ка еще! Навались!.. Навались… Пустите-ка меня в середину, ребята. Раз!..
Платформа даже не дрогнула.
– А броневик, верно, уже вовсю наворачивает, – сказал Васька уныло.
Мы только цыкнули на него и опять нажали изо всех сил.
– Ни черта не берет!
– Давай бревно, – сказал Порфирий. – Вставляй лом в колеса!
Андрей просунул между спицами лом, Сенька подложил под колесо бревно.
– Ну-ка еще… Раз, два, дружно!..
Мы перевели дух и опять налегли.
Колеса заскрипели.
– Ну-ка еще… Раз, два, дружно!..
Платформа пошла.
– Колеса бы ей подмазать! – закричал Васька. – Она бы тогда у нас экспрессом покатила!
– Пойдет и так, курьерским пойдет, – сказал Сенька, еле поспевая за платформой.
А платформа все прибавляла ходу, ровно постукивая на рельсах.
Мы уже бежали бегом, держась за буфера. Мороза будто бы и не было. Нам стало жарко.
– Переводи стрелку! – закричал Андрей, когда платформа миновала контрольный столбик.
Сенька оторвался от буфера и быстро перекинул баланс стрелки.
Платформа перешла на главный путь.
– Ну, ребята, поддай ей жару! – крикнул Порфирий.
Мы отпустили платформу, а потом с разбегу догнали ее и одним толчком пустили вперед, под уклон.
Катит платформа… Выстукивают колеса… Вот уже ее не видно, только снизу доносится до нас глухой шум. Колеса идут с подсвистом, как будто где-то ножовкой режут сталь.
– Ну, товарищ красноармеец, – протягивая Сеньке руку, сказал Порфирий, – может, теперь доконаем «Победу»?
– Доконаем, товарищ командир! – весело ответил Семен. – Ей с нашим булыжным экспрессом не разойтись – путь один.
Мы долго стояли и слушали гул убегающей платформы.
– А не остановится она по дороге? – тревожно спросил Васька.
– Нет, уже теперь ее никакими силами не удержишь. Пока на «Победу» не наскочит, до тех пор не остановится.
– А мы отсюда услышим, как они грохнутся? – опять спросил Васька.
– А мы и слушать не будем, – сказал Порфирий. – Мы домой пойдем, да еще самой окольной дорогой, чтобы нас дозоры не зацапали.
– Эх, жалко! – покачал головой Васька. – Хоть бы одни раз посмотреть, как платформа с броневиком сшибается.
Темнело, когда мы подходили к поселку. В крайних избах зажигали огни. У тупика Порфирий кивнул нам головой и исчез в воротах.
А мы побежали на вокзал разузнать, что слышно.
На перроне суетились казаки, взад и вперед бегали дроздовцы, толпились мастеровые.
– Видно, удалось, – прошептал Васька.
– Да уж не зря народу так много. Ясно, что удалось.
Мы затесались в самую гущу толпы. Какой-то молодой парень из иногородних сказал над самым моим ухом:
– Понимаешь, в щепки! Молодцы большевики!
Андрей глянул на меня. Мы перемигнулись.
Парень заметил это и оборвал разговор:
– Ты что?
– А ничего.
– То-то, ничего, – сказал парень.
Мы с Андреем юркнули в подъезд. Там на ступеньках сидели железнодорожники. Один из них, стрелочник рассказывал:
– Только-только «Победа» проскочила стрелку, а издали грохот. «Победа» полным ходом назад за стрелку. Командир высунулся и кричит: «Делай стрелку, а не то пулю в лоб!». Ну, сделали стрелку. Пошла платформа с булыжником на запасный путь, а там стоит состав, товарняк… Ну, и наломала же она дров! Булыжник по всему пути валяется, а от платформы одни щепочки. Ох и досталось бы «Победе», кабы она на две минуты раньше вышла. Валялась бы теперь где-нибудь под откосом, как ведро дырявое… Ай да ловкачи! Ай да молодцы большевики.
Три дня простояла «Победа» у нас на станции. Боялась, видно, на фронт идти, ждала подкрепления. И только когда пришли новые силы – пехота и кавалерия, броневик снова двинулся на фронт.
Вперед он выслал усиленный дозор – слева конный взвод и справа конный взвод.
Нагнал на него страху наш булыжный экспресс…
Глава XXI
У РЯБОГО АТАМАНА
Больше месяца крутила вьюга, а потом как-то сразу началась у нас весна. Снег почернел и опал, от земли пошел густой сизый пар. В Кубань поползли целые реки талого снега, извиваясь и нащупывая дорогу, как слепые котята. Мы уже полушубки поскидали и в марте месяце бегали по улице в одних рубашках.
Но настоящая весна пришла только с первым дождем. Над Кубанью спустились широкие и темные, как пыль, дождевые рукава. Забулькали лужи. Стало темно. Так темно, что еле-еле виднелись дома через дорогу.
Мы с Васькой стояли под навесом Кондратьевских номеров и выжимали из своих слинявших рубах синие ручьи воды.
Вдруг из-под соседнего навеса к нам перебежали два казачонка в плисовых штанах. Тоже мокрые, будто прилизанные.
Один, побольше, нагнул голову в мокрой папахе и, оглядев Ваську, спросил:
– А ты чей?
– А тебе на что?
– Иногородний?
– Казак.
– Врешь, по штанам вижу и по рубахе что иногородний. Казаки в таких рядюшках не ходят. Говори, где живешь?
– У черта на куличках, у куркуля в хате, а тому, кто спрашивает, дуля, – спокойно сказал Васька, скручивая рубаху жгутом и выжимая из нее последние капли.
– А мы с обыском к вам пойдем, – сказал другой казачонок, щуплый и пониже ростом.
Васька засмеялся.
– Ты сперва штаны подтяни, атаман кубанский, кукуруза на учкуру! Мандат у тебя есть на обыскные права? Ну, показывай!
– Найдется, глянь-ка сюда!
Васька и моргнуть не успел, как казачонок в белой папахе огрел его свинчаткой по голове.
Васька скорчился и схватился руками за голову.
На соседнем крыльце крикнули:
– Ай да белая папаха! Ай да молодец!.. А ну-ка другого по уху стебни!
Я оглянулся и увидел, как, сгибаясь под проливным дождем, бегут к нам еще двое казачат, а за ними рослый бородатый казак в черкеске с белыми газырями.
Я быстро перемахнул через дорогу.
Васька кинулся было за мной, но поскользнулся и шлепнулся в лужу. Из-под рубашки у него выскользнул револьвер.
Казачонок в белой папахе в один миг налетел на револьвер, как ястреб на ящерку.
– Оружие!
Васька вскочил и схватился за дуло револьвера, но бородатый пнул его ногой.
Васька выпустил револьвер из рук и опять плюхнулся в грязь.
Казачонок сел на него верхом и стал месить его, как тесто в макитре.
А бородатый казак вертел в это время перед самым носом Васькин револьвер и бормотал:
– Бульдог! Нет, не бульдог, пожалуй, бульдог покороче и потолще будет. Это не иначе, как стейер. Только у стейера головка пуговкой. А этот какой-то… странный, разломчатый.
Я прислушивался из-за угла и думал: что делать? За поясом под рубахой у меня тоже был револьвер, только не смит-и-вессон, как у Васьки, а браунинг.
Пустить бы из этого браунинга бородатому семь пуль в лоб, да не уйдешь ведь потом. Только Ваську погубишь, а не выручишь.
Вдруг слышу – кто-то за углом говорит:
– А другой куда утек? Тот, что побольше был? Шукай его, хлопцы!
Я шмыгнул в первый попавшийся двор, а оттуда, через заборы и переулки, вернулся с другой стороны к Кондратьевским номерам.
Там теперь выросла целая толпа – казаки, женщины, ребята. Все галдели, перебивали друг друга, размахивали руками.
– Чумака зацапали, комиссара большевицкого! – выкрикивала круглоголовая коренастая казачка.
– Дура! Какой там комиссар большевицкий! – сказал высокий старик в поддевке, выбираясь из середины толпы. – Хлопца от земли не видать, а его в четыре руки держат.
– Знаем мы этих хлопцев! – затрещала казачка. – С бомбой его накрыли – хлопца твоего!
– Дура! – спокойно сказал старик. – Какая там бомба – револьвер нашли азиатской какой-то системы, да и то незаряженный.
– Дорогу! – гаркнул хриплый голос из толпы.
Толпа расступилась.
Рыжий молодой казак с винтовкой вытолкнул Ваську и погнал его по дороге к станице.
Васька не плакал, а только всхлипывал. Губа у него была рассечена, глаза залеплены грязью, распухли. Одно плечо голое – рукав болтался на ниточке.
– Ну, ну, босота, шагай веселее! – сказал казак, толкая Ваську в спину прикладом. Васька дернул плечом и остановился.
– Не дерись! – закричал он. – А то вот стану средь дороги и с места не сойду!
Казак посмотрел на Ваську с удивлением:
– Ишь какой самолюбивый. Ну, иди, иди, а то волоком потянем.
Васька пошел.
В этот день Васька не вернулся домой. Отцу и матери его я ничего не сказал – боялся, что заругают. Скажут: завел парня, а сам сбежал.
А что я мог поделать? Ведь их там вон сколько было, да еще с винтовками, а я один.
Целый день думал я, что теперь с Васькой будет.
Может, его доведут до станицы, постращают и отпустят, или он сам с дороги сбежит, а может быть – его до смерти засекут. А то еще хуже будет: приведут его к атаману, начнут стегать, а он со страху да от боли весь наш партизанский отряд выдаст.
Всю ночь прислушивался я, не хлопает ли калитка. Нет, не хлопнула, не пришел Васька.
На другое утро я сам пошел в станицу искать его.
После вчерашнего дождя идти было хорошо. Погода свежая, солнечная, дорожки утоптанные.
День был праздничный. На ступеньках крылечек красовались разодетые девки-казачки, а на перилах сидели веселые парни.
Отмахиваясь палкой от собак, я шел посреди дороги и думал: где искать Ваську? В правление зайти или к тюрьме подобраться – в окошко поглядеть?
В правлении со мной, конечно, и разговаривать не станут, а если и станут, то ничего хорошего не скажут. Возьмут да и посадят в «тюгулёвку» – так у них каталажка называлась. А если Ваську по тюремным окнам искать, так, может, и вовсе не найдешь. Он маленький, его всякий от окна ототрет. Да и часовые смотрят.
Подхожу к правлению.
Со всех сторон облепили белый каменный дом кряжистые казаки. Сидят, как в гостях у царя. Кто побогаче, тот на крыльце сидит – поближе к атамановой двери. Кто победнее – на нижних ступеньках.
Курят, доставая из расшитых кисетов табак. Толкуют о новом станичном атамане, о старых казачьих порядках, да почем свинья на базаре, да у кого строевая кобыла хороша.
Молодежь тут же вертится, прислуживает старикам – кто бегает в лавочку за брагой, кто чиркает спичкой, если у старика трубка не дымит.
Напротив, возле церкви, стоят высокие, обмазанные дегтем столбы. Это виселицы.
Я юркнул во двор. Там, у длинного дощатого барака с маленькими решетчатыми окошками, шагали казаки-часовые.
Значит, арестованные тут сидят. Может, и Васька с ними. Я хотел было заглянуть в окошко, но дорогу мне загородил часовой.
Может, с другой стороны удастся заглянуть в окна?
Иду. Никто не трогает – то ли потому, что у меня на голове черная казачья шапка, то ли просто не замечают меня.
Вдруг я увидел – из самого крайнего окошка кто-то машет мне рукой.
Васька!.. Ну да, Васька! Такой же грязный и распухший, как был вчера, только синяки на нем позеленели и пожелтели. В окошке одна его голова торчит да рука. Машет он мне рукой – уходи, мол.
А я и сам вижу, что непременно уходить надо; прямо на меня идет часовой с винтовкой наперевес.
Шмыгнул я в ворота, думаю: вот и удрал.
Вдруг чья-то грузная рука сильно стукнула меня по плечу.
– Постой, голубчик, не торопись. Я тебя узнал.
Смотрю – это казак бородатый, тот самый, что вчера Ваську в лужу толкнул. Схватил он меня за шиворот и поволок вверх по широким ступенькам.
Старики, сидевшие на атаманском крыльце, поднялись и загалдели.
Не успел я дух перевести, как очутился в коротком и темном коридоре.
Бородатый толкнул плечом дверь и ввалился со мной вместе в просторную комнату.
Посредине комнаты – стол, вроде кухонного, со шкафчиками. У стен в пирамидах винтовки.
– Здравия желаю, атаман, – сказал бородатый, подталкивая меня к столу, за которым сидел рябой казак с костяной трубкой во рту.
– Здорово, Поликарп Семенович, – сказал рябой казак, не вставая с места. – Кого привел?
– Шпиёна большевицкого.
– Ишь ты, – сказал рябой. – Молоко на губах не обсохло, а тоже шпиёнит. Ну, шпиёнам у нас первый почет, высоко их подымаем, чуть не до самого неба. Видал столбики черные – вон там за окошками?
– Дядя, – взмолился я, – пусти, я не виноват. Мать послала к знакомым. За хлебом, за салом… Она меня ждет… Дома все голодные сидят.
Атаман повернул свою рябую морду в мою сторону, сплюнул под стол и сказал:
Но настоящая весна пришла только с первым дождем. Над Кубанью спустились широкие и темные, как пыль, дождевые рукава. Забулькали лужи. Стало темно. Так темно, что еле-еле виднелись дома через дорогу.
Мы с Васькой стояли под навесом Кондратьевских номеров и выжимали из своих слинявших рубах синие ручьи воды.
Вдруг из-под соседнего навеса к нам перебежали два казачонка в плисовых штанах. Тоже мокрые, будто прилизанные.
Один, побольше, нагнул голову в мокрой папахе и, оглядев Ваську, спросил:
– А ты чей?
– А тебе на что?
– Иногородний?
– Казак.
– Врешь, по штанам вижу и по рубахе что иногородний. Казаки в таких рядюшках не ходят. Говори, где живешь?
– У черта на куличках, у куркуля в хате, а тому, кто спрашивает, дуля, – спокойно сказал Васька, скручивая рубаху жгутом и выжимая из нее последние капли.
– А мы с обыском к вам пойдем, – сказал другой казачонок, щуплый и пониже ростом.
Васька засмеялся.
– Ты сперва штаны подтяни, атаман кубанский, кукуруза на учкуру! Мандат у тебя есть на обыскные права? Ну, показывай!
– Найдется, глянь-ка сюда!
Васька и моргнуть не успел, как казачонок в белой папахе огрел его свинчаткой по голове.
Васька скорчился и схватился руками за голову.
На соседнем крыльце крикнули:
– Ай да белая папаха! Ай да молодец!.. А ну-ка другого по уху стебни!
Я оглянулся и увидел, как, сгибаясь под проливным дождем, бегут к нам еще двое казачат, а за ними рослый бородатый казак в черкеске с белыми газырями.
Я быстро перемахнул через дорогу.
Васька кинулся было за мной, но поскользнулся и шлепнулся в лужу. Из-под рубашки у него выскользнул револьвер.
Казачонок в белой папахе в один миг налетел на револьвер, как ястреб на ящерку.
– Оружие!
Васька вскочил и схватился за дуло револьвера, но бородатый пнул его ногой.
Васька выпустил револьвер из рук и опять плюхнулся в грязь.
Казачонок сел на него верхом и стал месить его, как тесто в макитре.
А бородатый казак вертел в это время перед самым носом Васькин револьвер и бормотал:
– Бульдог! Нет, не бульдог, пожалуй, бульдог покороче и потолще будет. Это не иначе, как стейер. Только у стейера головка пуговкой. А этот какой-то… странный, разломчатый.
Я прислушивался из-за угла и думал: что делать? За поясом под рубахой у меня тоже был револьвер, только не смит-и-вессон, как у Васьки, а браунинг.
Пустить бы из этого браунинга бородатому семь пуль в лоб, да не уйдешь ведь потом. Только Ваську погубишь, а не выручишь.
Вдруг слышу – кто-то за углом говорит:
– А другой куда утек? Тот, что побольше был? Шукай его, хлопцы!
Я шмыгнул в первый попавшийся двор, а оттуда, через заборы и переулки, вернулся с другой стороны к Кондратьевским номерам.
Там теперь выросла целая толпа – казаки, женщины, ребята. Все галдели, перебивали друг друга, размахивали руками.
– Чумака зацапали, комиссара большевицкого! – выкрикивала круглоголовая коренастая казачка.
– Дура! Какой там комиссар большевицкий! – сказал высокий старик в поддевке, выбираясь из середины толпы. – Хлопца от земли не видать, а его в четыре руки держат.
– Знаем мы этих хлопцев! – затрещала казачка. – С бомбой его накрыли – хлопца твоего!
– Дура! – спокойно сказал старик. – Какая там бомба – револьвер нашли азиатской какой-то системы, да и то незаряженный.
– Дорогу! – гаркнул хриплый голос из толпы.
Толпа расступилась.
Рыжий молодой казак с винтовкой вытолкнул Ваську и погнал его по дороге к станице.
Васька не плакал, а только всхлипывал. Губа у него была рассечена, глаза залеплены грязью, распухли. Одно плечо голое – рукав болтался на ниточке.
– Ну, ну, босота, шагай веселее! – сказал казак, толкая Ваську в спину прикладом. Васька дернул плечом и остановился.
– Не дерись! – закричал он. – А то вот стану средь дороги и с места не сойду!
Казак посмотрел на Ваську с удивлением:
– Ишь какой самолюбивый. Ну, иди, иди, а то волоком потянем.
Васька пошел.
В этот день Васька не вернулся домой. Отцу и матери его я ничего не сказал – боялся, что заругают. Скажут: завел парня, а сам сбежал.
А что я мог поделать? Ведь их там вон сколько было, да еще с винтовками, а я один.
Целый день думал я, что теперь с Васькой будет.
Может, его доведут до станицы, постращают и отпустят, или он сам с дороги сбежит, а может быть – его до смерти засекут. А то еще хуже будет: приведут его к атаману, начнут стегать, а он со страху да от боли весь наш партизанский отряд выдаст.
Всю ночь прислушивался я, не хлопает ли калитка. Нет, не хлопнула, не пришел Васька.
На другое утро я сам пошел в станицу искать его.
После вчерашнего дождя идти было хорошо. Погода свежая, солнечная, дорожки утоптанные.
День был праздничный. На ступеньках крылечек красовались разодетые девки-казачки, а на перилах сидели веселые парни.
Отмахиваясь палкой от собак, я шел посреди дороги и думал: где искать Ваську? В правление зайти или к тюрьме подобраться – в окошко поглядеть?
В правлении со мной, конечно, и разговаривать не станут, а если и станут, то ничего хорошего не скажут. Возьмут да и посадят в «тюгулёвку» – так у них каталажка называлась. А если Ваську по тюремным окнам искать, так, может, и вовсе не найдешь. Он маленький, его всякий от окна ототрет. Да и часовые смотрят.
Подхожу к правлению.
Со всех сторон облепили белый каменный дом кряжистые казаки. Сидят, как в гостях у царя. Кто побогаче, тот на крыльце сидит – поближе к атамановой двери. Кто победнее – на нижних ступеньках.
Курят, доставая из расшитых кисетов табак. Толкуют о новом станичном атамане, о старых казачьих порядках, да почем свинья на базаре, да у кого строевая кобыла хороша.
Молодежь тут же вертится, прислуживает старикам – кто бегает в лавочку за брагой, кто чиркает спичкой, если у старика трубка не дымит.
Напротив, возле церкви, стоят высокие, обмазанные дегтем столбы. Это виселицы.
Я юркнул во двор. Там, у длинного дощатого барака с маленькими решетчатыми окошками, шагали казаки-часовые.
Значит, арестованные тут сидят. Может, и Васька с ними. Я хотел было заглянуть в окошко, но дорогу мне загородил часовой.
Может, с другой стороны удастся заглянуть в окна?
Иду. Никто не трогает – то ли потому, что у меня на голове черная казачья шапка, то ли просто не замечают меня.
Вдруг я увидел – из самого крайнего окошка кто-то машет мне рукой.
Васька!.. Ну да, Васька! Такой же грязный и распухший, как был вчера, только синяки на нем позеленели и пожелтели. В окошке одна его голова торчит да рука. Машет он мне рукой – уходи, мол.
А я и сам вижу, что непременно уходить надо; прямо на меня идет часовой с винтовкой наперевес.
Шмыгнул я в ворота, думаю: вот и удрал.
Вдруг чья-то грузная рука сильно стукнула меня по плечу.
– Постой, голубчик, не торопись. Я тебя узнал.
Смотрю – это казак бородатый, тот самый, что вчера Ваську в лужу толкнул. Схватил он меня за шиворот и поволок вверх по широким ступенькам.
Старики, сидевшие на атаманском крыльце, поднялись и загалдели.
Не успел я дух перевести, как очутился в коротком и темном коридоре.
Бородатый толкнул плечом дверь и ввалился со мной вместе в просторную комнату.
Посредине комнаты – стол, вроде кухонного, со шкафчиками. У стен в пирамидах винтовки.
– Здравия желаю, атаман, – сказал бородатый, подталкивая меня к столу, за которым сидел рябой казак с костяной трубкой во рту.
– Здорово, Поликарп Семенович, – сказал рябой казак, не вставая с места. – Кого привел?
– Шпиёна большевицкого.
– Ишь ты, – сказал рябой. – Молоко на губах не обсохло, а тоже шпиёнит. Ну, шпиёнам у нас первый почет, высоко их подымаем, чуть не до самого неба. Видал столбики черные – вон там за окошками?
– Дядя, – взмолился я, – пусти, я не виноват. Мать послала к знакомым. За хлебом, за салом… Она меня ждет… Дома все голодные сидят.
Атаман повернул свою рябую морду в мою сторону, сплюнул под стол и сказал: