Страница:
Прибытие столь мощного подкрепления воодушевило христиан Палестины. Гордясь своими недавними победами, взятием Бейрута и Сидона, некоторые заговорили о Иерусалиме; но по традиции, большинство вождей под разными предлогами отвергло этот проект. И правда, какие выгоды их алчности сулил город Христа, стоявший вдалеке от моря и не имевший ничего, кроме нескольких святынь? Другое дело – приморские города Сирии, наполненные всевозможными богатствами и удобные для сношений с Европой! Но все побережье от Антиохии до Аскалона и так уже принадлежало христианам.
Оставалось лишь одно вражеское укрепление, находившееся в нескольких милях от Тира, – замок Торон. Крепость эта раздражала христианские поселения окрестных мест постоянными вылазками с целью грабежа и нарушения коммуникаций крестоносцев. И было принято решение: прежде чем думать о Иерусалиме, взять Торон.
Осаждающим сразу же пришлось столкнуться с серьезными трудностями. Замок стоял на одной из гор Ливанского хребта и к нему вела узкая тропа среди скал и провалов. Осадные машины христиан не достигали стен крепости; их стрелы и камни не долетали до осажденных, те же заваливали врагов обломками скал и бревнами, а сами насмешливо взирали на их бесплодные усилия. Но трудности удвоили рвение крестоносцев. Используя опыт горняков Саксонии, бывших среди них, они, вгрызаясь в скалы, сумели прорыть подкопы до самых стен города. Веселость осажденных сразу сменилась ужасом. Понимая, что коль скоро стены рухнут, они окажутся бессильными, мусульмане, не дожидаясь этого, предложили сдать крепость на условиях сохранения их жизни и свободы. И тут обнаружилось поразительное явление: вместо того чтобы порадоваться окончанию тяжелых трудов и принять капитуляцию, вожди крестоносцев вступили в ярую борьбу друг с другом, и когда уполномоченные осажденных прибыли в их лагерь, то не могли даже понять, к кому им следует обратиться. Герцоги Саксонский и Брабантский находили повиновение только в своих отрядах; канцлер Конрад, которому как представителю императора следовало бы проявить власть, под предлогом нездоровья отсиживался в своей палатке; все же остальные препирались друг с другом, одни – считая нужным принять предложение осажденных, другие – желая продолжать осаду вплоть до полного разгрома крепости и уничтожения ее защитников. Чувствуя себя в меньшинстве, сторонники второго взгляда провожали сарацинских послов удивительным напутствием: «Защищайтесь, а если сдадитесь, то погибнете в страшных мучениях». После такого ответа, осажденным действительно не оставалось ничего другого, как защищаться, и они поклялись биться до последнего; вместо того чтобы капитулировать, они вышли на стены вооруженными и готовыми к новым схваткам. Это сразу поубавило боевой задор осаждавших, и мужество их стало таять с каждым днем. Наконец, их охватило уныние; некоторые еще продолжали сражаться, большинство же превратилось в равнодушных зрителей, предпочитая заниматься любовью с продажными женщинами, наводнявшими лагерь. И тогда вдруг разнесся слух, что Малек-Адель с несметным войском находится в пути, спеша на подмогу Торону. При этом известии вожди крестоносцев решили снять осаду. Но, чтобы скрыть свое отступление от неприятеля, они не постыдились обмануть собственных воинов. Было объявлено, что общий штурм назначен на следующий день; а когда этот день наступил, войско не увидело своих командиров, трусливо бежавших под покровом ночи. Что тут началось! Наступило всеобщее замешательство, а за ним и паника. Лишенные руководства, объятые ужасом, люди бросали оружие и пожитки, оставляли раненых, а сами, беспорядочными толпами, плохо зная дорогу, устремлялись к Тиру, куда ранее бежали их вожди. В довершение беды разразилась страшная буря с ливнем, затопившим окрестные долины и окончательно дезориентировавшим беглецов...
1196 г.
КНИГА X
1198 г.
1199 г.
1200 г.
1201 г.
1202 г.
1203 г.
Оставалось лишь одно вражеское укрепление, находившееся в нескольких милях от Тира, – замок Торон. Крепость эта раздражала христианские поселения окрестных мест постоянными вылазками с целью грабежа и нарушения коммуникаций крестоносцев. И было принято решение: прежде чем думать о Иерусалиме, взять Торон.
Осаждающим сразу же пришлось столкнуться с серьезными трудностями. Замок стоял на одной из гор Ливанского хребта и к нему вела узкая тропа среди скал и провалов. Осадные машины христиан не достигали стен крепости; их стрелы и камни не долетали до осажденных, те же заваливали врагов обломками скал и бревнами, а сами насмешливо взирали на их бесплодные усилия. Но трудности удвоили рвение крестоносцев. Используя опыт горняков Саксонии, бывших среди них, они, вгрызаясь в скалы, сумели прорыть подкопы до самых стен города. Веселость осажденных сразу сменилась ужасом. Понимая, что коль скоро стены рухнут, они окажутся бессильными, мусульмане, не дожидаясь этого, предложили сдать крепость на условиях сохранения их жизни и свободы. И тут обнаружилось поразительное явление: вместо того чтобы порадоваться окончанию тяжелых трудов и принять капитуляцию, вожди крестоносцев вступили в ярую борьбу друг с другом, и когда уполномоченные осажденных прибыли в их лагерь, то не могли даже понять, к кому им следует обратиться. Герцоги Саксонский и Брабантский находили повиновение только в своих отрядах; канцлер Конрад, которому как представителю императора следовало бы проявить власть, под предлогом нездоровья отсиживался в своей палатке; все же остальные препирались друг с другом, одни – считая нужным принять предложение осажденных, другие – желая продолжать осаду вплоть до полного разгрома крепости и уничтожения ее защитников. Чувствуя себя в меньшинстве, сторонники второго взгляда провожали сарацинских послов удивительным напутствием: «Защищайтесь, а если сдадитесь, то погибнете в страшных мучениях». После такого ответа, осажденным действительно не оставалось ничего другого, как защищаться, и они поклялись биться до последнего; вместо того чтобы капитулировать, они вышли на стены вооруженными и готовыми к новым схваткам. Это сразу поубавило боевой задор осаждавших, и мужество их стало таять с каждым днем. Наконец, их охватило уныние; некоторые еще продолжали сражаться, большинство же превратилось в равнодушных зрителей, предпочитая заниматься любовью с продажными женщинами, наводнявшими лагерь. И тогда вдруг разнесся слух, что Малек-Адель с несметным войском находится в пути, спеша на подмогу Торону. При этом известии вожди крестоносцев решили снять осаду. Но, чтобы скрыть свое отступление от неприятеля, они не постыдились обмануть собственных воинов. Было объявлено, что общий штурм назначен на следующий день; а когда этот день наступил, войско не увидело своих командиров, трусливо бежавших под покровом ночи. Что тут началось! Наступило всеобщее замешательство, а за ним и паника. Лишенные руководства, объятые ужасом, люди бросали оружие и пожитки, оставляли раненых, а сами, беспорядочными толпами, плохо зная дорогу, устремлялись к Тиру, куда ранее бежали их вожди. В довершение беды разразилась страшная буря с ливнем, затопившим окрестные долины и окончательно дезориентировавшим беглецов...
1196 г.
Разумеется, встреча в Тире не была радостной. Обманутые проклинали обманщиков, общая неприязнь и ненависть дошли до того, что стали обвинять друг друга в подкупе Малек-Аделем, золото которого якобы сорвало осаду Торона. Росла и национальная рознь. Немцы и христиане Палестины не могли более оставаться под одними знаменами: первые отступили в Яффу, покинутую мусульманами, вторые – в Птолемаиду. Малек-Адель нагнал немцев у самой Яффы, и завязалось сражение, в котором погибли герцоги Саксонский и Австрийский, но общая победа склонилась в сторону христиан. Она до такой степени раздула спесь немецких крестоносцев, что те стали говорить о палестинских христианах не иначе как с презрением, обвиняя их в неблагодарности, отсутствии мужества, прямом предательстве. Палестинские христиане не оставались в долгу. Немцы, говорили они, отправились на Восток как на безопасную прогулку, не затем чтобы сражаться, а чтобы повелевать; вместо того чтобы помочь своим братьям, они обрекли их на иго более страшное, нежели сарацинское.
Среди этих пагубных раздоров никто не имел доверия и могущества обуздать умы и согласовать мнения. Скипетр Иерусалима находился в руках женщины; мудрейшие из прелатов и баронов умоляли Изабеллу, вдову Анри Шампанского, избрать нового мужа, который согласился бы стать их государем. Изабелла уже до этого тремя супружествами даровала трех монархов Палестине; теперь ей предложили вступить брак с Амори, наследовавшим престол Гюи Лусиньяна в королевстве Кипрском. Этот властитель, известный мудростью, любовью к Богу и человечеству, не отказался от царствования среди брани и мятежей в том, что оставалось еще от королевства Иерусалимского. Новый брак был отпразднован в Птолемаиде с пышностью, не соответствующей благосостоянию государства. Это событие на время утихомирило раздоры и внушило надежды, как вдруг некое известие с Запада положило предел всем бесплодным подвигам и беспочвенным надеждам; то было сообщение о внезапной смерти императора Генриха VI.
Поскольку избрание нового императора касалось каждого из немецких князей, находившихся в Палестине, все они решили немедленно возвращаться в Европу. Тщетно граф Монфорский и французские рыцари, прибывшие в Святую землю, просили немцев повременить с отъездом; тщетно сам папа умолял их завершить начатое; одна лишь королева Венгерская вняла этим призывам и, верная данной клятве, осталась со своими рыцарями в Палестине.
Возвращаясь в Европу, немцы оставили гарнизон в Яффе. Вскоре после отъезда князей, во время бурного празднования дня св. Мартина, когда упившиеся воины потеряли бдительность, их окружили и перерезали сарацины. Приближение зимы и неутихавшие раздоры среди христиан заставили графа Монфорского искать мира. Оказалось, что и мусульмане устали от боев. В результате было заключено перемирие на три года, чем и закончилось все предприятие, результаты которого быстро сошли на нет.
Этот странный поход, направленный государем, отлученным от Церкви, и продолжавшийся всего несколько месяцев, поход, в котором вся Европа споткнулась об одну второстепенную крепость, напоминает скорее неудавшееся паломничество, чем священную войну. Он резко отличается от предшествующих не только своей непродолжительностью, но и тем, что участники его, немецкие рыцари и князья, не испытавшие ни голода, ни болезней, в своих действиях подчинялись скорее порывам своеволия, нежели голосу разума; в них не было того священного горения, которое воодушевляло первых поборников Креста, и политика здесь играла много большую роль, чем вера. Гордость, честолюбие, зависть, ложь – все постыднейшие страсти не старались уже прикрывать себя завесой благочестия. Имперский канцлер Конрад не снял с себя подозрений в продажности, и когда позднее он пал под ударами заговорщиков, говорили, что это кара Божья за прошлое предательство. Генрих VI, организовавший крестовую войну, видел в ней лишь средство своего могущества; в то время как Запад молился о воинах Христовых, он разорял и грабил христианский народ Сицилии, где палач был ему более ценным помощником, чем воин. Его возненавидели даже в собственном семействе; молва утверждала, что погиб он от яда, приготовленного женой. По-видимому, его мучили угрызения совести; перед смертью он вспомнил о зле, которое причинил Ричарду, и даже отправил послов в Англию, просить прощения у короля, которого неправедно держал в неволе. Поскольку отлучение с императора так и не было снято, папа разрешил погребение его в освященной земле только при условии длительных и упорных молитв о смягчении гнева Господня против великого грешника: ведь насильственно овладев прекрасными землями Италии, Генрих подготовил многочисленные перевороты, которые столетиями будут терзать эту страну и в которые будут вовлечены главные государства Европы; в этом, собственно, и проявился единственный ощутимый результат столь бесславного похода.
Среди этих пагубных раздоров никто не имел доверия и могущества обуздать умы и согласовать мнения. Скипетр Иерусалима находился в руках женщины; мудрейшие из прелатов и баронов умоляли Изабеллу, вдову Анри Шампанского, избрать нового мужа, который согласился бы стать их государем. Изабелла уже до этого тремя супружествами даровала трех монархов Палестине; теперь ей предложили вступить брак с Амори, наследовавшим престол Гюи Лусиньяна в королевстве Кипрском. Этот властитель, известный мудростью, любовью к Богу и человечеству, не отказался от царствования среди брани и мятежей в том, что оставалось еще от королевства Иерусалимского. Новый брак был отпразднован в Птолемаиде с пышностью, не соответствующей благосостоянию государства. Это событие на время утихомирило раздоры и внушило надежды, как вдруг некое известие с Запада положило предел всем бесплодным подвигам и беспочвенным надеждам; то было сообщение о внезапной смерти императора Генриха VI.
Поскольку избрание нового императора касалось каждого из немецких князей, находившихся в Палестине, все они решили немедленно возвращаться в Европу. Тщетно граф Монфорский и французские рыцари, прибывшие в Святую землю, просили немцев повременить с отъездом; тщетно сам папа умолял их завершить начатое; одна лишь королева Венгерская вняла этим призывам и, верная данной клятве, осталась со своими рыцарями в Палестине.
Возвращаясь в Европу, немцы оставили гарнизон в Яффе. Вскоре после отъезда князей, во время бурного празднования дня св. Мартина, когда упившиеся воины потеряли бдительность, их окружили и перерезали сарацины. Приближение зимы и неутихавшие раздоры среди христиан заставили графа Монфорского искать мира. Оказалось, что и мусульмане устали от боев. В результате было заключено перемирие на три года, чем и закончилось все предприятие, результаты которого быстро сошли на нет.
Этот странный поход, направленный государем, отлученным от Церкви, и продолжавшийся всего несколько месяцев, поход, в котором вся Европа споткнулась об одну второстепенную крепость, напоминает скорее неудавшееся паломничество, чем священную войну. Он резко отличается от предшествующих не только своей непродолжительностью, но и тем, что участники его, немецкие рыцари и князья, не испытавшие ни голода, ни болезней, в своих действиях подчинялись скорее порывам своеволия, нежели голосу разума; в них не было того священного горения, которое воодушевляло первых поборников Креста, и политика здесь играла много большую роль, чем вера. Гордость, честолюбие, зависть, ложь – все постыднейшие страсти не старались уже прикрывать себя завесой благочестия. Имперский канцлер Конрад не снял с себя подозрений в продажности, и когда позднее он пал под ударами заговорщиков, говорили, что это кара Божья за прошлое предательство. Генрих VI, организовавший крестовую войну, видел в ней лишь средство своего могущества; в то время как Запад молился о воинах Христовых, он разорял и грабил христианский народ Сицилии, где палач был ему более ценным помощником, чем воин. Его возненавидели даже в собственном семействе; молва утверждала, что погиб он от яда, приготовленного женой. По-видимому, его мучили угрызения совести; перед смертью он вспомнил о зле, которое причинил Ричарду, и даже отправил послов в Англию, просить прощения у короля, которого неправедно держал в неволе. Поскольку отлучение с императора так и не было снято, папа разрешил погребение его в освященной земле только при условии длительных и упорных молитв о смягчении гнева Господня против великого грешника: ведь насильственно овладев прекрасными землями Италии, Генрих подготовил многочисленные перевороты, которые столетиями будут терзать эту страну и в которые будут вовлечены главные государства Европы; в этом, собственно, и проявился единственный ощутимый результат столь бесславного похода.
КНИГА X
С КРЕСТОМ ПРОТИВ КРЕСТА
(1198-1203 гг.)
1198 г.
Отбытие немецких ратников повергло христианство Сирии и Палестины в тягостное уныние. Перемирие не обещало быть прочным, поскольку мусульмане, чувствуя себя господами положения, в любой момент могли его нарушить. Только новая помощь Европы была в силах изменить положение, но на нее-то как раз и не приходилось рассчитывать. Смерть Генриха VI вызвала в Германии жестокую борьбу за императорский трон и поглотила все внимание тамошней знати. Ричард Львиное Сердце продолжал вести войну с Филиппом Августом. Король Венгерский, принявший было Крест, употребил собранную армию на междоусобную войну. В пылу кровавых раздоров Запад, казалось, забыл о Гробе Господнем. И лишь один из сильных мира, словно тронутый бедствиями христиан Востока, протянул им руку помощи; то был папа Иннокентий III.
Избранный на римский престол в тридцатитрехлетнем возрасте, когда человек обычно обуреваем страстями, Иннокентий знал только одну из них – властолюбие. Впрочем, то было не просто желание упиться личным могуществом; речь шла о могуществе римско-католической церкви в целом и папства – как ее вершины. Естественно, успешный Крестовый поход в этом контексте должен был сыграть немалую роль, и папа с упорством занялся его пропагандой. В своих посланиях к духовенству и светским властям Франции, Англии, Венгрии, Италии папа укорял их во взаимной вражде и бессмысленных междоусобиях, в то время как общий враг веры, овладев Иерусалимом и всем Востоком, без сомнения, вслед за этим хлынет и на Запад. «Докажите, – писал Иннокентий, – что вы еще не полностью утратили мужество! Пожертвуйте на защиту дела Божия тем, что получили из рук Его. Если в столь важном деле вы откажетесь служить Иисусу Христу, что сможете представить в оправдание свое на Его страшном суде?» Во все страны Европы папа разослал прелатов проповедовать мир между государями и увещевать их к соединению против врагов Божьих, обещая прощение грехов и особое покровительство тем, кто возьмет Крест. Для сбора благочестивых пожертвований были поставлены кружки во всех церквах. Папа требовал, чтобы духовенство первым показало пример жертвенности, и сам передал свою золотую и серебряную посуду в подготовительный фонд. Завязав переписку с иерусалимским королем и константинопольским императором, первому обещал он скорую подмогу, второго упрекал за равнодушие к общему делу.
Вся эта бурная деятельность, однако, на первом этапе имела мало успеха. Неистребимые усобицы феодалов прекратить одними увещеваниями было вряд ли возможно, тем более что Иннокентий, обладая крайней авторитарностью суждений, вел себя заносчиво, раздражая светских государей своими непомерными амбициями и претензиями. И до Крестового ли похода было немецким прелатам и князьям, разделившимся на две партии, одна из которых толкала на императорский престол Оттона Саксонского, другая – Филиппа Швабского? Ричард Львиное Сердце, единственный из монархов, божившийся ежегодно, что пойдет на Восток, и каждый раз откладывавший свое обещание, дождался того, что смерть подстерегла его не в Палестине, а во Франции, в ходе очередной войны с Филиппом Августом. Что же касается Филиппа Августа, то папский гнев за развод его с супругой и новую женитьбу обернулся очередным отлучением Франции от Церкви, а тут уж и речи быть не могло об участии французского короля в новом крестоносном предприятии.
Избранный на римский престол в тридцатитрехлетнем возрасте, когда человек обычно обуреваем страстями, Иннокентий знал только одну из них – властолюбие. Впрочем, то было не просто желание упиться личным могуществом; речь шла о могуществе римско-католической церкви в целом и папства – как ее вершины. Естественно, успешный Крестовый поход в этом контексте должен был сыграть немалую роль, и папа с упорством занялся его пропагандой. В своих посланиях к духовенству и светским властям Франции, Англии, Венгрии, Италии папа укорял их во взаимной вражде и бессмысленных междоусобиях, в то время как общий враг веры, овладев Иерусалимом и всем Востоком, без сомнения, вслед за этим хлынет и на Запад. «Докажите, – писал Иннокентий, – что вы еще не полностью утратили мужество! Пожертвуйте на защиту дела Божия тем, что получили из рук Его. Если в столь важном деле вы откажетесь служить Иисусу Христу, что сможете представить в оправдание свое на Его страшном суде?» Во все страны Европы папа разослал прелатов проповедовать мир между государями и увещевать их к соединению против врагов Божьих, обещая прощение грехов и особое покровительство тем, кто возьмет Крест. Для сбора благочестивых пожертвований были поставлены кружки во всех церквах. Папа требовал, чтобы духовенство первым показало пример жертвенности, и сам передал свою золотую и серебряную посуду в подготовительный фонд. Завязав переписку с иерусалимским королем и константинопольским императором, первому обещал он скорую подмогу, второго упрекал за равнодушие к общему делу.
Вся эта бурная деятельность, однако, на первом этапе имела мало успеха. Неистребимые усобицы феодалов прекратить одними увещеваниями было вряд ли возможно, тем более что Иннокентий, обладая крайней авторитарностью суждений, вел себя заносчиво, раздражая светских государей своими непомерными амбициями и претензиями. И до Крестового ли похода было немецким прелатам и князьям, разделившимся на две партии, одна из которых толкала на императорский престол Оттона Саксонского, другая – Филиппа Швабского? Ричард Львиное Сердце, единственный из монархов, божившийся ежегодно, что пойдет на Восток, и каждый раз откладывавший свое обещание, дождался того, что смерть подстерегла его не в Палестине, а во Франции, в ходе очередной войны с Филиппом Августом. Что же касается Филиппа Августа, то папский гнев за развод его с супругой и новую женитьбу обернулся очередным отлучением Франции от Церкви, а тут уж и речи быть не могло об участии французского короля в новом крестоносном предприятии.
1199 г.
И тут вдруг произошло примерно то же, что предварило некогда поход Готфрида Бульонского: не сверху, а снизу началась проповедь, увлекшая людей в Палестину. Подобно тому как тогда пламя энтузиазма возжег простой монах Петр Пустынник, теперь то же самое сделал простой священник из города Нейи по имени Фульк.
Юность его была не безгрешной. Однако затем, проникнутый чистосердечным раскаянием, он возжелал не только загладить свое распутство, но и обратить всех грешников на путь спасения. Пройдя многие области Франции, он убеждал в тщетности благ мирских, причем его удивительное красноречие собирало толпы народа. И даже ученые проповедники следовали за ним и уверяли, что сам Святой Дух вещал устами его, что в его лице явился новый апостол, способный обратить к Правде свой развращенный век. Мог ли папа Иннокентий остаться равнодушным к подобному диву? Он приблизил Фулька и возложил на него то же звание, которое пятьдесят лет назад было отдано святому Бернару: он был сделан генеральным вдохновителем нового Крестового похода. У него вскоре появились помощники; Мартин Липц, монах Бернардинского ордена, призывал воинов на берегах Рейна; Гарлуан, монах Сен-Дени, витийствовал в Бретани и нижнем Пуату; аббат де Флай дважды переплывал море, чтобы пробудить священную ревность англичан. Все это создало общий настрой; и первое же благоприятное обстоятельство позволило выявиться ему в конкретном акте.
В замке Эгри на реке Эне, по случаю большого турнира, объявленного баронами Шампани, собралось блестящее общество. Рыцари соревновались в стрельбе, метании копья и владении мечом, показательные баталии чередовались с парными схватками, когда вдруг голос, словно грянувший из Сиона, приостановил все эти забавы. Именно здесь Фульк показал в полной мере свое вдохновенное мастерство, и порабощенный Иерусалим не сходил с его уст. И столь убеждающе звучали его пламенные призывы, что все участники турнира тут же дали торжественную клятву отправиться в поход против врагов Христа.
Юность его была не безгрешной. Однако затем, проникнутый чистосердечным раскаянием, он возжелал не только загладить свое распутство, но и обратить всех грешников на путь спасения. Пройдя многие области Франции, он убеждал в тщетности благ мирских, причем его удивительное красноречие собирало толпы народа. И даже ученые проповедники следовали за ним и уверяли, что сам Святой Дух вещал устами его, что в его лице явился новый апостол, способный обратить к Правде свой развращенный век. Мог ли папа Иннокентий остаться равнодушным к подобному диву? Он приблизил Фулька и возложил на него то же звание, которое пятьдесят лет назад было отдано святому Бернару: он был сделан генеральным вдохновителем нового Крестового похода. У него вскоре появились помощники; Мартин Липц, монах Бернардинского ордена, призывал воинов на берегах Рейна; Гарлуан, монах Сен-Дени, витийствовал в Бретани и нижнем Пуату; аббат де Флай дважды переплывал море, чтобы пробудить священную ревность англичан. Все это создало общий настрой; и первое же благоприятное обстоятельство позволило выявиться ему в конкретном акте.
В замке Эгри на реке Эне, по случаю большого турнира, объявленного баронами Шампани, собралось блестящее общество. Рыцари соревновались в стрельбе, метании копья и владении мечом, показательные баталии чередовались с парными схватками, когда вдруг голос, словно грянувший из Сиона, приостановил все эти забавы. Именно здесь Фульк показал в полной мере свое вдохновенное мастерство, и порабощенный Иерусалим не сходил с его уст. И столь убеждающе звучали его пламенные призывы, что все участники турнира тут же дали торжественную клятву отправиться в поход против врагов Христа.
1200 г.
Среди новых крестоносцев оказались Тибо, граф Шампанский и Луи, граф Блуа и Шартра, – оба родственники французского и английского королевских домов. Отец Тибо некогда сопутствовал Людовику VII во Втором крестовом походе, а старший брат был королем Иерусалимским; вассалами графа числились две с половиной тысячи рыцарей, брак же его с наследницей королевства Наваррского привел под его знамена множество воинов из-за Пиренеев. Граф Блуа и Шартра, потомок одного из вождей Первого крестового похода, возглавлял едва ли меньшую армию. Примеру этих двоих последовали многие, в том числе графы Сен-Поль, де Лиль, Дампьер, Монморанси, епископы Суассонский и Лангрский, Симон Монфорский, презревший ранее подписанное перемирие с Саладином, и Жоффруа Виллерадуэн, маршал Шампани, ставший летописцем будущего похода. От рыцарей и баронов Шампани не отстало дворянство Фландрии и Генегау. Главные вожди сложившегося ополчения объединились сначала в Суассоне, затем в Компьене и провозгласили своим начальником графа Тибо Шампанского; там же было решено, что крестоносная рать отправится в Палестину морем, и в связи с этим послали шесть уполномоченных договориться о кораблях с Венецианской республикой.
В конце XII – начале XIII века Венеция, давно вышедшая из подчинения Константинополю, переживала период расцвета. Подчинив себе города Истрии и Далмации, она обогнала своих соперниц – Геную и Пизу, стала подлинной царицей Адриатики и могла в любую минуту выставить флот из ста галер. Венецианцы не горели христианским рвением и в предшествующих Крестовых походах стремились лишь к получению максимальной выгоды; именно из этого исходили они, попеременно поддерживая то крестоносцев, то их врагов. Также обстояло дело и теперь, когда на просьбу лидеров нового похода они прежде всего стали подсчитывать реальную прибыль, которую может обеспечить участие в этом деле.
В конце XII – начале XIII века Венеция, давно вышедшая из подчинения Константинополю, переживала период расцвета. Подчинив себе города Истрии и Далмации, она обогнала своих соперниц – Геную и Пизу, стала подлинной царицей Адриатики и могла в любую минуту выставить флот из ста галер. Венецианцы не горели христианским рвением и в предшествующих Крестовых походах стремились лишь к получению максимальной выгоды; именно из этого исходили они, попеременно поддерживая то крестоносцев, то их врагов. Также обстояло дело и теперь, когда на просьбу лидеров нового похода они прежде всего стали подсчитывать реальную прибыль, которую может обеспечить участие в этом деле.
1201 г.
В то время во главе Венецианской республики стоял дож Энрико Дандоло, прославившийся своими реформами и мудростью правления. Хотя ему было более девяноста лет, никто не мог бы назвать его дряхлым[5]. С расчетливостью и бережливостью он соединял любовь к славе и родине, казалось, заимствуя нечто от рыцарской морали, характерной для его века. С жаром восхвалив задуманное предприятие, он пообещал доставить крестоносцам необходимые корабли и продовольствие, при условии уплаты восьмидесяти пяти тысяч марок серебра и уступки половины тех завоеваний, что будут сделаны на Востоке. Эти условия были утверждены правительственными советами Венеции и беспрекословно приняты уполномоченными западных князей. Текст договора был отправлен в Рим для утверждения папой; и покуда уполномоченные крестоносцев провозили этот драгоценный документ по Италии, к ним присоединились многочисленные жители Ломбардии и Пьемонта, дав обет идти в Святую землю во главе со своим вождем Бонифацием, маркизом Монферратским.
Между тем предполагаемый глава будущего похода, граф Тибо Шампанский, опасно заболел и вскоре после возвращения уполномоченных скончался. Стал вопрос о том, кто сможет его заменить. Граф де Бар и герцог Бургундский, которых князья последовательно пригласили их возглавить, оба отказались от этой чести. И тогда общий выбор пал на Бонифация Монферратского, брат которого некогда прославился обороной Тира. Бонифаций охотно согласился, прибыл в Суассон, где принял Крест из рук Фулька Нейского, после чего был торжественно провозглашен вождем Крестового похода.
Между тем предполагаемый глава будущего похода, граф Тибо Шампанский, опасно заболел и вскоре после возвращения уполномоченных скончался. Стал вопрос о том, кто сможет его заменить. Граф де Бар и герцог Бургундский, которых князья последовательно пригласили их возглавить, оба отказались от этой чести. И тогда общий выбор пал на Бонифация Монферратского, брат которого некогда прославился обороной Тира. Бонифаций охотно согласился, прибыл в Суассон, где принял Крест из рук Фулька Нейского, после чего был торжественно провозглашен вождем Крестового похода.
1202 г.
Два года прошли с тех пор, как папа впервые повелел своим епископам проповедовать новый поход. За это время положение восточных христиан резко ухудшилось. В Рим шли новые жалобы и мольбы. Иннокентий III с еще большим жаром, чем прежде, возобновил свои призывы ко всем христианам Запада, требуя, чтобы благочестивое воинство ускорило переход от слов к делу, учитывая благоприятную ситуацию в Палестине. К сожалению, именно в это время папа потерял самого пламенного из своих эмиссаров: Фульк из Нейи внезапно занемог и умер в своем приходе. Это, впрочем, не ослабило энергию князей и рыцарей, которые с наступлением весны решились наконец покинуть свои жилища. Под предводительством Бонифация Монферратского их отряды через Бургундию и Альпы направились в Венецианскую республику, присоединяя к себе на пути воинов из Ломбардии, Пьемонта и Савойи, а также крестоносцев с берегов Рейна, выступавших под началом епископа Гальберштадтского и Мартина Липца, одного из помощников покойного Фулька.
Прибыв в Венецию, крестоносцы с почетом и радостью были встречены уполномоченными республики, объявившими, что флот собран и готов к отплытию; однако добрые чувства эти сильно потускнели, едва лишь венецианцы узнали, что прибывшие не в состоянии немедленно уплатить предусмотренную договором сумму. Дело в том, что многие вожди, вопреки подписанному ими соглашению, не влились в общий поток крестоносцев, а, видимо, рассчитывая сэкономить средства, двинулись в поход своими путями; в результате требуемых венецианцами денег Бонифацию собрать не удалось.
Эта неустойка погрузила крестоносцев в печаль, и не только потому, что их огорчило вероломство товарищей, но и потому, что ставилась под угрозу судьба всего предприятия. Бароны были слишком горды, чтобы просить венецианцев о перемене условий договора, да это, вероятно, ни к чему бы и не привело. Графы Фландрский, Блуа и Сен-Поль, а также сам руководитель похода, отдали все свои деньги и драгоценности, но этого все же оказалось мало: не хватило пятидесяти тысяч марок серебра. Стремясь выйти из тупика, но и не желая ничего терять, дож наметил хитрый выход: он предложил крестоносцам, чтобы те, в ожидании лучших времен, помогли республике оружием. Речь шла о следующем. Город Зара, долгое время зависимый от Венеции, счел для себя более выгодным перейти под власть венгерского короля, что и проделал, несмотря на все угрозы венецианцев. И вот, учтя сложившуюся ситуацию, Дандоло предложил крестоносцам ради отсрочки задолженности помочь республике овладеть непокорным городом.
Большая часть крестоносцев встретила это предложение с радостью: бароны и рыцари полагали, что расплачиваться кровью много выгоднее, чем деньгами. Однако нашлись и недовольные, возмущенные тем, что вместо войны с неверными им предлагают обратить оружие против своих же христиан. Их сомнения подкрепило послание папы, который категорически запретил нападать на город, принадлежавший венгерскому королю, принявшему Крест. Но властный Дандоло презрел все угрозы и упреки, заявив, что «...Крестовые походы организованы не для того, чтобы покровительствовать честолюбию королей и мятежных народов». Желая рассеять сомнения, дож заявил о своем согласии лично взять Крест и разделить все опасности и невзгоды христианского воинства. Венецианцы поддержали Дандоло, и многие из них также заявили о желании участвовать в походе. Авторитет папы был поколеблен, а участь Зары решена.
Никогда еще волны Адриатики не видели флота столь многочисленного и так прекрасно оснащенного; четыреста восемь судов вышли в море, а число ратников, на них сидящих, достигало сорока тысяч. Покорив Триест и некоторые другие города Истрии, свергнувшие власть Венеции, крестоносцы приблизились к Заре. Город этот, опоясанный крепкими стенами и окруженный морем, богатый и многолюдный, славился своими ремеслами и торговлей. Венгерский король прислал для его защиты войско, а жители дали клятву скорее погибнуть, чем сдаться венецианцам. Однако, быстро постигнув неравенство сил, они забыли о своей клятве и выслали парламентеров, попытавшихся договориться с дожем. Среди крестоносцев снова вспыхнули разногласия, и часть их, возглавляемая аббатом Серне и графом Монфорским, снова попыталась восстать против войны с христианским народом. Это подбодрило парламентеров Зары, но не принесло пользы городу, поскольку противная партия, более многочисленная, оказалась сильнее и приступила к осаде. Тщетно скованные ужасом горожане выставили на стенах крепости кресты; на пятый день осады, увидев, что нет спасения, они оказались вынужденными открыть ворота победителям, вытребовав для себя лишь жизнь и свободу, – все остальное было разрушено и разграблено, а богатую добычу поделили венецианцы и французы. Характерно, что при этом между победителями вспыхнула жестокая борьба, унесшая больше крови, нежели вся осада Зары, и лишь с большим трудом прекращенная стараниями вождей. Тогда-то и прибыло новое послание Иннокентия III, сыгравшее свою роль в установлении мира.
Папа, возмущенный взятием Зары вопреки всем его запретам, теперь приказывал крестоносцам отказаться от неправедной добычи, вернуть награбленное горожанам и загладить свою вину торжественным обетом на будущее. Венецианцы пренебрегли этим посланием, ответив на него срытием стен Зары. Что же касается баронов и рыцарей, то они страшились навлечь на себя гнев Римского престола и ответили папе покаянным письмом, обещая вернуть побежденным их достояние и вознаградить их за причиненный ущерб. Покорность крестоносцев, более чем их обещание (в которое он не очень верил), смягчила палу. Он дал крестоносцам отпущение грехов и убеждал их поскорее отправляться в Сирию, «...не сворачивая ни вправо, ни влево». Непокорных же венецианцев Иннокентий отлучил от Церкви, хотя и подчеркнул при этом, что поступает так «...только по необходимости и с сокрушенным сердцем».
Прибыв в Венецию, крестоносцы с почетом и радостью были встречены уполномоченными республики, объявившими, что флот собран и готов к отплытию; однако добрые чувства эти сильно потускнели, едва лишь венецианцы узнали, что прибывшие не в состоянии немедленно уплатить предусмотренную договором сумму. Дело в том, что многие вожди, вопреки подписанному ими соглашению, не влились в общий поток крестоносцев, а, видимо, рассчитывая сэкономить средства, двинулись в поход своими путями; в результате требуемых венецианцами денег Бонифацию собрать не удалось.
Эта неустойка погрузила крестоносцев в печаль, и не только потому, что их огорчило вероломство товарищей, но и потому, что ставилась под угрозу судьба всего предприятия. Бароны были слишком горды, чтобы просить венецианцев о перемене условий договора, да это, вероятно, ни к чему бы и не привело. Графы Фландрский, Блуа и Сен-Поль, а также сам руководитель похода, отдали все свои деньги и драгоценности, но этого все же оказалось мало: не хватило пятидесяти тысяч марок серебра. Стремясь выйти из тупика, но и не желая ничего терять, дож наметил хитрый выход: он предложил крестоносцам, чтобы те, в ожидании лучших времен, помогли республике оружием. Речь шла о следующем. Город Зара, долгое время зависимый от Венеции, счел для себя более выгодным перейти под власть венгерского короля, что и проделал, несмотря на все угрозы венецианцев. И вот, учтя сложившуюся ситуацию, Дандоло предложил крестоносцам ради отсрочки задолженности помочь республике овладеть непокорным городом.
Большая часть крестоносцев встретила это предложение с радостью: бароны и рыцари полагали, что расплачиваться кровью много выгоднее, чем деньгами. Однако нашлись и недовольные, возмущенные тем, что вместо войны с неверными им предлагают обратить оружие против своих же христиан. Их сомнения подкрепило послание папы, который категорически запретил нападать на город, принадлежавший венгерскому королю, принявшему Крест. Но властный Дандоло презрел все угрозы и упреки, заявив, что «...Крестовые походы организованы не для того, чтобы покровительствовать честолюбию королей и мятежных народов». Желая рассеять сомнения, дож заявил о своем согласии лично взять Крест и разделить все опасности и невзгоды христианского воинства. Венецианцы поддержали Дандоло, и многие из них также заявили о желании участвовать в походе. Авторитет папы был поколеблен, а участь Зары решена.
Никогда еще волны Адриатики не видели флота столь многочисленного и так прекрасно оснащенного; четыреста восемь судов вышли в море, а число ратников, на них сидящих, достигало сорока тысяч. Покорив Триест и некоторые другие города Истрии, свергнувшие власть Венеции, крестоносцы приблизились к Заре. Город этот, опоясанный крепкими стенами и окруженный морем, богатый и многолюдный, славился своими ремеслами и торговлей. Венгерский король прислал для его защиты войско, а жители дали клятву скорее погибнуть, чем сдаться венецианцам. Однако, быстро постигнув неравенство сил, они забыли о своей клятве и выслали парламентеров, попытавшихся договориться с дожем. Среди крестоносцев снова вспыхнули разногласия, и часть их, возглавляемая аббатом Серне и графом Монфорским, снова попыталась восстать против войны с христианским народом. Это подбодрило парламентеров Зары, но не принесло пользы городу, поскольку противная партия, более многочисленная, оказалась сильнее и приступила к осаде. Тщетно скованные ужасом горожане выставили на стенах крепости кресты; на пятый день осады, увидев, что нет спасения, они оказались вынужденными открыть ворота победителям, вытребовав для себя лишь жизнь и свободу, – все остальное было разрушено и разграблено, а богатую добычу поделили венецианцы и французы. Характерно, что при этом между победителями вспыхнула жестокая борьба, унесшая больше крови, нежели вся осада Зары, и лишь с большим трудом прекращенная стараниями вождей. Тогда-то и прибыло новое послание Иннокентия III, сыгравшее свою роль в установлении мира.
Папа, возмущенный взятием Зары вопреки всем его запретам, теперь приказывал крестоносцам отказаться от неправедной добычи, вернуть награбленное горожанам и загладить свою вину торжественным обетом на будущее. Венецианцы пренебрегли этим посланием, ответив на него срытием стен Зары. Что же касается баронов и рыцарей, то они страшились навлечь на себя гнев Римского престола и ответили папе покаянным письмом, обещая вернуть побежденным их достояние и вознаградить их за причиненный ущерб. Покорность крестоносцев, более чем их обещание (в которое он не очень верил), смягчила палу. Он дал крестоносцам отпущение грехов и убеждал их поскорее отправляться в Сирию, «...не сворачивая ни вправо, ни влево». Непокорных же венецианцев Иннокентий отлучил от Церкви, хотя и подчеркнул при этом, что поступает так «...только по необходимости и с сокрушенным сердцем».
1203 г.
Вскоре, однако, обстоятельства снова переменились и дали новое направление крестовому походу, на которое не рассчитывали ни папа, ни Крестоносцы.
Еще в то время, когда христианское воинство готовилось покинуть Венецию, чтобы направиться к Заре, Средиземноморский мир был потрясен неожиданным событием: византийский император Исаак оказался свергнутым своим братом Алексеем, который лишил его зрения и бросил в темницу. Сын Исаака, которого тоже звали Алексей, сумел бежать на Запад, рассчитывая на помощь европейских монархов. Но поскольку ни монархи, ни папа не оказали ему содействия, юный Алексей направил послов в лагерь крестоносцев. Тронутые бедствиями наследника престола и его отца, бароны и рыцари не отказали ему в поддержке; намерения их полностью разделяли и венецианцы, раздраженные тем, что похититель константинопольского трона предпочел союзу с ними дружбу с их соперниками – пизанцами и генуэзцами. Однако в тот момент, занятые приготовлениями к походу на Зару, союзники воздержались от каких-либо конкретных обещаний. И вот теперь, вскоре после взятия мятежного города, им снова напомнили об этом деле. В Зару прибыли посланники Филиппа Швабского, шурина юного принца Алексея, которые умоляли их восстановить справедливость и законность в Константинополе, заверяя, что это лишь ненадолго отвлечет от цели похода, а принесет неисчислимые выгоды.
Еще в то время, когда христианское воинство готовилось покинуть Венецию, чтобы направиться к Заре, Средиземноморский мир был потрясен неожиданным событием: византийский император Исаак оказался свергнутым своим братом Алексеем, который лишил его зрения и бросил в темницу. Сын Исаака, которого тоже звали Алексей, сумел бежать на Запад, рассчитывая на помощь европейских монархов. Но поскольку ни монархи, ни папа не оказали ему содействия, юный Алексей направил послов в лагерь крестоносцев. Тронутые бедствиями наследника престола и его отца, бароны и рыцари не отказали ему в поддержке; намерения их полностью разделяли и венецианцы, раздраженные тем, что похититель константинопольского трона предпочел союзу с ними дружбу с их соперниками – пизанцами и генуэзцами. Однако в тот момент, занятые приготовлениями к походу на Зару, союзники воздержались от каких-либо конкретных обещаний. И вот теперь, вскоре после взятия мятежного города, им снова напомнили об этом деле. В Зару прибыли посланники Филиппа Швабского, шурина юного принца Алексея, которые умоляли их восстановить справедливость и законность в Константинополе, заверяя, что это лишь ненадолго отвлечет от цели похода, а принесет неисчислимые выгоды.