— Женя! Далеко ли до корабля? — не удержался и спросил Медведев. — У нас кончается кислород!
— Капитан! Держитесь! К вам вышла танкетка!
Найдет ли их танкетка? Не задохнутся ли они без воздуха?
— Таня, как твое самочувствие? — спросил Медведев.
Девушка не ответила. Она остановилась и бессильно опустилась на черный пепел, покрывавший почву. Медведев подхватил ее на руки и понес, с трудом передвигая ноги.
«Только бы не упасть! Еще немного…»
В голове у Медведева гудело. Перед глазами плыли синие круги, уши как будто, заложило ватой. Он ощущал, как силы постепенно оставляют его. Шаг, еще один, третий…
Прорезая фарами вечерние сумерки, прямо на них двигалась танкетка.
Ноги у Медведева подкосились, он лишился чувств.
Придя в себя, капитан увидел, что находится в танкетке со снятым шлемом. Над ним склонилось доброе, озабоченное лицо Кулько. Вот Алексей улыбнулся, что—то сказал, а что — капитан не расслышал. Он приподнялся на локтях, осмотрелся.
— Жива! Она здесь!
Рядом с ним лежала Таня и часто—часто дышала. Обессиленный, но счастливый Медведев снова откинулся в кресле.
Вскоре танкетка остановилась. Медведева и Таню бережно перенесли на корабль, уложили в постели. Медведев хотел было воспротивиться этому, но пришлось смириться.
— Вы сейчас не капитан, а мой больной, — с показной строгостью заявила Ярова, хлопотавшая возле него.
— Именно! — подтвердил Кулько, улыбаясь.
— Хорошо, хорошо! Скажите, когда отремонтировали танкетку?
— Во время электрической бури мы не прекращали ремонта. Ваше отсутствие заставило нас торопиться. Вот и все.
— Молодцы! — Медведев закрыл глаза.
Непроглядная черная ночь, как всегда, быстро погрузила Цереру в ледяной сон, Но еще более беспросветной, нескончаемой была ночь в глубоких подземельях Фаэтии.
Дубравин очень долго не мог опомниться. Сначала не было никакого ощущения, словно все ушло в небытие. Потом он то задыхался от недостатка воздуха, то дрожал от холода, то стонал от нестерпимой боли в плече и груди. Глаза застилала мутно—белая пелена. Сознание работало плохо.
Голову будто сжали железными тисками. И снова жгучая боль пронизывала тело. Дубравин вскрикнул и открыл глаза.
— О — о! — жалобно простонал он. Невыразимое страдание слышалось в этом стоне.
— Уйди! Прочь! — бессвязно шептал космонавт, И рука, вскинутая кверху, снова бессильно упала на грудь.
Опять тяжелое забытье, сопровождаемое неровным дыханием да судорожными движениями. Так мечется в бреду человек.
Сколько времени продолжалось такое состояние — день, неделя, месяц, — Дубравин ни за что не мог бы определить. Яркая электрическая вспышка, удар — а дальше… Наконец он с трудом открыл отяжелевшие веки. Над ним, освещенный тусклым голубоватым светом, низко опускался сводчатый потолок. Гладкие стены. Ложе. Непослушными руками космонавт ощупал одеяло, которым был укрыт. Шелковистое, оно приятно холодило.
Боль в теле не утихала, особенно на плече и в месте ожога. Но не она заботила сейчас Дубравина. «Что же все—таки — произошло? Где товарищи? Что со мной? Неужели я у фаэтов? И один. Тогда где же они и каковы их намерения? Однажды перед ним промелькнуло какое—то беглое видение и скрылось, он это прекрасно помнит. Или это было в бреду?»
Мысли утомили, и силы оставили Дубравина. Он снова впал в полузабытье.
Вдруг космонавт вздрогнул. К его разгоряченному лбу прикоснулось что—то холодное. Он медленно открыл глаза и, чуть не вскрикнув от удивления, замер. Над ним склонилось почти человеческое лицо. Продолговатое, потрясающе бледное, изборожденное сотнями морщин, с острым носом и настороженными ушами, обрамленное клочками серых, как пакля, волос.
Дубравин лежал не шевелясь, затаив дыхание. Леденящий холодок закрадывался в душу. А голова незнакомца продолжала покачиваться на тонкой шее, вперил в космонавта неподвижный взгляд бесцветных, глубоко сидящих глаз.
«Так вот какие эти фаэты», — подумал Дубравин.
Но вот житель Цереры издал какой—то мелодичный звук и отошел. Высокий, худой, он был одет в странную голубую одежду, висевшую на нем мешком. Длинные руки болтались в свободных рукавах.
Дубравин посмотрел по сторонам. На низком столике, стоявшем возле ложа, он увидел блюдо с небольшими синеватыми плодами и прозрачный сосуд, наполненный бесцветной жидкостью.
«За мной ухаживают!» — у космонавта отлегло от сердца. И только сейчас он ощутил, что ему страшно хочется пить. Дубравин осторожно поднес сосуд ко рту и сделал небольшой глоток. Внутри приятно зажгло, голова закружилась, боли заметно утихли.
«Лекарство, очень сильное лекарство», — мелькнула у Дубравина мысль, и он забылся глубоким сном.
После этого у своего изголовья Дубравин не раз видел старого фаэта. Но однажды следом за ним в таком же голубом одеянии, только расшитом золотыми узорами, вошла бледнолицая девушка. Серые волосы ее были собраны в семь пучков, которые торчали на голове веером. Несмотря на бледность, угловатые черты лица казались привлекательными. «Ну и прическа!» — невольно удивился Дубравин. Несколько минут старик и девушка, изредка поглядывая на больного космонавта, о чем—то переговаривались между собой на певучем наречии. Потом они, не тревожа Дубравина, удалились.
Отныне за ним начала ухаживать фаэтянка. Старик больше не появлялся. Дубравин стал поправляться, быстро набираться сил. Фаэтянка регулярно навещала космонавта. Не раз он пытался заговорить с лей, но она останавливала его предостерегающим жестом. Однажды, словно поняв намерение Дубравина, фаэтянка показала на себя и полуспела:
— Ни—лия! — и, переждав немного, снова повторила: — Ни—лия!
— Понял! Ясно! — обрадовался Дубравин. — Тебя зовут Ни—лия, — и, повторяя движения девушки, ткнул пальцем себя в грудь. — Вася! Вася!
— Ва—си—я! — по—своему пропела фаэтянка и плавно закивала головой.
С этого дня они пытались разговаривать между собой.
Дубравин узнавал от Ни—лии новые для себя названия предметов и старался уловить тончайшие оттенки в незнакомых мелодичных словах. Он поставил своей целью овладеть секретом языка фаэтов, что еще можно было делать в его положении!
А беспокойство не проходило. Часто показывая наверх, космонавт приводил Ни—лию в большое смятение. Он пытался спросить фаэтянку о своих товарищах, возможности связи с ними, выхода на поверхность. Но она только в ужасе махала руками и закрывала глаза.
В одно из занятий языком фаэтов, которые Ни—лия охотно проводила с Дубравиным, они дошли до понятия «время». Узнав, сколько дней он пролежал в постели, космонавт был поражен.
— Ни—лия! Что ты говоришь! — с горечью воскликнул он. — Три месяца! О — о! Все пропало! Ты пойми, наш космический корабль, наверно, уже улетел на Землю.
Добрую половину того, что сказал Дубравин, Ни—лия не поняла, а со своими слабыми познаниями языка фаэтов он не смог выяснить, как на Церере счисляют время. Да и до этого ему сейчас было. Схватившись руками за голову Дубравин в отчаянии упал на подушку.
На следующий день Ни—лия принесла странный прибор, похожий на корону, и шкатулку, увитую множеством нитевидных проволочек.
— Ва—си—я! Я хочу помочь тебе хорошо запомнить наши слова.
— С помощью вот этого прибора?
— Да, да!
— Интересно!
— Надень корону на голову, — Ни—лия подала космонавту прибор и присоединила к нему несколько тонких проводников от шкатулки. — А теперь нажми любую кнопку. Фаэтянка показала, как это нужно сделать.
Дубравин надавил на одну из кнопок и чуточку опешил.
— Так… Вижу — море, темные волны, белую пену прибоя, камни, гальку, животных, похожих на тюленей, — приговаривал он восторженно. Одновременно слышу их названия! Что это такое? Звуковой фильмоскоп?
Ни—лия объяснила космонавту, что прибор правильно было бы назвать электропамятью, хотя токи, которыми он действует на мозг, не превышают и миллионной доли энергии, зажигающей самую маленькую лампочку.
— Примечательно то, что все предметы, которые покажет прибор, навсегда останутся в твоей памяти.
— Похоже на то, — не переставал удивляться Дубравин. — Море, волны, камни — на Церере? Ты почему—то никогда не говорила мне об этом.
Фаэтянка не ответила, будто не расслышала, о чем спросил космонавт.
— Только не переутомляй себя короной.
Миновала еще неделя. Дубравин мог уже подолгу сидеть в кресле и даже иногда двигался по каземату, как он называл комнату за ее низкие своды.
Занятия языком фаэтов не прекращались. В свою очередь Ни—лия заучила несколько русских слов. Между космонавтом и юной жительницей Цереры завязалась настоящая дружба.
— Вникай, а чего не поймешь — спрашивай, — объяснял Дубравин. — Мы прилетели с далекой Земли. Из цветущей страны. Называется она — Союзными Республиками. Наши люди построили самое справедливое общество, пользуются всеми благами природы и цивилизации. Они свободны, равноправны, их труд идет на общество, для народа, и в этом для них высшее счастье. В часы отдыха и молодые, и старые занимаются спортом, гуляют, посещают театры, музеи, читают книги.
В другие дни он рассказывал ей про межпланетную станцию и космический корабль «К. Э. Циолковский».
Ни—лия, постигая сказанное Дубравиным, покачивала головой. Изредка ее лицо омрачала печаль.
— А тебе разве нечего сказать о своей планете? — пытался вызвать фаэтянку на разговор Дубравин. — Отчего она такая мрачная, неприветливая? Где остальные фаэты? Почему на поверхности планеты все города разрушены?
Видно было, что Ни—лия хранит какую—то большую тайну и не решается посвятить в нее прилетевшего из космоса человека.
В одну из таких бесед Дубравин узнал от девушки такое, что буквально ошеломило его. Оказывается, в живых осталось только семнадцать фаэтов. Двое из них, самых старых и дряхлых, уже не в состоянии были ходить и покорно ожидали смерти. Старец, которого видел Дубравин, — это дед Ни—лии — Ми—дион, мудрый и добрый фаэт. У фаэтянки есть еще старший брат по крови. У него маленькие фаэты. Одна подруга погибшего фаэта тоже имеет малышей.
— История наша безрадостна и печальна, — заключила свой короткий рассказ Ни—лия. — Ми—дион как—нибудь все тебе объяснит. Он ждет твоего выздоровления.
— Почему осталось в живых так мало фаэтов? — спросил Дубравин у Ми—диона, когда тот опять появился в комнате и начал с ним беседовать.
— Несколько лет назад у нас возник мор. Страшная болезнь! За короткий срок она унесла в царство смерти более двухсот фаэтов. Против нее даже элексир жизни оказался бессильным. Последнюю тяжелую потерю мы испытали, когда большой метеорит разбил нашу подзорную башню с увеличительной трубой, а вместе с ними и станцию беспроволочной эфиросвязи. — Старец замолк, полузакрыв глаза. Тонкие пальцы его заметно дрожали. — Она была разрушена задолго до вашего появления. В подзорной башне, выходившей на поверхность планеты, погибли четыре моих внука по крови самые сильные, самые талантливые. Это несчастье отняло у нас все: радость жизни, надежду на будущее. Злосчастный случай! Он оборвал наши эфиропередачи, которые мы посылали в звездное пространство.
— Фа! Фа! Фа! — пропел Дубравин начало мелодии, которую он принял из космоса на «Комсомолии».
Ми—дион сразу изменился в лице, затряс длинными руками.
— Так вы… вы уловили наши позывные, — бессвязно, в сильном волнении лепетал он. — У — у — у! Прилетели по зову!
— Да, да! — обрадовано повторял Дубравин. — Теперь расскажите, что же все—таки случилось?
Глаза старца потухли, опять стали безжизненными.
— Потом, не сейчас, — отмахнулся он и расслабленными, неуверенными шагами пошел к дверям, беспрестанно покачивая головой.
Так росло число однообразных часов, проведенных Дубравиным в каземате. Вскоре он в сопровождении Ни—лии начал совершать прогулки по подземельям Цереры. Он открывал все новое и новое для себя. С изумлением осматривал космонавт сложнейшие технические сооружения, воздвигнутые в недрах планеты чуть ли не два тысячелетия тому назад.
Чтобы построить здесь, в глубине, все это, нужно многое знать. Фаэты, оказывается, далеко ушли в своем развитии. «Нет, это не дикари, а способные существа, — думал Дубравин. — Странно, из чего сделаны толстые стены подземелья? Как сказала Ни—лия, они — из особого сплава, очень прочные, твердые и гибкие. По—видимому, они способны выдерживать огромное давление. А энергетическое хозяйство! Это целый комплекс атомных и электрохимических установок с разными двигателями и механизмами».
Дубравин постепенно разбирался в принципе действия сложных установок. Работа их в большинстве своем была основана на знакомых физических законах, общих для всей Вселенной.
— Как вы управляетесь со всем этим? — поинтересовался Дубравин у Ни—лии, показывая на машины.
— Нас выручают саморегуляторы, крохотные, механические помощники. Они заменяют труд многих фаэтов, являются бдительными сторожами. Саморегуляторы поддерживают нужное тепло в помещениях, подают воду, очищают воздух, сигнализируют обо всем здесь происходящем. И не только тут. Это они известили о твоем приходе и о том, что ты пострадал от разряда, сорвавшегося с эфироантенны. Мы услышали твои сигналы по эфиру, хотели связаться с тобой, но неудачно: чуть не убили тебя.
Теперь Дубравин все вспомнил и понял.
— За все саморегуляторы, — продолжала Ни—лия, — мы благодарим предков. Они снабдили нас: умными машинами и запасами ядерного топлива.
— Как же вы рискнули спасать меня, не зная, кто я и зачем пришел к вам?
— Если бы ты не пострадай, мы, может, поколебались открыть тебе вход. А сам бы ты к нам не проник. Наши стены настолько крепки, что даже выдержали ужасную катастрофу, постигшую нашу планету.
— Какую катастрофу?! — встрепенулся Дубравин. — Ты не говорила о ней, я что—то не помню. Почему же ты не отвечаешь?
Космонавт сгорал от нетерпения узнать разгадку таинственной истории Цереры.
— Не могу, — тихо пропела фаэтянка. — Это слишком долгий рассказ, да многого я и не знаю. Ми—дион все скажет тебе, — и Ни—лия, тронув Дубравина за руку, повела его дальше.
— Вот наша плантация. Здесь мы получаем пищу.
Фаэтянка открыла дверь в узкое помещение, залитое теплым красноватым светом. Кусты, отливающие синевой, длинными рядами произрастали вдоль стен. На ветвях висело множество плодов, величиной с кулак, и цвели большие синие цветы.
— Это кусты жизни. Маленькие плоды едим сырыми. Со спелых снимаем кожуру, потом запекаем их. Получается то, что ты назвал хлебом. Тебе нравится наш хлеб, Ва—си—я?
— Очень! — похвалил Дубравин.
— Говорят, раньше эти кусты были небольшие, но после катастрофы они увеличились. Вероятно, на их рост повлияло уменьшение силы тяжести.
«Значит, и у нас на „Комсомолии“ это тоже является одной из причин усиленного роста растений», — подумал Дубравин.
Они вышли с плантации и направились дальше.
— Ни—лия! А мы не заплутаемся среди этих лабиринтов? Как ты находишь дорогу? Здесь столько всяких помещений, коридоров, переходов, этажей…
— О, нет! Обрати внимание на световые обозначения. А что находится за закрытыми дверями, легко узнать по висящим над ними таблицам.
— Интересно, куда ведет вот эта дверь с крестом и без таблицы?
— Там ужасные места! — с испугом произнесла фаэтянка. — Это соединительный тоннель с другим убежищем. Вскоре после катастрофы, неизвестно почему, в том убежище погибли все жившие в нем фаэты. Ми—дион говорит, что там до сих пор лежат горы трупов.
С минуту Дубравин и фаэтянка шли безмолвно по полутемному коридору.
Ни—лия привела его в машинное отделение. В нем тесно расположились сложные установки, напоминавшие небольшие синхрофазотроны.
— Установка для разгона атомов? — высказал предположение космонавт.
— Не угадал, — покачала головой Ни—лия. — Эти машины превращают одни минералы в другие.
— Уж не хочешь ли ты сказать, что тут можно переделывать железо в золото? — пошутил Дубравин.
— Не совсем так. С помощью этой машины мы превращаем камни в кислород, а вон той — в легкий водород. Соединяя кислород с водородом, получаем воду.
— И ее можно пить?
Фаэтянка нажала на одну из кнопок. Тут же с потолка начала быстро опускаться большая плита.
— Ай!.. — вскрикнула Ни—лия.
В одно мгновение Дубравин схватил ее за руку и рванул к себе. На то место, где только что стояла фаэтянка, грохнулась тяжелая плита.
Ни—лия, дрожа всем телом, благодарно взглянула на космонавта.
— Не та кнопка. Хотела напоить тебя. Ошиблась, — начала оправдываться она. — Ты спас меня, Ва—си—я. Никогда этого не забуду. Зу—лей! — протянула нежно фаэтянка.
Дубравин растерянно улыбался.
— Ну, что ты. Я просто… — он не находил слов, чтобы выразить свою мысль. — А как я должен благодарить вас, Ми—диона, тебя за то, что спасли меня, вылечили, — нашелся он наконец.
— Об этом не надо, — умоляюще протянула Ни—лия, взяв руку Дубравина в свои, благодарно пожала ее. Руки Ни—лии были холодны.
— Объясни, почему у тебя руки иногда бывают как ледышки?
— Фаэты принадлежат к числу полухладнокровных живых существ. Температура моего тела без вреда для здоровья может понижаться или повышаться в зависимости от теплоты окружающей среды.
— Вот такой холодной была у нас на Урале малахитница — Хозяйка Медной горы, — пошутил Дубравин и, улыбаясь, рассказал Ни—лии уральский сказ. Потом начал с увлечением описывать чудесную русскую природу с ее холодной снежной зимой, буйную в цветах весну, жаркое лето и золотую осень, полную замечательных даров щедрой земли.
Он рассказал о величии Уральских гор и красоте сибирской тайги, о морях и полноводных реках и о том, как люди подчиняют себе природу, преобразуют ее.
Фаэтянка внимательно слушала космонавта.
— Ты тоскуешь по Земле, — поняла она его. — Тебе очень хочется туда?
— Очень, Ни—лия!..
Глава восьмая
— Капитан! Держитесь! К вам вышла танкетка!
Найдет ли их танкетка? Не задохнутся ли они без воздуха?
— Таня, как твое самочувствие? — спросил Медведев.
Девушка не ответила. Она остановилась и бессильно опустилась на черный пепел, покрывавший почву. Медведев подхватил ее на руки и понес, с трудом передвигая ноги.
«Только бы не упасть! Еще немного…»
В голове у Медведева гудело. Перед глазами плыли синие круги, уши как будто, заложило ватой. Он ощущал, как силы постепенно оставляют его. Шаг, еще один, третий…
Прорезая фарами вечерние сумерки, прямо на них двигалась танкетка.
Ноги у Медведева подкосились, он лишился чувств.
Придя в себя, капитан увидел, что находится в танкетке со снятым шлемом. Над ним склонилось доброе, озабоченное лицо Кулько. Вот Алексей улыбнулся, что—то сказал, а что — капитан не расслышал. Он приподнялся на локтях, осмотрелся.
— Жива! Она здесь!
Рядом с ним лежала Таня и часто—часто дышала. Обессиленный, но счастливый Медведев снова откинулся в кресле.
Вскоре танкетка остановилась. Медведева и Таню бережно перенесли на корабль, уложили в постели. Медведев хотел было воспротивиться этому, но пришлось смириться.
— Вы сейчас не капитан, а мой больной, — с показной строгостью заявила Ярова, хлопотавшая возле него.
— Именно! — подтвердил Кулько, улыбаясь.
— Хорошо, хорошо! Скажите, когда отремонтировали танкетку?
— Во время электрической бури мы не прекращали ремонта. Ваше отсутствие заставило нас торопиться. Вот и все.
— Молодцы! — Медведев закрыл глаза.
Непроглядная черная ночь, как всегда, быстро погрузила Цереру в ледяной сон, Но еще более беспросветной, нескончаемой была ночь в глубоких подземельях Фаэтии.
Дубравин очень долго не мог опомниться. Сначала не было никакого ощущения, словно все ушло в небытие. Потом он то задыхался от недостатка воздуха, то дрожал от холода, то стонал от нестерпимой боли в плече и груди. Глаза застилала мутно—белая пелена. Сознание работало плохо.
Голову будто сжали железными тисками. И снова жгучая боль пронизывала тело. Дубравин вскрикнул и открыл глаза.
— О — о! — жалобно простонал он. Невыразимое страдание слышалось в этом стоне.
— Уйди! Прочь! — бессвязно шептал космонавт, И рука, вскинутая кверху, снова бессильно упала на грудь.
Опять тяжелое забытье, сопровождаемое неровным дыханием да судорожными движениями. Так мечется в бреду человек.
Сколько времени продолжалось такое состояние — день, неделя, месяц, — Дубравин ни за что не мог бы определить. Яркая электрическая вспышка, удар — а дальше… Наконец он с трудом открыл отяжелевшие веки. Над ним, освещенный тусклым голубоватым светом, низко опускался сводчатый потолок. Гладкие стены. Ложе. Непослушными руками космонавт ощупал одеяло, которым был укрыт. Шелковистое, оно приятно холодило.
Боль в теле не утихала, особенно на плече и в месте ожога. Но не она заботила сейчас Дубравина. «Что же все—таки — произошло? Где товарищи? Что со мной? Неужели я у фаэтов? И один. Тогда где же они и каковы их намерения? Однажды перед ним промелькнуло какое—то беглое видение и скрылось, он это прекрасно помнит. Или это было в бреду?»
Мысли утомили, и силы оставили Дубравина. Он снова впал в полузабытье.
Вдруг космонавт вздрогнул. К его разгоряченному лбу прикоснулось что—то холодное. Он медленно открыл глаза и, чуть не вскрикнув от удивления, замер. Над ним склонилось почти человеческое лицо. Продолговатое, потрясающе бледное, изборожденное сотнями морщин, с острым носом и настороженными ушами, обрамленное клочками серых, как пакля, волос.
Дубравин лежал не шевелясь, затаив дыхание. Леденящий холодок закрадывался в душу. А голова незнакомца продолжала покачиваться на тонкой шее, вперил в космонавта неподвижный взгляд бесцветных, глубоко сидящих глаз.
«Так вот какие эти фаэты», — подумал Дубравин.
Но вот житель Цереры издал какой—то мелодичный звук и отошел. Высокий, худой, он был одет в странную голубую одежду, висевшую на нем мешком. Длинные руки болтались в свободных рукавах.
Дубравин посмотрел по сторонам. На низком столике, стоявшем возле ложа, он увидел блюдо с небольшими синеватыми плодами и прозрачный сосуд, наполненный бесцветной жидкостью.
«За мной ухаживают!» — у космонавта отлегло от сердца. И только сейчас он ощутил, что ему страшно хочется пить. Дубравин осторожно поднес сосуд ко рту и сделал небольшой глоток. Внутри приятно зажгло, голова закружилась, боли заметно утихли.
«Лекарство, очень сильное лекарство», — мелькнула у Дубравина мысль, и он забылся глубоким сном.
После этого у своего изголовья Дубравин не раз видел старого фаэта. Но однажды следом за ним в таком же голубом одеянии, только расшитом золотыми узорами, вошла бледнолицая девушка. Серые волосы ее были собраны в семь пучков, которые торчали на голове веером. Несмотря на бледность, угловатые черты лица казались привлекательными. «Ну и прическа!» — невольно удивился Дубравин. Несколько минут старик и девушка, изредка поглядывая на больного космонавта, о чем—то переговаривались между собой на певучем наречии. Потом они, не тревожа Дубравина, удалились.
Отныне за ним начала ухаживать фаэтянка. Старик больше не появлялся. Дубравин стал поправляться, быстро набираться сил. Фаэтянка регулярно навещала космонавта. Не раз он пытался заговорить с лей, но она останавливала его предостерегающим жестом. Однажды, словно поняв намерение Дубравина, фаэтянка показала на себя и полуспела:
— Ни—лия! — и, переждав немного, снова повторила: — Ни—лия!
— Понял! Ясно! — обрадовался Дубравин. — Тебя зовут Ни—лия, — и, повторяя движения девушки, ткнул пальцем себя в грудь. — Вася! Вася!
— Ва—си—я! — по—своему пропела фаэтянка и плавно закивала головой.
С этого дня они пытались разговаривать между собой.
Дубравин узнавал от Ни—лии новые для себя названия предметов и старался уловить тончайшие оттенки в незнакомых мелодичных словах. Он поставил своей целью овладеть секретом языка фаэтов, что еще можно было делать в его положении!
А беспокойство не проходило. Часто показывая наверх, космонавт приводил Ни—лию в большое смятение. Он пытался спросить фаэтянку о своих товарищах, возможности связи с ними, выхода на поверхность. Но она только в ужасе махала руками и закрывала глаза.
В одно из занятий языком фаэтов, которые Ни—лия охотно проводила с Дубравиным, они дошли до понятия «время». Узнав, сколько дней он пролежал в постели, космонавт был поражен.
— Ни—лия! Что ты говоришь! — с горечью воскликнул он. — Три месяца! О — о! Все пропало! Ты пойми, наш космический корабль, наверно, уже улетел на Землю.
Добрую половину того, что сказал Дубравин, Ни—лия не поняла, а со своими слабыми познаниями языка фаэтов он не смог выяснить, как на Церере счисляют время. Да и до этого ему сейчас было. Схватившись руками за голову Дубравин в отчаянии упал на подушку.
На следующий день Ни—лия принесла странный прибор, похожий на корону, и шкатулку, увитую множеством нитевидных проволочек.
— Ва—си—я! Я хочу помочь тебе хорошо запомнить наши слова.
— С помощью вот этого прибора?
— Да, да!
— Интересно!
— Надень корону на голову, — Ни—лия подала космонавту прибор и присоединила к нему несколько тонких проводников от шкатулки. — А теперь нажми любую кнопку. Фаэтянка показала, как это нужно сделать.
Дубравин надавил на одну из кнопок и чуточку опешил.
— Так… Вижу — море, темные волны, белую пену прибоя, камни, гальку, животных, похожих на тюленей, — приговаривал он восторженно. Одновременно слышу их названия! Что это такое? Звуковой фильмоскоп?
Ни—лия объяснила космонавту, что прибор правильно было бы назвать электропамятью, хотя токи, которыми он действует на мозг, не превышают и миллионной доли энергии, зажигающей самую маленькую лампочку.
— Примечательно то, что все предметы, которые покажет прибор, навсегда останутся в твоей памяти.
— Похоже на то, — не переставал удивляться Дубравин. — Море, волны, камни — на Церере? Ты почему—то никогда не говорила мне об этом.
Фаэтянка не ответила, будто не расслышала, о чем спросил космонавт.
— Только не переутомляй себя короной.
Миновала еще неделя. Дубравин мог уже подолгу сидеть в кресле и даже иногда двигался по каземату, как он называл комнату за ее низкие своды.
Занятия языком фаэтов не прекращались. В свою очередь Ни—лия заучила несколько русских слов. Между космонавтом и юной жительницей Цереры завязалась настоящая дружба.
— Вникай, а чего не поймешь — спрашивай, — объяснял Дубравин. — Мы прилетели с далекой Земли. Из цветущей страны. Называется она — Союзными Республиками. Наши люди построили самое справедливое общество, пользуются всеми благами природы и цивилизации. Они свободны, равноправны, их труд идет на общество, для народа, и в этом для них высшее счастье. В часы отдыха и молодые, и старые занимаются спортом, гуляют, посещают театры, музеи, читают книги.
В другие дни он рассказывал ей про межпланетную станцию и космический корабль «К. Э. Циолковский».
Ни—лия, постигая сказанное Дубравиным, покачивала головой. Изредка ее лицо омрачала печаль.
— А тебе разве нечего сказать о своей планете? — пытался вызвать фаэтянку на разговор Дубравин. — Отчего она такая мрачная, неприветливая? Где остальные фаэты? Почему на поверхности планеты все города разрушены?
Видно было, что Ни—лия хранит какую—то большую тайну и не решается посвятить в нее прилетевшего из космоса человека.
В одну из таких бесед Дубравин узнал от девушки такое, что буквально ошеломило его. Оказывается, в живых осталось только семнадцать фаэтов. Двое из них, самых старых и дряхлых, уже не в состоянии были ходить и покорно ожидали смерти. Старец, которого видел Дубравин, — это дед Ни—лии — Ми—дион, мудрый и добрый фаэт. У фаэтянки есть еще старший брат по крови. У него маленькие фаэты. Одна подруга погибшего фаэта тоже имеет малышей.
— История наша безрадостна и печальна, — заключила свой короткий рассказ Ни—лия. — Ми—дион как—нибудь все тебе объяснит. Он ждет твоего выздоровления.
— Почему осталось в живых так мало фаэтов? — спросил Дубравин у Ми—диона, когда тот опять появился в комнате и начал с ним беседовать.
— Несколько лет назад у нас возник мор. Страшная болезнь! За короткий срок она унесла в царство смерти более двухсот фаэтов. Против нее даже элексир жизни оказался бессильным. Последнюю тяжелую потерю мы испытали, когда большой метеорит разбил нашу подзорную башню с увеличительной трубой, а вместе с ними и станцию беспроволочной эфиросвязи. — Старец замолк, полузакрыв глаза. Тонкие пальцы его заметно дрожали. — Она была разрушена задолго до вашего появления. В подзорной башне, выходившей на поверхность планеты, погибли четыре моих внука по крови самые сильные, самые талантливые. Это несчастье отняло у нас все: радость жизни, надежду на будущее. Злосчастный случай! Он оборвал наши эфиропередачи, которые мы посылали в звездное пространство.
— Фа! Фа! Фа! — пропел Дубравин начало мелодии, которую он принял из космоса на «Комсомолии».
Ми—дион сразу изменился в лице, затряс длинными руками.
— Так вы… вы уловили наши позывные, — бессвязно, в сильном волнении лепетал он. — У — у — у! Прилетели по зову!
— Да, да! — обрадовано повторял Дубравин. — Теперь расскажите, что же все—таки случилось?
Глаза старца потухли, опять стали безжизненными.
— Потом, не сейчас, — отмахнулся он и расслабленными, неуверенными шагами пошел к дверям, беспрестанно покачивая головой.
Так росло число однообразных часов, проведенных Дубравиным в каземате. Вскоре он в сопровождении Ни—лии начал совершать прогулки по подземельям Цереры. Он открывал все новое и новое для себя. С изумлением осматривал космонавт сложнейшие технические сооружения, воздвигнутые в недрах планеты чуть ли не два тысячелетия тому назад.
Чтобы построить здесь, в глубине, все это, нужно многое знать. Фаэты, оказывается, далеко ушли в своем развитии. «Нет, это не дикари, а способные существа, — думал Дубравин. — Странно, из чего сделаны толстые стены подземелья? Как сказала Ни—лия, они — из особого сплава, очень прочные, твердые и гибкие. По—видимому, они способны выдерживать огромное давление. А энергетическое хозяйство! Это целый комплекс атомных и электрохимических установок с разными двигателями и механизмами».
Дубравин постепенно разбирался в принципе действия сложных установок. Работа их в большинстве своем была основана на знакомых физических законах, общих для всей Вселенной.
— Как вы управляетесь со всем этим? — поинтересовался Дубравин у Ни—лии, показывая на машины.
— Нас выручают саморегуляторы, крохотные, механические помощники. Они заменяют труд многих фаэтов, являются бдительными сторожами. Саморегуляторы поддерживают нужное тепло в помещениях, подают воду, очищают воздух, сигнализируют обо всем здесь происходящем. И не только тут. Это они известили о твоем приходе и о том, что ты пострадал от разряда, сорвавшегося с эфироантенны. Мы услышали твои сигналы по эфиру, хотели связаться с тобой, но неудачно: чуть не убили тебя.
Теперь Дубравин все вспомнил и понял.
— За все саморегуляторы, — продолжала Ни—лия, — мы благодарим предков. Они снабдили нас: умными машинами и запасами ядерного топлива.
— Как же вы рискнули спасать меня, не зная, кто я и зачем пришел к вам?
— Если бы ты не пострадай, мы, может, поколебались открыть тебе вход. А сам бы ты к нам не проник. Наши стены настолько крепки, что даже выдержали ужасную катастрофу, постигшую нашу планету.
— Какую катастрофу?! — встрепенулся Дубравин. — Ты не говорила о ней, я что—то не помню. Почему же ты не отвечаешь?
Космонавт сгорал от нетерпения узнать разгадку таинственной истории Цереры.
— Не могу, — тихо пропела фаэтянка. — Это слишком долгий рассказ, да многого я и не знаю. Ми—дион все скажет тебе, — и Ни—лия, тронув Дубравина за руку, повела его дальше.
— Вот наша плантация. Здесь мы получаем пищу.
Фаэтянка открыла дверь в узкое помещение, залитое теплым красноватым светом. Кусты, отливающие синевой, длинными рядами произрастали вдоль стен. На ветвях висело множество плодов, величиной с кулак, и цвели большие синие цветы.
— Это кусты жизни. Маленькие плоды едим сырыми. Со спелых снимаем кожуру, потом запекаем их. Получается то, что ты назвал хлебом. Тебе нравится наш хлеб, Ва—си—я?
— Очень! — похвалил Дубравин.
— Говорят, раньше эти кусты были небольшие, но после катастрофы они увеличились. Вероятно, на их рост повлияло уменьшение силы тяжести.
«Значит, и у нас на „Комсомолии“ это тоже является одной из причин усиленного роста растений», — подумал Дубравин.
Они вышли с плантации и направились дальше.
— Ни—лия! А мы не заплутаемся среди этих лабиринтов? Как ты находишь дорогу? Здесь столько всяких помещений, коридоров, переходов, этажей…
— О, нет! Обрати внимание на световые обозначения. А что находится за закрытыми дверями, легко узнать по висящим над ними таблицам.
— Интересно, куда ведет вот эта дверь с крестом и без таблицы?
— Там ужасные места! — с испугом произнесла фаэтянка. — Это соединительный тоннель с другим убежищем. Вскоре после катастрофы, неизвестно почему, в том убежище погибли все жившие в нем фаэты. Ми—дион говорит, что там до сих пор лежат горы трупов.
С минуту Дубравин и фаэтянка шли безмолвно по полутемному коридору.
Ни—лия привела его в машинное отделение. В нем тесно расположились сложные установки, напоминавшие небольшие синхрофазотроны.
— Установка для разгона атомов? — высказал предположение космонавт.
— Не угадал, — покачала головой Ни—лия. — Эти машины превращают одни минералы в другие.
— Уж не хочешь ли ты сказать, что тут можно переделывать железо в золото? — пошутил Дубравин.
— Не совсем так. С помощью этой машины мы превращаем камни в кислород, а вон той — в легкий водород. Соединяя кислород с водородом, получаем воду.
— И ее можно пить?
Фаэтянка нажала на одну из кнопок. Тут же с потолка начала быстро опускаться большая плита.
— Ай!.. — вскрикнула Ни—лия.
В одно мгновение Дубравин схватил ее за руку и рванул к себе. На то место, где только что стояла фаэтянка, грохнулась тяжелая плита.
Ни—лия, дрожа всем телом, благодарно взглянула на космонавта.
— Не та кнопка. Хотела напоить тебя. Ошиблась, — начала оправдываться она. — Ты спас меня, Ва—си—я. Никогда этого не забуду. Зу—лей! — протянула нежно фаэтянка.
Дубравин растерянно улыбался.
— Ну, что ты. Я просто… — он не находил слов, чтобы выразить свою мысль. — А как я должен благодарить вас, Ми—диона, тебя за то, что спасли меня, вылечили, — нашелся он наконец.
— Об этом не надо, — умоляюще протянула Ни—лия, взяв руку Дубравина в свои, благодарно пожала ее. Руки Ни—лии были холодны.
— Объясни, почему у тебя руки иногда бывают как ледышки?
— Фаэты принадлежат к числу полухладнокровных живых существ. Температура моего тела без вреда для здоровья может понижаться или повышаться в зависимости от теплоты окружающей среды.
— Вот такой холодной была у нас на Урале малахитница — Хозяйка Медной горы, — пошутил Дубравин и, улыбаясь, рассказал Ни—лии уральский сказ. Потом начал с увлечением описывать чудесную русскую природу с ее холодной снежной зимой, буйную в цветах весну, жаркое лето и золотую осень, полную замечательных даров щедрой земли.
Он рассказал о величии Уральских гор и красоте сибирской тайги, о морях и полноводных реках и о том, как люди подчиняют себе природу, преобразуют ее.
Фаэтянка внимательно слушала космонавта.
— Ты тоскуешь по Земле, — поняла она его. — Тебе очень хочется туда?
— Очень, Ни—лия!..
Глава восьмая
ИСТОРИЯ КАТАСТРОФЫ
В один из вечеров, если так можно назвать искусственные сумерки, вызываемые голубым неоновым — светом, в небольшом зале, задрапированном темным бархатом, собрались последние фаэты и их гость — пришелец с далекой Земли.
Все удобно расположились в глубоких мягких сидениях, похожих на раковины. Никто не решался нарушить торжественно — печальную тишину. Что скажет Ми—дион? Первое слово за ним, за самым мудрейшим. А он не спешил Откинувшись на спинку круглой раковины, Ми—дион как будто дремал. Лишь печальные тени изредка пробегали по его высохшему лицу.
Но вот он медленно покачал головой и, как бы угадывая желание Дубравина, проговорил:
— Далеко уносит ручей свои воды, но сегодня мне хочется вернуться к его истокам, в далекое прошлое, — так неторопливо, вполголоса повел рассказ Ми—дион, звучавший в его устах словно песня, тихая и скорбная. — Запаситесь, друзья, терпением. Мое повествование будет не только длинным, но и печальным.
Дубравин ловил каждое слово старца, старался перевести его точнее и мысленно представить все, о чем поведет он речь. Ведь открывается одна из величайших тайн Вселенной!
— В предалекие от нас времена, — продолжал Ми—дион, — пятой от Солнца планетой была обращавшаяся вокруг него Фаэтия. Правда, она слабее других обогревалась солнечными лучами, и все—таки Фаэтия из—за внутреннего тепла, выделявшегося ее горячим ядром, обладала довольно мягким климатом. Надо заметить, что горячее ядро являлось не только источником тепла, ускорившие развитие жизни на планете, но и оказалось очагом огромнейшей энергии, которую надо было кому—то обуздать или использовать. С другой стороны, ядро планеты в своей активной деятельности никогда не было устойчивым, а временами его энергия искала себе выхода, вырываясь на поверхность живым лучистым пламенем. Напоминая по форме эллипсоид, Фаэтия имела два огромных материка, из которых один был теплым, а другой огнедышащим. Вот, взгляните, — и Ми—дион показал рисунок, похожий на географическую — карту. — Тысячелетиями материки разделялись водами омывавших их океанов. На Айяватти, так назывался материк теплых широт, жизнь появилась раньше. Постепенно из простейших форм живых существ возникали более сложные. В борьбе с окружающей природой живые организмы приобретали полезные для них свойства, развивались и совершенствовались. Пришло такое время, когда на Айяватти среди животных выдвинулся тип сильных и разумных существ. Этому способствовал труд. То были наши далекие предки. Гладкокожие, они обладали нежным синеватым покровом, ходили на задних конечностях, имели длинные руки.
Шли века. Вначале на плотах, а позже на самоплавах фаэты начали переплывать океаны и пытаться проникнуть на другой — огненный материк, который они прозвали страшным именем Улейяма. Многие погибли, прежде чем достигли его. И немногие сумели вернуться обратно. Рассказы возвратившихся были разноречивы и ужасны. Но все это только еще больше распаляло любопытство и желание проникнуть в тайны второго полушария. Все новые и новые смельчаки пускались в путь к таинственному материку, покрытому огнедышащими горами. Озаряемый многоцветным сиянием, с голыми берегами, он походил на неприступную крепость. Из глубин материка иногда вырывался лучистый огонь, сжигавший кругом все живое.
Подавшись немного вперед, Дубравин слушал с напряженным вниманием.
— В отличие от Улейямы на Айяватти развился разнообразный животный и растительный мир. Среди низкорослых деревьев и кустарников, покрытых синими иглами и местами образовавших огромные заросли, обитали многочисленные животные. Рыбой изобиловали моря и реки. Обильны были урожаи плодоносящих растений. Хлебные плоды, масляные орехи, винные ягоды, голубое волокно — не перечислить всего, что произрастало на почве Фаэтии. Но еще богаче были ее недра. Легкие газы, жидкое топливо, горючие камни, благородные металлы, драгоценные самоцветы и редкие земли добывались в рудниках и шахтах предгорий. Фаэты беззаботно пользовались благами природы. Как все счастливые существа, они не задумывались над будущим. Ничто не сулило им несчастий. Войн на Фаэтии не было никогда. Правда, дух соперничества вызывал иногда споры и тяжбы, но и они были непродолжительны. Век за веком шло время. Двигалась вперед жизнь. Развивались живопись, скульптура, совершенствовались наука и техника. Росли поселения и города, увеличивалось население Айяватти.
Ми—дион сделал небольшую паузу.
— На Айяватти сложился культ подруги, так называют у нас женщин. Наши предки издревле поклонялись прекрасной богине Ай—е, олицетворявшей для них плодородие и любовь. Выше всего превозносилась красота подруг. Глубокой любовью и уважением окружались матери. С ранних лет в юных фаэтах воспитывались не только ловкость и отвага, но и нежная заботливость к подругам и матерям, готовность в любых обстоятельствах оберегать их и защищать. Ежегодно богине Ай—е посвящались два праздника — Весенних цветов и Осеннего плодородия. Праздновались они с большой торжественностью и великолепием. Во всех храмах в дни праздников чествовали подруг, ставших совершеннолетними и сочетавших в себе вместе с внешней прелестью и внутреннюю духовную чистоту.
Ми—дион встал, подошел к стене и потянул за толстый витой шпур.
Бесшумно раздвинулись складки тяжелой материи. И взору Дубравина открылась большая картина, написанная необычайно яркими красками странных расцветок и поражающая своей пестротой.
Изумрудно—зеленое небо светлело у горизонта и делалось совсем прозрачным над склонами гор. Приморская растительность была подобна россыпи драгоценных камней: то образовывала причудливые узоры, как у зеленого малахита, то синела лазуритом в аллеях деревьев, либо краснела агатами в зарослях кустарников. На равнине возвышался круглый храм, увенчанный множеством остроконечных башен. На широкой площади перед храмом, господствуя над всем окружающим, стояла величественная статуя богини, высеченной из красного александрита.
Но что такое? Дубравин от неожиданности вздрогнул.
Картина вдруг осветилась лучами восходящего янтарного солнца и ожила. Все, на ней начало менять свои цвета. На короне богини загорелись алые рубины и засверкали алмазы, а статуя, теряя свою малиновую окраску, сделалась сначала зеленоватой, а потом нежно—фиолетовой. От этого показалось, что растаяли все ее одежды, и богиня осталась стоять гордая, обнаженная, дивно красивая. Вся площадь заполнилась множеством танцующих фаэтов. Они образовали вокруг статуи огромный хоровод и в своих голубоватых одеждах походили на бурлящий поток воды.
— Ни—лия! Что происходит здесь? — шепотом, спросил ошеломленный Дубравин.
— Это праздник цветов. Видишь, как фаэты поклонялись богине Ай—е. В ее образе они обожествляли все прекрасное: весну, цветы, счастье.
— Отчего картина меняет цвета и на ней все движется?
— Она нарисована в три слоя оживающими красками, — объяснила фаэтянка. — Под действием света они поочередно открывают вид за видом. Верхний рисунок обесцвечивается и открывает второй, а он в свою очередь сменяется третьим. Когда обесцветится третий рисунок, картину нужно погрузить в темноту, чтобы краски химически восстановились.
Тяжелые складки материи сдвинулись, скрыв побледневшую картину. Отдохнувший Ми—дион продолжал свое повествование.
Все удобно расположились в глубоких мягких сидениях, похожих на раковины. Никто не решался нарушить торжественно — печальную тишину. Что скажет Ми—дион? Первое слово за ним, за самым мудрейшим. А он не спешил Откинувшись на спинку круглой раковины, Ми—дион как будто дремал. Лишь печальные тени изредка пробегали по его высохшему лицу.
Но вот он медленно покачал головой и, как бы угадывая желание Дубравина, проговорил:
— Далеко уносит ручей свои воды, но сегодня мне хочется вернуться к его истокам, в далекое прошлое, — так неторопливо, вполголоса повел рассказ Ми—дион, звучавший в его устах словно песня, тихая и скорбная. — Запаситесь, друзья, терпением. Мое повествование будет не только длинным, но и печальным.
Дубравин ловил каждое слово старца, старался перевести его точнее и мысленно представить все, о чем поведет он речь. Ведь открывается одна из величайших тайн Вселенной!
— В предалекие от нас времена, — продолжал Ми—дион, — пятой от Солнца планетой была обращавшаяся вокруг него Фаэтия. Правда, она слабее других обогревалась солнечными лучами, и все—таки Фаэтия из—за внутреннего тепла, выделявшегося ее горячим ядром, обладала довольно мягким климатом. Надо заметить, что горячее ядро являлось не только источником тепла, ускорившие развитие жизни на планете, но и оказалось очагом огромнейшей энергии, которую надо было кому—то обуздать или использовать. С другой стороны, ядро планеты в своей активной деятельности никогда не было устойчивым, а временами его энергия искала себе выхода, вырываясь на поверхность живым лучистым пламенем. Напоминая по форме эллипсоид, Фаэтия имела два огромных материка, из которых один был теплым, а другой огнедышащим. Вот, взгляните, — и Ми—дион показал рисунок, похожий на географическую — карту. — Тысячелетиями материки разделялись водами омывавших их океанов. На Айяватти, так назывался материк теплых широт, жизнь появилась раньше. Постепенно из простейших форм живых существ возникали более сложные. В борьбе с окружающей природой живые организмы приобретали полезные для них свойства, развивались и совершенствовались. Пришло такое время, когда на Айяватти среди животных выдвинулся тип сильных и разумных существ. Этому способствовал труд. То были наши далекие предки. Гладкокожие, они обладали нежным синеватым покровом, ходили на задних конечностях, имели длинные руки.
Шли века. Вначале на плотах, а позже на самоплавах фаэты начали переплывать океаны и пытаться проникнуть на другой — огненный материк, который они прозвали страшным именем Улейяма. Многие погибли, прежде чем достигли его. И немногие сумели вернуться обратно. Рассказы возвратившихся были разноречивы и ужасны. Но все это только еще больше распаляло любопытство и желание проникнуть в тайны второго полушария. Все новые и новые смельчаки пускались в путь к таинственному материку, покрытому огнедышащими горами. Озаряемый многоцветным сиянием, с голыми берегами, он походил на неприступную крепость. Из глубин материка иногда вырывался лучистый огонь, сжигавший кругом все живое.
Подавшись немного вперед, Дубравин слушал с напряженным вниманием.
— В отличие от Улейямы на Айяватти развился разнообразный животный и растительный мир. Среди низкорослых деревьев и кустарников, покрытых синими иглами и местами образовавших огромные заросли, обитали многочисленные животные. Рыбой изобиловали моря и реки. Обильны были урожаи плодоносящих растений. Хлебные плоды, масляные орехи, винные ягоды, голубое волокно — не перечислить всего, что произрастало на почве Фаэтии. Но еще богаче были ее недра. Легкие газы, жидкое топливо, горючие камни, благородные металлы, драгоценные самоцветы и редкие земли добывались в рудниках и шахтах предгорий. Фаэты беззаботно пользовались благами природы. Как все счастливые существа, они не задумывались над будущим. Ничто не сулило им несчастий. Войн на Фаэтии не было никогда. Правда, дух соперничества вызывал иногда споры и тяжбы, но и они были непродолжительны. Век за веком шло время. Двигалась вперед жизнь. Развивались живопись, скульптура, совершенствовались наука и техника. Росли поселения и города, увеличивалось население Айяватти.
Ми—дион сделал небольшую паузу.
— На Айяватти сложился культ подруги, так называют у нас женщин. Наши предки издревле поклонялись прекрасной богине Ай—е, олицетворявшей для них плодородие и любовь. Выше всего превозносилась красота подруг. Глубокой любовью и уважением окружались матери. С ранних лет в юных фаэтах воспитывались не только ловкость и отвага, но и нежная заботливость к подругам и матерям, готовность в любых обстоятельствах оберегать их и защищать. Ежегодно богине Ай—е посвящались два праздника — Весенних цветов и Осеннего плодородия. Праздновались они с большой торжественностью и великолепием. Во всех храмах в дни праздников чествовали подруг, ставших совершеннолетними и сочетавших в себе вместе с внешней прелестью и внутреннюю духовную чистоту.
Ми—дион встал, подошел к стене и потянул за толстый витой шпур.
Бесшумно раздвинулись складки тяжелой материи. И взору Дубравина открылась большая картина, написанная необычайно яркими красками странных расцветок и поражающая своей пестротой.
Изумрудно—зеленое небо светлело у горизонта и делалось совсем прозрачным над склонами гор. Приморская растительность была подобна россыпи драгоценных камней: то образовывала причудливые узоры, как у зеленого малахита, то синела лазуритом в аллеях деревьев, либо краснела агатами в зарослях кустарников. На равнине возвышался круглый храм, увенчанный множеством остроконечных башен. На широкой площади перед храмом, господствуя над всем окружающим, стояла величественная статуя богини, высеченной из красного александрита.
Но что такое? Дубравин от неожиданности вздрогнул.
Картина вдруг осветилась лучами восходящего янтарного солнца и ожила. Все, на ней начало менять свои цвета. На короне богини загорелись алые рубины и засверкали алмазы, а статуя, теряя свою малиновую окраску, сделалась сначала зеленоватой, а потом нежно—фиолетовой. От этого показалось, что растаяли все ее одежды, и богиня осталась стоять гордая, обнаженная, дивно красивая. Вся площадь заполнилась множеством танцующих фаэтов. Они образовали вокруг статуи огромный хоровод и в своих голубоватых одеждах походили на бурлящий поток воды.
— Ни—лия! Что происходит здесь? — шепотом, спросил ошеломленный Дубравин.
— Это праздник цветов. Видишь, как фаэты поклонялись богине Ай—е. В ее образе они обожествляли все прекрасное: весну, цветы, счастье.
— Отчего картина меняет цвета и на ней все движется?
— Она нарисована в три слоя оживающими красками, — объяснила фаэтянка. — Под действием света они поочередно открывают вид за видом. Верхний рисунок обесцвечивается и открывает второй, а он в свою очередь сменяется третьим. Когда обесцветится третий рисунок, картину нужно погрузить в темноту, чтобы краски химически восстановились.
Тяжелые складки материи сдвинулись, скрыв побледневшую картину. Отдохнувший Ми—дион продолжал свое повествование.