Страница:
Брежнев встал во весь рост и заулыбался встречавшим его немцам. Потом довольный сказал Фалину:
– Ну, спасибо, будет хоть что-то незаорганизованное вспомнить. А то скачешь с одного мероприятия на другое, как заводной.
Когда приехали, начальник «девятки» генерал Антонов бросился к послу:
– Куда ты смотрел? Ведь любой мог снять Леонида Ильича с первого выстрела, когда он стоял в машине.
– Не открыли бы крышу, – ответил Фалин, – сиганул бы наш генсек в дверь…
Генри Киссинджеру Леонид Ильич сказал, что хотел бы посетить Америку вместе с семьей. Он говорил об Америке, по словам Киссинджера, «со смешанным чувством благоговейного трепета и неуверенности». Ради успешной поездки Брежнев был готов пожертвовать совсем уже нелепыми догмами и преодолеть сопротивление аппарата.
За год до поездки Леонида Ильича за океан, 3 августа 1972 года, был принят позорный указ президиума Верховного Совета, который сильно подорвал репутацию Советского Союза – «О возмещении гражданами СССР, выезжающими на постоянное место жительства за границу, государственных затрат на обучение». В развитие закона в тот же день выпустили постановление Совета Министров и инструкцию, которой следовало руководствоваться чиновникам.
Через месяц, 7 сентября 1972 года, в Москве на Старой площади секретариат ЦК КПСС рассматривал короткую записку двух отделов ЦК (международного и пропаганды) и КГБ «О плане основных пропагандистских и контрпропагандистских мероприятий в связи с очередной антисоветской кампанией международного сионизма».
Записку подписали исполнявший обязанности руководителя отдела пропаганды ЦК Александр Николаевич Яковлев, первый заместитель заведующего международным отделом Елизар Ильич Кусков (он сменил Виталия Корионова) и заместитель председателя КГБ генерал-майор Ардальон Николаевич Малыгин, выходец из партийного аппарата.
Председательствовал на секретариате Суслов. Заседание было рядовое, так что присутствовали еще всего двое секретарей ЦК – Кулаков, занимавшийся сельским хозяйством, и Демичев, который курировал идеологические отделы.
Речь шла о только что принятом решении брать плату с уезжавших из страны на постоянное место жительства – за полученное ими в Советском Союзе высшее образование. Это было направлено против евреев, потому что советских людей выпускали практически только в Израиль. Выкуп за право эмигрировать был делом невиданным – такое придумали только в нацистской Германии (в те годы, когда евреям еще разрешали уезжать). Немецкие евреи должны были заплатить эмиграционный налог – двадцать пять процентов от стоимости всего имущества. Советское правительство предпочло установить твердые ставки. В инструкции, утвержденной Советом министров, говорилось, что выпускник Московского государственного университета, навсегда уезжающий за границу, должен заплатить двенадцать тысяч двести рублей. По тем временам это были огромные деньги – средняя зарплата в стране составляла примерно сто пятьдесят рублей.
Советское руководство предполагало, что в мире возникнет скандал, поэтому партаппарату и КГБ поручили подготовить пропагандистскую кампанию. Авторы записки предлагали опубликовать в газете «Известия» указ президиума Верховного Совета «О возмещении гражданами СССР, выезжающими на постоянное жительство за границу, государственных затрат на обучение». Суслов распорядился опубликовать указ не в «Известиях», а в служебном издании «Ведомости Верховного Совета СССР», чтобы не привлекать внимания широкой публики.
Авторы записки считали необходимым провести в Агентстве печати «Новости» пресс-конференцию министра высшего и среднего специального образования Вячеслава Петровича Елютина для советских и иностранных журналистов. Министр должен был объяснить, как дорого стоит образование в Советском Союзе. Причем министру и руководителям АПН предписывалось «в двухдневный срок представить в ЦК план проведения пресс-конференции».
Суслов велел пресс-конференцию отменить. Он вообще не хотел напоминать советским людям о том, что кто-то желает покинуть социалистическую родину.
А вот Министерству иностранных дел поручили «подготовить и направить соответствующие указания совпослам и советским представителям в международных организациях. Совпослам в случае необходимости информировать друзей».
Мечта сбывается: маршальские звезды
– Ну, спасибо, будет хоть что-то незаорганизованное вспомнить. А то скачешь с одного мероприятия на другое, как заводной.
Когда приехали, начальник «девятки» генерал Антонов бросился к послу:
– Куда ты смотрел? Ведь любой мог снять Леонида Ильича с первого выстрела, когда он стоял в машине.
– Не открыли бы крышу, – ответил Фалин, – сиганул бы наш генсек в дверь…
Генри Киссинджеру Леонид Ильич сказал, что хотел бы посетить Америку вместе с семьей. Он говорил об Америке, по словам Киссинджера, «со смешанным чувством благоговейного трепета и неуверенности». Ради успешной поездки Брежнев был готов пожертвовать совсем уже нелепыми догмами и преодолеть сопротивление аппарата.
За год до поездки Леонида Ильича за океан, 3 августа 1972 года, был принят позорный указ президиума Верховного Совета, который сильно подорвал репутацию Советского Союза – «О возмещении гражданами СССР, выезжающими на постоянное место жительства за границу, государственных затрат на обучение». В развитие закона в тот же день выпустили постановление Совета Министров и инструкцию, которой следовало руководствоваться чиновникам.
Через месяц, 7 сентября 1972 года, в Москве на Старой площади секретариат ЦК КПСС рассматривал короткую записку двух отделов ЦК (международного и пропаганды) и КГБ «О плане основных пропагандистских и контрпропагандистских мероприятий в связи с очередной антисоветской кампанией международного сионизма».
Записку подписали исполнявший обязанности руководителя отдела пропаганды ЦК Александр Николаевич Яковлев, первый заместитель заведующего международным отделом Елизар Ильич Кусков (он сменил Виталия Корионова) и заместитель председателя КГБ генерал-майор Ардальон Николаевич Малыгин, выходец из партийного аппарата.
Председательствовал на секретариате Суслов. Заседание было рядовое, так что присутствовали еще всего двое секретарей ЦК – Кулаков, занимавшийся сельским хозяйством, и Демичев, который курировал идеологические отделы.
Речь шла о только что принятом решении брать плату с уезжавших из страны на постоянное место жительства – за полученное ими в Советском Союзе высшее образование. Это было направлено против евреев, потому что советских людей выпускали практически только в Израиль. Выкуп за право эмигрировать был делом невиданным – такое придумали только в нацистской Германии (в те годы, когда евреям еще разрешали уезжать). Немецкие евреи должны были заплатить эмиграционный налог – двадцать пять процентов от стоимости всего имущества. Советское правительство предпочло установить твердые ставки. В инструкции, утвержденной Советом министров, говорилось, что выпускник Московского государственного университета, навсегда уезжающий за границу, должен заплатить двенадцать тысяч двести рублей. По тем временам это были огромные деньги – средняя зарплата в стране составляла примерно сто пятьдесят рублей.
Советское руководство предполагало, что в мире возникнет скандал, поэтому партаппарату и КГБ поручили подготовить пропагандистскую кампанию. Авторы записки предлагали опубликовать в газете «Известия» указ президиума Верховного Совета «О возмещении гражданами СССР, выезжающими на постоянное жительство за границу, государственных затрат на обучение». Суслов распорядился опубликовать указ не в «Известиях», а в служебном издании «Ведомости Верховного Совета СССР», чтобы не привлекать внимания широкой публики.
Авторы записки считали необходимым провести в Агентстве печати «Новости» пресс-конференцию министра высшего и среднего специального образования Вячеслава Петровича Елютина для советских и иностранных журналистов. Министр должен был объяснить, как дорого стоит образование в Советском Союзе. Причем министру и руководителям АПН предписывалось «в двухдневный срок представить в ЦК план проведения пресс-конференции».
Суслов велел пресс-конференцию отменить. Он вообще не хотел напоминать советским людям о том, что кто-то желает покинуть социалистическую родину.
А вот Министерству иностранных дел поручили «подготовить и направить соответствующие указания совпослам и советским представителям в международных организациях. Совпослам в случае необходимости информировать друзей».
«Друзьями» дипломаты и разведчики именовали руководителей иностранных компартий. Некоторые из них не разделяли антисемитизма советских товарищей, и с ними приходилось «вести разъяснительную работу».
И, наконец, Суслов, Кулаков и Демичев согласились с «планом основных пропагандистских и контрпропагандистских мероприятий в связи с очередной антисоветской кампанией международного сионизма, представленным Отделами ЦК КПСС и КГБ при Совете министров СССР».
Согласно плану, подписанному заведующим сектором идеологического сотрудничества отдела пропаганды Борисом Александровским, главная задача возлагалась на Агентство печати «Новости», которое работало на заграницу. АПН предписывалось «активизировать разоблачение человеконенавистнического характера сионизма и политики Израиля, акцентируя при этом внимание на обличении расизма и агрессивных устремлений сионизма». Другим советским средствам массовой информации следовало делать то же самое, но в меньших масштабах.
КГБ поручалась борьба с вражескими вылазками и «еврейскими националистами в стране». «Сионистами» ведал один из отделов Пятого управления. Андропов создал внутри управления восьмой отдел, которому передали задачу «выявления и пресечения акций идеологической диверсии подрывных сионистских центров». Этот отдел начальник Пятого управления КГБ курировал лично.
Вообще говоря, сионизм – это движение среди евреев за возвращение на землю предков, в Палестину, и создание там собственного государства. В советском же обиходе тех лет сионизм обозначал совсем другое – то, что нацисты называли «мировым еврейством».
Параллели эти не остались незамеченными в странах Запада. Реакция мировой общественности на указ была крайне отрицательной. Самым сильным ответом на введенный в Советском Союзе налог за выезд из страны лиц с высшим образованием стала знаменитая «поправка Джексона-Вэника».
В Соединенных Штатах уже был подготовлен проект закона, предоставлявший Советскому Союзу режим наибольшего благоприятствования в торговле. Президент Никсон был готов развивать отношения с Москвой. Но влиятельный сенатор Генри Джексон предложил поправку к закону, которая ставила предоставление этого режима в зависимость от отмены налога и предоставления советским гражданам права свободно покидать свою страну (в нижней палате такую же поправку внес конгрессмен Вэник).
20 марта 1973 года на заседании политбюро Брежнев не мог сдержать своего недовольства. Он не хотел, чтобы история с указом сорвала ему поездку в Соединенные Штаты:
– Разгорелась истерия вокруг так называемого образовательного налога на лиц, выезжающих за границу. Я много думал, как быть. На прошлом заседании политбюро мы условились, что товарищ Андропов примет соответствующие меры. Я сказал тогда – приостановить взимание налогов. Не отменяя закона, отпустить партию из пятисот евреев, которые никакого отношения ни к секретности работы, ни к партийным учреждениям не имеют. Но я стал проверять, душа моя беспокойная. Думаю, спрошу товарища Щелокова. А он ответил, что ему о решении заморозить взимание налога ничего не известно. Щелоков не виноват – он не был на политбюро. Звоню Юрию Владимировичу: как же так? Юрий Владимирович говорит: я разговаривал с замом Щелокова. Значит, заместитель ему не передал. Звоню товарищу Громыко, прошу проверить по консульствам. Оказывается, до сих пор взимают плату…
– Это было до вашего указания, – оправдывался Андропов.
– Мы говорим об этом с прошлого года, – отрезал Брежнев. – Указания не выполняются. Меня это беспокоит. Я не ставлю вопроса об отмене закона, а если хотите, и этот вопрос можно было поставить. Будем ли мы зарабатывать деньги на этом деле, или проводить намеченную политику в отношении Соединенных Штатов? Джексон уже внес свою поправку. Джексон нас опередил. Вот я и думаю, что тогда стоит наша работа, если так оборачивается дело? Ничего!
Андропов попросил слова:
– За последнее ваше указание, которое было дано на прошлом политбюро, я несу ответственность. По моей вине мы задержали на шесть дней исполнение вашего указания, это просто неповоротливость нашего аппарата. В субботу вы мне позвонили, в субботу мы связались с товарищем Щелоковым.
– Я в субботу и в воскресенье и так на воздух не выходил, – прервал его Брежнев, – а еще пришлось заниматься этим вопросом. Юрий Владимирович, извините! Киссинджер приходит к Добрынину и говорит, помогите как-нибудь, Никсон работает с сенаторами, но не может пробить закон о предоставлении нам режима наибольшего благоприятствования. Зачем нам это нужно?
Председатель КГБ не хотел сдаваться:
– Леонид Ильич, я хочу попросить вас рассмотреть и другой вопрос. Вот сидит товарищ Громыко, он знает – англичане в свое время внесли в ЮНЕСКО предложение о предотвращении утечки мозгов. Мы сейчас выпускаем и стариков, и детей, и взрослых. Едут врачи, инженеры и так далее. Начинают и от академиков поступать заявления. Я вам представил список.
– Никаких академиков, – ответил Брежнев, – отберите пятьсот человек и отправьте.
– Я не слышал, чтобы какие-то академики уезжали, – заметил Косыгин, который недолюбливал Андропова.
Брежнев продолжал рассуждать:
– Я себе задаю вопрос – разве у нас цыган больше, чем евреев? Или у нас есть закон, преследующий евреев? А почему не дать им маленький театрик на пятьсот мест, эстрадный еврейский, который работает под нашей цензурой, и репертуар под нашим надзором? А что если открыть школу? Наши дети даже в Англии учатся. Сын Мжаванадзе воспитывается в Англии. Я так рассуждаю: открыли в Москве одну школу, называется еврейская. Программа вся та же, как и в других школах. Но в ней национальный язык, еврейский, преподается. А что если разрешить еврейскую еженедельную газету? Я это говорю свободно, потому что я еще не поднял руки за то, что говорю. Я просто пока рассуждаю… в принципе. Товарищи понимают это?
Все согласно закивали.
– Давайте примем предложения, – сказал Косыгин.
– Не надо давать письменных указаний, – предупредил Брежнев. – Надо вызвать работников и сказать им. Причем это не каждый может понять. Еще могут разболтать, что это только тактические шаги…
Под давлением Брежнева советские руководители пошли на попятный: в апреле 1973 года сообщили американцам, что действие указа о налоге приостановлено, а затем его и вовсе отменили. Более того, по секретным каналам Вашингтону обещали, что будут ежегодно выпускать не меньше тридцати пяти тысяч евреев, желающих эмигрировать в Израиль. Видя, что дело плохо, увеличили цифру до сорока пяти тысяч.
Государственный секретарь Генри Киссинджер пытался спасти закон о предоставлении Советскому Союзу режима наибольшего благоприятствования в торговле, но его разговоры с сенаторами были безуспешны. Возмущение советской политикой была настолько велико, что летом 1974 года законопроект о торговле был утвержден с поправкой сенатора Джексона. 3 января 1975 года президент Джеральд Форд, сменивший в Белом доме Никсона, подписал закон, и он вошел в силу. Поправка Джексона-Вэника действует и по сей день…
Леонида Ильича Брежнева накануне поездки в Соединенные Штаты терзали те же мысли, что и Хрущева в свое время: отнесутся ли к нему как к равному в этой цитадели капитализма? И что скажут на родине, когда на экранах телевизоров увидят его в компании с империалистами?
В конце апреля 1973 года Брежнев выступал на пленуме ЦК с докладом «О международном положении и внешней политике КПСС». Это было перед поездкой на переговоры с Никсоном. Брежневу нужна была поддержка, и он получил ее. Министр обороны Гречко сказал:
– Леонид Ильич, в своей трудной и ответственной работе помни, что мы с тобой, что ты опираешься на плечи народа, нашей партии и Советской армии!
Эти слова исключали сомнения в верности курса Брежнева.
16 июня Брежнев прилетел в Вашингтон. В здании советского посольства дал большой обед. Продукты и спиртное были доставлены спецсамолетом из Москвы.
22 июня после обеда в советском посольстве Брежнева повезли в Сан-Клемент – загородную резиденцию Никсона. Поскольку Леонид Ильич захотел расположиться поближе к американскому президенту, то его поселили в коттедже, в котором обычно жила дочь Никсона.
На встрече с президентом в узком составе Брежнев обрушился на китайцев. Киссинджер записал его слова. Китайцы, по мнению Брежнева, вероломны и умело скрывают свои истинные цели. «Культурная революция» – пример морального вырождения. Какие же это руководители, возмущался Брежнев, если они подавляют свой народ и в то же время пропагандируют свои идеи по всему миру? Брежнев намекнул, что, по мнению советских врачей, Мао Цзэдун страдает психическим заболеванием.
Цель этого монолога состояла в том, чтобы предостеречь Соединные Штаты от сотрудничества с Китаем в военной сфере.
Во время ужина с Никсоном, на котором больше никого не было и во время которого была выпита заботливо припасенная американским президентом бутылка охлажденной «Столичной», Брежнев сетовал на то, как трудно ему убеждать коллег по руководству – особенно Подгорного и Косыгина, в необходимости разоружения и установления хороших отношений с Соединенными Штатами.
Эти слова могли быть как проявлением искренности, желанием объяснить ситуацию в Кремле, так и своего рода игрой: я-то обеими руками «за», но не я один решаю…
Вечером Никсон устроил прием на свежем воздухе для гостей из Голливуда. Среди гостей присутствовал будущий президент Рональд Рейган, а тогда губернатор штата Калифорния. Но Брежнев сосредоточил внимание на другом актере – Чаке О\'Конноре, которого знал по ковбойским фильмам.
Во время застолья Никсон произнес сентиментальный тост об ответственности обоих руководителей за благополучие детей во всем мире – ответственности, которую они с Брежневым оба глубоко осознают, поскольку любят собственных детей. Растроганный Брежнев подошел к Никсону и обнял его.
После ужина Никсон и Брежнев задержались. Переводил посол Добрынин. Брежнев налегал на виски, отказываясь от содовой, чтобы «не портить водой» хороший напиток.
Генеральный, по словам Добрынина, быстро захмелел. Он вновь стал жаловаться, как ему трудно, потому что приходится выслушивать «всякие глупости» членов политбюро и учитывать их мнение. Он даже сказал, что Косыгин и Подгорный копают под него и ему приходится быть начеку.
Никсон чувствовал себя не в своей тарелке. Под конец Никсон и Добрынин отвели Брежнева в его комнату. На следующий день Леонид Ильич спросил посла:
– Анатолий, много я наговорил вчера лишнего?
Посол Добрынин дипломатично ответил, что переводил отнюдь не все.
– Это ты правильно сделал, – согласился Брежнев. – Черт меня попутал с этим виски, я к нему не привык и не рассчитал свою дозу.
В последний день визита Брежнев долго спал днем и вошел в стадию бодрствования, когда американцы отправились отдыхать. В десять вечера Киссинджеру позвонили сотрудники секретной службы: Брежнев настаивает на немедленной встрече с Никсоном. Но президент уже спал. Киссинджер просил передать советской стороне, что он должен увидеться с президентом и тогда станет ясно, состоится ли незапланированная встреча.
Киссинджер все-таки разбудил Никсона. Президент, который лег спать в состоянии легкого опьянения, сразу протрезвел и насторожился:
– Чего они хотят?
– Не знаю, – ответил Киссинджер, – но боюсь, нам не обойтись без заседания.
Никсон приказал слуге разжечь камин в комнате с окнами, выходящими на океан. Киссинджер связался с Громыко. Тот сообщил, что Леонид Ильич хотел бы обсудить ближневосточные дела. Киссинджер холодно ответил, что сообщит, когда президент будет готов.
Они встретились без пятнадцати одиннадцать вечера.
Брежнев предложил заключить между двумя странами тайное соглашение об урегулировании конфликта на Ближнем Востоке. Но Никсон и Киссинджер пришли к выводу, что соглашение выгодно только арабским странам, и вежливо отклонили предложение. Брежнев не обиделся. На следующий день, прощаясь, он сказал Никсону, что уезжает с хорошим чувством.
В марте 1974 года Киссинджер вновь прилетел в Москву. Он был назначен государственным секретарем – через тридцать пять лет после того, как он приехал в Соединенные Штаты, спасаясь от преследований в нацистской Германии. Юный Киссинджер работал на фабрике, изготовлявшей кисточки для бритья, служил рядовым в американской армии.
Переговоры проходили в кабинете Брежнева.
«Брежнев был бодр и весел, – вспоминал Киссинджер. – У него появилось несколько новых игрушек.
Перед ним стояла какая-то куполообразная медная штука. Когда с нее сняли верхушку, внутри оказалось шесть медных предметов, похожих на патроны. Я спросил, не модель ли это советской баллистической ракеты с разделяющимися головными частями и могу ли я сообщить, что у каждой такой советской ракеты имется шесть боеголовок.
Брежнев, которого это чрезвычайно развеселило, снял крышку с одного из патронов, показав внутри шесть сигарет…
Двумя другими игрушками были французские наручные часы, в которых был виден внутренний механизм, и судовые часы, которые Брежнев заставлял отбивать время в наиболее ответственные, по его мнению, моменты».
Во время очередного приезда американцев Сонненфелд, советник Кисинджера, похвалился своими швейцарскими часами. Это было неосмотрительно. Брежнев, закрыв свои часы рукой, предложил Сонненфелду поменяться. Тот заколебался, но решил, что у генерального секретаря должны быть очень дорогие часы. И промахнулся. Брежнев вручил ему обычные часы советского производства в стальном корпусе.
Советские руководители поддерживали Никсона до конца, несмотря на «уотергейтское дело».
Летом 1972 года Ричард Никсон и его люди решили установить подслушивающие устройства в штаб-квартире демократической партии, чтобы узнать стратегию своих соперников на приближающихся президентских выборах. Им не повезло. Непосредственные участники этой операции были арестованы, и постепенно следствие добралось до Белого дома.
Никсона обвинили в том, что он пытался скрыть криминальные действия своих помощников, злоупотреблял президентской властью, проявлял неуважение к конгрессу и судьям.
Открытием стал тот факт, что президент Никсон тайно записывал на магнитофонную пленку все разговоры, которые он вел со своими помощниками и министрами у себя в Белом доме. На самом деле еще до Никсона разговоры записывали президенты Джон Кеннеди и Линдон Джонсон, но они сами управляли кнопкой магнитофона и записывали только то, что хотели. При Никсоне записывалось все. Магнитофон включался автоматически, едва кто-то начинал говорить.
Никсон сделал это для того, чтобы никто из его сотрудников не мог потом отречься от своих слов. Но эта предосторожность ему дорого обошлась, когда были обнародованы его собственные откровенные высказывания.
Громыко, побывав в апреле 1974 года в Вашингтоне, сказал Никсону:
– Советское руководство в высшей степени одобряет, что вы верны вашему внешнеполитическому курсу, несмотря на известные трудности, в которые я не хочу вдаваться. И как человеком мы восхищаемся вами.
В Москве Брежнев принял американского посла Уолтера Стессела и выразил удивление, как это в Соединенных Штатах дошли до того, что президенту предъявляются претензии по поводу неуплаты налогов. Леонид Ильич добавил:
– Я уважаю вашего президента за то, что он дает отпор противникам.
27 июня Брежнев приехал встретить Никсона в аэропорт Внуково, чего не сделал в прошлый приезд президента.
«Тройка – Брежнев, Косыгин и Подгорный, – отметили наблюдательные американцы, – все еще выступала вместе, хотя заметно, что Брежнев меньше прибегает к форме коллективного руководства, чем это было два года назад. Теперь он играл главную роль в дискуссиях, проявлял самостоятельность и проницательность, особенно когда речь заходила о военных делах».
Даже самые большие интеллектуалы на государственной службе внимательно следят за тем, чтобы их не обошли в вопросе статуса. Генри Киссинджер в роли государственного секретаря во время поездки в Москву в 1974 году настаивал на том, что именно он, а не руководитель президентского аппарата Александр Хейг, имеет право расположиться в ближайшей к президентской спальне.
И, наконец, Суслов, Кулаков и Демичев согласились с «планом основных пропагандистских и контрпропагандистских мероприятий в связи с очередной антисоветской кампанией международного сионизма, представленным Отделами ЦК КПСС и КГБ при Совете министров СССР».
Согласно плану, подписанному заведующим сектором идеологического сотрудничества отдела пропаганды Борисом Александровским, главная задача возлагалась на Агентство печати «Новости», которое работало на заграницу. АПН предписывалось «активизировать разоблачение человеконенавистнического характера сионизма и политики Израиля, акцентируя при этом внимание на обличении расизма и агрессивных устремлений сионизма». Другим советским средствам массовой информации следовало делать то же самое, но в меньших масштабах.
КГБ поручалась борьба с вражескими вылазками и «еврейскими националистами в стране». «Сионистами» ведал один из отделов Пятого управления. Андропов создал внутри управления восьмой отдел, которому передали задачу «выявления и пресечения акций идеологической диверсии подрывных сионистских центров». Этот отдел начальник Пятого управления КГБ курировал лично.
Вообще говоря, сионизм – это движение среди евреев за возвращение на землю предков, в Палестину, и создание там собственного государства. В советском же обиходе тех лет сионизм обозначал совсем другое – то, что нацисты называли «мировым еврейством».
Параллели эти не остались незамеченными в странах Запада. Реакция мировой общественности на указ была крайне отрицательной. Самым сильным ответом на введенный в Советском Союзе налог за выезд из страны лиц с высшим образованием стала знаменитая «поправка Джексона-Вэника».
В Соединенных Штатах уже был подготовлен проект закона, предоставлявший Советскому Союзу режим наибольшего благоприятствования в торговле. Президент Никсон был готов развивать отношения с Москвой. Но влиятельный сенатор Генри Джексон предложил поправку к закону, которая ставила предоставление этого режима в зависимость от отмены налога и предоставления советским гражданам права свободно покидать свою страну (в нижней палате такую же поправку внес конгрессмен Вэник).
20 марта 1973 года на заседании политбюро Брежнев не мог сдержать своего недовольства. Он не хотел, чтобы история с указом сорвала ему поездку в Соединенные Штаты:
– Разгорелась истерия вокруг так называемого образовательного налога на лиц, выезжающих за границу. Я много думал, как быть. На прошлом заседании политбюро мы условились, что товарищ Андропов примет соответствующие меры. Я сказал тогда – приостановить взимание налогов. Не отменяя закона, отпустить партию из пятисот евреев, которые никакого отношения ни к секретности работы, ни к партийным учреждениям не имеют. Но я стал проверять, душа моя беспокойная. Думаю, спрошу товарища Щелокова. А он ответил, что ему о решении заморозить взимание налога ничего не известно. Щелоков не виноват – он не был на политбюро. Звоню Юрию Владимировичу: как же так? Юрий Владимирович говорит: я разговаривал с замом Щелокова. Значит, заместитель ему не передал. Звоню товарищу Громыко, прошу проверить по консульствам. Оказывается, до сих пор взимают плату…
– Это было до вашего указания, – оправдывался Андропов.
– Мы говорим об этом с прошлого года, – отрезал Брежнев. – Указания не выполняются. Меня это беспокоит. Я не ставлю вопроса об отмене закона, а если хотите, и этот вопрос можно было поставить. Будем ли мы зарабатывать деньги на этом деле, или проводить намеченную политику в отношении Соединенных Штатов? Джексон уже внес свою поправку. Джексон нас опередил. Вот я и думаю, что тогда стоит наша работа, если так оборачивается дело? Ничего!
Андропов попросил слова:
– За последнее ваше указание, которое было дано на прошлом политбюро, я несу ответственность. По моей вине мы задержали на шесть дней исполнение вашего указания, это просто неповоротливость нашего аппарата. В субботу вы мне позвонили, в субботу мы связались с товарищем Щелоковым.
– Я в субботу и в воскресенье и так на воздух не выходил, – прервал его Брежнев, – а еще пришлось заниматься этим вопросом. Юрий Владимирович, извините! Киссинджер приходит к Добрынину и говорит, помогите как-нибудь, Никсон работает с сенаторами, но не может пробить закон о предоставлении нам режима наибольшего благоприятствования. Зачем нам это нужно?
Председатель КГБ не хотел сдаваться:
– Леонид Ильич, я хочу попросить вас рассмотреть и другой вопрос. Вот сидит товарищ Громыко, он знает – англичане в свое время внесли в ЮНЕСКО предложение о предотвращении утечки мозгов. Мы сейчас выпускаем и стариков, и детей, и взрослых. Едут врачи, инженеры и так далее. Начинают и от академиков поступать заявления. Я вам представил список.
– Никаких академиков, – ответил Брежнев, – отберите пятьсот человек и отправьте.
– Я не слышал, чтобы какие-то академики уезжали, – заметил Косыгин, который недолюбливал Андропова.
Брежнев продолжал рассуждать:
– Я себе задаю вопрос – разве у нас цыган больше, чем евреев? Или у нас есть закон, преследующий евреев? А почему не дать им маленький театрик на пятьсот мест, эстрадный еврейский, который работает под нашей цензурой, и репертуар под нашим надзором? А что если открыть школу? Наши дети даже в Англии учатся. Сын Мжаванадзе воспитывается в Англии. Я так рассуждаю: открыли в Москве одну школу, называется еврейская. Программа вся та же, как и в других школах. Но в ней национальный язык, еврейский, преподается. А что если разрешить еврейскую еженедельную газету? Я это говорю свободно, потому что я еще не поднял руки за то, что говорю. Я просто пока рассуждаю… в принципе. Товарищи понимают это?
Все согласно закивали.
– Давайте примем предложения, – сказал Косыгин.
– Не надо давать письменных указаний, – предупредил Брежнев. – Надо вызвать работников и сказать им. Причем это не каждый может понять. Еще могут разболтать, что это только тактические шаги…
Под давлением Брежнева советские руководители пошли на попятный: в апреле 1973 года сообщили американцам, что действие указа о налоге приостановлено, а затем его и вовсе отменили. Более того, по секретным каналам Вашингтону обещали, что будут ежегодно выпускать не меньше тридцати пяти тысяч евреев, желающих эмигрировать в Израиль. Видя, что дело плохо, увеличили цифру до сорока пяти тысяч.
Государственный секретарь Генри Киссинджер пытался спасти закон о предоставлении Советскому Союзу режима наибольшего благоприятствования в торговле, но его разговоры с сенаторами были безуспешны. Возмущение советской политикой была настолько велико, что летом 1974 года законопроект о торговле был утвержден с поправкой сенатора Джексона. 3 января 1975 года президент Джеральд Форд, сменивший в Белом доме Никсона, подписал закон, и он вошел в силу. Поправка Джексона-Вэника действует и по сей день…
Леонида Ильича Брежнева накануне поездки в Соединенные Штаты терзали те же мысли, что и Хрущева в свое время: отнесутся ли к нему как к равному в этой цитадели капитализма? И что скажут на родине, когда на экранах телевизоров увидят его в компании с империалистами?
В конце апреля 1973 года Брежнев выступал на пленуме ЦК с докладом «О международном положении и внешней политике КПСС». Это было перед поездкой на переговоры с Никсоном. Брежневу нужна была поддержка, и он получил ее. Министр обороны Гречко сказал:
– Леонид Ильич, в своей трудной и ответственной работе помни, что мы с тобой, что ты опираешься на плечи народа, нашей партии и Советской армии!
Эти слова исключали сомнения в верности курса Брежнева.
16 июня Брежнев прилетел в Вашингтон. В здании советского посольства дал большой обед. Продукты и спиртное были доставлены спецсамолетом из Москвы.
22 июня после обеда в советском посольстве Брежнева повезли в Сан-Клемент – загородную резиденцию Никсона. Поскольку Леонид Ильич захотел расположиться поближе к американскому президенту, то его поселили в коттедже, в котором обычно жила дочь Никсона.
На встрече с президентом в узком составе Брежнев обрушился на китайцев. Киссинджер записал его слова. Китайцы, по мнению Брежнева, вероломны и умело скрывают свои истинные цели. «Культурная революция» – пример морального вырождения. Какие же это руководители, возмущался Брежнев, если они подавляют свой народ и в то же время пропагандируют свои идеи по всему миру? Брежнев намекнул, что, по мнению советских врачей, Мао Цзэдун страдает психическим заболеванием.
Цель этого монолога состояла в том, чтобы предостеречь Соединные Штаты от сотрудничества с Китаем в военной сфере.
Во время ужина с Никсоном, на котором больше никого не было и во время которого была выпита заботливо припасенная американским президентом бутылка охлажденной «Столичной», Брежнев сетовал на то, как трудно ему убеждать коллег по руководству – особенно Подгорного и Косыгина, в необходимости разоружения и установления хороших отношений с Соединенными Штатами.
Эти слова могли быть как проявлением искренности, желанием объяснить ситуацию в Кремле, так и своего рода игрой: я-то обеими руками «за», но не я один решаю…
Вечером Никсон устроил прием на свежем воздухе для гостей из Голливуда. Среди гостей присутствовал будущий президент Рональд Рейган, а тогда губернатор штата Калифорния. Но Брежнев сосредоточил внимание на другом актере – Чаке О\'Конноре, которого знал по ковбойским фильмам.
Во время застолья Никсон произнес сентиментальный тост об ответственности обоих руководителей за благополучие детей во всем мире – ответственности, которую они с Брежневым оба глубоко осознают, поскольку любят собственных детей. Растроганный Брежнев подошел к Никсону и обнял его.
После ужина Никсон и Брежнев задержались. Переводил посол Добрынин. Брежнев налегал на виски, отказываясь от содовой, чтобы «не портить водой» хороший напиток.
Генеральный, по словам Добрынина, быстро захмелел. Он вновь стал жаловаться, как ему трудно, потому что приходится выслушивать «всякие глупости» членов политбюро и учитывать их мнение. Он даже сказал, что Косыгин и Подгорный копают под него и ему приходится быть начеку.
Никсон чувствовал себя не в своей тарелке. Под конец Никсон и Добрынин отвели Брежнева в его комнату. На следующий день Леонид Ильич спросил посла:
– Анатолий, много я наговорил вчера лишнего?
Посол Добрынин дипломатично ответил, что переводил отнюдь не все.
– Это ты правильно сделал, – согласился Брежнев. – Черт меня попутал с этим виски, я к нему не привык и не рассчитал свою дозу.
В последний день визита Брежнев долго спал днем и вошел в стадию бодрствования, когда американцы отправились отдыхать. В десять вечера Киссинджеру позвонили сотрудники секретной службы: Брежнев настаивает на немедленной встрече с Никсоном. Но президент уже спал. Киссинджер просил передать советской стороне, что он должен увидеться с президентом и тогда станет ясно, состоится ли незапланированная встреча.
Киссинджер все-таки разбудил Никсона. Президент, который лег спать в состоянии легкого опьянения, сразу протрезвел и насторожился:
– Чего они хотят?
– Не знаю, – ответил Киссинджер, – но боюсь, нам не обойтись без заседания.
Никсон приказал слуге разжечь камин в комнате с окнами, выходящими на океан. Киссинджер связался с Громыко. Тот сообщил, что Леонид Ильич хотел бы обсудить ближневосточные дела. Киссинджер холодно ответил, что сообщит, когда президент будет готов.
Они встретились без пятнадцати одиннадцать вечера.
Брежнев предложил заключить между двумя странами тайное соглашение об урегулировании конфликта на Ближнем Востоке. Но Никсон и Киссинджер пришли к выводу, что соглашение выгодно только арабским странам, и вежливо отклонили предложение. Брежнев не обиделся. На следующий день, прощаясь, он сказал Никсону, что уезжает с хорошим чувством.
В марте 1974 года Киссинджер вновь прилетел в Москву. Он был назначен государственным секретарем – через тридцать пять лет после того, как он приехал в Соединенные Штаты, спасаясь от преследований в нацистской Германии. Юный Киссинджер работал на фабрике, изготовлявшей кисточки для бритья, служил рядовым в американской армии.
Переговоры проходили в кабинете Брежнева.
«Брежнев был бодр и весел, – вспоминал Киссинджер. – У него появилось несколько новых игрушек.
Перед ним стояла какая-то куполообразная медная штука. Когда с нее сняли верхушку, внутри оказалось шесть медных предметов, похожих на патроны. Я спросил, не модель ли это советской баллистической ракеты с разделяющимися головными частями и могу ли я сообщить, что у каждой такой советской ракеты имется шесть боеголовок.
Брежнев, которого это чрезвычайно развеселило, снял крышку с одного из патронов, показав внутри шесть сигарет…
Двумя другими игрушками были французские наручные часы, в которых был виден внутренний механизм, и судовые часы, которые Брежнев заставлял отбивать время в наиболее ответственные, по его мнению, моменты».
Во время очередного приезда американцев Сонненфелд, советник Кисинджера, похвалился своими швейцарскими часами. Это было неосмотрительно. Брежнев, закрыв свои часы рукой, предложил Сонненфелду поменяться. Тот заколебался, но решил, что у генерального секретаря должны быть очень дорогие часы. И промахнулся. Брежнев вручил ему обычные часы советского производства в стальном корпусе.
Советские руководители поддерживали Никсона до конца, несмотря на «уотергейтское дело».
Летом 1972 года Ричард Никсон и его люди решили установить подслушивающие устройства в штаб-квартире демократической партии, чтобы узнать стратегию своих соперников на приближающихся президентских выборах. Им не повезло. Непосредственные участники этой операции были арестованы, и постепенно следствие добралось до Белого дома.
Никсона обвинили в том, что он пытался скрыть криминальные действия своих помощников, злоупотреблял президентской властью, проявлял неуважение к конгрессу и судьям.
Открытием стал тот факт, что президент Никсон тайно записывал на магнитофонную пленку все разговоры, которые он вел со своими помощниками и министрами у себя в Белом доме. На самом деле еще до Никсона разговоры записывали президенты Джон Кеннеди и Линдон Джонсон, но они сами управляли кнопкой магнитофона и записывали только то, что хотели. При Никсоне записывалось все. Магнитофон включался автоматически, едва кто-то начинал говорить.
Никсон сделал это для того, чтобы никто из его сотрудников не мог потом отречься от своих слов. Но эта предосторожность ему дорого обошлась, когда были обнародованы его собственные откровенные высказывания.
Громыко, побывав в апреле 1974 года в Вашингтоне, сказал Никсону:
– Советское руководство в высшей степени одобряет, что вы верны вашему внешнеполитическому курсу, несмотря на известные трудности, в которые я не хочу вдаваться. И как человеком мы восхищаемся вами.
В Москве Брежнев принял американского посла Уолтера Стессела и выразил удивление, как это в Соединенных Штатах дошли до того, что президенту предъявляются претензии по поводу неуплаты налогов. Леонид Ильич добавил:
– Я уважаю вашего президента за то, что он дает отпор противникам.
27 июня Брежнев приехал встретить Никсона в аэропорт Внуково, чего не сделал в прошлый приезд президента.
«Тройка – Брежнев, Косыгин и Подгорный, – отметили наблюдательные американцы, – все еще выступала вместе, хотя заметно, что Брежнев меньше прибегает к форме коллективного руководства, чем это было два года назад. Теперь он играл главную роль в дискуссиях, проявлял самостоятельность и проницательность, особенно когда речь заходила о военных делах».
Даже самые большие интеллектуалы на государственной службе внимательно следят за тем, чтобы их не обошли в вопросе статуса. Генри Киссинджер в роли государственного секретаря во время поездки в Москву в 1974 году настаивал на том, что именно он, а не руководитель президентского аппарата Александр Хейг, имеет право расположиться в ближайшей к президентской спальне.
Мечта сбывается: маршальские звезды
Как и Хрущев, Брежнев, побывав в Америке, весьма впечатлился. Он хотел создать условия, которые сделали бы немыслимой войну между Соединенными Штатами и Советским Союзом. Брежнев теперь видел себя человеком, который сделал разрядку реальностью. Он, возможно, был единственным советским руководителем, который понимал свою ответственность за сохранение мира. Не на словах, а на деле пытался сделать все возможное, чтобы не разгорелась ядерная война. На западных политиков он производил впечатление своей доброжелательностью. И на переговорах был склонен к поиску компромисса.
Брежневу было приятно, когда в западной печати писали о нем как о миротворце, о крупном политическом деятеле. И он действительно кое-что поменял в политике, например, сократил военную помощь Вьетнаму и Египту.
Благотворное влияние оказывало его окружение – советники и помощники по международным делам. Идеологические представления Брежнева были не либеральнее взглядов Трапезникова, но в отличие от этого догматика Леонид Ильич понимал, что от него зависит существование государства. А другие члены политбюро воспринимали разрядку просто как хитрый шаг в борьбе с империализмом.
На апрельском пленуме 1973 года одновременно с председателем КГБ Андроповым стал членом политбюро и министр обороны Гречко. Министр почувствовал себя увереннее, ощутил свою силу. Он позволял себе пререкаться с генеральным секретарем.
На одном из заседаний Совета обороны, рассказывал помощник генерального секретаря Александров-Агентов, министр обороны закатил Брежневу настоящую истерику из-за того, что генсек (и председатель Совета обороны) позволил себе без его, Гречко, ведома пригласить одного из видных военных конструкторов и обсуждать с ним оборонные дела.
Присутствующие были возмущены поведением министра и ждали взрыва. Брежнев смолчал, остался спокоен. Даже в напряженных ситуациях он проявлял сдержанность, не позволил себя спровоцировать. Но в отношениях между генеральным секретарем и министром обороны возник холодок.
Когда на политбюро обсуждался договор с американцами об ограничении стратегических вооружений (ОСВ-1), Гречко сказал, что он как человек, который отвечает за безопасность страны, не может дать согласие на этот договор.
Брежневу это заявление не понравилось. Он сказал, что это он председатель Совета обороны и главнокомандующий – отвечает за безопасность страны. На следующий день Гречко приехал к Брежневу извиняться.
Леонид Ильич не раз заставлял военных соглашаться на ограничение ядерных вооружений. Однажды он собрал у себя на Старой площади руководителей вооруженных сил и оборонной промышленности. Обсуждался уже готовый проект договора ОСВ-1 с американцами. Военные отказывались идти на уступки американцам, хотя те делали шаги навстречу. Военные утверждали, что проект договора выгоден только американцам. Дискуссия длилась пять часов. Дипломаты – «за», военные «против». Наконец Брежнев не выдержал:
– Ну хорошо, мы не пойдем ни на какие уступки, и соглашения не будет. Гонка ядерных вооружений продолжится. Вы можете мне как главнокомандующему вооруженными силами страны дать гарантию, что мы непременно обгоним Соединенные Штаты и соотношение сил между нами станет более выгодным для нас, чем оно есть сейчас?
Такой гарантии никто из присутствовавших генералов дать не решился.
– Так в чем дело? – с напором сказал Брежнев. – Почему мы должны продолжать истощать нашу экономику, непрерывно наращивая военные расходы?
Брежнев был главным мотором Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе, которое состоялось в Хельсинки в 1975 году. Подготовка к нему продолжалась несколько лет.
Для Советского Союза самым важным было признание послевоенных границ. Для остального мира – защита прав и свобод человека. Прочитав проект Заключительного акта, члены политбюро заявляли, что подписывать такое нельзя, Запад начнет нам указывать, что и как делать.
Но Громыко знал, что Брежнев хочет поехать на эту конференцию, и сказал, что на договоренности по гуманитарным вопросам можно не обращать внимания:
– Мы в своем доме хозяева, будем делать только то, что сочтем нужным.
Брежнев получил возможность поехать в Хельсинки и подписать исторический документ. Громыко старался делать и говорить только то, что было приятно Леониду Ильичу.
Во время поездки в ФРГ Брежневу предстояло посетить Гамбург. У него на груди висело огромное количество золотых звезд, вызывавших изумление у западных немцев. Посол Фалин попытался убедить его хотя бы на время расстаться с наградами:
Брежневу было приятно, когда в западной печати писали о нем как о миротворце, о крупном политическом деятеле. И он действительно кое-что поменял в политике, например, сократил военную помощь Вьетнаму и Египту.
Благотворное влияние оказывало его окружение – советники и помощники по международным делам. Идеологические представления Брежнева были не либеральнее взглядов Трапезникова, но в отличие от этого догматика Леонид Ильич понимал, что от него зависит существование государства. А другие члены политбюро воспринимали разрядку просто как хитрый шаг в борьбе с империализмом.
На апрельском пленуме 1973 года одновременно с председателем КГБ Андроповым стал членом политбюро и министр обороны Гречко. Министр почувствовал себя увереннее, ощутил свою силу. Он позволял себе пререкаться с генеральным секретарем.
На одном из заседаний Совета обороны, рассказывал помощник генерального секретаря Александров-Агентов, министр обороны закатил Брежневу настоящую истерику из-за того, что генсек (и председатель Совета обороны) позволил себе без его, Гречко, ведома пригласить одного из видных военных конструкторов и обсуждать с ним оборонные дела.
Присутствующие были возмущены поведением министра и ждали взрыва. Брежнев смолчал, остался спокоен. Даже в напряженных ситуациях он проявлял сдержанность, не позволил себя спровоцировать. Но в отношениях между генеральным секретарем и министром обороны возник холодок.
Когда на политбюро обсуждался договор с американцами об ограничении стратегических вооружений (ОСВ-1), Гречко сказал, что он как человек, который отвечает за безопасность страны, не может дать согласие на этот договор.
Брежневу это заявление не понравилось. Он сказал, что это он председатель Совета обороны и главнокомандующий – отвечает за безопасность страны. На следующий день Гречко приехал к Брежневу извиняться.
Леонид Ильич не раз заставлял военных соглашаться на ограничение ядерных вооружений. Однажды он собрал у себя на Старой площади руководителей вооруженных сил и оборонной промышленности. Обсуждался уже готовый проект договора ОСВ-1 с американцами. Военные отказывались идти на уступки американцам, хотя те делали шаги навстречу. Военные утверждали, что проект договора выгоден только американцам. Дискуссия длилась пять часов. Дипломаты – «за», военные «против». Наконец Брежнев не выдержал:
– Ну хорошо, мы не пойдем ни на какие уступки, и соглашения не будет. Гонка ядерных вооружений продолжится. Вы можете мне как главнокомандующему вооруженными силами страны дать гарантию, что мы непременно обгоним Соединенные Штаты и соотношение сил между нами станет более выгодным для нас, чем оно есть сейчас?
Такой гарантии никто из присутствовавших генералов дать не решился.
– Так в чем дело? – с напором сказал Брежнев. – Почему мы должны продолжать истощать нашу экономику, непрерывно наращивая военные расходы?
Брежнев был главным мотором Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе, которое состоялось в Хельсинки в 1975 году. Подготовка к нему продолжалась несколько лет.
Для Советского Союза самым важным было признание послевоенных границ. Для остального мира – защита прав и свобод человека. Прочитав проект Заключительного акта, члены политбюро заявляли, что подписывать такое нельзя, Запад начнет нам указывать, что и как делать.
Но Громыко знал, что Брежнев хочет поехать на эту конференцию, и сказал, что на договоренности по гуманитарным вопросам можно не обращать внимания:
– Мы в своем доме хозяева, будем делать только то, что сочтем нужным.
Брежнев получил возможность поехать в Хельсинки и подписать исторический документ. Громыко старался делать и говорить только то, что было приятно Леониду Ильичу.
Во время поездки в ФРГ Брежневу предстояло посетить Гамбург. У него на груди висело огромное количество золотых звезд, вызывавших изумление у западных немцев. Посол Фалин попытался убедить его хотя бы на время расстаться с наградами: